Опубликовано в журнале:
«НЛО» 2004, № 69
Степан Петрович Шевырев (1806—1864) — поэт, переводчик, критик, филолог. Его творческий путь был связан с Московским университетом, где началась его литературная деятельность, где он преподавал словесность; в 1855 г. он принял активное участие в подготовке и проведении празднеств по случаю столетия университета.
14 января 1857 г. (все даты, кроме оговоренных, даются по старому стилю) на заседании Совета Московского Художественного общества произошло столкновение Шевырева с графом В. А. Бобринским. Н. П. Барсуков (со слов А. Б. Михайлова) сообщает, что граф Бобринский решительно бранил «тогдашние русские порядки и неустройства». Шевырев стал «укорять графа в недостатке патриотизма, весьма не стесняясь при этом в выражениях. Граф <…> сказал, что Шевырев принял на себя неблагодарный труд быть защитником всякой мерзости и подлости»; «началось побоище, в котором граф Бобринский, человек громадного роста и силы, конечно, смял совершенно Шевырева и даже повредил ему ребро». По высочайшему повелению, Шевыреву было предложено «оставить звание члена Московского Художественного общества и подать прошение об увольнении от должности профессора университета; кроме того, выслать его из Москвы на жительство в Ярославль» (Барсуков. Т. 15. С. 322—323). «Он получил вскоре разрешение остаться в Москве вследствие болезни; но удар был нанесен прямо в сердце, и уже тогда должно было бояться за жизнь его», — вспоминает М. П. Погодин в 1869 г. (Воспоминание. С. 29). Шевырев решил уехать в Италию, «чтобы пожить несколько времени на свободе, не слыхать этой противной брани, не видать этих противных ему фигур» (Там же. С. 30). 25 сентября 1860 г. Шевырев с женой, дочерью и младшим сыном выехал из Москвы; Погодин проводил его до Серпуховской заставы: «Шевырев был очень расстроен, и я, смотря на него с прискорбием, был уверен, что он не поправится и что я не увижу его более» (Там же).
Зиму 1860/61 г. он провел во Флоренции, где в феврале--марте 1861 г. прочел курс из 15 лекций по истории русской словесности (Биография. Л. 8 об.); эти лекции изданы по-итальянски (Storia della litteratura Russa) в 1862 г. и по-русски (Лекции о русской литературе, читанные в Париже в 1862 году. СПб., 1884 // Сборник Отд. русского яз. и словесности. Т. XXXIII. № 5). В феврале 1862 г. Шевырев с младшим сыном переехал в Париж (позднее к нему присоединились и жена с дочерью).
«В 1862 г. во время болезни и самых сильных страданий Шевырев сочинял стихи и начал поэму „Болезнь“.
Он думал обнять все народы, находящиеся под гнетом, так думал он воспеть славян, находящихся под игом австрийским и турецким, греков, итальянцев, ирландцев; страдания славян и Италии он воспел, но поэмы не кончил. Немного оправившись от болезни, развлеченный другими занятиями, он не продолжал поэмы и, смеясь, говорил, что стихи даются ему только во время болезни» (Биография. Л. 11).
Для понимания круга идей поэмы нужно хотя бы вкратце напомнить воззрения Шевырева. В программной статье «Взгляд русского на современное образование Европы», напечатанной в первом номере «Москвитянина» (1841. № 1; далее страницы этого номера), Шевырев писал, что в «современной истории» сошлись лицом к лицу две силы — Запад и Россия. «Увлечет ли он нас в своем всемирном стремлении? Усвоит ли себе? <…> Или устоим мы в своей самобытности?» (с. 220) — вот вопросы, на которые хочет ответить критик нового журнала. Обозревая современное состояние культуры Италии, Англии, Франции и Германии, Шевырев везде видит упадок. В литературе остались лишь «великие воспоминания» (с. 239) — Шекспир, Данте, Гёте, во Франции «болтливые журналы» угождают «испорченному воображению и вкусу народа», «рассказывая о всяком изысканном преступлении, о всяком процессе, безобразящем историю нравственности человеческой, о всякой казни, которая расцвеченным рассказом может только породить в читателе новую для нее жертву» (с. 263). В Германии «разврат мысли» (с. 270) выразился в том, что философия отошла от религии — это «Ахиллова пята» «нравственного и духовного бытия» Германии (с. 286—287).
В противоположность Западу русские «сохранили в себе чистыми три коренные чувства, в которых семя и залог нашему будущему развитию» (с. 292), — это «древнее чувство религиозное», «чувство государственного единства», связь «царя и народа» и «сознание нашей народности» (с. 293—294). Эти «три чувства» суть производная знаменитой формулы С. С. Уварова («православие, самодержавие и народность»), родившейся в 1832 году и надолго определившей государственную идеологию.
Этим идеям Шевырев остался верен до конца жизни. Во второй половине 1850-х годов все заметнее начинает проявлять себя идеология панславизма. Зимой 1857/58 г. образован Славянский комитет в Москве (утвержден в 1858 г.). Среди учредителей комитета — И. С. Аксаков, А. С. Хомяков, А. В. Рачинский, М. П. Погодин, Ю. Ф. Самарин и А. И. Кошелев (см. подробнее: Никитин С. А. Славянские комитеты в России. М., 1960). Все это — более или менее близкие С. П. Шевыреву лица, его корреспонденты и — отчасти — его коллеги по Обществу любителей российской словесности. В царстование Николая I поддержка освободительного движения среди славян, живущих в Оттоманской империи, была невозможна — русский император опасался революционных выступлений и даже прямо обещал «добросовестным образом поддерживать Порту в ее усилиях к усмирению взбунтовавшихся подданных и к возвращению их к покорности» (Отчет графа Нессельроде, 1845. — Цит. по: Жигарев С. Русская политика в Восточном вопросе. Т. II. М., 1896. С. 5). И только после объявления войны Турции (19 октября 1853 г.) Николай I в записке для канцлера Нессельроде провозгласил «желание действительной независимости молдаво-валахов, сербов, болгар, босняков и греков с тем, чтобы каждый из этих народов вступил в обладание страною, в которой живет уже целые века <…>» (Там же. С. 50—51. См. также: Император Николай и освобождение христиан Востока // Русская старина. 1892. № 10).
Поэтическое наследие С. П. Шевырева было собрано лишь однажды, в 1939 г., в первом издании «Библиотеки поэта» (Л., 1939, вступ. статья, редакция и примечания М. Аронсона). Между тем назрела необходимость в новом, гораздо более полном научном издании поэтического наследия этого незаурядного литератора, сыгравшего заметную роль в литературной и общественной жизни России 1820—1850-х гг. Мы надеемся, что предлагаемая публикация поможет в подготовке научного издания стихотворных произведений Шевырева. Поэма печатается по тексту, большей частью записанному под диктовку поэта его дочерью, Екатериной Степановной Шевыревой, по мужу Арсеньевой (РНБ. Ф. 850. Ед. хр. 26; с этого списка сделана копия старшим сыном поэта, Борисом Степановичем Шевыревым; хранится: РГАЛИ. Ф. 563. Оп. 1. Ед. хр. 1), в современной орфографии и пунктуации с сохранением некоторых особенностей авторского письма. Особенности рукописи (оборванный край, вписанное поверх строки и проч.) не оговариваются; отмечаются сделанные исправления.
Познакомившись с бурной дискуссией о комментарии, материалы которой были напечатаны в 66-м номере «НЛО», публикатор стремился избегать разъяснения общеизвестных (или почитаемых таковыми) реалий; поэтому оставлены без комментария не только Прометей и Иов, но и «гремучий змей» (Crotalidae или Sistrurus) и мн. др.
За помощь в подготовке публикации благодарю Д. М. Хитрову, Т. Н. Эйдельман и А. Л. Соболева.
Барсуков — Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 1—22. СПб., 1888—1910.
Биография — Шевырева Е. С. Биография С. П. Шевырева. РГАЛИ. Ф. 563. Оп. 1. Ед. хр. 68.
Воспоминание — Погодин М. П. Воспоминание о Степане Петровиче Шевыреве. СПб., 1869.
Ратников — Ратников К. В. Религиозно-философская концепция позднего творчества С. П. Шевырева (на материале поэмы «Болезнь», 1862) // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 2003. № 2. С. 84—90.
Шевырев 1939 — Шевырев С. П. Стихотворения / Вступ. статья, редакция и примеч. М. Аронсона. Л., 1939.
Пою болезнь — и песнь мне будет славой!
Она меня к потомству доведет:
Нельзя не быть той песни величавой,
Которую страдание поет.
Я сам герой, сам и творец поэмы;
Весь мир ее содержится во мне.
Мои ль уста пребудут хладно-немы,
Когда душа горит в святом огне?
А ты, Господь, пославший искушенье,
Ты ж силы дашь перенести его,
Ты ниспошлешь святое вдохновенье,
Ты претворишь страданье в торжество.
Чтоб стоны перешли в живые звуки,
Дыханье боли в чистый фимиам,
А тело — жертва и тоски, и муки, —
Преобразилось в освященный храм,
Чтоб жилы в нем как струны загремели,
Чтоб сердце в нем взыграло, как живой орган,
А чувства все, как ангелы, воспели
Небесный хор из тысячи осанн! [1]
Как алчный зверь в глуши лесов заветной
Волочится за жертвою своей,
Следит за ней хитро и неприметно
И, уловив из-за густых ветвей,
Впивается холодными когтями
В страдалицу и мучает ее,
Но жизнь щадит: такими же путями
Крушит болезнь игралище свое,
Сначала так, легонько и несмело,
Томит она страдающего ей;
Потом уж все вонзает лапы в тело,
И нет меча против ее когтей.
И слышится то оханье, то скрежет!
И сколько мук! То гвоздь вобьет тупой,
Кольнет иглой, ножами вдруг зарежет,
То тяжестью задавит пудовой!
И в час ночной, как дня смолкают звуки,
И тишины потоки пробегут,
Еще сильней ее бывают муки;
Вот полночь бьет — а уж тревога тут!
Зову врача — почтенный муж науки,
Известный врач, больного посетил;
Он в жизнь свою изведал наши муки
И все болезни строго изучил.
Целебные дары природы местной,
Все, что она рассеяла вокруг,
И сколько сил целебных в поднебесной,
Врачующих язвительный недуг,
Все знает он — и все он, чередуя,
К целению недуга призывал,
То болью боль насильственно врачуя,
Чудовища он силу ослаблял.
Но грозное бестрепетно [2] стояло,
Не слушаясь врачебных сил вождя;
Спустив на миг, опять гвоздем стучало
И резало ножами не щадя.
Но муки те смягчало размышленье;
На всякое страдание и зло
О сколько сил благое Провиденье,
Целебных нам, повсюду припасло!
В Америке лесистой и дремучей,
Там, где трава густа и высока,
Таится в ней змей лютый и гремучий,
Гремя хвостом своим издалека.
Не засыпай, о путник запоздалой,
Во тьме лесов опасен будет сон!
Под кожу змей тебе запустит жало,
И в пять минут ты ядом умерщвлен.
Наука в том природе подражала:
В руке врача игла припасена:
Востра — и спорит с востротою жала,
Но в действии спасительна она.
Искусный врач отважно и проворно
За кожу вам вонзает ту иглу;
Но уж не яд, а бальзам благотворный [3]
Вливает в кровь на исцеленье злу.
О разума божественная сила!
Целебный сок течет в моей крови!
Не ты ль орудье злобы [4] превратило
В орудие целительной любви?[5]
А много благ открыло мне страданье!
И много чувств душа пережила!
Моя семья — ты Божье дарованье!
Мне [6] первою отрадой ты была.
Достойная души моей подруга! [7]
О сколько жертв ты другу принесла!
И сколько сил у тяжкого недуга
Заботами своими отняла!
Сама без сна ты ночи проводила,
Склонясь главой у горького одра,
Мой редкий сон ты бережно хранила
От полночи страданий до утра.
И сердце тем [8] мое помолодело,
И свежею любовью вновь зажглось!
Что горечи от жизни накипело [9],
Все сладостью любви перелилось.
А с ней втроем, они отца голубят,
Нам милые и дети, и друзья [10],
Еще больней страдающего любят…
Благодарю, благодарю, семья!
А ты, мой первенец! мой отдаленный!
Ты, первая забота лучших дней!
Кто мной, отцом, едва новорожденный,
Был встречен в жизнь как друг души моей!
Ты оправдал привет мой в миг рожденья
Заботами о старости моей;
Ты посылаешь сердцу утешенье,
Опора и отрада грустных дней!
Мы всей семьей твои читаем строки;
Ты с нами в них — и вот семья полна!
И ты вдали от нас не одинокой,
Мы там с тобой — везде семья одна [11].
А вы, гонцы оттоль, с гнезда родного,
Златые вести от родного друга ,
Вы, голуби ковчега путевого,
Вы, отзвуки на звук души моей!
Все, что душа когда-нибудь любила,
Все, что она заветного хранит, —
Все то болезнь в ней сладко оживила,
Все то опять про жизнь ей говорит.
А слуги все с какой глядят любовью!
Италии и Франции сыны;
Они мне чужды племенем и кровью,
Но нежного участия полны.
Нам по утрам парижский поселенец
Воды приносит свежей для потреб;
Он берегов Лоары уроженец,
И та вода ему насущный хлеб.
Был час осьмой; в окно сияло ведро;
Вот водонос приносит воду нам,
Спросил с участием, поставив ведра:
«Вы все больны, ужель не лучше вам?»
Раз отдыхал я на подушке кресел,
Не на постеле — волоча ушат,
Он обернулся, оживлен и весел:
«Сегодня вам получше — как я рад!»
Что сблизило нас здесь? Мое страданье!
Душа! страдание благослови!
Людей, поставленных на расстоянье,
Оно роднит взаимностью любви [12].
С одра болезни рвется на свободу
И в Божий мир несется мысль моя;
Везде, куда ни взглянет на природу,
Повсюду слышит вопли бытия.
По лестнице творений [13] востекает,
Везде следит кровавые слова:
Чем выше жизнь, тем более страданье! [14] —
Таков закон повсюдный естества.
Что не живет, то чуждо и страданью:
Весь каменный скелет материка.
Так изречен закон произрастанья:
Зерно, не сгнивши, не дает ростка [15].
Рожденья крик сменяем смерти криком,
Нет радости без скорби на земле!
И жизнь, и смерть в борении великом
Являются создания в челе.
На поприще светящих жизнью целей
Сгнивают трупы сокрушенных сил,
И миллион веселых колыбелей,
И миллион оплаканных могил [16].
Но вот вопрос: за кем победы знамя,
За жизнью иль за смертью торжество?
Сомненья нет, что если б жизни пламя
Не брало верх, где б было Божество?
Бог создал жизнь — и жизнь восторжествует —
Победы все Творцом ей вручены —
Весь мир живет; Бог жизнь ему дарует:
Все смерти жизнью в нем поглощены.
Нет красоты без жизни обаянья,
Вся красота природы ей полна:
И ясная невеста мирозданья,
Несущая нам цвет и жизнь весна;
И всякий день всходящее светило,
И после бури радуга небес,
И облако, небесное ветрило,
И в зелени благоуханный лес!
А если жизнь постигнет разрушенье,
Кипит там новых жизней миллион!
Везде, во всем сияет воскресенье,
Всеобщий праздник мира и закон.
Болезнь моя меня роднит с созданьем,
С ним родственной я жизнию дышу,
И в чашу жертв, всемирным испытаньем
Полнимую, я каплю приношу.
А эта капля много ль, много ль значит
В великом океане бед и слез?
Когда вся тварь вокруг, как жертва, плачет,
Чтоб я один да жертвы не принес?
Нет, пусть мой стон всем стонам отвечает,
Тогда его скорей услышит Бог;
Всемирный вздох страданье облегчает,
Тяжеле сердцу одинокий вздох.
Две школы в жизни человек проходит:
Для первой мужество бывает срок;
Оно его в жизнь временную вводит,
Успехи в ней для жизни сей залог.
Другая школа — жизнь. Ее теченье
Нам к жизни вечной служит здесь путем;
Страданье в ней есть высшее ученье;
Его постигший входит с торжеством.
Чем выше жизнь, тем выше и страданье:
Закон, поставленный для естества.
Еще живей хранит бытописанье
В своих скрижалях, полных Божества.
Оно, от самого начала века,
Изображает живо и светло
Историю страданий человека
И явное идеи торжество.
Но сколь сильней страдания природы
Страданье человека! где ж вина?
В источнике той нравственной свободы,
Которою душа одарена.
Сильней страдает, кто сознал страданье,
И здесь ступени ставит свой закон:
Чем совершенней кто развил сознанье,
Тем и полней страдает в жизни он.
Но есть в душе еще живая сила.
Та сила в день преображает ночь.
Она есть дух — и волю научила
Терпением страданье превозмочь.
Страданьем я роднюсь и с каждым веком,
И с каждым племенем, веков во мгле
Исчезнувшим, и с каждым человеком;
Кто ж, не страдая, пожил на земле?
Вот первенец страдальцев, сын Востока,
Вот Иов праведный, как рана плоть,
Какой беды не пил из чаши рока?
И в каждом стоне слышно: жив Господь!
Вот Прометей-огненоситель гневно
Богами сброшен с неба на Кавказ,
Снедает печень коршун ежедневно;
Но дух несокрушим и грозен глас.
Вот в Колизее слышен гул отзывной,
На зрелище уставился народ;
В нем гладиатор умирает дивно
И кровь из раны струйками течет.
Шумит опять, что океан в прибое,
Арена римская: растерзан был
Игнатий львом; но имя дорогое
Он и в устах, и в сердце сохранил [17].
Передо мною нива: мир [18] народов!
Какая жизнь, обилье, пестрота!
Но с древних жатв до свежих новых всходов
Вся кровью и слезами полита.
Но чтоб на ниве выспела пшеница
И чтоб на хлеб в муку зерно смолоть,
Какие махины, какие лица
И жернова ей посылал Господь!
Вот первый мир весь залит океаном,
В гнилой воде Гоморра и Содом,
Опалены Помпея, Геркуланум,
И Лиссабон поставлен кверху дном [19].
А палачи народов Тамерланы,
Аттилы, Цезарей поганый сонм,
Людовики, Филиппы, Иоанны
И Генрихи в венцах с святым крестом.
Орудий пытки, казней ряд предлинный,
Костры, палящие огнем до звезд,
Брат-эшафот с сестрою-гильотиной
И выше всех орудий казни — крест.
Но Божья мысль в созданье человека
Оправдана, увенчана, светла,
Шагая вверх от века и до века,
Путем истории бессменно шла.
Как белый голубь Ноева ковчега
Ветвь маслины страдающим несет,
И в водной пустыне надежду брега
Усталому ковчегу подает;
Как белый голубь над пожаром вьется
Вкруг своего родимого гнезда,
Небесною отрадою несется,
Когда огня кругом грозит беда:
Так Божья мысль и в бедствиях ужасных,
На целый мир несущих смерть и брань,
Так и в меньших, общественных и частных,
Чем люди все страданью платят дань,
Небесным голубем по нашим ранам
Проносится, целительно [20] светла,
Равно паря над бурным океаном
И над ручьем карающего зла.
Но от минувшего, с одра страданий
К бедам живых живей душа парит!
Гордится век, а полон мир стенаний:
За человечество душа болит.
И прежде всех к тебе она стремится,
Болящее отечество мое!
Великое без муки не родится:
Ты в новое вступаешь бытие.
Свободы дух из Творческих объятий
Тебя, как Ангел, осенил с небес:
Ты с двадцати двух миллионов братий
Свергаешь плен и вводишь в мир чудес!
Приносится любви святая жертва,
Какой никто нигде не приносил.
Встает и ожило, что было мертво [21];
В тебе кипят соборы новых сил [22].
Не к смерти, нет, но к жизни, к воскресенью
Болезнь твоя, отечество мое!
Верь своему и следуй Провиденью:
Велик твой путь и славно бытие [23].
А ты, народ в народах именитый!
В волнах племен девятый в мире вал!
Терпением и доблестью повитый,
Каких ты бед в судьбе не испытал?
Твоих князей бессмысленные драки
Тебя терзали множество веков;
Тьмы дикарей [24], что волки и собаки,
Кромсали плоть [25] твоих честных сынов.
Монгол давил два века с половиной;
Кровь царь Иван, как змей, твою сосал;
Сонм лжецарей играл твоей судьбиной,
И враг-сосед пределы отнимал.
Твой честный лик насильем искажали,
Тебя, рожденного богатырем,
Одеждою и бритвой просвещали
И пудреным [26] немецким париком.
Ты устоял с Наполеоном в споре,
С тех пор прошел в концы земли твой слух,
Там отстоял ты ум в его просторе,
Здесь отстоял ты свой великий дух.
Но вот соблазны новых искушений
Грозят тебе, о доблестный народ!
Блестящий Запад много лжеучений
В развитии свободном нам дает.
Как разума и жизни недоноски,
Он их отверг из нравственной среды;
Но что ж? — у нас нашлись им отголоски
В писателях неизбранной чреды.
Лихая чернь писак души печальной
Взяла себе их даром напрокат,
Чтоб надувать чернь публики недальной
И, пыль в глаза пустив, туманить взгляд.
Но вот уже слова делами стали:
Огонь — орудье злобной слепоты!
И города, и села запылали,
Раздался вопль сиротской нищеты [27].
Крепись, народ! Блюди свою святыню:
Тебе, принявшему закон святой,
Бог дал в семье и в Церкви благостыню,
И этот дар ненарушимо твой.
Народ мы все, не только земледельцы:
К спасительной сей мысли мы пришли
С тех пор, как все мы можем быть владельцы
Великой нашей матушки-земли.
В народе первый чин есть чин духовный,
И Русь спасать опять [28] его черед —
Молитвой, делом, верою любовной
И словом истины на весь народ.
Дворяне! сами вы свободней стали,
Свободу меньшей братье возвратив;
О если б вы теперь вполне сознали,
Что просвещать Россию ваш призыв!
Купцы! свою вы землю огляните:
Недаром восемь ей даны морей;
Торговлей их и промыслом свяжите,
И целый мир неравен будет ей.
Ты, селянин, иди на труд свободный
И новых прав своих достоин будь;
Оставь пороки, дар буди природный
И прадедов завета не забудь.
Великое земли родной строенье —
Задача всех сословий и царя:
Есть идеал в народном размышленье,
Ему предвеющий, как дню заря.
Сей идеал есть мир, со внешним схожий;
Народ! ревнуй [29] об идеале том
И строй свой мир, чтоб был похож на Божий,
Что дан тебе великим образцом.
Чтоб истина, как солнце, в нем сияла
И в правде дел отражена была;
Чтоб в совестях, как в каплях рос, сверкала
Бесчисленно-обильна и светла.
Чтоб жизнь и свет [30] повсюду [31] разливались
Свободно, без препятствий и застав,
Чтоб бури все в гармонию сливались,
Все ведало закон свой и устав.
Чтоб сонмы сил служили все друг другу,
Весь организм служеньем крепок был
И каждый член за мирную услугу
Такою же услугой бы [32] платил.
Чтоб в мире все, как днем, светилось ясно,
Чтобы ничто не крылось в мгле ночной,
Чтоб и добро, и зло — все было гласно
И сознано пред совестью мирской.
Добро являй и не таи под спудом:
На свещниках, на жизни высотах,
Сияй оно земле небесным чудом,
Светись у всех во взорах и в сердцах.
Зла не скрывай [33] в боязни лицемерной;
Боится дня его бесчестный лик;
Казни его и казнию примерной,
Жестокой — нет! Да будет стыд велик!
Велик мир Божий, полон Божьей славы!
Везде ее присутствия печать,
Сильнее нет Господней в нем державы,
И та держава Божья благодать.
Твой мир велик — и будь во славу Божью!
Но славы от другой не признавай,
И Бога сил к небесному подножью
Смиренную главу свою склоняй.
Устрой свой мир внутри себя, Россия,
И выходи на поле славных дел:
Здесь ждут тебя все племена родные,
Твой Господом назначенный удел [34].
А сколько сил отважных, молодецких,
И сколько в них орлов, богатырей,
В плену властей турецких и немецких
Заключено под тяжестью цепей! [35]
Но вот опять привал болезни новый!
Тревога бьет — все муки снова здесь!
Как демон злой, валит недуг суровый
И вновь [36] впился в страдающего весь.
Как кстати он, когда я вспомнил, братья,
О бедных вас, страдальцах в род и род.
С одра тоски я к вам стремлю объятья:
Страдающий страдание поймет.
И что мои при ваших муках значат?
Моя болезнь — всеобщий наш закон.
Века, века славяне наши плачут,
Весь мир проник болезненный их стон [37].
И прежде всех ты, болгарское племя!
Велик наш долг перед тобой: векам
Известен он. Да, было, было время,
Когда ты впрямь благотворило нам.
Мы от тебя прияли Божье слово,
И дар письмен [38] тобою нам был дан [39];
Святитель твой во имя нас Христово
Крестил в Днепре, купели россиян [40].
Твою в церквах мы служим литургию [41],
И русский люд читает и поет
Твои молитвы за свою Россию
И за царя, за землю, за народ.
Во время тьмы и тучи, при татарах,
Когда все наше книжное добро
Истлело в пепл в губительных пожарах,
Ты нам свои сокровища несло.
Твой Киприан [42], Григорий [43] нас спасали [44];
Внушенные участием твоим,
И горечь ран народных врачевали
Учением и словом золотым.
В садах из роз, олив и винограда,
Где красота земли с красой небес
Сливаются, где древняя Эллада
Селила мир мифических чудес [45],
Там обитает болгарское племя,
Храня отцов патриархальный нрав;
В вертепах гор его забыло время,
Страданию и злобе передав.
Была пора его воинской славы;
Его блюли свой меч и свой закон,
И на престоле болгарской державы
Прославились Борис [46] и Симеон [47].
Теперь оно под игом турка стонет:
Свиреп его над болгарином гнев:
Под тяжкий плуг ему он выю клонит
И не щадит красы ни жен, ни дев.
Одно для жертв сияет утешенье,
Один исток для их кровавых ран:
Господень крест — и мысль, что Провиденье
Пошлет конец страданьям християн [48].
Противится усильям эскулапа
Моя болезнь и продолжает ход;
Внутрь тела мне ее вонзилась лапа;
Как лютый змей, и давит, и сосет.
Какой символ сей Гарпии Востока,
Сей Турции, бича родных племен!
Она впилась во имя лжепророка,
В их плоть и дух, плодя и скорбь и стон.
Она сосет кровь болгар, сербов, греков;
Им не дает ни правды, ни суда,
Не признавая их за человеков
И не щадя их мирного труда.
На то [49] глядит Европа равнодушно
И кроет свой безмолвием позор,
А мы? Ее желанию послушно,
Не в силах мы поднять за правду спор [50].
А пуще всех твой это грех ужасный,
Твоя вина, корыстный Альбион!
И ты, о Турции любовник страстный,
На зло и ревность леди Пальмерстон [51].
Как объяснить такую симпатию
Страны, стоящей во главе всех стран,
В свободе видящей всех благ стихию
И мыслию обнявшей океан,
В стране, где мрут свобода и движенье,
Где в тьме плотской погасли дух и свет,
Где не слыхать и слова «просвещенье»,
Где все уж труп — и вовсе жизни нет!
Причина есть: когда народы были
Язычники, обряд у них был груб:
Кумирам в жертву трупы приносили,
По вере жертва — бездыханный труп!
Британия, ты в новом нашем мире
Язычества возобновила вид:
Ты золото поставила в кумире;
Как храм ему, твой остров знаменит.
Но, верная преданьям, для кумира
Ты на Востоке жертву обрела
И Турцию, сей труп в народах мира,
Как голокост [52] кумиру принесла.
Но этот труп несет пустыню смрада
По всем странам, где всходит луч дневной,
И этот смрад твоей душе отрада
И твоему величеству покой.
По всем местам, что от начала века
Нам дороги в преданиях людей,
Где колыбель младенца человека,
Где колыбель племен, еще детей, —
Куда стремимся сердцем веры полны,
Где наша мысль витает от пелен,
Где Вифлеем, где Иордана волны,
Сион [53], Фавор, Голгофа, Элеон, —
Везде, везде несется смрад пустынный
И веет вкруг бессменною чумой, —
И Англия взвевает флаг свой длинный,
От радости над чумною страной.
Восток! Тебе коснеть в твоей могиле,
Пока она, в твоей нуждаясь тьме,
Опору зрит своей наружной силе
В твоем плену, позоре и чуме.
Но ты ведешь упорный [54] бой и правой
С страной, где царь есть Англии визирь,
О храбрый серб, покрытый вечной славой,
Передовой в славянах богатырь! [55]
И нет конца кровавой Илиаде!
Уж так спокон веков заведено
В твоем быту, и у тебя в Белграде
Поэзия, война и жизнь — одно.
Поэзией войны врачуешь муки,
Война тебе есть жизнь [56], а не болезнь.
За громами ты мещешь песен звуки:
Из ран льет кровь, из уст несется песнь, —
Песнь дивная, живая, повесть боев,
Созвучная воинственным мечам,
Хранящая все имена героев,
Все памяти, бесценные сердцам!
Но песен тех не слушает Европа;
Ей дела нет до Илиады той,
Где ты, в волнах кровавого потопа,
Ведешь борьбу с невежеством и тьмой.
А ты, гнездо в славянах боевое,
Гора чудес, о Черная Гора,
Где вечно бьется племя нам родное,
Под знаменем надежды и добра! [57]
В тебе орлы славянские витают,
Птенцы войны, свободы и небес,
И из тебя в мир Божий вылетают,
Свершители воинственных чудес.
Гора — алтарь, где вечной жертвы пламень
Приносится во благо християн,
Где каждая скала и каждый камень
Блестит зарей свободы всех славян.
Но вот уж мир тебе навязан силой!
Надолго ль ты закроешь бранный пир?
Гора [58] чудес не может быть могилой;
Ей жизнь — война, а смерть — с Стамбулом мир.
За всех славян вы — чудо-ратоборцы!
За всех за нас несете первый крест,
И ваша слава всходит, черногорцы,
От той горы и до небесных звезд.
Но на славянах есть еще оковы
Тяжелее железных и стальных;
Оковы духа более суровы,
И нелегко отделаться от них.
Раб, скованный железными цепями,
Едва сознал, что значит человек,
Встряхнулся вмиг — и мощными руками
Позор с себя торжественно совлек.
Но цепи мысли и чужого слова
Не так легко свергаются с души;
Внедряясь в корень существа живого,
Их плен сильней, таящийся в тиши.
Германия, всех мудростей царица,
Постигшая логический обман,
Духовных уз творец и мастерица,
Хитро в их сеть опутала славян.
Нет, ни мечи, ни пушки, ни сраженья,
Не в силах плен духовный сокрушить;
Потребен дух народного движенья,
Он рвет один софизма нить [59].
На высотах священных Велеграда [60],
О Прага! мать славянских городов,
Готовь свой пир! пусть умная громада
Сойдется здесь славян со всех концов!
Прими ты их в горячие объятья!
Пускай они на лоне у тебя
Восчувствуют, что все они суть братья,
Что все они единая семья.
Пусть в памяти у всех славян воспрянут
И оживут Мефодий и Кирилл! [61]
Пускай для них они вождями станут,
Как были нам вожди духовных сил!
Свершай о них святую тризну,
О деле их, о грамоте твоей;
Сними с себя и с братьев укоризну
Неблагодарно изменивших ей [62].
Сзывай всех нас на мирны состязанья!
На праздники Олимпии зови,
На честные славянски пированья
Во имя мысли, мира и любви!
Мечты души меня влекут невольно
От наших дней к предбудущим векам;
Мечтам всегда грядущее привольно,
Но в тех мечтах зародыши делам.
Когда мир будет Божьим государством
И правда строго воцарится в нем,
То племя каждое отдельным царством
Построится в союзе племенном.
Возвысит меч, корону, багряницу,
Собором земским сдержит произвол
И вознесет пресветлую столицу
Над светлым сонмом городов и сел.
Тогда твоя, о Польша, с должной честью
В союзе том устроится судьба,
И ты чужим гнушаться будешь лестью,
Мирвольница французам и раба!
Славянский дух — порука возрожденья
Твоих судеб, твой Фарос, твой Сион!
Забудь искать на Западе спасенья
И жди его от родственных племен [63].
От племенных страданий мысль стремится
К страданиям других народов… Там
К свободной жизни вновь земля родится,
Красавица и свет другим землям.
Италия! Душа моя любила
Тебя всегда, от самых юных дней,
Ты первою улыбкой подарила
Меня в цветущей младости моей [64].
Под яхонтом твоих небес прелестных
Я красотам природы навыкал,
И тайный дар искусств твоих чудесных
Умом и чувствами [65] разоблачал.
А твой язык из самых уст народа
Сказался мне как мой родной язык [66]:
В нем слышалась души его природа [67],
На нем яснел его прекрасный лик.
Час твоего ударил воскресенья:
С свободою роднится красота!
Я полетел на праздник возрожденья,
И вспомнилась мне юности мечта.
Я видел их — народные движенья,
Я наблюдал, как пламенный народ,
Стряхнув с себя позор порабощенья,
Подъемлется и к жизни восстает [68].
Как всякий член и меньший сын в народе
О благе всех и нуждах говорит
И сердцем рад живительной свободе,
И ранами отечества болит.
Как шевеля все души, сердцу вторя,
Победный гимн, торжествен и один,
Проносится от моря и до моря,
От снежных Альп до нижних Апеннин [69].
Но нет, увы! тот гимн в сие мгновенье
Не радостью звучит и торжеством;
Он в души льет немой тоски томленье
И жмет сердца упреком и стыдом.
Италия! опять гроза, ненастье
На светлое чело наводит тьму;
Твоим врагам [70] твое немило счастье,
И злость людей завидует ему.
Нет и торжеств народных без страданий,
Италия! — и нет конца твоим.
При виде их мне мир родных преданий
Дал образ свой, чтоб уподобить им.
Вот богатырь, как Аполлон, прекрасный
По двум морям раскинул рамена;
Но члены все разрублены ужасно,
Вся жизнь его на части роздана.
Друзья над этой сжалились судьбою,
День помощи внезапно воссиял:
Сначала мертвой вспрыснули водою,
Потом живой — и богатырь восстал.
Все тело тут и с ним почти все члены,
Лишь сердца нет — заковано в тиски,
Да левой нет руки для перемены:
Будь [71] богатырь без сердца и руки!
И вот по телу стон идет ужасный [72],
По членам всем проносится тоска.
Италия — тот богатырь прекрасный,
То сердце — Рим, Венеция — рука.
Недуг мой тверд и осаждает смело;
Плоть немощна, но дух несокрушим [73]:
Вот новая вонзилась язва в тело,
Сил не щадит, и нет покоя им.
Но чудно то, что есть в моих страданьях
Сочувствие страданиям времен;
Прислушаюсь — и, кажется, в стенаньях
Италии с моим есть схожий стон.
Терпенье перешло границу меры;
С тоски по Риму ошалев, бежит,
Герой — пустынник с острова Капреры [74],
И грозный вопль из уст его гремит:
Рим или смерть. И громоносным криком
Сицилию, Калабрию трясет;
Зовет народ в безумии великом:
На Рим! на Рим! И раненый падет [75].
Не Гарибальди ранен, нет, природа
Его крепка — и выше ран стоит:
Та рана в теле у его народа
Всей скорбию Италии болит.
О памятны вершины Аспромонте,
Где кровь его струею пролилась,
И далеко на южном горизонте
Она зарей по небу занялась.
Доколь заря румянить утром будет
И вечером вершины Апеннин,
О крови той, конечно, не забудет
Италии свободной верный сын.
Лазурь небес зажжется ли багрянцем,
Иль деву гор воспламенит любовь,
Иль розы цвет ему блеснет румянцем —
Все сниться будет Гарибальди кровь.
А этот гимн! Им сердце трепетало,
Он каждый пир и радость украшал,
Внимать ему всегда казалось мало,
В нем каждый звук из сердца вылетал [76].
Чем он звучит в Италии, сраженной
Несчастием той раны роковой?
По всем прекрасном песнью похоронной,
Несбывшейся, исчезнувшей мечтой.
Его судить сбиралися [77] в Турине,
Италия! Судья ли ты ему?
Где ж был бы [78] суд? — В Варезе иль в Мессине,
При Гарильяно иль на том холму,
Где ранен он? [79] Когда б счастливой долей
Угодною правдивым небесам,
Ты обрела Тарпею, Капитолий,
Ты суд над ним произнесла бы там.
Тогда свергай его с Тарпеи новой,
На зрелище Европу созови,
Но прежде дай ему венок лавровый,
Двойной венок и славы и любви [80].
Суд был бы [81] грозный, страшный и великий!
Европа вся соединится тут,
Но ты на нем сберешь ли все улики
И позвала ли б [82] Францию на суд?
Не позовешь: надменному ты другу
Не смеешь право выставить свое,
Но мы тебе ту сделаем услугу;
На общий суд мы вызовем ее.
Я посетил Сардинии в столице
Ваятеля: Кавуру друг был он.
Он изваял Евгении царице
На славу группу, дар Ломбардских жен.
Две женщины: одна полунагая,
С распущенной по раменам косой,
Вся красотой и нежностью сияя,
С любовию бросается к другой.
А та стоит в порфире величавой,
Звезда горит на избранном челе,
Сияет вся и разумом, и славой,
Как первая держава на земле.
Как искренне Италии объятье!
Душа как грудь обнажена у ней;
Звездами все ее покрыто платье
В знак тех даров, что небо дало ей.
Как холоден разумный тон ответа
У Франции, как гордо величав,
Придворного исполнен этикета
И полного своих сознанья прав!
Ты в племенах романских первенствуешь,
О Франция! Над ними верх взяла;
В искусствах ты им гордо соревнуешь,
В политике ты их превозмогла.
Ты им в вожди назначена от Бога
И начала свершать [83] судеб закон:
Завидная в истории дорога [84]
Идти в челе своих родных племен!
Ты с той поры единством укрепилась
И за свое призванье принялась,
Как избранной ты власти покорилась,
Империи порфирой облеклась [85].
Зачем, свое постигнув назначенье,
Нейдешь к нему прямою ты стезей?
К чему тебе народное томленье,
Тоска земли, воздвигнутой тобой?
Не ты ль ее от Альпов и до моря
Освободить пред миром обреклась?
Теперь же ей подносишь чашу горя,
И в сердце, в Рим, бесщадная, впилась? [86]
Твой государь раздул свободы пламя
В Италии и силы возбудил;
Народностей воинственное знамя
В политике он поднял и развил.
Но властию своею очарован
И весь прельщен покорностью твоей,
Он в очередь свою тобою скован
И платит дань ей мыслию своей [87].
Хвала и честь младому поколенью!
В отечестве и словом и пером
Оно твердит общественному мненью,
Что чести долг за Юг лежит на нем.
Что Риму быть Италии столицей,
Что силе Франции [88] нет места в нем,
Что папе срок расстаться с багряницей,
Что пастырь душ не может быть царем [89].
Когда ж слова пойдут в дела без шутки
И отчего неведенье и страх?
История наводит предрассудки,
От прошлых дел есть плесень на умах.
Духовный чин твой — первый враг единой
Италии: за гордость и за спесь
Отвергнут он народною срединой,
Чужд Франции и Риму предан весь.
Пустых честей в томительном угаре,
Чтобы себя хоть в Риме укрепить,
Он силится к спадающей тиаре
Хотя клочок порфиры прицепить.
Обузил он мысль веры христианской
И, в Рим втеснив вселенской церкви мир,
Забыл права свободы Галликанской [90]
И в папе зрит и церковь и кумир.
Ко всякому [91] народу равнодушен
И заключен в своем особняке,
Лишь внешнему обряду он послушен
И молится на мертвом языке.
Италии единство ненавидит,
Бессмыслен, дик ему народный стон,
Спасенье душ в одном лишь папе видит,
А в Риме свой домашний Авиньон [92].
Еще враги Италии единой
Есть у тебя: педанты-мудрецы,
Протухшие отжившею доктриной,
Минувшего отсталые жрецы [93].
Была пора: народы воевали
По племенам, чем ближе, тем сильней;
Взаимно кровь реками проливали
В пылу своих разнузданных страстей.
История была полна сначала
Тех племенных и кровожадных драк;
Тогда и наша ими бушевала,
Как резались и русской и поляк.
Как снежные внезапные лавины,
Спадали с Альп французские войска [94]
В цветущие Италии долины
И смерть несли, как водополь [95] река.
В том королей была и честь и слава,
Чтоб бедную Италию громить,
И тем росла французская держава,
Чтоб кровь ее народа жадно пить [96].
От той вражды воинственной и дикой
Произошла духовная вражда;
Она в душах закалки невеликой
Во Франции упорна и тверда.
Сия вражда приемлет больше власти
Над малою, бессильною душой,
Когда ее заносчивые страсти
Вдруг ослепят губительной мечтой.
Тут зависть вдруг начнет свое шипенье,
И ложный страх поднимется грозой,
И скрытное родится подозренье
С сопутницей своею клеветой.
Под фирмою борьбы национальной,
Под маскою любви к стране своей,
Подъемлет шум сей сонм страстей печальной
И, ратуя, мутит умы людей.
Народного исполнен эгоизма,
Тщеславием французским одержим,
Он ложь плодит под видом силлогизма
И ссорит племя с племенем родным.
И вот твердят французскому народу
Те узкие и страстные умы:
«Италии мы дали в дар свободу,
Единством ей обязаны ли мы?
Что если в ней, могучей и единой,
Мы создадим соперницу себе?
Не лучше ли на двое с половиной
Раздрав ее, предать своей судьбе?
Деление в самой ее натуре,
А льзя ли [97] прать противу естества?
Согласие устроить можно ль в буре?
И дать страстям разумные права?
К тому же люд ее хитер, коварен,
Да и когда ж в политике народ
Другому был взаимно благодарен?»
Подобный толк печать пускает в ход.
Но времени мыслительная сила,
Которой все исправить суждено,
На этот взгляд опалу наложила,
И мнение, как ложь, погребено.
Есть выше мысль: народы ныне лица!
Любой народ, на поприще земном,
Свободная живая единица,
Отмечена особым языком.
Как Ангелы, они все нужны Богу,
И Он [98] печать на каждом положил
И каждому в истории дорогу,
Как в небесах светилам, начертил.
Есть светлые и темные меж ними:
Вожди добра и ангелы небес;
Каратели в руках с бичами злыми,
Носители страданий, стонов, слез.
Всех возрастов: есть мужи, старцы, дети,
Есть юноши с надеждою в очах;
Есть мертвые, которым в древнем свете
История воздвигла саркофаг.
Народ свободный, вышедший из детства
И мыслию ведущий сам свой век,
В своих делах за цели и за средства
Ответствует, как взрослый человек.
Когда народ, твой южный соплеменник,
О Франция, освобожден тобой,
Получит все — и каждый современник
На целый мир увидит подвиг твой, —
В народе том союзника и друга
Приобретешь на вечны времена,
И впишется в сердцах твоя услуга,
И будет ими вдвое отдана.
Тогда в челе племен романских станешь
Достойно ты, как вождь их и глава!
Но если ты грехи отцов помянешь,
Попрешь его священные права,
Когда ты в нем народный дух обидишь,
Пророков тьмы ученью покорясь,
Тогда ты в нем врага себе увидишь
И разорвешь племен святую связь.
Поверь: тогда иль рано, или поздно
Он встанет сам, отважен и един;
Но на твою неправду взглянет грозно
И отомстит, как мощный исполин.
Везде, везде живительный, свободный,
Как вольный ветр на горных высотах,
Разносится и веет дух народный,
Как в огненных Дух Божий языках.
Блажен, кто дней постиг знаменованьем,
Очистил слух и вслушиваться мог
В то бурное народное дыханье,
В котором к нам на землю сходит Бог.
Блажен, кто в мире тем дыханьем дышит,
В ком чутко пульс народной жизни бьет,
Кто каждый стон и вздох в народе слышит
И мыслию единой с ним живет.
Дух Божий сам нисходит на народы,
И веет в них, и будит к жизни вновь.
Так древле он живил созданья воды,
И мир возник, и дух тот был Любовь.
Но много сил от прошлого враждебных
Противится божественной любви;
О горний дух, дай сил своих целебных,
Воскресни сам в народах и живи! [99]
С Востока весть нам молния примчала:
Сознать вполне свободу хочет грек;
Одна душа всю землю взволновала,
И весь народ единый человек.
Бавария! Неслыханное горе
Твой князий род древний испытал:
Король Оттон гулять поехал в море
С супругою — и царство прогулял [100].
В успехе тех отважных предприятий
Британии сам помогает рок:
Вождь паликаров, Гривас умер кстати
И Канарис опасно занемог [101].
Красуется венец Эллады праздной,
И короля престол к себе манит.
Немецких принцев род разнообразной
На них глаза завистливо вострит.
И многим мысль лукавая приходит:
Да чем же я не Греции король? [102]
Примечания
править1) М. П. Погодин приводит стихи С. П. Шевырева, написанные в последний месяц его жизни:
Когда состав слабеет, страждет плоть,
Средь жизненной и многотрудной битвы
Не дай мне, мой Помощник и Господь,
Почувствовать бессилие молитвы!
(Воспоминание. С. 57).
К. В. Ратников сближает начало поэмы со стихотворением «Недуг» (1843), в котором видит «ростки этической концепции благотворности и даже необходимости страданий для просветления и действенного укрепления сил души <…>» (Ратников. С. 86).
2) Зачеркнуто: без трепета.
3) Зачеркнуто: благовонной.
4) Зачеркнуто: смерти.
5) Ср. в письме к М. П. Погодину (28 июля 1862 г.): «Лечит доктор Вигла и впускает мне иглу под кожу и через нее посредством… трубочки эссенцию, которая успокоивает боль. Я чувствую облегчение. Удивительное изобретение! Подражание укушению гремучей змеи, но вливается не яд, а целительная жидкость, которая прямо действует на кровь. Мой Вигла — благодетельная игла!» (Воспоминание. С. 44). Это лечение оказалось губительным — третья инъекция белладонны вызвала сильное отравление и резкое ухудшение зрения (Биография. Л. 10 об.).
6) Зачеркнуто: моею.
7) Обращение к жене — Софье Борисовне Шевыревой (23.08.1809 — 11.12.1871).
8) Зачеркнуто: а) теплее; б) вновь.
9) Зачеркнуто: натекло.
10) Вместе с Шевыревым находились сын Петр (род. в 1846 г.) и дочь Екатерина (род. в 1844 г.).
11) Речь идет о старшем сыне, Борисе Степановиче Шевыреве (род. в 1835 г.), состоявшем в это время в военной службе; многочисленные письма С. П. Шевырева к сыну хранятся в ОР РНБ.
12) Зачеркнуто: людей.
13) Выражение «лестница творений» восходит к Аристотелю: между материей и Божеством лежит весь безграничный мир реальных существ, которые, в силу своего большего или меньшего приближения к чистой форме, образуют иерархическую лестницу творений.
14) В списке РГАЛИ: страдает.
15) Реминисценция из Евангелия: «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода» (Ин.: 12, 24).
16) Ср. в стихотворении Шевырева «Мысль» (1828):
Падет в наш ум чуть видное зерно
И зреет в нем, питаясь жизни соком;
Но придет час — и вырастет оно
В создании иль подвиге высоком. <…>
И трупы царств под ним лежат без сил,
И новые растут для новых целей,
И миллион оплаканных могил,
И миллион веселых колыбелей <…>.
Ср. комментарий современного исследователя: «…Перед лицом страдания и смерти в душе человека укрепляется потребность веры в вечное, не уничтожимое смертью начало жизни, и это стремление к торжеству над смертью Шевырев связывает с религиозной идеей вечной жизни во Христе» (Ратников. С. 87).
17) Имеется в виду св. Игнатий (Богоносец, так как, по преданию, его держал на руках Христос), второй антиохийский епископ, ученик апостолов, осужденный на мучительную казнь — он был растерзан дикими зверями (ок. 107 г., в правление римского императора Траяна). Игнатий — автор семи посланий. О нем сохранились свидетельства Оригена и Евсевия.
18) Зачеркнуто: жизнь.
19) Имеются в виду города в Южной Италии, погибшие от извержения Везувия в 79 г. н. э., и Лиссабонское землетрясение 1755 г., на две трети разрушившее город.
20) Зачеркнуто: целителем проносится.
21) Зачеркнуто: святые жертвы; каких / вм. какой; Встают и ожили, кто были мертвы.
22) В письме к М. А. Максимовичу 13 апреля 1861 г. Шевырев писал: «Теперь утешила и порадовала весть об освобождении крестьян. Премудрый и добрый народ наш так славно принимает свободу» (цит. по: Барсуков. Т. 18. С. 34). Освобождению крестьян Шевырев посвятил стихотворения «19 февраля» и «Отклик» (оба включены в: Шевырев 1939). «Отклик» был прочтен И. С. Аксаковым 7 мая 1861 г. на публичном заседании ОЛРС (Барсуков. Т. 18. С. 384).
23) Ср.: «20. 000. 000 бескровных <очевидно, опечатка; нужно: бесправных> возвращены человечеству. Сколько новых сил дано в этом возобновлении достоинства русскому народу! Правда, что отечество наше болеет, страдает. Но без сильных мук не родится ничто великое» (Лекции о русской литературе, читанные в Париже в 1862 году. СПб., 1884. С. 18).
24) Зачеркнуто: Орды племен.
25) Зачеркнуто: а) Острили меч; б) терза <ли>.
26) Под словом «пудреным» подпись: очень дурно.
27) Речь идет, по-видимому, о петербургских пожарах мая 1862 г., которые многими журналистами и правительством связывались с действиями «нигилистов».
28) Зачеркнуто: теперь.
29) Зачеркнуто: пекись.
30) Зачеркнуто: смерть.
31) Зачеркнуто: отвсюду.
32) Зачеркнуто: услугою платил.
33) Зачеркнуто: таи.
34) Ср. в «Записке о Восточном вопросе» К. С. Аксакова: «Турецкая власть в Европе — позор христианства, добровольно до сих пор терпимый христианскими могущественными народами, — должна исчезнуть. Что же потом? Славянские народы должны быть освобождены и составить по народностям своим отдельные княжества, должны находиться под покровительством России, как теперь Сербия» (цит. по: Никитин С. А. Славянские комитеты в России. М., 1960. С. 29).
35) При начале Крымской войны Шевырев напечатал стихотворение «Православным братьям на Востоке», где были такие строки:
Здравствуй, храбрый черногорец!
Здравствуй, брат — Христос воскрес!
Серб, здорово — ратоборец!
Здравствуй, брат — Христос воскрес!
Руку, Болгарин страдалец!
Здравствуй, брат — Христос воскрес!
Грек, морей и гор скиталец!
Здравствуй, брат — Христос воскрес!
Тяжких зол, страданий бурных,
Скоро минет череда:
Всходит там, в полях лазурных,
Вам спасения звезда!
Царь великий, царь державный,
Помолясь Царю царей,
Сонм победный, православный,
К вам послал богатырей.
(Москвитянин. 1854. № 7).
36) Зачеркнуто: вот.
37) Ср.: «В Европе считается около 30 миллионов славян, славян единоплеменных с русскими. Многие из них исповедуют одну веру с нами, и все говорят одним языком, разделенным на многие наречия, без большого труда друг другу понятные. Эти славяне под владычеством турецким, австрийским, прусским, саксонским стремились издавна душою к России <…>» (Погодин М. П. Второе письмо к издателям газеты «Le Nord» // Погодин М. П. Статьи политические и польский вопрос. 1856—1867. СПб., 1878. С. 17).
38) Зачеркнуто: дар грамоты.
39) «Первый памятник словесности нашей, как известно, есть перевод Священного Писания. Мы имели счастье принять его от Византии через болгар словенских, нам соплеменных, на языке, который был совершенно вразумителен для народа и с тем вместе чуждался невыгод обиходного просторечия, слишком низкого для выражения возвышенных образов богослужения християнского» (Шевырев С. Введение в историю русской словесности. Чтение второе // Москвитянин. 1844. № 2. С. 543—544).
40) В Никоновской летописи сообщается, что в 994 г. вместе с князем Владимиром пришел в Киев из Царьграда святитель Михаил («сирин», то есть сириец), который крестил сыновей Владимира и был первым митрополитом на Руси; по Иоакимовской летописи, он был болгарином. Как сообщает Карамзин, «во многих других летописях назван Михаил вторым Митрополитом, а первым Леон» (Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. I. М., 1989. С. 295).
41) Крещение болгарского князя Бориса (см. примеч. 46) и болгарского народа совпало с деятельностью Кирилла и Мефодия; ученики Мефодия утвердили литургию на славянском языке и положили начало церковно-славянской литературе. Ср. речь М. П. Погодина о свв. Кирилле и Мефодии, читанную в Обществе любителей российской словесности 11 мая 1863 г.: «Если русский народ не совершенно загрубел, не одичал, не лишился человеческого образа ни вследствие почти трехсотлетнего монгольского ига, ни вследствие других враждебных событий, если не погасла вера в нас, несмотря ни на какие бури и вихри, <…> то этим счастием обязаны мы богослужению на родном языке, учрежденному Свв. Кириллом и Мефодием» (Барсуков. Т. 21. С. 261).
42) Киприан (1336—1406, митрополит Киевский и всея Руси) родился в Болгарии, в боярской семье. Был сторонником объединения Руси. В 1472 г. причислен к лику святых.
43) Григорий — по-видимому, Григорий Цамблак, племянник Киприана (ок. 1364 — ок. 1420?), митрополит Киевский и Литовский; при нем произошло первое разделение русской церкви. Автор многих значительных произведений. В предисловии к III книге «Истории русской словесности» Шевырев сообщал, что он «переписывал поучения Григория Цамблака» (цит. по: Барсуков. Т. 16. С. 245).
44) Зачеркнуто: приезжали.
45) По-видимому, имеется в виду Фракия, с которой в греческой мифологии связано несколько мифов: это место обитания Борея, бога северного ветра; Пиэрия (область во Фракии) — место обитания муз (пиэрид); царь Фракии Диомед, кормивший своих коней мясом захваченных чужеземцев, был побежден Гераклом; Эвмолп, фракийский царь, пришедший на помощь Элевсину в войне с Афинами, стал основателем «элевсинских мистерий»; Орфей, сын фракийского речного бога Эагра, — легендарный певец, с которым связано множество сюжетов.
46) Борис I — болгарский правитель с 852 по 889 г. При нем произошло крещение Болгарии (864 г.). Причислен к лику святых.
47) Симеон — болгарский правитель с 893 по 927 г. (с 919 г. принял титул царя), сын Бориса. При нем Болгария достигла высшей степени своего могущества.
48) Ср. речь М. П. Погодина о свв. Кирилле и Мефодии, читанную в Обществе любителей российской словесности 11 мая 1863 г.: «А несчастные болгары, а несчастные сербы, стонущие века под игом варваров? Чем поддерживается их убогая жизнь, чем питаются их надежды, чем облегчается их несносное бремя? Славянским богослужением, кроме которого у них нет уже совершенно ничего» (Барсуков. Т. 21. С. 261—262). 11 мая 1862 г. в церкви Московского университета «в первый раз после многовекового забвения совершена была служба святым учителем Словенским Кириллу и Мефодию» (Барсуков. Т. 19. С. 91).
49) Зачернуто: Оно.
50) Ср. у М. Н. Каткова: «Надежда на сочувствие соплеменных и единоверных братий, может быть, более всего поддерживала в болгарах верность православию <…> Но надежда эта мало сбывалась. Вследствие разных обстоятельств, отчасти общеполитических, а отчасти тех особенных обстоятельств, в силу которых русские люди часто бывали лишены возможности выражать и проявлять на деле свое участие в предметах общей важности, до болгар не достигало сочувствующего голоса, и они с каждым днем ожесточались все более и более <…>» (цит. по: Барсуков. Т. 16. С. 269). М. П. Погодин в статье «Прошедший год русской истории» (Парус. 1859. № 2, редактор И. С. Аксаков; на втором номере выпуск газеты прекратился — в частности, из-за статьи М. П. Погодина) писал: «Для равновесия Европы десять миллионов славян должны стонать, страдать и мучиться под игом самого дикого деспотизма, самого необузданного фанатизма и самого отчаянного невежества <…>» (цит. по: Барсуков. Т. 16. С. 320). См. также примеч. 37; далее Погодин пишет: «…но русское правительство всеми силами старалось всегда отклоняться от них, не хотело оказывать им никакого вспомоществования, никакого содействия, <…> мешало частным людям входить с ними в сношения, даже ученые…» (Погодин М. П. Второе письмо к издателям газеты «Le Nord» // Погодин М. П. Статьи политические и польский вопрос. 1856—1867. М., 1876. С. 17).
51) Пальмерстон Генри Джон Темпл (1784—1865) — с 1830 г. — министр иностранных дел Англии, с 1853 г. — министр внутренних дел, с 1855 г. — премьер-министр (до 1865 г., с перерывом в 1858—1859 гг.). Был сторонником сохранения целостности Турции, помешал захвату Дарданелл Россией; поддержал участие Великобритании в Крымской войне.
52) Голокост — здесь: свеча перед иконой (Даль).
53) Зачеркнуто: Синай.
54) Зачеркнуто: свой.
55) 30 ноября 1858 г. сербская Святоандреевская скупщина (парламент, собравшийся в день Андрея Первозванного) низложила сербского князя Александра (лояльного к Турции) и избрала Милоша Обреновича с правом передачи престола по наследству (а не по воле Порты); князь Милош провозгласил фактическую независимость Сербии. После его смерти (1860) власть принял его сын Михаил, целью которого было удаление турецких войск, находившихся в крепостях на территории Сербии, и восстановление Сербского королевства, т. е. присоединение боснийских и герцеговинских сербов, находившихся еще под властью Турции. Михаил начал организацию постоянной армии (эта его мера вызвала протест Турции, поддержанный Англией, но не одобренный Францией и Россией). Планы завоевания Боснии вызвали беспокойство европейских держав.
56) Зачеркнуто: жизнь для тебя.
57) После Крымской войны европейские державы поддержали требование Турции о признании Черногории нераздельной частью Оттоманской империи; на сторону черногорцев стал только Наполеон III; при поддержке Франции черногорцы победили турок в сражении при Грахове (1858). Весной 1862 г. турецкие войска вновь перешли черногорскую границу и разбили князя Мирко при Риеке. Европейские державы не поддержали черногорцев (но ограничили турецкие приобретения после победы Порты); Пальмерстон заявил в палате общин, что черногорцы будут наказаны войсками султана при рукоплесканиях Англии.
58) В начале строки было: твоя.
59) Зачеркнуто: а) логическую нить; б) софизма тайну.
60) Зачеркнуто: Вышеграда; Велеград — деревня в юго-восточной Моравии; по преданию, на месте Велеграда стояла главная крепость Великоморавского царства — сюда пришли братья Кирилл и Мефодий, здесь же был погребен Мефодий.
61) Первоучители и просветители славянские, братья Кирилл и Мефодий, происходят из греческого города Солуни. Они составили славянскую азбуку, перевели на славянский язык Евангелие, Псалтырь и некоторые другие богослужебные книги. Уже в Моравии Мефодий (после смерти Кирилла в 863 г.) перевел на славянский язык большую часть книг Ветхого Завета. Скончался Мефодий в 885 г.
62) Намек на то, что и чехи, и поляки пользуются латиницей, а не кириллицей.
63) По-видимому, речь идет о том, что и в 1812 г. многие поляки воевали на стороне Наполеона, и в двух польских восстаниях (1831 г. и 1863 г.), подавленных русским правительством, на стороне Польши выступало французское общественное мнение. Задача отвратить поляков от Франции и максимально приблизить к России неоднократно высказывалась в русской публицистике 1860-х гг. В письме к сыну Борису (от 20 февраля/4 марта 1863 г.), участвовавшему в подавлении польского восстания, С. П. Шевырев писал: «Защищай Отечество и Государя против изменников, но не питай враждебного чувства к полякам. Это великое наше бедствие и самая тяжелая задача России. Запад их надувает и употребляет их орудиями своей злобы и зависти против нас. Надобно стараться всячески гасить вражду. Иначе это будет кровопролитие нескончаемое. Поляков надобно сделать славянами. Они все лезут во французы» (РНБ. Ф. 850. Ед. хр. 98. Л. 428 об. — 429).
64) Первый раз Шевырев отправился в Италию как воспитатель сына З. А. Волконской Александра в 1829 г. и путешествовал там до 1832 г.; второй раз — в 1838—1839 гг. (в этой поездке он много времени проводил с Гоголем и Погодиным) и третий раз — с 1860 г. до весны 1861 г.
65) Зачеркнуто: сердцем я.
66) Возможно, Шевырев здесь имеет в виду свой перевод седьмой песни «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо и статью «О возможности ввести италиянскую октаву в русское стихосложение» (Телескоп. 1831. № 11/12).
67) Зачеркнуто: свобода.
68) Речь идет об объединении Италии. В 1859 г. французский император Наполеон III (1808—1873, император с 1852 г.) поддержал премьер-министра Пьемонта (Сардинского королевства) графа К. Б. Кавура (1810—1861) в его стремлении объединить Италию под властью сардинского короля Виктора-Эммануила (1820—1878; на престоле с 1849 г.). 3 мая Наполеон III вступил в войну с Австрией на стороне Сардинии; после нескольких успешных для союзников сражений было заключено перемирие (в Виллафранке), довольно выгодное для Австрии. Это соглашение вызвало волнения в Италии; несколько областей выставили армию под командованием Дж. Гарибальди (1807—1882); Гарибальди со своей тысячей высадился в Сицилии, где на его сторону встало все население острова, вступил в Неаполь и собирался идти на Рим, чтобы присоединить и его, и Венецию к владениям Виктора-Эммануила. Первый итальянский парламент собрался в Турине 18 февраля 1861 г. и провозгласил Виктора-Эммануила королем Италии (Венеция осталась под сильным влиянием Австрии, а Рим во главе Папской области остался под властью папы Пия IX). Гарибальди 19 июля высадился в Сицилии, переправился через Мессинский пролив и объявил о своем намерении вторгнуться в папские владения. Войска короля преградили ему путь; Гарибальди был ранен при Аспромонте и взят в плен, но вскоре амнистирован.
69) 26 апреля 1859 г. Шевырев написал стихотворение «К Италии», которое было прочтено в тот же день на публичном заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете (см.: Федор Иванович Тютчев. Книга вторая // Литературное наследство. Т. 97. М., 1989 <1991>. С. 301). Приводим его текст (по изд. 1939 г.):
К Италии
И для тебя настал свободы миг,
Раба своих тиранов и чужих!
И ты, цепей почувствовав обиду,
Зовешь на них народ и Немезиду!
О кто тебе, красавица, из нас
Не скажет вслух: Бог в помочь! в добрый час!
Пошли тебе Господь свой дар — свободу —
И за твою счастливую природу,
И за твои лазурны небеса,
За песен дар, за звонки голоса,
За чудеса небесных вдохновений,
Что навевал тебе искусства гений,
За жертвы все, за пролитую кровь,
За красоту, за веру, за любовь,
За славное от Бога назначенье
Два раза дать народам просвещенье,
За то, что некогда в семье твоей
И пел твой Дант, и мыслил Галилей,
За то, что ты через века страданий
Спасла ковчег народных упований.
Апрель 26
2 апреля 1859 г. Шевырев писал М. П. Погодину: «Поедем в Италию. Нас там примут с восторгом. А когда разрешится вопрос итальянский, сам собою поднимется и славянский» (Барсуков. Т. 16. С. 286).
70) Зачеркнуто: Врагам твоим.
71) Зачеркнуто: Встань.
72) Зачеркнуто: несчастный.
73) Зачеркнуто: крепок дух.
74) Гарибальди в 1849 г. был вынужден эмигрировать в Северную Америку; в Европу вернулся в 1854 г. и поселился на о-ве Капрера, который был им по частям приобретен в собственность.
75) 1 июля 1862 г. (н. ст.) Гарибальди со своими волонтерами высадился в Палермо; военным лозунгом его был «Рим или смерть!». Под влиянием Наполеона III и клерикальной партии Виктор-Эммануил отправил отряд с целью преградить дорогу войску Гарибальди. Две армии сошлись у подножия горы Аспромонте; Гарибальди приказал своим волонтерам не стрелять, а по нему был дан залп, в результате вождь повстанцев получил две раны. Гарибальди был взят в плен и перевезен в крепость Вериньяно, где с ним обращались как с царственным пленником. После выздоровления Гарибальди был освобожден и вернулся на Капреру.
76) .Ф. Кошелева, встретившаяся с Шевыревым и С. Б. Шевыревой во Флоренции, писала М. П. Погодину: «Гимн Гарибальди поется очень часто…» (Барсуков. Т. 18. С. 466).
77) Зачеркнуто: сбираются.
78) Зачеркнуто: будет.
79) Когда Австрия начала войну против Сардинского королевства (29 апреля 1859 г. по новому стилю), Кавур, первый министр Сардинии, разрешил Гарибальди образовать отряд «альпийских стрелков»; предоставленный самому себе, без помощи союзной армии, отряд Гарибальди разбил австрийцев при городе Варезе. Летом 1860 г. армия Гарибальди освободила Сицилию; Мессина была последней крепостью, сдавшейся повстанцам. Гарильяно — река в нижней Италии; 3 ноября 1860 г. (по нов. стилю) войска сардинского короля Виктора-Эммануила разбили армию неаполитанского правителя Франциска II, верного союзника Австрии.
80) В письме М. А. Максимовичу из Флоренции (13 апреля 1861 г.) Шевырев писал: «Личности отходят, а которые сильны, те только и сильны народом: такова личность Гарибальди, который, судя по портретам, очень похож на Костю Аксакова» (цит. по: Барсуков. Т. 18. С. 459).
81) Зачеркнуто: будет.
82) Зачеркнуто: позовешь ли.
83) Надписано: нехорошо.
84) Надписано: неправда.
85) Имеется в виду провозглашение Шарля-Людовика Наполеона (1808—1873), президента Франции, императором Наполеоном III, а Французской республики — империей в декабре 1852 г.
86) В июле 1858 г. между Наполеоном III и министром Сардинского королевства (Пьемонта) Кавуром было заключено тайное соглашение, по которому Франция и Пьемонт совместно изгонят австрийцев из Италии; в начале 1859 г. в брошюре «Наполеон III и Италия», инспирированной французским императором, это соглашение обнародовано. В мае 1859 г. Наполеон III заявил о намерении освободить Италию до берегов Адриатического моря; тогда же начались военные действия. В Милане император Франции обратился к итальянскому народу с призывом: «Объединяйтесь с единой целью освобождения вашего отечества! <…> будьте сегодня прежде всего солдатами; завтра вы станете свободными гражданами великой страны». Но после блестящих побед франко-итальянских войск Наполеон III предложил австрийскому императору мирный договор, сводящий к минимуму приобретения Италии: у Франца-Иосифа оставалась во власти Венеция, а свергнутые в результате войны проавстрийские правители Тосканы и Модены возвращались на свои престолы. В Риме сохранялся французский гарнизон, обеспечивающий власть папы. Итальянцы провозгласили Наполеона III изменником; Кавур подал в отставку; Гарибальди и его добровольцы продолжали сражаться за объединение страны.
87) Ср.: «Когда Наполеон, по чувству мщения, довольно низкому, шел на Россию за Турцию, Европа ему рукоплескала и сочувствовала. — Когда тот же Наполеон предпринял прекрасное дело освободить Италию, она ему строит козни и препятствует <…> Одну глупость делает Наполеон, что ставит папу во главе Итальянского союза. Это нелепость. Папа погубит и союз, и его <…>» (Письмо С. П. Шевырева М. П. Погодину от 15.07.1859, цит. по: Барсуков. Т. 16. С. 295).
88) Зачеркнуто: Франции войскам.
89) По-видимому, имеется в виду проитальянская пресса (газеты «Сьекль», «Пресс» и «Патри») и журналисты Гавен, Геру и Эдмонд Абу. Против папы была направлена брошюра «Папа и конгресс» (приписывается Артуру де ла Героньеру), в которой содержался призыв к римскому первосвященнику отказаться от светской власти (к этому призыву присоединился и Наполеон III) и оставить за собою только вотчину св. Петра. Противниками светской власти папы были и депутаты «группы пяти» — Ж. Фавр, Э. Оливье, Даримон, Пикар и Генон — они требовали, кроме того, чтобы французский гарнизон покинул Рим. «Рим принадлежит так же мало католикам, как и итальянцам; он принадлежит римлянам. Следовательно, наша оккупация должна быть прекращена. Здесь именно и может быть применен принцип невмешательства, который означает только уважение к верховенству нации — единственному законному основанию для правительств» (цит. по: Грегуар Л. История Франции в 19 веке. Т. 4. М., 1897. С. 27).
90) Галликанская (т. е. галльская) свобода — идеология сторонников независимости, автономии французской католической церкви от папы.
91) Зачеркнуто: Он каждому.
92) Возможно, имеется в виду епископ Орлеанский Феликс Дюпанлу (Dupanloup) (1802—1878); среди католических прелатов Франции сторонниками сохранения светской власти папы были и епископ Пуатье, и епископ Муленский Дре-Брез.
93) Возможно, речь идет о публицистах ультрамонтанской газеты «Univers rОligieux» и прежде всего о ее главном редакторе Луи Вельо (1813—1883), который был сторонником неограниченной власти папы. Из-за резкой критики итальянской политики Наполеона III газета была закрыта с января по декабрь 1860 г.
94) Речь идет об итальянских походах Наполеона Бонапарта.
95) Водополь — половодье (Даль); внизу подписано: ростополь. В письме Шевырева Вяземскому (3/15 мая 1861 г.) упоминается водополь с итальянской параллелью (piena) (Письма М. П. Погодина, С. П. Шевырева и М. А. Максимовича к князю П. А. Вяземскому 1825—1874 годов. СПб., 1901. С. 174).
96) Надписано: граждан нещадно.
97) Зачеркнуто: можно ль.
98) Зачеркнуто: Творец.
99) Зачеркнуто: а) В народах сам воскресни и живи! б) Воскресни сам в народах и живи!
100) В соответствии с договором между Англией, Францией и Россией от 7 мая 1832 г. на греческий престол был возведен второй сын Людвига I Баварского — принц Оттон (Фридрих-Людовик, 1815—1867); 8 августа греческое народное собрание единогласно подтвердило это избрание. Правление его было непопулярным в греческом обществе. В 1862 г. Оттону пришла в голову незадачливая мысль — объехать вместе с супругой (Амалией Ольденбургской) свои владения, дабы возбудить у жителей верноподданнические чувства. Эффект получился обратный: один гарнизон за другим выходил из повиновения. 10 (22) октября 1862 г. вспыхнуло восстание в Афинах с требованием созыва Национального собрания «для организации государства» и избрания нового монарха. Когда фрегат с августейшей четой приплыл к причалам Пирея, собравшаяся на пристани толпа не допустила супругов на берег. В их защиту не прозвучал ни один голос.
101) Паликарами назывались солдаты греческого или албанского происхождения, составлявшие отряды наемников при каком-либо важном лице; Гривас Феодоракий, греческий генерал (1796—1863), участник восстания 1862 г. против короля Оттона. Канарис Константинос (ок. 1790—1877) — греческий общественно-политический деятель, премьер-министр Греции в 1864—1865.
102) Возможно, аллюзия на «Записки сумасшедшего» Гоголя с их героем Поприщиным, возомнившим себя королем Испании.