Богомолка
правитьПодлинное название сей повести есть: L’Apostasie ou la Dévote. Г. Карамзин напечатал ее в Вестнике Европы (см. июнь 1802) под титулом: Вольнодумство и набожность. «Следственно это другой перевод?» — спросят читатели. — Точно так. — «И лучше прежнего?» — Увидим.
Дельрив, молодой француз, воспитанный в правилах веры и благонравия, по стечению обстоятельств почитает себя жестоко обманутым такими людьми, от которых совсем не ожидал измены, а именно, от друга своего и любовницы, осыпанных его благодатями. Мнимое вероломство растерзало сердце его и произвело в нем ужасную перемену. Дельрив решился не верить провидению и добродетели. Злобные тираны сделали для него отечество ненавистным; все набожные люди казались ему гнусными лицемерами. Продав часть своего имения, он оставил Францию, путешествовал по Швейцарии, отправился в Испанию, нашел и друга своего и любовницу; уверился в их невинности, и помирился с религиею и добродетелью. — Вот содержание повести, которое мы нарочно старались сократить, зная, что многим из читателей нашего журнала оно известно.
Не будем говорить о подлиннике. Вообще, нравоучительные повести госпожи Жанлис почитаются лучшими на французском языке — после Мармонтелевых. Раскрываем новый перевод.
Богомолка. Стран. 9. «Он (Дорселин) уже не утверждал: Что общество атеистов могло спокойно жить, потому что атеист в заблуждении своем сохраняет рассудок, который обуздает его хищность. Он уже не говорил, что ничтожество содержит в себе, что-нибудь хорошее, и что умные люди уверяют, мы оное увидим».
Как бы добраться, что все это значит на русском вразумительном языке? Не имея перед собой подлинника, заглянем в Вестник г-на Карамзина. Там написано (июнь. 1802. стр. 195): «Он уже не говорил, что общество атеистов может быть мирно и счастливо, ибо разум обрезает у страстей когти; не говорил, что ничтожество есть не совсем худое дело, и что не глупые люди нам его обещают». — Теперь понимаем! Далее. —
Богомолка. Стран. 16. «Приблизился к перегородке узнал я, что читали… Ангельский, очаровательный голос произносил сии слова; добродетель, от вечности получила способность находить бытие свое в малейшей точке… Целый свет есть ничто, все, что измерено временем будет иметь конец. Чего лишаются лишаясь жизни? Того лишается человек, который пробудившись освобождается от беспокойного сна».
Сравним это с переводом, напечатанным в Вестнике г-на Карамзина.
Стран. 198. "…и тихонько приблизился к стене другой комнаты. Там читали; ангельский голос повторял следующие Боссюэтовы слова: «Добродетель сходна с вечностью тем, что она также заключается в одной точке. Мир ничто; все, измеряемое временем, должно погибнуть. Что теряем мы с жизнью? беспокойное сновидение!»
Сделаем третье и последнее сравнение: ибо omne trinum perfectum.
Богомолка. Стран. 36. «Никогда красноречивейшие речи славнейших проповедников христианства не могли бы произвести такого впечатления. То говорил священник, предавшийся на произвол судьбы. Священник твердый и верный, который для закона всякой день подвергал опасности вольность и жизнь свою, пожертвовав уже религии счастьем и состоянием своим. Мы обливались слезами… С каким вниманием слушали его!.. Какое достоинство давали ему вера, нрав и пример его, хотя он только повторял то, что тысяча других прежде его говорили, но нам казалось, что мы в первый еще раз слышали Евангелие проповедуемым. Невзирая на простоту его увещаний, все в них показалось нам необыкновенным, каждое его слово имело что-нибудь трогательное; правила евангелические в устах его соединяли к своим достоинствам, все могущественное участие, которое они должны были брать в первые века христианства».
Вестник Карамзина. стран. 206. «Никогда проповеди самых красноречивейших христианских ораторов не делали такого сильного впечатления; мы обливались слезами, слушая ревностного священника, который всякой день жертвовал религии свободою и жизнью. Хотя он единственно повторял то, что тысячу раз говорено было другими; но нам казалось, что мы еще в первый раз слышим истинное евангельское учение. Всякое слово заключало для нас великий смысл, и святая мораль в устах добродетельного старца имела всю ту силу, которая одушевляла церковное учение в начале христианства».
Сличив то и другое, остается думать, что г. переводчик не знал о напечатании сей повести на русском языке; в противном случае не выпустил бы в свет своей Богомолки в таком небрежном наряде.