Русская комедия и комическая опера XVIII в.
Редакция текста, вступительная статья и комментарии П. Н. Беркова.
М.-Л., Государственное издательство «Искусство», 1950
Честин
Евгения
Хватов
Анисья
Влас, староста
Исавна, жена его
Анюта, дочь их
Парамон
Аксен, сын его
Матвей-бобыль
Влас. Жена! Исавна! поди-ка сюда!
Исавна. Иду; что те нада, Влас Потапьевич?
Влас. Где наша дочь Анюта?
Исавна. Пошла в лес за ягодами; слышь, сегодня барин будет, так было бы с чем встретить.
Влас. Оно ладно; да смотри ж тово воно: барин-та барином, пускай приезжат: я бы позевал на него, ведь я его не видывал… да ведашь, сосед Парамон с Аксеном сыном своим хотел ко мне щей хлебать загулять, так не худо бы открыть бочку браги, мужик-та богат; он нагдась приехал из Питера, и слышь ты, зиму-та зимски расторговался, что казны-та привез и сметы нет.
Исавна. Ведь его казной нам не владеть, пусть его богатеет; ему же впрок.
Влас. Эка смышлена! ни на что у тя догадки нет: слышь ты, его сынку Анюта приглянулась, так благословясь да и по рукам.
Исавна. Ну, да ведь барин будет к нам, так досуг-ли бить по рукам?
Влас. Ну, да барин-та барином; а по рукам так по рукам.
Исавна. Да ведь Парамон-та крестьянин вон той молодой помещицы! А как барин-та не захочет в чужо поместье отдать Анюту?
Влас. Эка ты жена недогадлива! Парамон вывод даст, так дело та и в шляпе; а как барин-та наш такой же милосливой, как покойница наша барыня, так и раздумывать незачем. То-та была барыня! как жила у нас в селе: мужики-та рай от нее увидели: она не пускала никого по пачпортам; а всем велела землю пахать. Правду сказать: мы и работам; зато у каждого крестьянина ажно житницы ломятся; а у крестьянина, коли хлебушка есть, так он и сам барин, и шапки ни перед кем не ломает.
Исавна. То так, Потапыч! спросить бы надобе Анюту, ей полюбился ли Аксен-та Парамоныч?
Влас. Вот на! какой вздор болтать! спрашивай девку, полюбился ли ей жених? Коли отцу да матери люб, так и все те тут. Ведь у тя не спрашивали, как за меня выдавали?
Исавна. Да ты мало ль ходил за мною? Ты тогда и стал свататься, как я тя полюбила.
Влас. А почему знать, может, и Анюта полюбила Аксена?
Исавна. Кабы полюбила так бы мне сказала.
Влас. Ну, вот! скажет дочь матери, кого полюбит. Парень-та об этом скоре отца и матери проведат; ты сама это знашь, жена!
Исавна. То неча сказать, проховый! куда ты хорош был тогда! ну, вот быть и не быть за тобой; слышь ты, и во сне-та все ты да ты: така одурь взяла!
Влас. Вот каково, Исавна! а ныньче-та?
Исавна. И уж, батька мой! старость напала, куды нам к чорту! теперь пришла Анютина череда.
Влас. Для того-та и нада ее за добра человека отдать, пусть их живут да веселятся: а мы, на них глядя, порадуемся.
Исавна. И подлинно, муженек! так с божьим благословеньем.
Влас. Ну, то-та же; ведь ладно я задумал? А богатиства-та, богатиства-та, что необъятна сила.
Исавна. Что и говорить уж, Влас Потапьевич! чему быть, так быть.
Хватов. Эй! мужичок!
Влас. Что-ста те нада?
Хватов. Я ищу старосту.
Влас. А твоя милость кто таков?
Хватов. Моя милость? Игнат Хватов, камердинер, дворецкий, управитель, советник, секретарь, парикмахер и наперсник его высокородия Евлампия Васильевича Честина, здешнего села барина: это разумеется, когда барин в городе; а когда он за городом, то я с ним всегда езжу на охоту. Птицу ли застрелить, на чучелах ли посидеть, зайца ли затравить, собак ли на свору сомкнуть? Ничто от моих рук не ушло. Сказывай же мне скорее, где староста?
Влас. Я-ста здесь староста; чего поволишь?
Хватов. Меня барин прислал сюда наперед осмотреть, прибраны ли хоромы? Все ли у вас готово к приезду его? Псарня какова? Можно ли ехать на охоту?.. Выспросить у тебя, есть ли в лесах зайцы, лисицы? Летают ли здесь утки, гуси, тетеревы, рябцы, бекасы, дупелшнепы? Есть ли у вас быки, коровы, телята, бараны, живность, чтоб было что барину кушать? Запасены ли на погребу вина, портер, англицкое пиво? Все это надобно мне узнать, обглядеть, проведать; ну, сказывай мне обо всем, покажи мне все; да смотри ж, проворнее поворачивайся.
Влас. У нас к барскому приезду все готово; хоромы прибраны и, как скорлупочка, чисты; кушанья и питья про барина вдоволь будет, чего душа его пожелат; а псов еще покойна матушка его всех перевела: дичины у нас хоть не стреляй. Коли твоей милости нада глядеть боярской дом, пожалуй: я те везде поведу. Барскому приезду все крестьяне ради, а твоей милости мы челом бьем: я староста Влас и жена моя Исавна.
Хватов. Да какой там у вас есть старой барыни вскормленик Матвей дворовый? Барин велел его сыскать.
Влас. Есть-ста у нас Матвей, бобыль, парень самой некошной; у него ни двора, ни кола, ни огороды, пашни не пашет, земли не орет. Покойна барыня при кончине пожаловала ему рублей десятка с три, так пока они велись, так он приставал на барском дворе в людской избе, да колотырил меж крестьян, а теперь шатается, где день, где ночь. Да на что он барину? Уж не в некруты ли хочет отдать? Туда бы-ста ему и дорога, чем с миру трогать.
Хватов. Я чаю так.
Влас. Ай, милостивой барин! и матушка его бывало все отдавала бобылей: да нехудо Матюхе-та о том бы не сказывать, чтоб не шарахнулся.
Хватов. На что сказывать; пойдем же на барской двор.
Влас. Пойдем-ста.
Исавна. Экой верченой! на месте не постоит.
Матвей. Исавна! с кем староста пошел на барской двор?
Исавна. Видишь, приехал от барина, а как его зовут, не знаю. Он насказал имен такую пропасть, что и не упомнишь. Да неужто в городе-та зовут каждого многими именами? Так коли у холопа их с десяток; а у барина-та верно до сотни: как нам бедным и звать-та будет его? Скоро ли вытвердишь?
Матвей. Полно, Исавна! везде и в городе и в деревне у каждого имя, отечество да прозванье, больше ничего нет.
Исавна. Полно, батька! я слышала сама.
Матвей. Не всякому слуху верь; барские-та лакеи нас деревенских за ничто ставят; так этот видно хотел вам пыль в глаза пустить. Да сказал ли он, скоро ли барин будет?
Исавна. Скоро.
Матвей. Дай-та бог!
Исавна. А тебе что за радость, что барин будет?
Матвей. О! великая! как я его увижу, так верно буду счастлив.
Исавна (в сторону). Будет те радость, как лоб забреют; (ему) и ты не боишься барина, Матвей?
Матвей. Чего барина бояться? Барин наш отец, так его надобно любить, а не бояться. Я было бежал к нему навстречу, думал, что уж и приехал. В перелеске попался мне Аксен Парамонов сын, спрашивает Власа; на что вам эта чучела?
Исавна. Что ты, батька! какая чучела? он сын богатого отца.
Матвей. Так что ж?
Исавна. Ты б ему поклонился и проводил к нам.
Матвей. Чтоб я стал кланяться дураку?
Исавна. Пусть дурак, да богат, а ты и умен, да куда годен?
Матвей. Деньги без ума хуже грязи.
Исавна. А ум без денег, Матвеюшка! и того хуже.
Матвей. Вздор, Исавна! я никогда так весел не бываю, как когда у меня денег нет. Больше денег, больше заботы. Что? Разве богатой-та здоровее меня или больше проживет. Вот кабы мне удалось проведать, любит ли меня одна девушка? Так бы что твои деньги?
Исавна. Тебя любить девке? Да разве она с ума сошла?
Матвей. Право! да чем я не молодец? Уже не Аксену вашему чета!
Исавна. Ну, кстате ли тебе, бобылю, верстаться с человеком? У него есть дом, земля, деньги; а скотины-та, скотины-та!
Матвей. Да зато он сам скотина, так не замай его и живет со скотиною: свой своему и по неволе друг. Да что мы заговорились об Аксене, как будто о путном чем; пускай его теперь вязнет в болоте.
Исавна. В каком болоте?
Матвей. Ну, вон что в перелеске; увяз, да и не выдерется; ревет во все горло, да плачет. Правду сказать, я и толкнул его туда.
Исавна. Ах, ты окаянной! что ты наделал? Вот ужо тебя Потапыч!.. побежать же поскорее, да вытащить его. Эдакой озорник! что ты наделал?
Матвей. Пускай его барахтается: смешно право эдак она полетела! — а кабы наш брат бедняк увяз, так и возле стоя никто не поможет. Как посмотришь, что деньги на свете делают, так ахнешь, да и только; у старостихи откуда ноги взялись! а чай бара-та, в городах-та, для денег-та, как угорелые, суются, Я слыхал, что там за деньги и любовь достают. Провались к чорту, как да нашему старосте экая ахинея в голову придет. Не даром что-та Исавна побежала за Аксеном? Пропал я, коли он на ней посватается. Пускай его посватается: то-та будет любо, естьли я богача перетягаю! Да то беда, Анюту-та я люблю, да она меня любит ли? Этого я не знаю. Попытаться было спросить у нее? Уж давно я сбираюсь, да нечто робость и нападет; правда, и она со мной все потупяеь говорит, да кто узнает; кто из подлобья смотрит, тот чорту брат; как бы мне легонько проведать? А, да вот и Анюта бежит.
Матвей. Здравствуй, Анютушка!
Анюта. Здорово, Матвеюшка!
Матвей. Что у тебя в кузовочке-та?
Анюта. Земляника; я в лесу набрала, чтоб барину поклониться.
Матвей. Дай-ка мне отведать твоей земляники-та?
Анюта. Как бы не так; тебе-та и есть мою землянику?
Матвей. Что? Разве невидальщина твоя земляника? Молчи ж, Анюта! будет и на моей улице праздник: ведь в барском огороде смородина поспевает; тогда я буду Матюша. Бог, брат, с тобой, Анюта! (Хочет взять из кузовка.)
Анюта (бьет его по руке). Перестань, Матвей! Эдакой нахал!
Maтвей (в сторону). Дерется; это знак добрый. (Вслух.) Однако, Анюта! можно бы и не драться.
Анюта. А ты не вольничай.
Матвей. Да что ж я такое сделал? Нешто, брат, ты, Анюта, заспесивела ныньче: бывало, так и Матвей бывал миленьким дружком.
Анюта. Пошел, ну, что за миленькой дружок?
Матвей. Так эдак-та ныньче? Видно что у вас в доме-та все переделано, так уж во мне и нужды не стало; а как тын городить, да овец стричь, так Матвеюшка да Матвеюшка; а ныньче так и землянички горстки жаль; а я так не жалел и себя для вас: всюду готов и в лес за дровами, и жать, и молотить, и косить: а от вас видел ли я хоть полушку?
Анюта. Батюшка тебе за все за это заплатит.
Матвей. А за это чем он мне заплатит, что я убил волка, который чуть было тебя не съел.
Анюта. За это тебе спасибо, Матвеюшка!
Матвей. Спасибо! только-та?
Анюта. Да что ж тебе больше-та?
Матвей. Я думал, что ты меня за это полюбишь, а отец твой за меня выдаст тебя.
Анюта (с застенчивостью). О! ты многого хочешь, Матвей!
Maтвей. Многого! не думал я, Анюта, чтоб ты была такая спесиха; а у меня вот такой обычай: либо все, либо ничего.
Анюта. Да ведь батюшка купил тебе шляпу, а я лентой подвязала; что тебе больше?
Матвей. Право! так шляпа-та у вас так дорога?
Анюта. А другой нет у тебя.
Матвей. Я лучше век стану ходить без шляпы, чем терпеть такой попрек. (Сняв ленту бросает перед ней шляпу.) На вот, отнеси ее своему отцу и скажи ему, что я не хочу от него ничего; пускай же мое за вами пропадает. Вы люди богатые; а я хоть гол, да прав.
Анюта. Коли шляпы носить не хочешь, на что ж ленту снял? Подай ленту.
Матвей. Нет; многого хочешь, Анюта!
Анюта. Да на что тебе лента без шляпы?
Матвей. Я знаю на что. Всякой раз в посиделках, в хороводах, где только завижу тебя, стану этой ленточкой потряхивать, авось, взглянув на нее, покраснеешь, Анюта! да от чего ж ты теперь вдруг покраснела и потупилась? Ага! видно совесть есть; нет, Анюта! от совести-та никуда не уйдешь. Пускай она тебя так же помучит, как любовь к тебе меня. Узнаешь, каково добрых людей обижать; прощай, бог с тобою.
Анюта. Да шляпу-та возьми.
Матвей. Не возьму.
Анюта. Да и я не возьму.
Матвей. Так пусть ее волк унесет.
Анюта. Матвеюшка! воротись пожалуйста. Он ушел; видно, на меня очень рассердился. Жаль мне его! куда бы как мне хотелось сказать ему, что я его люблю; да боюсь это сделать; мне сказывали, что мужчина до тех пор и хорош, пока не услышит люблю, тогда уж и пропала наша сестра; ну, как я ему скажу, а он ни слова не говоря прочь пойдет. Ах! как мне будет тогда стыдно! Уж полно, не обманули ли меня в этом? Так и есть; верно он которой-нибудь полюбился, так нарочно, чтоб мне не достался, меня эдак и проводят. Да это что такое? Как его нет со мной, так мне скучно и грустно, так вот сердце-та к нему и выпрыгнуть хочет: а как увижу его, так и стоит-та не так, и говорит-та не так, и смотрит-та не так. Однако мне все его жаль! он рассердился, и я долго его не увижу, хоть вслед за ним погляжу, куда он пошел. А! да он не далеко отошел, сидит в лесу на камушке… авось придет сюда. Какая же я дура! он просил у меня землянички, а я ему не дала, и за неволю рассердится; дам ему, пускай отведает; да ведь землянику-та я брала для барина; вот, на! у барина, я чаю, и без моей земляники ягод много; побегу к Матвею; ну, да как он теперь уж не захочет. Э! высыплю ее в эту шляпу. (Высыпает.) Кушай, Матвеюшка! на здоровье. Кликну его; а сама спрячусь и послушаю, что он будет говорить? А что ж я матушке скажу, как она спросит про землянику? Э! я видела в лесу дурака Аксена; скажу, что он меня испугал, я от него побежала и землянику всю просыпала. Матвей! Матвей!
Матвей (за кулисами). Ась!
Анюта. Поди ко мне поскорей. (Спряталась за куст.)
Матвей (выбегая). На что я тебе? Да ее нет здесь — видно мне послышалось.
Анюта (за кустом). Я здесь, Матвеюшка!
Матвей (бежит на голос и увидел шляпу). Ба! да в шляпе-та ягоды! а, плутовка! так она меня только что дразнила, давно бы так; на, де, тебе, Матвеюшка! я бы и отведывать не стал.
Анюта. Ну, вот! правду мне сказали; что это я наделала?
Матвей. У меня словом не откажи, мне только и хотелось, а то я бы и сам умел набрать.
Анюта. Сердце слышало, что мне правду сказали; он узнал, что я его люблю.
Матвей. Люблю; это, верно Анюта говорит.
Анюта. Не покажусь ему, лучше уйти, а то никуда от стыда показаться нельзя будет…
Матвей (нашел ее). Ты здесь! сама же кличешь, да и прячешься от меня.
Анюта. Я тебя не кликала.
Матвей. Ну, полно, Анютушка! я еще глух не бывал, я слышал…
Анюта. А что ты слышал?
Матвей. Разве ты ничего не говорила без меня?
Анюта. Говорила, так про себя.
Матвей. Скажи в другой раз то же, так я тебе и скажу, где так, где не так.
Анюта. Я уж позабыла, что говорила.
Матвей. Скоренько же. Вот какова девушкина память! ну, так я тебе припомню; я слышал, люблю.
Анюта (с застенчивостью). Люблю!..
Матвей. Да, да; люблю. Точно твой был голос.
Анюта. Я говорила, что люблю есть ягоды.
Матвей. Пожалуй ешь; вот оне в шляпе.
Анюта. Да ведь шляпа-та твоя.
Матвей. Ну, так станем есть вместе.
Анюта (весело). Право вместе?
Матвей. Да, вместе; ты возьми горстку, да мне дай; а там я возьму горстку, да тебе дам.
Анюта, (дает ему ягод). Изволь.
Матвей (цалует ее руку). Ну, вот, Анюта! мне этого и хотелось. (Дает ей ягоды.) На же вот и тебе.
Анюта. Давай. (Оба едят.) Ну, дай же теперь ты мне.
Матвей (дав ягоды, цалует ее руку). Изволь.
Анюта. А теперь за что цалуешь, ведь ты мне дал.
Матвей. Ах! Анютушка! цаловать твою руку мне гораздо приятнее, нежели есть землянику.
Анюта. Вот какой балагур!
Матвей. Естьли б еще ты меня поцаловала, это бы мне всего на свете веселее было.
Анюта. Поцаловать! мне стыдно!..
Матвей. Почему стыдно цаловать кого любишь?
Анюта. Любить-та я тебя люблю, да сказать-та тебе этого не хочется.
Мат овей. А для чего ж?
Анюта. Ты после этого меня любить перестанешь.
Матвей. Этому быть нельзя; я прежде умру, нежели тебя любить перестану.
Анюта. Да правду ль ты говоришь?
Матвей. Что я тебе говорю правду, в том поклянусь у колодезя перед часовней, и естьли не всегда я буду цаловать руку твою, так умру с тоски.
Анюта. Когда так, то изволь, я тебя поцалую.
Матвей. Анюта! я от радости и говорить что не знаю. Ты меня любишь, что этого лучше; теперь я счастлив и рад на вас работать по век свой. Побегу к твоему отцу и матери, естьли они тебя не отдадут за меня, так я и барина просить стану. Уж я на то пойду, чтоб тебе быть за мной. (Хочет итти.)
Анюта. Что ж ты бежишь? Я тебя цаловала, поцалуй же и ты меня. Я не хочу, чтоб ты у меня остался в долгу.
Матвей (цалует). Виноват, Анюта! я от радости забылся.
Анюта. То-то же! вперед не забывайся, я никогда тебе этого не прощу.
Матвей. А вперед я постараюсь, чтоб всегда за тобою был мой задаток.
Исавна. Что это? Матвей с дочерью резвится! Анюта! что это такое?
Анюта (смутясь). Матушка! (Указывая на Аксена.) Вот он испугал меня в лесу у болота; я думала, что медведь; я испугавшись прибежала сюда опрометью, да бежавши здесь просыпала землянику; так Матвей пособлял подбирать ягоды.
Матвей. Да; я пособлял ей подбирать землянику.
Исавна. Не люблю я этого пособлянья, и у меня с молоду много этаких пособлял бывало, да на уме-та у них не то; я те отучу пособлять, Матвей! ты не очень у меня к дочери-та льни; увидит Потапыч, так он тебе даст пособлянье. Еще как-та тебе это с рук сойдет, что ты Акеена-та Парамоныча столкнул в болото?
Аксен. Да, как-та тебе это с рук сойдет? этакой озорник! я иду по дороге, и он идет, да и толкнул меня, он толкнул, а я и упал; упал, да и увяз; увяз, да и барахтаюсь. Кабы не ты меня вытащила, сидеть бы мне и теперь там. Видишь, какой он озорник!
Матвей. Да ведь как на всех угодишь? Ты сердишься, что толкнул, а Исавна сердится, что пособил ягоды подбирать. Ну, а как бы я схватил их, да съел, так бы тогда староста рассердился.
Аксен. Да толкаться-та за что? Староста-та и так рассердится; да как бачка мой услышит…
Матвей. Так что он мне сделает?
Аксен. Что сделат? А вот посмотришь.
Матвей. Было бы чего смотреть?
Аксен. Было бы чего смотреть? Нет, ведь у меня бачка-та сердит.
Матвей. Сердит, да не силен…
Аксен. Не силен? Нет, бачка-та у меня силен: намнясь схватил батрака за волосы, да как дал потаску, так насилу он у него вырвался. Небось и тебе то же будет.
Матвей. У меня и своих боков не унесет.
Исавна. Ах, ты, Матюшка, нахал! да смел ли бы ты это говорить?
Аксен. Да, смел ли бы ты это говорить?
Матвей. Я что говорю, то и сделаю; тронь меня только кто!
Исавна. Что ж ты так расхрабровался? Коли ты так храбер, так по делам тебя хотят в некруты отдать.
Матвей. Меня в рекруты? |
Анюта. Его в рекруты отдать! | Вместе.
Аксен. По делам хотят тебя в некруты отдать.
Матвей. Без барина этого никто сделать не смеет.
Исавна. Да барин-та за тем и приехал сюда, чтоб тебя поймать.
Матвей. На что меня ловить? Коль барину угодно, для чего не служить? Государю люди надобны. Я в миг капралом буду, смотри ж, Аксен! как нашему полку придет стоять в здешнем селе, ведь я буду тогда с усами; берегись меня, ась!
Аксен (испугавшись). Ай! ай! ай! Исавна! я боюсь усатых солдат.
Матвей. Еще я не солдат. Слышь? Прощай.
Анюта. Матушка! не впрям ли его в солдаты?
Исавна. А тебе какое дело?
Аксен. А тебе какое дело?
Исавна. Ты бы с женихом-та поздоровалась, девушка!
Анюта. С женихом?
Аксен. Да, с женихом. Я твой жених, а ты моя невеста.
Анюта. Ну уж не, глупая замарашка! матушка! куда он годится?
Исавна. Молчи, ты сама негодная; чем он тебе не жених?
Аксен. Да, чем я тебе не жених?
Исавна. Чего у него нет?
Аксен. Чего у меня нет?
Исавна. Дом, как полная чаша.
Аксен. Дом, да чаша.
Исавна. Какого ж ты хочешь жениха! уж не выдать ли тебя за Матюху бобыля? Пошла домой, негодяйка! (Аксену.) Пойдем в избу, осушись, да вымой грязь-та с лица.
Аксен. Грязь с лица! осушись! пойдем.
Влас. Ты не хошь итти за Аксена! а как бы ты смела не хотеть, коли я велю?
Анюта. Велеть-та можно, да каково-та мне, батюшка?
Влас. А что такое? Дочка!
Анюта. Разве вы не видите, какой он дурак?
Влас. Что ж, что вижу? А тебе таки все быть за ним. Дурочка! тебе же лучше, коли муж дурак, ты будешь в доме-та сама большая.
Анюта. Да дураки-та, батюшка, хотят всегда быть сами большими.
Влас. А вот поперечь ты мне еще хоть словом, так вот увидишь, как я тя заставлю меня слушать; ведь во всем околодке нашем богаче Парамона нет.
Анюта. Вы сами, батюшка, часто говаривали, что через золото слезы текут.
Влас. А ты зачем слушаешь, что я говорю.
Анюта. На то, батюшка, уши; да что это такое? Сердитесь, для чего слушаю; а кричите, для чего не слушаю. Я не знаю, что и делать?
Влас. Итти за Аксена замуж, не говоря ни слова.
Анюта. Я буду на вас плакаться вечно.
Влас. Плачься, сколько хошь, а слезы вода. Вот идет Парамон с сыном, смотри ж ты хоть слово у меня пикнешь не ладно…
Влас. А! Парамон Евсигнеич! здоровенько ль поживаешь?
Парамон. Здорово, ведашь ты, к вам барин приехал?
Влас. Приехал; и слышь ты, такой молодец, что загляденье!
Парамон. Так, ведашь ты, кстате бы и поклониться ему, о нашем-та деле-та. (Сыну.) Эка рохля! настоящий увалень! что ты тут стоишь розиня рот? Ты бы с невестой-та заигрывал.
Аксен. Да, заигрывал! я в избе-та раза два подбегал, да и хотел дать ей тумака, да как она взглянет на меня, ажно страх меня взял; нет, бачка! заигрывай с ней сам, а я боюсь.
Парамон. Экой ты розиня! разве так заигрывают, ведашь ты, с невестами?
Аксен. А как же, бачка?
Влас. И! молодой еще парень! войдет в леты, спознает все. Ведь и мы с тобой смолоду-та не так смекать умели, как теперь; век пережить, не поле перейти. Анюта! поклонись Парамону-та Евсигнеичу, да поцалуй будущего своего свекра; это уж дело сделано.
Парамон (утирает платком усы). Поцалуй-ка, поцалуй-ка меня, нареченная невестка! ведашь ты.
Анюта. Мне тебя цаловать? Не хочу.
Влас. Как не хошь, негодная! я тебе велю. Слышь ли?
Анюта. Ни с чего этого не сделаю, воля ваша, как хотите.
Аксен. Бачка! ась! каково? А ты было и усы платком утер; нет, вот она какова!
Парамон. Что ж ты, Анюта! ведашь ты, так чвановата? Нет, Влас Потапьевич! дочка-та у, тебя некстате востренька *. Надо бы ее взять, ведашь ты, в руки, да и в руки.
Влас. Добро, я с ней слажу; подь сюда.
Парамон. Не трогай ее, Потапыч! будет толковая, ведашь ты.
Аксен. Будешь толковая, дай-ка мне на тебе жениться-та.
Анюта. А я за тебя итти не хочу.
Влас. Хошь не хошь, да пойдешь.
Парамон. И впрям, какая нужда до ее охоты, ведашь ты; отцы стакались, так что тут и говорить, ведашь ты.
Анюта. А я его не люблю, да и любить никогда не буду. На что, батюшка, меня отдавать за такого чучелу, с которым и говорить нечего?
Влас. С ним тебе нечего говорить! а вот ты у меня с ним тотчас заговоришь; говори.
Анюта. Да что я буду говорить?
Парамон. Он о чем у тя спросит, а ты ему ответь, ведашь ты.
Анюта. Я ничего не ведаю, так и отвечать не стану.
Парамон. Аксен! спрошай у нее что-нибудь, ведашь ты.
Аксен. Спрошать что-нибудь? Изволь, бачка! спрошаю.
Парамон. Спрошай, для ча она тя не любит? Ведашь ты.
Аксен. Для ча она тя не любит? Да, для ча не любишь?
Анюта. Дураков никто не любит.
Аксен. Слышь бачка! дураков никто не любит.
Влас. Молчи, ни пикни у меня.
Анюта. А теперь лишь кричали на меня, для чего я не говорю?
Влас. Ты говори, да только то, что нада и что я хочу; а из своей-та башки пустяков-та не ври, и перед отцом-та не копыться: я прыткости-та твоей посбавлю. Этак она раскудахталась! У меня скоро запоешь не свое, а мое. Разве ты не знаешь, как я рассержусь; моли богу, что барин приехал, так для такой радости сердиться-та не охота; а то я бы те дал себя знать. Да что много пустого калякать; пойдем-ка, Парамон Евсигнеич, ко мне в избу, да пивца посмакуем, да как делу-та быть положим; а их оставим здесь; авось на одине-та они лучше поладят.
Парамон. Ведашь ты, в заправду пойдем-ка, теперь бы выпить-та гораздо ловко; смотри жь, Аксен, поладь же с нею… ведашь ты.
Влас. А ты, дочь! из его воли ни на шаг.
Аксен. Из его воли ни на шаг; вот вишь, Анюта, слышь ты, говори со мною, да ладно; скажи-ка мне, что ты любишь делать.
Анюта. Я люблю на дураков плевать.
Аксен. Эка ты! а я так люблю вороньи гнезды доставать. Уж у меня ни одно гнездо не спрячется. Этта я на дереве приметил, да и полез; лишь я к гнезду, а ворон-та слетелось такая пропасть, что и видимо и не видимо, и все надо мною летают да каркают: а матка-та как меня долбанет в голову, чуть было я с сосны не свалился, да лих на ее зло, гнездо-та как разорил, так разорил. А! вот каков я! да нет ли у вас где вороньего гнезда? Я в миг его достану. Это мне игрушки.
Анюта. И игрушки-та самыя дурацкие.
Аксен. Ну, коли ты этого не хошь, так станем играть в бабки; у меня всегда полон карман казанков; да что ж ты на меня не глядишь? Я ведь бачке скажу.
Анюта. Добро, ин я стану глядеть; ну, стань тут прямо.
Аксен. Стать тут прямо? Стою.
Анюта. Ну, таковская ли твоя харя, чтоб на нее глядеть? Загни голову-та кверьху, выше, выше, еще выше.
Аксен (потеряв равновесие, упал). Ой! да этак спину ушибешь; ведь больно! ну, подыми ж меня.
Анюта. Тебя поднимать?
Аксен. А естьли не подымешь, так я сам встану. (Встает.) Разве тебе не упадать? Я сам тебя никогда не подыму. Добро, ты, Анюта! ведь я больно ушибся!
Анюта. Мне того-та и хотелось.
Аксен. За это я тебе вымещу, как буду твоим мужем.
Анюта. А я тебе наперед вымещу за то, что ты хочешь быть моим мужем.
Аксен. Да разве я виноват, что хочу; ведь бачка велит.
Анюта. А ты его не слушайся.
Аксен. Не слушайся? Нет; он даст таку потасовку, что и глаза выпялишь; у него, что велит, то и делай.
Анюта. Да почасту ли он тебя бьет?
Аксен. Почасту ли бьет? Да как попадет; оно в день-та то и дело колотит, и за волосы-та, и в рожу-та, и в голову-та; а все кулаками. Стань-ка попрямее, я укажу тебе, как он меня бьет?
Анюта. На что показывать? Я верно не ошибусь. Вот так. (Бьет его.)
Аксен. За что ж ты дерешься? Я тебе ничего не сделал.
Анюта. Простенькой! я не дерусь, а показываю, как отец тебя бьет.
Аксен. Как отец тебя бьет? Как бы не так; он гораздо больнее дерется.
Анюта. Коли не так, так я и вдругорядь; авось либо так будет?
Аксен. Да, как не так, ведь рожа-та моя! что ты это затеяла? А вот я побегу; да на тебя пожалуюсь (Бежит и встречается с Матвеем.)
Анюта. Беги, куда хочешь, лишь бы я тебя не видала.
Матвей. Постой, друг сердитый! куда ты бежишь?
Аксен. Куда бежишь? К бачке, пусти меня.
Матвей. Постой, старики-та у ворот сидя на лавке брагу пьют; ведь тебе не поднесут.
Аксен. Не поднесут; да и драться не станут, а она дерется.
Анюта. А естьли ты женишься на мне, то я тебя поминутно колотить буду: отец тебя в щеку, а я в другую.
Матвей. Как? Он на тебе женится?
Аксен. Да мне бачка велел.
Матвей. И ты, Анюта, идешь за него?
Анюта. Чорт с ним. Как итти за этакого дурака! да батюшка с матушкой меня губят.
Матвей. Видно, у твоего отца да матери ни на полушку разуму нет.
Анюта. Только и слов у них, что он богат.
Матвей. Экая жадность к богатству! неужели для богатства надобно забыть, что ты им дочь.
Анюта. Они это очень помнят, да только для того, чтоб меня насильно выдать за этого простофилю, которого я смертельно ненавижу. Я уж и говорила, и кланялась, и плакала, да ничто не помогает; одно у них, что Парамон богат.
Аксен. Да, бачка-та у меня богат.
Матвей. Молчи, я вас и с отцом-та проучу; а не посмотрю на это, что он богат как жид.
Аксен. Как жид? Врешь ты, он не жид, а бачка мой.
Матвей. Забудет он у меня сватать за тебя Анюту. Пусть прежде чорт вас обоих возмет, нежели Анюта будет за тобою. А ты у меня, чучела дурацкая, скоро не захочешь на ней жениться.
Аксен. Да я бы и рад не хотел, да бачка велит.
Матвей. Дай-ка барина-та увидеть: я ему припомню, как меня покойная его матушка жаловала.
Аксен. Да, жаловала, он тя упрячет в некруты, а я без тебя и женюсь на Анюте. Уж тогда мне никто не помешает.
Матвей. А! так ты все одно смекаешь! дураки-та еще и упрямы, так знай же, что я тебя переупрямлю: я ее люблю, и она меня любит, так тут не твоей дурацкой харе мешаться.
Аксен. Даром, что у меня харя-та дурацкая, это не один ты, и все мне говорят, да староста-та лих ваш велел ей меня любить, а об тебе и слова не было.
Матвей. О проклятое богатство! экое глупое счастье на свете! кого наделяет деньгами? Редко их имеет тот, кто того стоит; полно, дуракам-та без счастья-та пришло бы ведь с голоду мереть; не даром пословица-та есть, у богатого мужика уроди бог сына дурака. Да за что ж для одного богатого дурака должны быть несчастливы двое? Пускай бы зарывшись дураки в своих деньгах сидели, как мыши в крупе; нет, так вот на зло, дураку-та де все, а тебе, Матвей, ничего: ничего? Да на что ж дан и разум человеку?
Анюта. Матвеюшка! что нам делать?
Матвей. На Аксена наплевать и ни о чем не думать; и я затуманился напрасно, будто он уж и женился на тебе, а что не кончено, то еще не сделано. Умей-ка из ничего сделать все; вот что славно! и весело! еще я ведь не отведывал счастья своего, авось либо и стариков уломаю; а не то, так посмотрю, не удастся ли выдумать что? Молчи, Анюта! смалчивай не бойсь; видно мне бог не дал денег для того, чтоб я был всему горазд; почему знать, естьли б я был не сирота и богат, я бы, может быть, еще был глупее Аксена, тогда бы ты меня и не полюбила; а теперь любишь, это гораздо больше стоит Аксеновых денег; а жениться на тебе, это уж будет мое дело. Слушай ты, денежная гадина! скажи своему бачке, что Анюта любит Матвея и что Матвей вас обоих в три листа уберет, естьли вы не отстанете свататься на ней; слышал ли ты, сноп стоячий!
Аксен. Слышал, и скажу бачке: ты сноп стоячий. Да скажу, что ты и в болото-та пехнул меня давича, что Анюта любит тебя, что ты любишь Анюту, что вы учили меня бачки не слушаться, что у кого нет всего, тот не сделает ничего, что жениться твое дело, что это стоит Аксеновых денег, что наплевать на Аксена и ничего не думать, что дураки сидят в крупах, как мыши в деньгах, что дан тебе разум, что Анюта не бойсь смалчивай, что один несчастлив для того, что два дурака богатых; все это скажу бачке, уж он тобе даст за это.
Хватов. Эй, мужичье! что вы тут говорите? Не продают ли здесь поблизку набойчатых платков, колец медных, перстней, лент, всякого этакого вздору: барин приказал всего этого сыскать. Вздумалось ему всех баб да девок передарить.
Матвей. Ай, да барин! для чего этого не сыскать?
Аксен. У моего бачки все это есть: он много товаров из Питера привез.
Хватов. А кто твой отец?
Аксен. Здешнего села крестьянин.
Хватов. Барина моего?
Аксен. Нет, вон той барыни, что на другом конце боярской дом.
Хватов. Так пойдем же скорей, укажи мне, я хочу все это закупить.
Аксен. Да бачки дома нет, я сбегаю за ним, он у вашего старосты в гостях.
Хватов. Так сбегай же, да поскорее.
Хватов. Это что за девочка? Да еще и хорошенькая?
Анюта. Я старостина дочь Анюта.
Хватов. А ты кто такой? Да вы что-та друг на друга миленько поглядываете?
Матвей. А тебе какая нужда до того, как бы мы друг на друга ни глядели?
Хватов. Что ж ты так прытко поговариваешь? Разве ты не знаешь, кто я? Я сам собою привез страх и ужас всем деревенским молодицам; у меня и в городе из горнишных ни одна красавица не показывайся; деревенские же, увидя такого молодца, каков Хватов, все ахнут и все передо мною растают. Поцалуй меня, красавица моя!
Анюта. Пошел прочь, дурак сумасшедший!
Хватов. Поцалуй же, упрямица! я говорю.
Анюта. А я говорю, прочь поди, и коли не перестанешь приставать, то узнаешь, что деревенские красавицы городским молодцам так умеют щеки разрумянивать, что и не хочешь, да отстанешь.
Матвей. Ха, ха, ха! ай, Анюта! отделала молодца!
Хватов. Чему ж ты смеешься, неуч?
Матвей. Мне от того весело, что все красавицы твои, на которую ты ни взглянешь.
Хватов. Я тебя научу иным манером смеяться.
Матвей. Да я по городскому-та смеяться не горазд: а у нас в деревне все этак смеются.
Хватов. Ты ни к чему годной мужичонка! смеешь ли ты насмехаться над барским егерем?
Матвей. Над барским гоголем? Вот тебе на еще! не смейся тому, что смешно!
Хватов. Тебе бы надобно стоять передо мною без шляпы. Шляпу долой.
Матвей. Как бы да не долой! вот еще янька какой выехал! В поле, в лесу, на улице, я всегда хожу в шляпе; а скидаю ее для того, кому хочу поклониться, а тебе нет.
Хватов. Ты должен мне кланяться.
Матвей. Для чего не кланяться, коли наперед ты мне поклонишься.
Хватов. Чтоб я стал кланяться мужику деревенскому? Да еще и наперед? Да знаешь ли ты, что мне лучше тебя кланивались?
Матвей. Как тебе кланяются, я не видал, а как девки тебя жалуют, лишь теперь видел.
Хватов. Добро же ты, деревенская дубина!
Матвей. Грози богатому, так денежку даст, а у меня взять тебе нечего.
Хватов. Да знаешь ли ты, что я у барина-та первый человек? Что барин без меня никуда? У него все я: и подай я, и прими я, и одень я, и за ним и перед ним, все я.
Матвей. Ну, правду сказать, хитра работа! коли за тобой другого ума нет, так много тебя и хлебом кормить; вот ты бы у нас спросил, как я у покойной барыни служил еще мальчишкой, на побегушках-та, это бывало между дел. У нас все дворовые-та дома-та делай; да и пашня-та чтобы не стояла; да мы не чванимся, а работаем. А я на пустой земле такой сад развел, что теперь любо посмотреть; пускай-ка барин туда загуляет, так не нарадуется. Чего там нет? Цветов-та ли? Ягод-та ли? Плодов-та ли каких? Чего изволит; а хлеба-та на барском-та дворе запасено, что и видимо не видимо; так первые-та люди у барина мы, да крестьяне; мы ему и хлеб достаем, и деньги даем, и государеву подать платим; а вы холопья только, что бар-та объедаете да обнашиваете. Что вы? — дармоеды, а чепышитесь; да мы же бы все перед вами и без шляпы стояли? Да разве вам надобно шляпу скидать перед нашим братом рабочим человеком? Мы вас кормим.
Хватов. Так ты еще и поговаривать умеешь? Вмиг я усмирю твою прыткость; эк он расхарахорился! да коли крестьянину не работать, кому же и землю-та пахать? Ваше такое дело; крехти, да работай; а рассуждать-та бы ты еще и несмел.
Матвей. Право, я буду работать, а ты будешь рассуждать, да мой хлеб есть? Крестьянин-та не для того работает, что велят, а для того, что надобно. Баре-та для нас своего живота не жалеют; иные на войне неприятеля бьют, другие мирян судят. У нас отец барин, а у бояр-та отец государь, так тут не тебе холопу меня учить; трясись-ка ты у барина за каретой, как лихоманка: вот твое дело! а я что знаю, о том и рассуждаю.
Хватов. Так я буду скоро рассуждать с твоею рожею, коли ты еще хоть слово пикнешь; меня ведь зовут Хватов, так я вашу братью так умею хватить, что в глазах затуманится.
Матвей. Послушай же ты, первый человек боярской! не очень у меня прытко наскакивай, а то завоешь хуже крестьянской последней бабы. Барин-та ведь не за тем приехал в деревню, чтоб ваша братья холопье здесь озорничали.
Хватов. Зачем барин приехал, это знает он, да я.
Матвей. Коли так, ин прощай, первый человек боярской! коли ты барские мысли знаешь, так нам и говорить с тобою не досталось; только, смотри, брат, держи кулаки-та на привязи, а то набредешь на зубастого парня, так и сам зубы оскалишь.
Хватов. Ага! струсил не бойсь; только надобно мне всех крестьян взять в свои руки. Пока барин здесь, так я из них сок-та повыжму; а то при старухе-та они все зажирели и рожи не уставят… Ба! да это что за особа выступает? Она на крестьянку не похожа.
Анисья. Друг мой! скажи мне… ба! да это Хватов!
Хватов. Анисья! Это ты?
Анисья. Я думала, что тебя уж и в живых нет.
Хватов. Нет, Анисьюшка! Хватов на огне не горит, на воде не тонет. Кабы ты все знала, какие чудеса я, будучи с барином в походе, понаделал, то бы ты не так меня еще встретила… Пули, ядры, картечи, сколько их ни летало мимо ушей моих, ни что не могло ко мне прикоснуться: а я, напротив того, столько видел убитых, что и сметы нет.
Анисья. Неужто и ты воевал?
Хватов. А как же? В походе всякой воин. Так-то, Анисьюшка! мы за вас души свои клали, а барышня твоя наперед сочла, что нас убьют, и для того поскорее и замуж вышла.
Анисья. Кабы знали, каково ей было это замужество? Покойный отец ее насильно выдал за знатного и дряхлого старика, который уморил бы ее наверное ежеминутною и беспутною своею ревностью, естьли б сам наперед не умер.
Хватов. Из этого видно, что ревность-та вреднее тому, кто ревнует. От сей поры, век не буду ревновать; пускай моя жена делает, что хочет. Лучше быть живу, хоть с прикрасой на лбу, нежели умереть от одной только боязни.
Анисья. А разве ты женат?
Хватов. Нет, душа моя! да разве мне век не жениться? Мы не вы: барин мой за неверность твоей барыни рассердился так на любовь, что поклялся с нею никогда не знакомиться.
Анисья. И ты так же?
Хватов. Хотя и должен слуга барину подражать, да мне еще никто и ни какой неверности не показывал, так не для чего и браниться с любовью.
Анисья. А почему ты знаешь?
Хватов. Как? Неужто и ты замужем?
Анисья. Нет, да тебе какое до меня дело?
Хватов. Какое дело? Разве ты забыла, что я тебя любил, люблю и буду любить.
Анисья. Что ты любил, этого не помню; что любишь, не знаю; а что будешь любить, это бог знает.
Хватов. Мне надобно, чтоб ты это знала.
Анисья. Да какая тебе от того прибыль?
Хватов. О! великая; я бы после этого на тебе женился.
Анисья. Не узнав о моей к тебе склонности?
Хватов. О твоей-та склонности я уж знаю.
Анисья. Знаешь! не видав меня и не говоря со мной?
Хватов. Мне сегодня ты грезилась во сне.
Анисья. Сон твой соврал. Я тебя возненавидела с тех пор, как барин твой, сватаясь на барышне моей и услыша, что выдают ее насильно за покойного ее старого чорта, вместо того, чтоб это препятствие разрушить, поскакал в армию, а ты и проститься со мною не пожаловал. С тех пор, говорю я, ни мало я о тебе не думала; однако скажи мне, что ж тебе сегодни виделось во сне?
Хватов. Да ведь ты меня ненавидишь, так на что и спрашивать?
Анисья. Так, из одного любопытства.
Хватов. Из одного любопытства? Ну, так слушай же: я сплю и вижу я, будто Анисья подошла ко мне и стала называть меня сердечным дружком, голубчиком…
Анисья. Какой же это глупой сон!
Хватов. Да выслушай до конца: а я будто поглядел на тебя, рассмеялся и отворотился.
Анисья. Ах ты, скотина!
Хватов. Что ж ты так прогневалась? Ведь это было во сне.
Анисья. Я не хочу, чтоб ты и во сне от меня отворачивался.
Хватов. Право не хочешь? (В сторону.) Она меня возненавидела! хочет обмануть старого воробья на мякине! дослушай же: ты будто за это на меня рассердилась, стала дуться, а я, как обыкновенно женщин улещивают, стал перед тобою на колена.
Анисья. Насилу образумился.
Xватов. Да ведь и это было во сне же. Полно, Анисьюшка, чваниться-та, я чаю, ты и ушки свои продала, чтоб только хоть услышать про меня. Ну, вот я здесь перед тобой! разогреем-ка старую нашу дружбу; что было, то прошло; сердцем-та я всегда тебе был верен; естьли и ты мне сердцем же всегда была верна, так мне больше и не надобно. От нынешней поры я весь твой: неужто ты не захочешь быть моей? Скажи-ка мне, что барыня твоя поделывает? Видишь, случай их свел в одно село, так авось они свидясь и расстаться не захотят, а я слыхал не сто раз, что старая любовь не ржавеет.
Евгения. Ты здесь, Анисья! я тебя искала; разве ты не знаешь, что я перед обедом обыкновенно прохаживаюсь.
Анисья (тихо ей). Это камердинер, сударыня, Евлампия Васильевича.
Евгения. Как будто важность какую сказала на ухо.
Хватов. Смею ли, сударыня, засвидетельствовать вам нижайшее мое почтение? Барин мой конечно не изволит знать, что вы изволите жить в здешнем селе, а то бы он конечно не преминул иметь честь донести вам должное свое почтение.
Евгения. Я знаю, что он всегда был отменно учтив.
Хватов. А при том естьли б вы еще изволили знать, сколько он вас любил? Услыша об вашем замужестве, он чуть-чуть не умер. Он вздыхал, плакал, стенал. После того занемог отчаянно; к этому неечастию присоединились доктора, которые из палатки моего господина сделали латинскую кухню и заставили меня с одним подлекарем стряпать на их же латинской манер барину питье и кушанье, которые не меньше вашего замужества сделали вреда его здоровью.
Евгения. Он был очень болен? Как мне жаль.
Хватов. Он еще и теперь, хотя и здоров, однако не так-то как надобно совершенно; и мне кажется, сударыня, что, кроме вас, никакой латинской кухмистер его не вылечит.
Евгения. Не слишком ли много ты говоришь?
Хватов. Нет, сударыня, я и сотой доли не могу того сказать, что барин об вас говаривал в дороге и в армии.
Евгения. А что ж такое? Пожалуй мне скажи.
Хватов. Что это письмо проклятое, которое вы к нему писали и которое, говорит он, принудило его так поспешно от вас уехать; что за эту неверность бог вас накажет; что он бы хотел какую-та волю вашу исполнить, да не может. Это все он говаривал бывало сидя, а там вдруг вскочит, побежит, затопает ногами. «Как! мне забыть ее! мне забыть Евгению! разве в гробе я это сделаю: нет, я и там». Потом, сударыня! кликнет меня к себе, станет цаловать. «Голубчик мой, Хватов! говори мне, что меня еще Евгения любит; обманывай меня, что она не выйдет замуж за этого проклятого старого дьявола, который меня с нею разлучает. Этот обман несколько льстит моему сердцу и горесть мою хоть мало уменьшает». Да то ли еще он говаривал, где мне все упомнить. Да вот, сударыня, он сам идет, так он вернее перескажет.
Евгения. Боже мой! как я его увижу! я скроюсь лучше от него.
Честин. Вы бежите от меня; неужли мой вид столько вам несносен?
Евгения (в смущении). Напротив, вы видите меня в таком положении…
Честин. В каком бы вы состоянии ни были, я думаю, что вы мне позволите ласкаться приобресть вашу дружбу.
Евгения. Дружбу?
Честин. Вы увидите, что равное буду употреблять старание, как снискать, так и сохранить ее навсегда. Смежность наших имений и мое душевное к вам почтение к тому меня обязывают; я лишился любезной и почтенной моей матери; эта потеря ничем в сердце моем не загладима. Я должен теперь вступить в правление деревень моих.
Евгения. Смерть мужа моего такими же меня обременяет трудами и попечениями. За то, что я жертвовала ему собою, он сделал меня наследницею всего своего имения.
Честин. Естьли б я мог надеяться, что мои посещения не будут вам противны, то бы соболезнование друг о друге могло нас утешать.
Евгения. Утешать! что вы говорите? Этой только укоризны мне не доставало! ах! отдайте справедливость моим чувствованиям… Неужели ты не мог видеть, что письмо, которым я тебе запрещала себя видеть и которым я отрекалась от моей к тебе страсти… Неужели ты мог воображать, что это письмо я могла писать непринужденно? Жестокость моего родителя была мне ужаснее самой смерти, я проклинала бытие свое, но волю родителя почитала за свято, и никогда не дерзнет язык мой оскорблять прах его жалобами; я сделала все, судьба даровала мне свободу… не разрушай ее. Все мои несчастия начались с тех пор, как сердце мое преклонилось питать к тебе нежные чувствования, я не могла сокрыть любовь мою перед тобою; ты мог получить от меня признание, и едва излетело из уст моих слово люблю, я почувствовала некую тайную боязнь; я трепетала, чего не зная, но трепет сей был основателен, и несчастие мое совершилось.
Честин. Вы требуете справедливости, отдайте ж справедливость и моим чувствованиям; можно ли, лишась вас, не чувствовать смертельной горести тому, кто узнал о взаимной вашей склонности? Неужели по сие время ваше зеркало не уверило вас, каких прелестей лишила меня судьба? Но это ничто в сравнении с драгоценным вашим сердцем и превосходнейшей душею: каждый ваш шаг, каждое слово, каждое действие доказывают, что одна добродетель составляет правило души вашей, и самое ваше несчастие, которое поразило меня смертельным ударом, увеличивают только ваши совершенства, умножают мое почтение и, естьли смею сказать, любовь.
Евгения. Любовь? ..
Честин. Да, любовь! будьте столько свирепы, будьте столько немилосерды, запретите мне ее, но сердце мое повиноваться вам никогда не будет… Я всегда буду обожать вас.
Евгения. Я вам не запрещаю, любовь ваша составляла всегда верх моего благополучия.
Честин (цалуя ее руку). Ожидал ли я столь совершенного блаженства?
Евгения. Но горестной опыт заставляет меня и теперь трепетать: не приготовила ли судьба мне нового и злейшего удара, когда я дам волю сердцу моему признаться вам в жестоком моем пламени. Я вас прошу не лишить меня вашего обхождения, в котором я найду все приятности, но прошу вас, чтоб слово любовь, естьли можно, не вмешивать в разговоры наши; это слово всегда будет напоминать мне несчастную участь противного супружества.
Честин. Но оно миновалось.
Евгения. Но ужас об нем не миновался еще в моем сердце. Неужели вы хотите умножать его ежеминутно? Много есть предметов, чтоб занять наши мысли. Вы только что сюда приехали, я считаю долгом угостить вас, и надеюсь, что вы мне в том не откажете.
Честин. Исполнять ваши повеления мое первое правило. (Оба уходят.)
Хватов. Барыня угощает барина, а ты должна меня.
Анисья. Хорошо, пойдем за ними.
Хватов. Только чтобы первое блюдо было: любовь твоя ко мне.
Анисья. Разве ты не слыхал, что барыня говорила?
Хватов. Да у бар и любовь барская, а мы холопе, так любиться будем по-холопски.
Парамон (врасхмель). Ведашь ты, дело-та уж слажено, так до завтря к барину-та.
Влас (врасхмель). До завтря, сват, до завтря. Утро вечера мудренее; теперь, видишь, не большу толику… брага-та ведь со льду… Уж для тебя друга свежу бочку открыл, да почал.
Парамон. Спасибо, спасибо, ведашь ты, прощай, сват! малу толику сосну; прощай. (Цалуются.) Исавна! прощай.
Исавна. Прости, батюшка! отдохни.
Парамон. Прощай, Исавна! (Цалуются.) Однако дочь-та твоя меня не поцаловала. Ну, да быть так; она, ведашь ты, еще глупенька, молоденька; мне люба; ведь и Аксен-та мой, ведашь ты, недального ума; да натореет еще.
Исавна. Дал бы бог тебе, Евсигнеич, здоровья, а то около тебя натрется, всему будет горазд.
Парамон. Как не быть горазду. Да вот, ведашь ты, алтынами денег считать не умеет; ну, а в серебряных, так и совсем толку не ведат; рубли-та кой-как я ему натолковал, а мелочи-та, ведашь ты, никак не поймет.
Влас. Было бы денег-та вдоволь, а то смекнет, хоть по пальцам.
Исавна. Водились бы они за лишком, а счесть, как не счесть. Я вот и сама, как за сорок алтын пойдет, так принесу гороху, да по горошинам-та и лажу, да ведь живу же, в добрый час молвить, в худый помолчать, двадцать лет с Потапьичем: а сколько бишь раз мы с тобою бранивались? Не вспомнишь ли ты, Потапьич?
Влас. Где все упомнишь, Исавна!
Исавна. А драться! раза с два колотил ли полно ты меня Потапьич? вот как мы живем, Парамон Евсигнеич!
Парамон. Что и говорить, сват! я ведал, что не с худой семьей породниться хочу. Ну, прощай же, сват! и ты Исавна! помогай вам бог. (Все трое вместе обнявшись цалуются.)
Матвей. Эк наши старики расцаловались! Это не к добру, верно перед дождем.
Влас. Что те нада, Матвей!
Матвей. Мне бы надобно, Влас Потапьевич, поговорить с тобою о своей нужде.
Влас. Вот, нашел время калякать о нужде! не слыхать о какой?
Матвей. На тебя я работал, сам знаешь сколько.
Влас. Ну, что ж, что знаю? Да теперь мне не до знанья твоего: мы с Парамоном Евсигнеичем прощаемся, так не мешай нам.
Матвей. Да разве он опять в Питер едет?
Влас. Едет или пешком идет, в Питер или домой, не твое тут дело.
Парамон. Да, ведашь ты, мы разговаривай о своем, а не о твоем деле, так ты бы и не мешался тут, ведашь ты.
Матвей (Власу). Фу! какая беда! разве мне уж и нельзя тебе сказать?
Влас. Да слышь ты, я не хочу теперь ни про каку нужду слушать; ты бы еще, бобыль, и не смел во всяко время к старосте-та лезть.
Матвей. Некстате, брат бы, Влас, завеличался! разве ты барин? Разве староста не такой же мужик, как и Матвей.
Влас. Как, верстаться со мною, со старостою, бобылю? да не роди меня мать на свете, естьли уж такой некошной парень это вздумал! чего ж мужикам-та глядеть? Только я тебя отважу от этого, Матвеюшка! ты ныньче уж многонько затеваешь. Понакутил ты много, не пройдет тебе даром давишнее болото.
Парамон. Болото, ведашь ты, сын-та мой, дай-ка мне до барина-та твоего добраться, а то забудешь ты толкаться.
Влас. Ты все ныне что-та очертя голову делаешь, смотри пожалуй, приверстай себя к старосте! этакой озорник праховой!
Матвей. Да ведь ты не для того у барина сделан старостою, чтоб над нами ломаться, а нас слушать, да мирить, да в деревне порядок вести.
Влас. Да коего чорта мне у тебя слушать? Ну, болтай, что те надобно?
Матвей. Давно бы так; я пришел тебе покланяться.
Влас. Ну, зачем же дело стало? Ин кланяйся, я люблю когда мне кланяются.
Матвей. Кланяться-та я рад, лишь только сделай, о чем попрошу.
Влас. Да как ты не путного попросишь?
Матвей. А мне кажется, так очень путного; мне жениться хочется, Влас Потапьевич!
Влас. Жениться! да о своей ли ты голове? Да как тебе экая околесная в голову пришла? Да чем тебе жену-та кормить?
Матвей. Уж это не твоя беда. Была бы голова на плечах, да руки здоровы, с голоду не умрем. Еще у меня ничто из рук не выпало, коли земли мне не отведете, так стану пестредь ткать, а не то, так в дом пойду; ведь ты знаешь, что я работник не из последних.
Влас. То так, Maтюха! я знаю, что ты всему смышлен, да голова-та твоя забеглая! степени-та в тебе нет.
Матвей. Лишь благослови; а то увидишь, как я остепенюсь.
Влас. По мне пожалуй, коли ты сладил; да позови, брат, и нас на свадьбу-та попировать.
Матвей. Да без тебя, Влас Потапьевич, и дело-та не сделается.
Влас. Ну, вот, за это люблю; так, старосте нада везде быть первому. Люблю, Матюха, что ты меня почиташь. За этако дело, сват, простим ему, что он Аксена-та спехнул в болото.
Парамон. Коли простить, так простим; для тебя, сват, все изволь.
Влас. Да поведай нам, Матвей, невеста-та твоя кто? Я чай такая же воструха, как и ты; Исавна, на котору бы мекнуться? Сем-ка не угадам ли мы?
Исавна. Почем угадать, Потапыч! ведь полсела-та наши велики; он же около всех девок трется.
Влас. Бай же поскорей, Матюха! за почтенье твое ко мне, я сам за тебя похлопочу; да еще и наделю тебя кое-чем: ты на меня довольно поработал, и ты увидишь, что твоя работа за мной не пропала.
Матвей. Коли так, с сего часа меня хоть в воду пошли, я и туда готов: пусть говорят, что худо людям служить, неправда; послужи — так слюбится после. (Кланяется в землю.) Ты мне теперь, Влас Потапьевич, вместо отца родного. Батюшка! благослови на Анюте.
Влас. Что? Что? на Анюте! на моей Анюте? видно, Матвей, губа-та у тебя не дура.
Исавна. Нет, Матюшка! этот кусок для тебя жирен: обожрешься.
Влас. Да о своем ли ты уме? Поди-ка проспись, ты видно пьян.
Парамон. Оно и вподлинну, ведашь ты, видно чрез край хватил.
Исавна. Эк его куда нелегкое занесло!
Влас. Залетела ворона в высокие хоромы. Экого бог дал женишка! слышь ты невидаль какая, што и боже упаси; поди-ка, друг! да прогуляй дурь-та; хе! хе! ну, такая ль ты животина, чтоб тебе на дочери моей жениться?
Исавна. Я ее удавлю сперва.
Влас. Что ты, Исавна! взбесилась, что ли? Да разве Анюта виновата, что Матюха с ума сошел? Экой женишок! ну, слышь ты, как спознают добрые люди, так кишечки надорвут смеясь, глядя на твою глупость. Затевущ, ты, Матвей, да полно, будешь ли живущ? Ха, ха, ха!
Парамон. То-та и оно-та, Влас Потапьевич! эка втора! Матюха отбивает у моего сына невесту! провались ты, окоянный! и мне смешно на тебя глядя. Ха, ха, ха!
Влас. Да с которой стороны ты на жениха-то похож! С головы-та ты хоть брось: а о прочем-та и говорить неча. Аль лохмотья-та твово не видали, что ли?.. А! да вот и невеста идет.
Влас. Поди-ка сюда, Анюта! Бог дал тебе жениха; взгляни на Матвея-та, огляди-ка его хорошенько, ведь детина хоть куда! вот, вишь ты, пристает ко мне, чтоб ты его полюбила. Как ты смекашь об этом?
Анюта. Я? Батюшка! как вы хотите?
Влас. Ай, дочка! так и нада; как я хочу, ну, видишь, и она над дураком смеется; полюби его, Анюта! ха, ха, ха!
Исавна. Праховый Потапыч! как ты расшутился! а когда ты, батька мой, веселишься, так и мне смешно.
Влас. Ну, что ж, Анюта! ведь Матюха-та умрет с тоски, естьли ты его не полюбишь?
Анюта. На что ему умирать. Он уж знает, что я его люблю.
Влас. Вот так-та! Матвей! Да полно, добро нада дело говорить: выгонь это колобродетво из беспутной головы твоей и вперед у меня об Анюте ни пикни, да и думать не смей, да и не сказывай никому, что ты мне говорил; а естьли я услышу от кого, то спина твоя не спина.
Анюта. Что это? Батюшка! да не теперь ли вы сами радовались тому, что Матвей на мне сватается, и велели его полюбить?
Влас. Да это я его на смех поднимал.
Анюта. Воля ваша, батюшка! я не знаю, как и быть: вы только что скажете, да тотчас и отпираетесь.
Влас. Да неужто ты, проклятая, и впрям его любишь?
Анюта. Ах, батюшка!
Влас. Ах, батюшка! что такое, матушка?
Анюта. Я люблю его.
Влас. Право?..
Исавна. Съела ты меня, непотребная!
Влас. Да как бы ты могла полюбить-та его? Так нада с тобою, дочка, посвойски поговорить; нада мне с твоею любовью поразведаться. Так Матюшка-та наперед стакался с тобою, да и начал мне говорить, а мы, как дураки, и уши развесили; прочь с глаз моих, негодная! смотри пожалуй, какую она чертовщину затеяла! да что ты это над моей головой затеваешь? Да ведь мне на старости стыд глаза показать в добры люди. Да благо я узнал, проучу я твою любовь. Исавна! смотри, это твое дело! выколоти ты у меня эту одурь из ее башки, либо я примусь за вас обеих.
Исавна. Да я чем виновата, Влас Потапьевич? (Анюте.) Я тебя, друг мой! ах ты, бесчинница! ты не дочь моя: да к статью ли тебе любить Матюшку бобыля? Чем он тебе мил? Говори, проклятая!
Анюта. Воля ваша, браните, бейте меня, ежели захотите, я его люблю и любить буду.
Влас. А вот не будешь, я те в том, что не будешь.
Анюта. Чем больше вы будете отбивать меня от него, тем сильнее я его любить стану. Я ни в чем из воли вашей не выступала, а в этом, как вы хотите; я сама не знаю, от чего Матвей мне полюбился; только, естьли вы не отдадите меня за него, мне и жизнь не взмилится. Разве вы хотите чтоб я умерла?
Влас. Врешь, лебедь моя! будешь жива, да еще и замужем за Аксеном; что ты меня стращаешь? Это твои замыслы, Матвей Силуянович! да не на таковского, брат, наскочил; балы-та мы эти слыхали не один раз в жизни. Видно у тебя спина-та зачесалась. Нет, ты меня за живое хватил, я те отделаю по-свойски: а ты, дочка дорогая! забудешь пустое-та говорить; я тебя засажу во мшеной чулан, где ты у меня зги божьей не увидишь до тех пор, пока ехать с Аксеном под венец.
Парамон. Оно ладно, ведашь ты, засади-ка ее, так в потемках-та, никого не видя, захочет и на моего Аксена посмотреть. А бобылю-та, ведашь ты, нада добрую качку задать, чтоб не в свои-те сани не садился.
Матвей. Ну, пусть староста говорил, что хотел; перед ним, хоть смолчать, быть так: да ты что за особь статья? Иль ты за свои деньги все сердца выкупил, что ли? Ну, виноват ли я, что твой сын дурак и что ни одна девочка его не любит? Да еще как бы ты смел кричать-та на меня? Да разве у меня барина нет? Мало ли бы что и староста-та задумал, да лих вот выше лба уши не ростут; а тебе я утру рыло-та в миг, и естьли на то пошло, так не видать твоему сыну Анюты, как свинье неба, и коли Анюту не отдадут за меня по честности, так я знаю, что делать.
Влас. Так ты еще грозить стал!
Матвей. Грозить, не грозить, да неужто тебе так вскружили голову Аксеновы деньги, что тебе и дочь твоя, твоя кровь не взмилилась? Я уж о себе ни слова; честные люди так и чужому безвременью не радуются. Эй, Влас! будешь после утирать кулаком слезы, да уж пособить нечем; коли в тебе жалости нет, так неужто ты бога не боишься? Разве на то дети отцам даны, чтоб они их мучили, да пили бы их слезы, как сахарну сыту?
Влас. Да исчезни ты от меня, дьявольское навожденье! что тебе нужды до слез моей дочери? Ничто ей! пускай ее плачет, зачем отцу да матери не повинна. А поплачет, да такова же будет.
Матвей. Да неужто ты сам не любя женился на Исавне?
Исавна. Чорт тебя спрашивает. Я вышла за него как нада.
Матвей. Стало быть, тебя не принуждали, а ты сама захотела.
Исавна. То я, а то она. Я ей мать.
Матвей. Для того-та и надобно по себе судить и о дочери. Примени-ка чужо-та горе к себе, так будешь и о других тужить.
Влас. Пересыпай из пустого-та в порожнее, только я тебе сказываю, что я с роду ни о ком не туживал и о путных людях; ну так стану ли я жалеть негодного бобыля? А твоей милой Анюте, а моей дорогой дочке, как отвешу полдесятка оплеух, так всяка любовь из сердца ее неоглядкой побежит.
Матвей. Ах ты варвар бесчеловечной! ну, так знай же, когда нет в тебе жалости ни к кому, так и мне тебя жалеть нечего? Ведь мне все равно; я умру без Анюты, так не величаться же ни тебе, ни Исавне, ни Парамону, ни Аксену надо мною. Анюта меня любит, это я верно знаю, а любовь такие дела делает, каких деньги еще не делали; еще доныне нет таких замков, из-за которых бы любовь не выпрыгнула, а на это и живота своего не жалею и Анюту со дна моря достану.
Влас. Так ты сбагрить ее у меня смекаешь?
Исавна. Да я тебе перва окаянному глаза выцарапаю, да я жива быть не хочу; а ты, что стоишь, злодейка! вот до чего я дожила! Потапыч, принимай его: нас трое, а он один.
Анюта. Нет, Матвей, сколько я ни люблю тебя, только отнюдь не надейся, чтоб я могла сделать, чего батюшко с матушкой не велят; пусть я умру без тебя, только никогда не буду твоей женой против их воли.
Матвей. Как, и ты против меня?
Анюта. У тебя нет ни отца, ни матери; так ты верно не знаешь, как их надобно почитать; жизнь-та мне ведь они дали, так как же мне их во всем не слушать? Естьли они меня погубят, они в том и будут отвечать богу, и коли они променяли деньги на человека, то, стало быть, им деньги милее дочери; пускай же не говорят, что у дочери их есть кто-нибудь милее отца и матери.
Матвей. Теперь-та я совсем пропал.
Влас. Вот, насилу ты заговорила, как нада.
Исавна. Не плачь, мое милое дитятко! я тебя ни чем не трону, лишь поди только за Аксена.
Парамон. Ахти, ведашь ты, да Анюта-та твоя хоть куды; я было трухнул, как даве она про любовь-та болтала: ан она из воли-та твоей не выходит, не как мой Аксенка, ну, слышь ты, осипнешь крича, и коли полез на дерево за вороньим гнездом, так не разоря не слезет, как ни грози.
Влас. Как женится, так забудет и вороньи гнезда, будет смекать, как бы ему и свое согреть гнездышко.
Парамон. Так я уж, сват, верно на тебя надежен. Побреду ж я домой: не худо бы теперь еще по ковшику пивца клюнуть. Видишь, Матюха-та так нас размурыжил, что я, ведашь ты, и сон прогулял.
Влас. Ин и впрям уж не ходи домой-та, а воротимся-ка лучше ко мне. Вишь на дворе-та жарко, так и меня жажда взяла. Исавна! побегай-ка поскорей, да уцеди бодейку побольше.
Исавна. Изволь, изволь, батюшко Потапьевич! Анюта! пойдем со мной. Да что ты на Матюху-та глазами-та поводишь?
Анюта (плача). Прости, Матвей!
Матвей. Прости, Анюта! я век тебя не забуду.
Исавна. Добро, помни сколько хошь; пошла скорей, негодная. Тут так и ног нет, а прежде так прытче зайца прыгала.
Матвей. Вот каково на свете родиться бедным! Ах, матушка, матушка — покойная барыня! теперь-та я о тебе буду еще горче плакать; на то ли ты меня воскормила? На то ли ты меня жаловала? Лучше бы было, как бы ты меня не брала в боярской двор, где я, служа тебе, как сыр в масле у тебя катался: как вспомню твои милости, слезы у меня польются; как вспомню твои слова, сердце мое кровью обольется: «Матюшка, сиротинка, однако ж я ему мать, и из этого мальчишки я сделаю человека, он будет у меня верный слуга и мне и сыну». Эх, кабы льзя, да можно; душу бы свою отдал, чтобы тебя, моя сударыня, воскресить. Проснись, моя барыня, мать ты моя родная, взгляни только, как помнит твои милости Влас, твоей вотчины староста. Что тебе барыня-та приказывала перед смертью, злодей! «Влас, говорила она, служи моему сыну, как мне; дом мой и крестьян наблюдай, как правое свое око; вы все мои дети; сын мой так же, как и я, любить вас будет, и пока барин приедет из армии не покинь сиротинку Матвея; я на тебя, как на себя надежна». А теперь я вижу, что лучше бы мне было, как бы я сиротинкой без всякого приюту с голоду и с холоду умер. Так-та ты исполняешь ее волю? Бессовестной! что ты ей обещал? Видно нынче правды на свете не стало, а благодарности и не бывало.
Влас. Вот те на! еще какую ахинею занес! как все то делать, что обещаешь, так и дома не скажешься.
Матвей. Да ты мне сам не сто раз говаривал, что ты и сам был гол как сокол, что тебя покойна барыня всем наделила, как ты вздумал жениться.
Влас. Так не дать ли тебе того, что мне барыня пожаловала? Вот еще, с какими балясами подъехал! все у него затеи-та непутные, и все у него слова-та на винтах да на шурупах. Что слова скажет; то крюк; ан, вот он к чему и о благодарности-та запел! что-та ты некстате смышлен! да выторговать-та тебе у меня нечего; как бы барыня была жива, я бы обо всем и помнил, я бы ей и кланялся, с поклонов-та бы у меня шея не повихнулась; да что на него смотреть? У голяков-та всегда болясь нивись конца. Пойдем-ка лучше пиво пить, нежели с ним вздор молоть день до вечера, а слушать-та нечего.
Матвей. Что ты станешь делать? Себя-та мне не жаль, да Анютушка-та бедная с тоски пропадет. Полно, Матвей, тебе жить на свете; да куда ж мне деваться? Пойду отсюда, куда глаза глядят, а где я найду другую Анюту? Где я найду таких людей, которые жалость знают? Эх, проклятая злокоманная судьбина! или мне на роду написано век свой горе мыкать? Знать, для того я и узнал, что Анюта меня любит, чтоб тотчас на меня и все беды-та обрушились и тем злее мое сердце защемили. Так и быть, скрепя сердце и зубы стиснув, буду терпеть; авось не долго я буду на земле, как стень, шататься! (Садится на траву.)
Аксен. Да что ты без бачки-та облапошить меня хошь, батраку-та я не верю, ведь денег-та десять рублей шестьдесят алтын.
Хватов. Дурак, коли ты не смыслишь, так у людей спроси.
Аксен. Да, у людей спроси? Люди-та все надо мной смеются, а перстни-та, да кольцы, да платки ты услал, заплати мне деньги-та!..
Хватов. Да разве я не заплатил? Ну, вот тебе империял.
Аксен. Материал? а что мне в нем?
Хватов. Это золотой, это десять рублей; да вот еще восьмнадцать гривенников. Так и все одиннадцать рублей восемь гривен.
Аксен. Нет, врешь, не обманывай меня; мне восьми гривен не нада, а дай мне десять рублей шестьдесят алтын.
Хватов. Ну, да оно так и есть, вот десять рублей.
Аксен. Десять-та рублей ведь столько, сколько на руках у меня пальцев; рубли-та я знаю, а это один желтый, а рубли-та белые, а там еще шестьдесят алтын, а не рубль восемь гривен. Десять-та рублей отдай белых, а шестьдееят-та алтын отдай алтынами.
Хватов. Да где взять про тебя алтынов? У нас такой и монеты нет.
Аксен. Монеты нет? А что это такое монеты?
Хватов. Фу, какой осел веслоухий! не знаешь, что монета! этак деньги называются,
Аксен. Я эких и не слыхивал. Я монеты-та не хочу, а мне деньги отдай.
Хватов (увидя Матвея). Да вот сидит мужик посторонний! сочти этому дураку деньги, видишь, эта скотина счету не знает.
Аксен. Хоть я счету-та не знаю, только не скотина; скотина, та с рогами, а я еще нет.
Хватов. Ну, так будешь наверное.
Аксен (Матвею). Сочти, брат, мне деньги-та.
Матвей. Пошел к чорту от меня и с твоими деньгами.
Хватов. Для чего ты не хочешь считать деньги?
Матвей. Для того, что не хочу.
Хватов. Так я тебя заставлю счесть.
Матвей. Мне не до счетов ваших.
Хватов. Да для чего ж? Что ты молчишь? Говори, деревенщина!
Матвей. Для того, что я считать не умею (в сторону), чтоб избыть от них, пришло так сказать.
Хватов. Ты считать не умеешь?
Матвей. Ну, не умею; ведь не всем таким разумным быть, каков ты.
Хватов. Что это за бессчетная деревня!
Аксен. Нет, он всему горазд, а считать-та не хочет, а умеет.
Хватов. Так ты умничаешь только, да знаешь ли, что я тебе тузов за это надаю.
Матвей. Сунься-ка только ко мне; отойди, я говорю, а не то зашибу больно.
Хватов. Ах ты, каналья! вот я тебя… (Замахнулся.)
Честин (Хватову). Что ты делаешь, дурак!
Аксен (Евгении). Да вот, боярыня! он купил у меня колец, перстней да платков на десять рублей на шестьдесят алтын, а дал мне вот что.
Евгения. Чего ж тебе больше? Тут все деньги.
Аксен. А коли все, так я побегу их бачке отдать. Уж коли боярыня сказала, что все, то мне тут как не поверить (Уходит.)
Честин. Это ваш крестьянин?
Евгения. Мой; только такой дурак, какого я отроду не видывала.
Честин. А этот, кажется, малой хороший, и этот ваш же?
Евгения. Нет, этот ваш.
Хватов. Только такой, сударь, озорник, что сказать нельзя.
Честин. Да ты почему так скоро об этом узнал?
Хватов. Чего, сударь, чтоб отделаться от этого дурака крестьянина ее превосходительства, мы с ним просили его, чтоб он деньги счел, а он этого и не сделал.
Честин. Так поэтому он и стал озорник?
Матвей (кланяясь). Вольно ему доносить вам на меня.
Честин. Не ударил ли он тебя?
Матвей (кланяясь). Нет, барин, только замахнулся.
Честин. Хватов, я не люблю этого! ты не смей у меня обижать крестьян.
Матвей (кланяясь). Покорно благодарствуем.
Честин. Для чего ж ты, мужичок, не хотел ему счесть денег?
Хватов. Да еще и смеючись надо мною говорит, что он счету не знает, а на взгляд кажется молодец.
Матвей. Где нам с вашею милостью тягаться?
Евгения. Да неужели ты вправду счету не знаешь?
Матвей (в сторону). Как им скажу, что знаю, так бы не осердился барин за слугу. Я бы рад, сударыня, знать, да как же быть.
Честин. Ну, да скажи мне, гривна да пять копеек, сколько будет вместе?
Матвей. Вместе-та, сударь, и будет гривна да пятак.
Хватов. Вот видите ли, сударь, он и с вами шутит.
Евгения. Хотите ли? Он будет у меня уметь считать, или я узнаю наверное, естьли он не умеет.
Честин. Извольте.
Евгения. Держи шляпу. (Матвей держит шляпу, Евгения высыпает из кошелька серебряные мелкие деньги.)
Честин. На что это, сударыня?
Евгения. Не хочешь ли и ты положить, естьли у тебя есть мелкие?
Честин. Когда вам угодно, извольте (Кладет из кармана.)
Евгения. Видишь в шляпе деньги?
Матвей. Вижу, сударыня!
Евгения. Естьли ты сочтешь и скажешь, сколько их, и это будет верно, эти деньги твои.
Матвей. Я вам, сударыня, и без счету верю; покорно благодарствую. Вы, сударыня, уж верно меня не обочтете.
Хватов. Ах, деревенщина, смотри, пожалуй.
Анисья. Этакой шалун!
Евгения (смеясь). О, он верно счет знает, и гораздо лучше, нежели мы.
Честив (смеясь). Дурак, что ты это?
Евгения. Неужто назад взять? Эта шутка стоит того, чтоб эти деньги были его, позволь ему взять.
Честин. Да к чему так убытчиться, сударыня!
Евгения. Разве тебе жаль того, что ты положил?
Честин. Сударыня, можно ли это? Естьли вам угодно. Ну, дружок, деньги твои, кланяйся барыне.
Матвей. Земно кланяюсь, сударыня, дай вам бог всего того, чего вам хочется.
Евгения. Лучше этого пожелать нельзя.
Матвей (в сторону). Видно счастье определено одним только дуракам бессчетным. Я лишь только притворился таким, ан и денег полна шляпа, а без того и запаху денежного не слыхать бы было. Побегу к Власу, неужли он и глядя на эти деньги не сжалится надо мною? (Уходит.)
Честин. Этот малой от радости побежал без памяти.
Евгения. Ты не поверишь, душа моя, как приятно производить в людях такую радость.
Честин (вздыхая). Я бы поверил, естьли б я…
Евгения. Ах, я вас просила… вы знаете мое сердце… не напоминайте мне… я вас еще о том прошу… благодарствую, что ко мне пожаловали; вам нужен покой после дороги, я надеюсь в вечеру с вами видеться. (Уходит.)
Честин (цалуя ее руку). Этот покой чрезвычайно для меня будет беспокоен.
Честин (ходит несколько задумавшись). Что ты думаешь об Евгении?
Хватов. Ничего, сударь!
Честин. Что ты думаешь об этом запрещении говорить о любви?
Хватов. Я думаю, сударь, что это запрещение для того и сделано, чтоб принудить вас почаще говорить. О, женщины, великие мастерицы, не веля велеть.
Честин. Нет, совсем не то; я подозреваю, не скрывается ли тут ко мне отвращение?
Хватов. Однако ж она вам перстенек подарила, да еще и дорогой цены; это на отвращение не похоже.
Честин. Что ей мешает теперь отдаться мне? Теперь нет ни отца ее, ни мужа; это все доказывает мне ее холодность.
Хватов. А по перстню судя, так самую великую горячность.
Честин. Естьли она мне и теперь изменит, то я брошу этот перстень, который получаю из рук неверных.
Хватов. Да бриллиянты-та в нем, сударь, очень верны и никогда своей цены не потеряют.
Честин. Оставь свои глупые враки, а притом меня и то беспокоит, она после мужа получила страшное богатство. Я хотя и сам не беден, однако я буду должен жить по большей части жениным имением; это меня тревожит. Я буду ежечасно бояться, чтоб этим меня не укорили; почему я знаю, не для богатства ли и покойник ею предпочтен был мне? Может быть, ее не принуждали, а она сама мне изменила, а кто один раз изменил, тот верен никогда быть не может.
Хватов. А многих ли знаете, кто бы никогда не изменял? Да не изменя и верным быть нельзя. Поверьте мне, сударь, что ваша философия никуда не годится. Кто с женщинами философствует, над тем оне смеются. Дайте мне самого, самого строгого философа, у которого бы сердце было крепче кремня, право, и оно растает от женских глаз, и вы увидите, что любовь всякую философию прогонит одним только взглядом. Нет ни одного на свете умницы, которого бы любовь с пахвей не сшибла. Оставьте, сударь, ваши сумнения, подозрения, тревог и боязни и не начинайте ссориться с вашим сердцем; вы всегда проиграете. Она не велит вам говорить про любовь, это-та и хорошо, сударь! По мне любовь без помехи никуда не годится, а та любовь и весела, где, что называется, как ни стать, да достать.
Честин. Ты заврался; нашел ли ты Матвея, о котором матушка ко мне еще в армию писала?
Хватов. Нет еще, сударь!
Честин. А для чего ж? Ведь я тебе приказывал.
Хватов. Была маленькая помеха.
Честин. Какая?
Хватов. Любовь, сударь!
Честин. Любовь!
Хватов. Так, сударь, я нашел здесь Анисью, которую я прежде так же любил, как вы ее барышню. Глядя на нее, я и сам себя позабыл, как же вы изволите, чтоб я тогда не забыл вашего приказания. Я виноват, только надеюсь, что для этой причины вы мне простите.
Честин (отходя). Я прощу тогда, когда ты приведешь ко мне Матвея.
Хватов. Я в миг это исполню, лишь бы только опять Анисья мне не встретилась.
Влас. По мне хоть бы теперь к венцу, да батька-та венчать не станет без барской руки, а теперь к барину-та итти не ловко. Почем знаешь, может он и почивает.
Парамон. Да, ведашь ты, его дело боярское. Я сам хоть не барин, да когда сплю, не люблю, чтоб меня будили.
Влас. Анюта-та что-та у меня больно пахмурна: ну как захворает, так дело-та и пойдет в оттяжку.
Парамон. Где, к шатуну, захворать! девка-та, ведашь ты, едрена, ее никака боль не возмет, и коли взгрустнулось ей, так пройдет: уж я те в том, ведашь ты, что пройдет. Аксенка мой, бывало, взрыд рыдает, как его поколотишь хорошенько, да погодя маленько, как встрепаной пойдет, а ты ведь только что покричал на Анюту, а не дрался с ней.
Исавна (вбежав). Ахти! что будешь делать, Потапыч?
Влас. Что ты так всполошилась, Исавна! что такое сделалось?
Исавна. Девка-та у нас взбеленилась, так на стены и бросается, воет да плачет; только что на себе волос не дерет.
Влас. Да ты бы ей образума два отвесила, так бы все и прошло.
Исавна. Нет, отец! нет, Потапыч! побоями не возмешь; только девку заколотишь, а польги не будет.
Влас. Да как же быть-та мне с ней? Подумать было, как бы можно было тут какой крюк ввернуть, чтоб ей Матюха опостылел; подумай-ка, Исавна!
Исавна. И, батька мой! думать твое дело, а не мое.
Влас (подумав). Э! вспало мне на ум. Парамон Евсигнеич! хошь рублей десяток истратить, так Анюта будет за Аксеном.
Парамон. За этако дело, ведашь ты, я и ста не пожалею.
Влас. Надобе убаять того прыткого лакея, что с барином приехал, чтоб на Матюху солгал, а холопя-та, ведашь, на все досужи; а денежка мана, хоть кого свихнет она.
Парамон. Да как же? Ведашь ты, что ж солгать-та на Матюху та?
Влас. Я всему научу. Смотри ж, Исавна! ты только не проврись, так все будет по-нашему. Дай-ка мне деньги-та, Парамон!
Парамон. Оно, ведашь ты, для чего не дать; ну, да как он не ладно солжет, так и деньги пропали, и Анюта закочевряжется тогда пуще. Пусть наперед дело сделает, тогда мне денег не жаль.
Влас. Да это мой убыток, не твой; коли не так пойдет, я тебе твои деньги назад отдам.
Парамон. То дело иное, ведашь ты, на вот, возми. (Дает ему деньги.)
Влас. Ужо увидишь, как мы все поворотим по-своему! Она на Матюху и взглянуть не захочет; а мы тут свадебку-та и скрутим поскорее, а замужем-та хоть и проведает, так нечто возмет; за неволю привыкнет к Аксену и будет жить на диковинку. А да вот кстате и холоп-та идет к нам.
Хватов. Что за дьявольщина! нигде не могу найти этого Матвея.
Влас (скинув шляпу, кланяется). Не поволишь ли-ста, милость твоя, загулять к нам, деревенской бражки отведать?
Хватов. Спасибо, я, кроме портеру, ничего не пью.
Влас. А что это за пойло такое, портил?
Хватов. Это заморской напиток, которой привозят на кораблях.
Влас. Хоть бы понюхал его, чай, нивись как сладко; право бы отведал.
Хватов. Где тебе отведывать, язык проглотишь.
Влас. Да как же он у твоей милости цел?
Хватов. Это оттого, что я не мужик, а егерь барской.
Влас. То дело иное, а сметь ли-ста вам покучиться об нашей нужде?
Хватов. О какой? говори; естьли у барина попросить о чем, то, кроме меня, никто ему не докладывает, а естьли и доложит кто, так ничего не будет, а о чем я доложу, так все будет сделано, только я даром не докладываю.
Влас. Не о докладе речь; помоги нам обмануть дочь мою, а уж мы тебе слуги за это.
Хватов. Отец хочет обманывать дочь! Это я впервые отроду слышу; да на кой тебе чорт это? Вот как наша братья молодцы красоток обманывают, это я часто видал и сам делывал; полюбить, обещать жениться и тем поймать за сердчишко, а после бросить, это наше дело.
Влас. Ну, коли ты эки дела ломаешь, так наше-та тебе плевое дело; а мы тебе за это кланяемся рубликов пять, шесть, десяток.
Хватов. Еще и деньги сулят; о, за десять рублей и не наш брат солжет. Да где ж деньги-та?
Влас. Вот они.
Хватов (взяв). Давай сюда, сказывай только, что тебе надобно? Ты увидишь, что Хватов так солжет, что иглы не заточишь.
Влас. Пойдем же, я все тебе растолкую, смотрите же, не проболтайтесь; да я вижу Анюту, пойдем.
Исавна. Анютушка, друг мой! не грусти; ну, об чем ты взгоревалась? Как бы ты знала, как Парамон Евсигнеич тебя хвалит и как Аксен Парамонович тебя любит! ну, слышь ты, души в тебе не слышит. Подумай-ка, Анютушка! какий мы тебе к свадьбе сарафан сошьем! какий я тебе подзатыльник вынижу из бисеру да из стеклярусу, а подубрусник из пронизок.
Парамон. А я, ведашь ты, ниток восемь подарю тебе янтарей на шею.
Исавна. Подпояшу тебя золотым поясом и накрою фатой канаватной.
Анюта. Ах, матушка, мне ничего не надобно; мне белый свет не мил.
Исавна. Влас Потапьевич! посмотри, как Анюта горюет.
Анюта. Батюшка!
Влас. Что те нада? да говори без слез. (Парамону тихо.) Мы уж все сладили. (Анюте.) Ты все о Матюхе-та плачешь? Эка рева! да перестань же, я этого не люблю.
Хватов. Что за деревня проклятая! с ног сбился, искав старосты, да нигде его не вижу.
Влас (скинув шляпу). Я здесь, чего поволишь?
Хватов. Я ничего, да барин тебя часа два, как спрашивал.
Влас (будто испугавшись). Ахти! беда какая!
Хватов. То-та беда какая, как бы не я, было бы тебе от барина-та! ты тут бражничаешь с гостями, а за тобою дело стоит. Какий у вас там есть Матвей!
Влас. Есть-ста у нас Матвей.
Хватов. Он валялся у барина в ногах, просил жениться, и барин велел тебе его сегодня же женить, а мне велел быть отцом посаженым.
Анюта. Ах, я отдыхаю; это ангел, а не барин.
Влас. Мы от барского приказу не прочь.
Хватов. Да велел тебе все отпустить на свадьбу из барского погреба, только он долго смеялся, глядя на этого Матюху, тфу, пропасть какая! мужик в сером кафтане, как будто путный человек, знает любовь.
Анюта. У мужика такое же сердце, как у барина.
Хватов. Барин велел свадьбу играть в людской избе, смотри ж, староста! развертывайся: ведь я на свадьбе-та буду, У меня из барского-та погреба всего подавай, я хочу, чтоб было на этой свадьбе разливанное море; ха, ха, ха! как теперь гляжу на этого мужика, как он около барина ерзал, ревет да плачет. Помилуй, барин, я умру, естьли за меня не велишь выдать Маланью Викулову дочь…
Анюта. Ах, злодей! сгубил меня.
Хватов. Что этой девочке сделалось?
Анюта. Матвей любит Маланью, а меня обманывает.
Хватов. Ага! видно Матвей ее за сердчишко задел! полно, девочка, прокуратить-та; ты ведь не первая, которую обманывают. Как на всех тех жениться, на кого мило поглядываешь, так женами-та разве пруд прудить, а больше одной жены иметь нельзя; так и пришло нашему брату проворному парню жениться на той, которая всех тебе милее. Смотри ж, староста, поворачивайся проворнее, у меня коли что не будет готово, то я так поверну, что закрехтишь. (Власу тихо.) Ну, видишь, мастер ли я лгать.
Анюта. Матвей женится на Маланье! обманщик! того ли я ждала от тебя? Ах, пропади жизнь моя! бедная, несчастная Анюта!
Влас. Вот, Анюта, ты видишь, какой мошенник Матюшка! уж отец твой на взвей ветер слова не скажет. Недаром у меня к нему сердце не лежало, а ведь сердце-та вещун человеку.
Исавна. Пропади он, проклятый, за все головы; да у него и душа-та плутовская. Как ты могла полюбить экаго вора, Анюта?
Парамон. Да у него, ведашь ты, и все не по-людски; он того и шнырит, окоянный, чтоб беды накутить, как басурман поганый, кобенится, да ломается, и поступь-та у него, ведашь ты, самая сатанинская.
Исавна. Чего и ждать доброго от злодея! полно. Анютушка, грустить-та, плюнь на экого скареда; не замай, Малашкина голова за ним пропадет, поживут, да оголеют, да как червяки и угаснут.
Влас. Лихая трава из поля вон, туда им, окоянным, И дорога. А ты, Анютушка, поверила бобылю! ну, станет ли правду говорить запропалая животина. Как бы в нем было хоть на грош путного, то бы хоть уж гунишка-та на нем была; у кого нет ничего, тот верно плохой человек. Знать, что у него душа-та крива, так ни в чем ему и спорыньи нет. Дурочка, вот каково не слушать отца да матери! что теперь слезами-та возмешь? а Матюшка-та только что тебе ведь насмеялся.
Анюта (плача). Помилуйте, не надрывайте меня пуще, либо вырвите из меня мое сердце, только не говорите мне больше о Матвее, он мне теперь стал противнее всего.
Влас (Парамону). Вишь, каково я повернул. О, в ком есть ум, все сделает.
Парамон (Власу). Вижу, ведашь ты, вижу, уж я теперь о деньгах-та ни слова.
Влас. Коли тебе Матвей противен, Анюта, так я не заикнусь об нем. Примемся же мы теперь за Аксена, он не хуже. твоего бобыля.
Анюта. Не хуже! это сердце мое заведает.
Исавна. Обману от него уж не жди, Анюта!
Парамон. Куды ему, ведашь ты, он и правды-та мало смыслит.
Влас. А естьли заберет в голову блажь какую, так Парамон вмиг оттуда у него высадит.
Исавна. Ты будешь за ним, как красно солнышко, чего ни захочешь, все у тебя будет: в красне-та ли, в хороше-та ли походить; кусу-та ли сладкого поесть, всем напитаешься, чего душенька твоя пожелает, а Матюшка с Малашкой, на твое житье глядя, от зависти лопнут.
Влас. Так-та и нада. Пусть казнятся; не проводи добрых людей. А ты, Анюта, на эту шерашь глядя, и взглянуть-та на них не захочешь, ха, ха!
Парамон. Да только ли, что это, ведашь ты, я на зиму поеду в Питер, да и Анюту с Аксеном с собой возьму, там-та она наглядится всячины; уж не деревне нашей жбан! а чтоб еще веселее было, так свожу их там в комедь; тут, ведашь ты, бают, так трелюдятся, что раз поглядя и век не забудешь: хе, хе, хе!
Влас. Нутка, Анюта, благословясь да поди за Аксена-та.
Исавна. Поди за него, милое дитя! ну, скажи же мне; ведь не будешь плакать, что мы тебя выдаем за Аксена?
Анюта. Какие безжалостные люди, батюшко!
Влас. Что, Анютушка, что? Ты хочешь мне сказать, что ты теперь с радостью идешь за Аксена?
Анюта. Они меня до смерти замучат.
Исавна. Говори же, мое милое дитятко!
Анюта. Когда вам этого уж очень хочется, так делайте, что хотите; выдавайте, не только за Аксена, хоть за чорта; видно, что уж нечем пособить моему горю.
Исавна. Ай, милое дитя! как я рада, что ты образумилась.
Влас. Мы сегодни же вас и обвенчаем.
Анюта (испугавшись). Сегодни же?
Влас. Не пугайся, не пугайся, ведь замуж выходить не страшно; спроси у матери, она это знает.
Исавна. Знаю, дитятко, знаю; поверь же матери. Мать худу не научит.
Влас. Пойдем же, Евсигнеич! приготовим, что нада. (Тихо Парамону.) Сладили, все стало по-нашему.
Парамон. Все ладно, ведашь ты, побежать же, чтоб Аксен-та мой куда не запропастился. (Уходит.)
Влас. И ты, Исавна, попроворь же, а я пойду к барину, видишь нада дело делать. Боярин велел выдать из погреба.
Анюта. Насилу они меня оставили, я было совсем от них задохлась. Ах, Матвей! погубил ты бедную Анюту. Куда девалось это время, как мы с ним ели землянику. Теперь-та я узнала, что мне правду говорили, чтоб девка парню никогда про любовь не объявляла; да как утерпеть, когда любишь? Я все забыла слушая… Как бы я его увидела, я б так его разбранила, чтоб на мир слова не оставила. А Малашку я бы по щекам разбила, естьли бы она мне теперь попалась. Да она чем виновата, что Матвей ее больше меня любит? Нет, она-та и злодейка-та моя. Она-та меня и съела. Без нее Матвей наверное был бы моим мужем.
Матвей (держа деньги в шляпе). Анютушка, душа моя! я тебя без души стал искавши.
Анюта (с досадою). Полно, меня ли ты искал?
Матвей. Да кого ж, Анюта?
Анюта. Спроси-ка себя, не забыл ли ты? Нет ли у тебя кого милее меня?
Матвей. Милее тебя? да ты шутишь, или балагуришь?
Анюта. Где, сударь, мне шутить с вами? Вы, сударь, ныньче у барина в милости, так бедной Анюте и говорить с вами не сметь.
Матвей (в сторону). Почему она узнала, что бара мне денег надавали? (Ей.) Да разве я негоден стал от того, что барин ко мне милостив? Мне кажется, я тот же Матвей. Вглядись-ка в меня хорошенько, я ни мало в лице не переменился.
Анюта. Лицо-та твое то ж, да сердце-та нет.
Матвей. Перекстись, Анюта! неужто льзя вынуть сердце, да на место его другое вставить?
Анюта (с сердцем). Не другое вставить, обманщик! как будто не понимает моих речей; полно душою-та кривить, я знаю все твои дела, злодей! не прямись, как береста на огне. Да зачем же ты улещал меня? Зачем ты приставал ко мне, чтоб я тебя любила? А узнав, ты меня покидаешь и женишься на другой.
Матвей. На другой? да кто тебе намолол этакого вздору?
Анюта. Тот, кому я верю больше тебя; поди к своей невесте и с нею разговаривай, а со мною нечего тебе говорить, я лучше хочу чорта видеть, нежели тебя.
Матвей. Да ты взаправду разозлилась, Анюта! да что я тебе сделал?
Анюта. Что он сделал? Моей мочи нет, не ты ли хотел на мне жениться?
Матвей. Я и теперь хочу.
Анюта. Да я другой-та женой быть не хочу; ты, пожалуй, рад и на трех жениться, кабы льзя тебе да можно было.
Матвей. Да о какой другой жене ты говоришь, я не знаю.
Анюта. Ты не знаешь, бедненькой, да я знаю! Знаю, Матвеюшка, знаю все твои плутни, да хоть бы ты не ругался над моею головой. Что ты меня, как дуру, из ума выводишь? Что ты притворяешься передо мною, будто ничего не знаешь? Ах, Малашка проклятая! заела ты мою головушку. Чем она тебе лучше меня показалась? Да я уж об этом ни слова не говорю; иногда покажется и сова лучше ясного сокола, так ведай же и ты, что я сама иду сегодня замуж за Аксена.
Матвей. А, так вот ты к чему и Малашку-та пригнала, чтоб чем-нибудь да вывернуться, что на Аксеновы деньги у тебя душа разгорелась! а я, как попест, смотрю, да дивлюсь. Ан она сворачивает с больной головы да на здоровую… Эки она ко мне лясы подпускает! видно ты с отцом-та из одной глинки вылеплена. Видно яблочко-та от яблонки не далеко пало.
Анюта. Ах ты, негодный! сам же ты виноват, да еще и шумишь на меня? Только я тебе не дура досталась; твои промысла-та с Малашкою на то и были, чтоб меня батюшко поколотил за любовь к тебе. Это было надобно твоей Малашке, да лих не удалось.
Матвей. Нет, врешь, Анюта, выдумай что-нибудь похитрее, а этим от меня не отойдешь, совесть-та есть, так-то де неловко отогнать, он, де, на нас много работал, так добры люди осудят, а так, де, этот крюк ввернем, так его же все будут бранить, а мы свое взяли. Ай, Анюта! где ты научилась этому? За хорошее ремесло принялась, нечего сказать.
Анюта. Да долго ли этого будет? Ты еще и дражнишься? Так вот на зло тебе я за Аксена-та выйду, а Малашке не бывать за тобою.
Матвей. Да чорт ее возьми и с твоим Аксеном.
Анюта. Не брани его, он честнее тебя.
Матвей. Знаю, что честнее, потому что у его отца денег много.
Анюта. Естьли б я лакома была до денег-та, я бы на слова не говоря за него вышла, да пока я думала, что ты честный человек, я не смотрела ни на что, ни на брань батюшки с матушкой, хотела все стерпеть, все перенесть, мало ли они мне и грозили, и бранились, и уговаривали, и улещали, ничто не помогло; я грустила, тосковала, плакала и хотела на себя руки положить, естьли за тебя не выдадут. Что ж привязало меня к тебе? Богатство твое, что ли? Так у тебя, кроме этого кафтана, ничего нет, а ты чем мне за это платишь? Поди от меня прочь и не говори со мною ни слова, я буду век плакать, что я тебя любила и что враг меня дернул это тебе сказать, ты теперь можешь насмехаться надо мною; я знаю, чем мне досаднее, тем тебе веселее, и я бы не хотела показать моих слез, да что мне делать? Я их унять не могу, на, смотри на них, пей их, коли они тебе сладки, да и Малашке своей отнеси.
Матвей. Анютушка! сделай милость, скажи мне, кто тебе сказывал?
Анюта. Не скажу.
Матвей. Так поэтому ты не хочешь выведать правды?
Анюта. Я уж ее выведала.
Матвей. Так я тебе говорю, что на меня солгали.
Анюта. Солгали?
Матвей. Вот те бог, что солгали.
Анюта. Стань-ка прямо, я на тебя погляжу.
Матвей. Гляди сколько хочешь, а это сущая ложь.
Анюта. Ага, змей горыныч! глаза-то у тебя что-та часто заморгали. Нет, злодей! душа-та твоя очень нечиста.
Матвей. Твоя разве как сажа вымарана, что ты меня против солнца-та ставишь? Я бы хотел посмотреть, как бы ты, глядя на него, не заморгала.
Анюта. Нет, коли бы ты был прав, так бы ты и на солнце глядел не смигнувши; правда-та ведь светлее солнца, да что ты тут стал! я чаю, барские холопья ждут тебя, чай все собрались на твою свадьбу.
Матвей. На какую свадьбу? В уме ли ты, Анюта?
Анюта. Разве ты с ума сошел? Отвяжись от меня, чорт с тобою!
Матвей. С тобою разве чорт. Что ты черкаешься? Поди чоркай своего Аксена, видишь, он тебе очень мил стал.
Анюта. Что ж ты на меня раскричался? Ведь я не Малашка твоя.
Матвей. Да ведь и я не Аксен твой дурак.
Анюта (отвернувшись). Я не хочу с тобою говорить.
Матвей (отвернувшись). А я и глядеть-та на тебя не хочу.
Анюта (так же). Я так зла, чтоб всего его искусала.
Матвей (так же). Она что-то ворчит, только я ее не слухаю.
Анюта. Он верно на меня глядит, только я на него не взгляну. (Украдкою оглядываются.)
Матвей. Я уйду, пусть ее бесится одна.
Анюта (обернувшись). Куда ты идешь? К Малашке?
Матвей. Да, к Малашке, и вот понесу ей полну шляпу серебряных денег.
Анюта. Понеси, понеси, она, увидя деньги-та, еще больше тебя полюбит.
Матвей. Посылаешь ли ей челобитье?
Анюта. Черную немочь я ей посылаю.
Матвей. Ну, прощай же, Анюта! понести ж твою посылку к ней, да только скажи, к которой Маланье? У нас в селе целых четыре Маланьи?
Анюта. К твоей невесте, к Викуловой дочери.
Анюта. Он пошел, а я ему глаз не выцарапала.
Матвей (воротясь). Анюта!
Анюта. Зачем же ты воротился?
Матвей. Да Викул-та с женою и с дочерью еще вчерась ввечеру пошли в город с ягодами, так искать-та их далеко.
Анюта. Ахти! и впрямь так, уж не Парамон ли согласясь с батюшкою…
Матвей. Да тебя и обманывают.
Анюта. Да как же мне сказывал барский холоп, что давиче меня цаловать хотел, что ты у барина выпросил и свадьбу в людской избе играть.
Матвей. Да я с барином о свадьбе ни слова не говорил.
Анюта. Да батюшка побежал в барский погреб.
Матвей. Верно, Анютушка, они сладились нас помутить, чтоб ты, на меня осердясь, вышла за Аксена; ну, променяю ль я тебя на кого-нибудь? Да я из всего околодка всех Малах не возьму за тебя; то-та давиче старики-та вместе обнявшись и цаловались; ну, я отгадал, что не к добру, а с холопом-та мы после тебя побранились, так он с сердцов-та на меня и наляпал. Такие люди есть на свете!
Анюта. И мне что-та это кажется не так.
Матвей. Полно, Анюта, плюнь на это.
Анюта. Так; Викул еще не бывал и Маланьи в селе нет. Как было меня поддели? А батюшка-то с матушкой и горы было на тебя понесли, а Парамон-та все им поддакивал.
Матвей. Так помиримся же, Анютушка!
Анюта. Ин, помиримся, Матвей!
Матвей. Я было бежал к тебе показать, смотри-ка, мне бог дал какую пропасть денег.
Анюта. И подлинно много.
Матвей. То-то же, голенькой ох, за голеньким бог. Смотри-ка было как нас поссорили, да добро, побежим-ка к старикам-та твоим, они ахнут, увидя эти деньги, теперь и у меня есть кока с соком, авось хоть этим я приду старосте по сердцу.
Анюта. Уж теперь, Матвей, меня не обманут, чуть было я не попалась в чортовы лапы. Ведь эти деньги ты должен отдать мне?
Матвей. Кому ж, что не тебе. Я для того-та им и рад, пусть отец-та твой хлопочет, как хочет, мне теперь и приданого за тобой не надобно ни на полушку.
Анюта. Так подай же их сюда, я спрячу.
Матвей (высыпав в платок). На вот!..
Анюта. Пойдем же вместе к батюшке, что-та он мне скажет? Неужли и теперь будет говорить, что ты женишься на Маланье?
Матвей. А чего доброго?
Анюта. Пусть же говорят, что хотят, только уж меня больше не проведут.
Аксен. Да, вот какой! я бы тестера четыре снял. Ведь мы играли-та в урывы; моя битка-та первая жохом легла. Теперь, чай, ребята все мои бабки расхватали, да и кону-та тарах дали.
Парамон. Экой пострел! ведашь ты, чорт ли теперь в бабки играет?
Аксен. Да, как не чорт? Все наши ребята играют; теперь где мне бабок-та взять? Ведь ты не купишь?
Парамон. Дурак вислоухой!
Аксен. Да, вислоухой! хоть бы битки-та ты дал мне подобрать! ведь битки-та у меня свинчатки.
Парамон. А вот я тебе такую отвешу свинчатку по уху, что ты у меня растянешься на сырой земле, ведашь ты, я баю не о бабках. Ступай-ка жениться. Анюту-та мы убаюкали.
Аксен. Да, убаюкали, а бобыль-та что? Он только и знает, что кулаки вострит на меня, да так на меня поглядывает, как словно ты на батраков, когда их таскать захочешь; да он говорит еще, что Анюта: плевать на Аксена, что ты, бачка, жид, что богатые мыши сидят в крупах, как в деньгах; да и чорт знает, где все упомнишь. Смотри ж, бачка! ведь ты мне велел жениться-та на Анюте, так пусть Матюха-та зато колотит тебя, а не меня.
Парамон. Не бойсь, дурак, не бойсь, уж мы Матюху-та отделали на обе корки.
Аксен. Ой ли? Ай, бачка! так уж ты колотил Матюху-та?
Парамон. Вот, стану я руки марать об этаку животину! Ишь, Анюта проведала, ведашь ты, что Матюха-та мошенник, так теперь идет за тебя сама.
Аксен. Сама? так я и женюсь на ней?
Парамон. Уж конче женишься, я те в том; ведь я те, проховый, затем и сочил; ведь Анюта-та гораздо лучше твоих бабок, ведашь ты.
Аксен. Ведашь ты, Анюта лучше бабок! так, бачка, так!
Парамон. Смотри ж, ведашь ты, как женишься, так в бабки-та уж не играй.
Аксен. Ну, так я, как женюсь, буду только вороньи гнезда разорять.
Парамон. И того не нада, ведашь ты, это не годится.
Аксен. Так, женясь на Анюте, что ж мне делать-та, бачка?
Парамон. Уж она те научит, ведашь ты.
Аксен. Научит, бачка? да ты вот чему ни учишь меня, все дерешься, ну, как и она так же меня учить будет? Я и от твоих колотушек чуть не оглох, а как вдвоем-та будете колотить, так я буду совсем глухая тетеря.
Парамон. Ты не глухая, а глупая тетеря, ведашь ты; она те будет беречь, да лелеять.
Аксен (весело). Беречь, да лелеять.
Парамон. Цаловать, да миловать.
Аксен (прыгая с радости). Цаловать, да миловать! ну же, бачка, жени меня поскорее, а то ведь охота пройдет, я опять убегу в бабки играть.
Парамон. Что ты будешь делать с розинею? Что ты ему ни бай, а он все свое городит, вот толкуй ему что хоть, ни на что у него догадки нет.
Влас (Исавне). Да зачем же ты ее одну оставила? Вот теперь ее ищи, да свищи.
Исавна. Да я побежала в избу, сам же ты велел.
Влас. Велел, да разве у тебя у самой ума нет?
Исавна. Ум-та есть, Потапыч!
Влас (передражнивая). Ум-та есть, Потапьевна, да видно его на ту пору чорт съел. Смотри ж ты у меня, естьли Анюта встретится с Матвеем, то ты у меня прощайся с своими боками. Смотри, пожалуй, Парамон Евсигнеич! упусти из рук Анюту.
Парамон. Анюта твоя, ведашь ты, как клад не дается.
Исавна. Да вот как враг у меня на ту пору память отнял, чтоб ее с собой взять.
Влас. Ворона разнокрылая, да для чего ж мы и ладили-та?
Исавна. Что делать? На грех мастера нет.
Влас. Что ты станешь с этой бестолковой головой?
Парамон. В самом тебе ладу-та нет, ведашь ты.
Влас. Как? Во мне ладу нет? Да что ж мне делать-та?
Парамон. Тебе бы надобе, ведашь ты, самому не зевать, а на Исавну надеяться нечего; жена умне мужа не бывает.
Влас. Послушай, Парамон! коли уж я мало для тебя ладил?
Парамон. Мало ли, много ли, только Анюта-та запсалась и бог знает куда, а ведь я дал деньги, ведашь ты, а чорт те знат, уж ненароком ли ты позабыл?
Влас. Что? Нароком? Парамон! курицу три деньги дать, да и у той сердце есть.
Парамон. Да что ж ты задумал, ведашь ты, кочевряжиться, что ли, надо мной? Так я те не чурка достался; смотри, пожалуй, он же меня, как дурака, ведашь ты, за нос водит, да он же и голову кверьху поднимает. Я, брат, ведь деньги дал, так ты от меня не отъедешь, ведашь ты.
Влас. Да разве я твоими деньгами-та покорыстовался, что ли? Ведь одне деньги-та твои и вяжут меня, а без того, чорт ли бы мне велел отдать девку за такого неотесаного болвана, каков твой сын. Что ни говори, а девка-та посмотрит, посмотрит на лешего-та, да за неволю вздурится, ведь золотое-то платье на грядке, а дурак-та на шее.
Парамон. Ан, оно так-та и есть, ведашь ты, так ты только что меня морочишь, да казокаешься, да деньги-та у меня выманиваешь, аль разжихариться этим хошь?
Влас. Что ты же из полушки давишься, так и всех по себе мекаешь.
Парамон. Да где ж Анюта-та твоя, подавай нам ее сюда, а без этого я не честью с тобой поступлю, ведашь ты.
Влас. Не честью? Да что ты это затеял? Что ты богат, так неужто всему околодку тебе кланяться! да коли ты такий шустрый, так не честью-та я и сам провожу, ажно хребет затрещит.
Парамон. А вот, ведашь ты, я те вмиг покажу, что я мастак вашу братью и по усам гладить, коли ты зафоркал, то я так хвачу, что скулы зазвенят.
Исавна (став между ними). Ах ты, наян провальной! да что ты у меня на мужа-та наскакиваешь? Да разве у меня бог отнял силу в плечах, да я сама растянусь на месте, а мужа не выдам.
Парамон. Исавна! прочь поди, не твое дело, ведашь ты, зашибу.
Влас. Что? Жену мою трогать?
Исавна. Не мое дело, когда на мужа нападают? Какая жена мужа выдаст, а я тебя чем ни попадя, я тебя всего искусаю за мужа, коли сила не возмет; откачнись без греха, а то быть тебе либо без глаз, либо без бороды.
Аксен. Что, бачка? Это не батраки, да не я; нас-та ты потаскиваешь по своей воле, а тут что взял?
Парамон (толкнул его). Пошел ты, негодная животина! я тебя…
Аксен. Да что ж ты так больно толкаешься? Вишь, у них грыб съел, так и хочешь все на мне выместить; разве я виноват, что они тебе драться не даются.
Влас. Да об чем еще ты разорался так? Может еще Анюга и не видала Матвея, так дело-та и не испорчено.
Парамон. Да ведь ты сам, ведашь ты, говорил, так и я на тебя глядя то ж подумал.
Влас. Я подумал о своей дочере, так мне и подумать-та можно, я крикнул на жену свою, так я ей муж, для чего мне не кричать на нее? А тебе в чужи дела и мешаться-та бы не надобне; да вот и Анюта идет, ахти, и Матюха с ней, да и холоп-та тут же; пропали мы теперь, все перепорчено.
Парамон. Уж не даром, ведашь ты, меня сердце взяло.
Анюта (отцу). Что это, батюшко, годится ли вам меня, бедную, обманывать и с Матвеем ссорить? Ему и во сне не грезилось жениться на Маланье.
Влас (Хватову). Не выдай нас. (Вслух.) Да ведь вот он от барина приходил, хоть у самого спроси.
Матвей. Да он-та и говорит, что вы на меня взвели эту небылицу.
Влас. Как-ста небылицу? Да ты ведь при Анюте прибег сюда, я уж и в погреб сходил.
Хватов. Полноте, старики, пустошь-та городить. Разве не вы меня научили все это сказать? Забыл ты, староста! ты еще и денег мне дал.
Влас. Так подай же мои деньги назад.
Хватов. Нет, право? Как не назад! я свое дело сделал, солгал точно так, как тебе хотелось, а ведь я не рядился все лгать, надобно когда-нибудь и правду сказать.
Парамон. Да разве они тебе за правду-та так же заплатили?
Хватов. Нет, я лгу только за деньги, а правду говорю даром, однако ж мне недосуг с вами вздор молоть; меня барин послал, так надобно его приказ исполнить. (Уходит.)
Влас. Вот, Исавна! ан, мои-та слова и сбылись, а все ты это промигала.
Парамон. Кабы ты сам меньше мигал, ведашь ты, так бы не то и было.
Анюта. Посмотри-ка, батюшко! как Матвей-та меня любит! ему бог дал денег, он их тотчас ко мне и принес; вон сколько.
Влас. Ахти! да все серебряные. Да где ты взял эку пропасть?
Матвей. Где ни взял, да взял; ну, что теперь скажешь? Естьли чем мне жену кормить?
Влас. Да где ты деньги-та взял? Я это знать хочу. Полно не подтибрил ли ты где их?
Парамон. Да, ведашь ты, и взаболь так; памяташь ты, он похвалялся? Так, чтоб чем-нибудь да укусить меня; он верно это меня обокрал.
Матвей. Не с ума ли ты сошел, старый пес?
Парамон. Да неча, старый пес! Я те знаю: ты хоть голо, да зло.
Влас. Да чуть ли не так, Парамон? и я теперь вспомнил, что он похвалялся, а денег-та видишь какая охапка.
Матвей. И ты, староста, тут же! я сроду ничего не крадывал.
Влас. Крадывал ли ты, не крадывал ли, только верно ты Парамона обокрал.
Анюта. Батюшко! как это думать?..
Влас. Молчи, негодная!
Исавна. Досталось было мне за тебя, да теперь ты у меня в кохтях; я тебя из рук не выпущу.
Парамон. Свяжем-ка его, ведашь ты, чтобы он не ушел.
Матвей. Меня связать?
Влас. Да, тебя связать, да и теперь же скажешь, не бойсь, где ты деньги взял?
Парамон. Чего где взял, ведашь ты, где взять, коли не у меня? Аксенка! сойми-ка с себя опояску-то.
Аксен. Опояску снять! изволь, бачка!
Анюта. За что его вязать, батюшко?
Влас. За что его вязать? Матушка, уж и ты не вместе ли с ним на добыче-та была? Подай-ка сюда опояску-та. Парамон, пособи мне!
Парамон. Как не пособить, ведашь ты.
Maтвей. Смотри, брат староста! чтоб не было азадков.
Влас. Не грози, Матвеюшка! я с твоих-та гроз, вишь каков взрос. А вот я тебе руки-та окрутя, да с понятыми в город отошлю.
Анюта. Чем в город, лучше к барину, у нас барин здесь.
Влас. А вот я языку-та твоему дам каши, забудет он у меня болтать. (Вяжут Матвея.) Пока в город-та спровадим, в то время и свадьбу сыграем. Так ли, Парамон Евсигнеевич?
Парамон. Дельно, ведашь ты, дельно, а как свадьбу сыграем, я прощу, ему эту покражу, а без того и не думай.
Влас. Покайся с доброй воли, так я и понятых сбирать не стану. (Исавне.) А ты пошла домой, да наряжай Анюту к венцу.
Честин. Что это? Староста! за что вы его связали?
Парамон. Помилуйте, сударь! он обокрал меня; вот видите, сколько денег у него?
Евгения (Честину). Это те деньги, что мы ему дали. Не врешь ли полно ты? Поймал ли ты его?
Парамон. Я не поймал, сударыня! ведашь ты, я еще и дома-та не бывал, да уж верно знаю, что он меня обокрал.
Влас. И я слышал, как он похвалялся.
Честин. Развяжите его. (Развязали.)
Евгения. Как же? Ты дома не был, а знаешь, что тебя покрали?
Парамон. Да, боярыня! кроме меня, ведашь ты, ни у кого в селе серебряных денег нет.
Матвей. Да у бояр есть, это ваши деньги, что вы мне давича пожаловали.
Анюта. Баре Матвею деньги пожаловали!
Честин. Матвею! тебя Матвеем зовут?
Матвей (кланяясь). Так, сударь! покойница матушка ваша меня жаловала, любила, как мать родная. Она меня взяла в дом сиротинкою, и я служил ей верою и правдою.
Честин. Так это ты тот Матвей? Хорошо, что я тебя узнал, и я тебя буду любить.
Матвей (кланяясь). Благодарствую, барин.
Честин. Да с чего же староста подозревал тебя?
Матвей. Я люблю Анюту, его дочь. А он ее сватает за Парамонова сына; так оттого вся и беда-та на меня всклепана.
Честин. Да Анюта-та любит ли тебя?
Анюта. Я давно его полюбила! да батюшко насильно меня выдает за дурака Аксена, вот за этого. Он богат, а Матвей нет.
Честин. Слушай, староста! естьли дочь твоя любит Матвея, а он ее, так для чего их не женить?
Влас. Воля ваша! мне тут что говорить.
Честин. Женитесь, я этого хочу.
Матвей и Анюта (упав к его ногам). Ай, барин! ты воскресил нас.
Влас (Парамону). Ну, Парамон! видишь сам.
Парамон. Как не видать! вижу, ведашь ты.
Евгения (Парамону). Ты у меня вперед никаких обид не делай. С чего ты это всклепал покражу на человека, который нимало не виноват? Дурак!
Честин. Простите ему для счастья этих молодых людей. Я слышал, ты охотник сад разводить. Ты будешь у меня здесь в селе садовником, и я тебе дам жалованья вдвое против городского моего садовника.
Анюта. Так, сударь! нас с ним двое, так и жалованья вдвое.
Аксен. Вот, бачка! только ты меня даром от бабок-та оттащил, я бы теперь так-та разве в кон щелкал, инда бы все ребята на меня зарились.
Евгения (давая им денег). Теперь вас женят, вот вам на свадьбу.
Честин. Сударыня! мне совестно.
Евгения. Пожалуй, сударь, не мешай мне, посмотри, какая парачка предарагая! прикажи им песенку спеть, да поплясать, а мы на них посмотрим, пускай они при нас повеселятся.
Честин. Слышите, вам барыня приказывает.
Исавна. Сокровище мое! как она поет, да и Матюха-та горазд, собака.
Влас. И мне на них глядя любо стало. Слушай-ка, Парамон! твой Аксен ни попеть, ни поплясать, ни в дудочку поиграть, так видно ему на роду написано не владеть Анютой. Исавна! семка и мы тряхнем на старости; бояра велят веселиться, так они на нас не прогневаются.
Исавна. Так, ин, будь по-твоему.
Аксен. Бачка! поплясал бы и я, кабы умел.
Парамон. Чему ты горазд! твое дело не плясать, а отвсюду бегать со стыдом.
Аксен. Ин, побегу ж я в бабки играть. (Уходит.)
Парамон (отходя). Провались ты к чорту; деньги-та я только потерял, ни дай, ни вынеси.
Честин (Евгении). Я очень рад, что их забава вам приятна. Ах, неужели состояние господ столь бедственно, что надобно завидовать счастию крестьян своих? сколь ни утешно делать других счастливыми, но естьли сделанная нами отрада другим напоминает нам самим сердечную горесть и скуку, тогда…
Евгения. Ты победил меня; ты не будешь им завидовать, их радость не будет тебе напоминать, я с восторгом душевным отдаю тебе мою руку.
Честин (цалуя ее руку). Ожидал ли я такого благополучия?
Хватов. Неужто мы с Анисьей только должны будем завидовать и крестьянскому и барскому счастью?
Честин. Чего вы хотите?
Хватов. Того же, сударь, чего и вам захотелось.
Евгения (Честину). Ведь ты согласишься?
Честин. Без всякого сомнения.
Хватов. О, так и все дело сделано. (К зрителям.) Здесь женются разом барин, бобыль да слуга: прошу угадать, кто кого счастливее.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьТекст печатается по «Сочинениям» Плавильщикова (М., 1816, ч. II, стр. 121—256).
Стр. 421. Д. II. явл. 2. Нет, Влас Потапьевич! дочка-та у тебя некстати востренько. В оригинале ошибочно напечатано «Влас Парамоныч».