В. В. Розанов
правитьБляха № 101
править— Как же, голубчик, я найду свой багаж?
— Бляха № 101, — ответил «мужичок вообще» на вокзале и тронул рукой медную бляху на груди, где была выставлена эта цифра.
Эту бляху № 101 и всякую другую подобную напомнил мне «Иванов-Разумник», издающий книгу за книгою, где он зачем-то пересказывает своими словами всех новейших писателей, — ну, конечно, несколько сокращая. Так, он томах в двух все копался с Михайловским. Конечно, выгоднее купить Михайловского у Разумника за 3 р., чем самого Михайловского за 15 руб. Но все-таки самого Михайловского читать занимательнее: много побочных интересных мыслей, отдельных ценных замечаний, которые в «Разумник» не вошли.
Непонятно, зачем он столько пишет. К удовольствию Рубакина и его «Среди книг»?
Он неверно множит. Читаю почти 100 страниц о Мережковском. На каждой странице, от верхней строки до нижней, он утверждает, что у Мережковского в душе 0, в таланте 0, в правде 0, во всем 0. Соглашаюсь и множу:
0 х 100 = 0
Но у «Разумника» и во введении к статье, и в заключении статьи: «значительный писатель», «крупная величина», etc. И нигде, ни в одной строчке оговорки: «Ну, а вот в этом — он прав» (или «значителен», «интересен»). Нигде не прав, — а в общем значителен.
О другом писателе (грешным делом, это я сам): «Передонов», «ходит в белье», «все переврал», «ничего не знает». Опять множу:
— 1 х 20 (число страниц) = —20
Но в результате: «его будут всегда читать», «через несколько веков читать».
Отвертываю обложку: Иванов-Разумник без имени. Просто, с дивана чуть не свалился (читал лежа). Все с именем: Виссарион Белинский, Александр Пушкин, Димитрий Мережковский, Василий Розанов: почему же один, единственно один во всей русской литературе Иванов-Разумник не зовется ни «Семеном», ни «Петром», никак. Читатель не поверит, и потому выписываю полное заглавие: «Творчество и критика. Иванов-Разумник. Жертвенник с пылающим огнем (рисуночек). Издат. Прометей Н. Н. Михайлова». На обороте: «Типография Энергия». У издателя — имя (Н.Н.), у автора — нет! Тут я связываю эту странность с тем, что Иванов-Разумник все излагает, причем заглавия книгам дает изысканно-философские: «Великие искания» и, помнится, «Идеи жизни» или «Жизнь идей». Но и «Жизнь идей» открываешь: видишь — излагает своими словами Белинского. Он (Ив.-Раз.) работает вообще, везет воз вообще, — для Рубакина. Рубакин, вероятно, знает, что его зовут, положим, «Петром Семенычем»; симпатичная жена или почтенная мамаша тоже зовут его, вероятно, «Петей». Но к мамаше и Рубакину он имеет определенное и личное отношение: для читателя же, для которого он не имеет никакого личного отношения, — он и не выставляет своего имени.
— Бляха № 101: она вам и принесет багаж.
Это, в сущности, верно, и он недаром «Разумник»: «Я — писатель, и притом --разумный. А больше чего же вам спрашивать».
Положим, так… Но хочется чего-то симпатичного в литературе, с именем и даже с отчеством. «Может, зашли бы в буфет выпить чайку». С «Разумником» ничего нельзя «выпить», можно сказать только — «принеси мне вещь». И он «носит» на спине своей — Белинского, Михайловского, должно быть, понесет скоро Лаврова, Огарева, Герцена.
Удивительно, что впервые в позитивном направлении литературы совершилось это исчезновение личного имени. «Мы только рабочие»… Для литературы мало. Я давно ною, указываю и немного капризничаю, что позитивизм грозит повытоптать из жизни всякие цветочки и оставить только булыжник. Булыжник, какое ему имя? Лежит. И без имени делает свое дело. Так-то так. А жалко старинки.
Жалко красок, поэзии. Все уносит безжалостный позитивизм.
— У, чертов ты забор: тянешься, тянешься, все доски, все строганые, и нет тебе конца… нет конца… нет конца… все один, везде один…
— Это мы по Петербургу, — язвительно возражает Разумник.
— Да, как коллежские асессоры… Все коллежский асессор: в Сенате — он, в юстиции — он, в духовном ведомстве — он, в просвещении — он. «Чиновник» — это позитивист в государстве, а позитивист — это чиновник в природе. Связать бы вас «по ноге, да утопить в воде».
— А мы и в воде не тонем, — язвит Разумник.
— Ну, остается выбраниться крепко. Но, пожалуй, за это «чиновник» в участок возьмет. Ничего нельзя поделать. Нужно молчать и терпеть.
А хороши были старые «крестильные» имена… Все уходит, линяет. Какая-то мировая осень на дворе: и от этого так серо и скучно, в душе, на улице, в литературе.
Рубакин оглядывается:
— А мне не скучно. Вот и еще книжка прибавилась, — и, значит, новая страничка в мое «Среди книг». Умейте избирать занятия благоразумные, полезные и спокойные.
— Ах вы, эдакие, Рубакины и Разумники: бомбу мне, ради Бога бомбу, «полцарства за бомбу».
Впервые опубликовано: Новое время. 1911. 17 декабря № 12848.