Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Блины править
Как это было давно, там, у нас в России!.. Мясопуст. Мяса не ели. Блины. Везде блины.
Все рынки, Охотный ряд в Москве, завалены снетками, икрой в бочках. Рыба навалена — осетрина, семга, севрюга, белуга, навага. В Петербурге — корюшка, сиги копченые, копчушки разные, селедка, тарань, миноги, белорыбицы, балыки, судаки. Рыба живая.
Масло бочками, сметана в больших глиняных горшках.
Везде блины.
Из трактиров чад идет. С утра и до вечера пекут блины, пахнет горячим тестом.
Ну и хороши были блины в Москве! С зернистой икрой.
А при блинах уж обязательно настойки. Да какие. Всех и не перечтешь.
И Шаляпин пел в опере «Вражья сила»: «Широкая Масленица». Перед Великим постом — последняя неделя.
Мясопуст. Веселая Масленица. Катанье на Масленице. Вечером — ряженые. Надевали страшные маски, ездили в гости друг к другу. И было весело.
А в последние три дня — широкая-то Масленица, как говорили, — шел дым коромыслом.
А в воздухе отрадно пахло весной. Розовели дали лесов, дни становились длиннее.
В садах, у заборов, таяли снега, и в проталинах весело блестели на солнце лужи.
Какая радость входила в душу! Как свежи и ласковы были лица встречных женщин!
В розвальнях мы, охотники, едем от станции ранним утром ко мне в деревню. Уже на кустах мелколесья набухли почки. Оттепель.
На грязной дороге — лужи. За полями — голубые леса. И деревня как-то ожила. У изб куры кудахчут. Впереди возчик остановился, и Василий Сергеевич кричит:
— Заедем к леснику.
Заворачиваем. Возчики медленно спускаются к реке.
По ту сторону ровной стеной высится сосновый бор, освещенный утренним солнцем.
У крыльца лесника Елычева собаки с лаем бросились на нас и, узнав, завиляли хвостами.
Лесник Елычев в новой поддевке, нарядный, припомаженный. Сестра его, Ольга, коса ее перевита голубой и алой лентой, — радостно встречает гостей.
— Сейчас блинков, — говорит жена Елычева.
На столе в миске — щучья икра; свежий лук, караси в сметане. Хорошо в доме у лесника!
В окна виден лес. На стене часы с кукушкой. В доме тепло. Самовар блестит на столе. Чайник, чашки с цветочками.
И все как-то — и дом лесника, и он сам — похоже на какую-то русскую игрушку. Приятели все разделись и сели за стол.
— Глухари постукивают и зачали токовать, но мало. Но снегу много, и колдобины — в яму угодишь, подход труден, — сказал лесник.
— Щучья-то икра с зеленым луком — это понять надо, — радовался Павел Александрович. — Гречневые блины — настоящие.
— А щучья-то икра получше нашей зернистой будет, — сказал доктор Иван Иванович, накладывая икру ложкой на блин.
— А ведь это верно, — согласился Павел Александрович.
Вообще, приятелям казалось все лучше в деревенской обстановке. Говорили: и сметана лучше, и икры такой никогда не ели, и настойки такой не пили. Травяная, анисовая.
— Это все оттого, и аппетит, и все нравится, что кислоту хватили от леса. Окисляется организм, — сказал Иван Иванович.
— То есть как это, окисляется организм? — спросил Василий Сергеевич. — Вот Николай сидит, молчит, так похоже, что прокис. А я не чувствую никакой кислоты.
— Ничего я не прокис, — хмуро отвечает Коля. — Эти блины кого хочешь доедят. Закрою глаза, так везде все блины кажутся. Я больше видеть их не могу.
Садясь в розвальни у крыльца, прощались с лесником, звали в гости.
Дорогой, сидя рядом со мной, Коля Курин все говорил:
— Господи, Господи…
— Что ты? — спросил я его. — Нездоров, что ли?
— Нет, ничего, — ответил Коля, — только как приедем к тебе, опять блины…
И действительно. Подъехали к дому, встречают Феоктист, тетенька Афросинья, Ленька и двоюродная сестрица моя. Обрадовались.
— Ну вот, прямо к блинам.
И Юрий Сергеевич все молчит, только мигает.
Не успели мы раздеться, как из кухни уже Ленька несет целую стопку горячих блинов. Первые — со снетками, вторые — с груздями.
— Знаете что, — сказал мне тихо Василий Сергеевич, — смотрите, Константин Алексеевич, все это кончится плохо… У Юрия глаз уж куда-то в сторону ушел, и у Ваньки, у доктора — тоже.
— Да, — согласился я, — это верно… Ну как же быть? Не станем есть — обидятся — сестра и Афросинья, да ведь как обидятся! На целый год. От блинов отказаться!..
Нарочно Леньку отсылали под разными предлогами — то за холодной водой к колодцу, то в беседку смотреть градусник — а блины прятали в шкаф.
Ни сестрица, ни тетенька Афросинья ничего не заметили и были рады, что гости так усердно едят.
К вечеру все повеселее стали и разговорчивее.
Рано легли спать.
Утром пришел Герасим Дементьевич. Все пошли на охоту в лес к Никольскому, где вылетают черныши. Но никаких чернышей не видали. Еще не вылетали. Видели — пролетел один вдали, но трудно идти, проваливаешься в талые ямы.
Вернулись домой.
— Ну что это… — встретила нас тетенька Афросинья, качая головой. — Что же блины-то спрятали на сегодня? Скупость какая! Нешто б я не напекла? Вот, пожалуйте, сейчас напеку с пылу-жару, самые горячие. А Казаков вам настойку прислал.
— Господи, помилуй… — тихо сказал Коля.
— Начинается… — вздохнул Юрий Сергеевич.
ПРИМЕЧАНИЯ править
Блины — Впервые: Возрождение. 1939. 17 февраля. Печатается по газетному тексту.