Вступительное слово. править
Сорок лет в совершенном забвении лежал у меня между бумагами этом ещё незрелый плод первых лет моей молодости и, может быть, навсегда бы там остался, если бы нечаянно о нём не напомнил тот (имеется в виду Семён Николаевич Сулима (1806—1891 гг.), для кого, собственно, я и написал мою «Битву при Тивериаде». Когда же через многие годы взялся я опять за свою рукопись — признаюсь, не без живого сочувствия я её снова прочёл: потому ли, что сердцу всегда бывает близко то, что, собственно, наше или, быть может, оттого что юношеское моё произведение яркими красками напомнило мне всё давно минувшее: и цветущие годы жизни, и блестящий век рыцарства, который тогда так сильно действовал на моё воображение, и тот священный край, где совершились те крестовые походы и который мне суждено было дважды посетить. Скажу более: с благодарным чувством узнал я на своей рукописи полустёртый уже от времени, но дорогой мне почерк В. А. Жуковского, который не поленился её прочесть и в последствии уже за границей, узнав о неудачном представлении моей драмы, утешал меня письменно с берегов Рейна, убеждая не угашать в себе поэзии. Я вспомнил так же, что и сам А. С. Пушкин, принимавший живое участие в моих литературных начинаниях, подал мне мысль написать историческое предисловие, что бы ознакомить с предметом и действующими лицами моей «Битвы при Тивериаде», и даже напечатал её четвёртое и пятое действия в издаваемом им журнале «Современник». И то, и другое ещё более меня привязало к сему первому моему поэтическому опыту, и хотя сам чувствую все его недостатки, решился я, однако, выпустить его в свет, но не для публики, а, собственно, для себя и немногих присных, для того, что бы после меня не пропала моя рукопись и не оставалась бы в том небрежном виде, в каком я теперь её нашёл. Может быть, припомнив все сии обстоятельства, снисходительнее взглянет на неё и благосклонный читатель, которому она нечаянно попадётся в руки, и не так строго будет судить автора.
1874 год.
Предисловие. править
Пять лет тому назад, в уединении полковой жизни, написал я, по твоему внушению, «Битву при Тивериаде». В первом цвете молодости сошлись мы с тобою на юге нашего отечества. Одиночество заставило нас понять друг друга; прекрасная природа Малороссии развернула пылкое воображение, напитанное летописями минувших веков. Но из всех событий протекшего ближе говорили сердцу крестовые битвы юной Европы. Романтические подвиги рыцарей, слепо жертвовавших любви и славе, стремившихся в Палестину, чтобы воскресить там призрак Иерусалима, — сильно волновали грудь нашу в том возрасте, когда жизнь облекает еще все предметы поэтическим покровом.
Ты хотел видеть пред собою картину сего времени, и выбрал сам минуту битвы, разрушившей все надежды крестоносцев. Быть может, тайная мысль о скоротечности первых, очаровательных впечатлений молодости заставила тебя желать, чтобы блестящие краски рыцарства оттенены были грустью, или ты думал, что характер его лучше выразится в борьбе с несчастьем, когда остановил свой выбор на столь печальной катастрофе. — Я исполнил твою волю, начертав в обширной раме исторические сцены последних дней рыцарского королевства; во глубине же сей разнообразной картины поставил я одну мрачную судьбу Иерусалима.
С тех пор мы были оба участниками похода, который можно назвать крестовым, и тебе удалось обнажить саблю на неверных. Но когда исполнились частью и в событиях прозаических мечты наши о крестовых битвах, я хотел удовлетворить другому пылкому влечению сердца, и посетить священные места, возбудившие благочестивое рвение рыцарей; и часто мой поклоннический посох стучал по их могилам, которые они изрыли себе богатырским мечем в Св. Земле.
Когда же, возвратившись в отечество, хотел я через несколько лет проверить свои ранние впечатления, мне жаль было расстаться с моими рыцарями, как с первыми созданиями юного воображения. Слишком много воспоминаний соединилось с ними, слишком много собственных чувств излилось в их речах и порывах; и чем менее находил я очарования в предметах, некогда меня ослеплявших, тем ближе лежало сердце к сему произведению моей молодости.
Прежде, нежели приступить к чтению «Битвы при Тивериаде», тебе необходимо должно бросить быстрый взгляд на происшествия того времени, чтобы познакомиться с лицами и ходом драмы.
Когда в исходе XI века крестоносцы довершили великие подвиги своего первого похода взятием Иерусалима, Готфрид был избран королем его. Но сей благочестивый витязь, совершив обет у Св. Гроба, никогда не хотел венчаться короною на тех местах, где страдал Спаситель: он только возложил на себя терновый венец его, и еще два года соединял на престоле смирение поклонника с величием царским.
Вместе с образованием королевства Иерусалимского, возникли три независимые области в Сирии. Сподвижники Готфрида, истощив на Западе свои силы, не довольствовались исполнением данного ими обета, и стали как бы на страже великой могилы в новых своих владениях. Первый Болдуин, брат Готфрида, утвердился на берегах Евфрата, в дальней Эдессе, и вслед за ним хитрый князь Тарента, Боэмунд, овладел Антиохиею, стоившею столько крови крестоносцам; и престарелый граф Раймонд предпочел своей Тулузе Трипольское поморье. Прочие великие бароны признали себя вассалами короля Иерусалимского, получив от него в удел все знаменитые города и замки Палестины.
Слишком рано скончался Готфрид, утвердивший своими законами сию новую для Востока феодальную систему. Кости его успокоились под освобожденною им Голгофою; а богатырский меч и шпоры доныне остались знамением рыцарства в Св. Земле, посвящая поздних поклонников в братство Св. Гроба, которое возникло в Иерусалиме вместе с двумя другими духовными орденами: Странноприимных и Храмовников. Но все три, движимые воинственным духом времени, скоро оставили мирное первобытное свое назначение, и сделались в битвах твердым оплотом Св. Града, пережив на Востоке владычество и славу крестоносцев!
Отважный брат Готфрида, Болдуин, призванный из Эдессы, принял бразды правления посреди беспрестанных войн, воздвигаемых на него соседними шейхами и калифами египетскими. С помощью пришельцев Запада завоевал он Акру и распространил свои пределы, утверждая мечем царство, основанное в краю чуждом. Но он первый обратил взоры на роскошный Египет, манивший к себе бедных королей иерусалимских и воинственных поклонников, корыстолюбие которых не могла удовлетворить Палестина, и первый проложил им пагубный путь чрез пустыню, где сам нашел себе могилу. Еще однажды, чрез столько веков, состязались дивные судьбы Палестины и Египта! Казалось, строгое запрещение, данное Израилю: не обращать взоров на Египет, откликнулось крестоносцам, и от него пришла кончина их царству.
В другой раз Эдесса дала своих графов на престол Иерусалимский в лице Болдуина Бургскаго, родственника умершего короля; поспешая на помощь к Антиохи, он был взят в плен сарацинами. Одно только блестящее завоевание Тира оружием дожа Венеции могло несколько поднять дух христиан во время заточения их государя. Возвратившись из плена, он видел слабость собственной и соседних держав на Востоке, и хотел упрочить благосостояние Иерусалима браком дочери Милизенды с престарелым графом Анжуйским, Фульком, родственником королей Франции; но краткое царствование Фулька протекло на поле битвы; и по смерти его, правительница Мелизенда осталась с двумя малолетними детьми, посреди внутренних раздоров сильных вассалов королевства и возрастающего могущества мусульман.
Князья их, племени турецкого, властвовали в Алеппо и Дамаске, втесняясь в сердце христианских областей и прерывая сообщения их крестоносных владетелей. Триполи, крепкий местным положением, на середине поморья Сирии, более других процветал под управлением своих Раймондов, когда Антиохия, беспрестанно враждующая с Алеппо, уже искала себе опоры в императорах греческих, а Эдесса, поставленная на грани христианства и как бы совершенно им забытая, держалась только мужеством своего графа Иосселина Куртенайского. Но сей рыцарь, поседевший в битвах, современник Готфрида, окончил грозное для сарацин поприще жизни, — и Эдесса пала при его юном сыне Иосселине, недостойном великого отца. Сильный султан Нуреддин, преемник Зенги, основавшего власть свою на бессилии халифата Багдадского, по долгой осаде взял приступом Эдессу; молодой граф ее исчез в темницах Алеппо, и крестоносцы, овладевшие Сирией во время ее междоусобий, уже не могли без помощи Запада противостать единодержавию Нуреддина.
Тогда подвигнулся Запад проповедью св. Бернарда. Император Конрад и король Людовик VII приняли от руки его крест, и вслед за ними весь цвет Европы устремился в Палестину. Но между рыцарями не было настоящего вождя, а христианские князья Сирии, движимые раздором, старались каждый привлечь к себе воинственных пришельцев, и Раймонд Антиохийский долго отклонял короля Франции от Иерусалима. Тщетною осадою Дамаска кончился второй поход сей, истощивший Европу и охладивший на время страсть ее к крестовым битвам. Цари, искавшие побед, посетили поклонниками св. места и предали Иерусалим его судьбе.
К счастью Св. Града, в обстоятельствах столь тяжких возмужал сын Мелизенды, Болдуин III, и в юные годы явил в себе образец рыцарей прежних лет. Вместе с ним поднялись на время падшие надежды Св. Земли; победоносное оружие христиан распространилось опять в концы Сирии, и самый Аскалон, сей твердый оплот Египта, пал к ногам завоевателя. Пользуясь уважением своих вассалов и соседей, он один мог противоборствовать Нуреддину; но яд мусульманский преждевременно пресек жизнь Болдуина. Наследник его, Алмерик, ослепленный победами брата, предался вполне духу завоеваний, и по примеру первого Болдуина, обратив взоры на Египет, истощил в трех нещастных походах силы государства и навсегда низвергнул благосостояние, возникшее при его предместнике. Ранняя смерть положила конец его замыслам, и царство с того времени уже не восставало.
Частная вражда двух визирей последнего калифа Фатимитов, попеременно призывая в Египет оружие франков и сарацин, возбудило между ними ту жестокую борьбу, которая кончилась только падением первых. Султан Нурредин, видя слабость Египта, не оставил случая овладеть им во имя ничтожных калифов Багдада; и юный Саладин, уже ознаменовавший в битвах свой необычайный гений, получив правление Египта, пресек и самый род Фатимитов, столь долго враждебный владыкам Багдада. Но он сам слишком чувствовал преимущество своего гения, чтобы уступить кому-либо плоды собственных успехов, и слабый сын Нурредина принужден был отдать ему Алеппо и Дамаск. Таким образом Сирия и Египет составили одну державу, грозную для королевства христианского, которое только держалось до совершения сих великих переворотов.
Последние годы его были одним только долгим изнеможением умирающего. Болезненный Болдуин IV принял потрясенный престол отца своего, Альмерика, и, гнетомый тяжким недугом, отдал бразды правления мужественному графу Трипольскому, Раймонду, сохранив для себя один только призрак королевской власти. Но сколь ни был счастлив выбор правителя, он возбудил негодование вассалов королевства, которые не хотели повиноваться чуждому им графу, и сия ненависть была причиною обвинения его в тайном союзе с Саладином. Сильнейшими врагами восстали на Раймонда католический патриарх Ираклий, великий магистр Храмовников и Сивилла, гордая дочь Альмерика. По смерти первого супруга своего, герцога Монфератского, она вступила в брак с слабым Лузиньяном, графом Яффским, и когда Болдуин, признавший королем ее малолетнего сына, Болдуина V, скончался в одно время с отроком, то начались раздоры о наследстве. Сивилла, ослепленная любовью, созвала Храмовников, и патриарх тайно венчал Лузиньяна, которому суждено было пережить свое царство, 88 лет державшееся в Палестине.
Грустную картину представлял тогда Иерусалим; и красноречивый Вильгельм, архиепископ Тира, летописец крестовых походов, которых в последствии был сам проповедником, бросает здесь перо свое, бессильное описать падение Св. Града. Мудрый граф Трипольский еще до смерти Болдуина удалился в свои Галилейские пределы, чтобы избежать соперничества с завистливым Лузиньяном. Сильные вассалы, не уважая короля своего, недавно вышедшего из их рядов, рассеялись по замкам, позволяя себе безнаказанно всякого рода беспорядки. Старший из них, Ринальд Шатильон, был некогда супругом княгини Антихийской, Констанции, управлял княжеством во время малолетства Боумэнда, и взятый в плен сарацинами, получил по своем освобождении замок Карак на Мертвом море, где вместе с великим магистром Храмовников грабил караваны мусульман, шедших в Мекку. Тщетно король искал усмирить грабежи сии, и тщетно грозил за них Саладин: они навлекли наконец его мщение, и последняя война была им объявлена Иерусалиму.
Однако же все вассалы королевства и даже союзные властители Триполи и Антохии, как бы предчувствуя падение Сиона, стеклись к его защите, чтобы не выдать без последних усилий святыни искупленной потоками крови их предков; но феодальныя вражды вместе с ними водворились в Иерусалиме и наполнили его пагубными междоусобиями. Самые рыцари духовных орденов ратовали междоусобно, и Странноприимные преследовали стрелами каноников Гроба во внутренность святилища. Начались совещания о походе. Отвага и беспечность, свойственные витязям того века, влекли их на встречу Султана к озеру Тивериадскому; один только Раймонд советовал ожидать неприятелей под стенами Иерусалима, дабы истощить их силы в тщетной осаде; но совет сей возбудил общее подозрение; враги графа все против него восстали, и судьба Иерусалима была решена безрассудным порывом идти к Тивериаде. Королева Сивилла осталась защищать город. Тридцать тысяч воинов, вся надежда христианского Востока, двинулись в Галилею; но они были только горстью в сравнении несметных полчищ султана, которые окружили их в безводных пустынях. Два дня кипела жестокая битва, какой еще не видела Палестина, и положила в ней конец владычеству крестоносцев. — Храмовники и Странноприимные были почти все истреблены; Король, Шатильон и другие вассалы взяты в плен; князь Боэмунд бежал в Антохию; граф Трипольский заключился в стенах Тивериады и там погиб; но — что всего ужаснее поразило витязей Креста и весь Запад — честное древо Креста досталось в руки Саладина…. Скоро сдался ему Иерусалим.
Сие мгновение, столь горькое для всего христианства, хотел я изобразить в драматической картине, и почерпнул дух и характеры того века из современных летописей, известных под общим именем: Gesta dei per Francos (дела Божия через франков). Не частные страсти, горевшие в груди крестоносцев, которые могли сделать каждого из них лицом трагическим, были моим предметом, нет; но падение целого царства, созданного благочестивым порывом всего Запада. Я хотел изобразить картину того века и края, сокрушенного в лице их любимой мечты, их высокого идеала. Я видел только пред собою великую судьбу Иерусалима, как бы религию всего Запада, и герои того времени тогда только подымались предо мною, когда их собственная участь мешалась с участию Св. Града, подобно как в обширном зареве одни только близкие к пожару предметы выходят из мрака, а прочие скользят как тени…
Если спросить меня, кто герой драмы: Пустынник или Раймонд? Я скажу в ответ: Иерусалим. Если спросят: какая же ее завязка? Я буду отвечать: опасность Иерусалима. На него одного обращен весь интерес драмы; он один связывает собою все её разнородные части, — и хотя предмет сей кажется отвлеченным, но так сильно тревожил сердца рыцарей Иерусалима, что сам он казался действующим лицеем того века, и судьба его предстала мне в летописях, как бы облеченная образом человеческим.
Но Пустынник и Раймонд, два первые лица драмы и более других обрисованные, представляют собою две сильнейшие страсти того века, как бы два огромные рычага, двигавшие весь Запад. В первом изобразил я пламенный дух веры, которым горела в те дни юная Европа, совершал подвиги, выступающие из хода дел человеческих. Я воскресил в нем графа Эдесского, скончавшегося в тюрьмах Алеппо, как представителя четвертой державы в Палестине, и позволил себе отступить несколько от летописей, хотя и без анахронизма, чтобы положить на него в пустыне отпечаток другого мира.
На Раймонда излил я дух рыцарства того времени, сей дивный луч, вызвавший из мрака Средних веков несколько идеалов человеческого совершенства, подобных оазисам в пустыне. Я не хотел унизить в нем какою-либо страстью сего чистого влечения. Есть возраст в жизни, когда молодость и любовь, встречаясь в нашем сердце, делают каждого юношу рыцарем и дают ему все романтические оттенки сего идеального характера; но сохранить в поздних летах, и независимо от посторонних причин, всю пылкость воображения и чистое самоотвержение юноши, не смотря на все разочарования жизни и людей — вот истинный характер рыцарства, изменяющий нам по мере охлаждения крови: и сей характер искал я отчасти начертать в Раймонде.
Изабелла и Манфред, лица исторические, стоят уже во втором плане картины и дополняют ее красками любви, сею отличительною принадлежностью их времени; но не на них обращен интерес драмы, и потому любовь их не является страстью, а только мечтательностью двух юных сердец, упоенных внутренним сознанием взаимного чувства, под роскошью восточного неба.
Гордость королевы, правившей всем государством, слабость и подозрительность короля, бывшие виною его падения, наследственное в роде Антихийском пронырство Боэмунда, непокорный дух Шатильона и наконец надменный и упорный нрав великого магистра Храмовников почерпнуты из истории и обозначены только очерками в картине, в объеме коей я хотел вместить всю Палестину в последний год ее, начиная от Мертвого моря, где возгорелась война разбоями Шатильона, и до моря Галилейского, где решилась участь Иерусалима в конечном поражении крестоносцев. Между сими двумя гранями моей драмы я постепенно желал открывать внутренний быт Иерусалима, с тайными и явными причинами его падения, — приводя зрителя на площадь народную, и во внутренность покоев королевских, и в залу совета, чтобы показать прежде разрушения царства при Тивериаде, как оно все созрело раздорами к исполнению судьбы своей.
Еще одно лицо, чуждое Палестине, является в драме: это богомолец, владетельный граф Фландрский; он послан Папою, чтобы омыть грехи свои в крови неверных, и он же, свидетель раздоров и пораженья, должен принести Папе горькую весть о падении Иерусалима; — представляя характер державного поклонника, одну из разительных красок времени, он соединяет собою рыцарский Запад и Восток.
Но царство рушится, и частью объяснены внутренние причины его разрушения: какая же наружная сила дала ему последний удар, рассыпавший готовое к падению?
Воинственный фанатизм мусульман нанес удар сей, и я должен был олицетворить его, поставив однако же вне драмы, чтобы не отвлекать к нему внимания, и выбрал яркие черты его в ассасинах и дервише. Пример секты измаильтян, единственный в летописях, слишком разительно рисует нравы Востока магометанского, чтобы быть выпущенным из объема картины.
На Ливане поселился владыка или старец гор. Там умел он образовать вокруг себя толпу отчаянных юношей, которых рассылал с кинжалами убивать опасных ему князей христианских и магометанских. Он усыплял сих юношей соком травы ассасы, от которой и получили название ассасинов, и переносил сонных в очаровательный сад, где посреди чувственных наслаждений принимали они его кровавые веления, и, мечтая быть в раю, слепо их исполняли. При имени ассасинов трепетали крестоносные владетели, и столь глубоко вкоренился страх сей, что самое их имя обратилось в глагол на языке франков, выражающий убийство. Отец графа Трипольского, Раймонд, был убит ими в храме, и я позволил себе, для полноты картины, обратить на сына опасность, коей не избежал отец.
Другое лицо, дервиш, является в виде того грозного предопределения, пред коим смиряются мусульмане. Чуждый всему ходу драмы, поет он в начале и в конце ее отвлеченные стихи из Корана, которых строфы слышатся в громе падающего царства. Но шлем Раймонда, несомый им на копье, дико выдвигает его наперед картины разрушения, как бы самый меч Саладина, поразивший царство.
30 ноября 1833 года.
Действующие лица:
Гвидон Лузиньян — король Иерусалимский.
Сивилла — его супруга, королева, дочь Альмерика.
Изабелла — сестра её.
Раймонд — граф Трипольский.
Боэмунд — князь Антиохийский.
Йосселин — пустынник, бывший граф Эдесский.
Ринальд Шатильон — владетель Карака.
Манфред Торон — рыцарь, жених Изабеллы.
Гарньер — Великий магистр странноприимных воинов (госпитальеров).
Отто — Великий магистр храмовников.
Приор Святого Гроба.
Филипп — западный богомолец, граф Фландрский.
Шейх Салех.
Ассасины горного владыки:
Али.
Сеид
Ибрагим — купец.
Муса — паломник, странник-богомолец.
Дервиш.
Рыцарь Гроба.
Вождь каравана.
Рыцари, стража, монахи, народ, арабы, купцы и богомольцы из Мекки.
Вождь каравана
(поёт)
Встань, верблюд! Встань, верблюд!
Твои очи голубые,
Блеск ланит, как солнца луч,
Речь быстрей весенних туч.
Твои братья удалые,
Крепки пищею степной,
Все в пустыне с караваном,
Мягкий горб твой мне диваном,
Мех наполню мой водой,
Я к устам примкну его.
Хайт, хайт, хайт!
Не дремли ночной порою,
Ловко сядь и правь уздою.
Я, как ветер, потеку.
Ибрагим
(в сторону, к ушедшей за сцену голове каравана)
Эй, шейх Дауд, останови верблюдов!
Переночуем здесь, сними с них вьюки
И по степи пусти.
Муса.
Смотри, шейх Салех,
Под тенью свежих пальм прорыт колодец, —
Для каравана клад!
Шейх Салех.
Благой Алла
Для путников послал в пустыне воды…
Ибрагим.
Расстелем здесь ковры, рабы и жёны
Останутся при вьюках.
(Ложится в тени пальм).
Муса.
Чей же замок
Стоит на скалах сих?
Шейх Салех.
Неверным псам
Принадлежит Карак, — я с караваном
Не раз уж мимо проходил.
Ибрагим.
Не лучше ль
Сей замок миновать, — боюсь неверных,
Они ведь хищники!
Шейх Салех.
Чего ж бояться?
У нас Салах-ад-Диновы фирманы,
И христиане с ним в миру.
Ибрагим.
Всё так,
Но право, лучше не искать беды
И хищников не искушать богатством.
Муса.
Смотри, как наш встревожился купец!
Эй, Ибрагим, мешки твои полны!
Вот я — так налегке собрался в Мекку,
Пускай ограбят — нечего им взять!
Ты знаешь, что сказал певец Востока:
«Как тень твоя тобой играет —
Богатство так твой дух томит!
Беги за ним, — и убегает,
Но отвернись, — и вслед бежит»!
Ибрагим.
Мусса, о нет! Дадут не вирши злато,
В недобрый час оставил я аль-Шам!
Куда ни оглянись, всё замки, башни!
Наслал врагов Алла на наши горы!
Шейх Салех.
Зачем же ропщешь? Не Алла, а мы
Виной всех зол! Когда бы наши предки
Родимый край оружьем отстояли,
Тогда б Аллу потомки не винили!
Ибрагим.
Но кто же мог их удержать, шейх Салех?
Они нахлынули все на аль Кадс,
Как клубы разметённого песку,
Отцы, сражаясь, пали, — мы же терпим
Уж с лишком восемьдесят лет их иго.
Шейх Салех.
Утешься, близок час. Салах-ад-Дин,
Эмир благой аль Масра и аль Шама,
Дыханьем бури их сотрёт в пустыне.
Муса.
У нас в Наталии разнёсся слух
О слабости неверных, — говорят,
Их дух и нравы здесь переродились,
Меж ними распря и вражда…
Ибрагим.
Тем хуже,
Для нас тем хуже, если нет главы,
Никто их грабежей не остановит.
Нет, я спокойно не засну.
Шейх Салех.
И полно,
Товарищ Ибрагим, как вещий ворон,
Беды не накликай, ты знаешь сам,
Чему уж быть — того не миновать!
Муса.
Но вот и дервиш наш, пути искатель!
(Тихонько посмеивается).
Шейх Салех.
Не смейся, он хаджи! Семь раз был в Мекке
И пред благим лицом Пророка, — свят!
Дервиш
(кружится и поёт)
Аллах дает нам ночь и день,
Чтоб прославлять его делами;
Светило дня, — его лишь тень, —
Виновных обличит лучами.
Аллах керим! Аллах керим (Бог щедр)!
Пред ним стоит Пророк в мольбах,
И гром, готовый к пораженью,
Он удержал в его руках, —
Не искушай его терпенье!
Аллах керим! Аллах керим!
Муса.
Блаженный странничек!
Шейх Салех.
Отмечен Богом!
Ибрагим.
Теперь очами, верно, созерцает
Аллу!
Шейх Салех.
Не нарушай святых видений!
Дервиш
(поёт)
Здесь время на земле дано
Для покаянья человеку.
Страшитесь, улетит оно,
Спешите с милостыней в Мекку!
Аллах керим! Аллах керим!
Невольники
(вбегая)
Неверные, неверные! Разбой!
Ибрагим.
О, караван мой!
Невольники.
Грабят назареи!
Шейх Салех.
Возьмём оружие!
Муса.
Спасёмся бегством!
Дервиш
(кружится и поёт)
Лик обрати свой к Каабе,
Молись и будь готов! Кто знает,
Что тайный рок судил тебе?
Счастлив, кто смело рок встречает!
Аллах керим! Аллах керим!
Ринальд.
Хватайте всё, ведите жён в мой замок!
Великий магистр.
Храмовники, неверных не щадите!
Ринальд.
Не ждали мы сегодня каравана!
Великий магистр.
Господь добычею нас наградил.
Дервиш
(кружится и поёт)
Спасенным — рай, погибшим — ад!
Сыны земные, трепещите, —
Там все деянья обличат;
Грехи раскаяньем сотрите!
Аллах керим! Аллах керим!
Великий магистр.
Как? И сей демон в песнях учит нас!
Ты слышал ли безумного, Ринальд?
По милости Всевышнего, — я сам
Магистр храмовников и лучше знаю,
Что зло, и что добро неверных всех
Губить!
Ринальд.
Он ранил рыцаря!
Великий магистр.
Ловите!
Ринальд.
Смотри, как быстр, все рыцари отстали,
Всё дальше в степь!
Великий магистр.
Проклятье сему званью!
Ринальд.
Когда мы истребим всех агарян?
Великий магистр.
Пойдём же, Шатильон, делиться в замок.
Ринальд.
Я вижу рыцаря, он скачет к нам.
Великий магистр.
Наверно, с просьбою от короля
Не грабить караванов?
Ринальд.
Я уж много
Принял таких гонцов от Лузиньяна!
Пусть нам твердят о мире с Саладином,
А мы своё! И что за мир с неверным?
Манфред
(входя)
Глава храмовников, благослови.
Приветствую Ринальда Шатильона.
Ринальд.
Манфред Торон, мы рады посещенью.
Моим будь гостем в областях Карака,
Последуй в замок.
Манфред.
Рыцари, постойте,
Я вестником сюда от короля.
Великий магистр.
Скажи, что ж нового в Иерусалиме.
Манфред.
Султан прислал посольство к королю,
Грозит, когда не прекратим разбоев
И расхищения мекканских караванов…
Грозит падением Иерусалиму.
Великий магистр.
Безумный! Ненавистью ослеплён
И в ярости угроз своих не помнит!
Как мысль сия могла вгнездиться в сердце
Неверному? Мы живы… Он грозит…
Я с орденом один его попру!
Манфред.
Тебя ж, Ринальд, он лично ненавидит
И требовал, что б выдали ему.
Ты богомольцев на дороге в Мекку
Разграбил караван, — и он поклялся
Брадой Пророка своего отмстить!
Ринальд.
Легко сказать, но трудно исполненье!
Я не страшусь его, мой замок крепок.
Манфред.
Меня прислал король наш объявить
Свою вам волю: он давно уж ждёт
Тебя, главу храмовников в Солим!
Великий магистр.
И вот ответ Великого магистра:
Отто, глава храмовников, зависит
От Бога и наместника его —
От папы, орден короля не знает,
Я здесь гощу у друга Шатильона,
Когда мне вздумается, возвращусь.
Манфред.
Глава храмовников, не мне судить
Твои поступки. Я молчу. Ринальд,
Король велит оставить грабежи!
Ринальд.
Пусть силою велик! В Антиохии
Я князем был и не привык нужду знать.
Супруг Констанции остался тем же,
Хотя и отдал трон свой Боэмунду.
Неужто думают: я здесь богат
Бесплодием сих диких берегов?
Сокровища Содома в Мёртвом море
Я не нашёл, мне нужно пропитанье,
Сбираю подать с караванов в Мекку.
Манфред.
Сейчас я видел, как сбираешь подать!
Ринальд.
Что в руки Бог даёт, не отвергаю,
За всё я дам ответ, но Лузиньян,
Которого на трон дочь Альмерика
Любовью возвела, давно ль так горд?
Великий магистр.
Я дух и речи узнаю Раймонда!
Граф Триполийский правит Лузиньяном,
Он управлял при слабом Болдуине
И, ослеплённый честолюбьем, хочет
Нас возвратить ко временам Готфрида,
Мы рог его сотрём!
Манфред.
Я только вестник,
Скажите ж мне последний ваш ответ.
Великий магистр.
Вот он: при первом слухе о войне
И об опасности Иерусалиму
Мы первые с оружием в руках,
Но в мире знаем лишь самих себя!
Манфред.
Итак, я оставляю вас.
Ринальд.
Нет, рыцарь,
Не отпущу тебя без угощенья.
Вот замок мой, там отдохнёшь с пути.
Сеид.
Али, здесь отдохнём, уж недалече
Эль-Кадс.
Али.
Нет, друг Сеид, зачем нам отдых?
Мне дорог каждый миг, горю желаньем
Исполнить в подвиге святую волю
Владыки гор: мы отдохнём в раю.
Сеид.
Али отраден рай, но и земля
Манит к себе в последние мгновенья,
Которые осталось нам дожить.
А мы на смерть идём… Убив Раймонда,
Погибнем сами.
Али.
Друг, что жизнь земная
В сравненье с той, которая в раю?
Я ласки дев земных все променяю,
Все за улыбку гурии небесной!
И я вкушал восторг сей, — я уж пил
В объятьях гурии всю негу рая!
Владыка гор, наш дивный повелитель
Призвал меня в чертог. «Али — сказал он —
Ты мне понравился, увидишь рай»!
Я бросился к святым ногам пророка,
Обнял их с трепетом, он подал чашу.
«Прими и пей»! Я пил, нет, не земной
Напиток пенился в сей дивной чаше!
Для смертного он слишком был силён,
Я пал без чувств, очнулся. Где ж? В раю!
Прохладой веяло от древ Эдема,
Цветы роскошные благоухали,
И птицы райские сливали песнь
С журчаньем сладостным небесных вод,
И чернооких, светлых гурий рой
Меня крылатой облетал толпою.
Одна с улыбкой розу подала,
Сама ж — свежее розы Гюлистана,
Скромна, как в раковине спящий перл!
Я обнял гурию, и я сгорел!
Тогда предстал наш горный повелитель
В величье неземном, лицо — как утро,
Глаза — огонь. «Клянёшься ли, Али,
Мою исполнить волю»? Я поклялся.
«Возьми кинжал, иди, убей Раймонда»!
И вновь забылся я, но вдруг проснулся…
Ах!.. На земле! С тех пор она постыла!..
Сеид.
Ты райской памятью вновь оживил
Мой падший дух, заранее я сам
Вкусил его восторг, и повелитель
Сказал, вручая мне кинжал: "Сеид,
В стенах аль-Кадса есть граф Триполийский
Раймонд, иди, пронзи его кинжалом!
Когда ж убьёшь, скажи: «Владыка гор
Сразил его по просьбе Лузиньяна»!
Одна лишь мысль моё смущает сердце:
Как может наш владыка исполнять
Желания эмира назареев?
Али.
Не рассуждай, но действуй, он пророк!
Ему неверные все ненавистны,
Он уважает доблести Раймонда
И дарит смерть ему, но к Лузиньяну
С презрением относится, вину
Умышленно и на него слагает.
Что бы разжечь раздор в их государстве!
Сеид.
Согласен я с тобой, мы уж так близко,
Что время нам подумать и о средствах
Для достиженья цели.
Али.
Этот Раймонд
Богатый храм нередко посещает,
Где Сын Марии некогда лежал.
Мы скажемся друзьями их Пророка,
Там под названьем сим нам вход везде открыт.
Сеид.
Я вижу путника, сюда он мчится.
Али.
Вот случай вместе с ним взойти в аль-Кадс.
Сеид, в речах будь осторожен.
Странник,
Приветствуем тебя. Куда идёшь?
Граф Фландрский.
Мир вам! Как видите, я тороплюсь
В Иерусалим, одна для нас дорога.
Али.
Итак, сопутствуй нам.
Граф Фландрский.
Тем легче путь.
Сеид.
Твои одежды — платье чужеземца,
Ты, верно, к нам из-за моря прибыл.
Оттуда, где садится Солнце?
Граф Фландрский.
Точно.
Али.
Ты мрачен, путник, и не разговорчив,
Не знаю, как на западе, а здесь
В гостиницах молчанье — добродетель,
Там нужен странникам покой, в пути же
Товарищей общение мы ценим.
Граф Фландрский.
Для покаянья переплыл я море.
Сеид.
Но, путник, облегчи рассказом грудь,
Ты не видал, как с нашего Ливана
Ручьи прохладные бегут. И грусть
Так из души речами изольётся.
Граф Фландрский.
Готов излиться скоро я слезами!
Али.
Какое ж преступленье на душе?
Граф Фландрский.
Один Господь в людском всё видит сердце,
И Он меня послал виденьем в Рим,
На покаянную мольбу ответив.
Как бы один из черни, в дивном Риме
У ног святейшего владыки Папы
Я отпущения просил грехов.
В Иерусалим он мне велел идти
Неверных кровью выкупить спасенье.
Сеид.
Но разве может так прощать грехи
Ваш Папа?
Граф Фландрский.
Что я слышу? Ты еретик?
Неверный или грек?
Али.
Прости ему.
Есть среди нас, клянусь, магометане,
А кто-то маронит, который знает
И верен патриарху одному
Иерусалимскому.
Граф Фландрский.
Он маронит?
А ты?
Али.
Из правоверных сей земли,
Смиренный раб Господень. Ты неверных,
Наверно, ищешь, что бы кровью их
Смыть грязь греха, мы этого же ищем.
Но будем ли друг друга убивать?
Я вижу, утомился ты с дороги…
В обитель мы идём на поклоненье!
Граф Фландрский.
Немедля в путь!
Манфред.
Я путник запоздалый,
Ночлег ищу в пустыне Энгадийской;
Дай отдохнуть, прими под мирный кров.
Пустынник.
Приветствую тебя, могучий рыцарь,
Вертеп мой дик, но ты найдёшь в нём отдых.
Манфред.
Я не один, ты слышишь, конь мой ржёт…
Могу ли позабыть о ратном друге?
Прими же всадника с его конём!
Пустынник.
Приму, счастливый милует животных!
Мне нравится привязанность к коню…
Я сам был всадником! Но успокойся,
В расщелине скалы есть корм и место.
(Уходит).
Манфред.
Осанка, поступь, вид величьем дышат,
И в старости — остаток красоты!
Ужель простой отшельник!
Пустынник
(входя)
Не заботься,
Твой отдыхает конь, теперь, мой сын,
Оставь копьё и щит, здесь безопасно!
А я, чем Бог послал, тем угощу…
Садись же, странник, и вкуси с молитвой.
(Приносит хлеб).
Манфред.
Скажи, святой отец, давно ли ты
Уединился в мрачном сём вертепе?
Пустынник.
Давно, о юноша, уж много лет
Я здесь спасаюсь.
Манфред.
Так! И не тоскуешь?
Пустынник.
Сын мой! Я много жил, мне свет постыл уж.
Я видел блеск земной, им ослеплялся.
Настали бедствия, и я прозрел!
Что наша жизнь? Лишь суета! Что слава?
Ничтожный гул! А счастье? Ложный призрак.
Когда бушует страсть в младой груди,
Одна любовь когда душой владеет…
Но ты смутился?
Манфред
(краснея)
Старец, продолжай!
Пустынник.
Нет, мы не счастливы в пылу страстей,
Тогда так много чувств волнует грудь…
Вражда и зависть, гордость, честолюбье
И жажда грешная всех наслаждений
Обуревают дух! И, смертный, вечно
В беспамятстве и вне себя, не может
Назвать подобье этой жизни жизнью!..
Но ты вздохнул?! Придёт твоя пора,
И ты, подобно мне, остынешь к миру,
В приюте тихом вникнешь сам в себя,
И, вспоминая жизнь свою, в ином
Раскаешься, в другой — восславишь Бога!
Манфред.
Правдива речь твоя, во цвете лет
Я часто чувствую в своей душе
Тоску и мрак, и жизни пустоту…
Но я вновь оживаю, и надежды
Опять вливаются в младое сердце
При виде той, которую люблю…
Пустынник.
Мечты! Мечты!.. Но я сам молод был,
В тебе, мой гость, люблю я откровенность,
Грудь облегчи рассказами о милой.
Скажи мне, кто она?
Манфред.
Царевна родом.
Пустынник.
Высоко, сын мой, устремил ты взоры!
Не знаю, отчего черты твои
Знакомы мне, хотя и в первый раз
Тебя здесь вижу. Долго я смотрел,
Припоминал все лица и не вспомнил.
Скажи мне имя.
Манфред.
Я Манфред Торон.
Пустынник
(вставая)
Не сын ли коннетабля?
Манфред.
Сын его.
Пустынник
(обнимая)
Приди ж ко мне, мой друг, приди в объятья,
Теперь я вспомнил сходство и узнал,
Мой сын, с твоим отцом мы дружно жили…
Скажи мне, жив ли он.
Манфред.
Его уж нет.
Пустынник
(со слезами)
Господь его да упокоит душу!
Манфред.
Ты плачешь?
Пустынник.
Ах, ещё я на земле!
Земное иногда одолевает!
Я не могу забыть моих друзей!
Давно я имел вестей от мира…
Скажи мне, рыцарь, что с Иерусалимом.
В защитниках его всё тот ли дух?
Кто жив, и кто убит рукой неверных?
Кто царствует?.. При мне был Альмерик.
Манфред.
Король наш Лузиньян Гвидон…
Пустынник.
Гвидон!
Что слышу? Где ж потомки Болдуинов?..
Манфред.
Исчезли все! Четвёртый Болдуин,
Наследник Альмерика, уж в могиле,
Он преждевременно убит болезнью,
И вслед за ним младенец Болдуин.
Пустынник.
Но разве нет в Европе государей,
Что бы вступить на трон Иерусалима?
Манфред.
Европа к нам давно уж охладела!
Второй поход несчастных крестоносцев
На западе страсть к битвам потушил.
Пустынник.
О, малодушные!.. Но разве нет
Других князей и графов в Палестине?
Манфред.
Князь Боэмунд Антиохийский молод,
Граф Триполийский, доблестный Раймонд
Один бы мог нам заменить Готфрида,
Ему все преданы… Но по наследству
Дочь Альмерика приняла престол
И выбрала супругом Лузиньяна.
Пустынник.
Я Лузиньяна знал, он слаб, ничтожен…
Скажи, как царствует?
Манфред.
Внутри раздоры,
Извне война!
Пустынник.
О Боже! И твой град,
Иерусалим, твой град святой падёт!
Манфред.
Ему грозит неверный Саладин,
Закоренелый враг душ христианских.
Он нам страшней султана Нурэддина!
Ты побледнел, отец?
Пустынник.
Какое имя
Ты произнёс! Эдесса, ах, Эдесса!
Вся вотчина моя погибла с ним!..
Манфред.
Ты был свидетелем её паденья?
Пустынник.
О, на кого покинул ты Эдессу,
Великий Йосселин, ты был щитом
Отечества! Твой недостойный сын
Среди забав и наслаждений внял
Весть горькую о взятии столицы!
Свирепый Нурэддин град истребил
Мечом и пламенем и удалился.
Тогда лишь в нём проснулся дух отца —
Но поздно!.. Он собрал войска снова
В руинах обгорелых поселился,
Обнёс стеною град, созвал бежавших,
Как буря, Нурэддин нахлынул вновь,
Град осадил, мы днём и ночью бились,
Все жёны, дети на стенах, но голод
Нас победил. В глухую ночь с родными
Мы ринулись из врат в толпу врагов…
Одни спаслись, но многие погибли,
И так Эдесса пала… навсегда…
Манфред.
Эдессе мир и праху Йосселинов.
Пустынник.
Но день погас, нам время отдыхать,
А завтра в дальний путь я собираюсь.
Манфред.
Куда?
Пустынник.
В Иерусалим. Хочу мольбами
Раздоры укротить, примером бедствий
Смирить сердца и раз ещё созвать
К спасению креста всех крестоносцев.
Манфред.
Пойдём же вместе.
Пустынник.
Нет, ты на коне,
А я своей дорогой: но ложись
И сотвори молитву, засыпая.
Да охранит Господь в ночное время!
Манфред
(поёт и играет на гитаре серенаду)
Ночная мгла
Град облекла,
Безмолвие в стенах Сиона,
В святой тиши журчат струи
Плачевного ручья Кедрона.
И в царстве сна встает луна —
Пустынница полей эфира,
Как тень бледна, как смерть хладна,
Бесстрастный гость ночного мира.
Когда любовь
Волнует кровь,
Луна все тайны принимает
Под кров лучей, доверься ей,
Она красе не изменяет!..
Восстань от сна,
Узнай меня!
О Изабелла, пред тобою
Твой друг Торон! На свой балкон
Под лёгкой выйди епанчою!
Изабелла
(выходит на балкон)
Мне слышался приветный звук гитары,
Знакомый голос поразил мой слух…
Быть может, сна мечтанье?..
Манфред.
Изабелла!
Изабелла.
Манфред! Манфред! Ты здесь! Ты вновь со мной.
Манфред.
О, для чего ревнивые перила
Не позволяют мне прижать тебя к груди
Так пламенно?! Так нежно!..
Изабелла.
Верный рыцарь!
Когда бы знал ты, сколько я страдала
В часы разлуки! Ты давно ль Солиме?
Манфред.
«Давно ль»? Какой вопрос!
Изабелла.
Прости сомненье…
Так долго я ждала! Но грусть разлуки
Любовь мою… когда лишь это можно,
Возожгла ещё сильнее.
Манфред.
Изабелла!
Не отвечаю я… Но эти слёзы
Пусть выскажут всё, что в моей груди.
Они из сердца, так, — они избыток
Любви и счастья!.. В данное мгновенье
Я бы желал забыть весь мир, что б ты
Была бы в нём единственным созданьем,
Всё наполняющим…
Изабелла.
Мой милый рыцарь,
О если бы отрадные мечты
В существенности нам не изменяли —
Какой бы мир волшебный мы создали!..
Но ах! Желаний юных, пылких, нежных
Судьба железная не постигает!
Манфред.
Судьба! Судьба! Зачем не в силах смертный
Преодолеть, разбить твои оковы?
И оживив твой скрытый, грозный призрак,
Облечь его в плоть смертную, облечь,
Что бы сразить однажды навсегда!
Изабелла.
Твой мощный дух в волненье!
Манфред.
Изабелла!
Могу ли вспомнить царский сан твой, вспомнить,
Кто я? Кто ты? Какая даль меж нами!
И быть спокойным?
Изабелла.
Друг! Ты вспомнил всё,
Одно лишь позабыл: любовь! Любовь!
Которая одна сближает всё!
Манфред.
Любовь! Я верю, так, я верю ей!
Но к ней холодный мир так недоверчив!
Твоей любви, слёз, вздохов не поймут!
Не забывай, твоей руки уж ищет
Князь Боэмунд Атиохийский!
Изабелла.
Торон!
Мне оскорбительно твоё сомненье!
Сам не забудь, что стоит царский сан,
Источник всех твоих страданий дивных,
Что б властвовать, а не повиноваться!
Манфред
(бросаясь на колени)
Прости, прости, здесь повергаюсь я
К твоим ногам! Я узнаю царевну
И, вместе с ней, мою же Изабеллу!
Изабелла.
Я всё забыла, встань! Но для чего ж
Ты отравляешь сам минуты счастья?
Они так редки и непостоянны!
Зачем сбираешь тучи над главой
Ещё невидные на небосклоне?
Взгляни, как всё вокруг нас безмятежно,
Всё спит, из сердца вытеснив заботы.
Ах, так и ты спокоен будь, любезный!
Глотай прохладу сей волшебной ночи,
Очаровательна в беседе с милым
Природа, и пустынная Луна
Невольно в нас вселяет откровенность.
Будь весел, друг!
Манфред.
Чьё горе не развеешь
Речами сладкими, о Изабелла?
Изабелла.
Как я люблю в тиши ночной журчанье
Весенних вод прохладного Кедрона!
Он в знойный шумный день не слышен…
Манфред.
Так
И обо мне, быть может, не услышат?
Изабелла.
Опять грустишь! Не знаю, отчего
Тебя к унынию располагает
Такая ночь? Я ж от неё в восторге!
Взгляни: луною осветилась башня
Давида — и одна встаёт из мрака,
Огромная, как страж Иерусалима!
Манфред.
Да будет вечною ему защитой!
Изабелла.
А там, вдали, пылает минарет
Мечети над развалинами храма…
Манфред
(отстранённо)
Когда ж неверных кровью меч упьётся?
Изабелла.
Не минарет, а главка золотая.
А вон там высится ещё иглой
Молельни достославного Омара
Таинственная башня, будто бы
Указывая всем на храм святой
Господнего, как говорится, гроба
С немым укором в мрачном восхищенье.
Так поникает спорящий крикливый
Пред очевидной истиной.
Манфред.
Да, правда!
Изабелла.
А вот ещё оливковые рощи.
Манфред.
Молчат листы!
Изабелла.
Но ты задумчив, друг…
И в звёздном небе утонули взоры?!
Ты видишь ли на севере семь звёзд,
Всегда блистающих и неусыпных?
Я их тебе залогом отдаю
Моей любви! Когда опять разлука
Обременит печалью нам сердца,
И, одинокий, эту ночь ты вспомнишь, —
Тогда взгляни приветно (с улыбкой) на семь звёзд
И думай: верный друг мой в то ж мгновенье
На мирное созвездие глядит.
Манфред.
Я на щите моём изображу
Семь звёзд, я врежу их так глубоко,
Как в сердце мне твои слова проникли!
Голос за сценой.
Злодей!
Изабелла.
Беги, спасайся, мы открыты!
(Убегает в дом).
Князь Боэмунд.
Ты здесь, коварный хищник! Соблазнитель!
Изнеженный любовник робких дев!
Здесь я застал тебя, — ты ляжешь здесь!
Сражайся! Где твой меч?
Манфред
(обнажая меч)
Князь Боэмунд,
Ты кровью мне заплатишь за обиду!
Князь Боэмунд.
Давно я жажду уж твоей!
Манфред.
Утихни,
И лучше направляй свои удары.
В. м. гостеприимных.
Мне слышался клинков лязг! Что я вижу?
Здесь поединок! Разойдитесь!.. Я,
Гарньер, магистр гостеприимных братьев,
Вам именем своим повелеваю…
Князь Боэмунд.
Я не из ордена твоих монахов!
Великий магистр
(увидев Раймонда)
Граф Раймонд, поспеши ко мне на помощь
И силой разними сих непокорных!
Граф Раймонд
(бросается между рыцарями и разводит их)
Сейчас оружие вложите в ножны!
Манфред Торон! Какое дерзновенье!
Манфред.
Не я, зачинщик он!
Граф Раймонд.
Князь Боэмунд,
Не забывай, что ты не в своём доме!
Какая смелось обнажать оружье
В ночное время! Где ж? В Иерусалиме!
Пред окнами дворца!
Князь Боэмунд.
Граф Триполийский,
Не ты здесь властвуешь, но Лузиньян,
Хотя его желаешь заместить!
Я знаю мысль твою и для чего
Вступаешься за юного Торона.
Но не удастся! Нет!
Граф Раймонд.
Умолкни, дерзкий
И удались!
Князь Боэмунд.
Иду, но трепещи,
Торон! Я время мщению найду!
(Уходит).
Манфред.
Я не страшусь тебя и презираю.
Граф Раймонд.
Что означает речь его, Торон?
Как мне понять её?
Манфред.
Граф Триполийский,
Ты видишь сам: он гневом ослеплён,
Не помнит слов своих!..
Граф Раймонд.
Манфред Торон,
Я не хочу вникать в твою обиду!
Но вот совет мой: впредь будь осторожен,
Не обнажай меча с единоверцем,
Для брани агарян его храни!
Теперь иди.
В. магистр.
Заметил ли, Раймонд,
Сих юных рыцарей надменный дух?
Какая смелость в их речах, поступках.
Их главная черта — пренебреженье
К властям, к законам нашим!
Граф Раймонд.
Нет, Гарньер,
Я извиняю юного Торона,
Он принуждён был мстить за оскорбленье.
Но дерзкий Боэмунд всему виною, —
Я знаю нрав его суровый, гордый…
В. магистр.
Раймонд, он в милости у короля
И овладел душою королевы,
Она его желает женихом
Узреть своей сестры, тебя чернит он
В её глазах.
Граф Раймонд.
Пусть Боэмунд клевещет!
Когда в моей груди спокойна совесть,
Когда я чист пред Богом и людьми,
Когда готов за град святой, за веру
Всю кровь мою пролить и кровь неверных,
Тогда мне королевский гнев не страшен!
В. магистр.
Достойный граф! Мой благородный друг!
О если бы в сей развращённый век
Все юноши тебе подобны были,
Неверные не долго б ликовали!
Но уж угас в потомках дух отцов,
Где некогда Готфриды, Болдуины
Смирением сияли на престоле,
Там… в небесах! Не раз их увенчали.
А ныне…
Граф Раймонд.
О Гарньер, к тебе на грудь
Вполне извергну я моё всё горе, —
Ты здесь один его со мной разделишь!
Увы! Иерусалим, Иерусалим
Стопою быстрою идёт к паденью,
Над страшной бездною висит…
В. магистр.
О Боже!
Граф Раймонд.
В защитниках его нет прежней силы:
Вражда, раздоры, алчность, грабежи, —
Вот их занятия, вот цель их жизни!
Святой обет, которым поклялись
Для веры жить давно уж позабыт!
Всё гибель близкую провозглашает.
Эдесса первою пример дала
Падения.
В. магистр.
Младой граф Йосселин
Виновник был её паденья.
Граф Раймонд.
Нет,
Не он один, все рыцари виновны!
В плену страстей, но доблестный и смелый,
Он не возмог преодолеть неверных,
В добычу им мы отдали Эдессу,
И он погиб!
В. магистр.
Мир праху Йосселина!
Граф Раймонд.
Теперь лишь Триполи мои с Антиохией
Одни стоят опорой Палестине,
Но Саладин грозит Иерусалиму.
Настало время укротить раздоры,
Соединить враждующих в защите
И властью примирить всех непокорных,
А слабый Лузиньян неуважаем!
В. магистр.
Раймонд, ты можешь управлять им?
Граф Раймонд.
Нет,
Король мои советы принимает,
Но я ему давно уж ненавистен,
С тех пор, как Болдуин, его наперсник,
Доверил мне правленье Палестиной,
И на престоле он забыть не может,
Что некогда я был ему соперник!
В. магистр.
О, для чего он царствует, не ты?
Всему виной коварная Сивилла!
Тебя желали рыцари, народ,
Она ж вступила в заговор какой-то
С главой храмовников и с патриархом
И вопреки нам всем его избрала
К стыду и бедствию Иерусалима!
Граф Раймонд.
Я не желал престола! Мне довольно
И графства моего, — свидетель Бог!
Но я скорблю, я плачу о Сионе,
С какой бы радостью я покорился
Преемнику достойному Готфрида!
Но Лузиньян…
В. магистр.
О, времена Готфрида!
Граф Раймонд.
Они невозвратимы! А опасность
Растёт с могуществом магометан!
В. магистр.
Ещё одна надежда нам осталась
Последняя, — но всех надежд прочнее, —
На благость Божию, на милосердье!
Али
(тихо)
Сеид! Нам жертву сам Пророк послал!
Вот граф Раймонд, его я облик знаю.
Здесь, на пути его во мраке станем;
Нас минарет халифа осенит!
Граф Раймонд.
Гарньер, другой надежды никогда
Я не имел и твёрд был упованье!
Теперь пойду во храм почтить святыню,
Вручить себя Всевышнего покрову,
Молить Творца с смиреньем и слезами,
Да правит Он всегда, незримый, мною,
Что б смело я руководился Им!
Стремлюсь судьбе неведомой навстречу!
Али.
Мгновенье избери!
Сеид.
Удар готов!
Граф Фландрский.
Я, наконец, объял сей дивный Гроб,
Омыл его горячими слезами,
С раскаяньем просил я о прощенье,
Молил — и Небо мне его послало
В сём сладком отдыхе души и сердца,
Которого давно уже лишился!
Хвала тебе, дающий жизни Бог!
(С некоторым изумлением).
Как я завидую, святые братья,
Вам, посвятившим жизнь Его служенью!
Здесь обитает с вами вечный мир
И счастье…
Рыцарь-храмовник
(подавая ему стрелы)
Взгляни, вот мир и счастье,
Которым наслаждаемся в сём храме!
Граф Фландрский.
Что означают эти стрелы?
Рыцарь-храмовник.
Зависть
И ненависть гостеприимных братьев
К канонникам Святого Гроба.
Граф Фландрский.
Как?
И здесь вражда? И здесь убийства? Где уж,
Скажите, где желанный мир?
Рыцарь-храмовник.
Не знаем!
Вы с Запада сюда за ним стремитесь,
Мы ж в Риме у наместника Христа
Найти его мечтаем.
Граф Фландрский.
Но скажи,
Как стрелы эти к вам сюда проникли?
Рыцарь-храмовник.
Пришелец с запада, как огласить
Гостеприимных братьев святотатство,
Которое все меры превзошло?
Они воздвигли клуб свой против храма
И пением развратным заглушают
Молебный глас священной литургии.
Граф Фландрский.
И не сразил их Бог!
Рыцарь-храмовник.
Но не довольно!..
Они нам стрелами здесь угрожали
В преддверье храма. Только в алтаре
Священники едва могли сокрыться…
И вот метавшиеся ими стрелы!
Граф Фландрский.
И вы на них не требуете мщенья?
Вы позволяете им осквернять святыню?..
Рыцарь-храмовник.
О странник, здесь нельзя найти суда!
Мы терпим и, сбирая, эти стрелы —
Трофей бесчестия мы воздвигаем
На Елеонской высоте… Пусть там
Взывают к небу и гласят о мщенье!
Оттоле казни!..
Сеид.
Это ль христиане?
Али
(увидев Раймонда)
Сеид, вот, снова он, мужайся, живо
Мгновенье избери и будь готов!
Сеид.
Надейся на меня.
Граф Раймонд.
О искупитель!
Прими мольбу ничтожного из смертных,
Дай к вечной благодати прикоснуться
Неиссякаемой! Тебе открою сердце
Своё изнемогающее я!
Да будет милостив наш Бог ко всем,
Кто обращается к Нему с смиреньем!
Здесь проливаю я потоки слёз —
Ты плакал сам, ты их поймешь, Спаситель!
Здесь я молюсь тебе, не за себя
И не за мир — нет, нет, за дивный град твой,
За колыбель твою, за этот гроб,
За каждый шаг священной той земли,
Которую ты освятил стопами, —
У избранных её не отнимай,
У верного народа Твоего!
Сотри гордыни рог, не попусти
Неверным надругаться вдруг над нами,
Со смехом спрашивать: «Где ваша вера»?
Не дай увидеть мне в твоей святыне
Ту срамоту, ту мерзость запустенья,
Которую предрёк нам Даниил!
Нет, прежде смерть! Пошли мне смерть, и пусть
В Святой земле над грудою неверных
Я за тебя паду, о Искупитель!
(Входит в храм).
Али.
Пойдём за ним и умертвим во мраке.
Рыцарь-храмовник.
Кто эти двое, я не зрел их прежде?
Голос из храма.
Убийцы за тобой!..
Гарньер.
Спасайте графа!
Граф Фландрский.
Вот изверги, Раймондовы убийцы!
Граф Раймонд
(выходя из храма)
Хвала Всевышнему! Он спас меня!
(Указывая на графа Фландрского).
Его рукой!
(Графу Фландрскому).
Кто ты, мой избавитель,
Во мраке сих злодеев удержавший?
Граф Фландрский.
Я богомолец! Граф…
Граф Раймонд.
Скажи мне имя.
Чем я могу вознаградить тебя?
Граф Фландрский.
Твоею дружбой! Я Филипп, граф Фландрский.
Граф Раймонд
(подаёт ему руку)
Граф Фландрский, мы с тобой друзья навеки.
Но как узнал их замысел постыдный?
Граф Фландрский.
Я на пути к Солиму встретил их,
Они смешались в речи, и с тех пор
Я с подозрением следил за ними.
Сеид.
О, если бы мы угадали хитрость,
Ты не дошёл бы до ворот эль-Кадса!
Али.
Я остерёг тебя, Сеид!
Граф Раймонд.
Кто вы?
Али и Сеид.
Мы ассасины!
Все
(в ужасе отступая)
Ассасины! Боже!
Граф Раймонд.
Кто вас послал?
Али.
Святой Владыка гор
Вручил кинжал, что б умертвить тебя
По королевской просьбе Лузиньяна!
Граф Раймонд.
Что слышу?
Рыцари.
Лузиньян! Король убийца?
Граф Раймонд.
Ах, эта мысль острее их кинжалов!
Все рыцари.
О, преступленье!
Граф Раймонд.
Рыцари, не верьте,
Неверные клевещут на него.
Ведите их на казнь.
Ассасины.
Готовы мы.
Граф Раймонд.
Нет… Рыцари, на миг остановитесь.
Их молодость рождает состраданье.
Неверные, вам угрожает смерть,
Но я прощу вас, если отречётесь
От Магомета!
Али.
Граф, дай нам свободу,
Вручи кинжалы, и твоею кровью
Напишем отречение!
Граф Раймонд.
Умрите ж,
Закоренелые враги спасенья.
Сеид.
Не смерть нас сокрушает, неудача!
Али.
Но мы исполнили пророка волю!
Нас гурии в раю уж ожидают.
Какое счастье, а, Сеид?!
Граф Раймонд.
На смерть ведите!
Ассасины.
Не к казни, к торжеству!
Все рыцари.
На смерть, на смерть!
(Уводят).
Королева.
Не уверяй меня, князь Боэмунд,
В приверженности нашему престолу, —
Я никогда в тебе не сомневалась,
Ты предан нам, ты любишь Изабеллу.
Но для чего ты требовал свиданья?
Что означает ранний твой приход?
Немедля мне откройся.
Князь Боэмунд.
Королева,
Прости, когда нарушил твой покой,
Но самая любовь к твоей сестре,
Всему виною…
Королева.
Говори яснее.
Князь Боэмунд.
Я тайну важную тебе открою.
Простишь ли ты мою мне откровенность?
Королева.
Какая тайна? Смело говори!
Князь Боэмунд.
Весть горькую мне грустно разглашать,
Но честь сестры твоей…
Королева.
Честь Изабеллы?!
Что слышу?..
Князь Боэмунд.
Королева, я умолкну.
Королева.
Нет, продолжай.
Князь Боэмунд.
Я встретил в ночь сию
Под окнами сестры твоей Торона!
Королева.
Ни слова более!.. Какая дерзость!..
Бесчестие для рода Болдуинов!..
Торон, Торон, ничтожный рыцарь он,
Но в гневе я сама себя не помню…
Довольно, удались.
Князь Боэмунд.
Не всё сказал я…
Королева.
Иди, с меня довольно.
Князь Боэмунд.
Граф Раймонд…
Королева.
Раймонд! Что знаешь ты о нём, Красавчик?
Князь Боэмунд.
Остерегись его, когда мой меч
Я обнажил на дерзкого Торона,
Что бы отмстить за честь твоей сестры,
Граф Триполей вступился за него.
Королева.
Злодей!
Князь Боэмунд.
Я в замыслы его проник.
Королева.
Открой их.
Князь Боэмунд.
Ты сочтёшь за клевету.
Королева.
Нет, нет, я знаю честолюбье графа.
Князь Боэмунд.
Раймонд не забывает о престоле,
Ему Торона страсть благоприятна,
Он хочет возвести его на трон,
Соединивши браком с Изабеллой,
И управлять…
Королева.
Князь Боэмунд, тебе
Принадлежит рука моей сестры
В награду за приверженность престолу,
Благодарю тебя за откровенность.
Но избегай в Солиме поединков.
Теперь иди.
(В сторону).
Зовите Изабеллу!
Королева
(одна)
Торон, Раймонд, ещё я на престоле!
Я царствую!.. И в прахе предо мной
Исчезнете!..
Изабелла
(входя)
Что хочешь ты, сестра?
Королева.
Беседовать с тобой наедине
Давно уж я желала, Изабелла.
Ты знаешь, сколько я тебя люблю,
Как в слабые младенческие годы
Осиротевшей мать я заменила
И, не щадя стараний и забот,
Как дочь свою, лелеяла тебя.
Теперь ты в полном блеске бытия
И розою Саронской расцветаешь.
Вокруг тебя все графы Палестины,
Ты их сердца любовью обожгла.
Сестра, в толпе блестящих крестоносцев,
Признайся мне, кто более любезен?
Изабелла.
Я с равнодушием на них смотрю.
Королева.
О Изабелла, ты уже в тех летах,
Когда младое сердце пылкой девы
К любви и нежным чувствам созревает.
Ты не с холодной рождена душой.
Пора уже о будущем мечтать
И, рыцаря достойного избрав,
Соединить судьбу его с твоею.
Изабелла.
Я не спешу родимый кров оставить
И жизнь девическую променять
Отрадную на брак, быть может, горький.
Королева.
Ты не спешишь, но годы улетят,
Примерами подруг не увлекайся.
Ты царской крови, и судьба иная
В сём поприще назначена тебе.
Твой брак — надежда Иерусалима,
Защитника себе он ожидает
В твоём супруге: избери ж его
Из графов и владетельных князей.
Но ты молчишь, девическая робость
Тобою овладела… Изабелла,
Доверься мне и от меня прими
Антиохийского себе супругом.
Изабелла.
Я благодарна князю Боэмунду
За предложение руки и сердца,
Но на него мой выбор не падёт.
Королева.
Сестра, подумай, он державный князь!
Опора сильная Иерусалиму!
Изабелла.
Опора слабая, когда свой меч
Он из любви ко мне лишь обнажит
И деву предпочтёт святому граду!
Королева.
Сестра, тебе упорство не пристало.
Скажи, кого избрала?
Изабелла.
Никого.
Королева.
Никто не мил тебе? Никто? Я знаю,
Коварная, твою любовь, надежды,
Но ты забудь их, изгони из сердца
И вместе с ними дерзкого Торона!
Изабелла.
Сестра, ты знать желала мой ответ
И слышала… Теперь я удалюсь.
Королева.
Неблагодарная! Бежишь отсюда,
Советами сестры пренебрегая,
Своею скрытностью ты унижаешь
Кровь Болдуинов!
Изабелла
(простирая руку)
Болдуинов кровь!
Взгляни, прозрачная течёт в сих жилах.
Оставь в покое сердце Изабеллы.
Гнев ослепил тебя, я удаляюсь
Из уважения к тебе.
Королева.
Иди!
Не избежишь ты брака с Боэмундом
И силою предстанешь к алтарю.
Изабелла
(останавливается)
Дочь Альмерика! Я твоя сестра,
В нас та же кровь и тот же дух кипят,
Не преклоню колени пред тобою.
Внимай и речь на сердце сохрани.
Ты рыцаря простого Лузиньяна
Собою возвела на трон, а я
Супругом изберу себе Торона!
(Уходит).
Король.
Сивилла, помоги в недоуменье,
Не знаю, чем начать, на что решиться,
Но ты молчишь, не внемлешь…
Королева
(опомнившись)
Лузиньян,
Какая весть встревожила тебя?
Король.
Султан Сирийский мне прислал гонца
С известием о новых грабежах
Ринальда Шатильона близ Карака,
И с объявлением войны. Что делать?
Королева.
Сражаться и смирить неверных гордость!
Король.
Сражаться? Я неверных не страшусь,
Но не могу один из одолеть.
Все рыцари рассеяны по замкам.
Королева.
Пошли гонцов и собери войска!
Король.
Легко сказать, не нелегко исполнить.
Магистр храмовников и Шатильон
И думать не хотят о возвращенье.
Королева.
Теперь опасность их к тому принудит.
Дай знать им о войне, и будут здесь!
Король.
А если нет?
Королева.
Тогда заставь их силой,
За слабость я всегда тебя хулила.
Ты рыцарям дал повод к ослушанью,
Ты им позволил над собой ругаться
И своей властью так пренебрегать.
Не усидеть тебе на шатком троне,
И скоро заместит тебя Раймонд!
Король.
Что говоришь?
Королева.
Ты дремлешь, а враги
Из рук твоих уж скипетр вынимают
И твой венец другому отдают!
Король.
Приди в себя, Сивилла, объяснись.
Королева.
Проснись сам, Лузиньян, иль будет поздно!
Проснись! Честолюбивый граф Раймонд
Тебе соперника нашёл в Тороне
И с Изабеллой трон ему сулит.
Король.
О, вероломный!
Королева.
Удали его,
Когда ещё быть хочешь на престоле.
Король.
Я безвозвратно удалю его!
Но вот он сам!
Королева.
Ругаться ли над нами
Сюда пришёл? Ещё мы на престоле!
Ещё мы властью усмирим кичливость!
С каким челом, надменный граф, дерзаешь
Вступить в чертог, из коего желал бы
Развенчанного короля изгнать?
Король.
Граф Триполей, твой замысел знаком мне,
Под именем Торона ты хотел
Престолом овладеть. Он не удался!
Ты нам опасен, удались отсюда!
Граф Раймонд.
Я с изумленьем клевете внимаю,
Речей обидных не могу понять,
Но вот ответ мой!
(Показывает два кинжала).
Королева
(в страхе)
Рыцари, спасайте!
Убийство!
Граф Раймонд.
Успокойтесь, королева,
Не обращу на вас оружий ваших!
Но я принёс кинжалы Лузиньяну
В подарок от Владыки гор: он знает,
Кому назначены они!
Королева.
Что значит
Сие оружие?
Граф Раймонд.
Спроси супруга
Иль рыцарей, со мной в то время бывших.
Ты ж, Лузиньян, внимай моим речам.
Я вызвал бы тебя на Божий суд,
Что б оправдаться пред людьми и Богом.
Но ты король, я уважаю сан твой.
Мы воздухом одним дышать не можем.
Я удалюсь из стен Иерусалима
И Б-гу мщенье поручу. Простите!
(Уходит).
Пустынник.
Как опустел град многолюдный, шумный,
И уподобился вдовице сирой!..
Во мраке ночи горьким плачем плачет,
Не высыхают слёзы на ланитах,
Нет утешителей в толпе друзей, —
Они отвергли нас, они враги!..
Как омрачил Господь Сиона дщерь,
С небес израильскую славу свергнув,
И в ярости Своей не помянув
Подножья ног Своих — Иерусалима!
Как ратник, Он напряг Свой грозный лук,
Десницу мщенья утвердил на граде,
Излил, как пламя, гнев свой над Сионом
И красоту его всю истребил.
Отринул жертвенник, потряс святыню
И праздники Свои забыл в Сионе…
Пути Иерусалимские рыдают
Без путников во дни торжеств, врата
Врастают в землю, сетует ограда,
Его князья — как овцы пред закланьем,
Уведены все юноши и девы,
Старейшины безмолвные сидят
Под рубищем и пеплом, на земле,
Мимо идущие руками плещут
Со свистом и ругаются Сиону:
«Вот град, — веселие, венец земли»!
Вы все, идущие моей стезёю,
Ах! Обратитесь и скажите: есть ли
Болезнь, ужаснее моей болезни?..
Вассал.
Благослови наш путь, святой отец!
Пустынник.
Да охранит Господь вас на пути!
Кто вы? Куда идёте?
Вассал.
Мы вассалы
Раймонда Триполийского, идём
В его владенья, графство Назарет.
Пустынник.
Как! Оставляете священный град,
Когда неверные грозят войной
И ратники сбираются к защите?
Вассал.
Мы исполняем волю господина.
Вражда кипит меж ним и королём,
И граф наш удаляется из града,
Для безопасности.
Пустынник.
О Боже, Боже!
Вассал.
Но вот и граф, нам невозможно медлить.
Граф Раймонд.
Священный град! Прости!.. Вотще Европа
Свой царский цвет тебе давала в жертву,
И тщетно Запад умостил костями
Твоих сынов все рвы твои и стогны:
Удел твой — пасть, и пасть рукой своих!
Но если в грозный час, когда к тебе
Уж приближается твоя судьба,
Что бы в железных мышцах задавить,
И меч архангелов, тебя блюдущих,
От этого желает уклониться, если
В столь грозный час тебя я покидаю, —
Не обвиняй меня, Иерусалим!
Я изгнан! Слышите ль, седые стены,
Об чьи зубцы так звонко бились груди
Отрядов Готфрида? Печальные твердыни,
Вы слышите ль? Я изгнан! И когда
На приступах вы загремите вновь
Уже не нашей, сарацинской сталью,
Тогда откликнитесь на вопль: «Он изгнан»!
А я пойду на берег Иордана,
В пределы галилейские мои,
Там я в святых струях умою руки
Невинные в падении Сиона,
И если мало иорданских вод,
Что бы с меня смыть чуждое пятно
Народной клеветы — ещё довольно
Есть крови сарацинской, в коей может,
Как в зеркале багровом, отразиться
Моя невинность.
Пустынник
(хватая за узду коня графа)
Стой, граф Триполийский!
Граф Раймонд.
Чего ты хочешь?
Пустынник.
Возвращайся в град.
Граф Раймонд.
Оставь меня!
Пустынник.
Иди в Иерусалим.
Граф Раймонд.
Кто ты, пришелец?
Пустынник.
Йосселин Эдесский.
Граф Раймонд.
Иль мёртвые встают?
Пустынник.
Восстанут все,
Что б вас судить!
Граф Раймонд.
Спокойно им предстану.
Пустынник.
Но как ответишь Богу за Сион?
Граф Раймонд.
Живой иль мёртвый, существо иль тень,
Граф Йосселин или его лишь призрак!
Тебе и Богу дам один ответ:
Я прав! Теперь сам отвечай: кто ты?
Я не привык беседовать с тенями.
Пустынник.
Когда глазам не веришь, осязай:
Я жив ещё!
Граф Раймонд.
Граф Йосселин, ты жив?
Тебя ли вновь я к сердцу прижимаю?
Но как избегнул смерти? Глас молвы
Разнёс твоё падение в Эдессе.
Пустынник.
Нет, я не пал, но долгий, тяжкий плен
И нищету терпел в тюрьме Алеппо.
Над грешником была рука Господня.
Но он со мной в суд не взошёл, услышал
Сердечный глас раскаянья, и, тайно
Избавленный, я посвятил в пустыне
Остаток дней небесному Отцу.
Граф Раймонд.
Пути Господни неисповедимы.
Хвала Ему!
Пустынник.
Прославь Его делами,
И кровью докажи свою любовь
К святому Гробу: возвратись в Сион.
Граф Раймонд.
Граф Йосселин! Клянусь сим дивным Гробом,
Я с жатым сердец выхожу из града.
И здесь даю обет — пасть за него.
Я встречу в областях моих султана!
Но мне нельзя остаться здесь: король
Меня обидел.
Пустынник.
Позабудь обиду.
Граф Раймонд.
Он умертвить меня хотел…
Пустынник.
Хотел лишь?
А Господа евреи умертвили,
И Он простил…
Граф Раймонд.
Какие там евреи!
Ведь распинали римляне.
Пустынник.
Ты сам
Наследник их отчасти. Все повинны!
Французы и…
Граф Раймонд.
Веди меня в Сион.
Конюший
(вбегая)
Он жив! Он жив!
Паж
(так же)
Восстал из мёртвых!
Народ.
Кто?
Конюший.
Граф Йосселин.
Народ.
Какой?
Паж.
Эдесский граф!
Народ.
Давно истлел он!
Паж.
Ныне встал.
Народ.
О чудо!
1-ый из толпы.
Эдессы ль мёртвый прах творит живых?
2-ой.
Неверных бич, теперь он нас спасёт
От воинов Саллаха и ад-Дина.
1-ый.
Нет, это ведь не добрый всё же знак,
Когда земля костей своих не держит,
И мёртвыми живых к себе зовёт.
3-ий.
В каком же виде он? Как тень? Как призрак?
Конюший.
Одеждою пустынника облёкся.
Паж.
Я с вестью к королю.
Конюший.
А мы — навстречу!
Народ.
Да здравствует граф Йосселин Эдесский!
Пустынник.
Иерусалиму горе, горе, горе!
Народ.
Какой привет?.. Что возвестил он?
Пустынник.
Горе?
С востока глас, глас с запада и юга,
Глас с севера, от четырёх ветров,
Глас истребления на Иерусалим!
Глас на младенцев, дев и новобрачных,
Глас на сирот, вдовиц и престарелых,
Глас гибели всему народу!.. Горе!
Народ.
О Боже! О святые стены!
Пустынник.
Горе
Тебе, Иерусалим! Тебе, Мориа,
Обломок храма, и тебе, Сион,
Краса Давида и его же сила!
Вам всем, холмы святого града — горе!
Голгофа! Расступись и снова череп
Адама ветхого из недр извергни!
Вы, Елеонские оливы, вейте
Могильной сыростью, и ты, Кедрон,
Журчи песнь погребальную, журчи…
Сиона дщерь погибла… И — навеки!
Народ.
О горе нам!
Пустынник.
Земля поколебалась,
Глубоко до своих основ, бушуют
В пустыне ветры демонской враждой,
Смятение на Мёртвом море. Море
Восстало бурями на Deum Santi,
Луна и Солнце лик затмили свой,
И огненные метеоры светят
Со знамением битв на бурном небе.
Всё «гибель» нам гласит!
Народ.
Отколь спасенье?
Пустынник.
Восстаньте, мёртвые Иерусалима!
В борьбе стихий и вы вооружитесь!
Проснитесь, все избитые пророки!
Из гроба, окровавленные, встаньте!
На суд, грозный суд! Взор устремите
Потухший на Сион, и насладитесь
Событием пророчеств ваших.
Народ.
Горе!
Пустынник.
С кем я сравню, тебя, Иерусалим?
Чему уподоблю твои печали?
Мои глаза слезами истощились,
Распалась грудь, рассыпалось в ней сердце,
Когда в видениях моих увидел
Младенцев и сосущих грудь — лежащих
С блевотиной и кровью на устах.
Народ.
Господь, убереги нас. Как ужасно,
Грядущее! Должно спасенье быть!
Пустынник.
Сбылись и сбудутся слова пророков.
Толпа безумная, приди в себя,
Прозрей, внимай, оставь свой долгий сон!
Земля и небо знамений полны,
Предвозвещающих нам казнь и горе.
Смятение в народе. Входит король.
Покайтесь все! Приблизился день судный,
День казни, мщения — последний день.
Беспечные, что медлите на стогнах?
Вы, утопающие в праздной неге,
Хотите ль смерть призвать к себе на пир?
Бегите! Сбросьте брачные одежды,
Во вретище оденьтесь, в власяницу:
Главу посыпьте пеплом, сокрушите
Ваш гордый дух, кичливые мечты,
Забудьте ненависть, обиды, злобу:
Ваш мститель на небе!
Король
(приближаясь)
Какое чудо
Тебя нам возвратило, мудрый граф?
В моём лице весь восхищённый град,
Сион, тебя приветствуют.
Пустынник
(отступает, указывая на графа Раймонда).
Миритесь!
Король.
Граф Йосселин, что значит сей приём?
Пустынник.
Миритесь же!
Король.
Но граф…
Пустынник.
Миритесь!
Граф Раймонд
(подавая королю руку)
Я
Прощаю всё!
Пустынник
(соединяя их руки)
Свидетель мира — Бог!
Король.
Князь, бароны, графы Палестины,
Приор Св. Гроба и магистры!
Я созвал вас к спасению Сиона.
Гроза восстала на Иерусалим:
Султан собрал все полчища Востока,
И вестника войны ко мне прислал
За хищность рыцарей… Но я молчу,
Чтоб не возжечь пред гибелью раздоров;
Минувшее загладим настоящим,
И в битвах ржавчину с мечей сотрем
Неверных кровью.
Все.
Мы все готовы!
Король.
Пусть каждый за себя дает ответ,
И назовет число своих вассалов,
Ведомых им под знамена Креста,
Согласно с уложением Готфрида.
Я первый, как король Иерусалима
И повелитель Акры и Наблуза,
Семьсот отважных всадников даю.
Кто отвечает за моих баронов?..
Ринальд Шатильон.
Я, саном княжеским меж ними старший,
Здесь голос подаю за трех баронов:
От Аскалона, Яффы, Кесари,
Сидона, Тира, моего Карака
Три тысячи есть всадников и пеших.
Король.
С епархий много ль войска собралось?
Приор Св. Гроба.
Семь тысяч. Я, приор Св. Гроба,
Ответствую тебе за патриарха
Ираклия, просящего в Европе
Нам помощи, и за святых отцов -
Епископов, аббатов и приоров,
Молящихся о благе христиан.
Король.
Что скажете, великие магистры?
В. магистр Странноприимных.
Со мной Странноприимные все братья.
В. магистр Храмовников.
Храмовников всегда довольно в битвах!
Король.
Все царство поднялось! — Князь Боэмунд,
Теперь скажи, какую помощь даст
Антиохия?
К. Боэмунд.
Я велел созвать
Из княжества пять тысяч вооруженных.
Король.
Граф Триполийский! Очередь твоя.
Г. Раймонд.
Из графства Триполи и Галилеи
Шесть тысяч собраны.
Г. Фландрский.
Позволь и мне
В твоих рядах за воина сражаться,
И жизнь греховную исправить смертью
За дивный Гроб Спасителя!
Г. Раймонд.
Граф Фландрский,
Со мною победишь или падешь!
Пустынник.
Ах, некогда в собрании князей
Еще бы одного не доставало!
Эдесса! О Эдесса! Ты погибла -
И графов голоса твоих забыты,
Их славы гул умолк! — Враги Христа
Без трепета их имя произносят!
Живым приюта нет, и мертвых дом
Разрыт!.. Их остовы лежат на грудах
Дымящейся отчизны; робкий путник
Скользит по ним и с ужасом мечтает
О силе рыцарей по ширине костей их…
Все предки пали! — я один скитаюсь,
Как зверь, далеко от жилищ людей,
Чтоб сединами слезы утирать
Неистощимые!..
Все.
Нечастный граф!
Пустынник.
Нет, нет, доколь я жив — жива Эдесса!
В моем лице она дает здесь голос
Могильный… Рыцари, речам внимайте.
Без войск и без меча, согбенный веком,
Еще советами могу служить.
Минувшим полный, я остался вам —
Как кладези в пустынях Палестинских,
Изрытые отцом евреев — в память
Событий дивных, битв и договоров.
Я помню время то, когда Европа,
При первом вопле притесненных братьев,
Царей своих всех посылала к нам;
Когда бароны, графы и князья
Мирской венец на пальму богомольца
Меняли с радостью, и по церквам
Раздав имущества, сюда стремились
С одним мечем и с вечною надеждой!
А ныне… Рыцари, простите старцу,
Когда вас истиною упрекнет:
Я сам да послужу примером бедствий…
Кто ныне мыслить о Святейшем Гробе?
Кого житейское не увлекает?
Кто не готов менять венец мучений
На добычу, на злато, или область?..
Враг человеческий раскинул сеть;
Мы ж ослепленные в нее стремимся!..
Когда б, оставив горнюю обитель,
Святой Готфрид внезапно стал меж нами,
С каким челом вы встретились б его?
Чем раздраженного смирили б гнев?
Какой ответ за похищенья б дали,
За грабежи, раздоры и убийства?..
О, дайте мир усопшему владыке,
И сами воскресите славный век
Вождя вождей, чтобы его герои,
Танкред и Болдуин, воспрянув к жизни,
Меж вас времен новейших не чуждались!..
Все.
Так хочет Бог! Так хочет Бог!
Король.
Вот клич,
Достойный крестоносцев! Но, друзья,
Пред битвами нам должно совещаться:
Куда идти? Где встретить Саладина,
Чтоб нам места благоприятны были
В виду несметных варваров?
В. м. Храмовников.
Зачем
Нам помышлять о множестве врагов?
Мечем откроем путь сквозь их толпу;
По трупам мы узнаем их число.
Скажи, где Саладин?
Король.
Он в Галилее,
На озере Тивериадском.
В. м. Храмовников.
Там
Победа ждет нас, и постыдно медлить!..
Г. Раймонд.
О Государь, не будь столь быстр, внемли
Моим речам: я Галилейский князь,
И лучше всех свои владенья знаю.
Безводною пустыней, по ущельям,
Мы двинемся на встречу Саладину;
Он вождь искусный, не позволит нам
Достигнуть волн священных Иордана,
И к озеру примкнув свой стан, стеснит
Тяжелых всадников в ограде гор,
Где зной и жажда истребят все войско.
Король.
Но где ж искать с султаном битвы?
Г. Раймонд.
Здесь,
В виду Иерусалима, под стенами
Сионскими, где свежие дружины
Из города нас могут подкреплять
И где султан, однажды пораженный,
Оружия вновь не подымет.
К. Боэмунд.
Граф
С вершины башен любит воевать.
Г. Раймонд.
Тщеславный юноша! Скажи мне битвы,
В которых бился ты, и много ль ран
Скрываешь на груди?
В. м. Храмовников.
Граф Триполийский
Конечно тайные имеет виды,
Которых нам не может объявить,
Чтоб не идти на встречу к Саладину.
Г. Раймонд.
Имею; вот они: жена и дети
Осаждены в стенах Тивериады;
Поход наш их освободит, — но я
Моей семьею жертвую Сиону;
Я не хочу ценой своих продать
Священный Гроб. Пускай они погибнут,
И с ними я: награда в небесах!
Пустынник.
Великодушный граф!
В. М. Странноприимных.
Вот христианин!
Г. Фландрский.
Теперь, теперь горжусь твоею дружбой!
В. М. Храмовников.
Как сладко речь в устах его звучит!
Личину сбрось; скажи нам лучше, граф,
Что обеспечена судьба твоих,
И не больших усилий стоит жертва!
Г. Раймонд.
Я мнение сказал — пусть отвергают!
Теперь я чист пред Богом и людьми;
Но здесь клянусь я сонму крестоносцев,
Клянуся в истине моих речей;
Когда беды, которые предрек,
Не сбудутся в пустынях Галилейских —
Я голову мою отдам на плаху!
В. м. Храмовников.
Давно б ей должно там лежать, давно,
Отступник веры, — ты уже в душе
Магометанин…
Г. Раймонд
(обнажив меч).
Кровию твоей
Неверие омою! — Клеветник,
Сражайся!..
Пустынник
(удержав его).
Граф; остановись! Раймонд,
Вложи свой меч, приди в себя, утихни;
Молчаньем отвечай… А ты, магистр,
Как смеешь рыцаря бесчестить?! Ах!..
Предвижу я падение Сиона
И твоему владычеству конец,
О Лузиньян!
Король.
По голосам окончим
Сей долгий спор, и большинству поверим….
Кто за великого магистра!
К. Боэмунд.
Я….
Король.
Скажи свое нам мненье, Шатильон.
Ринальд Шатильон.
Идти к Тивериаде и не медлить;
Неверных я люблю предупреждать!
Король.
Магистр Странноприимных, отвечай!
В. М. Странноприимных.
Я соглашаюсь с графом Триполийским.
Король.
Граф Йосселин?
Пустынник.
Раймонд, благой совет
Вам подали, прислушайтесь к нему.
Приор Св. Гроба.
Близ Гроба
Мой сан меня зовет, не удаляюсь.
Г. Фландрский.
А я сражаюсь во рядах Раймонда.
Король.
Граф Триполийский, ты преодолел!
И так готовьтесь же к защите стен;
Мы стан свой разобьем у врат Дамаска
И будем ждать султанского прихода.
Теперь совет наш кончен — разойдитесь!
Королева Сивилла
(входит).
Какое шумное собранье было!
Король.
Два разных мнения сонм волновали:
Храмовника и сильного Раймонда.
Королева.
Какие?
Король.
Граф советовал дождаться
Неверных здесь, магистр — идти на встречу.
Королева.
На что ж решился ты?
Король.
Мы остаемся.
Королева.
Как, против твоего желанья?
Король.
Да,
По большинству двух голосов.
Королева.
Твой голос
Над всеми должен был первенствовать;
Но вот и сам магистр.
В. М. Храмовников
(возвращается)
О государь,
Я возвращаюсь, чтоб тебя спасти
Над бездною, и повторяю здесь:
Не доверяйся хитрому Раймонду!
Он хочет управлять тобою, нами,
Для исполнения коварных видов:
Слух носится — он предан Саладину
И с ним вступил в постыдный договор;
Остерегись его.
Король.
Что говоришь?
В. м. Храмовников.
Вот для чего султана хочет ждать
Близ самых стен, и он предаст Сион
И воинство без битвы.
Король.
Вероломный!
Королева.
Ты слышишь, Лузиньян! Еще ли медлишь,
Когда все требует не слов, а дела!
Король.
Что вопреки совета предприму?…
Королева.
Иди к врагам на встречу.
Король.
Но Раймонд?..
В. м. Храмовников.
Он не дерзнет нам в битве изменить,
Когда мы окружим его полками;
И замыслы расстроены уж будут!
Король.
Но на кого оставить мне Сион?
Королева.
Иди ты в поле, я останусь здесь,
И с женами одна его спасу!
Король.
Не тщетная ль отвага?
Королева.
Будь спокоен.
Я ль, первая жена в доспехах ратных,
Вступлю в кровавый бой? Не сила — дух
Творит героев; чувствую в груди
Сей дух, — его прияла с кровью предков!..
Магистр Храмовников, иди к войскам
И объяви им волю короля:
Все завтра выступят к Тивериаде.
Изабелла
(одна)
Здесь я назначила ему свиданье
Последнее! И нет его! Что медлит?
Часы бегут, летят невозвратимо…
Но шум? Ты ль это, друг, иль только ветер,
Тот обольститель вечный ожидавших?
Нет, нет, мой верен слух! Я ясно слышу
Бряцанье звонких шпор! Сей звон отрадней
Мне звуков цитры! Рыцарь, милый рыцарь!
Ах! Наконец ты здесь!
Манфред
(появляется и заключает её в объятия)
О Изабелла!
Изабелла.
И так один лишь миг крылатый, тяжкий
Остался нам! Один для выраженья
Всех мыслей, чувств, отчаяния, страсти,
И вечность слёз за ним!
Манфред.
Утешься, милый друг!
Не искушай слезами Неба!
Изабелла.
Неба?
Когда в мольбах моих к Нему вызвала,
Нет, не молила я о сей разлуке.
Манфред.
Она пройдёт, и радостно настанут
Часы свидания!
Изабелла.
Пройдёт? Настанут?
Как время быстро для тебя бежит!
Вас, рыцарей, ничто не сокрушает,
Вам слёзы женские и плач — ничто!
В час битвы — всё забыто! Слава
Все чувства в пылком сердце заглушает
И жертвует любовью пред молвой!
Манфред.
Меня ли ты в последние мгновенья,
Подруга, огорчаешь?
Изабелла.
Ах, прости!
В отчаянье я слов своих не помню.
И горе в горькой речи излилось!
Манфред.
О, если б в сердце заглянуть могла ты!
Как кровью обливается оно!
В тот миг, когда тебе я льщу надеждой,
Ты равнодушием не упрекала б!
Изабелла.
Не упрекаю, нет! Но ты стоишь,
Как бы сейчас готовый удалиться,
И речь прощальная уж на устах!
Куда спешить? Постой, сядь близ меня,
Быть может, мы под тенью этой пальмы
С тобой, мой друг, в последний раз сидим!
О, как несправедливо выделяет
Часы свои мучительное время!
Оно летит для отходящих в путь,
Но тех, которым рок сулил остаться,
Своею бесконечностью томит!
Нет, я не вынесу часов разлуки,
Изною здесь, безвременно увяну!
Ты с битвы полетишь, любовью полный,
И первое, что встретит взор твой, будет
Мой ранний гроб!..
Манфред.
Ты сердце растерзала!
Изабелла.
Мучительно с отрадными мечтами
Так рано расставаться и надежде
Единственной сказать навек: «Прости»!
Безумная! Я счастье целой жизни,
Всю цепь событий в мыслях уж создала,
И миг один разрушит всё! Манфред,
Манфред! Ах, обещай мне возвратиться!
Манфред.
Мой нежный друг, благое Провиденье
Соединит нас!
Изабелла.
Нет, тебе лишь верю!
Вот лента, верности твоей залог,
Небесно-алая! Я в ней два цвета
Любви и вечности тебе сплела,
Мой рыцарь! На руке её носи!
И с ней дай мне слово возвратиться!
(Повязывает ему руку лентой).
Манфред.
Со мною в гроб она пойдёт!
Изабелла.
Умолкни!
Ты сам себе пророчишь будто смерть.
Какое мрачное ознаменованье!
Манфред.
О, для чего желала ты свиданья?
Оно тебя лишь более смутило!
В последний раз так сладко мы расстались!
Теперь отрадные ты речи вспомни,
Которыми меня же утешала…
Изабелла.
Я помню, так, я помню их, они же
Не действуют и не понятны сердцу!
Ах, только в счастье можно утешать,
И оттого все утешенья хладны,
Как звук иноплеменного наречья!
Предчувствие меня тревожит!.. Друг,
Мы не увидимся!
Манфред.
Оставь сомненье!
Изабелла.
Я тщетно удалить его стараюсь,
Невольно возвращается оно!
Манфред, пока ещё мы оба в жизни,
Манфред, пока мы вместе, обещай мне…
Нет, поклянись исполнить…
Манфред.
Я клянусь.
Изабелла.
Пусть тот из нас, кого настигнет смерть
Безвременная, друга навестит
Хоть призраком, что б приучить к разлуке!
Манфред.
Мысль странная. Но я на всё готов
Тебе лишь в утешенье, если можно!
Изабелла.
Всё можно мёртвым! Ныне я спокойна,
Мы свидимся ещё!
Манфред
(встаёт)
Но час настал!
В последний раз дай руку, Изабелла.
Прижмись к груди, прости, не плачь так горько!
Я слёз не вынесу, они мне — нож!
Но ты молчишь! Не отвечаешь! Боже!
Она без чувств!
Манфред
(увидев его)
Граф Йосселин, тебя
Благое Небо к нам послало. Ты
Утешь её, утешь! А я не в силах!..
Изабелла
(очнувшись)
Манфред! Манфред! Где рыцарь? Ах, отдайте!
Я не расстанусь с ним, усилья тщетны!
Пустынник.
Приди в себя, мужайся, Изабелла!
Не забывай своей высокой крови,
Торона долг зовёт, долг чести, славы,
Он принял крест и меч, он клялся Б-гу…
Бесславным ли его желаешь видеть?
Изабелла.
Кто ты, мой утешитель?
Пустынник.
Йосселин,
Друг твоего Торона!
Изабелла.
Ах, когда
Ты верный друг ему и тот пустынник,
Чьей святостью исполнен ныне град,
Будь снисходителен к моленьям девы,
Последней отрасли царей Солима!
Пустынник.
Скажи, что хочешь.
Изабелла.
Следуешь ли с войском?
Пустынник.
Иду за ним.
Изабелла.
Возьми меня с собою!
Пустынник.
Отчаянная, что ты просишь?
Изабелла.
Здесь
К твоим ногам, святой отец, бросаюсь
И с тою же мольбою на устах.
Не отвергай, молю, не отвергай!
Тебя священным прахом заклинаю
Твоей Эдессы!
Пустынник.
Встань, принцесса, встань!
Ты страшной клятвою меня связала!
Приди в себя, обдумай свою волю!
Тебе ль, неопытной и робкой деве,
Вступить в стан шумный и преодолеть
Все тяготы пути, весь ужас битвы?
Изабелла.
И труд, и страх, — я всё преодолею!
Что вере постоянной непокорно?
(Днём позже выступим, мой слабый пол
Мужской одеждой я от взоров скрою).
Пустынник.
О Изабелла, ты ослеплена
Жестокой страстью!
Изабелла.
Нет, о старец, нет!
Я не увлечена минутной страстью!
Не суетный огонь в груди горит!
Торон супруг мой! Я его избрала —
Не пред лицом людей, но пред Всевышним.
Не разделяй, что Б-г соединил!..
Пустынник.
Да будет воля горняя над вами!
В. м. Странноприимных
(вставая).
Уже белеют волны Иордана,
Нам неприступные, и вражий стан
Над дальним озером; вершины гор
Оружием блистают сарацинов,
Втеснивших нас в безводное ущелье.
Заря на поприще проникла битвы,
Чтоб осветить в последний раз могилу
Всех крестоносцев при Тивериаде!..
Граф Фландрский, отдохнул ли?
Г. Фландрский
(встает)
Я готов.
В. м. Странноприимных.
Проснись и ты, Раймонд!
Г. Раймонд.
Я не спал: сна
Не знают побежденные! Всю ночь
Я просидел, облокотясь на меч,
Тоскуя о падении Сиона
И о погибших. Вдруг сквозь сумрак ночи
Явился мне Готфрида грустный образ.
Он плакал; и с седой главы снимая
Христа терновый — царский свой венец,
Которым в день победы увенчался,
Его иссохшими руками расплетать,
И взор потухший устремив к Сиону,
Кивал главой; — из неподвижных уст
Мне слышался глухой, могильный голос:
«Мир праху твоему, Иерусалим!»
И он исчез!
В. м. Странноприимных.
День гибели настал!
Последний день! — и пало наше царство!
И ты пленишься вновь, о Гроб Христа,
Неверными! Вотще потоки крови
Лиются христианские; напрасно
Европы цвет пал, за тебя сражаясь!
Падем и мы бесславные напрасно,
И будем притчей Азии!..
Г. Раймонд
Вчера
Уж решена судьба Иерусалима;
Сегодня только гроб себе мы роем.
Г. Фландрский.
О, как сбылись слова твои, Раймонд!
Вчера в ущельях гор, в безводной степи,
Враги несметные нас окружили,
Стеснили всадников и смяли войско;
Мечем и жаждою погибли кони
В виду прохладных Иорданских волн;
Коварный Саладин велел зажечь
Траву высокую: как море в бурю,
Так степь, волнуяся, огнем кипела —
И в дыме тысячи героев пали.
А мы, остаток слабый крестоносцев.
Еще ночь прожили над их костями,
Чтоб ныне пасть!
В. М. Странноприимных.
Чу! Вражий стан проснулся!
Кимвалы их гремят, и кони ржут,
И на горах уж оживилась стража.
(Кимвалы их гремят, ржут кони, все в волненье,
И на горах уже в движенье стража!)
Но вот король. И он всю ночь на трупах
Провел, не зная сна!
Г. Раймонд.
Нечастный Лузиньян!
(Встает).
Король.
И так я дожил до сего мгновенья,
До сей убийственной зари, чтоб видеть
Паденье войск и царства моего!..
О Палестина, о Иерусалим,
Земля, омытая Христовой кровью
И выданная мной его врагам!
Не проклинай меня, не проклинай;
Нет, только плачь, плачь надо мной, лей слезы,
Лей слёзы состраданья, если можешь!
Клянусь тобой, клянусь великим Гробом,
Я не щадил своей преступной жизни;
Вчера весь день в толпе врагов сражался,
И ныне жертвовать собой готов,
Чтоб кровию омыть свою вину!
Г. Раймонд.
Будь твердым, государь, мужайся духом.
Мы доблести свидетели твоей;
Сражайся ныне, как вчера сражался —
И славной смертию загладишь все.
Король.
Меня ль, великодушный, утешаешь?
Меня ли недостойного, о граф!
Ах, я твои отвергнул наставленья,
И я погиб! — Прости меня, Раймонд.
Безумный, я врага в тебе лишь видел,
Я подозренье, ненависть питал
К тебе, единственной моей опоре!
Бог наказал: Он правосуден.
Но потеряв земной Иерусалим,
Я не хочу небесного лишиться.
Раймонд, здесь каюсь пред тобой и Богом;
Прости врага, не помяни обиды.
Г. Раймонд.
О Лузиньян! Я все давно забыл,
В тот миг, когда пустынник помирил нас.
Зачем минувшее воспоминаешь?
Король.
Великодушный граф, ты все забыл, а я…
О, как я мал, ничтожен пред тобою!
Ты распрей всех виной, виной паденья,
Магистр Храмовников! Ты разжигал
Сомнение в колеблющемся сердце;
Ты в сеть убийственную нас вовлек,
В ущелья дикой Тивериады!
Теперь своей победой наслаждайся,
Ликуй над мертвыми!..
Г. Раймонд.
О Лузиньян,
Не упрекай его! Мы на земле
Орудия таинственного неба:
Над нами воля Божья здесь сбылась.
Магистр Храмовников, умрем друзьями!
В. м. Храмовников
(обнимая его).
Ты победил меня, и я безгласен!
Р. Шатильон.
Враги! Враги! Они обходят нас,
Стремятся с гор, толпой идут из стана!
Все рыцари.
К оружию, к оружию! На бой!
Граф Раймонд.
О рыцари, мужайтесь! Час настал!
Еще не вся надежда изменила.
Животворящий крест, крест искупленья
Остался нам, за нас в рядах воюет!
Доколе сей залог победы с нами,
Нас не оставил Бог, и вражий сонм
Пред духом уст его, как дым исчезнет!
Стеснитесь, рыцари, вокруг креста!
Пусть каждый меч разит десятерых,
Пусть каждый щит их десять отражает,
Чтоб ужас ослепил сердца врагов,
И горсть мужей им тьмою показалась!
Умрем иль победим! Бог с нами: кто на нас!
Все рыцари.
На бой! Так хочет Бог! Так хочет Бог!
(Удаляются).
Пустынник.
Здесь остановимся; напрасно хочешь
Спасти меня, Манфред; уж я не в силах
Идти отсель. Моя нога скользит
По свежей, теплой крови, и с трудом
Чрез груды мертвых тел переступаю;
Знакомых трупов тягостен мне вид;
Я не хочу глядеть в лице погибших…
На битву возвратись, я здесь умру.
Манфред.
Король мне поручил тебя спасти,
И дорог каждый миг.
Пустынник.
О, если б ныне
Минувшие мне возвратились силы,
Как радостно бы устремился в бой!
Мы, недостойные, какой ценою,
Какими токами преступной крови
Возможем небу заплатить ту кровь,
Которую наш Искупитель пролил!
Его ли Гроб оставим посрамленью,
И те места, где Он за нас страдал?
Нет, и остаток охладевшей крови
Здесь принесу я в жертву за Христа,
Под лезвием безбожных агарян.
Манфред.
Ты слышишь ли сей грозный гул и вопли?
Теперь кипит решительная сеча!
Пустынник.
О Боже праведный, призри Сион!
Манфред.
Я вижу рыцаря; стопою тяжкой
Он медленно идет, согбенный раной,
На долгий опираясь меч.
Пустынник.
Граф Фландрский,
Какой успех сраженья?
Граф Фландрский.
Нет надежды!
Манфред.
Но что сей вопль?
Граф Фландрский.
Отчаяние верных!
Пустынник.
Ты помянул, Владыко, преступленья,
И чашу мщения на нас излил!
Манфред.
Скажи о битве нам; кто ныне бьется?
Граф Фландрский.
Мы встретились с толпами сарацинов
Недалеко от Иорданских волн.
Подняв высоко искупленья крест,
Мы, пешие, вокруг него стеснились
И неразрывными рядами шли.
Над нами туча черных стрел взвилась;
Мы ж равнодушно их внимали свисту,
Путь пролагая острием меча:
Отчаянье нам заменяло силу.
Но князь Антиохийский Боэмунд
С дружиною бежал в начале битвы.
Тогда неверных тьма нас одолела
Напором мощным, и дружины смяла.
Пустынник.
Где же был Раймонд?
Граф Фландрский.
В пылу жестокой сечи.
Он бился с Саладином, и один
Преградою его победе был.
Но увлеченный битвой, устремился
Во вражий стан на берег Иордана;
Там потерял его из глаз…
Пустынник.
Но крест,
Где дивный крест?
Граф.
Магистр Странноприимных,
Гарньер, его держал в руке могучей
И смело отражал все нападенья.
Не знаю, крест ли ужасом разил
Неверных, иль отчаяние наше, --
Но грудой падали пред ним враги,
Доколь один из них отсек десницу
Бесстрашному Гарньеру; но магистр
Остатком рук прижал к груди святыню
И, уж не в силах отражать удары,
Под тысячью мечей погиб.
Пустынник.
Но крест?..
Граф Фландрский.
Отважный Шатильон его исторг
Из рук окостеневшего магистра,
И сеча новая вкруг запылала:
Глава Храмовников и сам король,
Все как отчаянные бились;
Никто для Бога не щадил себя.
Но тщетно: тысячи нас одолели,
Отбили рыцарей и короля,
Стеснили Шатильона, взяли в плен…
Пустынник.
А крест?..
Граф Фл.
Я видел, как граф Триполийский,
Отчаянным из стана возвратясь,
Ещё однажды бой восстановил;
Как бросился к залогу искупленья
И очертил мечем заветный круг,
В котором головы в чалмах катились.
Но я увидел целое колено
Нахлынувших пустынных бедуинов:
Нагой дервиш был демонов вождем.
И долго космы графского шелома
Ещё мне слабой веяли надеждой,
И долго меч еще стучал Раймонда,
Лес копий расчищая; но как в полдень
Усталая секира дровосека
Стихает, так замолкнул звонкий меч!
Пустынник.
Но крест где? Говори…
Граф Фландрский.
В руках неверных…
Манфред.
О Боже!
Пустынник.
Всемогущий! Ах и Ты,
Ты Своего креста не защитил:
Что ж силы смертных? Ныне все погибло!
Сион! Сион! О для чего я дожил
До рокового дня!
Граф Фландрский.
Ты, старец, отжил
Свой век, годами был ровесник славы
Святой земли, и вместе цел и гас.
А я за тем ли мой оставил Запад,
Чтоб вестью горькою сразить на троне
Святейшего Урбана, и от Рима
На всю Европу траур протянуть!
Пустынник.
Скажи святейшему, что Йосселин,
Старик, свою Эдессу переживший,
Креста Господня пережить утрату
Не мог!..
(Умирает).
Манфред.
Он мертв уже!..
Граф Фландрский.
Блажен, блажен
Уместно положивший свой живот!
Судьбы твои свершились, Божий край!
Мы двинулись, как некогда языки,
Гордясь конями, силой колесниц;
Но не во имя Господа, хотя
Устами льстивыми к нему взывали…
Меч нас попрал. А ты, Иерусалим,
Что, саваном облекшись, манишь нас,
Как призрак на распутии трёх вер,
Воюющих в тебе и за тебя?..
Не человекам жребий твой решать.
Град вечный, многоверный, двузаветный,
Возьми жезл Моисеев, начерти
На прахе тысяч, за тебя погибших,
Пророчества Мессии о тебе,
Как предан ты попранию народов
До времени конца всех языков!..
Князь Боэмунд.
Тебя сам бог послал ко мне на встречу,
Бог мщения!
Манфред.
Князь Антиохский, ныне ль
О частной ненависти думать? Ныне,
Когда судьба Сиона, Палестины
Зависит он успеха этой битвы?
Князь Боэмунд.
Что мне до Палестины, до Сиона?
Не я там властвую! Моя ж стоит
Антиохия!..
Манфред.
О, какие речи
Из уст твоих исторглись, Боэмунд!
Нет, я не верб им, не верю! Ты
Готов всю кровь свою пролить за веру,
Готфридов трон! Пойдём, дай руку.
На грозный бой мы вместе устремимся,
И тот из нас, кто высшей грудой тел
Неверных сарацинов окружит,
Тот победит!
(Протягивает ему руку, повязанную лентой).
Князь Боэмунд.
Злодей! Какую руку
Ко мне простёр? Что значит эта лента
Небесно-алая? Кто дал? О, ярость!
Я Изабеллы узнаю цвета!
Скажи мне, ненавистный, где похитил?
И этой ли рукой мир предлагаешь?
Сражайся, дерзкий!
Манфред.
Князь, в последний раз
Молю тебя, на сечу устремимся!
Князь Боэмунд.
Здесь бой и смерть! Сражайся, иль убью!
Манфред.
Всевышний! Ты свидетель, я невинен!
Я крови не искал!..
Граф Фландрский.
Антиохийский,
Послушай, князь, Торона не вини.
Доверься Богу, он один отмщает
И воздаёт. Ты не имеешь права
Судить его, бежавший с поля битвы.
На общих же врагов направь свой меч
И искупи неслыханный позор свой!..
Князь, если тронешь юного Манфреда,
То и меня убей.
Князь Боэмунд
(пытаясь его отстранить)
Вы мне не враг.
К делам моим, Филипп, не прикасайтесь.
Все тайны и вражда со мной умрут
И с ним… Оставьте мне, прошу, Торона!
Граф Фландрский.
Ты выбор сделал. Так погибни, трус!
(Бросается на князя Боэмунда с мечом).
Боэмунд
(графу Фландрскому и Манфреду)
Умрите оба!
Воины.
Гибнем! Все на поле!
Презрен навеки, кто оставит битву!
Голос Манфреда.
О Изабелла!..
Голос князя Боэмунда.
Ныне взоры девы
Желал бы я порадовать собою!..
(Слабеющим голосом).
Всё кончено! Как не хотелось быть
Участниками гибели всеобщей!
Коль мог бы, был отсюда я далече,
В Антиохии!..
Голос Манфреда.
Гибну! Изабелла!..
Изабелла.
Скажи мне, где Торон?
Великий магистр храмовников.
Мы не встречались.
Изабелла.
Где рыцарь, отвечай?
В. м. храмовников.
Не знаю! В битве,
Сражается…
Что, всё идёт сраженье?
Вассалы.
Да, нам король дозволил отступить!
Один из вассалов.
Не сеча там, не бой — кровопролитье!
Так звери дикие других терзают!
Изабелла.
Торона видел ли?
Вассал.
Был с Йосселином
И графом Фландрским он…
Другой вассал.
До рыцаря ль, когда
Король чуть не в плену!
В. м. храмовников.
Идём отсюда!
Изабелла.
Куда ж?
В. м. храмовников.
В ущелья гор.
Изабелла.
Не всюду ль смерть?
В. м. храмовников.
Не медли, юный паж, в твои лета
Отрадна жизнь.
Изабелла
(заглянув за ближайший утёс)
Постой, чья это лента?..
И чьи тела?..
В. м. храмовников.
Что в мёртвых?
Изабелла.
Говори,
Чей это труп?
В. м. храмовников.
Какой же из десятка?
Неверный, видимо!.. Нет, это князь
Антиохийский Боэмунд!
Изабелла.
А этот?
В. м. храмовников.
О, то наш гость… Да, знатный богомолец,
Филипп, граф Фландрский.
Изабелла.
Этот?.. Отвечай!
В. м. храмовников.
Торона!
Изабелла.
Извлечём его из груды!
В. м. храмовников.
Он с честью пал и, верно, рай получит.
Молитву сотворим, и снова в бой…
Не стоит медлить нам… Но что с тобою?
Как мрамор, ты стоишь над мёртвым… Паж,
Не твой ли был он рыцарь?
Изабелла
(с воплем)
Мой, он мой!
Я лентой связана с его судьбиной!
В. м. храмовников.
Чей голос?.. О, какая тайна!.. Ты ли
Дочь Болдуинов?..
Изабелла.
Разбуди его!
В. м. храмовников.
Приди в себя, гряди с молитвой мимо…
Опомнись же!
Изабелла.
Он только спит, не трогай…
Я пробужденья стану ожидать.
В. м. храмовников.
Беги.
Изабелла.
Зачем спешить? Манфред, Манфред!..
Как крепко спит…
В. м. храмовников.
Несчастная, он мёртв уж!
От трупа удались.
Воины.
Арабы! Дервиш!
Спасайтесь! Ах!
В. м. храмовников.
Принцесса!..
Изабелла.
Нет, не мёртвый!..
Смотри, во всей красе, в восторге страсти
С улыбкой он встаёт, простёр объятья…
Ты верен клятве… Я твоя навеки!..
(Падает на труп Манфреда).
В. м. храмовников.
Граф Йосселин, о, если был ты жив!..
(Изабелле).
Спасись, пока не поздно!..
Один из воинов
(указывая на дервиша)
Шлем Раймонда!
Дервиш
(поёт и кружится в глубине сцены перед войском)
Аллах велик! Господь велик!
1827 г.
Источники текста:
Хохлова Н. А. «Андрей Николаевич Муравьёв — литератор», СПб, «Дмитрий Буланин», 2001 г. Стр. 157.
Муравьёв А. Н. «Битва при Тивериаде, или падение крестоносцев в Палестине», Киев, «Губернская типография», 1874 г. 127 стр.
«Библиотека для чтения», Т. 5, 1834 г. Стр. 206—214.
«Современник», Кн. 2, 1836 г. Стр. 376—392.