Бими
правитьПоводом к разговору послужил орангутанг в большой железной клетке, привязанной к овечьему стойлу. Ночь была удушливо жаркая, и когда мы с Хансом Брейтманом проходили мимо, таща на нос парохода наши циновки, орангутанг проснулся и нахально начал болтать что-то по-своему. Его поймали где-то на острове Малайского Архипелага и везли в Англию, чтобы показывать за плату по шиллингу с персоны. В продолжение четырех суток он непрерывно вопил, бился и ломал крепкую решетку своей тюрьмы и едва не придушил ласкара, неосторожно приблизившегося к его огромной волосатой руке.
— Не мешало бы тебе, дружок, хорошенько похворать морской болезнью, — сказал Ханс Брейтман, останавливаясь у клетки. — Ты что- то слишком буянишь!
Рука орангутанга небрежно просунулась между прутьев, и прежде чем мы успели мигнуть, из шелкового пиджака Ханса на груди был вырван большой кусок, и свирепое животное, ворча, начало разрывать свою добычу на мелкие лохмотья. Ханс невольно отступил, но не потерял своего обычного хладнокровия, "прикрыл разорванное место платья, и скоро мы удобно улеглись рядом на палубе.
— Да, выпустить бы его теперь на волю, он и с нами распорядился бы также, как с этой тряпкой, — заметил Ханс, прислушиваясь к неумолкавшему яростному ворчанью обезьяны.
— Я расскажу вам историю, которой вы пожалуй не поверите, хотя она вполне правдива, и я сам был очевидцем…
— Я верю, что все возможно на свете, — отвечал я. — Рассказывайте!
— Лет десять тому назад, — начал Ханс, — я жил на островах Архипелага, — он махнул рукою по направлению Новой Гвинеи, — и собирал малорослых обезьянок для европейских зверинцев. Там встретил я одного француза, натуралиста, добрейшего малого. Звали его Бертран. Говорили, будто он беглый каторжник, но прежде всего он был натуралист до мозга костей, а этого было достаточно для меня. Он знал все обычаи лесных зверей и птиц, и умел их приманивать и приручать с изумительными терпением и любовью. У него в доме жил орангутанг, точь в точь как вон это злобное животное в клетке. Бертран нашел его в лесу совсем младенцем и воспитал его как бы своего брата, товарища и вместе игрушку. У орангутанга была своя комната, своя постель с простынями и одеялом; он ложился вечером спать и вставал утром, курил сигары, обедал с Бертраном и гулял с ним под руку, совершенно как человек. Мало того: я сам видел, как эта скотина опрокидывалась в кресле и хохотала, когда Бертран подшучивал надо мною. Говорю вам, это было не животное, но взаправду человек: при мне он говорил по-своему с Бертраном, и тот понимал его и отвечал ему. Звали его Бими. Он всегда был очень любезен со мною, за исключением тех случаев, когда я слишком долго разговаривал с его хозяином и не обращал внимания на него: тогда он попросту брал меня своими огромными сильными руками и выносил вон, словно ребенка.
Так прожил я там целый год, и однажды Бертран сообщил мне, что намерен жениться на одной очень хорошей девушке, и спросил мое мнение на этот счет. Я ничего не мог посоветовать, не зная девушки, но только заметил: — Подумали-ли вы о Бими? Если он уносит прочь меня, когда я разговариваю с вами, что же он сделает с вашей женою? Он разорвет ее в клочки! На вашем месте, Бертран, я подарил бы моей невесте вместо свадебной корзинки чучело Бими!
В это время я уже знал кое-что о нравах обезьян.
— Неужели вы советуете мне застрелить его? — спросил Бертран.
— Это ваше дело, — отвечал я, — но я непременно застрелил бы его прежде чем жениться!
В тоже мгновение я почувствовал на своем затылке руку Бими; Боже мой! Пальцы его говорили также ясно и красноречиво, как пальцы глухонемых, когда они перебирают свою азбуку. Обняв меня за шею мохнатой лапой, Бими приподнял мне подбородок и заглянул мне в глаза, чтобы посмотреть, понимаю ли я его язык так же хорошо, как он понимал мой.
— Взгляните только! — вскричал Бертран. — Вы готовы убить его, а он обнимает вас! Вот истинно тевтонская неблагодарность!
Но я знал, что Бими теперь мой смертельный враг: его пальцы на моем затылке ясно выразили идею убийства. В следующий раз при встрече с Бими у меня за поясом торчал револьвер. Он тотчас потрогал его; я показал ему, что он заряжен, и он понял, так как видал, как убивают в лесу маленьких обезьянок.
Итак, Бертран женился и на время вовсе позабыл о существовании Бими, который один бегал по морскому берегу и в соседнем лесу. Однажды, случайно я наткнулся на него за очень странным занятием: он яростно рыл в прибрежном песке глубокую яму свежесломленной, толстой дубинкой.
— Ради Бога, убейте Бими! — сказал я Бертрану. — Он сходит с ума от ревности.
— Ничего подобного нет, — отвечал Бертран. — Он слушается мою жену и любит ее, и приносит ей туфли по ее приказанию.
— Неужели вы не знаете обезьяньей природы? — с удивлением спросил я. — Ведь ваш Бими и теперь беснуется оттого, что вы не разговариваете с ним! Убейте его, как только он вернется домой, потому что я видел в его глазах жажду убийства!
Бими вернулся, но никакого злого желания не было в его взгляде: всю свою ярость он лукаво затаил в себе и послушно принес туфли по слову хозяйки. Бертран с торжеством смотрел на меня
— Неужели вы думаете, что в один год разгадали его лучше, чем я в течение двенадцати лет? Разве может ребенок убить своего отца? Я вырастил его, а он был моим ребенком. Перестаньте же смущать нас такими фантазиями!
На следующий день Бертран пришел ко мне укладывать наши коллекции для отсылки в Европу и сказал, что оставил жену с Бими в саду. Я тотчас бросил работу и предложил ему пойти к нему и выпить чего-нибудь. Он засмеялся и сказал:
— Ладно, пойдем, ненасытимая губка!
Жены его не было в саду и Бими не явился на его зов. Жена также не откликнулась, когда он стал звать ее; дверь спальни оказалась крепко запертой изнутри. Тогда он посмотрел на меня и весь побледнел. Напором плеча я высадил дверь; в тростниковой крыше зияла большая дыра, сквозь которую светило солнце. Видали ли вы бумажки, брошенные в корзину под письменным столом? В комнате не было ничего, сколько-нибудь напоминающего женщину. На полу лежала куча лохмотьев, и это все. Я посмотрел на эту кучу, и мне стало дурно, Бертран же смотрел на нее долго и пристально, потом начал тихо и протяжно смеяться, и я убедился, что он сошел с ума, по милости Божией! Он не плакал, не молился, а стоял себе смирнехонько на пороге и смеялся.
— Она заперлась в этой комнате, а он проломил крышу! Вот в чем дело! Мы починим крышу и дождемся Бими. Он наверное придет, — сказал он наконец.
Десять дней он ждал не выходя из дому. Крышу поправили, комнату прибрали, и раза два мы видели Бими, блуждавшего на лесной опушке. Он знал, что виноват и трусил. На десятый день, он явился снова, и Бертран позвал его; Бими прибежал в припрыжку, с ласковым, ворчаньем и в руке у него была длинная прядь черных волос. Бертран засмеялся и сказал: — Брось это! — словно это был просто обломок стакана, и Бими подошел поближе. Бертран говорил с ним медовым голосом и все смеялся. Три дня он ухаживал так за Бими, который сначала даже не позволял дотронуться до себя. Наконец он и сел обедать с нами, и шерсть на его руках была вся черная и склеенная тем, что засохло на них.
Бертран подливал ему ликеров, пока он совсем опьянел и одурел и тогда…
Ханс сильно затянулся своей сигарой.
— И тогда? — спросил я.
— Тогда Бертран задушил его своими руками, а я пошел прогуляться по прибрежью. Это было личное дело Бертрана. Когда я вернулся, обезьяна была мертва, и Бертран умирал возле нее; он все еще тихо смеялся и казался вполне довольным. Я должен вам сказать, что сила орангутанга в семь раз превосходит силу человека, Бертран же убил Бими не оружием, а только одними своими руками. Вот в чем чудо!
— Но почему же вы не помогли Бертрану? Ведь наверное это обезьяна убила его, защищаясь? — спросил я.
— Милейший, — отвечал Ханс, укладываясь спать, — и мне-то неловко было жить после того, как я увидал эту комнату с продырявленной крышей. А ведь Бертран был мужем своей жены. Спокойной ночи!
Источник текста: журнал «Вестник моды», 1891, № 51. С. 509—510.