Библиографические заметки из «Социал-Демократа». Книга четвертая. Женева, 1892.
править«СТУДЕНЧЕСКИЙ ВЕСТНИК», № 1. СПБ. Май 1890 г.
Перед нами 1-ый No гектографированного «Студенческого Вестника», вышедшего весною 1890 г. в Петербурге. Он посвящен частью описанию студенческих волнений того года, частью общим рассуждениям по поводу старого, но вечно нового в России вопроса о том, насколько могут быть полезны подобные движения учащейся молодежи. Излагать подробности теперь уже далеко не новых и, вероятно, всем известных событий, мы считаем излишним. Но так как «беспорядки» в высших учебных заведениях повторяются у нас почти с астрономическою правильностью, то мы полагаем, что и теперь не поздно рассмотреть здесь общий взгляд «Вестника» на их значение.
Вот как высказывается на этот счет автор статьи «По поводу студенческих волнений».
"Всякой легальной формы для выражения своих нужд студенты лишены. Если это так, если остается прибегать к средствам, законом для нас недозволенным, то что же можно возразить против формы отдать себя под арест (так, кажется нам, правильнее назвать обычный способ студентов выражать свое негодование)? Что можно предложить взамен отвергаемого средства? Думается нам, что ничего не предложат, как не предлагали до сего дня. Кроме такого отрицательного довода, мы имеем некоторые положительные указания, заставляющие твердо держаться раз намеченного пути… Беспорядки тем удобны, что они, с одной стороны, показывают настойчивость в требованиях, доходящую до готовности пожертвовать своим будущим, а с другой, постоянно лишая общество известного количества членов и тем нанося ущерб, заставляют его внимательнее отнестись к бесправному положению молодой части русской интеллигенции…
«Приносят ли студенческие волнения какую-нибудь пользу? Одни говорят, что да, другие, что волнения не только бесполезны, но даже вредны, бесплодно губя множество сил… Нам кажется, что для утверждения бесполезности студенческих волнений не найдется просто необходимых фактов. Будет ли тот, кто поддерживает это положение, ссылаться на то, что нет в нашей истории примера, чтобы правительство тотчас вслед за беспорядками пошло на уступки студентам? На это мы ответим, что если правительство и не обращает внимания на беспорядки, не делает благодаря им уступок, то это не доказывает, что беспорядки не являются все-таки некоторым задерживающим элементом, не будь которого реакция пошла бы еще дальше… Мы не сумеем подтвердить это предположение фактами, но это и не наше дело: на тех, кто отказывает беспорядкам во всякой практической пользе, лежит обязанность опровергнуть такое их задерживающее реакцию-значение… Мы думаем, что на все общество, на вас самих, милостивые государи, наши беспорядки оказывают некоторое полезное действие: они напоминают вам о ваших обязанностях по отношению к молодому поколению… ужели же и гибель лучших детей ваших не выведет вас из апатичного состояния? Мы не хотим этому верить и думаем, что уже близко то время, когда общество обратится с вопросом к своему правительству: „за что гибнут наши дети?“ и, услышав, что те гибнут только за то, что хотят беспрепятственно учиться, оно проклянет свое бездействие… и само пойдет навстречу молодежи… Тогда-то будет осуществлено все то, чего мы теперь тщетно добиваемся; мы верим, что это время наступит, и потому считаем наши жертвы ничтожными в сравнении с теми результатами, которых мы от них ждем».
Все это наводит на мысль о том, что появлению «Студенческого Вестника» предшествовали довольно горячие споры между студентами и людьми «общества». «Охота вам даром тратить свои молодые силы!» — говорили, вероятно, эти благоразумные люди. — «Сидите лучше смирно; нельзя прать против рожна». — «Чаша терпения нашего переполнена», — отвечала благородная молодежь. — «Мы будем протестовать во что бы то ни стало, а там посмотрим, что из этого выйдет. Мы думаем, что наше движение не только не пройдет без всякой пользы, но даже и вас увлечет, наконец, с собою». Именно это говорит автор цитированной статьи. До какой степени могли подействовать на «общество» его доводы, — мы, разумеется, с точностью не знаем. У нас есть лишь косвенные указания на этот счет, указания, которые заслуживают, однако, полного внимания читателя.
Несомненно принадлежащий к «обществу» — и даже к самой образованной его части — профессор Сергеевич, по своей обязанности ректора ведший переговоры с волновавшимися студентами петербургского университета, заметил им, что напрасно они рассчитывают на сочувствие со стороны общества: «Во-первых, сомнительно, что оно проявится каким-нибудь конкретным образом, — сказал он, — а во-вторых, разве им (студентам) не известно, как ничтожна сила общества перед правительством? Таким образом нам остается ждать, пока правительство само признает нужным произвести соответствующие нашим желаниям реформы» («Ст. В.», стр. 32—33).
В этих словах г. Сергеевича нет ни капли гражданского мужества. Они представляют собою лишь видоизменение старой-старой песни, гласящей: «сила ломит и соломушку, поклонись пониже ей», и проч. И тем не менее слова эти очень замечательны. Они объясняют происхождение той трусости и вялости нашего «общества», которая давно уже приводит в отчаяние революционеров. Общество трусливо потому, что силы его слишком ничтожны перед силами правительства. На силы же учащейся молодежи и революционной «интеллигенции» оно тем менее может возлагать какие-нибудь политические надежды, что и молодежь и «интеллигенция», не будучи в состоянии справиться с правительством, беспрестанно просят у него помощи. Несомненно, бывают обстоятельства, когда даже безнадежная борьба нравственно обязательна для всякого честного человека. Несомненно также, что в современной России обстоятельства сложились именно таким образом. Но все, что ни сказали бы мы «обществу» по этому поводу, останется гласом вопиющего в пустыне. Общество будет трусливо, оно не выйдет из своего политического бездействия до тех пор, пока противники существующего порядка вещей не выставят силы, способной померяться с силою правительства. Что касается гибели молодых сил, неизбежно сопровождающей студенческие волнения, то она скорее еще запугает общество, чем подвинет его на гражданские подвиги.
Нам вспоминается при этом небольшая статейка Г. И. Успенского, в которой он описывает впечатление, произведенное на него похоронами И. С. Тургенева. На эти похороны собралась вся интеллигенция Петербурга, настроение которой как нельзя более соответствовало печальной торжественности минуты. Все шло хорошо и прилично. Но вот, не помним уже где, кажется на Загородном проспекте, лица, участвовавшие в похоронной процессии, увидели очень внушительный отряд черноморских казаков. Неожиданное зрелище испортило настроение Г. Успенского. У него явился неотвязчивый вопрос: зачем здесь закубанские молодчинищи? Какое отношение имеют они к похоронам знаменитого писателя?
Вы понимаете, читатель, зачем явились «молодчинищи». Их прислали «на всякий случай». Везде и всегда, стараясь подавить даже возможность протеста, русское правительство апеллирует к «молодчинищам», т. е. к полиции и к войску. Бесполезно было бы спорить с молодчинищами, бесполезно было бы доказывать им правоту своего дела, Молодчинищи не рассуждают, они повинуются приказаниям начальства и без всяких околичностей хлещут протестантов нагайками, давят лошадьми, бьют прикладами, а подчас и пулями. Как образумить молодчинищ? Надо, чтобы протестанты могли противопоставить им не одну только бесплотную «силу идеи», надо, чтобы протестанты, атакованные молодчинищами, могли взять верх над ними; другими словами, силе правительства надо противопоставить силу народа. Сделать это — значит положить конец существующему теперь у нас порядку вещей.
С величайшим удовольствием видим мы, что учащаяся молодежь не чужда правильного понимания этой важной политической задачи. В «Студенческом Вестнике» есть статья, описывающая московские студенческие «беспорядки» и заимствованная из 2-го No московского журнала студентов. Статья эта оканчивается следующими словами: «Нам нужно, во-первых, создать дружную, сплоченную, сознающую свою силу армию протеста; во-вторых, нужно подготовлять в сознании масс сочувствие и поддержку армии протеста». Против этого трудно спорить даже и г. Сергеевичу. Одно только замечание сделали бы мы автору статьи: дело освобождения России пойдет еще лучше, когда «массы» не только будут поддерживать «армию протеста», но и сами войдут в эту армию, как вошли они в нее, например, во время великой французской революции.
Но как влиять на «сознание масс»? Известно, что к академической жизни массы не имеют никакого прямого отношения. Поднять их на борьбу за «академические свободы» — дело совершенно немыслимое. Необходимо подойти к делу иначе; необходимо, чтобы протестанты умели связать свои требования с интересами масс. А для этого требуется несколько более вдумчивое отношение к названным интересам, чем то, которое обнаруживает редакция Петербургского «Студенческого Вестника».
Варшавская рабочая социалистическая организация обратилась к волновавшимся русским студентам с таким воззванием:
«Братья, когда вы требуете признания и расширения прав ваших, мы, рабочие, сердцем находимся с вами. Будем, однако, помнить, что ваше дело составляет только едва частицу общечеловеческого рабочего дела. Путем волнений и студенческих манифестаций вы можете добиться немногого или вовсе ничего, ибо правительство не остановится ни перед каким ударом, в лице вашем желая нанести удар более страшному врагу. Нынешнее правительство никогда не допустит свободы товарищеских обществ, ни чистоты науки, так как оно боится свободной мысли. Нужно бороться иначе. Соединяйтесь с нами, братья, потому что наш рабочий идеал есть идеал всего человечества: мы удовлетворим и ваши требования. Мы вам воздвигаем университеты. Наш тяжкий труд дает вам возможность образования; поэтому, покуда ваши сердца не застыли в эгоизме на теплых местечках, пока вы молоды, мы призываем вас: соединяйтесь с нами! Да здравствует социальная революция, она разобьет все оковы и уничтожит всякий гнет!»
Варшава, 19 апреля 90 года.
Что же ответила редакция «Вестника» на эти разумные слова?
Вот что: «В то время, как русское интеллигентное общество, сдавленное, как железными клещами, гнетом административного произвола, хранит глубокое молчание и ни единым словом сочувствия не отзывается на беды учащейся молодежи, польские рабочие смелым, энергичным голосом заявляют свою солидарность с нами… Да, нас объединяет с ними тот гнет, который проистекает из одного общего источника. Сознание своей солидарности с бездольными и угнетенными увеличивает во сто крат наше страстное желание борьбы, борьбы с административным произволом… Мы знаем, что, отстаивая свободу науки, свободу учащейся личности, мы служим общему делу. Тем энергичнее мы будем добиваться свободной науки, в которой кроется отрицание произвола, тем горячее мы будем добиваться объединения молодежи, уверенные в том, что, став полноправными гражданами, мы сумеем проявить настойчивую деятельность, ибо в молодые годы мы воспитаем в себе критическое отношение к действительности, выработаем в себе общественные идеалы и положим их в основу своей деятельности. Нам нечего говорить о присоединении теперь к общественному делу, ибо мы давно уже присоединились к нему, борясь против общего врага».
Это совсем нехороший, совсем неразумный ответ. Читая его, можно подумать, что сочувствие польских рабочих поставило петербургских студентов в затруднительное положение, благодаря которому они пустились в рассуждения, для них самих неясные и непонятные. Рабочие, очевидно, не придавали преувеличенного значения студенческим требованиям: «будем, однако, помнить, что ваше дело составляет только едва частицу общечеловеческого рабочего дела и т. д.». Это та же мысль, которую Некрасов выразил вопросом, обращенным к сосланному студенту:
Какое ж адское коварство
Ты замышлял осуществить,
Разрушить думал государство
Или инспектора побить?
Студенты отвечают на эту мысль несколькими запутанными словами о своих будущих (очевидно, пока еще неизвестно каких) общественных идеалах, а потом, сознавая неудовлетворительность своего ответа, решительно заявляют, что, вступив в борьбу с «инспектором», они тем самым уже присоединились к общечеловеческому делу. Но рабочие хотели именно оттенить недостаточность борьбы с «инспектором». Ответ редакции «Студенческого Вестника» несомненно должен был произвести на них тяжелое и невыгодное для студентов впечатление непонятного и ничем не оправдываемого самодовольства. Если такие впечатления станут повторяться, то студентам трудно будет обеспечить себе сочувствие и поддержку рабочего класса. Правда, в нашем случае речь идет об ответе русских студентов польским рабочим, но ведь это не изменяет дела. Во-первых, национальная точка зрения не имеет здесь места, а во-вторых, — ведь это простая случайность, что об общечеловеческом деле напомнили студентам польские, а не русские рабочие. Теперь и между русскими рабочими есть уже не мало людей, хорошо понимающих сущность этого дела. Студентам необходимо сблизиться с ними, а для этого им необходимо получше ознакомиться с тем, что называется рабочим вопросом. Этот вопрос вообще гораздо шире вопроса об университетских порядках. А в современной России дело сложилось к тому же таким образом, что академическая, как и всякая другая свобода, может быть завоевана лишь соединенными усилиями рабочих и радикальной интеллигенции. «Мы привыкли смотреть на рабочих, как на детей — говорил когда-то Родбертус, — между тем как они переросли нас на целую голову». Русской интеллигенции очень полезно было бы почаще припоминать эти слова. Рабочий класс выдвигается у нас теперь историей в качестве важнейшей прогрессивной силы. Пора нам перестать смотреть на него сверху вниз, пора понять свойственную ему точку зрения и, исходя из нее, подвергнуть строгой критике все наши «интеллигентные» идеалы и стремления. Иначе никогда не сможем мы справиться с закубанскими молодчинищами.