Белые мальчики Асана (Гнедич)/ДО
| Бѣлые мальчики Асана |
| Дата созданія: 1891. Источникъ: Гнѣдичъ П. П. Кавказскіе разсказы. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1894. — С. 129. |
I
правитьМы собрались съѣздить въ дальній аулъ. Днемъ на Кавказѣ путешествовать нельзя: сорокаградусный жаръ (а иногда ртуть подымается и до пятидесяти) дѣлаетъ немыслимымъ всякую возможность передвиженія, — и только почтовыя лошади по привычкѣ кое-какъ скачутъ; да и то пристяжныя — тѣ, что съ солнечной стороны — падаютъ отъ удара. Единственная возможность — ѣхать вечеромъ и ночью.
Такъ мы и сдѣлали. Въ семь часовъ подвели мнѣ моего рыжаго кабардинца, — тонконогаго, тонкошеяго конька, я привязалъ бурку за сѣдло, и мы тронулись. Ѣхалъ со мной толстый поручикъ Новохозовъ, командовавшій какимъ-то мѣстнымъ отрядомъ, и старый азіатецъ Измаилъ, вѣчно мрачный и сосредоточенный. Поѣхали мы въ аулъ по давнишнему приглашенію одного пріятеля-кабардинца, — поѣхали, потому-что было два дня свободныхъ.
Сдѣлать верхомъ пятьдесятъ верстъ по холодку — это прогулка. Когда мы выѣхали, солнце стояло еще высоко, хотя золотистые лучи его уже переходили въ пурпурные оттѣнки. Но когда мы вступили въ горы, свѣтъ сразу померкъ: со всѣхъ сторонъ обняли насъ горные отроги; сіяющее, дрожащее мерцаніе вечера осталось гдѣ-то на верху. Кони стучали подковами и плыли тою гладкою иноходью, которая такъ цѣнится здѣсь, въ горахъ. Горный воздухъ былъ прозраченъ и разрѣженъ, сухъ и приторенъ отъ ароматныхъ травъ, покрывавшихъ склоны горъ и ущелій. Мнѣ — сѣверному уроженцу влажныхъ морскихъ побережій, садовъ, съ аллеями цвѣтущихъ липъ и душистыхъ сиреней, — мнѣ чуждъ и дикъ былъ Кавказъ, съ своей чахлой растительностью, кривыми чинарами, вытянувшимися стрѣлами тополями, — съ этими взлетающими къ верху изломами горъ и утесовъ, точно застывшихъ въ какихъ-то адскихъ конвульсіяхъ. Здѣсь, на югѣ, сѣверный человѣкъ дышетъ тяжело, томительно. Яркія багровыя краски заката не радуютъ его, а рѣжутъ глазъ. Густое синее небо нависаетъ надъ головою. Горы стѣсняютъ кругозоръ — чувствуешь себя сдавленнымъ, полубольнымъ.
Дорога ползла между скалъ. Слѣва тянулся обрывъ куда-то внизъ, гдѣ бѣжала рѣчка. Небеса темнѣли, ночной холодокъ набѣгалъ изъ ущелій. Пришлось отстегнуть ремни и надѣть бурки. Въ буркѣ — точно въ футлярѣ: она покрываетъ всего до пятъ, даже руки подъ буркой — и правишь изъ-подъ полы поводами. Ея круглый низъ лежитъ попоной на крупѣ лошади, и тепло скопляется между спиною и буркой и согрѣваетъ всадника. Если посмотрѣть на такого всадника сзади — совершенный центавръ, — лошадиныя ноги и хвостъ, — а верхъ человѣчій. Ужъ не создали-ли греки образъ центавровъ, увидѣвъ нѣкогда кабардинцевъ въ ихъ буркахъ?
Мы рѣшили ѣхать безъ остановки. Измаилъ утверждалъ, что знаетъ дорогу, и смѣло ѣхалъ впередъ. Я съ Новохозовымъ ѣхалъ рядомъ; наши кони, пофыркивая и поводя тонкими ушами съ кисточками на концахъ, какъ у рыси, шли ровно, то переходя на карьеръ, то снова идя иноходью. Разговоръ не клеился. Синяя туча на западѣ показывала, что гдѣ-то въ сторонѣ гроза.
II
правитьСумерки сгустились. Дорога стала коричнево-сѣрой. Лошади не сбавляли шага, но пришлось совсѣмъ опустить поводья и предоставить имъ самимъ выбирать путь. Гдѣ-то далеко зажглись костры пастуховъ. Луна должна была взойти позже, но ея зарева еще нигдѣ не замѣчалось на горизонтѣ.
— А вѣдь Измаилъ ведетъ насъ наугадъ, — сказалъ Новохозовъ — Мы, кажется, вмѣсто аула попадемъ къ чорту въ лапы; знаете, тутъ такія кручи есть: кувырнешься внизъ, костей не подберешь. Отвѣсныя скалы на версту внизъ идутъ. Только вся и надежда на коней.
Ночь заволокла все непроглядной тьмой. Дорога пропала. Незнакомыя мѣста непріятно дѣйствовали на лошадей: они тоже теряли увѣренность и ничего бы, кажется, не имѣли, если бы мы поворотили назадъ къ дому.
— Измаилъ, куда ты ведешь, азіатская твоя образина? — крикнулъ поручикъ. — Остановись, мы дальше не ѣдемъ.
Измаилъ подъѣхалъ къ намъ.
— Да, лучше ждать будемъ. Мѣсяцъ взойдетъ, тогда поѣдемъ. Теперь костеръ сложимъ, сидѣть будемъ.
— Какой тамъ мѣсяцъ! — огрызнулся Новохозовъ, — мы еще въ такой ваннѣ выкупаемся! Вонъ ползетъ облава!
И онъ показалъ на черный пологъ, гдѣ играли зарницы и пересыпались молніи.
— Не надо было ѣхать, надо было дома сидѣть, — засмѣялся Измаилъ, точно радуясь, что будетъ ливень.
Костеръ, оказалось, сложить было не изъ чего: вокругъ, кромѣ камней, не было ничего. Лошадей связали, а сами закутались въ бурки и молча сѣли на землю. Измаилъ сосредоточенно сосалъ трубку и кряхтѣлъ.
Зигзаги молній змѣились все ближе. Рокотаніе грома доносилось и съ боковъ, и сверху. Но дождя еще не было.
— Прошлое воскресенье я ѣду, — заговорилъ Измаилъ, — ѣду степью подъ Бештау. А на Змѣиной гроза. Такъ на ушахъ у моего сѣраго огни были. Передъ грозой бываетъ: на самомъ кончикѣ, точно искра. На обоихъ ушахъ. Это часто у насъ.
А ливень все-таки хлынулъ. «Нѣтъ, ужъ лучше ѣхать», — рѣшилъ поручикъ, и мы снова сѣли въ сѣдла. Измаилъ опять тронулся впередъ, а наши лошади начали жаться другъ къ другу, такъ что стремена то и дѣло звонко стукались одно объ другое. При вспышкахъ лиловыхъ молній, виденъ былъ центавръ-Измаилъ въ нѣсколькихъ саженяхъ впереди насъ, — но и признака дороги не замѣчалось. Бурки не пропускали воды, только это было слабое утѣшеніе.
Вдругъ мы почувствовали, что лошади стали спускать насъ куда-то внизъ. Онѣ осторожно переступали передними ногами и скользили задними, присѣдая и фыркая. Пришлось отвалиться назадъ, чтобы не кувырнуться чрезъ голову.
— Чтобы чортъ побралъ всѣ эти горы, — огрызнулся Новохозовъ. — Здѣсь ни за что ни про что шею свернешь.
— Не поминай чорта, — отозвался Измаилъ. — Тутъ какъ разъ Чортово кольцо будетъ.
— Говорилъ я вамъ, что попадемъ мы къ нему, — подтвердилъ поручикъ. — Должно быть, миленькое колечко, куда насъ ведетъ этотъ каторжникъ… Я качусь, какъ на лыжахъ: лошадь скользитъ всѣми четырьмя ногами.
Наконецъ, кони пошли ровной дорогой.
— А что вы думаете о хорошемъ шашлыкѣ и стаканѣ коньяку, или хотя-бы ихъ подлаго кахетинскаго? — не безъ грусти заговорилъ поручикъ. — Я-бы не прочь былъ поужинать сегодня и у дьявола въ его кольцѣ, если только онъ ѣстъ баранину.
— Здѣсь нельзя, не ѣзжай сюда! — крикнулъ Измаилъ.
— Ну, кого еще увидѣлъ?
— Тутъ круча внизъ, дальше нѣтъ дороги.
— Въ хорошее мѣсто пріѣхали. Что-же намъ дѣлать? Я тебя, ей-Богу, побью, Измаилъ. Ты мой кулакъ знаешь: не куричья головка, не пухомъ набита, свинцомъ налита!
III
правитьВремя шло. Дождь все лилъ и лилъ. Сырость забиралась и подъ бурку. Гроза бушевала. Облака спустились внизъ, въ пропасть, что дымилась подъ нашими ногами. Поручикъ ругался. Измаилъ молчалъ.
— Надо свѣту дождаться, — предложилъ я.
— До свѣту-то еще часовъ пять, — отвѣчалъ Новохозовъ.
Мы замолчали. Дождь лилъ однообразно, однотонно. Вдали послышался стукъ подковъ. Мы, на всякій случай, потянули изъ кобуръ револьверы.
— Измаилъ? — раздался голосъ изъ темноты.
— Измаилъ! — отвѣтилъ нашъ проводникъ.
— И гости съ тобой?
— Всѣ здѣсь. — Ну, вотъ, Туга́ нашелъ насъ. Вотъ умный какой Туга́.
Къ намъ подъѣхали черныя фигуры двухъ кабардинцевъ и пожали своими мокрыми отъ дождя руками наши мокрыя руки.
— Я искать васъ поѣхалъ, — радостно заговорилъ Туга́. — Вы совсѣмъ съ дороги сбились. Ѣдемъ домой. Тутъ версты четыре не больше.
Бодрость и даже веселье охватило насъ. Мы крупной иноходью тронулись вдоль обрыва.
— Туга́, вы насъ покормите теперь, ночью? — не выдержалъ въ себѣ своей завѣтной мысли Новохозовъ.
— Я вамъ курицу дамъ, я вамъ чай дамъ, — сказалъ Туга́ и засмѣялся. — И водки дамъ, прибавилъ онъ лукаво.
— Вы очень умный человѣкъ, Туга́, — серьезно похвалилъ его поручикъ. — Я, признаюсь, побаивался, чтобы вы не напоили насъ вашей бузой. Не люблю я вашей бузы. Но я вижу, что вы серьезно думаете о гостепріимствѣ. Я вашей женѣ везу въ подарокъ чудесный шелковый платокъ…
Чрезъ полчаса мы подъѣзжали къ аулу. Пѣнистый вздувшійся отъ ливня потокъ мы перешли, плотно прижавшись боками коней другъ къ другу. Туга́ поскакалъ впередъ приготовить намъ встрѣчу, и насъ у поворота во дворъ встрѣтилъ заспанный мальчишка съ фонаремъ въ рукахъ.
Въ саклѣ было тепло, свѣтло и сухо. Туга́ былъ радъ гостямъ. Самъ ходилъ въ сѣни и смотрѣлъ, кипитъ-ли самоваръ. Самъ наливалъ водку, самъ набросалъ сѣна на полъ и покрылъ его коврами и мутаками. Поручикъ растянулся съ нескрываемымъ наслажденіемъ, и послѣ шестой рюмки водки не отказался выпить ковшикъ бузы.
— Скажите, гостепріимный другъ мой, — говорилъ онъ, — чему мы обязаны, что вы нашли насъ въ этомъ подломъ потопѣ? и какъ вы узнали, что мы торчимъ именно на этой гнусной вышкѣ?
Туга́ улыбнулся.
— Я зналъ. Я такъ туда прямо и поѣхалъ.
— Почему-же вы знали, почтеннѣйшій?
— Мнѣ сказали. Мнѣ одинъ человѣкъ сказалъ, который видѣлъ васъ.
— Гдѣ видѣлъ?
— Тамъ, у Бермамута. Онъ отсюда васъ видѣлъ. Онъ пришелъ и сказалъ: поѣзжай за гостями, они тамъ, у каменнаго человѣка, ждутъ тебя. Я поѣхалъ и нашелъ васъ.
— Постойте, — сказалъ я. — я знаю, кто это. Вамъ сказалъ Асанъ?
Туга́ кивнулъ головою.
— Чортъ, отъ этой бузы я перестаю понимать человѣческую рѣчь, — заговорилъ Новохозовъ, — положительно это баранье пойло не для европейскаго горла… Я не знаю, кто пьянъ: я, или нашъ уважаемый хозяинъ. Во-первыхъ, что такое за каменный человѣкъ?
— Не знаете? Изъ камня такой сдѣланъ. Стоитъ на горѣ… Вы тамъ и были…
— Стойте. Какъ-же вашъ Асанъ видѣлъ насъ отсюда?
— Онъ далеко видитъ. Онъ все видитъ. Онъ Пятигорскъ видитъ. Онъ Черное море видитъ.
— Нѣтъ, мы объ этомъ поговоримъ завтра, когда будемъ трезвы, — благоразумно рѣшилъ поручикъ и, поудобнѣе завернувшись, вытянулся на сѣнѣ.
IV
правитьЯ слышалъ про Асана давно. Говорили, что онъ колдунъ. Онъ былъ какой-то бродячій лѣкарь, Богъ его знаетъ какого происхожденія. Онъ учился когда-то въ медрессе, потомъ, увѣряли, перешелъ въ буддизмъ, былъ и въ Меккѣ, и ходилъ на Индъ. Появлялся онъ на Кавказѣ періодами. То его увидятъ въ Грузіи, то въ Сванетіи, то въ Кабардѣ. Его не боялись, но уважали, считая пророкомъ, избранникомъ божіимъ. Я не зналъ, что онъ здѣсь, и былъ радъ съ нимъ познакомиться.
— Асанъ великій человѣкъ, — задумчиво сказалъ Туга́. — Онъ пришелъ сегодня, говоритъ: скачи за гостями. Я не звалъ его, самъ пришелъ, самъ сказалъ. Я сейчасъ сѣдлать велѣлъ. Асанъ напрасно говорить не будетъ.
— А онъ зналъ, что мы пріѣдемъ? — спросилъ я.
— Онъ все знаетъ, и что вы здѣсь теперь — знаетъ, и что завтра будетъ, и что дома у васъ будетъ — все знаетъ. Онъ горы раздвигаетъ. Того никто не дѣлалъ. Магометъ не двигалъ горы. Прошлымъ лѣтомъ онъ собралъ весь аулъ и говоритъ: хотите, я вамъ степь покажу? Смотрите въ ту сторону. И мы всѣ смотрѣли, и горы пошли, какъ тучи, и совсѣмъ раздвинулись. И весь аулъ увидалъ степь, — и Бештау на ней — всю вплоть до Машука. И цѣлый день такъ раздвинуты были горы. Только къ вечеру стали сдвигаться опять, какъ тучи пошли другъ за другомъ и стали на мѣсто.
Измаилъ кивнулъ головой.
— Я помню, при мнѣ это было, — сказалъ онъ.
— Каковы черти? — засыпая спрашивалъ кого-то поручикъ.
— А онъ говоритъ по-русски? — спросилъ я.
— По-русски не говоритъ, а по нашему говоритъ. Хотите, я позову его утромъ? Онъ вамъ скажетъ что-нибудь, спросить у него — скажетъ. Онъ кровь прямо останавливаетъ тѣмъ, что дунетъ. Онъ сказалъ въ прошломъ году, что Ужипса въ тюрьму попадетъ. И попалъ Ужипса. Онъ все знаетъ. Вы увидите его. Онъ придетъ, я пошлю за нимъ.
Я заснулъ подъ его говоръ, согрѣтый чаемъ, который онъ заваривалъ совсѣмъ по европейски. Онъ потушилъ свѣчу и вышелъ. Гроза утихла. Мокрый тополь шепталъ что-то подъ окномъ. Свѣтъ поздней луны пробивался чрезъ окно и бѣлымъ пятномъ стоялъ на выбѣленной стѣнѣ. Пахло сѣномъ и водкой, голова кружилась. Я часто вздрагивалъ и просыпался.
Наконецъ, я почувствовалъ, что спать больше не могу. Поручикъ храпѣлъ и что-то говорилъ во снѣ. Было душно. Въ окно брезжилъ разсвѣтъ. Я вышелъ изъ сакли.
Утро обѣщало чудесный день. Спящая двуконечная пирамида Эльбруса, этого допотопнаго вулкана, гигантской декораціей возносилась вверхъ изъ зыбучаго дымнаго полога ночныхъ облаковъ, ночевавшихъ въ его разсѣлинахъ. Внизу было сине, лилово, темно. Наверху все розово, прозрачно, золотисто. Невидимое солнце уже зажгло на его вершинахъ пурпурныя искры. Лѣвѣе — вся снѣжная цѣпь колыхалась и плавала въ туманахъ — и вершины ея, какъ острова, вздымались изъ синяго моря облаковъ. Мѣстами и въ этихъ густыхъ клубахъ сверкали живыя румяныя краски, то загораясь, то потухая, то заволакиваясь наползавшими арміями тучъ, то выступая мягкими волнами дѣвственнаго снѣга.
V
правитьЯ сидѣлъ на выступѣ скалы и не могъ оторвать глазъ отъ этой картины. Какъ пиѳагореецъ, я готовъ былъ обратить гимнъ къ восходящему свѣтилу. Его красный щитъ уже вырѣзался изъ-за далекихъ вершинъ и брызгалъ острыми лучами по горнымъ изломамъ. Стада пестрыми пятнами спускались въ долину. Аулъ курился всѣми трубами, — но движенія было еще мало.
Сзади послышались шаги. Это шелъ нашъ хозяинъ, и съ нимъ — его не трудно было узнать сразу — самъ Асанъ. Я такъ и впился въ него глазами.
Ему было за сорокъ. Длинные черные волосы были уже съ просѣдью. Небольшая борода окаймляла лицо, словно вылитое изъ бронзы. Черные глаза, подъ опушкою длинныхъ рѣсницъ, сіяли спокойно и безмятежно. Въ рукахъ его былъ посохъ, на который онъ опирался увѣренно-красивымъ движеніемъ.
Туга́ протянулъ мнѣ руку. Асанъ поздоровался какъ-то одними глазами и остановился въ картинной позѣ, какъ будто чего ожидая.
— Самъ пришелъ, — радостно заговорилъ Туга́. — Я выхожу изъ сакли, а онъ идетъ. Вотъ и пришли мы.
— Поблагодарите его, Туга́, — сказалъ я, — за его вчерашнюю любезность: еслибъ не онъ — быть можетъ мы до сихъ поръ плутали бы въ горахъ.
Туга́ обратился къ нему съ переводомъ, но онъ движеніемъ головы показалъ, что понялъ, и уставился на меня, какъ бы вызывая на продолженіе.
— Но, скажите, Асанъ, — продолжалъ я, — какъ же вы можете въ такую тьму и черезъ горы видѣть на столько верстъ?
Онъ улыбнулся и, покачавъ головою, сталъ тихимъ пѣвучимъ голосомъ говорить что-то Туга́. Туга́ слушалъ, высоко поднявъ брови и словно оторопѣвъ. Потомъ Туга́ обратился ко мнѣ, съ трудомъ оторвавшись отъ разсказа.
— Онъ говоритъ такое дѣло, — началъ онъ, — что мы и понять не можемъ. Онъ говоритъ, что онъ видитъ такъ, какъ всѣ люди: какъ я вижу, какъ ты видишь, какъ всѣ видятъ. А къ нему приходятъ изъ горъ два бѣлыхъ мальчика, которые и разсказываютъ ему, что нужно, а онъ ихъ слушаетъ и передаетъ кому слѣдуетъ, что надо сдѣлать.
— Какіе же это мальчики?
— Они въ бѣлыхъ одеждахъ и съ золотыми поясами, которые перекрещены на груди, — разсказывалъ Асанъ, а Туга́ переводилъ. — Они живутъ въ горахъ, неподалеку отъ меня, и приходятъ ко мнѣ не тогда, когда я хочу, но тогда, когда они хотятъ и когда надо. Они приходятъ и говорятъ: «Асанъ, насъ послали къ тебѣ. Въ пяти верстахъ отсюда заблудились гости Туга́. Онъ долженъ ѣхать за ними». Я кланяюсь имъ и иду къ Туга́ и говорю, что дѣлать. Потомъ они приходятъ и говорятъ: «Асанъ, насъ прислали къ тебѣ. Иди и исцѣли судороги у жены Ибрагима, возложивши на нее руки». Я кланяюсь имъ, иду и возлагаю руки, и судороги прекращаются.
— Что же это за мальчики? — спросилъ я.
Онъ опять улыбнулся и покачалъ головой на мою наивность.
— Они двѣнадцать лѣтъ за мною ходятъ. Я иду въ горахъ, и они за горами идутъ по тому же направленію. Я иду въ Мекку, — и они идутъ въ Мекку. Впервые они пришли ко мнѣ въ Агрѣ и съ тѣхъ поръ не покидаютъ меня. Они любятъ меня и ласково глядятъ на меня.
VI
править— Когда я нездоровъ, они приходятъ ко мнѣ и приносятъ маленькій ящикъ съ сушеными лепестками бѣлыхъ цвѣтовъ. Они жгутъ ихъ въ курильницѣ и кадятъ вокругъ меня. И я встаю съ моего одра здоровымъ и бодрымъ. Я вижу ихъ иногда далеко-далеко на вершинахъ горъ, куда они ходятъ молиться. Разъ бродилъ я въ снѣгахъ Эльбруса. Они шли, не оставляя слѣдовъ. Вокругъ бушевала вьюга, а они, въ своихъ легкихъ покрывалахъ и въ бѣлыхъ цвѣтахъ, шли радостно и спокойно, не замѣчая меня. Шли они на верхъ, все выше и выше. Я долго слѣдилъ за ними. Но потомъ ихъ заволокло снѣжной метелью, и они пропали гдѣ-то тамъ, наверху.
— Значитъ, это духи? — спросилъ я.
— Я трогалъ разъ ихъ одежды, — возразилъ онъ. — Онѣ такія же на ощупь, какъ у насъ, только тоньше и мягче. У меня есть цвѣтокъ отъ нихъ — желтая роза. Онъ такой, какъ и наши цвѣты — только онъ сорванный не вянетъ, — и ночью его такъ же видно, какъ днемъ: онъ свѣтитъ, какъ свѣтлякъ.
Пока мнѣ переводилъ Туга́, Асанъ стоялъ спокойно и смотрѣлъ на говорившаго, кивками подтверждая его слова. Потомъ онъ начиналъ опять говорить, смотря куда-то вдаль, точно и теперь видѣлъ этихъ духовъ гдѣ-то на вершинахъ горъ.
— Они не старѣютъ, — продолжалъ онъ, — они и теперь такіе же, какъ были двѣнадцать лѣтъ назадъ. У нихъ кудри какъ золото лежатъ по плечамъ и глаза голубые. Они говорятъ здѣсь по-кабардински, а тамъ, на югѣ, по-персидски и арабски. Имъ все равно, какъ говорить. Они говорятъ по очереди: одинъ скажетъ, другой договариваетъ, первый совсѣмъ доканчиваетъ рѣчь. Они протягиваютъ правую руку, когда начинаютъ говорить, и когда кончаютъ — тоже протягиваютъ ее.
— А я могу ихъ видѣть? — спросилъ я.
Асанъ задумался, сдвинувъ брови.
— Не могу сказать. Надо у нихъ спросить. Я ихъ увижу и спрошу. Только не всѣмъ можно ихъ видѣть. Былъ священникъ въ Грузіи — Георгій. Онъ хотѣлъ ихъ видѣть. Я спросилъ ихъ. Они сказали: «да, мы придемъ къ Георгію во время его служенія въ церковь». И когда онъ служилъ, они пришли и стали передъ нимъ въ воротахъ. И когда онъ увидѣлъ ихъ, то упалъ тутъ же мертвымъ.
— Кто же знаетъ, что онъ ихъ увидѣлъ? — полюбопытствовалъ я.
— Я знаю, — увѣренно отвѣтилъ онъ тономъ, не допускавшимъ возраженія. — А впрочемъ — вотъ они идутъ, смотрите.
Я безъ перевода понялъ его слова. Зрачки его были расширены, онъ стоялъ вдохновенной фигурой, въ ореолѣ густой шапки волосъ и указывалъ внизъ сухимъ тонкимъ пальцемъ.
— Идутъ! — испуганно прохрипѣлъ Туга́, — идутъ!..
Я оглянулся туда, куда они оба смотрѣли, — и въ то же время все закружилось предо мною, завертѣлось, пошли какіе-то круги, пятна, что-то съ шумомъ забило въ уши, и все пропало изъ глазъ — и сіяющая цѣпь горъ, и небо, и Асанъ, и Туга́…
Я пришелъ въ себя — и увидѣлъ, что лежу на мутакахъ въ саклѣ. Поручикъ хлопоталъ надо мною.
— Кой чортъ васъ такъ разстроилъ? — волновался онъ. — Туга́ городитъ такую ахинею, что уши вянутъ; самъ сидитъ во дворѣ зеленый и пьетъ пятый ковшъ бузы.
Я разсказалъ ему, что и какъ было.
— И охота вамъ тоже якшаться съ ними, — возразилъ онъ. — Вѣдь эти всѣ «внушенія», и «демонизмы», и «гипнотизмы» имъ споконъ вѣковъ извѣстны — они вамъ всякую дьявольщину покажутъ — и въ гробъ васъ вгонятъ. Я видалъ ихъ въ Закавказьѣ. Змѣи у нихъ танцуютъ, иглами они себѣ языкъ протыкаютъ. А что до этихъ бѣлыхъ мальчиковъ, которыхъ онъ видитъ, — такъ у меня въ ротѣ рядовой Бондаренко бѣлыхъ слоновъ видѣлъ.
Потомъ, когда я оправился, и мы вышли на воздухъ, Туга́ старался избѣгать меня. Когда же я спросилъ у него:
— Туга́, вы «ихъ» видѣли?
Онъ опять поблѣднѣлъ, махнулъ рукой и отвернулся.