БАСТАРДА.
правитьМЮССЕ.
правитьОднажды утромъ, во время пребыванія моего въ Палермо, афиши театра Фердинандо возвѣстили о первомъ представленіи «Vito Bergamasko», патетической драмы изъ повѣсти знаменитаго Onorato di Бальзака, любимѣйшаго изъ всѣхъ французскихъ романистовъ. Изъ какого именно его романа заимствована личность Vito Bergamasko? Этого, признаюсь, я не могъ угадать. Я обѣдалъ въ этотъ день у князя П…., кромѣ меня было еще трое гостей. Послѣ обѣда, мы пили кофе въ саду и я уже искалъ благовиднаго предлога удалиться, чтобы отправиться въ театръ Фердинандо, когда нашъ амфитріонъ самъ предложилъ намъ ѣхать туда вмѣстѣ съ нимъ. Комическая труппа состояла изъ самыхъ посредственныхъ актеровъ, незадолго прибывшихъ изъ Неаполя и потому пьеса, въ плачевномъ родѣ, оказалась убійственно скучною, въ чемъ, конечно, французскій романистъ ни мало не виноватъ.
Въ концѣ втораго акта, князь, видя, что я почти засыпаю, сказалъ мнѣ на-ухо:
— Не стоитъ смотрѣть. Возьмите вашу шляпу и поищите развлеченія въ другомъ мѣстѣ.
— Я не рѣшался просить васъ объ освобожденіи, отвѣчалъ я: — но въ такой поздній часъ, что же мнѣ остается дѣлать?
— Въ Палермо, возразилъ князь: — во всякій часъ можно наткнуться на приключенія. Если вы хотите изучить нравы нашей страны, то предупреждаю васъ, что любовь и удовольствія играютъ въ нихъ главную роль. Обратите вниманіе на женщинъ, познакомьтесь съ молодыми людьми и, я ручаюсь, что вы соберете обильную жатву разсказовъ и воспоминаній. А главное, живите ночью, иначе вы не увидите ничего.
— Но куда же идти? отвѣчалъ я: — иностранцу нуженъ кормчій.
— Мы найдемъ его безъ затрудненія. Пойдемте, я передамъ васъ въ надежныя руки.
Въ это время занавѣсъ опустился. Мы вошли въ корридоръ. Князь подошелъ къ молодому человѣку прекрасной наружности, сказалъ ему три слова, которыхъ смысла я не понялъ и удалился, пожелавъ мнѣ много удовольствія.
— У насъ есть, сказалъ мнѣ молодой человѣкъ: — много проводниковъ, способныхъ удовлетворить вполнѣ вашимъ желаніямъ. Сейчасъ я замѣтилъ въ партерѣ именно того, кого вамъ нужно.
Спустившись внизъ, мой путеводитель ударилъ по плечу красиваго малаго, лѣтъ тридцати-пяти, атлетическаго сложенія и повторилъ ему тѣ же непонятныя слова князя П….
Сицилійскій геркулесъ обратился ко мнѣ съ вѣжливой улыбкой и, устремивъ на моего спутника большіе, голубые глаза, сдѣлалъ глазами и мускулами лица три или четыре гримасы, которыя, вѣроятно, выражали очень многое, потому что молодой человѣкъ отвѣчалъ ему:
— Разумѣется, и все, что ты можешь еще придумать для того, чтобы questo signore провелъ настоящую сицилійскую ночь. Прошу только тебя привести его завтра домой, здравымъ и невредимымъ.
— Постараемся исполнить въ точности приказанія князя, отвѣчалъ атлетъ.
— Теперь, сказалъ молодой человѣкъ: — позвольте представить васъ моему другу, донъ-Корнеліо **", прозванному корсаромъ Драгю, человѣку свѣтскому и простолюдину — смотря по обстоятельствамъ; онъ знатокъ во всѣхъ ремеслахъ, матросъ, рыбакъ, охотникъ, кучеръ, владѣетъ также хорошо шпагой, какъ и всякій, не хуже мальтійца умѣетъ заманивать въ свои сѣти молодыхъ дѣвушекъ, одаренъ необыкновенной силой и, со всѣмъ тѣмъ, кротокъ какъ ягненокъ, если только гнѣвъ, мщеніе, ревность или другой недугъ не овладѣваетъ его душой, открытой для всѣхъ страстей, какъ досчатый сарай для всѣхъ вѣтровъ.
— Не думайте, что онъ мнѣ льститъ, прервалъ синьоръ Корнеліо: — онъ не высказалъ еще и половины моихъ достоинствъ.
— Съ такимъ лихимъ товарищемъ, возразилъ молодой человѣкъ: — надѣюсь, вы не будете скучать, и если я услышу завтра, что вы взбирались на вершину Этны или побывали на Тунисскомъ берегу, я этому не удивлюсь.
— Я готовъ на все, отвѣчалъ я.
— За тѣмъ, желаю вамъ успѣха, синьоры; я самъ охотно присоединился бы къ вамъ, если бы семейныя обязанности не удерживали меня въ театрѣ.
Молодой человѣкъ возвратился куда призывали его обязанности, а синьоръ Корнеліо, скорѣе дружески, нежели фамильярно, взялъ меня подъ руку.
Оставивъ театръ Фердинандо, мы прошли чрезъ площадь Марина.
— Я знаю, сказалъ мой путеводитель: — что вы, французы, часто употребляете выраженіе, которое я рѣшительно осуждаю: убивать время, какъ будто время нуждается въ помощи, чтобы исчезнуть! Мы, палермцы, лучше знаемъ ему цѣну; вмѣсто того, чтобы убивать — мы забавляемъ, удерживаемъ его, такъ-что оно едва шевелитъ крыломъ, а мы хватаемся за его одежду, какъ супруга Пентефрія за плащъ Іосифа. Мнѣ говорили также, что въ Парижѣ нѣтъ удовольствій, если нѣтъ трехъ главныхъ средствъ, которыхъ маршалъ де-Тривюльсъ требовалъ для веденія войны: денегъ! денегъ! и денегъ! Платить за вино и съѣстные припасы, которые мы истребляемъ, должно во всякой странѣ, но покупать у своихъ собесѣдниковъ право ихъ угощать! платить даже за улыбки и взгляды женщинъ! Фи! это значитъ, убивать удовольствіе, а не время. Я покажу вамъ сегодня, какимъ образомъ можно имѣть веселый ужинъ на шесть персонъ, почти не развязывая кошелька. Я говорю на шесть, потому что мы пригласимъ четыре пары прекрасныхъ глазъ. Вы послѣ оцѣните, во сколько обошлось бы вамъ подобное удовольствіе въ Парижѣ, съ такой обильной приправой молодости, красоты и веселости, не ставя въ счетъ аппетита.
Синьоръ Корнеліо прервалъ свою рѣчь, войдя въ лавку повара (rôtisseur) и отдалъ приказаніе мальчику позвать monsieur. Такъ называютъ еще въ Палермо поваровъ и парикмахеровъ, вслѣдствіе того, что эти промыслы, въ продолженіе послѣдняго столѣтія, составляли исключительно привилегію французовъ. Глава заведенія скоро явился и мой спутникъ вступилъ съ нимъ въ разговоръ посредствомъ знаковъ, употребляемыхъ обыкновенно при всѣхъ торговыхъ сдѣлкахъ въ Сициліи. Покупщикъ указалъ на жареную птицу, что означало: сколько она стоитъ? Поваръ, въ отвѣтъ, поднялъ большой палецъ, т. е. «дукатъ». Покупщикъ поднялъ мизинецъ; это значило: «даю вамъ половину». Monsieur взглянулъ за потолокъ, выражая, что это невозможно. Донъ-Корнеліо повернулъ голову къ двери; это не могло имѣть другаго смысла, какъ: я уйду! Хозяинъ сдѣлалъ движеніе плечами, равносильное отвѣту: «Что дѣлать? я согласенъ, хоть это почти даромъ!» Поваренокъ, наблюдавшій за пантомимой, проворно уложилъ птицу въ корзинку, чтобы отнести ее на домъ. Синьоръ Корнеліо заплатилъ полъ-дуката и вышелъ со мною, не произнеся ни слова. Потомъ онъ повелъ меня въ trattoria, гдѣ заказалъ, ровно къ одиннадцати часамъ, блюдо изъ рыбы, саладъ изъ овощей и много земляники. Трехъ словъ и нѣсколькихъ знаковъ было достаточно для окончанія этой важной сдѣлки.
— Этого довольно, сказалъ онъ: — для импровизированнаго ужина; теперь займемся выборомъ гостей. Недалеко отсюда, мы увидимъ, въ магазинѣ за конторкой, прехорошенькую дѣвушку, какихъ немного во всемъ Палермо. Чтобы не угадали нашего умысла, вы поторгуете что нибудь въ родѣ галстуха или фуляра. Между тѣмъ, пробьетъ десять часовъ и покупка будетъ отложена до завтра. Я терпѣть не могу безполезныхъ расходовъ.
Мы вошли въ небольшой магазинъ шелковыхъ матерій. Пока padrona (хозяйка) показывала мнѣ галстухи, донъ-Корнеліо приблизился къ молодой дѣвушкѣ, замѣчательной красоты и, вмѣсто прежняго телеграфическаго языка, заговорилъ шепотомъ, съ удивительною живостью.
Дѣвушка, по видимому, не рѣшалась.
— Синьоръ Корнеліо, сказала padrona, имѣвшая тонкое ухо: — это не годится. Зюллина благоразумная дѣвушка, она не пойдетъ ужинать къ холостому, не бывъ увѣрена, что будутъ другія дамы; и нужно еще знать, кто именно будутъ другія гостьи.
— Я предвидѣлъ ваше возраженіе, отвѣчалъ Корнеліо. — Мы имѣемъ уже трехъ дамъ: будетъ, во первыхъ, синьора Стефанина изъ Мессины, во вторыхъ, маленькая Розина изъ Катанси; наконецъ, любовница маркиза ***, которую мы называемъ Филлиди, потому что ея добродѣтели были воспѣты въ стихахъ. Вотъ этотъ господинъ французъ, въ качествѣ свидѣтеля, можетъ удостовѣрить васъ въ истинѣ моихъ словъ.
Мое молчаніе было принято за подтвержденіе.
— Но, увѣрены ли вы, сказала молодая дѣвушка: — что сеньора Филлиди согласится ужинать со мною?
— Почему же нѣтъ? спросилъ донъ-Корнеліо. — Она покупаетъ платья, вы продаете. Я не вижу, почему вамъ не сидѣть за однимъ столомъ?
— Маркизъ такъ гордъ!
— Онъ ничего не узнаетъ; впрочемъ, Филлиди на него не похожа. Пословица говоритъ: «не то думаетъ оселъ, что думаетъ тотъ, кто на немъ ѣздитъ».
— Замолчите, Драгютто, сказала смѣясь padrona: — вы большой шалунъ. А кто будетъ у васъ изъ мужчинъ?
— Одинъ только путешественникъ, французъ, котораго вы видите предъ собою. Онъ скучалъ въ театрѣ, и князь П…. поручилъ мнѣ нѣсколько развеселить его.
— А! это другое дѣло.
— Совсѣмъ другое дѣло, не правда ли? Итакъ, могу ли я ожидать васъ, прекрасная Зюллина?
— Непремѣнно, отвѣчала молодая дѣвушка, съ видимымъ удовольствіемъ.
— Браво! Идемъ же скорѣе все приготовить.
— Одну минуту, сказалъ я: — удовольствія послѣ дѣлъ. Я пришелъ съ тѣмъ, чтобы купить галстухъ.
— Слишкомъ поздно, отвѣчала padrona: — сейчасъ било десять. Ни за что въ мірѣ я не продамъ ничего ночью.
Донъ-Корнеліо провелъ меня въ улицу близь площади Pretoria и постучался въ одну изъ дверей.
— Здѣсь живетъ, сказалъ онъ шепотомъ: — мессинская Венера. Это особа чрезвычайно молчаливая и задумчивая въ продолженіе дня; она выходитъ изъ дому всегда въ сопровожденіи старухи-служанки и никогда не поднимаетъ глазъ, даже въ церкви; но эта чрезмѣрная скромность — только дневная маска, а послѣ захожденія солнца эта дама не опускаетъ своихъ длинныхъ рѣсницъ. Если намъ удастся склонить на свою сторону служанку, то принцесса, которая удостоиваетъ ее своею довѣренностью, будетъ также къ намъ милостива.
Старуха съ длиннымъ носомъ, съ капюшономъ на головѣ, выставила худощавое лицо въ отверстіе двери, которую держала полу-отворенною, какъ бы заграждая дорогу. Свѣтъ свѣчки, падавшій на нее сверху, озарялъ ея глубокія морщины. Жераръ, любитель мрака, охотно придалъ бы эту строгую наружность дуэньѣ, которая провожала Юдиѳь до палатки Олоферна. Послѣ долгаго шептанья, Корнеліо вѣроятно успѣлъ тронуть чувствительную струну, и старуха, оставивъ притворную скромность, вдругъ прояснилась.
— Подождите меня здѣсь, сказала она: — я дамъ вамъ отвѣтъ изъ окна.
Минутъ чрезъ пять, не слыша ни малѣйшаго движенія въ домѣ, я сообщилъ моему товарищу сомнѣніе въ успѣхѣ посольства.
— Напротивъ, отвѣчалъ онъ: — это молчаніе — хорошій знакъ. Нужно же ей сохранять приличія. На чтобы это было похоже, если бы одного слова достаточно бы ю для устраненія всѣхъ препятствій? Нѣтъ, произносится всегда скорѣе; нежели да.
И въ самомъ дѣлѣ дуэнья показалась на балконѣ и сказала намъ торжественно:
— Вы побѣдили, великодушный Драгю; сеньора согласна. Не забудьте же обѣщаннаго ditale.
— Вы, кажется, прибѣгнули къ рѣшительнымъ средствамъ для достиженія цѣли, сказалъ я.
— Ваша правда, къ самымъ крайнимъ средствамъ, отвѣчалъ синьоръ Драгю. — Проклятая колдунья извлекаетъ пользу изъ осторожности своей госпожи. Она не потрудилась бы даже передать моего приглашенія, если бы я не обѣщалъ ей серебрянаго наперстка.
— Предоставьте мнѣ отыскать эту рѣдкость въ магазинахъ Палермо.
Синьоръ заставилъ меня пройти нѣсколько маленькихъ улицъ и остановился предъ однимъ высокимъ домомъ. Онъ крѣпко дернулъ за снурокъ, висѣвшій изъ третьяго этажа; окно тотчасъ отворилось и звучный голосъ спросилъ:
— Chi é? (кто тамъ?)
Высказавши свои имена и достоинства, донъ-Корнеліо объяснилъ цѣль своего посѣщенія. На каждое изъ его предложеній звучный голосъ отвѣчалъ рѣшительнымъ Già, и окно закрылось.
— Вотъ и всѣ три, сказалъ мнѣ Корнеліо. — Эта никогда не умѣла отвѣчать нѣтъ. Вы будете имѣть удовольствіе видѣть маленькую катанеянку, въ національномъ костюмѣ, веселую какъ канарейка. Теперь, постараемся найдти доступъ къ знатной дамѣ, знаменитой Филлидѣ.
Мы возвратились въ лучшую часть города. Не доходя до улицы Толедо, донъ-Корнеліо указалъ мнѣ, въ первомъ этажѣ одного домика, отворенное окно. Онъ остановился подъ балкономъ и произнесъ чуть слышное шшт! Силуэтъ высокой, стройной женщины показался немедленно въ освѣщенной рамѣ окна.
— Я Драгю, отвѣчалъ Корнеліо: — и пришелъ предложить вамъ ужинъ и прогулку на лодкѣ за городъ.
— Увы! отвѣчала дама: — я не могу выйдти отсюда, любезный Драгю.
— Развѣ вашъ Отелло съ вами?
— Нѣтъ, маркизъ въ своей виллѣ и возвратится не ранѣе какъ завтра утромъ; но онъ заперъ меня.
— Какой ужасъ! вскричалъ Корнеліо; — держать подъ ключомъ женщину, подобную вамъ! и вы терпѣливо сносите это испанское обращеніе?
— О! я отомщу ему! сказала прекрасная плѣнница.
— Не откладывайте до завтра, возразилъ Корпеліо; — отомстите сію же минуту. У васъ, вѣроятно, двустворчатая дверь. Отодвиньте задвижки, тащите обѣими руками.
— Я уже пробовала и только исцарапала себѣ пальцы.
— Ну, привяжите къ балкону веревку или простыню и я обѣщаю освободить васъ, хотя бы пришлось сломать замокъ и скобки.
Филлиди отошла отъ окна. Мы слышали, какъ она отворяла и запирала шкафы. Вскорѣ она возвратилась съ толстой веревкой, которую прикрѣпила къ желѣзнымъ периламъ. Корнеліо уцѣпился за конецъ веревки и влѣзъ по ней съ ловкостью матроса; въ одну минуту онъ очутился на балконѣ. Три удара, за которыми послѣдовалъ стукъ, поколебавшій весь домъ, возвѣстили мнѣ, что запоры не устояли. Свѣтъ погасъ и я увидѣлъ Корнеліо, вышедшаго объ руку съ дамой подъ капюшономъ, въ легкой шерстяной шали.
— Инфанта освобождена, сказалъ синьоръ Драгю. — Прекрасная Филлиди, останьтесь покамѣстъ у меня, а мы зайдемъ въ кафе заказать мороженое.
Дама звонко засмѣялась и вспорхнула какъ птичка. Спутникъ мой привелъ меня въ одинъ изъ кофейныхъ домовъ улицы Кассаро. Двѣ огромныя летучія мыши кружились надъ люстрой, но никто не обращалъ на нихъ вниманія.
— Похитивъ голубку, не дурно было бы замѣнить ее летучею мышью, сказалъ Корнеліо. — Держу пари, что вы не знаете какъ охотятся за pipistrello. Чтобы заставить ее опуститься наземь, стоитъ только дотронуться до ея крыльевъ; малѣйшаго прикосновенія достаточно, чтобы она потеряла равновѣсіе. Но дотронуться до нея весьма трудно, потому что она съ необыкновеннымъ проворствомъ уклоняется отъ всего, что попадается ей на встрѣчу, но не такъ ловко избѣгаетъ удара сзади. Посмотрите какъ это дѣлается.
Корнеліо сталъ на стулъ и началъ вертѣть тростью съ возрастающею скоростью, описывая круги, все болѣе и болѣе приближавшіеся къ полету одной изъ летучихъ мышей. Послѣ пятаго или шестаго тура, быстрота движеній трости уже превосходила быстроту полета; бѣдная pipistrello, едва задѣтая тростью, упала на полъ и кончила свое существованіе въ рукахъ охотника, который завернулъ ее въ попавшійся подъ руку листокъ газеты «Обѣихъ Сициліи».
— Сейчасъ, сказалъ онъ мнѣ съ радостью школьника: — я пошлю юнгу съ моей яхты прибить это фантастическое чудовище къ дверямъ маркиза, чтобы онъ видѣлъ слѣды посѣщенія Драгю. Это будетъ какъ будто подпись автора и урокъ послужитъ ему въ пользу. Чудакъ только подвергаетъ себя всеобщему осмѣянію, разъигрывая роль ревнивца безъ любви. Ревность — дѣло серьёзное, и я научу его уважать ее.
Мы вышли изъ кофейной вмѣстѣ съ мальчикомъ, который несъ на головѣ цѣлую пирамиду мороженаго изъ tutti frutti. Донъ Корнеліо занималъ, въ Новой улицѣ, второй этажъ дома — чуть не дворца. Комнаты внутри были бы очень красивы, но отъ недостатка мебели онѣ казались чрезмѣрно велики. Въ гостиной висѣла на одной стѣнѣ прекрасная картина, произведеніе Новелли, съ изображеніемъ Богоматери и св. Елисаветы, а да другой — трофеи и принадлежности охоты и рыбной ловли. Красавицы Зюллина и Филлиди, усѣвшись на волосяномъ канапе, бесѣдовали между собою съ видомъ совершеннаго равенства. Юнга, одѣтый въ ливреѣ съ галунами, приготовлялъ ужинъ въ столовой. Раздавшійся звонъ колокольчика возвѣстилъ о прибытіи Катанеянки. Граціозная наружность ея отличалась чисто мавританскимъ характеромъ. Ротъ, постоянно полуоткрытый, имѣлъ выраженіе дикой веселости, а глаза, прорѣзанные до висковъ, устремлялись на насъ съ наивной смѣлостью, не похожею на безстыдство. Розина, сбросивъ съ себя черное шелковое toppa, покрывавшее ее съ головы до ногъ, начала разсказывать съ невѣроятною живостью, какъ ей удалось вырваться изъ заключенія. По временамъ, замѣчая, что я съ трудомъ слѣдилъ за нитью ея разсказа, она толкала Корнеліо плечомъ, говоря ему: spiega (объясни), но въ объясненіяхъ синьора не было уже очаровательной бойкости оригинала. Появленіе величественной месситнянки повѣяло на насъ холодомъ, продолжавшимся до той минуты, когда юнга въ ливреѣ доложилъ, что ужинъ поданъ. Мы перешли въ круглую столовую. Чтобы разогнать принужденность и оживить гостей, хозяинъ, развертывая салфетку, провозгласилъ: Allegri!
— Allegri! повторили собесѣдники.
И чрезъ четверть часа всѣ говорили разомъ. Корнеліо и я по-тоскански, а дамы на сицилійскомъ нарѣчіи — самомъ пріятномъ изъ всѣхъ итальянскихъ. За исключеніемъ плутовки Розины, я могъ бы принять моихъ сосѣдокъ за настоящихъ инфантъ, такъ много было врожденнаго достоинства и свободы въ ихъ обращеніи. Безъ притворной скромности, которая была бы лишнею въ настоящемъ случаѣ, онѣ умѣли удержать границахъ приличія синьора Драгю, когда разсказы его становились слишкомъ вольными. Онѣ краснорѣчиво хвалили кушанья и ѣли много; но развѣ настоящія принцессы не могутъ имѣть хорошаго аппетита? Хозяинъ, угощая насъ изъ своего погреба превосходнымъ марсала и сиракузскимъ мускатомъ, самъ пилъ только воду и когда я замѣтилъ, что онъ напрасно не дѣлаетъ чести драгоцѣннѣйшимъ произведеніямъ Сициліи, онъ отвѣчалъ:
— Марсала и я — смертельные враги.
— Очень жаль, сказалъ я. — Это вино предохранило меня отъ морской болѣзни во время переѣздовъ на пароходахъ и я очень желалъ бы примирить васъ съ нимъ.
— Не хлопочите объ этомъ; я согласился бы скорѣе впустить легіонъ демоновъ въ моё тѣло, нежели одну рюмку этаго огненнаго вина. Оно съиграло со мной такую скверную штуку, что я никогда не прощу ему.
— Вы мнѣ разскажете это приключеніе, синьоръ Драгю?
— Можетъ быть, отвѣчалъ Корнеліо, нахмурившись.
— Онъ разскажетъ вамъ и много другихъ, вмѣшалась синьора Филлиди: — у него было больше похожденій, чѣмъ у самого Юпитера.
— Что такое Юпитеръ? спросила Катанеянка.
— Языческій царь, сказалъ Корнеліо: — у котораго было восемь законныхъ женъ и нѣсколько сотъ наложницъ.
За дессертомъ, синьора Филлиди начала напѣвать романсъ, чтобы заставить самаго хозяина спѣть что нибудь. Корнеліо снялъ со стѣны гитару, повернулъ свой стулъ бокомъ, поставилъ правую ногу на лѣвое колѣно и началъ прелюдію, какъ совершенный музыкантъ. Дамы напоминали ему разные стихи, а онъ импровизировалъ для нихъ музыку. Наконецъ, онъ затянулъ прекраснымъ басомъ ророіапа (народная пѣсня). Пѣніе это, съ аккомпаниментомъ сурдины, напоминало испанскія серенады, называемыя tiranas, потому что въ нихъ часто повторяется слово tirana (жестокая), адресуемое любовникомъ къ дамѣ его мыслей. Въ меланхолической пѣсни Корнеліо выразилось сожалѣніе о смерти женщины, убитой также какъ и Франческа ди-Римини. Послѣдній куплетъ трагическаго разсказа заключалъ въ себѣ слѣдующую мораль для сицилійцевъ:
«Пожалѣйте несчастнаго ревнивца. Какъ вырвавшійся конь, онъ безумно и слѣпо стремится къ безднѣ. При жизни своей возлюбленной, онъ думалъ, что ненавидитъ ее; она умерла — онъ оплакиваетъ ее и нигдѣ не находитъ покоя. Его заблужденія, ярость и страшное преступленіе — все было слѣдствіемъ любви. Любовь начинается смѣхомъ и радостью; но часто оканчивается слезами и кровью. Любить — отрадно; чрезмѣрная любовь смертельна. Тому, кто будетъ пѣть эти стихи, — авторъ желаетъ вѣрной подруги.»
Эта грустная пѣсня вѣроятно пробудила въ душѣ Корнеліо мрачныя воспоминанія, потому что голосъ его измѣнился на послѣднемъ куплетѣ. Я далъ себѣ слово подстеречь благопріятную минуту, чтобы склонить его къ откровенности. Онъ пропѣлъ еще нѣсколько романсовъ, менѣе фрачныхъ и, между прочимъ, знаменитую пѣснь: Vi rugghiu fdri ridiri, сочиненную простолюдиномъ, которую я уже слышалъ отъ погонщиковъ муловъ на восточномъ берегу.
— Теперь, сказалъ Корнеліо, вставъ изъ-за стола: — намъ нужно движеніе. Я предлагаю прогулку поморю въ моей iachetto.
Маленькій юнга, исполнившій данное ему порученіе касательно летучей мыши, объявилъ, что вѣтеръ дулъ юго-западный.
— Поспѣшимъ имъ воспользоваться, сказалъ синьоръ. — Мы успѣемъ обогнуть мысъ до восхожденія солнца и наловить рыбы на берегу Соланто.
Дамы, не имѣвши на головахъ ничего, кромѣ великолѣпныхъ волосъ своихъ, накинули на нихъ шали, а Корнеліо одѣлся морякомъ. Юнга, освободившись отъ ливреи, побѣжалъ впередъ, чтобы разбудить матроса на яхтѣ. Теплый, порывистый вѣтерокъ обѣщалъ оживить паруса; узнавши однакожь, что на обратномъ пути онъ будетъ дуть намъ навстрѣчу, дамы обнаружили нерѣшительность. Важныя дѣла требовали ихъ возвращенія въ городъ рано утромъ. Корнеліо устранилъ это препятствіе, предложивъ послать наемную карету въ деревню Багеріа, чтобы обезпечить возвращеніе въ Палермо. На небольшой площадкѣ, гдѣ стояли фіакры, мы нашли одну только карету. Кучеръ подошелъ и Корнеліо уже сговорился съ нимъ, какъ вдругъ замѣтилъ, что карета была старинный закрытый берлинъ.
— Условіе наше не состоится, сказалъ онъ: — я не хочу ѣхать въ бастардѣ,
— Eccelenza, отвѣчалъ кучеръ: — лошади мои хороши.
— Никогда! вскричалъ Корнеліо. — Никогда я не поѣду въ бастардѣ. Нѣтъ, меня не заманятъ вторично.
Я спросилъ его, не боится ли онъ также закрытыхъ экипажей какъ и марсалы.
— Еще больше, отвѣчалъ онъ: — и по той же причинѣ. Я суевѣренъ.
— Eccelenza, сказалъ кучеръ: — къ утру будетъ свѣжо и ваши дамы рискуютъ простудиться въ окрытомъ экипажѣ.
— Онъ правъ! закричали дамы: — поѣдемъ въ бастардѣ.
— Хорошо, пусть будетъ по вашему, возразилъ Корнеліо: вы возвратитесь въ экипажѣ, а я останусь на яхтѣ.
Бастарда отправилась въ Багеріа, а мы подошли къ набережной Санта-Лучіа. Iachetto была простая рыбачья лодка, но съ двумя мачтами и палубой. Матросъ ожидалъ насъ. Я сѣлъ впереди, дамы помѣстились въ центрѣ на двухъ скамьяхъ, а Корнеліо сталъ на рулѣ. Пройдя небольшое пространство и поровнявшись съ цитаделью Гарика, яхта сдѣлала поворотъ, потомъ, распустивъ всѣ паруса, понеслась въ открытое море, граціозно поднимаясь и опускаясь на хребтѣ волнъ. При свѣтѣ луны, Палермо напоминало восточные города; полукруглый заливъ, получившій мѣстное названіе Conca d’oro, превратился въ серебряную раковину. Чрезъ три четверти часа, экипажъ исполнилъ новый маневръ и яхта быстро полетѣла къ мысу Цаферана, на вершинѣ котораго уже показался румянецъ зари. Не огибая еще оконечности его, мы услышали звонъ колоколовъ въ деревняхъ, возвѣщавшій Angelus и вскорѣ все небо зажглось яркимъ пламенемъ.
— Вотѣнастоящая пора для ловли la certi (макрелъ), сказалъ Корнеліо.
Юнга подалъ ему шпульку со снуркомъ, къ которому былъ прикрѣпленъ свинцовый наконечникъ. Размотавши его, синьоръ закинулъ свинецъ въ море; отъ времени до времени онъ прицѣплялъ къ снурку волосяныя удочки съ приманками. Когда онъ навязалъ такимъ образомъ съ десятокъ удочекъ, свинецъ, подвигаясь за яхтою въ глубинѣ моря, приводилъ въ дрожаніе снурокъ, который издавалъ звукъ, подобный звуку трубочки въ органѣ; можно было принять его за стонанье человѣческаго голоса посреди волнъ. Не оставляя руля, Донъ Корнеліо приложилъ палецъ къ снурку; скоро онъ почувствовалъ легкое сотрясеніе и объявилъ намъ, что рыба попалась на одну изъ удочекъ. Впродолженіе четверти часа, такихъ сотрясеній было не менѣе двѣнадцати. Когда вытащили осторожно снурокъ изъ воды, на каждомъ крючкѣ оказались la certi разной величины.
Занятіе рыбной ловлей и картина восходящаго солнца доставили бы больше удовольствія дамамъ, еслибы онѣ не почувствовали дѣйствія качки, которая сдѣлалась ощутительною, съ тѣхъ поръ, какъ мы оставили за собою мысъ. Лица ихъ поблѣднѣли и рѣзвушка Розина, неподвижная въ своемъ черномъ домино, не могла выговорить ни слова. Въ эту минуту, обязанности, призывавшія каждую изъ нихъ въ городъ, пришли на помощь нашимъ спутницамъ. Синьора Филлиди хотѣла возвратиться домой прежде прибытія ревниваго маркиза; хорошенькая магазинщица боялась опоздать до времени открытія лавки и важная Мессинанка вспомнила, что пригласила къ завтраку одну весьма почтенную особу. Мы повернули къ землѣ и яхта пристала къ берегу въ маленькомъ заливѣ, въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ дорога изъ Палермо въ Термина, подходитъ почти къ самому морю. Мы прибыли въ Багеріа около шести часовъ. При входѣ въ деревню, донъ Корнеліо взялъ меня подъ руку и сказалъ по секрету:
— Эти дамы, одна за другой, распрашивали меня объ васъ и, по моей милости, вы занимаете теперь чрезвычайно выгодное мѣсто въ ихъ мнѣніи. Что же касается до смышленой Мессинанки, то она подозрѣваетъ въ васъ очень важную особу, подъ видомъ артиста. Рекомендація князя П… и вензель, подмѣченный ею на платкѣ вашемъ, подтверждаютъ ея догадки; она увѣрена, что вы принадлежите къ одной изъ знаменитѣйшихъ фамилій австрійской монархіи. Она очень проницательна, какъ видите, и обмануть ее трудно. Одного взгляда было достаточно, чтобы разгадать эту важную nfqye, и я не знаю, удастся ли вамъ выбить эту нелѣпость изъ ея головы.
— Это мое дѣло, отвѣчалъ я. Она скоро увидитъ, что я не повелитель Имперіи.
Карета ожидала насъ на площади. Ни насмѣшки, ни просьбы не могли склонить дона Корнеліо ѣхать въ бастардѣ и, когда я повторилъ мое живѣйшее желаніе узнать причину его суевѣрія, онъ обѣщалъ разсказать свою исторію, если только я соглашусь возвратиться съ нимъ въ городъ моремъ. Четыре красотки сидѣли уже въ каретѣ. Несмотря на ихъ краснорѣчивые взгляды, я предпочелъ приглашеніе Корнеліо; но, чтобы не показаться холоднымъ или невѣжливымъ въ глазахъ любезныхъ спутницъ, я подошелъ къ открытымъ дверцамъ экипажа и просилъ позволенія посѣтить каждую изъ нихъ особо. Кромѣ назначенныхъ часовъ, въ которыхъ я могъ застать ихъ дома, онѣ разсказали мнѣ въ какой церкви и въ какое время ихъ можно видѣть по воскресеньямъ. Зюллина и Филлиди всегда бывали у поздней обѣдни въ соборѣ. Мессинянка, любившая мракъ и таинственность, вставала очень рано и друзья, желавшіе ее видѣть, всегда находили ее въ восемь часовъ у ранней обѣдни. Катанеянка посѣщала обыкновенно приходъ св. Доминика, чтобъ слышать лучшій въ городѣ органъ.[1] Принявъ къ свѣдѣнію эти данныя, на всякій случай я, наконецъ, распростился съ красавицами; кучеръ ударилъ по лошадямъ и берлинъ покатился въ Палермо.
Отъ утренней росы и морскаго воздуха платье наше пропиталось непріятною сыростью. Корнеліо предложилъ мнѣ зайти въ locanda (chambre garnie). Такъ какъ пріемная зала была холодна, то мы расположились въ кухнѣ; хозяинъ подалъ намъ кофе на козьемъ молокѣ и бѣлаго сыру, называемаго ricotta, а дочь его, между тѣмъ, принесла вязанку сухой травы и винограднаго хвороста, еще покрытаго листьями. Чтобы поддерживать огонь, она бросала въ него поодиначкѣ вѣтви и сучья и пламя, вспыхивая, принимало мгновенно форму растенія. Когда я увидѣлъ, что огонекъ и благотворная теплота кофе оживили синьора Драгю, я напомнилъ данное имъ обѣщаніе разсказать мнѣ свои несчастія. Онъ набилъ табакомъ трубку изъ темной глины съ изображеніемъ фигуры актера Паскина и, закуривъ ее, началъ слѣдующее.
— Такъ какъ вы желаете узнать меня покороче, то, съ вашего позволенія, мы прежде всего возвратимся, не къ всемірному потопу, но ко времени нашествія норманновъ на Сицилію.
Извѣстно, что набѣги этого воинственнаго племени отличались всегда насильственнымъ, жестокимъ характеромъ. Генеалогическое дерево, рисованное рукою моего дѣда, доказываетъ, что я происхожу по женской линіи отъ одного доблестнаго рыцаря, бывшаго товарищемъ знаменитаго Роберта Гискара. Несмотря на смѣсь сицилійской и испанской крови въ нашемъ родѣ, я остался настоящимъ Норманномъ, т. е., безпокойнымъ, дѣятельнымъ, вспыльчивымъ человѣкомъ и даже немножко разбойникомъ. Безъ хвастовства могу сказать, что во время ученія моего въ палермской коллегіи, я былъ повѣсой во всей силѣ слова. Розги и заточенія не только не усмиряли меня, но еще болѣе раздражали. Я ссорился и дрался со всѣми учителями и товарищами, кромѣ одного, съ которымъ былъ друженъ, какъ съ братомъ.
Пиппино Кастри, младшій изъ всѣхъ насъ и лучшій по поведенію, былъ мальчикъ кроткаго, мягкаго и послушнаго характера. Превосходство его ума и способностей возбуждало зависть другихъ и навлекало на него тысячи ударовъ и непріятностей.
Мнѣ стало жаль его и я, принявши его великодушно подъ свое покровительство, сдѣлавшись защитникомъ угнетеннаго, какъ-будто выкупалъ этимъ безчисленные подвиги тиранства и грабежа. По окончаніи пребыванія въ школѣ, меня послали учиться въ университетъ, въ Катанею, гдѣ я снова встрѣтился съ Пиппино Кастри. Для соблюденія послѣдовательности въ моихъ дѣйствіяхъ, я и здѣсь перессорился съ профессорами, отличался дерзостью на экзаменахъ и не заслужилъ никакой ученой степени, тогда какъ другъ мой кончилъ курсъ самымъ блистательнымъ образомъ. Мы вмѣстѣ возвратились въ Палермо, онъ адвокатомъ, а я ничѣмъ. Я вступилъ въ лучшій періодъ жизни съ огнемъ въ крови какъ Сициліецъ и съ инстинктами Норманнскаго корсара. Съ сожалѣніемъ смотрѣлъ я на своего благоразумнаго друга, который напрасно искалъ благороднаго употребленія своихъ талантовъ въ нашей отжившей странѣ и жиль, какъ говорится, тише воды ниже травы, скромно и осторожно.
Въ это время, маленькая цыганка, ворожея, забавлявшая прохожихъ на площади Марина, посмотрѣла на мою руку и сказала, что я умру въ полномъ одѣяніи. Я часто вспоминалъ объ этомъ предсказаніи и не моя вина если оно не исполнилось; оно не имѣетъ уже вѣроятности теперь, когда я живу философомъ вдали отъ свѣта.
Отецъ мой, котораго я лишился еще въ дѣтствѣ, оставилъ мнѣ болѣе состоянія нежели сколько мнѣ было нужно для того чтобы надѣлать глупостей, а мать, вышедши вторично замужъ, занималась мною очень мало. Для удовлетворенія моихъ бродячихъ наклонностей, я предпринялъ путешествіе въ Мальту и на африканскіе берега. Выбравъ между товарищами моихъ удовольствій трехъ подобныхъ мнѣ молодцовъ, которыхъ мой характеръ и физическая сила держали въ нѣкоторомъ повиновеніи, я нанялъ купеческую лодку и мы отправились вчетверомъ. Мы взяли съ собой провизію, оружіе, денегъ и горячія головы. Погулявъ весело въ Мальтѣ, заглянувъ въ Триполи и Тунисъ, мы пристали однажды утромъ къ берегу острова Церби, сами не зная гдѣ мы находимся. Отъискивая кого нибудь для распросовъ, мы подошли къ ручью, гдѣ молодыя дѣвушки черпали воду. Увидѣвъ насъ, онѣ въ испугѣ разбѣжались. Мы взяли съ собой охотничьи ружья надѣясь пострѣлять куропатокъ или зайцевъ, но при видѣ дичи болѣе привлекательной, я предложилъ друзьямъ поохотиться за нею. Дѣвушки быстро взбирались по крутой тропинкѣ, ведущей въ ихъ деревню. Одна изъ нихъ менѣе проворная, едва не попалась въ руки корсаровъ и въ ужасѣ начала кричать. Въ то же время, опередившія ее подруги, подняли шумъ и суматоху въ деревнѣ; пятнадцать или двадцать женщинъ, вооруженныхъ вилами и палками, съ бранью и угрозами приближались къ намъ; я выстрѣлилъ изъ ружья на двадцать футовъ надъ ихъ головами и всѣ онѣ обратились въ бѣгство; мы подвигались за ними въ порядкѣ до небольшой площадки, по среди которой возвышалось огромное фиговое дерево. Здѣсь мы заняли позицію и такимъ образомъ деревня была взята приступомъ.
Одинъ старикъ, знавшій нѣсколько словъ по италіански, былъ присланъ къ намъ парламентеромъ. Я объявилъ ему прежде всего, что мы прибыли съ миролюбивыми намѣреніями; но, вмѣсто того, чтобы хладнокровно разъяснить недоумѣніе, я говорилъ съ надменностью побѣдителя и требовалъ чтобы депутація явилась къ намъ съ извиненіями. Парламентеръ ушелъ, ворча что-то сквозь зубы и уже не показывался. Нѣсколько Арабовъ, возвратившись съ полей, взялись за карабины и вотъ, съ одной изъ кровель раздался выстрѣлъ и сбилъ у меня съ головы шляпу. Для большей безопасности мы силою заняли одинъ домъ, непріятель сталъ осаждать насъ и послѣ получасовой перестрѣлки съ обѣихъ сторонъ, осада была снята; мы ранили слегка двухъ Арабовъ. Не имѣя намѣренія завладѣть островомъ Церби, я предложилъ друзьямъ отступить. Товарищи пираты прошли безпрепятственно чрезъ деревню и спустились къ морю напѣвая этотъ военный маршъ божественнаго маэстро Верди….
Здѣсь разскащикъ пріостановился и запѣлъ звучнымъ, могучимъ басомъ хоръ изъ Ломбардовъ.
— Къ несчастію, началъ снова Корнелію, когда наша лодка уже отчалила отъ берега, въ насъ выстрѣлилъ кто-то съ вершины холма и пуля попала мнѣ въ плечо. Я возвратился въ Палермо, сильно страдая отъ раны и нѣсколько опасаясь за послѣдствія нашей шалости. Пиппино Кастро находился почти неотлучно у моей постели и, оказывая мнѣ самую нѣжную заботливость, въ тоже время горячо осуждалъ мое поведеніе. Онъ напомнилъ мнѣ о предсказаніи цыганки и вымолилъ у меня обѣщаніе быть впередъ умнѣе, чего конечно не трудно было добиться отъ человѣка, ослабленнаго кровопусканіями и лекарствами. Между тѣмъ, жители острова Церби молчали, противъ всякаго ожиданія, вѣроятно не надѣясь на правосудіе собакъ Христіанъ и такъ, меня не преслѣдовали. Приключеніе это придало новый блескъ моей репутаціи. Въ эту пору у меня пробивалась борода и такъ какъ она была огненно-русаго цвѣта, то меня звали Гаріаданомъ Барбарусса, когда же я сбрилъ ее, мнѣ дали прозваніе Драгю.
Я избавлю васъ отъ разсказа другихъ моихъ глупостей; подробное исчисленіе ихъ было бы не короче описанія проказъ Юпитера. Состояніе мое, котораго я не сберегалъ, нуждалось въ отдохновеніи. Управляющій объявилъ мнѣ въ одно крекрасноое утро, что если я стану продолжать, не считая, черпать изъ сундука, то скоро долженъ буду сидѣть на balata.[2] Для радикальнаго преобразованія моихъ финансовъ, я продалъ экипажи и лошадей, отпустилъ лакеевъ и любовницъ и рѣшился исключительно предаться занятію не столь разорительному. Съ этою цѣлью я одѣлся охотникомъ, отправился въ горы, во внутренность страны, путешествовалъ пѣшкомъ, питаясь дичью собственнаго промысла, ночуя у поселянъ, часто съ большими лишеніями и неудобствами, но усталость всегда доставляла мнѣ хорошій аппетитъ и сонъ. По возвращеніи въ Палермо, мнѣ представился случай пріобрѣсти яхту и я въ скоромъ времени сдѣлался превосходнѣйшимъ морякомъ и рыболовомъ. Тунецъ, мечь-рыба, макрель, не имѣли опаснѣйшаго врага на заколахъ Соланто. Погрузившись въ эти безвредныя удовольствія, я велъ дѣятельную и здоровую жизнь, какъ вдругъ роковая встрѣча перевернула вверхъ дномъ все мое существованіе.
Это случилось весною 1842 года. Богатый негоціантъ изъ Трапани, наживши капиталъ посредствомъ обработки и торговли сѣрою, продалъ свои заводы одной англійской компаніи и поселился въ Палермо. Съ нимъ была жена, еще сохранившая красоту и осьмнадцатилѣтняя дочь или лучше сказать, ангелъ, прелестнѣйшее существо, созданное изъ любви и для любви. Ни мнѣ описывать совершенства несравненной Авреліи, хотя образъ ея врѣзался огненными чертами въ мое сердце. Чтобы изобразить ее, нужно-бы было воскресить Петрарку. Вообразите нимфу между простыми женщинами, божество между нимфами….
— Остановитесь, синьоръ Корнеліо, возразилъ я: — что будетъ съ вами, если вы заговорите, языкомъ старинныхъ сицилійскихъ труверовъ, унылыя пѣсни которыхъ распространили эту умственную болѣзнь, сдѣлавшую столько вреда итальянской литературѣ?
— Какую болѣзнь? спросилъ Корнеліо.
— Напыщенность, искусственный жаръ, паѳосъ, наконецъ, если вы хотите, чтобы я назвалъ ее настоящимъ словомъ. Вереница звучныхъ и пустыхъ выраженій не можетъ дать понятія ни о прекрасной Авреліи, ни о какой другой женщинѣ. Говорите сколько хотите, но, ради Бога, говорите дѣло!
— Ваше заблужденіе велико, отвѣчалъ Корнеліо: — или всѣ мои несчастія — только горькая насмѣшка надо мною судьбы. Долго, погруженный въ варварское невѣжество, я называлъ пустяками туманныя пѣсни нашихъ древнихъ поэтовъ и особый языкъ, ими созданный; но собственный опытъ показалъ мнѣ, какъ драгоцѣнно искусство — говорить хорошо. Въ этомъ именно и заключается моя исторія и причина всѣхъ моихъ бѣдствій.
— Какъ вамъ угодно. Я прошу васъ только не заноситься слишкомъ высоко. Останьтесь по обыкновенію норманномъ, или корсаромъ синьоръ Драгю; вы этимъ меня обяжете.
— Согласенъ, если вы этого желаете. Представьте же себѣ, волосы чернѣе крыла ворона, глаза Ніобеи подъ покровомъ длинныхъ рѣсницъ, тонкій прямой носъ, ротъ унизанный жемчужинами, кроткій и мыслящій взглядъ, лицо болѣе продолговатое, нежели круглое, а цвѣтъ его такой нѣжный и чистый, что всѣ прочія лица казались въ сравненіи масками.
— Этихъ примѣтъ мнѣ довольно, сказалъ я: — продолжайте вашъ разсказъ.
— Однажды въ воскресенье, въ каѳедральной церкви, я увидѣлъ въ первые эту чудную дѣвушку и любовь мгновенно вспыхнула въ моемъ сердце. Донъ Массимо, отецъ ея, былъ почтенный человѣкъ, хотя немножко скупъ, жена его напротивъ часто выходила изъ предѣловъ благоразумной разсчетливости. Это семейство, только что переселившееся изъ провинціи, искало, какъ водится, знакомство и друзей въ Палермо, и потому доступъ въ ихъ домъ былъ для меня не труденъ. Я часто доставлялъ удовольствіе дамамъ прогулками въ моей яхтѣ, а отца успѣлъ расположить въ мою пользу проигрывая ему по не многу въ карты. Счастье мое, что я познакомился съ ними изъ первыхъ въ городѣ, потому что, какъ скоро Аврелія показалась ни концертахъ въ публичномъ саду, красота ея привлекла общее вниманіе, и соперники явились во множествѣ. Однажды вечеромъ, во время прогулки по аллеямъ Флоры, я воспользовался случаемъ поговорить съ Авреліей наединѣ, и позволилъ себѣ сказать нѣсколько словъ о моей любви. Молодая дѣвушка слушала меня, склонивъ голову на одно плечо и играя цвѣткомъ магноліи. Вдругъ она поняла къ чему клонилась моя рѣчь и устремила на меня большіе глаза, въ которыхъ выражалось любопытство:
— Такъ вы меня любите, синьоръ Корнеліо? спросила она.
Ободренный этимъ вопросомъ, я съ жаромъ высказалъ ей мои чувства.
— О, тѣмъ лучше! отвѣчала прелестное дитя съ наивною радостью. — Должно быть очень пріятно быть любимой такимъ мужчиной какъ вы! Надѣюсь, по крайней мѣрѣ, что вы говорите серьёзно и любите меня не только на словахъ.
— Испытайте меня, сказалъ я. — Не прикажите ли снова завоевать островъ Церби? отправиться въ Китай? спуститься въ жерло волкана? Повелѣвайте, распоряжайтесь мною, какъ своимъ невольникомъ и, вы увидите, что меня не остановятъ никакія препятствія или опасности.
Эта смѣлая рѣчь, казалось, понравилась ей.
— Нѣтъ, отвѣчала она, улыбаясь: — вы броситесь въ жерло волкана развѣ только когда я уроню въ нее носовой платокъ. Посмотримъ, съумѣете ли вы угадывать и предупреждать мои желанія. Не скрою отъ васъ, что другіе высказывали мнѣ любовь свою въ болѣе изящныхъ выраженіяхъ, во я думаю, что постоянная внимательность и угожденія тронутъ меня скорѣе; я буду цѣнить ихъ. Между доказательствами истинной страсти, есть одно, о которомъ я не могу подумать безъ ужаса — это ревность. Я знаю страшные примѣры и, если вы хотите внушить мнѣ не страхъ и отвращеніе — то, не будьте ревнивы, синьоръ Корнеліо; съ этимъ только условіемъ, предупреждаю васъ, я могу полюбить васъ современемъ.
— Постараюсь, отвѣчалъ я: — но также съ условіемъ; я не хочу быть только безмолвнымъ вздыхателемъ (il patito); вы должны дать мнѣ прочное мѣсто въ вашемъ сердцѣ, тогда и мое будетъ недоступно ревности. Лучшее предохранительное средство противъ этой болѣзни — взаимная довѣренность. Позвольте мнѣ дѣйствовать прямо и откровенно.
— Согласна, сказала задумчиво Аврелія: — обмана не будетъ между нами; что же касается до предпочтенія, котораго вы желаете, вотъ вамъ первое доказательство. Если бы кто другой просилъ у меня этотъ цвѣтокъ, я бы отказала, но вамъ я отдаю его, какъ залогъ дружбы; только не показывайте никому, потому что его уже видѣли у меня въ рукѣ.
Я приложилъ къ губамъ завѣтную магнолію и бережно спряталъ въ карманъ.
— Теперь, шутливо продолжала молодая дѣвушка: — какимъ подвигомъ начнете вы служеніе мнѣ, мой рыцарь?
— Это зависитъ отъ вашей воли, отвѣчалъ я. — Къ сожалѣнію, мой предокъ Норманнъ и товарищъ Робертъ Гискаръ, изгнали изъ этой страны послѣдняго изъ сарациновъ; въ противномъ случаѣ, для васъ я бы вызвалъ его на поединокъ.
Донъ Массимо и жена его прервали вашъ разговоръ, но сказаннаго было довольно для того, чтобы я возвратился домой въ восторгѣ отъ любви и надежды. На другой день, Аврелія выразила при мнѣ желаніе покушать индѣйскихъ фигъ. Этотъ плодъ, продающійся въ изобиліи въ концѣ лѣта, могъ появиться, въ то время года, не ранѣе, какъ чрезъ мѣсяцъ на рынкахъ Палермо. Я тотчасъ же поѣхалъ въ Ното, гдѣ кактусъ созрѣваетъ прежде, нежели въ нашей части острова. За дюжину индѣйскихъ фигъ, привезенныхъ мною съ тріумфомъ, я былъ вознагражденъ улыбкой, которой не отдалъ бы ни за какія сокровища. Я нашелъ много другихъ случаевъ оказать услуги Авреліи, но когда я убѣждалъ ее позволить мнѣ просить руки ея у родителей, она отвѣчала мнѣ въ испугѣ: «подождите еще»!
Однажды вечеромъ, въ кругу модной молодежи, порхавшей около нея, Аврелія съ удовольствіемъ слушала описаніе баловъ, которые давались по понедѣльникамъ въ Неаполитанской академіи. Денди, занимавшій въ особенности вниманіе моей возлюбленной, видѣлъ въ одномъ изъ этихъ вечеровъ головной уборъ, изъ голубыхъ перьевъ находящихся подъ крыльями птицы сои. Я понялъ, что желаніе имѣть подобный уборъ возникло въ умѣ Авреліи. Чтобы не лишиться награды за прежнія заслуги, я долженъ быль исполнить и эту прихоть капризнаго ребенка. Я отправился въ горы, взбирался даже на ту часть Этны, которая называется Немороза и возвратился чрезъ мѣсяцъ съ запасомъ перьевъ сои. Я надѣялся, что за этотъ разъ, буду встрѣченъ такъ, какъ еслибы мнѣ удалось похитить часть святой одежды изъ рукъ невѣрныхъ; но, увы! «кто погоняетъ ословъ или довѣряется женщинамъ, тотъ не попадетъ въ рай!»[3] Я едва удостоился благодарности и мой подарокъ былъ брошенъ въ уголъ, гдѣ лежитъ еще и теперь.
Пока я скитался по лѣсамъ въ погонѣ за бѣдными птицами, новыя лица появились въ домѣ дона Массимо. Между прочими, я встрѣтилъ тамъ моего школьнаго товарища, Пиппино Кастри. Хотя нарцисоподобная наружность его всегда нравилась женщинамъ, но мнѣ сначала не пришло въ голову, чтобы мой лучшій другъ могъ сдѣлаться моимъ соперникомъ и, для отвращенія этой опасности, я рѣшился при первомъ удобномъ случаѣ сдѣлать Пиппино повѣреннымъ въ моей любви. Палермское общество было въ то время исключительно занято праздникомъ, предстоящимъ въ Piana dei greci, гдѣ, послѣ религіознаго греческаго обряда, предавались увеселеніямъ и танцамъ. Жители Піана, большею частію албанцы, должны были облечься въ національные костюмы. Дона Массимо долго убѣждали ѣхать на праздникъ вмѣстѣ съ дочерью; онъ согласился на то только наканунѣ вечеромъ. Всѣ присутствовавшіе знакомыя пожелали присоединиться къ нимъ; насъ было слишкомъ много, чтобы помѣститься въ одномъ экипажѣ, а когда я предложилъ нанять городскую коляску, Донъ Массимо воспротивился, объявивъ, что поѣдетъ въ бастардѣ. Зажиточныя люди въ Палермо держатъ обыкновенно два экипажа, одинъ парадный для прогулокъ и визитовъ, другой старый, въ которомъ выѣзжаютъ только ночью, запрягая плохихъ лошадей, оставляемыхъ безъ сожалѣнія, часто въ продолженіе цѣлой ночи, у подъѣздовъ палацовъ и театровъ. Большая часть этихъ бастардъ старинные берлины нѣсколько готической формы. Огромная бастарда дона Массимо, съ почернѣлою бронзою и изношеннымъ бархатомъ, вѣроятно убаюкивала нѣкогда кардинала или испанскаго губернатора. Мнѣ, какъ искусному возницѣ, поручено было править этой почтенной колесницею. Старики родители сѣли въ коляску, а веселая молодежь наполнила бастарду. Во все время переѣзда, я слышалъ подъ собою смѣхъ и крики. Когда закуска, взятая на дорогу была уничтожена, послышалось пѣніе и я тотчасъ узналъ голосъ Авреліи; за тѣмъ мой другъ Пиппино долго декламировалъ стихи, которымъ апплодировали двѣ маленькія ручки. По пріѣздѣ въ Піана, я замѣтилъ въ глазахъ Авреліи нѣчто странное, восторженное, что возбудило во мнѣ подозрѣнія. Въ первый разъ въ жизни змѣя ревности ужалила мое сердце. Я мысленно посылалъ къ чорту всѣхъ присутствовавшихъ, которые мѣшали мнѣ сказать наединѣ нѣсколько словъ молодой дѣвушкѣ, какъ вдругъ, на пути въ греческую церковь, я увидѣлъ, что она сама замедляетъ шагъ и отдѣляется отъ общества.
— Мнѣ нужно переговорить съ вами, сказала она торопливо. Вы ожидаете отъ меня объясненія и я должна вамъ дать его. Каждая минута можетъ увеличить затрудненія. Вооружитесь всѣмъ вашимъ мужествомъ, мой добрый Корнеліо, и вспомните, что никакого серьёзнаго обязательства не было между нами. Послѣ всѣхъ доказательствъ вашей любви, это жестоко, сознаюсь въ томъ, но, что же мнѣ дѣлать? сегодня только я прочитала ясно въ моемъ сердцѣ: вы никогда не внушите мнѣ другаго чувства кромѣ дружбы!
— Но что же случилось? спросилъ я дрожа.
— Вотъ что. Въ Трапани много обожателей неистощимо воспѣвали красоту мою. Они надоѣли мнѣ своею лестью и я уѣхала въ Палермо не сожалѣя ни о чемъ, кромѣ дома, въ которомъ я родилась. Въ такой настроенности сердца и ума, я услышала о вашей безумной экспедиціи на островѣ Церби. Вашъ смѣлый, рѣшительный характеръ понравился мнѣ; я вообразила, что любовь, выражаемая поступками, займетъ меня гораздо болѣе нежели всѣ сладкія рѣчи свѣтскихъ юношей. Это доказываетъ по крайней мѣрѣ, что у меня никогда не было намѣренія предоставить вамъ роль безнадежнаго вздыхателя, но не смотря на желаніе и усилія ваши, сердце мое осталось нечувствительнымъ и, я испытала наконецъ могущество слова, потому что есть слова и слова, мой добрый Корнеліо! Однажды, во время путешествія вашего на Этну, въ минуту, когда я совсѣмъ не о томъ думала, мнѣ приносятъ запечатанный пакетъ; я развертываю его и, что же нахожу? — стихи въ 32 строфы: слышите ли? 32 строфы, наполненныя хвалами мнѣ и такія звучныя, прекрасныя, что и не знаю которой изъ нихъ отдать предпочтеніе! Знаю, что много стиховъ было написано въ честь женщинъ, но я увѣрена и утверждаю, безпристрастно, что, съ тѣхъ поръ какъ женщины существуютъ, ничего столь прекраснаго для нихъ написано не было. Во первыхъ, авторъ сравниваетъ меня съ солнцемъ, которое разливаетъ теплоту и любовь по всей вселенной. До встрѣчи со мною, день былъ для него ночью: я даровала ему свѣтъ. Потомъ, глаза мои онъ называетъ двумя звѣздами, изливающими огненные, угасающіе лучи и, отъ этихъ угасающихъ лучей гаснетъ жизнь того, кто на нихъ смотритъ.
А! что вы думаете объ этомъ новомъ способѣ выражаться? говорили когда-нибудь съ женщиной такимъ языкомъ?
— Сто милліоновъ разъ! отвѣчалъ я въ гнѣвѣ.
— Вы говорите въ досадѣ. Я это понимаю и извиняю, возразила Аврелія. — Почему же, читая эти строфы, я чувствовала такое упоительное наслажденіе, что при послѣднихъ словахъ, мысли вертѣлись безпорядочно въ головѣ моей и я закрыла глаза, какъ будто огненный мечъ промелькнулъ предъ моимъ лицомъ? Но, то ли еще испытала я, когда самъ авторъ прочиталъ ихъ мнѣ! И не подумайте, чтобы поэтъ называлъ меня Авреліей, т. е. моимъ настоящимъ именемъ; онъ называлъ меня Хлориди, полагая, что я буду въ состояніи проникнуть эту таинственную завѣсу и, онъ не ошибся. Слыхали ли вы, чтобы когда нибудь женщину называли Хлориди, когда ея имя Аврелія?
— Это дѣлалось такъ часто, сказалъ я: — что во Франціи такія приторныя пошлости называются «букетами Хлориды».
— О, въ такомъ случаѣ, продолжала Аврелія: — мнѣ было бы непростительно не разгадать загадки! Какая тонкая хитрость и какъ онъ уменъ, милый поэтъ! Спрашиваю васъ по совѣсти, скажите сами, можно ли не полюбить его, не бывъ безумной или слѣпой? Изъ всего этого слѣдуетъ, мой добрый Корнеліо, что вы хорошо сдѣлаете, если забудете меня. Поэзія, которую я прежде оскорбила, снова вступила въ свои права.
— Вамъ легко говорить, воскликнулъ я: — неблагодарная, вѣтреная дѣвушка! Неужели вы думаете, что васъ забыть такъ легко?
— Да, легко для великодушнаго и преданнаго сердца, какъ ваше, другъ Корнеліо. Къ тому же, ваше самопожертвованіе составитъ счастіе любезнаго молодаго человѣка, о которомъ я отъ васъ самихъ слышала много хорошаго.
— Я уничтожу его, сказалъ я, стукнувъ ногой: — я раздавлю его какъ ядовитое насѣкомое, этого вѣроломнаго Пиппино!
Слезы ручьями полились вдругъ изъ глазъ Авреліи.
— Милосердый Боже! воскликнула она: — вотъ чего я боялась — ревности, мщенія! Убить своего лучшаго друга! о каменное сердце! И меня, безъ сомнѣнія, также, онъ убьетъ меня! Ахъ, Корнеліо, если вы рѣшитесь умертвить насъ обоихъ, то предупредите меня о томъ за нѣсколько дней! Пресвятая Богородица! неужели должно умереть за такой легкій проступокъ?
Аврелія почти задыхалась отъ слезъ; рыданія прерывали слова ея, и я предвидѣлъ, что это неминуемо должно кончиться нервическимъ припадкомъ. Я взялъ ее за руки и сказалъ:
— Успокойтесь, я не убью никого.
Слезы мгновенно прекратились.
— Вы мнѣ дарите жизнь, сказала она: — и моему Пиппино также? Дайте словоI
— Клянусь вамъ.
— О, теперь я покойна.
— Но я не намѣренъ жертвовать собою, ради каприза молодаго человѣка. Я допрошу Пиппино и, горе ему, если онъ васъ не любитъ!
Не входя еще въ церковь, я знакомъ пригласилъ Пиппино слѣдовать за мною и отошелъ съ нимъ въ преддверіе храма. Мое волненіе и измѣнившійся звукъ голоса видимо смутили его. Онъ не могъ вынести моего взгляда. Но едва только узналъ онъ, въ какихъ отношеніяхъ я былъ къ Авреліи, какъ воскликнулъ:
— Ахъ, я несчастный! Что я сдѣлалъ? И ты, Корнеліо, зачѣмъ не открылъ мнѣ вашей тайны? Что будетъ съ нами теперь?
Послѣ нѣкотораго молчанія, онъ прибавилъ:
— Страдать долженъ я. Я оставлю Сицилію, буду жить въ Неаполѣ или, вѣрнѣе сказать, я умру тамъ, потому что, скажу тебѣ откровенно, другъ мой, лишившись Авреліи, я долженъ умереть.
Эта неожиданная покорность судьбы обезоружила меня.
— Будь увѣренъ, сказалъ я: — что другъ твой позволилъ бы тебѣ уѣхать, если бы самъ былъ предпочтенъ тебѣ. Къ сожалѣнію, покорность судьбѣ и самопожертвованіе выпали на мою долю.
Пиппино обнялъ меня, крѣпко прижалъ къ груди, называя самыми нѣжными именами; и заставивъ повторить нѣсколько разъ, что я отказываюсь отъ притязаній на сердце Авреліи, побѣжалъ ее отыскивать. Не видя куда я иду, я шелъ по дорогѣ въ Палермо. Мнѣ показалось, что во мнѣ найдется довольно твердости, чтобы принести жертву и я, въ простотѣ души, воображалъ себя героемъ; но скоро ревность схватила меня за горло и всѣ прекрасныя намѣренія разсѣялись; я видѣлъ въ другѣ только соперника, въ Авреліи коварную измѣнницу, въ ихъ счастіи — нестерпимую обиду. Мрачныя картины поперемѣнно представлялись моему воображенію: я видѣлъ, глазами души, двухъ любовниковъ, нѣжно бесѣдующихъ другъ съ другомъ и готовъ былъ поразить ихъ кинжаломъ, но красота молодой дѣвушки останавливала мою руку и я обращалъ кинжалъ на собственную грудь. Цѣлую ночь я ходилъ по комнатѣ, предаваясь ярости и болѣзненному бреду. Утомленіе и дневной свѣтъ нѣсколько успокоили меня; я хотѣлъ броситься на постель и попытаться заснуть, но дверь отворилась и вошелъ Пиппино. Онъ взялъ меня за руки, называя великодушнымъ другомъ; я не позволилъ ему распространяться.
— Побереги свои похвалы, сказалъ я ему: — онѣ неумѣстны. Рѣшительно я не могу отказаться отъ Авреліи. Одинъ изъ насъ долженъ уничтожить другаго. Придумаемъ поединокъ съ равными шансами для обоихъ, потому что я не хочу воспользоваться моимъ превосходствомъ.
Пиппино бралъ уроки фехтованья. Я далъ ему рапиру и приличное наставленіе, но онъ не въ силахъ былъ защищаться и я тотчасъ нанесъ ему три удара, которыхъ онъ не могъ отпарировать. Въ искусствѣ стрѣлять, я имѣлъ еще болѣе преимуществъ надъ нимъ; слѣдовательно, дуэль была невозможна. Я придумалъ другое средство. Пиппино былъ хорошій пловецъ; я предложилъ ему выѣхать изъ гавани вмѣстѣ, а потомъ опрокинуть лодку въ открытомъ морѣ въ двухъ миляхъ отъ берега.
— Безумецъ! отвѣчалъ онъ: — а если ты услышишь, что я, умоляющимъ голосомъ, стану призывать на помощь, неужели ты будешь такъ жестокъ, что допустишь меня до погибели? Нѣтъ, ты забудешь всѣхъ женщинъ, свою любовь и ревность, и поспѣшно возвратишься назадъ, чтобы спасти друга, которому помогалъ и покровительствовалъ во время его дѣтства. Нѣтъ, не кровавый и нечестивый поединокъ долженъ прекратить споръ нашъ, но борьба болѣе благородная и достойная насъ, изъ которой побѣдитель выйдетъ, можетъ быть, несчастнымъ, но, во всякомъ случаѣ, безъ угрызеній совѣсти. Если правда, какъ ты говоришь, что жизнь безъ Авреліи для тебя невозможна, то возьми мою невѣсту: я уступаю ее тебѣ.
— Увы! воскликнулъ я: — она меня не любитъ!
— А развѣ полюбитъ, когда ты сдѣлаешься моимъ убійцею? Если уже суждено тебѣ лишиться любимой женщины, то сохрани по крайней мѣрѣ друга.
— Да, я сохраню его, сказалъ я, обнимая Пиппино: — да, я сохраню дружбу дѣтства, она вознаградитъ меня за всѣ жертвы. Я не поддамся впередъ обольщенію любви. Женись, любезный другъ. Женись на этой прелестной, милой и непостоянной женщинѣ, посланной на землю какъ будто для того, чтобы довести насъ до преступленія; но мы выйдемъ изъ борьбы истинно великими. Аврелія принадлежитъ тебѣ; пусть я умру, если когда нибудь посягну на ваше счастіе! Какъ мраморъ будетъ спокойно сердце мое въ ея присутствіи, потому что оно владѣетъ собою, потому что въ немъ львиная сила, въ немъ цесарево величіе! И Преподобный Корнеліо, мой патронъ, можетъ засвидѣтельствовать свыше, что говоря такимъ образомъ, я былъ чистосердеченъ. Похвалы, слезы и выраженія благодарности моего друга укрѣпили меня въ великодушномъ намѣреніи. Я подтвердилъ его такими торжественными клятвами и трагическими восклицаніями, что не могъ уже возвратиться къ первоначальнымъ мыслямъ, не заслуживъ названія жалкаго, безчестнаго человѣка.
Здѣсь Корнеліо остановился, поискалъ на двѣ своей чашки остатковъ сахара, спряталъ трубку въ карманъ и опустилъ глаза съ смущеннымъ видомъ.
— Чтожь? сказалъ я: — какъ сдержали вы ваши торжественныя клятвы? исповѣдайтесь вполнѣ.
— Самоотверженіе прекраснѣйшая добродѣтель, но къ сожалѣнію, неудобоисполнимая для человѣка съ моимъ характеромъ, продолжалъ онъ.
По отъѣздѣ Пиппино, отецъ Авреліи посѣтилъ меня. Онъ выговаривалъ мнѣ за отсутствіе на праздникѣ, которое было замѣчено. Донъ-Массимо, на обратномъ пути, правилъ вмѣсто меня бастардой и оказался не столь искуснымъ кучеромъ. Дамамъ понравились загородныя прогулки и на другой день предположено было отправиться въ той же бастардѣ въ деревню Санта-Флавія; я долженъ былъ снова занять мѣсто на козлахъ — таково было приказаніе и просьба Авреліи. Вполнѣ проникнутый новою своею ролью и покорностью судьбѣ, я не видѣлъ причины отказаться отъ сдѣланнаго мнѣ предложенія. Въ слѣдующую ночь, я спалъ сномъ стоика и проснулся довольный собою, не подозрѣвая, что предстоящее удовольствіе увидѣть Аврелію, могло быть причиной пріятной настроенности моего духа. Въ восемь часовъ я явился къ дону-Массимо, гдѣ нашелъ уже все общество на лицо. Молодая дѣвушка встрѣтила меня съ улыбкой и подала руку, которую я пожалъ съ чувствомъ. Пиппино помѣстился рядомъ со мной; коляска поѣхала впередъ, а наша бастарда сзади,
По пріѣздѣ въ Санта-Флавія, донъ-Массимо получилъ позволеніе осмотрѣть виллу маркиза Арталя. Привратникъ отворилъ сады и предоставилъ намъ полную свободу. День прошелъ весело; я чувствовалъ себя такъ хорошо, что вывелъ самое выгоднoe заключеніе о моей душевной твердости. Обѣдать мы предполагали въ Палермо по возвращеніи, а для успокоенія аппетита взяли съ собою завтракъ. Дону-Массимо пришла несчастная мысль попотчивать насъ Марсала, — виномъ собственнаго приготовленія. Я опорожнилъ больше половины бутылки и вдругъ почувствовалъ отсутствіе разсудка, какъ будто бы какой нибудь волшебникъ похитилъ его у меня и заперъ въ стклянку.
Народная пѣсня, которую я пропѣлъ вамъ за столомъ, сравниваетъ безуміе ревнивца съ бѣшенымъ конемъ: это тигръ, жаждущій крови, могъ бы сказать авторъ; но если вы прибавите къ ревности опьяненіе, превращающее человѣка въ животное, тогда нѣтъ глупости, нѣтъ сумазбродства, ни даже преступленія, котораго не сдѣлалъ бы человѣкъ моего страстнаго темперамента, подъ вліяніемъ этихъ двухъ пагубныхъ силъ. Когда я увидѣлъ, что Аврелія подошла къ своему обожателю и сказала ему что-то на ухо, я почувствовалъ, что кровь хлынула мнѣ въ голову. Я бросился бѣжать по саду, чрезъ куртины, какъ сумасшедшій, вырвавшійся изъ заточенія; выхватилѣ ножъ и бросилъ его между деревьевъ съ силою и мѣткостью, которыя никогда не измѣняютъ рукѣ сицилійца.
Для подкрѣпленія словъ своихъ примѣромъ, донъ Корнеліо взялъ со стола ножъ, вложилъ его въ рукавъ платья, потомъ ударилъ лѣвымъ кулакомъ по правому, взмахнулъ рукой — и ножъ, сверкнувши въ воздухѣ, вонзился на цѣлый дюймъ въ противоположную дверь. Посмотрѣвъ на него искоса, я спросилъ нѣтъ ли убійства на его совѣсти, но отвѣта не получилъ.
— Не знаю, продолжалъ онъ: — какіе другіе признаки безумія оказалъ я въ продолженіе этого страшнаго припадка. Я не помнилъ, гдѣ я и что я, когда услышалъ голоса, звавшіе меня издали. День вечерѣлъ и меня ожидали для возвращенія въ Палермо. Пиппино и его возлюбленная сѣли вмѣстѣ въ бастардѣ.
То, что мнѣ остается разсказать дѣлаетъ мнѣ не много чести, но чувство стыда можетъ быть зачтено мнѣ въ наказаніе. Сейчасъ, когда мы пойдемъ къ яхтѣ, я покажу вамъ не вдалекѣ деревню Санта Флавія и виллу маркиза Арталя, казино котораго находится на вершинѣ крутаго холма.. Дорога, доступная для каретъ и прорытая въ скалѣ, извивается змѣею по скату горы. Кучеръ дона Массимо осторожно сдерживалъ лошадей коляски и спускался шагомъ; къ великому изумленію и стыду, онъ увидѣлъ, что бастарда обгоняетъ его и смиренные кони скачутъ въ галопъ. Воображая удовольствіе двухъ любовниковъ, сидящихъ рядомъ въ движущейся машинѣ, которою я правилъ, я почувствовалъ усиливающееся головокруженіе, какъ будто Фуріи вертѣлись въ воздухѣ, надъ моей головой и вдохнули въ нее адскую мысль, опрокинуть экипажъ, предоставивъ такимъ образомъ рѣшеніе участи трехъ существъ волѣ Бога или случая. Доѣхавши до узкаго опаснаго мѣста, хорошо мнѣ извѣстнаго, я направилъ лошадей такъ близко къ краю пропасти, что одно колесо оборвалось, не найдя точки опоры, и бастарда, опрокинувшись, скатилась съ косогора въ двадцать футовъ вышины. Я чувствовалъ вѣтеръ отъ быстроты паденія, я слышалъ громовой ударъ, разразившійся въ моей головѣ и, больше ничего! У меня былъ проломленъ високъ и раздроблена ключица.
Когда я пришелъ въ чувство, то услышалъ какъ бы журчаніе ручейка: это кровь струилась изъ моей руки въ подставленную чашку. Я лежалъ на своей постелѣ въ Палермо. Хирургъ, увидѣвъ, что я открылъ глаза, объявилъ, что жизнь моя внѣ опасности; тогда начались страданія. Въ теченіе трехъ мѣсяцевъ, я долженъ былъ лежать на спинѣ, неподвижный, какъ надгробная статуя, и, сдавленный какъ въ тискахъ 25-ти аршиннымъ бинтомъ, обмотаннымъ вокругъ моего тѣла. Мученія Иксіона на колесѣ не могли быть ужаснѣе. Въ минуту паденія, Пиппино и Аврелія крѣпко прижались другъ къ другу и страшная катастрофа только доставила имъ случай нѣжно и страстно обняться. Кромѣ меня никто не былъ раненъ.
Ничто не излечиваетъ такъ скоро отъ безумства любви и ревности, какъ проломъ въ головѣ и раздробленная ключица. Прежде нежели я оправился совершенно, другъ мой получилъ согласіе родителей Авреліи и первый мой выходъ былъ въ церковь Санта-Цита, гдѣ я видѣлъ обрядъ вѣнчанія, не чувствуя ни досады, ни огорченія. Спустя нѣсколько времени, Пиппино долженъ былъ поѣхать въ Мессину для ходатайства по одной тяжбѣ; онъ взялъ съ собою жену и поселился въ этомъ городѣ. Донъ Массимо оставилъ Палермо и живетъ съ дочерью. Со времени этого несчастнаго приключенія, страсти мои уже не пробуждались. Годы, размышленія и опытность излечили меня отъ заблужденій; какъ истинный философъ, я живу только для удовольствія. Я узналъ, какъ опасно любить сильно одну женщину, и потому люблю ихъ всѣхъ…. И вотъ почему, господинъ французъ, я питаю вѣчную ненависть къ марсала и бастардѣ.
— Согласенъ, что вы имѣете право ненавидѣть это вино, сказалъ я: — но такъ какъ бастарда, вѣроятно, не опрокинулась бы, еслибы ей въ этомъ не помогли немножко вы сами, то я не могу объяснить себѣ вашего суевѣрнаго предразсудка.
— Потому что вы не знаете, каково пролежать три мѣсяца сбинтованнымъ въ постелѣ; я же испыталъ и потому, при видѣ бастарды, меня всегда бросаетъ въ дрожь. Я снова чувствую тогда вѣтеръ паденія, снова слышу громъ въ головѣ и ощущаю холодное прикосновеніе къ тѣлу хирургическаго инструмента. Понимаете ли вы теперь?
— Совершенно, синьоръ Корнеліо. Понимаю также почему князь П* просилъ васъ доставить меня домой здравымъ и невредимымъ. Что же касается до предсказанія цыганки, то я, видя васъ столь благоразумнымъ, надѣюсь, что оно не исполнится надъ вами и вы умрете не насильственною смертью.
— Какъ знать? Судьбы не миновать; но порядочный корсаръ долженъ принять за особенную милость неба, если ему удастся отправиться на тотъ свѣтъ въ сапогахъ.
Чтобы возвратиться къ морскому берегу, донъ Корнеліо провелъ меня чрезъ Санта-Флавія и показалъ достопамятный для него обрывъ. Потомъ мы сѣли на яхту и прибыли въ гавань поздно ночью, такъ сильно противился намъ вѣтеръ. Мы узнали, что ось бастарды сломалась дорогой и четыре красотки, опоздавшія по этому случаю, непоспѣли во время къ своимъ важнымъ дѣламъ. Въ продолженіе мѣсяца, проведеннаго мною въ Палермо, синьоръ Драгю находился въ полномъ моемъ распоряженіи и, подъ руководствомъ такого искуснаго и благоразумнаго кормчаго, я имѣлъ случай изучить нравы этой интересной страны.
Въ 1847 году, донъ Корнеліо не замедлилъ явиться въ Мессину, съ цѣлью участвовать въ возстаніи и бомбардированіи этого города. Онъ былъ убитъ тамъ осколкомъ бомбы, съ ружьемъ на плечѣ, въ головѣ отряда, которымъ командовалъ и такимъ образомъ сбылось предсказаніе цыганки.
- ↑ Туристы, посѣщавшіе Сицилію знаютъ, что женщины въ Палермо не находятъ предосудительцымъ назначать rendez-vous въ церквахъ. Подобные факты собираются на мѣстѣ; было бы непростительно ихъ выдумывать.
- ↑ Скамья изъ камня, которая замѣняла позорный столбъ для банкрутовъ, въ эпоху испанскаго владычества.
- ↑ Сицилійская пословица.