Владимир Тихонов
правитьБабье лето
правитьПосле дождливой и ветряной, настоящей осенней недели, выдался наконец светлый денек. На бледно-голубом небе — ни облачка, ветер хотя и не утих совсем, но уже не ревет и не воет по-вчерашнему, а только равномерно покачивает вершинками редеющего леса да крутит опавшими желтыми листьями. Свежо, но не сыро…
Лидия Федоровна проснулась сегодня раньше обыкновенного; яркие лучи солнца, пробившиеся сквозь занавески спальни, разбудили ее. Но вставать ей не хотелось: под одеялом так тепло… Да и зачем вставать? Что делать? Ягоды в саду все давно уже сняты; варенье все сварено… Да если бы что и нужно было, так Домнушка все сделает. На столике возле кровати лежит книжка толстого журнала; она еще с прошлого месяца не прочитана, да что-то и читать Лидии Федоровне в последнее время не хочется — не интересно.
Дверь спальни тихо скрипнула, и старая горничная просунула в нее свою полуседую голову.
— Проснулись? — спросила она.
— Проснулась, Домнушка! — вяло отозвалась барыня.
— Ну, так и вставать пора! Девять часов уж! — заговорила старушка, проходя в комнату и начиная поднимать оконные занавески.
Через минуту девчонка Аниська внесла несколько шумящих крахмаленных юбок, и Лидия Федоровна принялась одеваться. Домна привычными руками помогала ей при этом, угадывая малейшее движение своей барыни. Когда почти все было готово и оставалось только завить на лбу несколько белокурых пуколек, Лидия Федоровна вдруг как-то уныло призадумалась, сидя перед зеркалом: оттуда, из-за этой изящной резной рамки смотрело на нее чье-то грустное, усталое лицо. Лицо это ей было близко, страшно близко знакомо; каждый раз, как она подходила к зеркалу, оно выглядывало оттуда, но сегодня оно почему-то особенно больно кольнуло ее… Неужели это она сама? Неужели это та, шаловливая и нежная как ангел Лидочка, про которую еще не так давно говорили, что она: «как мальчик кудрявый резва, нарядна, как бабочка летом»?
— Давно ли все это было?
Поблекнувшие и растрескавшиеся губы в зеркале искривились какой-то странной, болезненной улыбкой и словно прошептали ей оттуда:
«Давно»!
Да, действительно давно. Ее пухлые и румяные как персик щечки успели уж отяжелеть и отвиснуть, румянец с них сбежал, и его заменили какие-то мелкие красноватые жилки. Молочно-белый лобик заморщинился и покрылся желтыми пятнами. Голубые глаза смотрят устало, и их со всех сторон лапками охватили маленькие морщинки. Даже изящный носик ее залоснился и блестит. Поредели и белокурые кудри.
— Да, давно!.. А между тем, как быстро пролетело это — словно вчера еще все было…
Костлявые, желтые пальцы Домнушки умело кончили свою работу, и две-три маленьких шелковистых пукольки весело взбились над редкими бровями Лидии Федоровны.
— Вы что, пудру, что ли, ищете, барыня?
— Нет, не надо! — ответила Лидия Федоровна и, поднявшись с табуретки, вышла в столовую.
— Да, давно, — продолжала думать она, лениво размешивая маленькой ложечкой кофе. — Вот уж девятый год как муж умер, да замужем была одиннадцать лет… Какие все крупные цифры, а как незаметно, как быстро пронеслись они. — Высокая, сухощавая фигура мужа вспомнилась ей, его загорелое, немного суровое лицо…
Была ли она с ним счастлива? Конечно была, особенно последних пять, шесть лет… Так чего же больше? Ну, и довольно!
— И довольно! — почти злобно прошептала Лидия Федоровна, отодвигая чашку…
Руки ее как-то сами машинально вытянулись, пальцы сплелись и хрустнули… нервная дрожь пробежала по всему телу…
— Убирать прикажете? — спросила ее появившаяся откуда-то Домнушка.
— Да… убирайте!..
Лидия Федоровна прошла в залу и стала ходить взад и вперед…
— Поехать бы на зиму в Петербург или в Москву, — мечтала она. — Или, еще лучше, заграницу бы… на юг куда-нибудь… Да как поедешь-то? С кем? Одной и скучно, да неудобно. И никого-то ведь у меня нет… т. е. есть, да все чужие какие-то… И родные-то хуже чужих… С тетей, разве? Да прихварывает все она. Да, наконец, и деньги нужны… много денег… А то что, по меблированным комнатам, что ли, жить?.. А что там делать? По театрам да концертам ездить, все одно и то же. Скучно!..
Она остановилась перед окном, на котором оказалась забытой тарелочка с высохшей бумажкой от мух. Через окно было видно, как садовник Илья копается в цветнике.
— Скоро надо и двойные рамы вставлять, — подумала Лидия Федоровна и вышла на террасу. Садовник, увидав свою барыню, снял фуражку и молча поклонился.
— Здравствуй, Илья! Что делаешь? — заговорила с ним она.
— Да вот, к зиме приготовляюсь помаленьку.
— А какой сегодня день-то хороший.
— День чудесный! Одно слово — «бабье лето»… С неделю, поди, ведро-то простоит.
— «Бабье лето?» Отчего эта пора осени так называется? — подумала Лидия Федоровна и за разрешением этого вопроса обратилась к Илье.
— А кто его знает — отчего! Может — потому, что летом-то бабам и погулять некогда: страда, значит, самая… ну а теперь все полегче малость, — объяснил тот.
Далеко, далеко где-то послышались колокольчики… Лидия Федоровна обернулась в ту сторону, но разглядеть ничего не могла.
Лес, расстилавшийся перед ней, — еще не так давно густой, зеленый лес — поредел и сквозил. Колокольчики доносились из-за леса.
— Никак едет кто-то? — заметил Илья, приподнимая голову и прислушиваясь.
— Едут, но не видно еще, — отозвалась Индия Федоровна и подумала: «Уж не ко мне ли? Однако, кто бы это мог быть? Михаил Михайлович если — он уж давно не был»… Сердце вдовы при этой мысли почему-то судорожно сжалось, и она стала еще пристальнее смотреть на дорогу.
Но вот, наконец, из-за леса выехала тройка, за ней другая, а немного спустя показалась и третья…
— Нет, не он! — вздохнула Лидия Федоровна, видя, как первые две тройки повернули в сторону от ее усадьбы.
— А ведь это Михайло Михайлович сюда едет! — проговорил садовник, указывая рукой на последнюю, значительно отставшую от других тройку.
— Ну? Разве это он? — не могла скрыть своей радости Лидия Федоровна.
— Он! Действительно он! Вот и в наш проселок свернул.
Лидия Федоровна как-то вдруг заволновалась, и торопливо приказав Илье идти и отворять ворота, прошла в комнаты.
— Домнушка! Анисья! — крикнула она на ходу, и когда старая горничная бесшумно появилась перед ней, она принялась отдавать ей разные сбивчивые приказания:
— Михаил Михайлыч к нам едет… так того… завтрак поскорее велите приготовить, а мне переодеться немного надо… К завтраку вина подайте, и белого, и красного… и хересу не забудьте — он херес любит с содовой водой… К кофею ликер, этот — желтый… Я надену светло-серое — знаете, простенькое… Рыба-то у нас есть?
— Есть!
— Так и рыбу к завтраку!
— Когда завтрак подавать прикажете?
— А чем скорее, тем лучше: он рано ведь встает.
Домнушка отправилась в кухню и кладовую, а Лидия Федоровна, при помощи Аниськи, принялась менять свой туалет. Аниська путалась, сбивалась и подавала не то, что требовалось и это раздражало ее барыню.
— Ах, Боже мой! Анисья, да где у тебя голова? Ну, что ты вертишься без толку! — ворчала она на нее. — Ах, да не то, совсем не то! Ведь я тебе что сказала?..
А колокольчики звенели все ближе и ближе… Но тут на помощь появилась и сама Домнушка, и дело пошло на лад…
— Попроще, Домнушка, попроще, — заботилась Лидия Федоровна, хорошо помня, что Михаил Михайлович Терехов был большой поклонник простоты.
— Приехал, кажется? — спросила вдова, не слыша уже более колокольчиков…
— Приехали! — подтвердила Домнушка, выглядывая из-за занавески на двор.
— Ну, так поскорей же… поскорей же! От волнения и торопливости, по лицу Лидии Федоровны пошли красные пятна, и она, привычным движением руки, покрыла его тонким слоем пудры… Маленькая темная щеточка как-то незаметно скользнула по ее бровям… На платок и на плечи брызнули духи, и взглянув в зеркало, Лидия Федоровна с удовольствием заметила, что она помолодела словно.
Когда она, не без замирания сердца, вышла в гостиную, навстречу ей приподнялся с кресла высокий и плотный мужчина, лет сорока пяти.
— Михаил Михайлыч! Как я рада! Наконец-то вспомнили! — приветствовала его хозяйка…
— Здравствуйте, Лидия Федоровна!.. Простите великодушно… собирался все, да знаете ведь, какой я увалень, — проговорил гость, пожимая ей руку.
«Не поцеловал, — мелькнуло в голове у Лидии Федоровны, — раньше, так всегда целовал мне руку! Что же это значит»?
— Ну, садитесь же! Садитесь! — быстро заговорила она, усаживаясь на диван и указывая Терехову рукой на кресло возле себя. — Рассказывайте, что новенького!.. Ведь я живу совсем отшельницей, — ничего не знаю… Что так давно не были?
— Как вам сказать, Лидия Федоровна? С одной стороны некогда было, а с другой — я переживал такую полосу жизни… т. е. видите ли… я… мне нужно было решиться на такой шаг… когда… — замялся вдруг Михаил Михайлович. Сердце Лидии Федоровны болезненно сжалось: она поняла, что сейчас ей скажут нечто такое важное, решительное, что должно окончательно…
Дверь в гостиную тихонько приотворилась, и Аниська просунула свою кудлатою голову.
— Барыня, вас спрашивают! — прошептала она.
— Кто спрашивает? Зачем? — недовольным голосом переспросила вдова.
— Да учительница пришла, говорит, повидать надо.
— Скажи, что после, в другой раз… Впрочем, нет… постой… погоди — я сейчас… Вы позволите? — обратилась она к Терехову, — я на минутку…
— Пожалуйста! Пожалуйста!..
Лидия Федоровна быстро вышла из гостиной и, отойдя всего несколько шагов от двери, приостановилась и инстинктивно положила руку на левый бок. «А что… что, если сейчас он сделает предложение? — замелькало у ней в голове. — Что, если это именно? Соглашусь? Да? Конечно!.. Ведь он мне нравится… Он такой хороший! Он лучше всех из моих знакомых… Да нет, он просто лучше всех!» И перед ней вдруг ясно блеснули добрые и ласковые глаза Михаила Михайловича, его нежная улыбка, его волнистые полуседые волосы и мягкий, словно рокочущий говорок его как будто еще доносился до ее слуха… «Конечно, это самое большое счастье в моей жизни! И день сегодня такой ясный, светлый, радостный!» — продолжала думать она и вдруг вспомнила об учительнице, которая дожидалась ее; она и рассердилась на эту учительницу, что та прервала их разговор, но с другой стороны была и благодарна, что это дало ей возможность хоть несколько отдалить роковое объяснение и собраться с мыслями…
— Здравствуйте, Анна Николаевна, что скажете? — поздоровалась она с маленькой черноволосой барышней, выходя в столовую.
— Здравствуйте, Лидия Федоровна… Я к вам с просьбой, — нервно заговорила та высоким, почти еще детским голоском. — Помилуйте, от Аристотельского просто житья нет. Вступитесь хоть вы, пожалуйста! Я обращалась к нему, просила его, — ведь нужно учебных пособий, а он мне на это…
«Ведь теперь совсем уже новая жизнь начнется… Он такой образованный… Жить в Петербурге… в самом избранном кружке интеллигенции… Заграницу вместе… вместе с ним. Даже и здесь на всю жизнь вдвоем, и то это такое счастье. С ним не соскучишься», — продолжала думать Лидия Федоровна, рассеянно глядя на тараторившую что-то учительницу…
— Вот что, Анна Николаевна, — остановила, наконец, она ее, — теперь мне некогда — у меня гости… вы зайдите после, немного спустя, — тогда я все… а теперь мне некогда, до свидания! И, пожав наскоро худенькую руку учительницы, Лидия Федоровна медленно пошла в гостиную. Проходя через спальню, она мимоходом взглянула в зеркало: глаза ее горели, через пудру пробивался румянец; она была интересна.
Михаила Михайловича она застала за рассматриванием лежавшего на столе ее альбома.
— Ну, вот и я! Извините, что оставила вас! — почти спокойно начала Лидия Федоровна, занимая свое прежнее место. — Ну, так как же? Как же? Что же вам мешало приехать ко мне? — последние слова были сказаны уже с легкой дрожью.
— Да что, Лидия Федоровна, — поднимая от альбома голову, но не выпуская его из рук, — заговорил Терехов, сконфуженно улыбаясь. — Седина в бороду, а… я жениться задумал! Да… Ну, вот и решал все… ну, и пока не решил окончательно, естественно, что прятался… Теперь вот решил… Думал, что для меня уже все кончено, и в трущобу-то эту забирался единственно, чтобы догореть на покое, — ан здесь-то оно меня и ждало… и не долго искал… да и не искал даже, само оно набежало на меня…
Лидия Федоровна молчала.
— Да, так вот, дорогой друг мой, женюсь я, женюсь, и приехал к вам, чтобы, так сказать, благословиться…
— Вы женитесь? — все еще хорошенько ничего не понимая, спросила вдова. — На ком?..
— А вот на ней! — и Терехов повернул к ней бывший в его руках альбом.
Лидия Федоровна взглянула на портрет и все-таки не могла сообразить сразу, чье это изображение… «Но это не я!» — смутно только сознавала она.
— На ней? А кто это? — спросила она.
— Боже мой! Как кто? — удивился Михаил Михайлович. — Да ведь это Надежда Васильевна!..
«Надя Городецкая!» — догадалась, наконец, Лидия Федоровна. — «Но ведь она еще почти ребенок!» — чуть не сорвалось у нее с языка. Она удержалась и, сделав над собою усилие, принудила себя улыбнуться и ласково проговорить:
— Что же, поздравляю, Михаил Михайлович! Поздравляю и желаю вам счастья! Надя — хорошая девушка…
— Спасибо, Лидия Федоровна! — на этот раз целуя протянутую ему руку, снова заговорил Терехов. — Спасибо! Да я и верю в свое счастье. Моя невеста такой человек, что хоть она и молодая еще… но она не светская барышня, а настоящая… хорошая… Вот мы теперь едем венчаться в Москву. Они уже всей семьей проехали на станцию, а я вот к вам заехал на минутку, проститься. Зиму мы в Петербурге…
Лидия Федоровна слушала Терехова, но, как пять минут тому назад не могла понять жаловавшуюся ей на что-то учительницу, так не понимала она теперь и торопливые и сбивчивые речи своего гостя…
— Куда же вы? — проговорила она наконец, видя, что он берется за шапку.
— Да ехать надо, догнать их, а то, того и гляди, на поезд опоздаем. Ну, так до свидания, Лидия Федоровна, будьте здоровы. Если зимой в Питер надумаете, к нам милости просим.
И Терехов снова поцеловал у нее руку. Она наклонилась слегка и прикоснулась губами к его волосам…
— Будьте счастливы! — тихо проговорила она при этом.
— Спасибо, Лидия Федоровна! Спасибо! Надеюсь! Вполне надеюсь! Еще бы с такой женой, да не быть счастливым!..
Говоря это, Михаил Михайлович помолодел как будто; голос его звучал весело и уверенно. Поцеловав еще раз ее руку, он как-то молодцевато тряхнул кудрями и, быстро сбежав с крыльца, вскочил в дожидавшийся его тарантас.
Лошади тронулись, колокольчики зазвенели… Из-под сарая вылетела рыжая дворняжка и с громким лаем понеслась за удалявшейся тройкой.
Терехов махал шапкой…
Простояв несколько минут на крыльце, Лидия Федоровна спустилась на двор и, отворив маленькую калитку, прошла в примыкавший к дому сад.
Свежий осенний ветер развевал ее белокурые пукольки. Под ногами шуршали желтые, обвалившиеся листья. Какие-то красногрудые птички весело щебетали, перепархивая по обнажавшимся веткам.
Лидия Федоровна шла по длинной и прямой аллее. «Теперь уж я совсем одинока, — думала она, грустно опустив свою голову. — Одна в целом мире и на всю… на всю жизнь. Так же одинока, как была и до прошлого года, до его приезда. Скучные зимние вечера впереди… и он уж не приедет более… Не с кем будет поговорить, отвести душу… Одна!» Сердце ее мучительно ныло. Слезы как-то сами незаметно брызнули и потекли по напудренным щекам, оставляя блестящие влажные дорожки…
— Барыня, завтрак-то прикажете подавать? — словно выросла вдруг перед ней Домнушка…
— Завтрак? Нет, не надо… а, впрочем… вот что… подавайте… только позовите ко мне эту… Анну Николаевну — учительницу.
— Слушаю-с!
Домнушка повернула к дому. По лицу старой горничной было видно, что она понимает горе своей барыни и разделяет его.
Через четверть часа Лидия Федоровна уже сидела в столовой за завтраком. Против нее, на месте, приготовленном для Терехова, помещалась худенькая черноволосая Анна Николаевна, и торопливо, маленькими кусочками глотая поданную рыбу, рассказывала о тех притеснениях, которые постоянно делает ей бессердечный Аристотельский — один из ее ближайших начальников по сельской школе.
Сама хозяйка почти ничего не ела, но внимательно прислушивалась к безысходным нуждам бедной девушки.
— Вот что, Анна Николаевна, — заговорила наконец она, — вы теперь, что бы ни случилось, смело обращайтесь прямо ко мне… Я теперь вся ваша и все, что буду в состоянии сделать, сделаю.
— Спасибо, Лидия Федоровна, на вас одну только и надежда.
— Ну, вот что… вы позавтракали? Не хотите ли пройтись со мной немного по саду; а то у меня что-то голова болит, — освежиться надо.
— С удовольствием, Лидия Федоровна.
Лидия Федоровна прошла к себе в спальню, чтобы взять теплый платок. Туалетный столик с бесчисленными баночками и флакончиками бросился ей в глаза.
— К чему все это теперь? — улыбнулась она, глядя на эти безделушки. — Для себя? Вздор! Женщины ничего для себя не делают, а все для них… для мужчин. Ну, а мне уж довольно! Для меня уже все прошло, миновало для меня даже и «бабье лето». Впереди одна «вдовья зима» и тихое бесшумное, но, может быть, и доброе дело!..
Источник текста: Владимир Тихонов. «В наши дни». Санкт-Петербург, 1892 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.