БАБУШКИНО ГОРЕ править
Вечер. Мерцает лампа и коптит. Целый час сидит Игнатка, сгорбившись крючком, над листом бумаги и что-то малюет.
— Игнатка, а Игнатка, иди вечерять, — кличет Игнатку Анисья.
— Посодь, бабушка, вот кончу, тогда.
— Да што ты делаешь-то хоть?
— План нашего двора, бабушка, рисую.
— Господи боже мой, ты аза в глаза не видел, а уж планты плантуешь! Што ты, анжинер, што ли?
Подошла поближе, подперла сухим кулачком подбородок и засматривает через плечо Игнатки.
А Игнатка язык до половины высунул и за карандашом водит языком, будто помогает. Малевал, малевал, поставил какую-то закорючку и радостно:
— Вот видишь, бабушка, это вот двор, это — гумно, это — сарай, а это — изба.
— Я и без твоего планта знаю, где сарай и где гумно. Мне надо, штоб ты считал и писал и молитвы знал, а эту пустяковину можно и без школы намалевать. Э-хе-хе-хе! Ну, иди вечерять.
Так это случилось, что Игнатка, когда еще под стол пешком ходил, остался на попечении бабушки. Отец без вести пропал в войну с германцем, а мать в голодный, неурожайный год под Мелитополем поезд задавил.
Каждый день бабушка тнердит Игнатке:
— Сторонись ты, Игнатушка, пионеров. Что хорошева, ведь этакие грибы, а сладу с ними нету.
— Да я, бабушка, ничего… А сам задумается…
Намедни у дяди Ивана загорелась изба. Вожатый Семен прибежал: в один дух собрал пионеров, достал пять ведер, троих ребят назначил воду из колодца доставать, а сам стал у пожарища. Пять ведер завертелись в кругу, и к Семену, одно за одним, попадали в руки, наполненные водой.
Стоит Игнатка, улыбается ребятам. Постоял, постоял и пошел прочь домой.
Не спится Игнатке. Ворочается с боку на бок и думает: «И ничего здесь плохова, а даже хорошее. Не знает бабушка, што говорит».
Сегодня, когда ребята с криком и смехом, как мыши, разбежались из школы по домам, пионеры направились в свою комнату. Тайком остался и Игнатка. Узнал, что читать будут.
Прижался Игнатка к притолоке, будто врос. Хочется сесть в круг, да бабушка заругается, плакать будет. И бабушку жаль, и хочется пионером быть. Не знает Игнатка, как ему быть.
Читал Семен про мальчика Гавроша, как он там в далеком и неведомом Париже, на баррикадах, в неведомой, с мудреным названием улице, сражался с буржуями за свободу. Потом, когда у революционеров кончились патроны, не испугался Гаирош смерти, вылез вперед баррикад и начал опустошать патронташи убитых солдат, собирая их в корзину. И когда в Гавроша начали стрелять войска гвардии, он выпрямился во весь рост и запел песенку.
У Игнатки загорелись глаза, дух захватило.
— Какой герой! — прошептал он.
А когда дочитали книгу, Игнатка пулей вылетел из школы.
Идет Игнатка домой как ни в чем не бывало, а в голове мысли будоражатся, и перед глазами Гаврош стоит. И заслонил он бабушкины сказки: Бову-королевича, Еруслана Лазаревича, Инанушку-дурачка, которые за красавицу дрались с чертями, драконами-змиями.
И вспомнились дядя Иван, Сидорка, Кузьма, что в гражданскую войну голову свою сложили за свободу.
— Чтой-то ты, Игнатка, опозднился? Аль што приключилось? — накинулась с вопросами бабушка, кохда Игнатка переступил порог.
— Нет, бабушка, ничего, даже очень хорошо.
— Чиро ж хорошева-то? Где это пропадал? Вся душ! изболела.
Молчит Игнатка, только бровями, как кот усами, шевелит.
— Да што ты? Кто тебе паморки отбил?
А Игнатка молчал, пошел в угол сел на мешки с картошкой, палец в рот и поглядывает на бабушку.
— Иди хоть поешь-то.
— Не хочется, бабушка.
— Да што тебя розгами, што ль отодрали иль тумака кто сотворил?
Хочется Игнатке бабушке рассказать все, да боится, начнет еще плакать, а Игнатке не хочется, чтоб бабушка плакала, жаль ему бабушку, а самого так и подмывает рассказать.
— Бабушка, а бабушка!
— Да говори скорей, што такое, говори!
Рассказал Игнатка про Гавроша. Рассказал и добавил:
— Вот, бабушка, какие герои-то! Што?..
Бабушка всплеснула руками и залепетала:
— Мати пресвятая богородица! Да где это видано, да где ж это слыхано, штоб малое, неразумное дитя себя под расстрел подводило? И какое же тут еройство?
— За свободу! — выкрикнул с радостью Игнатка.
— Ах, господи боже мой! Да што ты мелешь?
— Бабушка, и я хочу таким быть! Анисья так и подпрыгнула.
— Спаси и сохрани господи! Што ты свихнулся, што ль! Этому-то тебя в школе учат? Вместо чтоб грамоте учить, они ребят портят. Эх, чуяло мое сердце, что добра от этой школы не будет. Так и вышло. Да где ты слышал-то это? В школе?
Игнатка замялся.
— Я все едино дознаюсь. Лучше сказывай!
Но Игнатка не проронил ни слова
Утром бабушка наотрез сказала:
— Игнатка, в школу больше не пойдешь!
А Игнатка совсем другое сказал:
— Нет, бабушка, в школу я пойду.
— Как так?
— Да так. Анна Тимофевна говорит, што я молодец.
В первый раз Игнатка ослушался.
Кинулась бабушка к Игнатке, еле дышит, хотела ударить, а Игнатка промеж рук юркнул и в дверь. Посмотрел строго на бабушку и — на двор.
У бабушки в груди будто грохнулась крышка ящика.
В полдень накинула шубенку и скорым, семенящим шагом — в школу. Была перемена. Анисья прямо к учительнице:
— Здравствуй, матушка, Анна Тимофевна! — поклонившись, сказала бабушка.
— Здравствуй, бабушка Анисья. Чтой-то ты?
— Да вот Игнатку брать хочу. Избаловался малый, от рук отбился. Балуешь ты их тут, Анна Тимофевна, а не учишь.
— Да что ты, бабушка Анисья, чтой-то ты говоришь? Игнатка твой один из лучших учеников.
— Да ведь планты-то малевать, матушка Анна Тимофевна, дело не мудрящее, грамоту-то он не знает, а вон уж забрал в голову ероем стать.
— Постой, постой. Ты говоришь — и знает? Как не знает?
— Эх, матушка, Анна Тимофевна, разя я не вижу, какое у вас здесь ученье. Уж раз бога нету, тут путя не будет. Посмотри, навесили всякой всячины, а бога нету.
— Да в ученьи бог не нужен.
Бабушка этого будто и ждала.
— Ну, раз и ты таковская — прости. Давай сюда Игнатку, не хочу, нипочем не хочу учить его!
Стали искать, а Игнатки нет и нет.
— Да он в пионерской сидит, — крикнул кто-то из ребят.
— Веди меня туда, веди сейчас же! Я ему уши все выдеру за это! Там-то он учится!
Пошла бабушка в пионерскую, а за ней и Анна Тимофеевна пошла. Только это отворили дверь, а навстречу Игнатка, и с красным галстухом на шее.
— Это зачем нацепил? — закричала бабушка.
— Записался, бабушка, в отряд, затем и надел, — ответил Игнатка спокойно.
— Сыми сейчас же! Боже мой! Анна Тимофевна, да што ж это, голубушка, деется? Хоть ты заступись.
— Это, бабушка, его воля. Хочет в пионерах быть, пусть будет, этого запрещать нельзя.
Заморгала бабушка глазами часто, часто. Поплыли красные полотнища. Заерзали на месте картинки. Зашатался потолок. Тихо она опустилась на скамью и зарыдала. Рыдает и причитает:
— Вот тебе и радость! Вот тебе и уберегла от нечисти. Так мне и надо, старой дуре, не распускай губы…
Будто сквозь сон слышала Анисья дребезжащий звонок… ребячий визг. Будто сквозь сетку видела, как таяла толпа ребят, как уплыла Анна Тимофеевна, а за ней Игнатка.
А когда выплакалась, осмотрелась, — было уже тихо. Нет ни Игнатки, ни Анны Тимофеевны, ни ребят. Тишина в просторной и светлой комнате. Вытерла кулаком слезы и обвела комнату влажным глазом. Горят огнем яркие полотнища, а на них, как кони, одна за одной, буквы.
— Вишь-ты, все в порядке и даже очинно красиво. И што это творится — не поймешь. Здесь все в порядке держат, а дома хоть святых выноси.
Посмотрела бабушка еще раз на плакаты, на портреты и перевела глаза на окно. А за окном метелица метет, ничего не видать. Долго смотрела Анисья на белую круговерть, покачала головой и вздохнула.
— Ничего не пойму!
Встала, перекрестилась и пошла прочь. А когда проходила коридором, то остановилась у открытой двери класса, где шли занятия. У доски с мелком стоял Игнатка и громко чеканил:
— Два и два будет четыре, теперь складываем десятки… Пять и два будет семь.
— Иш ты вить, — шепчет бабушка, — здесь, как надо, а дома планты плантует. И што это деется — не пойму.
Долго стояла бабушка Анисья и любовалась Игнаткой, как он задачи решал. Потом вздохнула и прошептала.
— Чтож поделаешь… Может быть, так и нужно.
И побрела бабушка Анисья домой по сумятному пути.
Кончились занятия… Идет Игнатка домой, а у самого неспокойно на душе.
— И чего бабушка хочет? Со мной ласковая, говорит: для тебя живу, а ходу не дает.
Но тут же решил:
— Если будет бить, не то еще сделаю: уйду и не приду. Поступлю в работники и буду работать и учиться.
Несмело запищала дверь. Потихоньку, бочком пролез Игнатка и глазами бабушку ищет. А бабушка Анисья стоит у печки, сдирает кожуху с вареной картошки, и смех ее берет на Игнатку.
— Ладно, ладно, иди ужо, — пробурчала бабушка. — Порадовал ты меня, што грамоту здорово за вихры берешь, а в пионерах я што-то запуталась — не пойму. Иди ужо, поешь.
Смотрит Игнатка на бабушку и не верит, что это с бабушкой приключилось. Подошел и головой к плечу припал.