Розанов В. В. Собрание сочинений. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.)
М.: Республика, Алгоритм, 2006.
А. С. СУВОРИН
правитьВ лице А. С. Суворина Россия потеряла верного сына, а Европа потеряла то единственное выражение общественного русского мнения, с которым она считалась, обойти которое она не находила возможным. Интересы России, авторитет России, нужды России были в глазах великого публициста тем непререкаемым, тою святынею, за которую он вступался как лев, не уступая этого никому и ничему, не уступая недругам и друзьям, — когда приходилось расходиться в мнениях, — не уступая чужим и своим, и не уступил бы этого родному; не допускал здесь двойственности или колебания и в составе меняющихся лиц у кормила правительственной власти. Это был редкий случай полного слияния частного человека и национального интереса; редкий случай, когда человек, «ходивший в сюртуке или в халате», был в то же время точно «ходившим в России», в ее реках, в ее пустынях, в ее городах, столь ему милых, в ее сословиях, воспоминаниях, в прошлом, но особенно — в будущем. Он весь точно летел к этому «будущему России»: к ее славе, ее величию, ее могуществу, и закипал негодованием, презрением, — и как часто невидимыми слезами! — когда вдруг что-нибудь останавливало движение вперед России, когда неотвратимый рок или людская бесталанность и неумелость крушили лелеемую мечту. Было бы узко назвать его «великим гражданином» или (дадим спуск врагам) «замечательным гражданином»: это определение, выдвигающее на первый план юридическую сторону в человеке, было бедно, сухо и слишком мундирно для А. С. Суворина. Нет, он был и хотел быть именно сыном родины, с оттенком этой покорности великой Родительнице-Земле своей, с исчезновением личного «я» в лучах ее значительности. Весь — новый публицист, публицист последнего чекана, он незаметно хранил под современным сюртуком кафтан старого казака с Дона, ищущего в Сибири «добывать землицы», или кафтан еще более древнего новгородца, отправляющегося по сплетениям рек добывать золото, товаров, приключений или славной смерти. Если мы присоединим сюда озабоченность сподвижников Петра «государевым делом», которое для них было именно делом русской земли, русского царства, — то мы укажем все три начала в русской исторической стихии, отложившие, бесспорно, в Суворине какой-то след свой, какое-то свое воспоминание, какую-то свою ухватку, какую-то свою «врожденность» и «наследственность». Не имея монолитного гения, Суворин представлял в сочетании даров своих настоящую гениальность. Весь рассыпающийся, по-видимому, во впечатлениях дня, он на самом деле был дальнозорким человеком, и за днем он никогда не забывал века. Полный великодушия, порывистости сейчас, на этих горящих столбцах газеты, где он увещевал, смеялся, язвил и звал людей, — он не упускал из виду того великого, что строится или должно строиться в России. Вот эта комбинация в нем практических позывов и идеала, воображения и расчета, деловика и вместе литератора, который сверкал в шутках, остроумии, в драмах, истории, публицистике и писал, кажется, во всех родах своего искусства, кроме стихотворческого, — это сочетание было изумительно. Речь его в глубокой старости и даже в последней страдальческой болезни, — когда он уже писал на бумажках, — его отметки, указания, суждения, — были вполне молоды и свежи, ни одним штрихом не говорили об увядании, истомлении, о приближающейся смерти, хотя эту смерть он чувствовал за плечами и говорил о ней спокойно. Великим подвигом для родины он потрудился, — и не опустил глаз перед смертью, ни со смущением, ни со страхом, ни со стыдом. Он стоял чистый перед этой смертью, как рабочий великой русской работы, который правильно сдал расчет хозяину. Хозяин — Россия. Вся душа его собрана была сюда. Не то, чтобы он не хотел, но ему некогда было подумать, как «ежедневнику», с «уроком на завтра», которого нельзя «отложить», — подумать и погадать о предвечных расчетах, о загробии с его непостижимой тайной. Здесь он не отрицал. Здесь он даже неопределенно многое чувствовал, но знал, что мудрее того, до чего додумалась Церковь, все равно ничего не придумаешь, полагался на это твердо и дальше этого не хотел искать, разведывать. «Разведки» его все были на земле, для великой, святой родины. Он был твердо уверен, что «там» будет тоже хорошо, если все хорошо сделано «здесь»; и он просто старался хорошо делать «здесь», — без дальнейшего.
Хороня его, все должны вспомнить, что хоронится величайший журналист второй половины XIX века и начала XX, не только России, но и Европы, что хоронится золотое перо, — и так, как он плакал о России в дни Цусимы, в черный год японской войны, — уже долго никто не поплачет о ней. Этого родного голоса долго не забудет Россия. Он-то, этот родной голос, и сделал то, что «слово А. С. Суворина» весило неизмеримым весом везде от дворцов до хижин, от петербургских министерств до далеких окраин, звеня радостью в верных сердцах и отзываясь огорчением в сердцах лукавых, враждебных России. Все знали, что Суворин не свое говорит; не то, что ему нашептывают ближайшие сотрудники или политическая партия; все знали, что «Суворин говорит» означало — «нужно России». Вот это «нужно России» — и делало все. Это «нужно России» — секрет им созданной газеты. Этот секрет многие старались угадать и повторить. Но никому не удавалось. Ибо у него это шло из натуры, а у них — от искусства и подделки.
КОММЕНТАРИИ
правитьНВ. 1912. 12 авг. № 13081.