А. С. Пушкинъ. Евгеній Онѣгинъ. Со вступительной статьей и примѣчаніями Иванова-Разумника. Спб. 1911. править
Однимъ изъ первыхъ номеровъ предпринятой г. Ивановымъ-Разумникомъ «Историко-Литературной Библіотеки», каждый томикъ которой состоитъ изъ отдѣльнаго произведенія или цѣлой серіи ихъ, вступительной статьи и примѣчаній редактора, вышелъ «Евгеній Онѣгинъ». Насъ это изданіе заинтересовало какъ своими недостатками, такъ и достоинствами.
«Текстъ настоящаго изданія», — говоритъ редакторъ, — "представляетъ, по сравненію съ другими изданіями, слѣдующія особенности: во-первыхъ, въ текстъ введены выброшенныя Пушкинымъ строфы; во-вторыхъ, выброшенная Пушкинымъ восьмая глава («Странствіе Онѣгина») поставлена на свое первоначальное мѣсто; главнѣйшіе варіанты приведены въ примѣчаніяхъ, тамъ же данъ текстъ новооткрытыхъ отрывковъ изъ «десятой главы» «Евгенія Онѣгина». Самая важная сторона дѣла — исправность текста. Нечего и говорить, что въ наши дни не можетъ быть сохраняемо правописаніе пушкинской эпохи, чуждое нынѣшнему читателю, а въ особенности читателю учащемуся, котораго, главнымъ образомъ, имѣетъ въ виду «Историко-Литературная Библіотека». Модернизація правописанія безусловно необходима въ подобномъ изданіи, но дальше ея не идутъ права редактора, и преимущественный голосъ принадлежитъ самому автору. Все написанное такимъ поэтомъ, какъ Пушкинъ, должно быть сохраняемо свято и нерушимо. Если же вспомнить, что онъ самъ печаталъ свой любимый романъ и отдѣльными главами, и двумя цѣльными изданіями, и, оставивъ намъ текстъ, лишь въ нѣсколькихъ, очень немногихъ, мѣстахъ вызывающій возраженія и кое-гдѣ даже требующій замѣны, весьма, впрочемъ, легкой и удобной, то станетъ ясно, что дать читателю совершенно точный и непререкаемый текстъ «Онѣгина» вовсе не такъ трудно. И тѣмъ не менѣе, современная публика не знаетъ настоящаго «Онѣгина»; всѣ послѣднія изданія, — и Морозова, и Ефремова, и Венгерова, — болѣе или менѣе грѣшатъ въ разныхъ отношеніяхъ, а изданіе г. Иванова-Разумника представляетъ собою еще болѣе рѣшительный шагъ въ сторону искаженія текста. Не имѣя досуга для такой неблагодарной и въ подробностяхъ даже ненужной работы, какъ провѣрка, строка за строкой, всего изданія г. Иванова, мы остановились на послѣдней главѣ «Онѣгина», редактированной г. Ивановымъ такъ же, какъ и всѣ остальныя; различны могутъ быть только примѣры, но вездѣ видны одни и тѣ же пріемы. Слишкомъ широко понимая свои редакторскія права, г. Ивановъ счелъ своимъ долгомъ исправлять Пушкина и передѣлалъ плеча (стр. XV—Пушкинъ часто такъ писалъ, какъ «колѣна» вмѣсто «колѣни») въ «плечи», «Эву» въ «Еву» (стр. XXVII), педанство (которое Пушкинъ произносилъ и писалъ безъ т) въ «педантство» (стр. XXIII); многія формы именительнаго падежа на «ой» передѣланы на «ый», что искажаетъ риѳму и произношеніе. Другія звуковыя замѣны (опечатокъ вообще мы не замѣтили) еще смѣлѣе, и отъ нихъ страдаетъ смыслъ. «Печаленъ страсти мертвой слѣдъ», — говоритъ Пушкинъ (стр. XXIX); «мертвой» можетъ быть въ данномъ случаѣ разсматриваемо и какъ именительный падежъ, и согласуемо со слѣдомъ, и какъ родительный и согласуемо со страстью; второе предположеніе вѣрнѣе (такъ какъ въ «Онѣгинѣ» нсударяемое окончаніе именительнаго падежа на «ой» встрѣчается обыкновенно тогда, когда отъ этого зависитъ богатство риѳмы), и во всякомъ случаѣ, долженъ быть сохраненъ авторскій текстъ этого мѣста, — но у г. Иванова передѣлка: «страсти мертвый слѣдъ». Въ послѣдней строфѣ Пушкинъ вспоминаетъ о прототипѣ Татьяны и говоритъ о ней въ третьемъ лицѣ: «А та, съ которой образованъ Татьяны милый идеалъ»…. у г. Иванова поставлено вмѣсто «та» — «ты», и получилось обращеніе, котораго нѣтъ у Пушкина. Желая подчеркнуть презрительную холодность, съ которой встрѣчала Онѣгина Татьяна послѣ его страстныхъ писемъ, Пушкинъ употребилъ безличный оборотъ: «его не видятъ», а г. Ивановъ, въ ущербъ оттѣнку смысла и чувства, исправилъ: «его не видитъ». Столь же самовластно поступаетъ г. Ивановъ и съ пушкинской пунктуаціей. Когда взволнованный неожидаемой встрѣчей съ Татьяной на балу, Онѣгинъ спрашиваетъ князя, на комъ онъ женатъ, и тотъ отвѣчаетъ: «на Лариной», Онѣгинъ восклицаетъ: «Татьянѣ!» (стр. XVIII) — Пушкинъ поставилъ здѣсь, какъ и слѣдовало, восклицательный знакъ, потому что Онѣгинъ не спрашиваетъ (онъ ее уже узналъ), а вскрикиваетъ, противъ воли, — по г. Ивановъ, замѣнивъ восклицательный знакъ вопросительнымъ, придалъ этому слову вопросительный смыслъ, котораго и не думалъ придавать ему Пушкинъ.
Слѣдуя дурному примѣру нѣсколькихъ другихъ издателей (въ этомъ отношеніи г. Ивановъ отнюдь не первый), редакторъ внесъ въ текстъ много строфъ и стиховъ, которые отбрасывалъ Пушкинъ.
Не указывая всѣхъ этихъ добавленій, мы остановимся лишь на нѣсколькихъ, чтобы показать, какъ вредно отражается на лучшемъ трудѣ Пушкина такой редакторскій произволъ. Напримѣръ, изъ описаній имениннаго вечера у Лариныхъ Пушкинъ исключилъ одну строфу (5, XLIII), въ сравненіи съ другими, дѣйствительно, неудачную, гдѣ есть такіе, достойные развѣ Бенедиктова, стихи: «Какъ гонитъ бичъ въ песку манежномъ на кордѣ гордыхъ кобылицъ, мужчины въ округѣ мятежномъ погнали, дернули дѣвицъ»… Для чего нужно было вставлять въ романъ стихи, отъ которыхъ отказался взыскательный художникъ не ради казенной цензуры, а ради цензуры собственнаго тонкаго и строгаго вкуса? Въ шестую главу г. Ивановъ вклеилъ отброшенную, даже не оконченную, оставленную безъ двухъ послѣднихъ стиховъ, строфу ХXXVIII и этимъ испортилъ впечатлѣніе великолѣпной антитезы, которое даютъ стоящія у Пушкина рядомъ двѣ строфы. Ленскій, можетъ быть, «для блага міра иль хоть для славы былъ рожденъ» (XXXVII), — «а можетъ быть и то: поэта обыкновенный ждалъ удѣлъ» (XXXIX); вставивъ между этими, полными щемящей грусти, строфами отброшенные поэтомъ двѣнадцать стиховъ и насильственно разъединивъ обѣ части антитезы, г. Ивановъ ослабилъ силу удивительнаго, неожиданнаго перехода отъ высокаго къ ничтожному, отъ великаго къ смѣшному. Въ седьмую главу вставлены изъ неотдѣланныхъ черновиковъ строфы VIII и IX, въ VIII зачеркнуто первое слово, а IX даже на половину не окончена. Также далеко не отдѣланы стихи, внесенные г. Ивановымъ во вторую главу въ видѣ «строфы ІХ-й». Подобныхъ мѣстъ еще немало, и единственное, хотя все-таки недостаточное, оправданіе для г. Иванова-Разумника — дурной примѣръ всѣхъ послѣднихъ изданій «Онѣгина». Каждый редакторъ взялъ себѣ за правило включать въ романъ отброшенные поэтомъ строфы, варіанты и черновые стихи, и каждый старается въ этой погонѣ за «новинками» перещеголять своихъ предшественниковъ. Конечно, каждая строка Пушкина дорога и нужна, но только на своемъ мѣстѣ. «Онѣгинъ дорисованъ», — сказалъ поэтъ, лучшій редакторъ своихъ произведеній, прощаясь со «страннымъ спутникомъ» своей молодости и съ любимымъ трудомъ, — и какъ же не считаться съ этими словами поэта?
Если мы удѣлили особое вниманіе тексту изданія г. Иванова-Разумника, то лишь для того, чтобы показать наглядно, какъ далеко отошли всѣ нынѣшнія изданія «Онѣгина» отъ настоящаго пушкинскаго текста-канона. Въ изданіи г. Иванова искаженіе «Онѣгина» зашло еще дальше, чѣмъ подъ перомъ другихъ редакторовъ въ послѣдніе годы. Не заслуживаетъ одобренія и вставка «не мѣсто», между седьмой и восьмой главою «Странствія Онѣгина», которое самъ Пушкинъ печаталъ лишь въ извлеченіяхъ ("Отрывки изъ «Путешествія Онѣгина») въ видѣ приложенія къ роману. Возстановленный впослѣдствіи болѣе полный текстъ «Странствія» долженъ быть помѣщаемъ въ отдѣлѣ примѣчаній. Вѣдь въ этотъ отдѣлъ, а не въ текстъ, внесъ г. Ивановъ недавно открытые отрывки изъ десятой, сожженой Пушкинымъ главы. Такая непродуманность отношенія къ изданію лучшаго произведенія величайшаго поэта никакъ не вяжется ни съ блестящей, талантливой вступительной статьей, разсматривающей связь романа съ русской жизнью послѣднихъ двухъ вѣковъ и съ міровоззрѣніемъ поэта, ни съ вдумчивыми, но, къ сожалѣнію, слишкомъ малочисленными, примѣчаніями г. Иванова-Разумника.