Ася (Тургенев)/ДО

 См. также одноимённые страницы.

Ася : Разсказъ Н. Н.
авторъ Иванъ Сергѣевичъ Тургеневъ

Дата созданія: 1857, опубл.: 1858^[1]. Источникъ: журналъ «Современникъ», 1858, томъ LXVII, № 1, с. 39—84.

I.

Мнѣ было тогда лѣтъ двадцать-пять, началъ Н. Н: — дѣла давно минувшихъ дней, какъ видите. Я только что вырвался на волю и уѣхалъ за границу, не для того, чтобы «окончить мое воспитаніе», какъ говаривалось тогда, а просто, мнѣ захотѣлось посмотрѣть на міръ Божій. Я былъ здоровъ, молодъ, веселъ, деньги у меня не переводились, заботы еще не успѣли завестись — я жилъ безъ оглядки, дѣлалъ что хотѣлъ, процвѣталъ, однимъ словомъ. Мнѣ тогда и въ голову не приходило, что человѣкъ не растеніе, и процвѣтать ему долго нельзя. Молодость ѣстъ пряники золоченые, да и думаетъ, что это-то и есть хлѣбъ насущный; — а придетъ время, и хлѣбца напросишься. Но толковать объ этомъ не для чего.

Я путешествовалъ безо всякой цѣли, безъ плана; останавливался вездѣ, гдѣ мнѣ нравилось, и отправлялся тотчасъ далѣе, какъ только чувствовалъ желаніе видѣть новыя лица — именно: лица. Меня занимали исключительно одни люди; я ненавидѣлъ любопытные памятники, замѣчательныя собранія, одинъ видъ лонъ-лакея возбуждалъ во мнѣ ощущеніе тоски и злобы; я чуть съ ума не сошелъ въ дрезденскомъ «Грюне-Гевёлбе». Природа дѣйствовала на меня чрезвычайно, но я не любилъ такъ называемыхъ ея красотъ, необыкновенныхъ горъ, утесовъ, водопадов; я не любилъ, чтобы она навязывалась мнѣ, чтобы она мнѣ мѣшала. За то лица, живыя, человѣческія лица — рѣчи людей, ихъ движенія, смѣхъ вотъ безъ чего я обойтись не могъ. Въ толпѣ мнѣ было всегда особенно легко и отрадно; мнѣ было весело идти куда шли другіе, кричать, когда другіе кричали, и въ тоже время я любилъ смотрѣть, какъ эти другіе кричатъ. Меня забавляло наблюдать людей.... да я даже не наблюдалъ ихъ — я ихъ разсматривалъ съ какимъ-то радостнымъ и ненасытнымъ любопытствомъ. Но я опять сбиваюсь въ сторону,

И такъ, лѣтъ двадцать тому назадъ я проживалъ въ нѣмецкомъ небольшомъ городкѣ на лѣвомъ берегу Рейна. Я искалъ уединенія: я только что былъ пораженъ въ сердце одной молодой вдовой, съ которой познакомился на водахъ. Она была очень хороша собой и умна, кокетничала со всѣми — и со мною грѣшнымъ, — сперва даже поощряла меня — а потомъ жестоко меня уязвила, пожертвовав мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана моего сердца не очень была глубока; но я почелъ долгомъ предаться на нѣкоторое время печали и одиночеству— чѣмъ молодость не тѣшится! — и поселился въ З.

Городокъ этотъ мнѣ понравился своимъ мѣстоположеніемъ, у подошвы двухъ высокихъ холмовъ, своими дряхлыми стѣнами и башнями, вѣковыми липами, крутымъ мостомъ надъ свѣтлой рѣкой — а главное, своимъ хорошимъ виномъ. По его узкимъ улицамъ гуляли вечеромъ, тотчасъ послѣ захожденія солнца, (дѣло было въ іюнѣ) прехорошенькія бѣлокурыя нѣмочки и встрѣтясь съ иностранцемъ, произносили пріятнымъ голоскомъ: «Guten Abend!» — а нѣкоторыя изъ нихъ не уходили даже тогда, когда луна поднималась изъ-за острыхъ крышъ стареньких домовъ и мелкіе каменья мостовой четко рисовались въ ея неподвижныхъ лучахъ. Я любилъ бродить тогда по городу; луна, казалось, пристально глядѣла на него съ чистаго неба; и городъ чувствовалъ этотъ взглядъ и стоялъ чутко и мирно, весь облитый ея свѣтомъ, этимъ безмятежнымъ и въ тоже время тихо волнующимся свѣтомъ. Пѣтухъ на высокой готической колокольнѣ блестѣлъ блѣднымъ золотомъ; такимъ же золотомъ переливались струйки по черному глянцу рѣки; тоненькія свѣчки (нѣмецъ бережливъ!) скромно теплились въ узкихъ окнахъ подъ грифельными кровлями; виноградныя лозы таинственно высовывали свои завитые усики изъ-за каменныхъ оградъ; что-то пробѣгало въ тѣни около стариннаго колодца на трехъ-угольной площади, внезапно раздавался сонливый свистокъ ночнаго сторожа, добродушная собака ворчала въ-полъголоса, а воздухъ такъ и ластился къ лицу, и липы пахли такъ сладко, что грудь, по неволѣ, все глубже и глубже дышала и слово: «Гретхенъ?» не то восклицаніе, не то вопросъ — такъ и просилось на уста,

Городокъ З. лежитъ въ двухъ верстахъ отъ Рейна. Я часто ходилъ смотрѣть на величавую рѣку, и не безъ нѣкотораго напряженія мечтая о коварной вдовѣ, просиживалъ долгіе часы на каменной скамьѣ подъ одинокимъ огромнымъ ясенемъ. Маленькая статуя Мадонны съ почти дѣтскимъ лицомъ и краснымъ сердцемъ на груди, пронзеннымъ мечами, печально выглядывала изъ его вѣтвей. На противоположномъ берегу находился городокъ Л., немного побольше того, въ которомъ я поселился. Однажды вечеромъ, сидѣлъ я на своей любимой скамьѣ и глядѣлъ то на рѣку, то на небо, то на виноградники. Передо мной бѣлоголовые мальчишки карабкались по бокамъ лодки, вытащенной на берегъ и опрокинутой насмоленнымъ брюхомъ къ верху. Кораблики тихо бѣжали на слабо-надувшихся парусахъ; зеленоватыя волны скользили мимо, чуть чуть вздуваясь и урча. Вдругъ донеслись до меня звуки музыки: я прислушался. Въ городѣ Л. играли вальсъ; контрбасъ гудѣлъ отрывисто, скрипка неясно заливалась, Флейта свистала бойко.

— Что это? спросилъ я у подошедшаго ко мнѣ старика въ плисовомъ жилетѣ, синихъ чулкахъ и башмакахъ съ пряжками.

— Это, отвѣчалъ онъ мнѣ, предварительно передвинувъ мундштукъ своей трубки изъ одного угла губъ въ другой: — студенты пріѣхали изъ Б. на коммершъ.

«А посмотрю-ко я на этотъ коммершъ, подумалъ я: — кстати же я въ Л. не бывалъ.» Я отъискалъ перевозчика и отправился на другую сторону.

II.

Можетъ быть, не всякій знаетъ, что такое коммершъ. Это особеннаго рода торжественный пиръ, на который сходятся студенты одной земли или братства (Landsmannschaft). Почти всѣ участники въ коммершѣ носятъ издавна установленный костюмъ нѣмецкихъ студентовъ: венгерки, большіе сапоги и маленькія шапочки съ околышами извѣстныхъ цвѣтовъ. Собираются студенты обыкновенно къ обѣду подъ предсѣдательствомъ сеніора, т. е. старшины, — и пируютъ до утра, пьютъ, поютъ пѣсни. Landesvater, Gaudeamus, курятъ, бранятъ филистеровъ; иногда они нанимаютъ оркестръ.

Такой точно коммершъ происходилъ въ городѣ Д. передъ небольшой гостинницей подъ вывѣскою Солнца, въ саду, выходившемъ на улицу. Надъ самой гостинницей и надъ садомъ вѣяли флаги; студенты сидѣли за столами подъ обстриженными липками; огромный бульдогъ лежалъ подъ однимъ изъ столовъ: въ сторонѣ, въ бесѣдкѣ изъ плюща, помѣщались музыканты и усердно играли, то и дѣло подкрѣпляя себя пивомъ. На улицѣ, передъ низкой оградой сада, собралось довольно много народа; добрые граждане городка Л. не хотѣли пропустить случая поглазѣть на заѣзжихъ гостей. Я тоже вмѣшался въ толпу зрителей. Мнѣ было весело смотрѣть на лица студентовъ; ихъ объятія, восклицанія, невинное кокетничанье молодости, горящіе взгляды, смѣхъ безъ причины — лучшій смѣхъ на свѣтѣ, все это радостное кипѣніе жизни юной, свѣжей, этотъ порывъ впередъ — куда бы то ни было, лишь бы впередъ, это добродушное раздолье меня трогало и поджигало. Ужъ не пойти ли къ нимъ? спрашивалъ я себя....

— Ася, довольно тебѣ? вдругъ произнесъ за мною мужской голосъ по русски.

— Подождемъ еще, отвѣчалъ другой, женскій голосъ на томъ же языкѣ.

Я быстро обернулся.... Взоръ мой упалъ на красиваго молодаго человѣка въ фуражкѣ и широкой курткѣ; онъ держалъ подъ руку дѣвушку невысокаго роста, въ соломенной шляпѣ, закрывавшей всю верхнюю часть ея лица.

— Вы русскіе? сорвалось у меня невольно съ языка. Молодой человѣкъ улыбнулся и промолвилъ:

— Да, русскіе.

— Я никакъ не ожидалъ.... въ такомъ захолустьѣ, началъ было я....

— И мы не ожидали, перебилъ онъ меня: — чтожъ? тѣмъ лучше. Позвольте рекомендоваться: меня зовутъ Гагинымъ, а вотъ это моя.... Онъ запнулся на мгновенье: — моя сестра. А ваше имя позвольте узнать?

Я назвалъ себя, и мы разговорились. Я узналъ, что Гагинъ, путешествуя такъ же какъ я, для своего удовольствія, недѣлю тому назадъ заѣхалъ въ городокъ Л., да и застрялъ въ немъ. Правду сказать, я неохотно знакомился съ русскими за границей. Я ихъ узнавалъ даже издали по ихъ походкѣ, покрою платья, а, главное, по выраженію ихъ лица. Самодовольное в презрительное, часто повелительное, оно вдругъ смѣнялось выраженіемъ осторожности и робости.... Человѣкъ внезапно настораживался весь, глазъ безпокойно бѣгалъ.... «Батюшки мои! не совралъ ли я, не смѣются ли надо мною», казалось, говорилъ этотъ уторопленный взглядъ.... Проходило мгновенье, — и снова возстановлялось величіе физіономіи, изрѣдка чередуясь съ тупымъ недоумѣньемъ. Да, я избѣгалъ русскихъ, но Гагинъ мнѣ понравился тотчасъ. Есть на свѣтѣ такія счастливыя лица: глядѣть на нихъ всякому любо; точно они грѣютъ васъ или гладятъ. У Гагина было именно такое лицо, милое, ласковое, съ большими мягкими глазами и мягкими курчавыми волосами. Говорилъ онъ такъ, что даже не видя его лица, вы, по одному звуку его голоса, чувствовали, что онъ улыбается.

Дѣвушка, которую онъ назвалъ своей сестрою, съ перваго взгляда показалась мнѣ очень миловидной. Было что-то свое, особенное въ складѣ ея смугловатаго, круглаго лица, съ небольшимъ тонкимъ носомъ, почти дѣтскими щечками и черными, свѣтлыми глазами. Она была граціозно сложена, но какъ будто не вполнѣ еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.

— Хотите вы зайти къ намъ? сказалъ мнѣ Гагинъ: — кажется, довольно мы насмотрѣлись на нѣмцевъ. Наши бы, правда, стекла разбили и поломали стулья, но эти ужъ больно скромны, Какъ ты думаешь, Ася, пойти намъ домой?

Дѣвушка утвердительно качнула головой.

— Мы живемъ за городомъ, продолжалъ Гагинъ: — въ виноградникѣ, въ одинокомъ домишкѣ, высоко. У насъ славно, посмотрите. Хозяйка обѣщала приготовить вамъ кислаго молока. Теперь же скоро стемнѣетъ и вамъ лучше будетъ переѣзжать Рейнъ при лунѣ.

Мы отправились. Черезъ низкія ворота города (старинная стѣна изъ булыжника окружала его со всѣхъ сторонъ, даже бойницы не всѣ еще обрушились) мы вышли въ поле и пройдя шаговъ сто, вдоль каменной ограды, остановились передъ узенькой калиткой. Гагинъ отворилъ ее и повелъ насъ въ гору по крутой тропинкѣ. Съ обѣихъ сторонъ, на уступахъ росъ виноградъ; солнце только что сѣло, и алый тонкій свѣтъ лежалъ на зеленыхъ лозахъ, на высокихъ тычинкахъ, на сухой землѣ, усѣянной сплошь крупнымъ и мелкимъ плитнякомъ, и на бѣлой стѣнѣ небольшого домика, съ косыми черными перекладинами и четырьмя свѣтлыми окошками, стоявшаго на самомъ верху горы, по которой мы взбирались.

— Вотъ и наше жилище! воскликнулъ Гагинъ, какъ только мы стали приближаться къ домику: — а вотъ и хозяйка несетъ молоко. Guten Abend, Madame. Мы сейчасъ примемся за ѣду; но прежде, прибавилъ онъ: — оглянитесь: каковъ видъ?

Видъ былъ, точно, чудесный. Рейнъ лежалъ передъ нами, весь серебряный, между зелеными берегами; въ одномъ мѣстѣ онъ горѣлъ багрянымъ золотомъ заката. Пріютившійся къ берегу городокъ показывалъ всѣ свои дома и улицы; широко разбѣгались холмы и поля. Внизу было хорошо, но на верху еще лучше: меня особенно поразила чистота и глубина неба, сіяющая прозрачность воздуха. Свѣжій и легкій, онъ тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему было раздольнѣе на высотѣ.

— Отличную вы выбрали квартиру, промолвилъ я.

— Это Ася ее нашла, отвѣчалъ Гагинъ: — ну-ко, Ася, продолжалъ онъ: — распоряжайся. Вели все сюда подать. Мы станемъ ужинать на воздухѣ. Тутъ музыка слышнѣе. Замѣтили ли вы, прибавилъ онъ, обратясь ко мнѣ: — вблизи, иной вальсъ никуда не годится — пошлые, грубые звуки, а въ отдаленьи, чудо! такъ и шевелитъ въ васъ всѣ романтическія струны.

Ася (собственно имя ея было Анна, но Гагинъ называлъ ее Асей и ужъ вы позвольте мнѣ ее такъ называть), Ася отправилась въ домъ и скоро вернулась, вмѣстѣ съ хозяйкой. Онѣ вдвоемъ несли большой подносъ съ горшкомъ молока, тарелками, ложками, сахаромъ, ягодами, хлѣбомъ. Мы усѣлись и принялись за ужинъ. Ася сняла шляпу; ея черные волосы, остриженные и причесанные, какъ у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась меня; но Гагинъ сказалъ ей:

— Ася! полно ёжиться! онъ не кусается.

Она улыбнулась и, немного спустя, уже сама заговаривала со мной. Я не видалъ существа, болѣе подвижнаго. Ни одно мгновенье ока не сидѣла смирно; вставала, убѣгала въ домъ и и прибѣгала снова, напѣвала въ-полъ-голоса, часто смѣялась, и престраннымъ образомъ: казалось, она смѣялась не тому, что слышала, а разнымъ мыслямъ, приходившимъ ей въ голову. Ея большіе глаза глядѣли прямо, свѣтло, смѣло, но иногда вѣки ея слегка щурились, и тогда взоръ ея внезапно становился глубокъ и нѣженъ.

Мы проболтали часа два. День давно погасъ, и вечеръ, сперва весь огнистый, потомъ ясный и алый, потомъ блѣдный и смутный, тихо таялъ и переливался въ ночь, а бесѣда наша все продолжалась, мирная и кроткая, какъ воздухъ, окружавшій насъ. Гагинъ велѣлъ принести бутылку рейнвейна; мы ее роспили, не спѣша. Музыка, по прежнему, долетала до насъ; звуки ея казались слаще и нѣжнѣе; огни зажигались въ городѣ и надъ рѣкою. Ася вдругъ опустила голову, такъ что кудри ей на глаза упали, замолкла и вздохнула; а потомъ сказала намъ, что хочетъ спать и ушла въ домъ; я однако видѣлъ какъ она, не зажигая свѣчи, долго стояла за нераскрытымъ окномъ. Наконецъ луна встала и заиграла по Рейну; все освѣтилось, потемнѣло, измѣнилось, даже вино въ нашихъ граненыхъ стаканахъ заблестѣло таинственнымъ блескомъ. Вѣтеръ упалъ, точно крылья сложилъ, и замеръ; ночнымъ, душистымъ тепломъ повѣяло отъ земли.

— Пора! воскликнулъ я: — а то, пожалуй, перевозчика не съищешь.

— Пора, повторилъ Гагинъ.

Мы пошли внизъ по тропинкѣ. Камни вдругъ посыпались за нами: это Ася васъ догоняла.

— Ты развѣ не спишь? спросилъ ее братъ, но она, не отвѣтивъ ему ни слова, пробѣжала мимо. Послѣднія умиравшія плошки, зажженныя студентами въ саду гостинницы, освѣщали снизу листья деревьевъ, что придавало имъ праздничный в фантастическій видъ. Мы нашли Асю у берега: она разговаривала съ перевозчикомъ. Я прыгнулъ въ лодку и простился съ новыми моими друзьями; Гагинъ обѣщалъ навѣстить меня на слѣдующій день; я пожалъ его руку и протянулъ свою Асѣ; но она только посмотрѣла на меня и покачала головой. Лодка отчалила и понеслась по быстрой рѣкѣ. Перевозчикъ, бодрый старикъ, съ напряженіемъ погружалъ весла въ темную воду

— Вы въ лунный столбъ въѣхали, вы его разбили, закричала мнѣ Ася.

Я опустилъ глаза; вокругъ лодки сверкали бѣглыя блестки.

— Прощайте! раздался опять ея голосъ.

— До завтра, проговорилъ за нею Гагинъ.

Лодка причалила. Я вышелъ и оглянулся. Никого ужъ не было видно на противоположномъ берегу. Лунный столбъ опять тянулся золотымъ мостомъ черезо всю рѣку. Словно на прощаніе примчались звуки стариннаго ланнеровскаго вальса. Гагинъ былъ правъ: я почувствовалъ, что всѣ струны сердца моего задрожали въ отвѣтъ на тѣ заискивающіе напѣвы. Я отправился домой черезъ потемнѣвшія поля, медленно вдыхая пахучій воздухъ, и пришолъ въ свою комнатку весь разнѣженный сладостнымъ томленіемъ безпредметныхъ и безконечныхъ ожиданій. Я чувствовалъ себя счастливымъ.... Но отчего я былъ счастливъ? Я ничего не желалъ, я ни о чемъ не думалъ.... Я былъ счастливъ.

Чуть не смѣясь отъ избытка пріятныхъ и игривыхъ чувствъ, я нырнулъ въ постель и уже закрылъ было глаза, какъ вдругъ мнѣ пришло на умъ, что въ теченіе вечера я ни разу не вспомнилъ о моей жестокой красавицѣ.... «Что же это значитъ?» спросилъ я самого себя; — «развѣ я не влюбленъ?» Но, задавъ себѣ этотъ вопросъ, я, кажется, немедленно заснулъ, заснулъ какъ дитя въ колыбели.

III.

На другое утро (я уже проснулся, но еще не вставалъ) стукъ палки раздался у меня подъ окномъ, и голосъ, который я тотчасъ призналъ за голосъ Гагина, запѣлъ:

«Ты спишь ли?
Гитарой Тебя разбужу....»

Я поспѣшилъ отворить ему дверь.

— Здравствуйте, сказалъ Гагинъ, входя: — я васъ раненько потревожилъ, но посмотрите, какое утро. Свѣжесть, роса, жаворонки поютъ...

Съ своими курчавыми блестящими волосами, открытой шеей и розовыми щеками, онъ самъ былъ свѣжъ, какъ утро.

Я одѣлся; мы вышли въ садикъ, сѣли на лавочку, велѣли подать себѣ кофе и принялись бесѣдовать. Гагинъ сообщилъ мнѣ свои планы на будущее: владѣя порядочнымъ состояніемъ и ни отъ кого не завися, онъ хотѣлъ посвятить себя живописи, и только сожалѣлъ о томъ, что поздно хватился за умъ и много времени потратилъ по пустому; я также упомянулъ о моихъ предположеніяхъ, да кстати повѣрилъ ему тайну моей несчастной любви. Онъ выслушалъ меня съ снисхожденіемъ, но, сколько я могъ замѣтить, сильнаго сочувствія къ моей страсти я въ немъ не возбудилъ. Вздохнувши вслѣдъ за мной раза два изъ вѣжливости, Гагинъ предложилъ мнѣ пойти къ нему посмотрѣть его этюды. Я тотчасъ согласился.

Мы не застали Асю. Она, по словамъ хозяйки, отправилась на «развалину». Верстахъ въ двухъ отъ городка Л. находились остатки феодальнаго замка. Гагинъ раскрылъ мнѣ всѣ свои картоны. Въ его этюдахъ было много жизни и правды, что-то свободное и широкое; но ни одинъ изъ нихъ не быль оконченъ и рисунокъ показался мнѣ небреженъ и невѣренъ. Я откровенно высказалъ ему мое мнѣніе.

— Да, да, подхватилъ онъ со вздохомъ: — вы правы; все это очень плохо и незрѣло. Что дѣлать! Не учился я какъ слѣдуетъ. да и проклятая славянская распущенность беретъ свое. Пока мечтаешь о работѣ, такъ и паришь орломъ: землю, кажется, сдвинулъ бы съ мѣста, а въ исполненіи тотчасъ ослабѣешь в устаешь.

Я началъ было ободрять его, но онъ махнулъ рукой и, собравши картоны въ охапку, бросилъ ихъ на диванъ.

— Коли хватитъ терпѣнія, изъ меня выйдетъ что нибудь» промолвилъ онъ сквозь зубы: — не хватитъ — останусь недорослемъ изъ дворянъ. Пойдемте-ко лучше Асю отъискивать.

Мы пошли.

IV.

Дорога къ развалинѣ вились во скату узкой лѣсистой долины; на днѣ ея бѣжалъ ручей и шумно прядалъ черезъ камни, какъ бы торопясь слиться съ великой рѣкой, спокойно сіявшей за темной гранью круто разсѣченныхъ горныхъ гребней. Гагинъ обратилъ мое вниманіе на нѣкоторыя счастливо освѣщенныя мѣста; въ словахъ его слышался, если не живописецъ, то ужъ навѣрное художникъ. Скоро показалась развалина. На самой вершинѣ голой скалы возвышалась четыреугольная башня, вся черная, еще крѣпкая, но словно разрубленная продольной трещиной. Мшистыя стѣны примыкали къ башнѣ; кой-гдѣ лѣпился плющъ; искривленныя деревца свѣшивались съ сѣдыхъ бойницъ и рухнувшихъ сводовъ. Каменистая тропинка вела къ уцѣлѣвшимъ воротамъ. Мы уже подходили къ нимъ, вдругъ впереди насъ мелькнула женская фигура, быстро перебѣжала по грудѣ обломковъ и помѣстилась на уступѣ стѣны, прямо надъ пропастью.

— А вѣдь это Ася! воскликнулъ Гагинъ: — экая съумасшедшая!

Мы вошли въ ворота и очутились на небольшомъ дворикѣ, до половины заросшемъ дикими яблонями и крапивой. На уступѣ сидѣла, точно, Ася. Она повернулась къ намъ лицомъ и засмѣялась, но не тронулась съ мѣста. Гагинъ погрозилъ ей пальцемъ, а я громко упрекнулъ ее въ неосторожности.

— Полноте, сказалъ мнѣ шопотомъ Гагинъ: — не дразните ее; вы ее не знаете: она, пожалуй, еще на башню взберется. А вотъ, вы лучше подивитесь смышлености здѣшнихъ жителей.

Я оглянулся: въ уголку, пріютившись въ крошечномъ деревянномъ балаганчикѣ, старушка вязала чулокъ и косилась на насъ черезъ очки. Она продавала туристамъ пиво, пряники и зельцерскую воду. Мы умѣстились на лавочкѣ и принялись пить изъ тяжелыхъ оловянныхъ кружекъ довольно холодное пиво. Ася продолжала сидѣть неподвижно, подобравъ подъ себя ноги и закутавъ голову кисейнымъ шарфомъ; стройный обликъ ея отчетливо и красиво рисовался на ясномъ небѣ; но я съ непріязненнымъ чувствомъ посматривалъ на нее. Уже наканунѣ замѣтилъ я въ ней что-то напряженное, не совсѣмъ естественное.... «Она хочетъ удивить насъ», думалъ я: — «къ чему это? Что за дѣтская выходка?» Словно угадавши мои мысли, она вдругъ бросила на меня быстрый и пронзительный взглядъ, засмѣялась опять, въ два прыжка соскочила со стѣны, и, подойдя къ старушкѣ, попросила у ней стаканъ воды.

— Ты думаешь, я хочу пить? промолвила она, обратившись къ брату: — нѣтъ; тутъ есть цвѣты на стѣнахъ, которые непремѣнно полить надо.

Гагинъ ничего не отвѣчалъ ей; а она, съ стаканомъ въ рукѣ, пустилась карабкаться по развалинамъ, изрѣдка останавливаясь, наклоняясь и съ забавной важностью роняя нѣсколько капель воды, ярко блестѣвшихъ на солнцѣ. Ея движенья были очень милы, но мнѣ, по-прежнему, было досадно на нее, хотя я невольно любовался ея легкостью и ловкостью. На одномъ опасномъ мѣстѣ она нарочно вскрикнула и потомъ захохотала.... Мнѣ стало еще досаднѣе.

— Да она какъ коза лазитъ, пробормотала себѣ подъ носъ старушка, оторвавшись на мгновенье отъ своего чулка.

Наконецъ Ася опорожнила весь свой стаканъ, и, шаловливо покачиваясь, возвратилась къ намъ. Странная усмѣшка слегка подергивала ея брови, ноздри и губы; полу-дерзко, полу-весело щурились темные глаза.

— Вы находите мое поведеніе неприличнымъ, казалось, говорило ея лицо: — все равно: я знаю, вы мной любуетесь.

— Искусно, Ася, искусно, промолвилъ Гагинъ въ полголоса. Она вдругъ какъ будто застыдилась, опустила свои длинные рѣсницы и скромно подсѣла къ намъ, какъ виноватая. Я тутъ въ первый разъ хорошенько разсмотрѣлъ ея лицо, самое измѣнчивое лицо, какое я только видѣлъ. Нѣсколько мгновеній спустя оно уже все поблѣднѣло и приняло сосредоточенное, почти печальное выраженіе; самыя черты ея мнѣ показались больше, строже, проще. Она вся затихла. Мы обошли развалину кругомъ (Ася шла за нами слѣдомъ) и полюбовались видами. Между тѣмъ часъ обѣда приближался. Расплачиваясь со старушкой, Гагинъ спросилъ еще кружку пива, и, обернувшись ко мнѣ, воскликнулъ съ лукавой ужимкой:

— За здоровье дамы вашего сердца!

— А развѣ у него, — развѣ у васъ есть такая дама? спросила вдругъ Ася.

— Да у кого же ея нѣтъ? возразилъ Гагинъ.

Ася задумалась на мгновенье; ея лицо опять измѣнилось, опять появилась на немъ вызывающая, почти дерзкая усмѣшка.

На возвратномъ пути она еще пуще хохотала и шалила. Она сломала длинную вѣтку, положила ее къ себѣ на плечо какъ ружье, повязала себѣ голову шарфомъ. Помнится, намъ встрѣтилась многочисленная семья бѣлокурыхъ в чопорныхъ англичанъ: всѣ они, словно по командѣ, съ холоднымъ изумленіемъ, проводили Асю своими стеклянными глазами, а она, какъ бы имъ на зло, громко запѣла. Воротясь домой, она тотчасъ ушла къ себѣ въ комнату в появилась только къ самому обѣду, одѣтая въ лучшее свое платье, тщательно причесанная, перетянутая и въ перчаткахъ. За столомъ она держалась очень чинно, почти чопорно, едва отвѣдывала кушанья и пила воду изъ рюмки. Ей явно хотѣлось разъиграть передо мною новую роль, — роль приличной и благовоспитанной барышни. Гагинъ не мѣшалъ ей; замѣтно было, что онъ привыкъ потакать ей во всемъ. Онъ только по временамъ добродушно взглядывалъ на меня и слегка пожималъ плечомъ, какъ бы желая сказать: «Она ребенокъ; будьте снисходительны.» Какъ только кончился обѣдъ, Ася встала, сдѣлала намъ книксенъ и, надѣвая шляпу, спросила Гагина: можно ли ей пойти къ Фрау Луизе?

— Давно ли ты стала спрашиваться? отвѣчалъ онъ съ своей неизмѣнной, на этотъ разъ нѣсколько смущенной улыбкой: — развѣ тебѣ скучно съ нами?

— Нѣтъ, но я вчера еще обѣщала Фрау Луизе побывать у ней; притомъ же, я думала, вамъ будетъ лучше вдвоемъ; г. Н, (она указала на меня) что нибудь еще тебѣ разскажетъ.

Она ушла.

— Фрау Луизе, началъ Гагинъ, стираясь избѣгать моего взора: — вдова бывшаго здѣшняго бургомистра, добрая, впрочемъ, пустая старушка. Она очень полюбила Асю. У Аси страсть знакомиться съ людьми круга нисшаго; я замѣтилъ, причиною этому всегда бываетъ гордость. Она у меня порядкомъ избалована, какъ видите, прибавилъ онъ помолчав немного: — да что прикажете дѣлать? Взыскивать я ни съ кого не умѣю, а съ нея и подавно. Я обязанъ быть снисходительнымъ съ нею.

Я промолчалъ. Гагинъ перемѣнилъ разговоръ. Чѣмъ больше я узнавалъ его, тѣмъ сильнѣе я къ нему привязывался. Я скоро его понялъ. Это была прямо русская душа, правдивая, честная, простая, но, къ сожалѣнію, немного вялая, безъ цѣпкости и внутренняго жара. Молодость не кипѣла въ немъ ключомъ; она свѣтилась тихимъ свѣтомъ. Онъ былъ очень милъ и уменъ, но я не могъ себѣ представить, что съ нимъ станется, какъ только онъ возмужаетъ. Быть художникомъ.... Безъ горькаго, постояннаго труда не бываетъ художниковъ, а трудиться, думалъ я, глядя на его мягкія черты, слушая его неспѣшную рѣчь, — нѣтъ! трудиться ты не будешь, сжаться ты не съумѣешь. Но не полюбить его не было возможности: сердце такъ и влеклось къ нему.

Часа четыре провели мы съ нимъ вдвоемъ, то сидя рядомъ на диванѣ, то медленно расхаживая передъ домомъ, и въ эти четыре часа сошлись окончательно.

Солнце сѣло и мнѣ уже пора было идти домой. Ася все еще не возвращалась.

— Экая она у меня вольница, промолвилъ Гагинъ: — хотите, я пойду провожать васъ; мы по пути завернемъ къ Фрау Луизе; я спрошу, тамъ ли она? Крюкъ не великъ.

Мы спустились въ городъ, и, свернувши въ узкій, кривой переулочекъ, остановились передъ домомъ въ два окна ширины и вышиною въ четыре этажа. Второй этажъ выступалъ на улицу больше перваго, третій и четвертый еще больше второго; весь домъ съ своей ветхой рѣзьбой, двумя толстыми столбами внизу, острой черепичной кровлей и протянутымъ въ видѣ клюва воротомъ на чердакѣ, казался огромной, сгорбленной птицей.

— Ася! крикнулъ Гагинъ: — ты здѣсь?

Освѣщенное окошко въ третьемъ этажѣ стукнуло и отворилось, и мы увидали темную головку Аси. Изъ-за нея выглядывало беззубое и подслѣповатое лицо старой нѣмки.

— Я здѣсь, проговорила Ася, кокетливо опершись локтями на оконницу: — мнѣ здѣсь хорошо. На, тебѣ, возьми, прибавила она, бросая Гагину вѣтку гераніума: — вообрази, что я дама твоего сердца.

Фрау Луизе засмѣялась.

— Н. уходитъ, возразилъ Гагинъ: —- онъ хочетъ съ тобой проститься.

— Будто? промолвила Ася: — въ такомъ случаѣ дай ему мою вѣтку, а я сейчасъ вернусь.

Она захлопнула окно и, кажется, поцаловала Фрау Луизе. Гагинъ протянулъ мнѣ, молча, вѣтку. Я, молча, положилъ ее въ карманъ, дошолъ до перевоза и перебрался на другую сторону.

Помнится, я шолъ домой, ни о чемъ не размышляя, но съ странной тяжестью на сердцѣ, какъ вдругъ меня поразилъ сильный, знакомый, но въ Германіи рѣдкій запахъ. Я остановился и увидалъ возлѣ дороги небольшую грядку конопли. Ея русскій степной запахъ мгновенно напомнилъ мнѣ родину и возбудилъ въ душѣ страстную тоску по ней. Мнѣ захотѣлось дышать русскимъ воздухомъ, ходить во русской землѣ. «Что я здѣсь дѣлаю, зачѣмъ таскаюсь я въ чужой сторонѣ, между чужими?» воскликнулъ я, и мертвенная тяжесть, которую я ощущалъ на сердцѣ, разрѣшилась внезапно въ горькое и жгучее волненіе. Я пришолъ домой совсѣмъ въ другомъ настроеніи духа, чѣмъ наканунѣ. Я чувствовалъ себя почти разсерженнымъ и долго не могъ успокоиться. Непонятная мнѣ самому досада меня разбирала. Наконецъ я сѣлъ и, вспомнивъ о своей коварной вдовѣ (оффиціальнымъ воспоминаніемъ объ этой дамѣ заключался каждый мой день), досталъ одну изъ ея записокъ. Но я даже не раскрылъ ея; мысли мои тотчасъ приняли иное направленіе. Я началъ думать.... думать объ Асѣ. Мнѣ пришло въ голову, что Гагинъ, въ теченіе разговора, намекнулъ мнѣ на какія-то затрудненія, препятствующія его возвращенію въ Россію.... «Полно, сестра ли она его?» произнесъ я громко.

Я раздѣлся, легъ и старался заснуть; но часъ спустя я опять сидѣлъ въ постели, облокотившись локтемъ на подушку, и снова думалъ объ этой «капризной дѣвочкѣ съ натянутымъ смѣхомъ...» «Она сложена какъ маленькая рафаэлевская Галатея въ Фарнезинѣ», шептал я: — «да; и она ему не сестра....»

А записка вдовы преспокойно лежала на полу, бѣлѣя въ лучахъ луны.

V.

На слѣдующее утро я опять пошелъ въ Л. Я увѣрялъ себя, что мнѣ хочется повидаться съ Гагинымъ, но въ тайнѣ меня тянуло посмотрѣть, что станетъ дѣлать Ася, также ли она будетъ «чудитъ», какъ наканунѣ. Я засталъ обоихъ въ гостинной, и, странное дѣло! — оттого ли, что я ночью и утромъ много размышлялъ о Россіи — Ася показалась мнѣ совершенно русской дѣвушкой, да простою дѣвушкой, чуть ни горничной. На ней было старенькое платьице, волосы она зачесала за уши в сидѣла, не шевелясь, у окна, да шила въ пяльцахъ, скромно, тихо, точно она вѣкъ свой ничѣмъ другимъ не занималась. Она почти ничего не говорила, спокойно посматривала на свою работу и черты ея приняли такое незначительное, будничное выраженіе, что мнѣ невольно вспомнились наши доморощенныя Кати и Маши. Для довершенія сходства, она принялась напѣвать въ полголоса «Матушку, голубушку». Я глядѣлъ на ея желтоватое, угасшее личико, вспоминалъ о вчерашнихъ мечтаніяхъ, и жаль мнѣ было чего-то. Погода была чудесная. Гагинъ объявилъ намъ, что пойдетъ сегодня рисовать этюдъ съ натуры; я спросилъ его, позволитъ ли онъ мнѣ провожать его, не помѣшаю ли ему?

— Напротивъ, возразилъ онъ: — вы мнѣ можете хорошій совѣтъ дать.

Онъ надѣлъ круглую шляпу à la Van Dyck^[2], блузу, взялъ картонъ подъ мышку и отправился; я поплелся вслѣдъ за нимъ. Ася осталась дома. Гагинъ, уходя, попросилъ ее позаботиться о томъ, чтобы супъ не былъ слишкомъ жидокъ; Ася обѣщалась побывать на кухнѣ. Гагинъ добрался до знакомой уже мнѣ долины, присѣлъ на камень, и началъ срисовывать старый дуплистый дубъ съ раскидистыми сучьями. Я легъ на траву и досталъ книжку; но я двухъ страницъ не прочелъ, а онъ только бумагу измаралъ; мы все больше разсуждали, и, сколько я могу судить, довольно умно и тонко разсуждали о томъ, какъ именно должно работать, чего слѣдуетъ избѣгать, чего придерживаться, и какое собственно значеніе художника въ нашъ вѣкъ. Гагинъ наконецъ рѣшилъ, что онъ «сегодня не въ ударѣ», легъ рядомъ со мною, и ужъ тутъ свободно потекли молодыя наши рѣчи, тѣ горячія, то задумчивыя, то восторженныя, но почти всегда неясныя рѣчи, въ которыхъ такъ охотно разливается русский человѣкъ. Наболтавшись до сыта и наполнившись чувствомъ удовлетворенія, точно мы что-то сдѣлали, успѣли въ чемъ-то, вернулись мы домой. Я нашелъ Асю точно такою же, какою я ее оставилъ; какъ я ни старался наблюдать за нею — ни тѣни кокетства, ни признака намѣренно-принятой роли я въ ней не замѣтилъ; на этотъ разъ не было возможности упрекнуть ее въ неестественности.

— А-га! говорилъ Гагинъ: — постъ и покаяніе на себя наложила.

Къ вечеру она нѣсколько разъ непритворно зѣвнула и рано ушла къ себѣ. Я самъ скоро простился съ Гагинымъ, и, возвратившись домой, не мечталъ уже ни о чемъ: этотъ день прошолъ въ трезвыхъ ощущеніяхъ. Помнится, однако, ложась спать, я невольно промолвилъ вслухъ:

— Что за хамелеонъ эта дѣвушка! — и, подумавъ немного, прибавилъ: — а все-таки она ему не сестра.

VI.

Прошли цѣлыя двѣ недѣли. Я каждый день посѣщалъ Гагиныхъ. Ася словно избѣгала меня, но уже не позволяла себѣ ни одной изъ тѣхъ шалостей, которыя такъ удивили меня въ первыя два дня нашего знакомства. Она казалась втайнѣ огорченной или смущенной; она и смѣялась меньше. Я съ любопытствомъ наблюдалъ за ней.

Она довольно хорошо говорила по французски и по нѣмецки; но по всему было замѣтно, что она съ дѣтства не была въ женскихъ рукахъ и воспитаніе получила странное, необычное, не имѣвшее ничего общаго съ воспитаніемъ самого Гагина. Отъ него, несмотря на его шляпу à la Van Dyck и блузу, такъ и вѣяло мягкимъ, полуизнѣженнымъ, великорусскимъ дворяниномъ, а она не походила на барышню; во всѣхъ ея движеніяхъ было что-то неспокойное: этотъ дичокъ недавно былъ привитъ, это вино еще бродило. По природѣ стыдливая и робкая, она досадовала на свою застѣнчивость и съ досады насильственно старалась быть развязной и смѣлой, что ей не всегда удавалось. Я нѣсколько разъ заговаривалъ съ ней объ ея жизни въ Россіи, объ ея прошедшемъ: она неохотно отвѣчала на мои разспросы; я узналъ однако, что до отъѣзда за границу она долго жила въ деревнѣ. Я засталъ ее разъ за книгой, одну. Опершись головой на обѣ руки и запустивъ пальцы глубоко въ волосы, она пожирала глазами строки.

— Браво! сказалъ я подойдя къ ней: — какъ вы прилежны. Она приподняла голову, важно и строго посмотрѣла на меня.

— Вы думаете, я только смѣяться умѣю, промолвила она, и хотѣла удалиться.

Я взглянулъ на заглавіе книги: это былъ какой-то французскій романъ.

— Однако я вашъ выборъ похвалить не могу, замѣтилъ я.

— Что же читать! воскликнула она, и бросивъ книгу на столъ, прибавила: — такъ лучше пойду дурачиться, и побѣжала въ садъ.

Въ тотъ же день, вечеромъ, я читалъ Гагину «Германа и Доротею.» Ася сперва все только шныряла мимо насъ, потомъ вдругъ остановилась, приникла ухомъ, тихонько подсѣла ко мнѣ и прослушала чтеніе до конца. На слѣдующій день я опять не узналъ ея, пока не догадался, что ей вдругъ вошло въ голову: быть домовитой и степенной, какъ Доротея. Словомъ, она являлась мнѣ полузагадочнымъ существомъ. Самолюбивая до крайности, она привлекала меня, даже когда я сердился на нее. Въ одномъ только я болѣе и болѣе убѣждался, а именно въ томъ, что она не сестра Гагина. Онъ обходился съ нею не по братски: слишкомъ ласково, слишкомъ снисходительно и въ тоже время нѣсколько принужденно.

Странный случай, по видимому, подтвердилъ мои подозрѣнья.

Однажды вечеромъ, подходя къ винограднику, гдѣ жили Гагины, я нашелъ калитку запертою. Не долго думавши, добрался я до одного обрушеннаго мѣста въ оградѣ, уже прежде замѣченнаго мною, и перескочилъ черезъ нее. Недалеко отъ этого мѣста, въ сторонѣ отъ дорожки, находилась небольшая бесѣдка изъ акацій; я поровнялся съ нею и уже прошолъ было мимо, вдругъ меня поразилъ голосъ Аси, съ жаромъ и сквозь слезы произносившей слѣдующія слова:

— Нѣтъ, я никого не хочу любить кромѣ тебя, нѣтъ, нѣтъ, одного тебя я хочу любитъ — и навсегда.

— Полно, Ася, успокойся, говорилъ Гагинъ: — ты знаешь, я тебѣ вѣрю.

Голоса ихъ раздавались въ бесѣдкѣ. Я увидалъ ихъ обоихъ сквозь негустой переплетъ вѣтвей. Они меня не замѣтили.

— Тебя, тебя одного, повторила она, бросилась ему на шею и съ судорожными рыданіями начала цаловать его и прижиматься къ его груди.

— Полно, полно, твердилъ онъ, слегка проводя рукой по ея волосамъ.

Нѣсколько мгновеній остался я неподвижнымъ.... Вдругъ я встрепенулся. — Подойти къ нимъ?... Ни за что! сверкнуло у меня въ головѣ. Быстрыми шагами вернулся я къ оградѣ, перескочилъ черезъ нее на дорогу и чуть не бѣгомъ пустился домой. Я улыбался, потиралъ руки, удивлялся случаю, внезапно подтвердившему мои догадки (я ни на одно мгновенье не усомнился въ ихъ справедливости), а между тѣмъ на сердцѣ у меня было очень горько. Однако, думалъ я, умѣютъ же они притворяться! Но къ чему? Что за охота меня морочить? Не ожидалъ я этого отъ него.... И что за чувствительное объясненіе?

VII.

Я спалъ дурно, и на другое утро всталъ рано, привязалъ походную котомочку за спину и, объявивъ своей хозяйкѣ, чтобы она не ждала меня къ ночи, отправился пѣшкомъ въ горы, вверхъ по теченію рѣки, на которой лежитъ городокъ 3. Эти горы, отрасли хребта, называемаго Собачьей спиной (Hundsrück), очень любопытны въ геологическомъ отношеніи; въ особенности замѣчательны онѣ правильностью и чистотой базальтовыхъ слоевъ; но мнѣ было не до геологическихъ наблюденій. Я не отдавалъ себѣ отчета въ томъ, что во мнѣ происходило; одно чувство было мнѣ ясно: нежеланіе видѣться съ Гагиными. Я увѣрилъ себя, что единственной причиной моего внезапнаго нерасположенія къ нимъ была досада на ихъ лукавство. Кто ихъ принуждалъ выдавать себя за родственниковъ? Впрочемъ, я старался о нихъ не думать; бродилъ не спѣша, по горамъ и долинамъ, засиживался въ деревенскихъ харчевняхъ, мирно бесѣдуя съ хозяевами и гостями, или ложился на плоскій, согрѣтый камень и смотрѣлъ, какъ плыли облака, благо погода стояла удивительная. Въ такихъ занятіяхъ я провелъ три дня, и не безъ удовольствія, — хотя на сердцѣ у меня щемило по временамъ. Настроеніе моихъ мыслей приходилось какъ разъ подъ стать спокойной природѣ того края.

Я отдалъ себя всего тихой игрѣ случайности, набѣгавшимъ впечатлѣніямъ: неторопливо смѣняясь, протекали они по душѣ, и оставили въ ней наконец одно общее чувство, въ которомъ слилось все, что я видѣлъ, ощутилъ, слышалъ въ эти три дня — все: тонкій запахъ смолы по лѣсамъ, крикъ и стукъ дятловъ, немолчная болтовня свѣтлыхъ ручейковъ съ пестрыми форелями на песчаномъ днѣ, не слишкомъ смѣлыя очертанія горъ, хмурыя скалы, чистенькія деревеньки съ почтенными старыми церквами и деревьями, аисты въ лугахъ, уютныя мельницы съ проворно вертящимися колесами, радушныя лица поселянъ, ихъ синіе камзолы и сѣрые чулки, скрипучіе, медлительные возы, запряженные жирными лошадьми, а иногда коровами, молодые длинноволосые странники по чистымъ дорогамъ, обсаженнымъ яблонями и грушами,

Даже в теперь мнѣ пріятно вспоминать мои тогдашнія впечатлѣнія. Привѣтъ тебѣ, скромный уголокъ Германской земли, съ твоимъ незатѣйливымъ довольствомъ, съ повсемѣстными слѣдами прилежныхъ рукъ,терпѣливой, хотя неспѣшной работы... Привѣтъ тебѣ и миръ!

Я пришолъ домой къ самому концу третьяго дня. Я забылъ сказать, что съ досады на Гагиныхъ, я попытался воскресить въ себѣ образъ жестокосердой вдовы; — но мои усилія остались тщетны. Помнится, когда я принялся мечтать о ней, я увидѣлъ передъ собою крестьянскую дѣвочку лѣтъ пяти, съ круглымъ любопытнымъ личикомъ, съ невинно выпученными глазенками. Она такъ дѣтски простодушно смотрѣла на меня.... Мнѣ стало стыдно ея чистаго взора, я не хотѣлъ лгать въ ея присутствіи и тотчасъ же окончательно и навсегда раскланялся съ моимъ прежнимъ предметомъ.

Дома я нашолъ записку отъ Гагина. Онъ удивлялся неожиданности моего рѣшенія, пѣнялъ мнѣ, зачѣмъ я не взялъ его съ собою, и просилъ придти къ нимъ какъ только я вернусь. Я съ неудовольствіемъ прочелъ эту записку, но на другой же день отправился въ Л.

VIII.

Гагинъ встрѣтилъ меня по пріятельски, осыпалъ меня ласковыми упреками; но Ася, точно нарочно, какъ только увидала меня, расхохоталась безо всякаго повода и, по своей привычкѣ, тотчасъ убѣжала. Гагинъ смутился, пробормоталъ ей вслѣдъ, что она съумасшедшая, попросилъ меня извинить ее. Признаюсь, мнѣ стало очень досадно на Асю; ужъ и безъ того мнѣ было не по себѣ, а тутъ опять этотъ неестественный смѣхъ, эти странныя ужимки. Я, однако, показалъ видъ, будто ничего не замѣтилъ, и сообщилъ Гагину подробности моего небольшого путешествія. Онъ разсказалъ мнѣ, что дѣлалъ въ мое отсутствіе. Но рѣчи ваши не клеились; Ася входила въ комнатку и убѣгала снова; я объявилъ наконецъ, что у меня есть спѣшная работа и что мнѣ пора вернуться домой. Гагинъ сперва меня удерживалъ, потомъ, посмотрѣвъ на меня пристально, вызвался провожать меня. Въ передней Ася вдругъ подошла ко мнѣ и протянула мнѣ руку; я слегка пожалъ ея пальцы и едва поклонился ей. Мы вмѣстѣ съ Гагинымъ переправились черезъ Рейнъ, и проходя мимо любимаго моего ясеня съ статуйкой Мадонны, присѣли на скамью, чтобы полюбоваться видомъ. Замѣчательный разговоръ произошолъ тутъ между нами.

Сперва мы перекинулись немногими словами, потомъ замолкли, глядя на свѣтлую рѣку.

-— Скажите, началъ вдругъ Гагинъ, съ своей обычной улыбкой: —- какого вы мнѣнія объ Асѣ? Неправда ли, она должна казаться вамъ немного странной?

— Да, отвѣтилъ я не безъ нѣкотораго недоумѣнія. — Я не ожидалъ, что онъ заговоритъ о ней.

— Ее надо хорошенько узнать, чтобы о ней судить, промолвилъ онъ: — у нея сердце очень доброе, но голова бѣдовая. Трудно съ нею ладить. Впрочемъ, ее нельзя винить, и еслибъ вы узнали ея историю....

— Ея исторію? перебилъ я.... Развѣ она не ваша.... Гагинъ взглянулъ на меня.

— Ужъ не думаете ли вы, что она не сестра мнѣ?... нѣтъ, продолжалъ онъ, не обращая вниманія на мое замѣшательство: — она точно мнѣ сестра, она дочь моего отца. Выслушайте меня. Я чувствую къ вамъ довѣріе, и разскажу вамъ все.

«Отецъ мой былъ человѣкъ весьма добрый, умный, образованный — и несчастливый. Судьба обошлась съ нимъ не хуже, чѣмъ со многими другими: но онъ и перваго удара ея не вынесъ. Онъ женился рано, по любви: жена его, моя мать, умерла очень скоро; я остался послѣ нея шести мѣсяцевъ. Отецъ увезъ меня въ деревню и цѣлыя двѣнадцать лѣтъ не выѣзжалъ никуда. Онъ Онъ занимался моимъ воспитаніемъ и никогда бы со мной не разстался, еслибъ братъ его, мой родной дядя, не заѣхалъ къ намъ въ деревню. Дядя этотъ жилъ постоянно въ Петербургѣ и занималъ довольно важное мѣсто. Онъ уговорилъ отца отдать меня къ нему на руки, такъ какъ отецъ ни за что не соглашался покинуть деревню. Дядя представилъ ему, что мальчику моихъ лѣтъ вредно жить въ совершенномъ уединеніи, что съ такимъ вѣчно унылымъ и молчаливымъ наставникомъ, каковъ былъ мой отецъ, я непремѣнно отстану отъ моихъ сверстниковъ, да и самый нравъ мой легко можетъ испортиться. Отецъ долго противился увѣщаніямъ своего брата, однако уступилъ наконецъ. Я плакалъ, разставаясь съ отцомъ; я любилъ его, хотя никогда не видалъ улыбки на лицѣ его. Но попавши въ Петербургъ, скоро позабылъ наше темное и невеселое гнѣздо. Я поступилъ въ Юнкерскую школу, а изъ школы перешел въ гвардейскій полкъ. Каждый годъ пріѣзжалъ я въ деревню на нѣсколько недѣль и съ каждымъ годомъ находилъ отца моего все болѣе и болѣе грустнымъ, въ себя углубленнымъ, задумчивымъ до робости. Онъ каждый день ходилъ въ церковь и почти разучился. говорить. Въ одно изъ моихъ посѣщеній (мнѣ уже было лѣтъ двадцать слишкомъ), я въ первый разъ увидалъ у насъ въ домѣ худенькую, черноглазую дѣвочку лѣтъ десяти — Асю. Отецъ сказалъ мнѣ, что она сирота, и взята имъ на прокормленіе — онъ именно такъ выразился. Я не обратилъ особеннаго вниманія на нее; она была дика, проворна и молчалива какъ звѣрокъ, и какъ только я входилъ въ любимую комнату моего отца, огромную и мрачную комнату, гдѣ скончалась ноя мать и гдѣ даже днемъ зажигались свѣчки, она тотчасъ пряталась за волтеровское кресло его или за шкапъ съ книгами. Случилось такъ, что въ послѣдовавшіе за тѣмъ три, четыре года обязанности службы помѣшали мнѣ побывать въ деревнѣ. Я получалъ отъ отца ежемѣсячно по короткому письму; объ Асѣ онъ упоминалъ рѣдко и то вскользь. Ему было уже за пятьдесятъ лѣтъ, но онъ казался еще молодымъ человѣкомъ. Представьте мой ужасъ: вдругъ я, ничего не подозрѣвавшій, получаю отъ приказчика письмо, въ которомъ онъ извѣщаетъ меня о смертельной болѣзни моего отца и умоляетъ пріѣхать какъ можно скорѣе, если хочу проститься съ нимъ. Я поскакалъ, сломя голову, и засталъ отца въ живыхъ, но уже при послѣднемъ издыханіи. Онъ обрадовался мнѣ чрезвычайно, обнялъ меня своими исхудалыми руками, долго поглядѣлъ мнѣ въ глаза какимъ-то, не то испытуюшимъ, не то умоляющимъ взоромъ и, взявъ съ меня слово, что я исполню его послѣднюю просьбу, велѣлъ своему старому каммердинеру привести Асю, Старикъ привелъ ее, она едва держалась на ногахъ и дрожала всѣмъ тѣломъ.

«— Вотъ, сказалъ мнѣ съ усиліемъ отецъ: — завѣщаю тебѣ мою дочь, твою сестру. Ты все узнаешь отъ Якова, прибавилъ онъ, указавъ на камердинера.

«Ася зарыдала и упала лицомъ на кровать.... Полчаса спустя, мой отецъ скончался.

«Вотъ, что я узналъ. Ася была дочь моего отца и бывшей горничной моей матери, Татьяны. Живо помню я эту Татьяну, помню ея высокую стройную фигуру, ея благообразное, строгое,

умное лицо, съ большими темными глазами. Она слыла дѣвушкой гордой и неприступной. Сколько я могъ понять изъ почтительныхъ недомолвокъ Якова, отецъ мой сошелся съ нею нѣсколько лѣтъ спустя послѣ смерти матушки. Татьяна уже не жила тогда въ господскомъ домѣ, а въ избѣ у замужней сестры своей, скотницы. Отецъ мой сильно къ ней привязался и послѣ моего отъѣзда изъ деревни хотѣлъ даже жениться на ней, но она сама не согласилась быть его женой, несмотря на его просьбы.

«— Покойница Татьяна Власьевна, такъ докладывалъ мнѣ Яковъ, стоя у двери съ закинутыми назадъ руками: — во всемъ были разсудительны и не захотѣли батюшку вашего обидѣть. Что, молъ, я вамъ за жена? какая я барыня? такъ онѣ говорить изволили, при мнѣ говорили-съ.» — Татьяна даже не хотѣла переселиться къ намъ въ домъ и продолжала жить у своей сестры, вмѣстѣ съ Асей. Въ дѣтствѣ, я видывалъ Татьяну только по праздникамъ, въ церкви. Повязанная темнымъ платкомъ, съ желтой шалью на плечахъ, она становилась въ толпѣ возлѣ окна, — ея строгій профиль четко вырѣзывался на прозрачномъ стеклѣ, — и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по старинному. Когда дядя увезъ меня, Асѣ было всего два года, а на девятомъ году она лишилась матери.

«Какъ только Татьяна умерла, отецъ взялъ Асю къ себѣ въ домъ. Онъ и прежде изъявлялъ желаніе имѣть ее при себѣ, но Татьяна ему и въ этомъ отказала. Представьте же себѣ, что должно было произойти въ Асѣ, когда ее взяли къ барину. Она до сихъ поръ не можетъ забыть ту минуту, когда ей въ первый разъ надѣли шелковое платье и поцаловали у ней ручку. Мать, пока была жива, держала ее очень строго; у отца она пользовалась совершенной свободой. Онъ былъ ея учителемъ; кромѣ его, она никого не видала. Онъ не баловалъ ея, то есть, не нянчился съ нею; но онъ любилъ ее страстно и никогда ничего ей не запрещалъ: онъ въ душѣ считалъ себя передъ ней виноватымъ. Ася скоро поняла, что она главное лицо въ домѣ, она знала, что баринъ ея отецъ; но она также скоро поняла свое ложное положеніе; самолюбіе развилось въ ней сильно, недовѣрчивость тоже; дурныя привычки укоренялись, простота исчезла. Она хотѣла (она сана мнѣ разъ призналась въ этомъ) заставить цѣлый міръ, забыть ея происхожденіе, она и стыдилась своей матери, и стыдилась своего стыда, и гордилась ею. Вы видите, что она многое знала и знаетъ, чего не должно бы знать въ ея годы....

Но развѣ она виновата? Молодыя силы разъигрывались въ ней, кровь кипѣла, а вблизи ни одной руки, которая бы ее направила... Полная независимость во всемъ! да развѣ легко ее вынести? Она хотѣла быть не хуже другихъ барышень. Она бросилась на книги. Что тутъ могло выйти путнаго? Неправильно начатая жизнь слагалась неправильно, но сердце въ ней не испортилось, умъ уцѣлѣлъ.

«И вотъ я, двадцатилѣтній малый, очутился съ тринадцатилѣтней дѣвочкой на рукахъ! Въ первые дни послѣ смерти отца, при одномъ звукѣ моего голоса, ее била лихорадка, ласки мои повергали ее въ тоску, и только понемногу, исподоволь, привыкла она ко мнѣ. Правда, потомъ, когда она убѣдилась, что я точно признаю ее за сестру и полюбилъ ее, какъ сестру, она страстно ко мнѣ привязалась: у ней ни одно чувство не бываетъ вполовину.

«Я привезъ ее въ Петербургъ. Какъ мнѣ ни больно было съ ней разстаться, — жить съ ней вмѣстѣ я никакъ не могъ; я помѣстилъ ее въ одинъ изъ лучшихъ пансіоновъ; Ася поняла необходимость нашей разлуки; но начала съ того, что заболѣла и чуть не умерла. Потомъ она обтерпѣлась и выжила въ пансіонѣ четыре года; но, противъ моихъ ожиданій, осталась почти такою же, какою была прежде. Начальница пансіона часто жаловалась мнѣ на нее: «И наказать ее нельзя», говаривала она мнѣ: — «и на ласку она не подается.» Ася была чрезвычайно понятлива, училась прекрасно, лучше всѣхъ; но никакъ не хотѣла подойти подъ общій уровень, упрямилась, глядѣла букой.... Я не могъ слишкомъ винить ее: въ ея положеніи, ей надо было либо прислуживаться, либо дичиться. Изо всѣхъ своихъ подругъ она сошлась только съ одной, некрасивой, загнанной и бѣдной дѣвушкой. Остальныя барышни, съ которыми она воспитывалась, большей частью изъ хорошихъ фамилій, не любили ее, язвили ее и кололи, какъ только могли; Ася имъ на волосъ не уступала. Однажды, на урокѣ изъ Закона Божія, преподаватель заговорилъ о порокахъ. «Лесть и трусость самые дурные пороки», громко промолвила Ася. Словомъ, она продолжала идти своей дорогой; только манеры ея стали лучше, хотя и въ этомъ отношеніи она, кажется, не много успѣла.

«Наконецъ ей минуло семнадцать лѣтъ; оставаться ей долѣе въ пансіонѣ было невозможно. Я находился въ довольно большомъ затрудненіи. Вдругъ мнѣ пришла благая мысль: выдти въ отставку, поѣхать за границу на годъ или на два и взять Асю съ собою. Задумано — сдѣлано, и вотъ мы съ ней на берегахъ Рейна, гдѣ я стараюсь заниматься живописью, а она.... валитъ и чудитъ по-прежнему. Но теперь я надѣюсь, что вы не станете судить ее слишкомъ строго; а она, хоть и притворяется, что ей все ни по чемъ, — мнѣніемъ каждаго дорожитъ, вашимъ же въ особенности.»

И Гагинъ опять улыбнулся своей тихой улыбкой. Я крѣпко стиснулъ ему руку.

— Все такъ, заговорилъ опять Гагинъ: — но съ нею мнѣ бѣда. Порохъ она настоящій. До сихъ поръ ей никто не нравился, но бѣда, если она кого полюбитъ! Я иногда не знаю, какъ съ ней быть. На дняхъ она что вздумала: начала вдругъ увѣрять меня, что я къ ней сталъ холоднѣе прежняго, и что она одного меня любитъ и вѣкъ будетъ меня одного любить.... И при этомъ такъ расплакалась....

— Такъ вотъ что.... промолвилъ было я, и прикусилъ языкъ.

— А скажите-ко мнѣ, спросилъ я Гагина: — дѣло между нами пошло на откровенность. Неужели, въ самомъ дѣлѣ, ей до сихъ поръ никто не нравился? Въ Петербургѣ видала же она молодыхъ людей?

— Они-то ей и не нравились вовсе. Нѣтъ, Асѣ нуженъ герой, необыкновенный человѣкъ или живописный пастухъ въ горномъ ущельи. А впрочемъ, я заболтался съ вами, задержалъ васъ, прибавилъ онъ, вставая.

— Послушайте, началъ я: — пойдемте къ вамъ, мнѣ домой не хочется.

— А работа ваша?

Я ничего не отвѣчалъ; Гагинъ добродушно усмѣхнулся и мы вернулись въ Л. Увидѣвъ знакомый виноградникъ и бѣлый домикъ на верху горы, я почувствовалъ какую-то сладость — именно, сладость на сердцѣ: точно мнѣ въ тихомолку меду туда налили. Мнѣ стало легко послѣ Гагинскаго разсказа.

IX.

Ася встрѣтила насъ на самомъ порогѣ дома; я снова ожидалъ смѣха; но она вышла къ намъ вся блѣдная, молчаливая, съ потупленными глазами.

— Вотъ онъ опять, заговорилъ Гагинъ: — и замѣть, самъ захотѣлъ вернуться.

Ася вопросительно посмотрѣла на меня. Я въ свою очередь протянулъ ей руку и на этотъ разъ крѣпко пожалъ ея холодные пальчики. Мнѣ стало очень жаль ея; теперь я многое понималъ въ ней, что прежде сбивало меня съ толку: ея внутреннее безпокойство, неумѣнье держать себя, желаніе порисоваться, — все мнѣ стало ясно. Я заглянулъ въ эту душу: тайный гнётъ давилъ ее постоянно, тревожно путалось и билось неопытное самолюбіе, но все существо ея стремилось къ правдѣ. Я понялъ, почему эта странная дѣвочка меня привлекала; не одной только полудикой прелестью, разлитой по всему ея тонкому тѣлу, привлекала она меня: ея душа мнѣ нравилась.

Гагинъ началъ копаться въ своихъ рисункахъ; я предложилъ Асѣ погулять со мною по винограднику. Она тотчасъ согласилась съ веселой и почти покорной готовностью. Мы спустились до половины горы и присѣли на широкую плиту.

— И вамъ не скучно было безъ насъ? начала Ася.

— А вамъ безъ меня было скучно? спросилъ я. Ася взглянула на меня съ боку.

— Да, отвѣчала она. — Хорошо въ горахъ? продолжала она тотчасъ: — онѣ высоки? Выше облаковъ? Разскажите мнѣ, чт́о вы видѣли. Вы разсказывали брату, но я ничего не слыхала.

— Вольно жъ вамъ было уходить, замѣтилъ я.

— Я уходила.... потому что.... Я теперь вотъ не уйду, прибавила она съ довѣрчивой лаской въ голосѣ: — вы сегодня были сердиты.

— Я?

— Вы.

— Отчего же, помилуйте....

— Не знаю, но вы были сердиты и ушли сердитыми. Мнѣ было очень досадно, что вы такъ ушли, и я рада, что вы вернулись.

— И я радъ, что вернулся, промолвилъ я.

Ася повела плечами, какъ это часто дѣлаютъ дѣти, когда имъ хорошо.

— О, я умѣю отгадывать! продолжала она: — бывало, я по одному папашину кашлю изъ другой комнаты узнавала, доволенъ ли онъ мной, или нѣтъ.

До того дня Ася ни разу не говорила мнѣ о своемъ отцѣ. Меня это поразило.

— Вы любили вашего батюшку? проговорилъ я, и вдругъ, къ великой моей досадѣ, почувствовалъ, что краснѣю.

Она ничего не отвѣчала и покраснѣла тоже. Мы оба замолкли. Вдали по Рейну бѣжалъ и дымился пароходъ. Мы принялись глядѣть на него.

— Что же вы не разсказываете? прошептала Ася.

— Отчего вы сегодня разсмѣялись, какъ только увидѣли меня? спросилъ я.

— Сама не знаю. Иногда мнѣ хочется плакать, а я смѣюсь. Вы не должны судить меня.... потому, что я дѣлаю. Ахъ, кстати, что это за сказка о Лорелеѣ? Вѣдь это ея скала виднѣется? Говорятъ, она прежде всѣхъ топила, а какъ полюбила, сама бросилась въ воду. Мнѣ нравится эта сказка. Фрау Луизе мнѣ всякія сказки сказываетъ. У Фрау Луизе есть черный котъ съ жолтыми глазами....

Ася подняла голову и встряхнула кудрями.

— Ахъ, мнѣ хорошо, проговорила она.

Въ это мгновенье долетѣли до насъ отрывочные, однообразные звуки. Сотни голосовъ разомъ и съ мѣрными разстановками повторяли молитвенный напѣвъ: толпа богомольцевъ тянулась внизу по дорогѣ съ крестами и хоругвями.

— Вотъ бы пойти съ ними, сказала Ася, прислушиваясь къ постепенно ослабѣвавшимъ взрывамъ голосовъ.

— Развѣ вы такъ набожны?

— Пойти куда нибудь далеко, на молитву, на трудный подвигъ, продолжала она. А то дни уходятъ, жизнь уйдетъ, а что мы сдѣлали?

— Вы честолюбивы, замѣтилъ я: — вы хотите прожить не даромъ, слѣдъ за собой оставить....

— А развѣ это невозможно?

«Невозможно», чуть было не повторилъ я.... Но я взглянулъ въ ея свѣтлые глаза и только промолвилъ:

— Попытайтесь!

— Скажите, заговорила Ася, послѣ небольшого молчанія, въ теченіе котораго какія-то тѣни пробѣжали у ней по лицу, уже успѣвшему поблѣднѣть: — вамъ очень нравилась та дама.... Вы помните, братъ пилъ ея здоровье въ развалинѣ, на второй день нашего знакомства?

Я засмѣялся.

— Вашъ братъ шутилъ; мнѣ ни одна дама не нравилась; по крайней мѣрѣ, теперь ни одна мнѣ не нравится.

— А что вамъ нравится въ женщинахъ? спросила Ася, закинувъ голову съ невиннымъ любопытствомъ.

— Какой странный вопросъ! воскликнулъ я. Ася слегка смутилась.

— Я не должна была сдѣлать вамъ такой вопросъ, не правда ли? Извините меня, я привыкла болтать все, чтò мнѣ въ голову входитъ. Оттого-то я и боюсь говорить.

— Говорите, ради Бога, не бойтесь, подхватилъ я: — я такъ радъ, что вы наконецъ перестаете дичиться.

Ася потупилась и засмѣялась тихимъ и легкимъ смѣхомъ; я не зналъ за ней такого смѣха.

— Ну, разсказывайте же, продолжала она, разглаживая полы своего платья и укладывая ихъ себѣ на ноги, точно она усаживалась на долго: — разсказывайте или прочтите что нибудь, какъ, помните, вы намъ читали изъ «Онѣгина»....

Она вдругъ задумалась.

«Гдѣ нынче крестъ и тѣнь вѣтвей
«Надъ бѣдной матерью моей,»

проговорила она въ полголоса.

— У Пушкина не такъ, замѣтила она.

— А я хотѣла бы быть Татьяной, продолжала она все также задумчиво. — Разсказывайте, подхватила она съ живостью.

Но мнѣ было не до разсказовъ. Я глядѣлъ на нее, всю облитую яснымъ солнечнымъ лучомъ, всю успокоенную и кроткую. Все радостно сіяло вокругъ насъ, внизу, надъ нами — небо, земля и воды; самый воздухъ, казалось, былъ насыщенъ блескомъ.

— Посмотрите, какъ хорошо! сказалъ я, невольно понизивъ голосъ.

— Да, хорошо! такъ же тихо отвѣчала она, не смотря на меня. — Еслибъ мы съ вами были птицы — какъ бы мы взвились, какъ бы полетѣли.... Такъ бы и утонули въ этой синевѣ.... Но мы не птицы.

— А крылья могутъ у васъ вырости, возразилъ я.

— Какъ такъ?

— Поживите — узнаете. Есть чувства, которыя поднимаютъ насъ отъ земли. Не беспокойтесь, у васъ будутъ крылья.

— А у васъ были?

— Какъ вамъ сказать... Кажется, до сихъ поръ я еще не леталъ.

Ася опять задумалась. Я слегка наклонился къ ней.

— Умѣете вы вальсировать? спросила она вдругъ.

— Умѣю, отвѣчалъ я, нѣсколько озадаченный.

— Такъ пойдемте, пойдемте.... Я попрошу брата съиграть намъ вальсъ.... Мы вообразимъ, что мы летаемъ, что у насъ выросли крылья.

Она побѣжала къ дому. Я побѣжалъ вслѣдъ за нею и нѣсколько мгновеній спустя, мы кружились въ тѣсной комнатѣ, подъ сладкіе звуки Ланнера. Ася вальсировала прекрасно, съ увлеченіемъ. Что-то мягкое, женское проступало вдругъ сквозь ея дѣвически-строгій обликъ. Долго потомъ рука моя чувствовала прикосновеніе ея нѣжнаго стана, долго слышалось мнѣ ея ускоренное, близкое дыханье, долго мерещились мнѣ темные, неподвижные, почти закрытые глаза на блѣдномъ, но оживленномъ лицѣ, рѣзво обвѣянномъ кудрями.

X.

Весь этотъ день прошолъ какъ нельзя лучше. Мы веселились какъ дѣти, Ася была очень мила и проста. Гагинъ радовался, глядя на нее. Я ушолъ поздно. Въѣхавши на средину Рейна, я попросилъ перевозчика пустить лодку внизъ по теченію. Старикъ поднялъ весла — и царственная рѣка понесла насъ, Глядя кругом, слушая, вспоминая, я вдругъ почувствовалъ тайное безпокойство на сердцѣ.... поднялъ глаза къ небу — но и въ небѣ не было покоя; испещренное звѣздами, оно все шевелилось, двигалось, содрогалось; я склонился къ рѣкѣ.... но и тамъ,

и въ этой темной, холодной глубинѣ, тоже колыхались, дрожали звѣзды; тревожное оживленіе мнѣ чудилось повсюду — и тревога росла во мнѣ самомъ. Я облокотился на край лодки... Шопотъ вѣтра въ моихъ ушахъ, тихое журчанье воды за кормою меня раздражали, и свѣжее дыханье волны не охлаждало меня; соловей запѣлъ на берегу, и заразилъ меня сладкимъ ядомъ своихъ звуковъ. Слезы закипали у меня на глазахъ; но то не были слезы безпредметнаго восторга. Что я чувствовалъ, было не то смутное, еще недавно испытанное ощущеніе всеобъемлющихъ желаній, когда душа ширится, звучитъ, когда ей кажется, что она все понимаетъ и все любитъ... Нѣтъ! во мнѣ зажглась жажда счастія. Я еще не смѣлъ назвать его по имени, — но счастья, счастья до пресыщенія — вотъ чего хотѣлъ я, вотъ о чем томился.... А лодка все неслась, и старикъ-перевозчикъ сидѣлъ и дремалъ, наклонясь надъ веслами.

XI.

Отправляясь на слѣдующій день къ Гагинымъ, я не спрашивалъ себя, влюбленъ ли я въ Асю; но я много размышлялъ о ней; ея судьба меня занимала, я радовался неожиданному нашему сближенію. Я чувствовалъ, что только со вчерашняго дня я узналъ ее; до тѣхъ поръ она отворачивалась отъ меня. И вотъ, когда она раскрылась наконецъ передо мною, какимъ плѣнительнымъ свѣтомъ озарился ея образъ, какъ онъ былъ новъ для меня, какія тайныя обаянія стыдливо въ немъ сквозили....

Бодро шолъ я по знакомой дорогѣ, безпрестанно посматривая на издали бѣлѣвшій домикъ; я не только о будущемъ — я о завтрашнемъ днѣ не думалъ; мнѣ было очень хорошо.

Ася покраснѣла, когда я вошолъ въ комнату; я замѣтилъ, что она опять принарядилась, но выраженіе ея лица не шло къ ея наряду: оно было печально. А я пришолъ такимъ веселымъ! Мнѣ показалось даже, что она, по обыкновенію своему, собралась было убѣжать, но сдѣлала усиліе надъ собою — и осталась. Гагинъ находился въ томъ особенномъ состояніи художническаго жара и ярости, которое, въ видѣ припадка, внезапно овладѣваетъ дилеттантами, когда они вообразятъ, что имъ удалось, какъ они выражаются: «поймать природу за хвостъ.» Онъ стоялъ, весь взъерошенный и выпачканный красками, передъ натянутымъ холстомъ и, широко размахивая по немъ кистью, почти свирѣпо кивнулъ мнѣ головой, отодвинулся, прищурилъ глаза и снова накинулся на свою картину. Я не сталъ мѣшать ему, я подсѣлъ къ Асѣ. Медленно обратились ко мнѣ ея темные глаза.

— Вы сегодня не такая, какъ вчера, замѣтилъ я, послѣ тщетныхъ усилій вызвать улыбку на ея губы.

— Нѣтъ, не такая, возразила она, неторопливымъ и глухимъ голосомъ. — Но это ничего. Я не хорошо спала, всю ночь думала.

— О чемъ?

— Ахъ, я о многомъ думала. Это у меня привычка съ дѣтства; еще съ того времени, когда я жила съ матушкой...»

Она съ усиліемъ выговорила это слово, и потомъ еще разъ повторила:

— Когда я жила съ матушкой.... Я думала, отчего это никто не можетъ знать, что съ нимъ будетъ; а иногда и видишь бѣду — да спастись нельзя; и отчего никогда нельзя сказать всей правды?... Потомъ я думала, что я ничего не знаю, что мнѣ надобно учиться. Меня перевоспитать надо; я очень дурно воспитана. Я не умѣю играть на фортепьяно, не умѣю рисовать; я даже шью плохо. У меня нѣтъ никакихъ способностей, со мной должно быть очень скучно.

— Вы несправедливы къ себѣ, возразилъ я. — Вы много читали, вы образованы, и съ вашимъ умомъ....

— А я умна? спросила она съ такой наивной любознательностью, что я невольно засмѣялся, но она даже не улыбнулась. — Братъ, я умна? спросила она Гагина.

Онъ ничего не отвѣчалъ ей и продолжалъ трудиться, безпрестанно мѣняя кисти и высоко поднимая руку.

— Я сама не знаю иногда, что у меня въ головѣ, продолжала Ася съ тѣмъ же задумчивымъ видомъ. — Я иногда самой себя боюсь, ей Богу. Ахъ, я хотѣла бы.... Правда ли, что женщинамъ не слѣдуетъ читать иного?

— Много не нужно, но....

— Скажите мнѣ, что я должна читать? скажите, чтò я должна дѣлать? Я все буду дѣлать, что вы мнѣ скажете, прибавила она, съ невинной довѣрчивостью обратясь ко мнѣ.

Я не тотчасъ нашолся, что сказать ей.

— Вѣдь вамъ не будетъ скучно со мной?

— Помилуйте, началъ я.

— Ну, спасибо! возразила Ася: — а я думала, что вамъ скучно будетъ.

И ея маленькая горячая рука крѣпко стиснула мою.

— Н.! вскрикнулъ въ это мгновеніе Гагинъ: — не теменъ этотъ фонъ?

Я подошелъ къ нему. Ася встала и удалилась.

XII.

Она вернулась черезъ часъ, остановилась въ дверяхъ и подозвала меня рукою.

— Послушайте, сказала она: — еслибъ я умерла, вамъ было бы жаль меня?

— Что у васъ за мысли сегодня! воскликнулъ я.

— Я воображаю, что я скоро умру; мнѣ иногда кажется, что все вокругъ меня со мною прощается. Умереть лучше, чѣмъ жить такъ.... Ахъ! не глядите такъ на меня; я, право, не притворяюсь. А то я васъ опять бояться буду.

— Развѣ вы меня боялись?

— Если я такая странная, я, право, не виновата, возразила она. — Видите, я ужъ и смѣяться не могу....

Она осталась печальной и озабоченной до самого вечера. Что-то происходило въ ней, чего я не понималъ. Ея взоръ часто останавливался на мнѣ; сердце мое тихо сжималось подъ этимъ загадочнымъ взоромъ. Она казалась спокойною — а мнѣ, глядя на нее, все хотѣлось сказать ей, чтобы она не волновалась. — Я любовался ею, я находилъ трогательную прелесть въ ея поблѣднѣвшихъ чертахъ, въ ея нерѣшительныхъ, замедленныхъ движеніяхъ — а ей по чему-то воображалось, что я не въ духѣ.

— Послушайте, сказала она мнѣ не за долго до прощанья: — меня мучитъ мысль, что вы меня считаете легкомысленной... Вы впередъ всегда вѣрьте тому, чтò я вамъ говорить буду, только и вы будьте со мной откровенны; а я вамъ всегда буду говорить правду, даю вамъ честное слово....

Это «честное слово» опять заставило меня засмѣяться.

—Ахъ, не смѣйтесь, проговорила она съ живостью: — а то я вамъ скажу сегодня то, что вы мнѣ сказали вчера: — «зачѣмъ вы смѣетесь?» — и помолчавъ немного, она прибавила: — помните, вы вчера говорили о крыльяхъ?... Крылья у меня выросли — да летѣть некуда.

— Помилуйте, промолвилъ я: — передъ вами всѣ пути открыты...

Ася посмотрѣла мнѣ прямо и пристально въ глаза. — Вы сегодня дурного мнѣнія обо мнѣ, сказала она, нахмуривъ брови.

— Я? дурного мнѣнія? о васъ!..

— Что это вы точно въ воду опущенные, перебилъ меня Гагинъ: — хотите, я, по вчерашнему, сьиграю вамъ вальсъ?

—Нѣтъ, нѣтъ, возразила Ася и стиснула руки: — сегодня ни за что!

— Я тебя не принуждаю, успокойся... — Ни за что, повторила она, блѣднѣя.

...............

«Неужели она меня любитъ?» думалъ я, подходя къ Рейну, быстро катившему темныя волны.

XIII.

«— Неужели она меня любитъ? спрашивалъ я себя на другой день, только что проснулся. — Я не хотѣлъ заглядывать въ самого себя. Я чувствовалъ, что ея образъ, образъ «дѣвушки съ натянутымъ смѣхомъ», втѣснился мнѣ въ душу, и что мнѣ отъ него не скоро отдѣлаться. — Я пошолъ въ Л. и остался тамъ цѣлый день; но Асю видѣлъ только мелькомъ. Ей нездоровилось; у ней голова болѣла. Она сошла внизъ, на минутку, съ повязаннымъ лбомъ, блѣдная, худенькая, съ почти-закрытыми глазами; слабо улыбнулась, сказала: — «Это пройдетъ, это ничего; все пройдётъ, не правда ли?» — и ушла. — Мнѣ стало скучно и какъ-то грустно-пусто; я однако долго не хотѣлъ уходить и вернулся поздно, не увидавъ ея болѣе.

Слѣдующее утро прошло въ какомъ-то полу-снѣ сознанія; я хотѣлъ приняться за работу — не могъ; хотѣлъ ничего не дѣлать и не думать... и это не удавалось. Я бродилъ по городу, возвращался домой, выходилъ снова.

— Вы ли г-нъ Н? — раздался вдругъ за мною дѣтскій голосъ. Я оглянулся; передо много стоялъ мальчикъ. — Это вамъ отъ фрейлейнъ Annette, прибавилъ онъ, подавая мнѣ записку.

Я развернулъ ее — и узналъ неправильный и быстрый почеркъ Аси. — «Я непремѣнно должна васъ видѣть, писала мнѣ она; — приходите сегодня въ четыре часа къ каменной часовнѣ на дорогѣ возлѣ развалины. Я сдѣлала сегодня большую неосторожность... Придите, ради Бога, вы все узнаете... Скажите посланному: да.»

— Будетъ отвѣтъ? спросилъ меня мальчикъ.

— Скажи, что: да, отвѣчалъ я. Мальчикъ убѣжалъ.

XIV.

Я пришолъ къ себѣ въ комнату, сѣлъ и задумался. Сердце во мнѣ сильно билось. Нѣсколько разъ перечелъ я записку Аси. Я посмотрѣлъ на часы: и двѣнадцати еще не было.

Дверь отворилась — вошолъ Гагинъ.

Лицо его было пасмурно. Онъ схватилъ меня за руку я крѣпко пожалъ ее. Онъ казался очень взволнованнымъ. — Что съ вами? спросилъ я.

Гагинъ взялъ стулъ и сѣлъ противъ меня. — Четвертаго дня, началъ онъ съ принужденной улыбкой и запинаясь: — л удивилъ васъ моимъ разсказомъ; сегодня удивлю еще болѣе. — Съ другимъ я, вѣроятно не рѣшился бы.... такъ прямо.... Но вы благородный человѣкъ, вы мнѣ другъ, не такъ ли? — Послушайте: моя сестра, Ася, въ васъ влюблена.

Я весь вздрогнулъ и приподнялся.... Ваша сестра, говорите вы....

— Да, да, перебилъ меня Гагинъ. — Я вамъ говорю, она съумасшедшая, и меня съ ума сведетъ. Но, къ счастью, она не умѣетъ лгать — и довѣряетъ мнѣ. — Ахъ, что за душа у этой дѣвочки.... но она себя погубитъ, непремѣнно.

— Да вы ошибаетесь, началъ я....

— Нѣтъ, не ошибаюсь. Вчера, вы знаете, она почти цѣлый день пролежала, ничего не ѣла, впрочемъ не жаловалась.... Она никогда не жалуется. — Я не безпокоился, хотя къ вечеру у ней сдѣлался небольшой жаръ. Сегодня, въ два часа ночи, меня разбудила наша хозяйка: ступайте, говоритъ, къ вашей сестрѣ: съ ней что-то худо. — Я побѣжалъ къ Асѣ и нашелъ ее нераздѣтою, въ лихорадкѣ, въ слезахъ; голова у ней горѣла, зубы стучали. «Что съ тобой? спросилъ я: — ты больна?» — Она бросилась мнѣ на шею в начала умолять меня увезти ее, какъ можно скорѣе, если я хочу, чтобы она осталась въ живыхъ.... Я ничего не понимаю, стараюсь ее успокоить.... Рыданія ея усиливаются.... и вдругъ, сквозь эти рыданія, услышалъ я.... Ну словомъ, я услышалъ, что она васъ любитъ. — Увѣряю васъ, мы съ вами, благоразумные люди, и представить себѣ не можемъ, какъ она глубоко чувствуетъ и съ какой невѣроятной силой высказываются въ ней эти чувства; это находитъ на нее также неожиданно и также неотразимо, какъ гроза. — Вы очень милый человѣкъ, продолжалъ Гагинъ — но почему она васъ такъ полюбила, — этого, я признаюсь, не понимаю. Она говоритъ, что привязалась къ вамъ съ перваго взгляда.... Отъ того она и плакала на дняхъ, когда увѣряла меня, что, кромѣ меня, никого любить не хочетъ. — Она воображаетъ, что вы ее презираете, что вы вѣроятно знаете, кто она; она спрашивала меня, не разсказалъ ли я вамъ ея исторію — я, разумѣется, сказалъ, что нѣтъ; но чуткость ея — просто страшна. Она желаетъ одного: уѣхать, уѣхать тотчасъ. — Я просидѣлъ съ ней до утра; она взяла съ меня слово, что насъ завтра же здѣсь не будетъ — и тогда только она заснула. — Я подумалъ, подумалъ, и рѣшился — поговорить съ вами. По моему, Ася права: самое лучшее — уѣхать намъ обоимъ отсюда. И я сегодня же бы увезъ ее, еслибъ не пришла мнѣ въ голову мысль, которая меня остановила. Можетъ быть.... какъ знать? — вамъ сестра моя нравится? — Если такъ, съ какой стати я увезу ее? — Я вотъ и рѣшился, отбросивъ въ сторону всякій стыдъ..... При томъ же я самъ кое-что замѣтилъ.... Я рѣшился.... узнать отъ васъ.... Бѣдный Гагинъ смутился. — Извините меня, пожалуйста, прибавилъ онъ: — я не привыкъ къ такимъ передрягамъ. Я взялъ его за руку.

— Вы хотите знать, произнесъ я твердымъ голосомъ: — нравится ли мнѣ ваша сестра? — Да, она мнѣ нравится....

Гагинъ взглянулъ на меня. — Но, проговорилъ онъ запинаясь: — вѣдь вы не женитесь на ней?

— Какъ вы хотите, чтобы я отвѣчалъ на такой вопросъ? Посудите сами, могу ли я теперь....

— Знаю, знаю, перебилъ меня Гагинъ. — Я не имѣю никакого права требовать отъ васъ отвѣта, и вопросъ мой — верхъ неприличія. — Но что прикажете дѣлать? Съ огнемъ шутить нельзя. Вы не знаете Асю; она въ состояніи занемочь, убѣжать, свиданье вамъ назначить.... Другая умѣла бы все скрыть и выждать — но не она. Съ нею это въ первый разъ, — вотъ что бѣда! Еслибъ вы видѣли, какъ она сегодня рыдала у у ногъ моихъ, вы бы поняли мои опасенія.

Я задумался. Слова Гагина: «свиданье вамъ назначить», кольнули меня въ сердце. Мнѣ показалось постыднымъ не отвѣчать откровенностью на его честную откровенность.

— Да, сказалъ я наконецъ: — вы правы. Часъ тому назадъ, я получилъ отъ вашей сестры записку. Вотъ она.

Гагинъ взялъ записку, быстро пробѣжалъ ее и уронилъ руки на колѣни. Выраженіе изумленія на его лицѣ было очень забавно, но мнѣ было не до смѣху.

— Вы, повторяю, благородный человѣкъ, проговорилъ онъ: — но что же теперь дѣлать? Какъ? она сама хочетъ уѣхать, и пишетъ къ вамъ и упрекаетъ себя въ неосторожности.... и когда это она успѣла написать? Чегожъ она хочетъ отъ васъ?

Я успокоилъ его, и мы принялись толковать, хладнокровно, по мѣрѣ возможности, о томъ, что намъ слѣдовало предпринять.

Вотъ на чемъ мы остановились наконецъ: во избѣжаніе бѣды, я долженъ былъ идти на свиданіе и честно объясняться съ Асей; Гагинъ обязался сидѣть дома и не подать вида, что ему извѣстна ея записка; а вечеромъ мы положили сойтись опять.

— Я твердо надѣюсь на васъ, сказалъ Гагинъ и стиснулъ мнѣ руку; — пощадите и ее, и меня. А уѣзжаемъ мы все таки завтра, прибавилъ онъ вставая; —- потому что вѣдь вы на Асѣ не женитесь.

— Дайте мнѣ сроку до вечера, возразилъ я.

— Пожалуй, но вы не женитесь.

Онъ ушелъ, а я бросился на диванъ и закрылъ глаза. Голова у меня ходила кругомъ: слишкомъ много впечатлѣній въ нее нахлынуло разомъ. Я досадовалъ на откровенность Гагина, а досадовалъ на Асю, ея любовь меня и радовала и смущала. Я не могъ понять, чтò заставило ее все высказать брату; неизбѣжность скораго, почти мгновенного рѣшенія, терзала меня....

«Жениться на семнадцатилетней дѣвочкѣ, съ ея нравомъ, какъ это можно?» сказалъ я, вставая.

XV.

Въ условленный часъ переправился я черезъ Рейнъ и первое лицо, встрѣтившее меня на противоположномъ берегу, былъ самый тотъ мальчикъ, который приходилъ ко мнѣ по утру. Онъ, повидимому, ждалъ меня.

— Отъ фрейлейнъ Annette, сказалъ онъ шопотомъ, и подалъ мнѣ другую записку.

Ася извѣщала меня о перемѣнѣ мѣста нашего свиданія. Я долженъ былъ придти черезъ полтора часа, не къ часовнѣ, а въ домъ къ Фрау Луизе, постучаться внизу и взойти въ третій этажъ.

— Опять: да? спросилъ меня мальчикъ.

— Да, повторилъ я, и пошолъ къ берегу Рейна. Вернуться домой было некогда, я не хотѣлъ бродить по улицамъ. За городской стѣною находился маленькій садъ съ навѣсомъ для кеглей и столами для любителей пива. Я вошелъ туда. Нѣсколько уже пожилыхъ нѣмцевъ играли въ кегли; со стукомъ катились деревянные шары, изрѣдка раздавались одобрительныя, восклицанія. Хорошенькая служанка съ заплаканными глазами принесла мнѣ кружку пива; я взглянулъ въ ея лицо. Она быстро отворотилась и отошла прочь.

— Да, да, промолвилъ тутъ же сидѣвшій толстый и краснощекий гражданинъ: — Ганихенъ наша сегодня очень огорчена. Женихъ ея пошолъ въ солдаты. Я посмотрѣлъ на нее: она прижалась въ уголокъ и подперла рукою щеку; слезы капали одна за другой по ея пальцамъ. Кто-то спросилъ пива; она принесла ему кружку и опять вернулась на свое мѣсто. Ея горе подѣйствовало на меня; я началъ думать объ ожидавшемъ меня свиданіи: но мои думы были заботливыя, невеселыя думы. Не съ легкимъ сердцемъ шолъ я на это свиданіе; не предаваться радостямъ взаимной любви предстояло мнѣ; мнѣ предстояло сдержать данное слово, исполнить трудную обязанность. «Съ ней шутить нельзя» — эти слова Гагина, какъ стрѣлы, впились въ мою душу, А еще четвертаго дня, въ этой лодкѣ, уносимой волнами, не томился ли я жаждой счастья? Оно стало возможнымъ — и я колебался, я отталкивалъ, я долженъ былъ оттолкнуть его прочь.... Его внезапность меня смущала. Сама Ася, съ ея огненной головой, съ ея прошедшимъ, съ ея воспитаніемъ, это привлекательное, но странное существо — признаюсь, она меня пугала. Долго боролись во мнѣ чувства. Назначенный срокъ приближался. «Я не могу на ней жениться», рѣшилъ я наконецъ: — «она не узнаетъ, что и я полюбилъ ее».

Я всталъ, — и положивъ талеръ въ руку бѣдной Ганихенъ (она даже не поблагодарила меня), направился къ дому Фрау Луизе. Вечернія тѣни уже разливались въ воздухѣ и узкая полоса неба, надъ темной улицей, алѣла отблескомъ зори. Я слабо стукнулъ въ дверь; она тотчасъ отворилась. Я переступилъ порогъ и очутился въ совершенной темнотѣ.

— Сюда! послышался старушечій голосъ. Васъ ждутъ.

Я шагнулъ раза два ощупью, чья-то костлявая рука взяла мою руку.

— Вы это, Фрау Луизе? спросилъ я.

— Я, отвѣчалъ мнѣ тотъ же голосъ: — я, мой прекрасный молодой человѣкъ. Старуха повела меня вверхъ, по крутой лѣстницѣ, и остановилась на площадкѣ третьего этажа. При слабомъ свѣтѣ, падавшем изъ крошечнаго окошка, я увидалъ морщинистое лицо вдовы бургомистра. Приторно лукавая улыбка растягивала ея ввалившіяся губы, ёжила тусклые глазки. Она указала мнѣ на маленькую дверь. Судорожнымъ движеніемъ руки, отворилъ я ее и захлопнулъ за собою.

XVI.

Въ небольшой комнаткѣ, куда я вошолъ, было довольно темно, и я не тотчасъ увидѣлъ Асю. Закутанная въ длинную шаль, она сидѣла на стулѣ, возлѣ окна, отвернувъ и почти спрятавъ голову, какъ испуганная птичка. Она дышала быстро и вся дрожала. Мнѣ стало несказанно жалко ея. Я подошолъ къ ней. Она еще больше отвернула голову....

— Анна Николаевна, сказалъ я.

Она вдругъ вся выпрямилась, хотѣла взглянуть на меня — и не могла. Я схватилъ ея руку, она была холодна и лежала какъ мертвая на моей ладони.

— Я желала... начала Ася, стараясь улыбнуться, но ея блѣдныя губы не слушались ея: — я хотѣла.... Нѣтъ, не могу, проговорила она и умолкла. Дѣйствительно, голосъ ея прерывался на каждомъ словѣ.

Я сѣлъ подлѣ нея.

— Анна Николаевна, повторилъ я, и тоже не могъ ничего прибавить.

Настало молчаніе. Я продолжалъ держать ея руку и глядѣлъ на нее. Она, по прежнему, вся сжималась, дышала съ трудомъ и тихонько покусывала нижнюю губу, чтобы не заплакать, чтобы удержать накипавшія слезы.... Я глядѣлъ на нее: было что-то трогательно безпомощное въ ея робкой неподвижности:

точно она отъ усталости едва добралась до стула и такъ в упала на него. Сердце во мнѣ растаяло....

— Ася, сказалъ я, едва слышно....

Она медленно подняла на меня свои глаза.... О, взглядъ женщины, которая полюбила, — кто тебя опишетъ? Они молили, эти глаза, они довѣрялись, вопрошали, отдавались.... Я не могъ противиться ихъ обаянію. Тонкій огонь пробѣжалъ по мнѣ жгучими иглами; я нагнулся и приникъ къ ея рукѣ...

Послышался трепетный звукъ, похожій на прерывистый вздохъ, и я почувствовалъ на моихъ волосахъ прикосновеніе слабой, какъ листъ, дрожавшей руки. Я поднялъ голову и увидалъ ея лицо. Какъ оно вдругъ преобразилось! Выраженіе страха исчезло съ него, взоръ ушолъ куда-то далеко и увлекалъ меня за собою, губы слегка раскрылись, лобъ поблѣднѣлъ какъ мраморъ и кудри отодвинулись назадъ, какъ будто вѣтеръ ихъ откинулъ. Я забылъ все, я потянулъ ее къ себѣ — покорно повиновалась ея рука, все ея тѣло повлеклось вслѣдъ за рукою, шаль покатилась съ плечъ, и голова ея тихо легла на мою грудь, легла подъ мои загорѣвшіяся губы....

— Ваша.... прошептала она, едва слышно.

Уже руки мои скользили вокругъ ея стана.... Но вдругъ воспоминаніе о Гагинѣ, какъ молнія, меня озарило. — Что мы дѣлаемъ! воскликнулъ я и судорожно отодвинулся назадъ.... Вашъ братъ.... вѣдь онъ все знаетъ... Онъ знаетъ, что я вижусь съ вами.

Ася опустилась на стулъ.

— Да, продолжалъ я, вставая и отходя на другой уголъ комнаты. — Вашъ братъ все знаетъ.... Я долженъ былъ ему все сказать.

— Должны? проговорила она невнятно. Она, видимо, не могла еще придти въ себя и плохо меня понимала.

— Да, да, повторилъ я съ какимъ-то ожесточеніемъ: — и въ этомъ вы однѣ виноваты, вы однѣ. — Зачѣмъ вы сами выдали вашу тайну? Кто заставлялъ васъ все высказать вашему брату? Онъ сегодня былъ самъ у меня и передалъ мнѣ вашъ разговоръ съ нимъ. — Я старался не глядѣть на Асю и ходилъ большими шагами по комнатѣ. Теперь все пропало, все, все.

Ася поднялась было со стула.

— Останьтесь, воскликнулъ я: — останьтесь, прошу васъ. Вы имѣете дѣло съ честнымъ человѣкомъ, — да, съ честнымъ человѣкомъ. — Но, ради Бога, чтò взволновало васъ? Развѣ вы замѣтили во мнѣ какую перемѣну? А я не могъ скрываться передъ вашимъ братомъ, когда онъ пришолъ сегодня ко мнѣ.

«Чтò я такое говорю?» думалъ я про себя и мысль, что я безнравственный обманщикъ, что Гагинъ знаетъ о нашемъ свиданіи, что все искажено, обнаружено, перепутано, — такъ и звенѣла у меня въ головѣ.

— Я не звала брата, послышался испуганный шопотъ Аси: — онъ пришолъ самъ.

— Посмотрите же, что вы надѣлали, продолжалъ я. Теперь вы хотите уѣхать.

— Да, я должна уѣхать, такъ же тихо проговорила она: — я и попросила васъ сюда для того только, чтобы проститься съ вами.

— И вы думаете, возразилъ я: — мнѣ будетъ легко съ вами разстаться?

— Но зачѣмъ же вы сказали брату? съ недоумѣніемъ повторила Ася.

— Я вамъ говорю — я не могъ поступить иначе. Еслибъ вы сами не выдали себя....

— Я заперлась въ моей комнатѣ, возразила она простодушно: — я не знала, что у моей хозяйки былъ другой ключъ...

Это невинное извиненіе, въ ея устахъ, въ такую минуту — меня тогда чуть не разсердило.... а теперь я безъ умиленія не ногу его вспомнить. Бѣдное, честное, искреннее дитя!

— И вотъ теперь все кончено! началъ я снова. — Все. Теперь намъ должно разстаться. Я украдкой взглянулъ на Асю.... лицо ея быстро краснѣло. Ей, я это чувствовалъ, и стыдно становилось, и страшно. Я самъ ходилъ и говорилъ какъ въ лихорадкѣ. — Вы не дали развиться чувству, которое начинало созрѣвать, вы сами разорвали нашу связь, вы не имѣли ко мнѣ довѣрія, вы усомнились во мнѣ....

Пока я говорилъ, Ася все больше и больше наклонялась. впередъ — и вдругъ упала на колѣни, уронила голову на руки и зарыдала. Я подбѣжалъ къ ней, пытался поднять ее, но она мнѣ не давалась. Я не выношу женскихъ слезъ: при видѣ ихъ я теряюсь тотчасъ.

— Анна Николаевна, Ася, твердилъ я: — пожалуйста, умоляю васъ, ради Бога, перестаньте.... Я снова взялъ ее за руку....

Но къ величайшему моему изумленію, она вдругъ вскочила, — съ быстротою молніи бросилась къ двери и исчезла....

Когда нѣсколько минутъ спустя, Фрау Луизе вошла въ комнату — я все еще стоялъ по самой серединѣ ея, ужъ точно какъ громомъ пораженный. Я не понималъ, какъ могло это свиданіе такъ быстро, такъ глупо кончиться — кончиться, когда я и сотой доли не сказалъ того, что хотѣлъ, что долженъ былъ сказать, когда я еще самъ не зналъ, чѣмъ оно могло разрѣшиться....

— Фрейлейнъ ушла? спросила меня Фрау Луизе, приподнявъ свои жолтыя брови до самой накладки.

Я посмотрѣлъ на нее какъ дуракъ — и вышелъ вонъ.

XVII.

Я выбрался изъ города и пустился прямо въ поле. Досада, досада бѣшеная, меня грызла. Я осыпалъ себя укоризнами. Какъ я могъ не понять причину, заставившую Асю перемѣнить мѣсто нашего свиданія, какъ не оцѣнитъ, чего ей стоило придти къ этой старухѣ, какъ я не удержалъ ее! Наединѣ съ ней, въ той глухой, едва освѣщенной комнатѣ, у меня достало силы, достало духа — оттолкнуть ее отъ себя, даже упрекать ее.... А теперь ея образъ меня преслѣдовалъ, я просилъ у ней прощенія, воспоминанія объ этомъ блѣдномъ лицѣ, объ этихъ влажныхъ и робкихъ глазахъ, о развитыхъ волосахъ на наклоненной шеѣ, о легкомъ прикосновеніи ея головы къ моей груди — жгли меня. «Ваша»... слышался мнѣ ея шопотъ. «Я поступилъ по совѣсти» — увѣрялъ я себя.... Неправда! Развѣ я точно хотѣлъ такой развязки? развѣ я въ состояньи съ ней разстаться? Развѣ я могу лишиться ея? Безумецъ! Безумецъ! повторялъ я съ озлобленіемъ....

Между тѣмъ ночь наступала. Большими шагами направился я къ дому, гдѣ жила Ася.

XѴIII.

Гагинъ вышелъ ко мнѣ на встрѣчу.

— Видѣли вы сестру? закричалъ онъ мнѣ еще издали.

— Развѣ ея нѣтъ дома? спросилъ я.

— Нѣтъ!

— Она не возвращалась?

— Нѣтъ. Я, виноватъ, продолжалъ Гагинъ; -— не могъ утерпѣть; противъ нашего уговора, ходилъ къ часовнѣ; тамъ ея не было; стало-быть она не приходила?

— Она не была у часовни. — И вы ея не видѣли?

Я долженъ былъ сознаться, что я ее видѣлъ.

— Гдѣ?

— У Фрау Луизе. — Я разстался съ ней часъ тому назадъ, прибавилъ я: — я былъ увѣренъ, что она домой вернулась.

— Подождемъ, сказалъ Гагинъ.

Мы вошли въ домъ и сѣли другъ подлѣ друга. Мы молчали. Намъ очень неловко было обоимъ. Мы безпрестанно оглядывались, посматривали на дверь, прислушивались. Наконецъ Гагинъ всталъ.

— Это ни на что не похоже! воскликнулъ онъ: — у меня сердце не на мѣстѣ. Она меня уморитъ, ей Богу.... пойдемте искать ее.

Мы вышли. На дворѣ уже совсѣмъ стемнѣло.

— О чемъ же вы съ ней говорили? спросилъ меня Гагинъ, надвигая шляпу на глаза.

— Я видѣлся съ ней всего минутъ пять, отвѣчалъ я: — и говорилъ съ ней, какъ было условлено.

— Знаете ли что? возразилъ онъ: — лучше намъ разойтись, эдакъ мы скорѣе на нее наткнуться можемъ. — Во всякомъ случаѣ, приходите сюда черезъ часъ.

XIX.

Я проворно спустился съ виноградника и бросился въ городъ. Быстро обошелъ я всѣ улицы, заглянулъ всюду, даже въ окна Фрау-Луизе, вернулся къ Рейну и побѣжалъ по берегу... Изрѣдка попадались мнѣ женскія фигуры; но Аси нигдѣ не было видно. Уже не досада меня грызла, тайный страхъ терзалъ меня, и не одинъ страхъ я чувствовалъ... нѣтъ, я чувствовалъ раскаяніе, сожалѣніе самое жгучее, любовь — да! самую нѣжную любовь. Я ломалъ руки, я звалъ Асю посреди надвигавшейся ночной тьмы, сперва въ полъ-голоса, потомъ все громче и громче; я повторилъ сто разъ, что я ее люблю, я клялся никогда съ ней не разставаться; я бы далъ все на свѣтѣ, чтобы опять держать ея холодную руку, опять слышать ея тихій голосъ, опять видѣть ее передъ собою... Она была такъ близка, она пришла ко мнѣ съ полной рѣшимостью, въ полной невинности сердца и чувствъ, она принесла мнѣ свою нетронутую молодость.... и я не прижалъ ее къ своей груди, я лишилъ себя блаженства увидать, какъ ея милое лицо разцвѣло бы радостью и тишиною восторга... Эта мысль меня съ ума сводила.

— Куда могла она пойти, чтò она съ собою сдѣлала? восклицалъ я въ тоскѣ безсильнаго отчаянія.... Что-то бѣлое мелькнуло вдругъ на самомъ берегу рѣки. — Я зналъ это мѣсто: тамъ, надъ могилой человѣка, утонувшаго лѣтъ семдесятъ тому назадъ, стоялъ до половины вросшій въ землю каменный крестъ съ старинной надписью. — Сердце во мнѣ замерло... Я подбѣжалъ къ кресту: бѣлая фигура исчезла; я крикнулъ: «Ася!» дикій голосъ мойиспугалъ меня самого — но никто не отозвался...

Я рѣшился пойти узнать, не нашелъ ли ее Гагинъ.

XX.

Быстро взбираясь по тропинкѣ виноградника, я увидѣлъ свѣтъ въ комнатѣ Аси... Это меня нѣсколько успокоило.

Я подошолъ къ дому; дверь внизу была заперта; я постучался. Неосвѣщенное окошко въ нижнемъ этажѣ осторожно отворилось и показалась голова Гагина.

— Нашли? спросилъ я его.

— Она вернулась, отвѣчалъ онъ мнѣ шопотомъ: — она въ своей комнатѣ и раздѣвается. Все въ порядкѣ.

— Слава Богу! воскликнулъ я съ несказаннымъ порывомъ радости: — слава Богу! Теперь все прекрасно. Но вы знаете, мы должны еще переговорить.

— Въ другое время, возразилъ онъ, тихо потянувъ къ себѣ раму, въ другое время, а теперь прощайте.

— До завтра, промолвилъ я: — завтра все будетъ рѣшено.

— Прощайте, повторилъ Гагинъ. Окно затворилось.

Я чуть было не постучалъ въ окно. Я хотѣлъ тогда же сказать Гагину, что я прошу руку его сестры. Но такое сватанье, въ такую пору... До завтра, подумалъ я: — завтра я буду счастливъ...

Завтра я буду счастливъ! У счастья нѣтъ завтрашнего дня; у него нѣтъ и вчерашняго; оно не помнитъ прошедшаго, не думаетъ о будущемъ; у него есть настоящее, и то не день, а мгновенье.

Я не помню, какъ дошелъ я до 3. Не ноги меня несли, не лодка меня везла: меня поднимали какія-то широкія, сильныя крылья. Я прошелъ мимо куста, гдѣ пѣлъ соловей; я остановился и долго слушалъ: мнѣ казалось, онъ пѣлъ мою любовь и мое счастье.

XXI.

Когда на другой день утромъ я сталъ подходить къ знакомому домику, меня поразило одно обстоятельство: всѣ окна въ немъ были растворены, и дверь тоже была раскрыта; какія-то бумажки валялись передъ порогомъ; служанка съ метлой показалась за дверью.

Я приблизился къ ней...

— Уѣхали! брякнула она, прежде чѣмъ я успѣлъ спросить ее: дома ли Гагинъ?

— Уѣхали?... повторилъ я... Какъ уѣхали? Куда?

— Уѣхали сегодня утромъ въ шесть часовъ и не сказали куда. Постойте, вѣдь вы, кажется, г-нъ Н?

— Я г-нъ Н.

— Къ вамъ есть письмо у хозяйки. Служанка пошла наверхъ и вернулась съ письмомъ. — Вотъ-съ, извольте.

— Да не можетъ быть... Какъ же это такъ?... началъ было я. Служанка тупо посмотрѣла на меня и принялась мести.

Я развернулъ письмо. Ко мнѣ писалъ Гагинъ; отъ Аси не было строчки. Онъ начиналъ съ того, что просилъ не сердиться на него за внезапный отъѣздъ; онъ былъ увѣренъ, что по зрѣломъ соображеніи, я одобрю его рѣшеніе. Онъ не находилъ другаго выхода изъ положенія, которое могло сдѣлаться затруднительнымъ и опаснымъ. — «Вчера вечеромъ, писалъ онъ, пока мы оба молча ожидали Асю, я убѣдился окончательно въ необходимости разлуки. Есть предразсудки, которые я уважаю; «я понимаю, что вамъ нельзя жениться на Асѣ. Она мнѣ все сказала; для ея спокойствія я долженъ былъ уступить ея повтореннымъ, усиленнымъ просьбамъ». — Въ концѣ письма онъ изъявлялъ сожалѣніе о томъ, что наше знакомство такъ скоро прекратилось, желалъ мнѣ счастья, дружески жалъ мнѣ руку и умолялъ меня не стараться ихъ отъискивать.

— Какіе предразсудки? вскричалъ я, какъ будто онъ могъ меня слышать: — что за вздоръ! Кто далъ право похитить ее у меня... Я схватилъ себя за голову...

Служанка начала громко кликать хозяйку: ея испугъ заставилъ меня придти въ себя. Одна мысль во мнѣ загорѣлась: съискать ихъ, съискать, во чтобы то ни стало. Принять этотъ ударъ, примириться съ такою развязкой было невозможно. Я узналъ отъ хозяйки, что они въ шесть часовъ утра сѣли на пароходъ и поплыли внизъ по Рейну. Я отправился въ контору: тамъ мнѣ сказали, что они взяли билеты до Кёльна. Я пошелъ домой съ тѣмъ, чтобы тотчасъ уложиться и поплыть вслѣдъ за ними. Мнѣ пришлось идти мимо дома фрау Луизе.... Вдругъ я слышу: меня кличетъ кто-то. Я поднялъ голову и увидалъ въ окнѣ той самой комнаты, гдѣ я наканунѣ видѣлся съ Асей, вдову бургомистра. Она улыбалась своей противной улыбкой и звала меня. Я отвернулся и прошелъ было мимо; но она мнѣ крикнула вслѣдъ, что у ней есть что-то для меня. Эти слова меня остановили и я вошелъ въ ея домъ. Какъ передать мои чувства, когда я увидалъ опять эту комнатку....

— По настоящему, начала старуха, показывая мнѣ маленькую записку: — я бы должна была дать вамъ это только въ случаѣ, еслибъ вы зашли ко мнѣ сами, но вы такой прекрасный молодой человѣкъ. Возьмите.

Я взялъ записку.

На крошечномъ клочкѣ бумаги стояли слѣдующія слова, торопливо начерченныя карандашомъ:

«Прощайте, мы не увидимся болѣе. Не изъ гордости я уѣзжаю — нѣтъ, мнѣ нельзя иначе. Вчера, когда я плакала передъ вами, еслибъ вы мнѣ сказали одно слово, одно только слово — я бы осталась. Вы его не сказали. Видно, такъ лучше.. Прощайте навсегда».

Одно слово... О, я безумецъ! Это слово... я со слезами повторялъ его наканунѣ, я расточалъ его на вѣтеръ, я твердилъ его среди пустыхъ полей.... но я не сказалъ его ей, я не сказалъ ей, что я люблю ее.... Да я и не могъ произнести тогда это слово. Когда я встрѣтился съ ней въ той роковой комнатѣ, во мнѣ еще не было яснаго сознанія моей любви; оно не проснулось даже тогда, когда я сидѣлъ съ ея братомъ въ безсмысленномъ и тягостномъ молчании.... оно вспыхнуло съ неудержимой силой, лишь нѣсколько мгновеній спустя, когда испуганный возможностью несчастья, я сталъ искать и звать ее, но ужъ тогда было поздно. «Да это невозможно!» скажутъ мнѣ; не знаю, возможно ли это — знаю, что это правда. Ася бы не уѣхала, еслибъ въ ней была хоть тѣнь кокетства и еслибъ ея положеніе не было ложно. Она не могла вынести того, что всякая другая снесла бы, я этого не понялъ. Недобрый мой геній остановилъ признаніе на устахъ моихъ при послѣднемъ свиданіи съ Гагинымъ передъ потемнѣвшимъ окномъ, и послѣдняя нить, за которую я еще могъ ухватиться —- выскользнула изъ рукъ моихъ.

Въ тотъ же день вернулся я съ уложеннымъ чемоданомъ въ городъ Л. и поплылъ въ Кёльнъ. Помню, пароходъ уже отчаливалъ и я мысленно прощался съ этими улицами, со всѣми этими мѣстами, которыя я уже никогда не долженъ былъ позабыть, я увидѣлъ Ганихенъ. Она сидѣла возлѣ берега на скамьѣ. Лицо ея было блѣдно, но не грустно; молодой красивый парень стоялъ съ ней рядомъ и, смѣясь, разсказывалъ ей что-то; а на другой сторонѣ Рейна, маленькая моя Мадонна все такъ же печально выглядывала изъ темной зелени стараго ясеня.

XXII.

Въ Кёльнѣ я напалъ на слѣдъ Гагиныхъ; я узналъ, что они поѣхали въ Лондонъ; я пустился вслѣдъ за ними; но въ Лондонѣ всѣ мои розыски остались тщетными. Я долго не хотѣлъ смириться, долго упорствовалъ, но я долженъ былъ отказаться наконецъ отъ надежды настигнуть ихъ.

И я не увидѣлъ ихъ болѣе — я не увидѣлъ Аси. Темные слухи доходили до меня о немъ, но она навсегда для меня исчезла. Я даже не знаю, жива ли она. Однажды, нѣсколько лѣтъ спустя, я мелькомъ увидалъ за границей въ вагонѣ желѣзной дороги женщину, лицо которой живо напомнило мнѣ незабвенныя черты... но я, вѣроятно, былъ обманутъ случайнымъ сходствомъ. Ася осталась въ моей памяти той самой дѣвочкой, какою я знавалъ ее въ лучшую пору моей жизни, какой я ее видѣлъ въ послѣдній разъ наклоненной на спинку низкаго деревяннаго стула.

Впрочемъ, я долженъ сознаться, что я не слишкомъ долго грустилъ об ней; я даже нашелъ, что судьба хорошо распорядилась, не соединивъ меня съ Асей; я утѣшался мыслію, что я вѣроятно не былъ бы счастливъ съ такой женой. Я былъ тогда молодъ и будущее, это короткое, быстрое будущее, казалось мнѣ безпредѣльнымъ. Развѣ не можетъ повториться то, что было, думалъ я: и еще лучше, еще прекраснѣе?... Я знавалъ другихъ женщинъ, — но чувство, возбужденное во мнѣ Асей, то жгучее, нѣжное, глубокое чувство уже не повторилось. Нѣтъ! ни одни глаза не замѣнили мнѣ тѣхъ, когда-то съ любовью устремленныхъ на меня глазъ, ни на чье сердце, припавшее къ моей груди, не отвѣчало мое сердце такимъ радостнымъ и сладкимъ замираніемъ! Осужденный на одиночество безсемейнаго бобыля, доживаю я скучные годы; но я храню, какъ святыню, ея записочки и высохшій цвѣтокъ гераніума, тотъ самый цвѣтокъ, который она нѣкогда мнѣ бросила изъ окна. Онъ до сихъ поръ издаетъ слабый запахъ, а рука, мнѣ давшая его, та рука, которую мнѣ только разъ пришлось прижать къ губамъ моимъ, быть можетъ, давно уже тлѣетъ въ могилѣ... И я самъ — чтò сталось со мною? Чтò осталось отъ меня, отъ тѣхъ блаженныхъ и тревожныхъ дней, отъ тѣхъ крылатыхъ надеждъ и стремленій? Такъ легкое испареніе ничтожной травки переживаетъ всѣ радости и всѣ горести человѣка — переживаетъ самого человѣка.

И. ТУРГЕНЕВЪ.

Римъ, 1857 г.

Примѣчанiя

1. Впервые (?) — въ журналѣ «Современникъ», 1858, томъ LXVII, № 1, с. 39—84.
2. фр. à la Van Dyck — Въ стилѣ Ванъ Дейка.