Аристид Термаламаки (Вейнберг)
| Аристид Термаламаки : Письмо к Н. А. Степанову |
| Опубл.: 1859[1]. Источник: az.lib.ru со ссылкой на Русский фельетон. В помощь работникам печати. М., Политической литературы, 1958. • Печатается по тексту журнала. |
Вам, конечно, знакомо то отрадное впечатление, которое испытывает человек при встрече с давно потерянными из виду друзьями, знакомыми, соотечественниками; вы, конечно, испытывали это сладостное ощущение и потому не удивитесь, когда прочтете письмо мое и узнаете его содержание.
Чтобы поскорее разъяснить дело, скажу вам сейчас же, что это послание к вам вызвано появлением на страницах вашего журнала сделанного вами портрета юнкера Термаламаки. Сладко забилось мое сердце, когда я увидел перенесенным на бумагу изображение этого дорогого мне человека, с которым мы росли, — человека, гениальным способностям которого я поклоняюсь в восторженном изумлении. Но вместе с тем обидно и больно стало мне, когда я увидел, что в подписи, приложенной к этому портрету, вы указали лишь один случай из жизни великого человека. Я почувствовал сильное желание поделиться с вами биографическими сведениями о моем гениальном Термаламаки, познакомить вас с самыми значительными событиями из его жизни. Вы же обнародуйте эти факты во всеобщее известие, и пусть толпа поймет, как велик и колоссален мой неоцененный согражданин и соотечественник!
Я знаю Термаламаки давно; мы вместе с ним ходили в уездное училище. Уже тогда в друге моем проявлялись те великие начала, которые впоследствии должны были принести такие плодотворные результаты. К главным качествам его относились утонченная вежливость и необыкновенная ловкость. Он всегда встречал приходящего учителя в сенях, вместе со сторожем бросался снимать с него галоши и шинель, чистил его вицмундир, если там оказывалась какая-нибудь пылинка, и очаровывал старших этою предупредительностью. Для жены смотрителя он доставал канареек. которых она очень любила; старшему надзирателю приносил отличный нюхательный табак, и т. п. В исполнении всех этих поступков ему помогала необыкновенная ловкость рук. Никто лучше молодого Аристида (так звали Термаламаки) не умел вытащить из чужого кармана часов, кошелька, бумажника. Искусство его в этом отношении доходило до того, что когда однажды в наш город приехал профессор магии, химии и фантасмагории, то все мы, бывшие на его представлении, убедились и согласились, что он во многом уступает нашему гениальному товарищу. Но всякий великий талант имеет завистников; нашлись непросвещенные недоброжелатели, преимущественно из тех, у которых пропадали часы, бумажники и т. п., — и юный Аристид был несколько раз избит и поруган самым оскорбительным манером. Другой бы упал духом и перестал заниматься; Термаламаки, обладавший сильной волей, напротив, скрепился — и из этой суровой борьбы с врагами вынес ту стойкость, которая отличала все его последующие поступки. В один прекрасный день Аристиду очень понравился жилет, висевший в кабинете у смотрителя; не столько для того, чтобы попользоваться чужим имуществом (он был малый честный), сколько для упражнения рук мой друг удивительно ловко стянул жилет. Но смотритель узнал об этом по доносу одного из наших коварных товарищей — и бедный Аристид был изгнан из училища не остракизмом, а просто кулаками… Страшна человеческая неблагодарность, и ужасны последствия ее!
Я с несколькими товарищами советовал Аристиду сделаться профессором магии, химии и фантасмагории, предсказывая ему в этом случае блестящую будущность… С презрением посмотрел на нас Термаламаки, и до сих пор не могу забыть вдохновенного вида, с которым он произнес: «Дураки! Близорукие звери! И вы думаете, что другу вашему суждена скромная участь какого-нибудь фокусника! Телячьи головы! Вы только видите во мне проворство рук… вы забыли, что я отлично знаю математику!..» В то время мы не поняли таинственного смысла этих слов и только через несколько лет узнали, что гениальный юноша понимал под словом математика.
Термаламаки поступил в военную службу. Я забыл вам сказать вначале, что он был сирота, крайне беден, без всяких средств к существованию. Но это не огорчало его; он жил надеждами на свой ум и на свои способности. В то время никакой войны не было, и офицеры города Б., куда был назначен Термаламаки, предавались покою, наполняя досужее время игрою в карты. У нашего Аристида не было денег, чтобы доставлять себе это удовольствие, но у него были руки — золотые, несравненные руки. Самоучкой, без всякой посторонней помощи, единственно силой своих гениальных способностей он в короткое время дошел до того, что умел в банке и штосе убивать всякую карту своего понтера и делать все это с такой легкостью, с такой невозмутимой любезностью, с таким поразительным уменьем! Но и здесь, как и в школе, талант его встретил врагов: сколько раз бедный Аристид вылетал в окно, преследуемый ругательствами и проклятиями, сколько раз били его по щекам, сколько раз тяжелые подсвечники летали в его голову!.. Кроткий художник не оскорблялся, сносив все терпеливо и, вылетев из окна одного дома, шел в другой, где искал более просвещенных ценителей, более развитых людей.
В это время в Б. приехал некто Пузанов, известный богач, владевший откупами, приисками и т. п. благословенными статьями. Это была натура вполне русская, размашистая, теплая; он очень легко сходился с людьми, очень уважал умных и, кого раз полюбил, для того готов был сделать все, что мог. С ним-то успел познакомиться Аристид. На первый раз маленькая, невзрачная фигура юнкера, в истертой шинели и лоснящихся от ветхости панталонах, подозрительные глазки, бегавшие, как мыши, во все стороны, произвели не совсем благоприятное впечатление на Пузанова… Но когда они разговорились, когда богач увидел необъятный практический ум своего нового знакомого, то он позабыл и его мизерную фигуру, и лоснящиеся панталоны, и подозрительные глазки и сказал: «Это будет великий человек!». Рассказывая богачу про разные дела свои, Термаламаки умолчал о своем искусстве в ручном деле, опасаясь, что Пузанов также принадлежит к числу неразвитых людей и непросвещенных ценителей искусства.
Очарованный откупщик стал видеться с Аристидом каждый день и не хотел расставаться с ним. Зато и Аристид умел так удивительно угодить ему! Он так ловко и вместе с тем красноречиво хвалил его обширный ум, он так искусно умел ввернуть в свой разговор слова: «Вы государственный человек, Кузьма Петрович!», он рассказывал такие забавные анекдоты и так тешил старика!
Раз они сидели вдвоем и разговаривали; Термаламаки только что рассказал какую-то уморительную историю, и Пузанов еще отдувался после продолжительного, громкого хохота.
— Молодец ты, Аристид Алкивиадович, — проговорил, наконец, откупщик, — бойкая у тебя голова! Смотрю я, братец, на тебя часто и думаю: что ты гниешь здесь? Что не займешься делом хорошим? Ведь из тебя вышел бы большой прок!
— Каким же делом, Кузьма Петрович? И рад бы в рай, да грехи не пускают… Нет протекций, нет связей, гонителей много, несправедливостей бездна…
Термаламаки отчасти прослезился. Мягкосердый Пузанов с умилением взглянул на него.
— Знаешь что, Аристид Алкивиадович, — сказал он после некоторого молчания, — вот что я предложу тебе. Брось ты военную службу, поступай ко мне в откупное управление. На первый раз я тебе большого места дать не могу, зато в люди тебя выведу скоро.
Аристид по свойственной ему вежливости бросился и поцеловал руку своего благодетеля. Тот обнял его, и через несколько дней Термаламаки ехал в город Б. с своим покровителем, в отличном возке, полный самых радужных надежд. На дорогу Пузанов купил ему волчью шубу, так как у бедного художника не было ничего, кроме легкой, истертой шинели… «Все потребили, проклятые», как говорил Расплюев.
Термаламаки недолго служил в откупном управлении; душа его рвалась в Сибирь, где, как я вам сказал уже, Пузанов имел большие золотые прииски. Аристид попросил об этом своего благодетеля, и тот с радостью согласился увеличить благосостояние своего любимца. Он отправил его на свой счет с письмом к своему компаниону, Голубинову; в письме этом было сказано следующее:
«Любезный друг и компанией, Федор Иванович! Настоящее письмо мое отдаст тебе Аристид Алкивиадович Термаламаки, с недавнего времени служащий у меня по откупу. Это золотая голова, которую ты постарайся употребить в свою пользу. Дай ты ему хорошее место, хлопочи о нем, как о самом себе, — увидишь, какая выйдет от него польза. Таких людей, любезный друг мой, не много; в этом удостоверяет тебя благоприятель твой Кузьма Пузанов».
Надо вам знать, что Термаламаки ехал в Сибирь уже не тем бедным человеком, каким недавно еще он выехал из города Б.; кратковременное служение свое по откупу он употребил с большой пользой. Тут не нужно было проворство рук, но пошла в ход математика. Пользуясь неограниченным доверием Пузанова, он с необыкновенной гениальностью составлял счеты и расчеты, отлично учитывал приход с расходом и скоро образовал себе небольшой, но красивый капиталец…
С письмом Пузанова явился Аристид к Голубинову. Это был страшный богач, но человек, истомленный болезнями и полуслепой. Он принял Термаламаки с распростертыми объятиями и дал ему отличное место. Аристид сейчас же занялся математикой, и красивый капиталец его сделался еще красивее. Но этого было мало для гениальных соображений и неусыпной деятельности; в голове его зародился новый план — колоссальный, покрывший, как светлый венец, все его предыдущие действия.
Раз вечером он пришел к Голубинову и застал старика стонущим от болезни. (Я забыл вам сказать, что в это время Пузанова уже не было на свете.)
— Здравствуйте, Федор Иванович, — сказал Аристид, входя в комнату.
— А, это ты, душа моя, — простонал полуслепой старик, узнав знакомый голос и знакомую походку. — Что скажешь хорошенького?
— Ничего, Федор Иванович; пришел проведать вас, развлечь немного.
— Спасибо, спасибо, душа моя! И голова-то у тебя умная, и сердце у тебя доброе. Хороший ты человек, Аристид Алкивиадович.
— Помилуйте, Федор Иванович, уж если о вас мне не заботиться, так после этого жить на свете грешно. Ведь вы благодетель мой…
— Ну, что за благодетель? Стоит толковать об этом… Это все пустяки… А вот что скверно, душа моя, хворать я шибко стал, невмоготу становится…
— Ничего, бог милостив, Федор Иванович… Поправитесь, и себе на радость, и нам на утешение.
— Нет, душа моя, плохо мое дело. Недолго, видно, остается мне по свету мыкаться.
— Что вы, что вы, Федор Иванович! Грешно вам такие слова говорить…
Термаламаки немного призадумался и потом снова начал:
— А странная судьба человека, Федор Иванович. Вот все мы теперь при вас и довольны, и сыты, и с деньгами; а случись вот, от чего боже помилуй и сохрани, такое несчастие, что вот… скончались бы вы… это я так только, к примеру говорю… дай вам господь милосердный двести лет прожить на свете… так случись это — и все мы, под вашим покровительством находящиеся, погибли. Не остается у нас пристанища, ничем мы на будущее время не обеспечены… Конечно, если б могли мы себе капитал в это время составить, дело другое, а то, что зарабатываешь, все уходит, как вода…
Федор Иванович, человек крепко добродушный, поверил. К тому же он не знал о гениальных математических способностях моего друга.
— Правду ты говоришь, душа моя, — заметил он, — и вот что я скажу тебе. Славно ты послужил мне, и хочу я хорошо отблагодарить тебя. Возьми ты себе полтора пая в моих заработках…
Термаламаки заплакал и поцеловал руку старика. Наконец, он отер слезы и спросил сладким голосом:
— Так прикажете, Федор Иванович, изготовить бумагу для подписания вашего?
— Приготовь, приготовь, душа моя; а теперь ступай с богом, мне отдохнуть хочется.
Бумага была написана и подписана. Пять лет Термаламаки не брал своей части, говоря Голубинову: «Пусть это лежит у вас да накопляется, мне на старости лет пригодится».
Через пять лет, в одно прекрасное утро, Аристид пришел к Голубинову и сказал ему:
— Я к вам, Федор Иванович, с просьбой.
— С какой, душа моя?
— На счет паев моих за пять лет; желал бы получить, так как теперь встретилась надобность.
— Ну что ж, получи, душа моя… Кликни сюда кассира. Пришел кассир.
— Принесите, Андрей Петрович, — сказал Голубинов, — книги; сколько там Аристиду Алкивиадовичу приходится за его часть? Ведь у вас все это верно рассчитано?
— Как же-с, Федор Иванович, сию минуту.
Книги были принесены.
— По полтора пая… — начал кассир.
Термаламаки сейчас же перебил его.
— Как по полтора? Федор Иванович! Что это Андрей Петрович говорит?
— А что, душа моя? По полтора пая, говорит.
— Т. е. по одиннадцати с половиною, Федор Иванович. Вы, вероятно, забыли…
— Что такое? Одиннадцать с половиной? — едва проговорил старик и стремительно поднялся с кресла.
— Извольте посмотреть, вот ваша подпись… В бумаге было написано — 11 1/2 паев.
Голубинов как стоял, так и грохнулся.
— Доктора! Доктора! — завопил Термаламаки. — Наш благодетель умирает!
Вы, конечно, догадались, что сделал мой гениальный друг. Отличный математик и вместе с тем художник в ручных работах, он к цифре 1 1/2 ловко прибавил одну палочку… Всякий спор был бы окончательно бесполезен. Голубинов проклял Аристида Термаламаки, но Аристид привык к людским несправедливостям. Он снес проклятие, как сносил некогда удары по щекам и полеты подсвечников, с христианским смирением и покорностью. Зато он получил огромную сумму, потому что Голубинов не захотел заводить тяжбы…
Уехал Аристид из Сибири и скоро засиял ярким блеском на откупном поле…
Вы видели его в этом блеске, видели его огромный дом, полный всевозможного великолепия, видели, как он получал Азиатские ордена за пожертвование водки в пользу своих соотечественников, видели, как перед ним преклонялись сильные мира сего, как перед ним не смели садиться различных сортов советники, начиная от титулярных до действительных статских, — стало быть, мне нечего прибавлять больше.
Теперь вы знаете, чем он был и чем стал! Преклонитесь же со мною перед этим великим человеком, как преклоняются те, которым он дает деньги.
Примечания
править- ↑ Впервые — в журнале «Искра», 1859, № 10.
- ↑ Николай Александрович Степанов (1807—1877) — художник-карикатурист. В 1859—1862 гг. издавал вместе с В. С. Курочкиным иллюстрированный сатирический журнал «Искра».