Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том второй
Государственное издательство «Художественная литература», 1934
АРИСТИД БРИАН
ИЛИ КАК ТЕПЕРЬ ВЫСИЖИВАЮТ ГОЛУБЕЙ МИРА
править
«Если г. Бриан будет избран президентом республики, то эту ошибку исправит револьвер», — заявляет с грозным видом Шарль Мора, главный публицист уличной и альковной реакции во Франции.
В «Волонте», «радикальном» и «пацифистском» органе, Урбен Гойе трагически вращает глазами и кричит в ответ: «Победа Бриана, это — победа республики, демократии, мира. Провал Бриана, это — победа роялистов, реакции, войны».
И германская «демократическая» пресса не остается безмолвным зрителем этих гомерических боев. От «Берлинер тагеблатт» до «Форвертс» все тетушки гадают на кофейной гуще: победит Бриан или не победит? Вот трагический вопрос, над которым, якобы, бьется весь мир.
Бриан стыдливо заявляет, что он не выдвигает своей кандидатуры, однако он произносит одновременно в палате большую кандидатскую речь. Во Франции искусство кокетства очень развито, и когда парижская красотка говорит «нет», это всегда означает «да». Но что же говорит в своей речи «президент мира», как его величает корреспондент «Берлинер тагеблатт»? Он заявляет, что с его программой согласны и г. Пуанкаре, черный человек германской националистической печати, и г. Тардье, скалящий зубы, как людоед. Пуанкаре-война солидарен с Брианом, по свидетельству самого Бриана, а Бриан есть мир.
Не является ли здесь мир продолжением войны только другими средствами?
Откуда взялся Бриан-мир? Вспомните только: Лига наций собралась 10 сентября 1926 г., чтобы принять в ряды честных миролюбивых государств буржуазную Германию, вчерашних «бошей», «извергов человечества». Бриан говорил приветственную речь: «Долой винтовки, долой пулеметы, долой пушки! Место — примирению, арбитражным судам, миру!» И газетный хроникер истории передает:
"Буря энтузиазма сорвалась с цепи. Я еще вижу перед собой лицо канадского делегата, старого человека. Лицо это было залито слезами, когда он под конец речи с глубоким воодушевлением подскочил и закричал: «Мира, мира!»
А после — парад в Лондоне 1 декабря 1926 г. Собрались делегаты Франции, Англии и Германии. Киноюпитеры придавали невиданную яркость мрачным залам на. Даунинг-стрит. После подписания договора Бриан встал для короткой речи. Он держал в руках письмо, полученное им от неизвестной матери, и читал его своим мягким, лирическим голосом: «Позвольте матери семейства приветствовать вас. Наконец-то я буду в состоянии смотреть на моих детей без страха и любить их с известным чувством безопасности».
Газетные репортеры, которые чувствуют движение земли, утверждали, что даже крокодилы английского империализма и те дрожали от волнения. Как же не дрожать г. Грумбаху из парижского «Пошолера» или маленькому Шифу из «Форвертса», которые получают жалованье за то, чтобы убеждать рабочих, что дело мира — в руках не худших людей. Сперва они присягали, что Вильсон обеспечит мир, потом присягали, что мир обеспечат Бриан и Штреземан. Сегодня обеспечить мир должны уже Бриан и Макдональд. Должен же кто-то обеспечить их мир, раз его не обеспечивает социал-демократия.
Г. Бриан рожден не из морской пены, как богиня красоты Афродита. Г. Бриан рожден из потребности империалистической буржуазии прикрыть подготовку войны пацифистскими фразами, из потребности крупной буржуазии обмануть мелкобуржуазные массы и из потребности мелкобуржуазных масс быть обманутыми крупной буржуазией. Мелкая буржуазия не может бороться Самостоятельно с империализмом. Но она не может холодно смотреть империалистической правде в глаза, как короли биржи, ибо на войну приходится итти ей. Поэтому ей нужен пацифистский дурман.
Казалось бы, что г. Бриан сделал все для того, чтобы народные массы не верили в его пацифизм. Но если бог захочет — выстрелит и метла, говорят евреи, желая выразить всемогущество бога. Когда одновременно и крупной буржуазии, и мелкой буржуазии нужен пацифистский герой, то он рождается если не из морской пены, то из вибрации голоса и милой улыбки.
Г. Бриан, сын кабатчика из Нанта, начал свою политическую карьеру, как многие молодые французские адвокаты, в качестве социалиста. Он уже тогда проявлял большую чуткость. Так как ни гэдисты, представители безжизненной ортодоксии, мнящей себя марксистской, ни жоресисты, несмотря на то, что Жорес прикрывал свой махровый оппортунизм большим темпераментом, не могли удовлетворить революционных рабочих, то г. Бриан стал проповедывать всеобщую забастовку, заигрывая таким образом с синдикалистами. Когда свирепый пропагандист всеобщей забастовки, пробравшись в палату и примкнув к борьбе радикальной буржуазии с католической церковью, решил делать буржуазную карьеру и вошел в буржуазное правительство, никто не мог догадаться, что он будет в дальнейшем работать на поприще пацифизма. Он не только подавил вооруженной рукой забастовку железнодорожников, но заявил под рев социалистических депутатов, что если понадобится, то он не будет считаться ни с какими законами для подавления рабочего движения. Он пытался перещеголять в своих выступлениях тигра-Клемансо. И тогдашняя «Юманите», издаваемая Жоресом, ежедневно посвящала много места самой беспощадной борьбе с предателем социализма.
«Пацифист» Бриан внес в палату предложение об увеличении срока военной службы до трех лет, что являлось непосредственной подготовкой французского империализма к войне. Во время войны он был одним из глашатаев борьбы до победного конца. После войны, хотя он понимал, что Версальский мир представляет собой пресловутую клячу Роллана, имевшую очень много великолепных качеств, но один маленький недостаток, а именно тот, что она была мертва, г. Бриан в качестве министра иностранных дел правительства Пуанкаре-война провозглашает, что «Германию надо взять за горло», и подготовляет захват Рура. На Вашингтонской конференции 1921—1922 г. Бриан произносит речь в защиту особого права на особые вооружения невинной Франции, подвергшейся нападению в 1914 г. Г. Бриан был глашатаем французского империализма и находил довольно грозные интонации для защиты его прав,
В 1922 г. на конференции в Каннах, так гласит легенда, г. Бриан понял невозможность обеспечения мира насилием и стал пацифистом. Но отличительное свойство всякой легенды заключается в том, что она не соответствует действительности. В Каннах Бриан выразил согласие пойти на известные уступки Германии в вопросе о репарациях для того, чтобы получить от Ллойд-Джорджа обязательство Англии защищать совместно с Францией границы, установленные Версальским договором. Это обязательство дано Франции в Версале Ллойд-Джорджем совместно с Вильсоном, но, как известно, взято назад, когда сенат САСШ не ратифицировал вильсоновской подписи.
«Пацифизм» Бриана заключается в том, что он великолепно понимает, что Франция одна не в силах защитить Версальский мир. В 1922 г. он добивался того, чтобы ценой отказа от сумасшедших требований, которые Германия не в состоянии выполнить, обеспечить Франции английскую помощь.
Пуанкаре провалил тогда Бриана, ибо этот адвокат все еще надеялся, что невозможное станет возможным, раз у него буква Версальского договора. Если адвокат может при помощи одной буквы отправить на виселицу невинного человека, то ему, Пуанкаре, одному из лучших французских адвокатов, не может не удаться заставить немцев, проигравших войну, делать из версальских букв золото. И Пуанкаре повел французские войска в Рурский бассейн, но не только не добыл там золота, но не сумел даже добыть уголь. Вдобавок он привел франк к стремительному падению. Пришлось искать английской и американской помощи для удержания франка от падения и для спасения Германии от социалистической революции, которая уничтожила бы Версальский договор.
Пришли времена г. Бриана. Локарнский договор дал ему взамен за отказ от оккупации Рейна, который и так пришлось бы очистить через несколько лет, английскую и итальянскую гарантию восточных границ Франции. Но это не ликвидировало еще опасений Бриана перед неизвестным будущим. Он делает новый шаг, который должен был укрепить позицию французского империализма по отношению к Германии. Он предлагает Америке двухсторонний договор, в котором обе стороны обязуются никогда не воевать друг с другом. В переводе с пацифистского языка на деловой это означает, что, получив от Англии и Италии признание восточной границы Франции, Бриан пытался добиться американского нейтралитета на случай войны с Германией, обещая взамен французский нейтралитет на случай войны САСШ с Англией. Но аппетит американского империализма соответствует его материальным силам. Он не признает нейтралитета в случае, если он будет воевать. Если дядя Сам будет воевать, то это, понятно, будет самая священная война за все блага человечества, и тогда Франция обязана воевать на стороне Америки. Но для такого договора время еще не пришло, и поэтому Келлог ответил любезным предложением заключить общий договор, по которому «все честные люди и государства самым решительным образом отказываются от войны как орудия национальной политики». Договор Келлога был принят с кислой миной и английским империализмом, заявившим, что этот отказ, понятно, не касается колониальных стран.
Принял Американское предложение и французский империализм, заявивший, что договор не касается тех войн, которые Франция, может быть, будет принуждена вести для проведения в жизнь обязательств, принятых ею по отношению к ее чистым, как агнец, союзникам, т. е. войн в защиту Версальского мира.
Четвертое по счету, считая выступление в Каннах первым пацифистским выступлением г. Бриана, это — его проект создания пан-Европы. Этот проект расшифрован всеми прошедшими самый скромный курс политграмоты, как попытка увековечить Версаль и подчинить на основе этого договора французскому империализму всю капиталистическую Европу как базу для самостоятельной империалистической политики Франции по отношению к английской империи, североамериканскому империализму и СССР.
Таким образом Бриан представляет не просто политику сохранения Версальского договора. Он пытается на его основе собрать в кулак Европу для борьбы за французскую мировую империю. Хотя у г. Бриана помятые штаны, милейшая улыбка, мягчайший голос и вместо наполеоновской треуголки котелок или мягкая шляпа, над ним реют наполеоновские орлы. О лучшем слуге французский империализм не может и мечтать.
Это великолепно знают закулисные заправилы французского империализма, и поэтому Бриан имеет поддержку не только «левого» короля финансового капитала Ораса Финали, но и руководителя Комитета де Форж Рибо, этих действительных капитанов французского империалистского корабля. Если на Бриана рычат «королевские молодцы», если его разоблачает герольд генерального штаба Пертинакс, то Бриан, хорошо знающий, где раки зимуют, весело щурит глаз и говорит начальнику своего штаба — умнице Бертело: «Хорошо, что они рычат, как тигры, а не поют, как соловьи. Наши немцы скажут: надо делать уступки Бриану, а то придется иметь дело с дикими людьми».
Это не означает, что Бриан сговаривается с Пертинаксом, как тому рычать. История не всегда делается так просто; как фильм, и далеко не исключена возможность, что какой-нибудь роялистский дурак, поверивший воплям «Аксион франсез», когда-нибудь попытается ухлопать почтенного пацифиста, защитника Версальского мира. Такие ошибки бывают и на сцене. Но простой факт, что французские правые даже при парламентских спектаклях никогда не оказывают полной поддержки Франклен-Буйонам и Маренам, требующим немецкой крови, показывает, что французский империализм не сможет выступать без всякого прикрытия и что ему нужен пацифистский фасад Бриана, который не мешает в случае необходимости поднимать французский военный флаг.
Будет ли Бриан президентом, или нет, это не изменит французской внешней политики. Не изменил бы ее и г. Тардье, заняв место Бриана на Орсейской набережной, ибо не г. Бриан, несмотря на все его красноречие, диктует политику французскому империализму, а французский империализм прикрывается г. Брианом, когда ему это нужно. Если в Германии были честные иллюзии насчет Бриана, то он постарался их рассеять своей кандидатской речью в палате, в которой сказал Германии: Если вы, господа, считали, что Локарно должно усилить германский капитализм, то вы немного ошиблись. Моя политика должна была усилить французский империализм, и я не намерен от этого отступать ни на сантиметр.
Бриану, понятно, было неприятно перед пан-европейской конференцией, перед конференцией по разоружению говорить такие определенные речи, ибо уже другим мастером дипломатии, стариком Дизраели, установлено, что «определенность-- не язык политики». Но в том-то и трудность политики Бриана в данном положении, что обстановка заставляет говорить определенным языком. Экономический кризис заставляет все капиталистические державы следовать лозунгу: «Спасайся, кто может и как может!» И Гувер принужден был грубо сказать собравшимся в Вашингтоне на международную конференцию торговых палат представителям мирового капитализма, что Америка не намерена отпустить им ни одной копейки, и если у них нет денег, то пусть они откажутся от вооружения.
Германия в поисках выхода из экономического кризиса метнулась на юго-восток Европы, куда направляется теперь вывоз французского капитала. Таможенный договор с Австрией — только мостик к юго-востоку.
Франция отвечает Германии: Ни шага в этом направлении, — там должны пить воду мои кони!
Быть может, это обострение положения заставляет французскую буржуазию отказаться от мягкого голоса и мягких манер г. Бриана и послать его в Елисейский дворец. Сам Бриан в свое время, когда услышал о кандидатуре в президенты республики Клемансо, сказал: «Что же, это гражданские похороны в Елисейском дворце». Но если французский империализм придет к убеждению, что Бриан, именно потому, что он имеет марку пацифиста, будет пригоден более, чем другие, для нажима на Германию, и оставит его на посту министра иностранных дел, то все увидят, что прав был английский публицист, который писал недавно: «Бриан внес в послевоенную политику не другую субстанцию, а другую манеру».
Искатели «живого человека» в политике ломают себе голову над тем, искренен ли Бриан, или не искренен, хотя, как известно, даже у девушек искренность не играет главной роли.
Бриан корнями своими уходит в городскую мелкую буржуазию. Она не может противопоставить империалистской политике никакой другой. Где тот французский мелкий буржуа, который согласился бы отказаться от стремления «к величию Франции», т. е. к господству французского империализма над Европой.
Понятно, когда стремление к этому величию рождает войну, то мелкая буржуазия бросается от слез и вздохов, — их олицетворяет г. Бриан — к отчаянию, выразителем которого был Клемансо. Но и слезы не помогают — надо драться, и Брианам приходится играть роли Клемансо. Играл же эту роль Бриан во время Вердена. Разберите после этого, что более свойственно г. Бриану: героический тенор или лирический? Но тот факт, что такой вопрос могут задавать взрослые люди, показывает, что с точки зрения буржуазии нет цены Брианам, ибо «искренний» пацифист или такой, которого считают искренним, это просто клад во время подготовки империалистической войны.
Май 1931 г.