Арест лейтенанта Летурди
правитьЕсли лейтенант Летурди чем больше всего на свете гордился, то это тем, что имел вид благородного офицера и джентльмена.
Он уверял, что обращает такое внимание на свой туалет из уважения к роду своей службы, но знавшие его лучше приписывали это только его тщеславию.
Дурного в Летурди не было ни на грош. Он был знатоком лошадей, но годился и на что-нибудь получше, чем только верховая езда и умение держаться в седле.
Он прекрасно играл на бильярде и считался приятным игроком в вист.
Все его любили и никому не приходило в голову, что когда-нибудь его увидим на платформе, с кандалами на руках, обвиняемым в дезертирстве.
А между тем эта грустная вещь случилась!
Он возвращался из отпуска, из Далузи, и спускался по дороге верхом. Так как он использовал свой отпуск до последней минуты, то очень торопился скорее вернуться к своему посту.
Зная, что в Далузи очень жарко, он оделся соответственно и на нем была надета элегантная тужурка цвета хаки, совершенно свежая, прекрасно сшитая, и все остальное соответствовало ей. Он ставил себе в обязанность быть всегда одетым безукоризненно, даже путешествуя на лошадях.
Одетый по последней моде, он оказался настолько рассеянным, что захватил с собой только мелочь, а все свои банковые билеты оставил в отеле. Слуг же он отправил вперед, и они ждали его в Пентекоте с запасом свежего платья.
Вот что он называл путешествовать с комфортом. Над заметить, что он очень гордился своим талантом организатора.
Через двадцать две мили от Делузи начался дождь. Это был настоящий поток тепловатой воды, и Летурди не раз пожалел, что не запасся зонтом.
Пыль на дороге превратилась в грязь, и пони, а вскоре и одежда нашего путешественника загрязнились страшно, хоть лейтенант и пробовал себя уверить, что прохлада ему очень приятна.
Пони, оказавшийся довольно упрямым, сбросил его и пытался убежать, так что ему пришлось за ним еще охотиться, и это не прибавило ему удовольствия, за то прибавило немало грязи и на платье, и на самого ездока. К тому же он еще потерял шпору и пришлось энергично действовать одной. Конечно это не улучшило расположения духа Летурди.
Через час дождь превратил его белую каску в дурно пахнущее тесто, и зеленая подкладка начала немилосердно линять.
Летурди постарался насколько мог помочь беде, а что он при этом бурчал сквозь зубы, лучше не передавать.
Задняя часть каски продолжала бить его по шее, а ремешок упорно не позволял ей упасть, хотя остатки каски больше похожи были на липкую зеленоватую массу, облепившую весьма некрасиво физиономию нашего героя.
Не в лучшем положении сказалась, и окраска хаки, причем франтоватый мундир превратился в отвратительную пеструю ткань.
Когда он вынул носовой платок, чтобы обтереть лицо, все эти окраски смешались вместе и эффект получился поразительный.
Невдалеке от Дара, дождь перестал. Солнце пообсушило Летурди, но оно же закрепило и пестрые краски на его фигуре.
За три мили от Патанкота пони так захромал, что ехать на нем стало невозможно. Летурди пришлось спешить и пешком идти в поиски за своей прислугой. Но это оказалось не так-то легко. Он не мог их найти нигде, и должен был просить убежища в совершенно незнакомом месте. Слегка очистив с себя грязь, он попросил чего-нибудь выпить и когда заплатил за питье шесть анна, то увидел, что у него осталось только четыре анна на все про все.
Он попытался пойти на вокзал и попросить у начальника станции в кредит билет первого класса до Каза, где стоял его полк. Один из служащих что-то шепнул другому, другой обратился к телеграфисту, и все трое продолжали с любопытством на него поглядывать.
Они попросили его подождать, пока они сделают запрос по начальству в Умристаре.
Он стал ждать, пока около него не разместились очень живописно четыре констебля.
В ту самую минуту, когда он хотел им сказать, чтобы они удалились, начальник станции ему объявил, что он готов ему дать просимый билет, но что для этого он попросит его пойти в кабинет начальника. Летурди туда отправился и там его сразу захватили полицейские и, несмотря на его энергичное сопротивление, с ним быстро справились и нарядили в кандалы.
Конечно, он бранился, не стесняясь в выражениях, пока старший полицейский не заметил:
— Конечно, это тот самый английский солдат, которого мы ищем. Слышите, как он ругается?
Тогда Летурди уже спокойнее потребовал от начальника станции объяснения, тому что случилось?
Тот ему ответил с полной уверенностью, что он никто иной, как солдат Джон Биндль, в приметах которого сказано, что он именно такого роста и вида, в растерзанной одежде, бежавший две недели тому назад.
Летурди пустился в длинные объяснения, но чем больше он говорил, тем меньше ему верили.
Начальник утверждал, что и сомнения не может быть, такой разбойничьей рожи ему еще не приводилось никогда видеть, и, чем скорее он его отправит под хорошим конвоем, тем будет лучше. Конечно Летурди, которого пробирала еще дрожь от сырости, чувствовал себя все хуже и хуже, и ругался неистово. Но это не помешало констеблям его везти под самым строгим наблюдением и сдать его в Умристаре на руки капралу и двоим солдатам.
Летурди пытался хоть здесь принять достойный вид офицера, но на капрала это также мало действовало, как и на констеблей. Летурди старался объясниться, но капрал сразу же ему зажал рот, заметив:
— Это вы то офицер? Хорош мальчик! Вы и нас то солдат позорите! Я знаю ваш полк и должен сказать, что вы его позорите.
И Летурди отвели в казарму под проливным дождем и не велели играть дурака.
Летурди чуть с ума не сходил от ярости. Ему было и холодно, и болела голова, которую он себе разбил в борьбе с констеблями.
И когда он излил свою злость, один из его сторожей заметил:
— Ну же и здоров ругаться этот "офицер ", сроду ни один арестант так при мне не ругивался!
Они, впрочем, не сердились на своего пленника, а скорее удивлялись ему. Даже угощаясь пивом, они предложили выпить и ему, как дань его искусству в ругани.
Всего больше раздражали Летурди расспросы, что делал он — Джон Биндль — с момента своего бегства?
Конечно, если бы он с охранил присутствие духа, он бы до прихода офицера помолчал … Тогда бы ему не пришлось узнать на опыте, как больно бьет приклад ружья Мартини по спине, и как скоро рвется мокрое хаки, когда вас встряхивают за шиворот.
Летурди поднялся, испытывая чувство тошноты и головокружения, с порванной и сзади и спереди рубашкой.
Он поневоле покорился обстоятельствам как раз в ту минуту, как встречный поезд, привез из Лагора одного из его майоров.
Вот доклад этого майора:
«В буфете второго класса слышался страшный шум, и когда я туда вошел, я увидал самого ужасного бродягу из всех, каких мне на веку пришлось видеть.
Он весь был оборван и в грязи. На плечах еле держалась изорванная в лоскутки рубаха, и он требовал от своих стражей, чтобы они посмотрели на метку, имевшуюся на ее подоле.
Лица его мне не было видно, но по его ругательствам я сразу решил, что это был как раз искомый дезертир.
И даже когда он ко мне повернулся, и я мог его лучше рассмотреть, я не сразу поверил, что это Летурди — такой ужасный вид имело его лицо, все вымазанное какими-то необыкновенными красками и покрытое шишками и царапинами.
Он конечно очень мне обрадовался и требовал с меня слова, что я и слова ни скажу о всем этом в офицерском собрании.
И я молчал, пока он не отправился назад на родину».
А теперь эта история увеселяет все казармы провинции.