Г. Чеховъ человѣкъ, несомнѣнно, очень талантливый. Это признается всѣми, и «Сѣвернымъ Вѣстникомъ» было отмѣчено съ боль шимъ сочувствіемъ едва ли не раньше, чѣмъ другими органами печати. Но къ великому несчастью, у г. Чехова нѣтъ того, что онъ самъ такъ удачно назвалъ въ одномъ изъ лучшихъ своихъ разсказовъ «общей идеей или Богомъ живаго человѣка». Его талантъ дробится на мелкую, пеструю работу, не объединенную одною общею психологіей, однимъ живымъ и сильнымъ настроеніемъ. Въ новой книжкѣ разсказовъ молодого писателя есть не мало отдѣльныхъ страничекъ, въ которыхъ чисто художественная гранка прямо бросается въ глаза: прозрачныя, свѣжія краски, рельефный рисунокъ, чутье къ природѣ — все это такія достоинства, которыя могутъ дать смыслъ и силу всякому поэтическому произведенію. Могутъ дать смыслъ и силу однако только при одномъ условіи: при наличности «общей идеи», при наличности «Бога живаго человѣка». Скажемъ съ полной откровенностью: читая «Хмурыхъ людей» г. Чехова, мы испытывали чувство досады — не на самого писателя, не на его во всякомъ случаѣ добросовѣстную работу, а на всю ту атмосферу и обстановку, въ которыхъ воспитывается наше молодое литературное поколѣніе. Г. Чеховъ только единица въ огромной толпѣ, только одинъ изъ многихъ. Нравы современной литературы измѣнились до неузнаваемости и, какъ мы уже имѣли случай говорить на страницахъ «Сѣвернаго Вѣстника», безпринципность, безъидейность стала предметомъ всеобщей бравады. Въ былое время такое несомнѣнное симпатичное дарованіе, какъ г. Чеховъ, было бы навѣрное захвачено лучшими теченіями жизни… Этихъ теченій нѣтъ, и вотъ мы присутствуемъ при печальномъ зрѣлищѣ молодого шатающагося таланта. Г. Чеховъ — талантъ шатающійся: объ этомъ свидѣтельствуетъ въ большинствѣ случаевъ полная безсюжетность его милыхъ, граціозныхъ, но увы! незначительныхъ литературныхъ вещицъ. Повторяемъ, въ былыя времена г. Чеховъ могъ бы занять и болѣе значительное и болѣе серьезное мѣсто въ нашей литературѣ. Былая литературная молодежь и молодежь современная — это совершенно различныя вещи. Мы не намѣрены останавливаться въ бѣглой библіографической замѣткѣ на многочисленныхъ примѣрахъ, могущихъ иллюстрировать нашу мысль. Упомянемъ только объ одномъ, наиболѣе назидательномъ и типичномъ. Въ майской книгѣ «Вѣстника Европы» напечатанъ разсказъ покойнаго Салтыкова подъ названіемъ «Брусинъ». Это одно изъ самыхъ молодыхъ произведеній нашего сатирика, написанное въ 1849 г., когда автору могло быть не больше двадцати трехъ лѣтъ. Редакція журнала снабдила разсказъ коротенькимъ примѣчаніемъ, въ которомъ говорится, что «Брусинъ» имѣетъ значеніе главнымъ образомъ, какъ новый матеріалъ для литературной біографіи скончавшагося писателя. Съ этимъ нельзя не согласиться. Въ ряду многочисленныхъ произведеній Щедрина «Брусинъ» не выдается ни художественной законченностью, ни силой сатирическаго смѣха. Талантъ Салтыкова, мужавшій съ годами, въ постепенномъ соприкосновеніи съ житейскою дѣйствительностью, въ «Брусинѣ» даетъ себя чувствовать еще довольно слабо. Нѣсколько страницъ, отличающихся яркостью и колоритностью, не обнаруживаютъ однако той могучей силы дарованія, которая подняла Щедрина на высоту первокласснаго писателя… И однако «Брусинъ» читается съ живѣйшимъ интересомъ. Люди сороковыхъ годовъ, люди разсвѣта представляютъ для насъ не одинъ только историческій интересъ. Вопросы, волновавшіе передовыя поколѣнія нашего недавняго прошлаго, еще не разъ предстанутъ передъ нами со всей своей неотразимостью. Литература не рѣшила еще этихъ вопросовъ. Больше того, литература, чтобы бытъ литературою, чтобы быть органомъ просвѣщенія, должна всегда имѣть въ своемъ составѣ эти самые вопросы, въ конецъ никогда неразрѣшимые. Наши литературныя преданья не могутъ идти въ параллель съ нашей литературной современностью, и только слѣпой не видитъ того жалкаго состоянія, въ которомъ влачится наша печать, и только глухой не содрагается отъ циническаго свиста дѣятелей современнаго печатнаго слова. Намъ могутъ сказать: всякая дѣйствительность кажется всегда печальною. Это невѣрно. Жизнь мѣняется. Общество то ростетъ, то падаетъ. Исторія идетъ очень капризнымъ ходомъ. Сравните то, что писалось и то, что пишется у насъ теперь. Сопоставьте прежнихъ руководителей общественнаго мнѣнія съ самозванными руководителями теперешними. Параллели эти слишкомъ ярки, слишкомъ характерны, чтобы не бросать обильнаго свѣта на историческое-положеніе вещей. Въ особенности назидательна, какъ мы уже сказали, параллель современнаго литературнаго таланта съ талантомъ прошедшаго литературнаго періода. Она назидательна въ особенности потому, что мы не видимъ у насъ иного зеркала, въ которомъ такъ рельефно отразилось-бы наше общественнное сознаніе, въ которомъ съ такою поразительною ясностью выступали-бы многочисленные признаки нашего современнаго состоянія. Обратитесь къ «Брусину», молодому произведенію Щедрина и къ «Хмурымъ людямъ» г. Чехова, и вы поймете реальный смыслъ указываемой параллели. Конечно, о полномъ сопоставленіи между Щедринымъ и г. Чеховымъ не можетъ быть и рѣчи. Во-первыхъ, Щедринъ не просто талантъ, а талантъ огромный, колоссальный, въ нѣкоторомъ родѣ литературный Монбланъ, а г. Чеховъ просто даровитый человѣкъ, дѣлающій болѣе или менѣе удачные карандашные наброски. Во-вторыхъ, Щедринъ — это цѣлая литературная программа, написанная кровью сердца и сокомъ нервовъ, а г. Чеховъ никакой программы изъ себя не изображаетъ и, послушный вѣяніямъ сегодняшняго дня, изображать, повидимому, не намѣренъ. Мы указываемъ только на возможную узкую параллель. Любопытно и поучительно было бы сравнить молодое произведеніе прошедшаго съ молодымъ и талантливымъ произведеніемъ современнаго человѣка. И мы не сомнѣваемся, что такое сравненіе не было бы выгоднымъ для многихъ изъ нынѣшнихъ писателей, а въ томъ числѣ и для г. Чехова. Какъ бы «Брусинъ» не былъ незаконченъ въ смыслѣ чисто-художественной отдѣлки, онъ тѣмъ не менѣе представляется произведеніемъ жизненнымъ и серьезнымъ — среди довольно большого количества разсказовъ г. Чехова мы едва ли найдемъ произведеніе, по своему жизненному захвату могущее соперничать съ «Брусинымъ», этимъ молодымъ твореніемъ человѣка сороковыхъ годовъ. Въ «Хмурыхъ людяхъ» развѣ одна только «Скучная исторія» можетъ претендовать на вниманіе серьезной критики. Всѣ же прочія повѣстушки и наброски сдѣланы съ такою скоростью, съ такимъ очевиднымъ недостаткомъ идейнаго замысла, что ихъ можно считать по всей справедливости только трою юношескаго и неокрѣпшаго таланта. То, что есть задушевнаго въ такихъ разсказахъ, какъ «Спать хочется», «Припадокъ», «Княгиня», «Бѣда» слишкомъ расплывчато, слишкомъ отрывочно, чтобы производить глубокое впечатлѣніе на сколько нибудь серьезнаго читателя. Отдѣльныя мысли, замѣчанія — какъ бы они ни были остроумно и мѣтко выражены — не сведенныя въ одно живое цѣлое одною общею идеею, не могутъ имѣть серьезнаго литературнаго значенія.
Возьмемъ одинъ — другой примѣръ. «Хмурые люди» открываются разсказцемъ въ десять печатныхъ страницъ очень небольшого формата. Разсказецъ называется «Почта». Три часа ночи. Почталіонъ въ фуражкѣ, въ пальто и съ заржавленной саблей въ рукахъ. Ямщики кончаютъ укладывать почту на только что поданную тройку. Заспанный пріемщикъ вопреки закону навязываетъ почталіону своего племянника.
— Мой племянникъ студентъ просится сейчасъ ѣхать на станцію. Такъ ты того, Игнатьевъ, посади его съ собой на тройку и довези. Хоть это и не дозволено, чтобы постороннихъ съ почтой возить, ну да что-же дѣлать! Чѣмъ лошадей для него нанимать, такъ пусть лучше даромъ проѣдетъ.
За этимъ слѣдуетъ небольшая страница съ изображеніемъ лошадей, тарантаса, двухъ силуэтовъ — студента и ямщика, и затѣмъ — страница, на которой разсказецъ блистаетъ небольшимъ, но удивительно граціознымъ описаніемъ.
«Колокольчикъ что-то прозвикалъ бубенчикамъ, бубенчики ласково отвѣтили ему. Тарантасъ взвизгнулъ, тронулся, колокольчикъ заплакалъ, бубенчики засмѣялись. Ямщикъ, приподнявшись, два раза хлестнулъ по безпокойной пристяжной, и тройка глухо застучала по пыльной дорогѣ». И т. д. За сими игривыми строчками нѣсколько страничекъ, лишенныхъ всякаго содержанія. Студентъ пристаетъ къ почталіону съ глупыми вопросами, а почталіонъ отвѣдаетъ кратко и сердито. Наконецъ, тройка подъѣзжаетъ къ станціи, студентъ благодаритъ почталіона и вылѣзаетъ изъ тарантаса. «Почта» заканчивается слѣдующими строчками: «До прихода поѣзда студентъ стоялъ у буфета и пилъ чай, а почталіонъ, засунувъ руки въ рукава все еще со злобой на лицѣ, одиноко шагалъ по платформѣ и глядѣлъ себѣ подъ ноги. На кого онъ сердился? На людей, на нужду, на осеннія ночи?»
Таковъ разсказъ. Право, это вещь несерьезная, и вовсе не нужно обладать художественно-литературнымъ талантомъ, чтобы разработывать такіе сюжеты.
Еще примѣръ. «Хмурые люди» заключены «разсказомъ проходимца» подъ названіемъ «Шампанское». Былъ нѣкій начальникъ полустанка на одной изъ юго западныхъ желѣзныхъ дорогъ. «Весело мнѣ жилось, говоритъ герой разсказа, на полустанкѣ, или скучно, вы можете видѣть изъ того, что на двадцать верстъ вокругъ не было ни одного человѣческаго жилья, ни одной женщины, ни одного порядочнаго кабака, а я въ тѣ поры былъ молодъ, крѣпокъ, горячъ, взбалмошенъ и глупъ». Прескучная жизнь! Но вотъ однажды подоспѣлъ новый годъ. Герой разсказа встрѣчалъ его съ женою. Припасены были двѣ бутылки шампанскаго, самого настоящаго, съ ярлычкомъ «вдовы Елико». «Когда стрѣлка показывала безъ пяти двѣнадцать, я сталъ медленно раскупоривать бутылку. Не знаю, ослабѣлъ-ли я отъ водки, или-же бутылка была слишкомъ влажна, но только помню, когда пробка съ трескомъ полетѣла къ потолку, моя бутылка выскользнула у меня изъ рукъ и упала на полъ». Это было дурнымъ предзнаменованіемъ. Впрочемъ не дурнымъ, даже очень не дурнымъ. Когда герой разсказа, послѣ несчастной оказіи съ бутылкой, вышелъ на прогулку и затѣмъ вернулся домой, онъ нашелъ у себя интересную гостью — тетку жены. «За столомъ сидѣла маленькая женщина съ большими черными глазами. Мой столъ, сѣрые стѣны, топорный диванъ… кажется, все до малѣйшей пылинки помолодѣло и повеселѣло въ присутствіи этого существа, новаго, молодого, издававшаго какой-то мудреный запахъ, красиваго и порочнаго»… Конецъ исторіи понятенъ. «Очи черныя, очи страстныя, очи жгучія и прекрасныя»… Таковъ послѣдній разсказъ въ книжкѣ, немножко претенціозно окрещенной «Хмурыми людьми». По правдѣ сказать, не все, описываемое г. Чеховымъ, хмуро, ибо не все то хмуро, что хмуро на видъ. Намъ сдается, что г. Чеховъ не постигъ еще настоящей хмурой природы русскаго человѣка — по молодости, что-ли, не постигъ, по нежеланію-ли вникнуть въ глубь предмета, только фактъ фактомъ остается. Хмурыми людьми полна русская жизнь теперь больше, чѣмъ когда-либо. Но искать этихъ несчастныхъ людей, этихъ настоящихъ хмурыхъ людей, надо при свѣтѣ общей идеи, съ помощью Бога живого человѣка, съ сильной вѣрой и надеждой заронить хоть единый лучъ правды и утѣшенья въ хмурую русскую жизнь. Г. Чеховъ одинъ изъ тѣхъ немногихъ нашихъ молодыхъ писателей, которыхъ природа одарила очень щедрой рукой, — а кому много дано, съ того много и спрашивается.