IV. МИРОВАЯ СХЕМАТИКА.
«Всеобъемлющее бытие единственно. В своем самодовлении оно не допускает ничего рядом с собой или над собой. Присоединить к нему второе бытие значило бы сделать его не тем, что оно есть, именно частью или составным элементом более объемлющего целого. Благодаря тому, что мы оправляем его, точно рамой, нашей единой мыслью, ничто из того, что должно входить в это мысленное единство, не может содержать в себе двойственности. Но ничто также не может не подлежать этому мысленному единству... Сущность всякого мышления состоит в соединении элементов сознания в некое единство... Оно—тот пункт объединения, благодаря которому возникает неделимое понятие о мире: в нем универсум — как уже показывает само слово—познается в виде чего-то, в чем все соединено в некое единство».
Так говорит господин Дюринг. Здесь впервые применяется им математический метод: «всякий вопрос следует решать на простых основных формах, как если бы дело шло о простых... основоначалах математики».
«Всеобъемлющее бытие единственно». Если тавтология, т.е. простое повторение в сказуемом того, что уже было высказано в подлежащем, составляет аксиому, то мы здесь имеем перед собой аксиому чистейшей воды. В подлежащем господин Дюринг говорит нам, что бытие объемлет все, а в сказуемом он бесстрашно утверждает, что в таком случае вне его ничего нет. Что за колоссальная «системосозидающая мысль»!
Действительно, системосозидающая. Не успели мы прочесть шести строчек, как господин Дюринг, с помощью нашей единой мысли, превратил единственность бытия в его единство. Так как сущность всякого мышления состоит в объединении в нечто единое, то бытие, поскольку оно мыслится, мыслится единым, понятие о мире — неделимым, а так как мыслимое бытие, понятие о мире, едино, то и действительное бытие, действительный мир, должно быть точно так же неделимым единством. И таким образом «нет больше места для потусторонности, раз дух научился постигать бытие в его однородной универсальности».
Это — поход, в сравнении с которым ничто Аустерлиц и Иена, Кениггрец и Седан. С помощью нескольких предложений, занявших меньше странички, мы, мобилизовав первую аксиому, отменили, устранили, уничтожили уже все потусторонности: бога, небесные воинства, небо, ад и чистилище вместе с бессмертием души.
Как приходим мы от единственности бытия к его единству? Тем, что мы вообще его представляем себе. Как только мы, словно рамой, охватили нашей единой мыслью единственное бытие, оно превращается в мысли в единое бытие, в мысленное единство, ибо сущность всякого мышления состоит в соединении элементов сознания в некое единство.
Последнее предложение просто неверно. Во-первых, мышление состоит столько же в разложении объектов сознания на их элементы, сколько в соединении родственных между собой элементов в единство. Без анализа нет синтеза. Во-вторых, мышление, если оно не желает делать промахов, может собирать в единство лишь те элементы сознания, в которых — или в реальных прообразах которых — уже раньше существовало это единство. Если я подведу сапожную щетку под единство понятия «млекопитающее», то от этого у нее еще не появятся молочные железы. Таким образом, единство бытия, т. е. оправдание понимания бытия как единства, и есть как раз то, что требовалось доказать; и если господин Дюринг уверяет нас, что он мыслит себе бытие единым, а не, скажем, двойственным, то это является попросту его личным, нисколько не обязательным для других, мнением.
Если мы захотим представить в чистом виде ход его мыслей, то он будет таков: «Я начинаю с бытия. Следовательно, я мыслю себе бытие. Мысль о бытии едина. Но мышление и бытие должны согласоваться между собой, они соответствуют друг другу, они «покрываются взаимно». Следовательно, бытие и в действительности едино. Следовательно, нет никаких потусторонностей». Но если бы господин Дюринг, вместо приведенных выше оракульских вещаний, заговорил так откровенно, то его идеологический подход был бы ясен, как божий день. Пытаться доказать из тожества мышления и бытия реальность какого-либо продукта мышления, ведь это-то и было одной из безумнейших горячечных фантазий некоего Гегеля.
Что касается спиритуалистов, то у них господин Дюринг — будь даже вся его аргументация безупречна — не отвоевал бы ни пяди земли. Спиритуалисты могут ответить ему коротко: мир и для нас неразделен; распадение его на посюстороннее и потустороннее существует только для нашей специфически земной, отягощенной наследственным грехом точки зрения; само по себе, т. е. в боге, совокупное бытие едино, и они пойдут за господином Дюрингом на одно из его излюбленных небесных тел и покажут ему одно или несколько из них, где не было грехопадения и где, следовательно, нет противоположности между посюсторонним п потусторонним и единство мира является догматом веры.
Самое комичное во всем этом то. что господин Дюринг, желая доказать на основании понятия бытия, что бога нет, пользуется онтологическим доказательством бытия божия. Это доказательство состоит в следующем: мысля бога, мы мыслим его как совокупность всех совершенств. Но к совокупности всех совершенств относится прежде всего бытие, ибо несуществующее существо по неизбежности несовершенно. Следовательно, мы должны к совершенствам бога причислить и существование. Следовательно, бог должен существовать. Так же рассуждает и господин Дюринг: когда мы мыслим бытие, мы его мыслим как некоторое понятие. То, что объединено в понятии, едино. Следовательно, если бы бытие не было едино, оно бы не соответствовало своему понятию. Следовательно, оно должно быть единым. Следовательно, не существует бога и т. д. Когда мы говорим о бытии и только о бытии, то единство может состоять лишь в том, что все предметы, о которых идет речь, суть, существуют. Они объединены в единстве этого бытия, а не какого-либо другого, и общее выражение, что все они суть, не только не может придать им каких-нибудь других, общих или не общих, свойств, но, наоборот, уже наперед исключает из рассмотрения все подобные свойства. Ибо лишь только мы удалимся хоть на миллиметр от того простого основного факта, что всем этим вещам обще бытие, как перед нашим взором начинают выступать различия этих вещей, и из того обстоятельства, что всем этим вещам одинаково приписывается голое существование, нельзя совершенно вывести, заключаются ли эти различия в том, что одни вещи белы, другие — черны, одни — одарены жизнью, другие — не одарены ею, одни — посюсторонни, другие — потусторонни.
Единство мира не заключается в его бытии, хотя его бытие есть предпосылка его единства,—ибо мир ведь должен раньше быть, прежде чем он сможет быть единым. Вопрос о бытии вообще открытый вопрос, начиная с того пункта, где прекращается наш опыт. Действительное единство мира заключается в его материальности, и оно доказывается не с помощью нескольких фокуснических фраз, а путем долгого и медленного развития философии и естествознания.
Пойдем дальше. Бытие, о котором рассказывает нам господин Дюринг, это «не то чистое бытие, которое равно самому себе, лишено всех особенных свойств и фактически является только отображением мысленного ничто или отсутствия мысли». Но очень скоро мы увидим, что мир господина Дюринга начинается все-таки с бытия, которое лишено всяких внутренних различий, всякого движения и изменения, и, следовательно, фактически является отображением только логического ничто, т. е. представляет действительное ничто. Лишь из этого бытия-ничто развивается современное дифе-ренцированное, полное перемен состояние мира, представляющее собою развитие, становление; и лишь после того как мы это поняли, мы приходим к тому, чтобы и под покровом этого вечного изменения «сохранить равным самому себе понятие универсального бытия». Мы, таким образом, имеем теперь понятие бытия на высшей ступени, где оно заключает в себе как постоянство, так и изменение, как бытие, так и становление. Добравшись до этого пункта, мы находим, что «род и вид, вообще общее и частное, суть простейшие средства различения, без которых не может быть понято устройство вещей». Но это — средства различения качества; покончив с ними, мы идем дальше: «понятию рода противостоит понятие величины как такого однородного, в котором не имеется уже видовых различий», т. е. от качества мы переходим к количеству, а это последнее всегда «доступно измерению».
Сравним же это «острое выделение всеобщих действенных схем» и их «действительно критическую точку зрения» с неудобоваримыми мыслями, вздорностями и горячечным бредом некоего Гегеля. Мы находим, что логика Гегеля начинает с бытия (Sein) — как и господин Дюринг; что его бытие обнаруживается как ничто—как и у господина Дюринга; что от этого бытия-ничто переходят к становлению, результатом которого является наличное бытие (Dasein), т. е. высшая, более полная форма бытия—совершенно так, как у господина Дюринга. Наличное бытие приводит к качеству, качество к количеству - совершенно так, как у господина Дюринга. А в довершение всего, для полноты картины, господин Дюринг по другому поводу рассказывает нам: «Из царства бесчувственного мы переходим в царство ощущения, несмотря на всю количественную постепенность, лишь путем качественного скачка, о котором... мы можем сказать, что он бесконечно отличается от простой градации одного и того же качества». Это ведь гегелевская узловая линия отношений меры, где чисто количественное увеличение или уменьшение вызывает в определенных узловых пунктах качественный скачок, как, например, в случае нагревания или охлаждения воды, где точки кипения и замерзания являются теми узлами, в которых совершается — при нормальном давлении — скачок в новое агрегатное состояние, где, следовательно, количество переходит в качество.
В нашем исследовании мы тоже пытались добраться до корней, и в качестве корней «основательных» дюринговых основных схем мы находим — «горячечный бред» некоего Гегеля, категории гегелевской «Логики» (часть I), в строгой старогегелевской «последовательности» и с едва заметной попыткой замаскировать плагиат.
И, однако, не довольствуясь тем, что он заимствовал у своего оклеветанного им предшественника всю его схематику бытия, господин Дюринг имеет смелость, после того как он сам дал приведенный выше пример скачкообразного перехода в качество, выразиться о Марксе: «Как, например, комично звучит ссылка (Маркса) на гегелевское путаное и туманное представление о том, что количество превращается в качество».
Путаное туманное представление! Кто здесь превращается, и чьи слова звучат здесь комично, господин Дюринг?
Таким образом, все эти милые вещи не только не «решены аксиоматически», как следовало бы по правилу, но попросту привнесены извне, из гегелевской логики. И притом так, что во всей главе нет и тени внутренней связи, если только она не заимствована у Гегеля, и что под конец все рассуждение превращается в какое-то бессодержательное разглагольствование о пространстве и времени, постоянстве и изменении.
От бытия Гегель приходит к сущности, к диалектике. Здесь он трактует о рефлективных понятиях, об их внутренних противоположностях и противоречиях, — как, например, понятия положительного и отрицательно, — затем он переходит к каузальности, или отношению между причиной и следствием, и заканчивает необходимостью. Точно так же поступает и господин Дюринг. То, что Гегель называет учением о сущности, господин Дюринг переводит словами: логические свойства бытия. Свойства же эти состоят прежде всего в «антагонизме сил», в противоположностях. Что касается противоречия, то его господин Дюринг радикально отрицает; позже мы вернемся к этой теме. Затем он переходит к каузальности, а от нее к необходимости. Поэтому, когда господин Дюринг говорит о себе: «мы, философствующие не из клетки», то он, очевидно, хочет сказать, что он философствует в клетке, именно в клетке гегелевского схематизма категорий.
.gif){kind=link}