Кузьмина-Караваева Е. Ю. Равнина русская: Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма.
СПб.: «Искусство--СПБ», 2001.
АННА править
Как полагается нам по уставу,
Молитвою решенье предваряем.
Пора нам приступить.
Благословите
Чайком попотчевать.
Монахи знают
Еще другой устав — о чаепитье.
Оно для них всегда в благое время.
Так, что ль, отцы?
По слабости житейской
Разрешено нам это утешенье.
Чем Бог послал, пожалуйте откушать.
Мы к чаепитью не сейчас приступим.
Сначала все дела. Узнать нам должно
Все, что сестер обители смущает.
Пусть мать игуменья подробно скажет,
В чем тут вопрос.
Отец архимандрит
И вы, отцы, возлюбленные сестры,
Наверно, мы пред Богом согрешили,
Что попустил Господь врагу над нами
Нежданно власть иметь. Нет больше мира
В обители смиренной. Мы не сестры,
А будто заговорщицы какие:
Друг друга только в зле подозреваем,
Злорадствуем, коль это зло наружу
Нечайно выплывет. Прощать обиды
Как будто разучилось сердце наше.
С чего же завелось такое дело?
От разговоров, праздной болтовни.
Одна сестра одно имеет мненье,
Сестра другая с нею не согласна.
В чем разница, — Господь их разберет.
А между тем обитель разделилась:
Порой и до вражды доходит дело.
Но лучше допросите вы виновных, —
Я, право, пересказчица плохая.
Вот две сестры. Обеим я велела
Все изложить пространно на бумаге.
За Павлу будто вся обитель нынче.
У Анны речь ясна. Неясно только,
К чему ведет.
Пусть начинает Павла
Повествовать нам о своих делах.
Я написала все. Благословите
Прочесть вам.
Ну, читай, коли не длинно.
«Инок — от слова: иное.
За монастырской стеной
Нету ни стужи, ни зноя, —
Есть лишь безмолвный покой.
В мире борьба и утраты,
Вечно в страстях он горит.
Мы лишь бесстрастьем богаты,
Мы — за бронею молитв.
Пусть оградит нас от мира
Сторож суровый, устав.
У корня Господня секира,
И наказующий прав.
Ладанный дым и лампады,
Пение древних псалмов —
Звенья незримой ограды,
Меж миром и иноком ров.
Перебираем мы четки,
Сладкое имя твердим,
День наш, земной и короткий,
Исчезнет, как ладанный дым.
Здесь я живу для спасенья
Моей многогрешной души,
Для послушанья, смиренья,
Для жизни в уставной тиши.
И не могу расточать я
Скупо отмеренный срок,
И не открою объятья
Любому за то, что убог.
Страшно растратить мне время.
Слышу призыв; поспеши.
Одно принимаю я бремя:
Моей многогрешной души».
Благочестиво.
И смиренья много.
О Господе твоя святая ревность.
Знавал я одного архиерея:
Бывало, молодых учил монахов:
Локтями продирайтесь в Божье Царство.
Все остальное — временно и тленно,
И уступайте всё без сожаленья.
Лишь к вечному тогда ревнивы будьте,
Локтями пробивайте путь.
Мудрейший,
По-видимому, архипастырь был.
У Анны, видимо, другие мысли?
Ее спросите.
Что ж ты возрекаешь?
Как мыслишь ты об иноческом деле?
Нет, не какой-то безлюдный пустырь,
Мир населенный — вот монастырь.
Нету границы и нету ограды
Для вечно цветущего Божьего сада.
Чем счастлив, чем полон смиренный монах?
Тем, что лопата он в Божьих руках.
И ходит по миру предвечный Садовник,
И в розы творит Он колючий шиповник.
Садовник — Господь, потрудиться дозволь,
Чтоб радость цвела, чтоб вянула боль.
Чтоб душу за каждое Божье растенье
Мы отдавали без сожаленья.
Вы вопрошаете: что есть монах?
Труба громовая он в Божьих устах,
Господь отшвырнет ее — будет немая.
Инок — навоз для Господнего рая.
Да, матушка игуменья права:
Занятно очень, — непонятно только.
И соблазнительно.
Возможны даже
Такие толкованья этой речи,
Что чувствую как бы мороз по коже.
По справедливости решать должны мы,
Все обсудив, все стороны проверив.
Речам не будем, братья, поддаваться,
Пока дела пред нами не предстанут.
Пусть мать честная нам теперь расскажет
Про жизнь своих сестер.
Скажу про Павлу.
Исправно совершает послушанье.
Церковница она. Весьма прилежна
К псаломщицкому делу. Все читает,
Поет по будням и блюдет устав.
В монастыре ты уставщицей, значит?
Так матушка меня благословила.
Но и помимо послушанья сердце
Меня к словам Божественным влечет.
Такая красота в святых молитвах!
Такая слаженность в свершенье службы!
Таят в себе священные страницы
Славянского узорного письма
Сокровища премудрости церковной.
За букву каждую я дать готова
Все искушенья мира.
Понимаешь
Ты все, что в церкви надобно читать?
Как ограниченный рассудок может
Премудрость необъятную вместить?
Но в непонятном — будто отблеск тайны.
Читаю я, — Господь же все поймет.
Должна сказать: не пропустила службы
Она с тех пор, как в монастырь вошла.
А как прилежна Анна?
Очень часто
Иные послушанья отвлекают
Ее от служб церковных. Очень трудно
Делить меж равными делами время.
Нежданно заболеет богомолец,
Или простудится сестра какая,
Зеленых яблок дети наедятся,
Иль в деревнях соседних лихорадка
Скосит работников, — ее уж дело
Заботиться о всех больных.
С постами
Достаточно ли строгости у вас?
В монастыре мы соблюдаем строго
Все, что повелено нам по уставу.
Но если сестрам отлучаться надо,
То вне обители не те законы.
А часто отлучаются?
Нет, Павла
Не покидает никогда обитель.
У Анны много дел в селе соседнем,
И в городе она бывает часто.
Не нахожу серьезной я причины
Безоговорочно решать ваш спор.
В святое послушанье вы вмените
Терпеть друг друга.
Если я права,
То, значит, Анна виновата. Если ж
За нею правда, — я грешна пред Богом.
Но только знаю, — не могут вместе
Противоположные две правды быть.
Ты Анну обвиняешь?
Нет, не смею,
Не полагается мне обвинять сестру.
Я только знаю — с нею мир ворвался,
С своими язвами и с гноем, с кровью,
И со страстями, и с бедой своею.
Все замутил, все загрязнил, встревожил.
Коль монастырь обуреваем бурей,
Куда бежать, где тишины искать?
Ты, бурная, что ей ответить можешь?
Я не ищу ни тишины, ни бури,
Но если в мире тяжело живется, —
Пусть будет тяжело в монастыре.
Мы крест мирской несем на наших спинах.
Забрызганы монашеские рясы
Земною грязью, — в мире мы живем.
Чин ангельский уводит нас из мира.
Коль Божий Сын людьми не погнушался
И снизошел до перстной нашей плоти,
То нам ли чистотой своей гордиться?
Мирская ты, — и уходи в свой мир.
Я, повторяю, не хочу судить вас:
Различные пути дает Владыка,
Лишь он сердца людские испытует.
Но мир сестер я охранять обязан.
А потому мое решенье будет
Считаться лишь с одною общей пользой.
И Анне, крепко связанной с землею,
Теперь даю святое послушанье:
Иди. Там, за оградой монастырской
На все четыре стороны дороги,
Любой иди. Потщись себя проверить.
И если ты в пути сломаешь крылья,
То возвратишься, жаждая покоя,
Склонишь главу и скажешь нам: покорность.
Но может быть иначе. Мы не знаем.
Лишь Подвигоположник знает тайны.
Он ведает, зачем такою создал
Тебя, не схожей с образом привычным
Монашества. Веками существуют
Монашеские правила, обеты,
И нам не полагается менять,
Что было установлено отцами.
Господь спаси тебя. Иди же с миром.
Во время трапезы благословите,
Отец честной, читать Четьи-Минеи,
Очередная чтица ждет.
Во имя
Отца и Сына и Святого Духа.
«Из пустыни Нитрийской во град Константина
Кораблем был доставлен Виталий — монах.
Не покрыты плащом, развевались седины,
Не имел он сандалий на пыльных ногах.
Корабельщики дали ему пропитанье,
Чтоб носил на корабль отправляемый груз.
Так средь шума кончал он земное скитанье,
Раб Виталий Твой верный, Господь Иисус.
Средь толпы моряков, веселящихся женщин,
Среди торга дневного, полуночных драк
Был он вечно смирен, молчалив и застенчив,
Вечно холоден, голоден, грустен и наг.
От приморских трущоб возвращаясь с работы,
Остановлен был падшею женщиной он.
И она шла домой с неудачной охоты.
Сотворил он смиренно земной ей поклон.
Этой ночью никто не купил ее тела,
И Виталию тихо сказала она:
„Я с утра ничего не пила и не ела,
Дай немного мне хлеба и кружку вина…“»
Кончай читать, сестра. Уже мы сыты,
И правило вечернее пора нам
С сердечным умиленьем совершать.
В Господен храм сейчас идите с миром
Благодарить Творца за то, что кончен
В монастыре тяжелый час соблазна.
За Анну-путницу мы вечно будем
Горячие моленья воссылать,
Чтоб ей сподобиться конец дороги
Средь света незакатного увидеть,
За всех сестер, за мать честную вашу,
За мир обители, за хлеб насущный
Молитвенно подымем голоса.
Действие второе править
Что ты плачешь? Что не спишь?
Волны в реках задремали,
Поле спит и в небе тишь,
На луга туманы пали.
В конуру забился пес,
Дремлет, стоя, конь в конюшне,
И не слышен скрип колес, —
Спи, Ванюшка непослушный.
Старый дал краюху мне,
Бабы вынесли полушку…
Что ты мечешься во сне?
Как угомонить Ванюшку?
Ты завяжи ему живот теплее, —
И он утихнет.
Так всю ночь орет.
И выспаться не даст. А утром снова
В дорогу надо на пустой желудок.
Эх, жизнь проклятая!
Давай-ка Ваню —
Сама же спать ложись, — а мне не спится.
Заранее чует утраты
Детское сердце твое.
Все мы бедою богаты,
Только не плачем — поем.
В мире мы нищи и наги,
Отлучены от небес.
Но помня о славе, о благе,
Несем мы ниспосланный крест.
Кусок хороший хлеба, перья луку
Да кружечка кваску. Потом в дорогу.
При лунном свете выходить не страшно.
По холодку до утра отмахаем
Немало верст.
Поспеем мы к обедне.
А отдохнуть к полудню соберемся.
Вы долго так в пути?
Я со счета сбился.
Да почитай, четвертую неделю.
У, проклятущие! Нет угомона
На этих пострелят!
Он начал первый.
А он меня ударил по затылку.
Вот я обоих вас сейчас ударю,
Как вам еще не снилось никогда.
Оставь их.
Ты откудова взялася,
Защитница непрошеная детям?
Нет, брат, свою ты пользу упускаешь.
Из верных дело верное. Входи-ка
Четвертым в часть. Тебя мы не обидим.
Не очень я к таким делам привычен.
Лиха беда начало. Ты за пояс
Всю нашу тройку запросто заткнешь.
Мир всей честной компании.
Вам тоже.
А что, для нас местечка не найдется ль?
Как не найтись? Уляжетесь на нарах,
А нам уж скоро выходить в дорогу.
Устроимся легко мы. Только с нами
Один чудак, — Господь его поймет.
Испорченный иль просто полоумный.
Его устроить как?
Что с ним такое?
Пугал нас всю дорогу небылицей,
Как будто бы уж многие столетья
Он на земле живет. И срок подходит.
Чего-то он боится.
Иль попутал
Его лукавый враг, иль одержимый.
Вот петухи поют. Пора в дорогу.
Господь храни вас.
С Богом, по прохладе.
Так вот что, добрая душа, попробуй
Ты старичка расшевелить немного.
Расшевелим
Его мы двое. Только не мешайте.
; А ваш откуда будет путь, почтенный?
Тут слух пошел про вас довольно странный:
Как будто вы особым долголетьем
Владеете.
Так будьте так любезны
Открыть нам ваш секрет, а мы заплатим.
Да вы над ним глумиться сговорились.
Нет, этого не допущу я.
Сам ты
Просил заняться им.
Да не тебя.
А ну вас, Божьи дурачки! Охота
Терять с такою мразью время. Лучше
Еще часок всхрапнуть.
Вот это дело.
Идем на сеновал, на свежий воздух.
Будь милостива, матушка родная,
И обласкай больного старика.
Не болен вовсе он, — им дух владеет.
С ним третий день идем одной дорогой.
Сначала он молчал, и только ночью
Как будто в полусне разговорился.
Не нашей крови он. Забрел, скитаясь,
Из дальних стран, на острове рожденный.
Он в Индии жил долго, там, где змеи,
Послушные таинственной свирели,
Весною на лугу зеленом пляшут,
Где жемчуг раковины берегут,
Где, бархатом и золотом покрыты,
Слоны везут заморских королей,
Где вместо ржи — тростник, дающий сахар,
И не картошку — земляной орешек —
Выкапывают осенью в полях.
Не в этом дело. Где он только не был.
Все в поисках. Что ищет — непонятно.
Всего ж невероятнее, что будто
Не сорок лет, не пятьдесят — столетья
Живет он, коль ему поверить можно.
В пору цветенья лип,
В давно миновавшем июле,
Я все получил — и погиб,
К концу мои дни повернули.
В пору цветения лип,
Грядущею ночью — расплата.
И в горле клокочущий хрип,
И в легких дыхание сжато.
Вот он, последний июль,
Липы цветут в отдаленье.
За эти часы не найду ль
Того, кто Скитальца заменит.
Ты слышишь?
Можно ли понять безумца?
Июль в начале. Липы расцветают.
Чего боишься ты? Какие сроки
Тебе цветенье лип напоминает?
Оставь меня. Вниманием докучным
Не воскрешай обманчивой надежды.
Молчать мне лучше, чтоб не видеть снова,
Как человека искажает ужас.
Вот видишь, видишь. Даже слушать жутко.
Уйдите в сторону. Одних оставьте
Скитальца и меня.
Вот это дело.
Поговори с ним. Мы же ляжем спать.
Не знаю я, старик, каким веленьем
Я вынуждена выслушать тебя.
Но думаю, что той же тайной волей
Ты вынужден мне рассказать о всем.
Так говори.
В июле ночи кратки.
Случится все сегодня до рассвета.
Спешим, спешим. Последний срок подходит.
Я задыхаюсь. Трудно говорить мне.
На договор, и вслух его прочти.
«Сей договор был заключен
По доброй воле. Он — закон.
Он будет в силе триста лет.
Тебя избавлю я от бед.
Богатство дам и славу дам, —
Но все мы делим пополам.
Ты на земле получишь власть.
А после смерти должен впасть,
Как плод созревший, в руки мне,
И мучиться века в огне.
Тебе протягиваю длань, —
Даю великодушью дань:
Себя ты можешь заменить,
А я закон сей применить
К любому, кто согласен с ним
И кто пойдет путем твоим.
Итак. Пройдет три сотни лет, —
И дашь ты мне тогда ответ:
Твоей душе или иной
От жизни в смерть идти за мной.
За триста лет ты не спеша
Отыщешь, где скорбит душа.
Могуществом пленишь ее.
Я получу то, что мое.
Как нужно, подпись приготовь.
Твоим чернилом будет кровь».
Когда же срок?
В июле… Этой ночью.
Давай молиться вместе.
Не умею.
Так кайся же.
Душа моя мертва.
Что ж делать?
Женщина, тебя я вижу
Средь нищеты. Одета ты в отрепье. -^
Лишь захоти — несметные богатства,
Сокровища, которым нет цены,
Твоими будут. Города из камня
Белейшего, невиданного плана,
Сады, где пальмы с кипарисом рядом,
Где гроздья винограда, как янтарь.
А в сундуках тяжелые каменья,
Алмазы, жемчуг, дорогие ткани —
Лишь захоти.
Не нужно мне богатства.
Твоею волею народы будут
Друг другу объявлять войну и гибнуть.
Твоею волей и война смирится.
И матери детей своих научат
Шептать с любовью благодарной имя
Той, кто от бед их защитила. Властью
Твоею будут изданы законы.
Не надо. Я от власти не пьянею.
Ты будешь молода еще недолго,
Но молодость века сберечь ты сможешь,
Поэты красоту твою прославят,
За взгляд твой воины пойдут на подвиг,
Свободный отречется от свободы.
Любовь твоя — для них одна награда.
Мне даже не обидно слушать это, —
Так ты далек от мира моего.
Подумай. Скоро ты придешь к закату,
Смежишь глаза. Уйдешь с земли любимой.
А я тебе дарую долголетье.
Из чаши жизни будешь пить спокойно,
Не торопясь, не отрываясь страхом.
И только через триста лет, насытив
Все помыслы и все желанья сердца,
Кому-нибудь дар страшный передашь.
Оставь меня. Ты сам, наверно, понял:
Без отклика твои слова.
Да, понял.
Ни разу сердце не забилось быстро,
Не перехвачено твое дыханье,
Ни разу не шепнула ты: хочу.
А срок подходит…
Отчего сейчас ты
О заместителе своем подумал?
А эти триста лет прошли беспечно?
Все триста лет искал я в мире целом.
Я в тюрьмах был, средь осужденных на смерть.
В последнюю минуту обещал я
Их увести тайком чрез подземелье.
Они кидались с плачем на колени
И благодарно целовали руки,
Пока я им не говорил о плате.
И с ужасом внезапным отшатнувшись,
Из двух дорог предпочитали плаху.
Да что? Ведь я бывал средь прокаженных,
Средь погребенных заживо в больницах,
Искал я голодающих детей
И матерям их предлагал богатства.
Я приходил к разбитым полководцам,
Манил их славой, лавровым венком, —
Никто не согласился на расплату.
Вот срок настал… Ты непреклонна, Анна?
Ты виноват…
Но, Анна, я страдаю, —
Нет в мире муки большей, чем моя.
Послушай… Я подумала… Решила…
Садись. Возьми перо, клочок бумаги
И запиши мое условье точно.
Ни золота, ни серебра,
И ни полей, и ни садов,
И ни рабов, и ни дворцов,
И никакого я добра
Не принимаю.
Не буду войны объявлять,
Не буду мира заключать,
Противна мне господства страсть,
Над братом никакую власть
Не принимаю.
Я обещалась побороть
Земную, грешную любовь.
Не закипает в сердце кровь.
Все, чем прельщает душу плоть,
Не принимаю.
И если б ныне дух мой мог
Расстаться с телом, — он готов.
Я не хочу твоих веков,
И этот долголетний срок
Не принимаю.
Но заплачу я за тебя,
За душу душу дам в обмен,
Приму навеки вражий плен,
Спасу тебя, себя губя.
И подпись: Анна.
Ты, Анна, ты…
Теперь твой час молиться
И каяться. Последний срок приходит.
Да, каменное сердце растопилось,
Как воск, оно в груди блаженно тает.
Глаза прозрели. Вижу грех свершенный
И в ужасе от пропасти бегу я.
Ты, Анна, ты…
Светает… Срок подходит…
Господь мой, я тебя благодарю…
Нет, покаянье — не благодаренье…
Не покаянье — за нее молю —
Прими мое предсмертное моленье.
Нет, каюсь, каюсь, каюсь. Сладко мне,
Грудь разрывается огнем на части.
Я в преисподней был, я был во тьме,
Теперь она, не я, во вражьей власти.
Прошу… Благодарю… Нет больше сил…
Ворота в вечность, шире распахнитесь.
Вот страшный срок настал, мой час пробил.
Живые души — все о нас молитесь.
Действие третье править
Недавно я покинула обитель,
А кажется, что океаны лет
Над головой моею отшумели…
Не буду сразу я сестер тревожить, —
Пусть колокол ударит к ранней службе
И отопрет привратница ворота…
Как будто я у цели. Все ж не верю,
Что буду за оградой монастырской,
Что там меня отыщет смерть. Все ближе,
Все неотступнее она за мною, —
Как за лисицею в лесу собака.
Ударит час. Костлявою рукою
Она горячее мне сердце тронет,
Окаменит все тело… Иль боюсь я?
Без страха думала о смерти раньше,
Скорее с радостью, как земледелец,
Собравший к осени весь урожай.
Пора труда тяжелого минула,
Усилья дали плод. И жатва — праздник.
Теперь мне страшно. Мысль моя о встрече.
Он ждет меня, невидимый противник,
Ревниво сторожит он час мой смертный.
Пусть не тревожится — не отрекусь я,
Душою заплачу сполна за душу.
Но есть соблазн — искать себе замену,
Как тот, несчастный, триста лет искал…
Быть может, что в последнюю минуту
Мне встретится больной или голодный
И сам попросит, как о подаянье…
К монастырю я вовремя вернулась:
Ударит колокол — и постучусь я,
И доползу до паперти церковной,
И лягу, чтобы больше не вставать.
Усталость смертная…
Я не с тобою, —
Я сам иду, и мне тебя не надо.
Ишь, расшумелся как. А я ведь пользу
Огромную тебе принесть могу.
Васенька, Василек,
Костяной костылек!
Для людей дурачок!
На скамеечку прилег!
Ой да на скамеечку!
Засветил огонек,
Свечечку в копеечку!
Побасенка-басенка!
Василечек, Васенька!
Васенька, Василек!
Пред людьми дурачок!
Перед Богом свечечка,
Свечечка в копеечку!
Василий Блаженный, —
Мощи нетленны…
Ты ждешь, когда ударят к ранней службе?
Да, жду.
Ты этой службы не дождешься.
Пора.
Тебя ждала я тоже. Знаю,
Что время умирать мне наступает.
Серая утка,
Желтый гусенок.
Басня прибаутка.
Васенька, Васенок,
Васенька, Васютка!
Не торопись. Все изменить могу я.
Но не отказываюсь я.
Подумай.
Переписать условья на другого
Еще есть время.
Что твое — твое.
Но моего я уступать не стану.
Душой сполна за душу получай.
Василий, подойди-ка и не бойся,
И с женщиною этой побеседуй.
Я не боюсь. А вот тебе не страшно ль?
Вдруг птичка улетит из западни.
Брось дурака валять, Василий, слышишь?
А ты уйди, — я сразу поумнею.
Лишь на тебя взгляну, — и простокваша
В моей башке как будто перекисла.
Дурак калечный.
Тише, тише, Вася.
Дядька тянет репку,
Репка, держись крепко.
Тетенька, держись!
Нечистая сила — сгинь!
Нечистая сила, брысь!
Тетка, держись крепко!
Аминь, аминь, аминь!
Да, Вася, крепкие у репки корни,
Земные недра держат их упорно.
А ты за мною повторяй:
Для Анны, грешной Божьей дщери,
В зеленый сад, в Господен рай,
Пошире отворяйте двери.
Не яблоньки там, не дубки, —
Цвет купины неопалимой.
Не бабочки, не голубки —
Пылающие херувимы.
Я слеп — а все же видно мне, —
С мечом Архангел стал на страже.
Он поразит — и враг в огне,
И нету больше силы вражьей.
Нет, ты не знаешь, Вася. Он могуч.
Он вправе праздновать. По договору
Должна душой за душу я платить.
Ни на одну овцу Господня стада
Не умалила я, себя извергнув,
И тьмы я не обогатила.
Число Господних слуг все то же ныне,
Как и число плененных сатаною,
Но я должна была свободной волей
Себя, как выкуп за другого, дать.
Он триста лет уже в аду томился,
Все, что по договору он имел,
Томленье это превратило в щебень,
В ничто, в обман. Мне жалко стало душу,
При жизни испытавшую мученья,
Что грешников по смерти ожидают.
Мне так хотелось, чтоб уснул он с миром…
Теперь пора долги мои платить.
Эй, ты, вожатый, поводырь-противник,
Давай с тобой судиться за нее.
О чем судиться? Без суда все ясно.
В уплату за дарованные блага
Ты хочешь душу получить?
Конечно.
Согласна Анна, что мой счет исправен,
И в этом деле я купец, — не вор.
Читай мне договор. Я все проверю.
«Ни золота, ни серебра…»
Так бедность
Оплачивается ценой огромной?
«Противна мне господства страсть…»
Смиренье
Ты тоже ценишь?
«Обещала Богу
Плоть побороть…»
И умерщвленье плоти
Обложено тобой налогом тяжким?
«Отказ от долголетья…»
Мысли трудно
Понять, за что она платить должна.
«За душу душу дам я.
Приму навеки вражий плен…»
Любовью
И жертвою торгуешь ты давно ли?
И право душу отдавать за душу
Распределяешь ты с какого срока?
Обманщик, лжец, убийца человека,
Купец бесчестный, — пустотой торгуешь.
Предательский твой договор пусть гибнет,
Я рву его, я рву его, — смотри.
Суд совершен. Оправдана ты, Анна.
Твоя душа теперь в моих объятьях
Подымется к небесному престолу.
Душа, душа на родину вернулась.
Тельца упитанного заколоть,
Наверное, велит домохозяин
И подарит ей драгоценный перстень.
Ничтожную, телесную
Оставивши темницу,
На родину небесную
Должна ты возвратиться.
Враг, где твой меч губительный?
Змеиной пасти жало,
Где яд твой искусительный?
Душа венец стяжала,
И жертве искупительной
С любовью подражала.
Примечания править
Анна. Мистерия впервые была опубликована в книге «Стихотворения, поэмы, мистерии…» (1947). Переиздана С. Н. Кайдаш-Лакшиной в журнале «Театр» (1989. № 5). Анализ мистерии сделан Т. В. Емельяновой (Страницы. 1997. Т. 2. Вып. 4). Известна единственная постановка пьесы театральной молодежной группой в Париже на франц. яз. в октябре 1998 г.
С. 283. У корня Господня секира — Евангельский образ: «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь…» (Мф 3: 10); см. также примеч. к с. 30 («Он в рабство продал меня чужому тирану…»).
С. 284. Предвечный Садовник — Бог. См. примеч. к с. 48 («Свершены ль железные законы?..»).
С. 287. Перстный — созданный из персти, см. примеч. к с. 264 («Похвала труду»).
С. 288. Подвигоположник — Бог, который полагает (устанавливает) каждому человеку его жизненные подвиги.
Четьи-Минеи — см. примеч. к с. 171 («А в келье будет жарко у печи…»).
Виталий-монах — Житие монаха Виталия (VI—VII вв.) м. Мария включила в свою книжку «Жатва духа» (Скобцова Е. Ю. (Мать Мария). Жатва духа. Томск, 1994. С. 28—31).
С. 304. тельца упитанного заколоть — образ из евангельской притчи о блудном сыне, много грешившем, вернувшемся в отчий дом и прощенном отцом; ради его возвращения был заколот телец для праздничной трапезы: «…приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк 15: 23-24).