Анна Каренина (Толстой)/Часть IV/Глава I/ДО
| ← Часть III, глава XXXII | Анна Каренина — Часть IV, глава I | Часть IV, глава II → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 451—454. |
Каренины, мужъ и жена, продолжали жить въ одномъ домѣ, встрѣчались каждый день, но были совершенно чужды другъ другу. Алексѣй Александровичъ за правило поставилъ каждый день видѣть жену, для того чтобы прислуга не имѣла права дѣлать предположенія, но избѣгалъ обѣдовъ дома. Вронскій никогда не бывалъ въ домѣ Алексѣя Александровича, но Анна видала его внѣ дома, и мужъ зналъ это.
Положеніе было мучительно для всѣхъ троихъ, и ни одинъ изъ нихъ не въ силахъ былъ бы прожить и одного дня въ этомъ положеніи, если бы не ожидалъ, что оно измѣнится и что это только временное, горестное затрудненіе, которое пройдетъ. Алексѣй Александровичъ ждалъ, что страсть эта пройдетъ, какъ и все проходитъ, что всѣ про это забудутъ и имя его останется неопозореннымъ. Анна, отъ которой зависѣло это положеніе и для которой оно было мучительнѣе всѣхъ, переносила его, потому что она не только ждала, но твердо была увѣрена, что все это очень скоро развяжется и уяснится. Она рѣшительно не знала, что́ развяжетъ это положеніе, но твердо была увѣрена, что это что-то придетъ теперь очень скоро. Вронскій, невольно подчиняясь ей, тоже ожидалъ чего-то независимаго отъ него, долженствовавшаго разъяснить всѣ затрудненія.
Въ срединѣ зимы Вронскій провелъ очень скучную недѣлю. Онъ былъ приставленъ къ пріѣхавшему въ Петербургъ иностранному принцу и долженъ былъ показывать ему достопримѣчательности Петербурга. Вронскій самъ былъ представителенъ; кромѣ того, обладалъ искусствомъ держать себя достойно-почтительно и имѣлъ привычку въ обращеніи съ такими лицами; потому онъ и былъ приставленъ къ принцу. Но обязанность его показалась ему очень тяжела. Принцъ желалъ ничего не упустить такого, про что дома у него спросятъ: видѣлъ ли онъ это въ Россіи; да и самъ желалъ воспользоваться, сколько возможно, русскими удовольствіями. Вронскій обязанъ былъ руководить его въ томъ и въ другомъ. По утрамъ они ѣздили осматривать достопримѣчательности; по вечерамъ участвовали въ національныхъ удовольствіяхъ. Принцъ пользовался необыкновеннымъ, даже между принцами, здоровьемъ, и гимнастикой, и хорошимъ уходомъ за своимъ тѣломъ онъ довелъ себя до такой силы, что, несмотря на излишества, которымъ онъ предавался въ удовольствіяхъ, онъ былъ свѣжъ какъ большой зеленый глянцевитый голландскій огурецъ. Принцъ много путешествовалъ и находилъ, что одна изъ главныхъ выгодъ теперешней легкости путей сообщеній состоитъ въ доступности національныхъ удовольствій. Онъ былъ въ Испаніи и тамъ давалъ серенады и сблизился съ испанкою, игравшею на мандолинѣ. Въ Швейцаріи убилъ гемза. Въ Англіи скакалъ въ красномъ фракѣ черезъ заборы и на пари убилъ 200 фазановъ. Въ Турціи былъ въ гаремѣ, въ Индіи ѣздилъ на слонѣ и теперь въ Россіи желалъ вкусить всѣхъ спеціально русскихъ удовольствій.
Вронскому, бывшему при немъ какъ бы главнымъ церемоніймейстеромъ, большого труда стоило распредѣлять всѣ предлагаемыя принцу различными лицами русскія удовольствія. Были и рысаки, и блины, и медвѣжьи охоты, и тройки, и цыгане, и кутежи съ русскимъ битьемъ посуды. И принцъ съ чрезвычайною легкостью усвоилъ себѣ русскій духъ, билъ подносы съ посудой, сажалъ на колѣни цыганку и, казалось, спрашивалъ, что же еще, или только въ этомъ и состоитъ русскій духъ?
Въ сущности изъ всѣхъ русскихъ удовольствій болѣе всего нравились принцу французскія актрисы, балетная танцовщица и шампанское съ бѣлою печатью. Вронскій имѣлъ привычку къ принцамъ; но — оттого ли, что онъ самъ въ послѣднее время перемѣнился, или отъ слишкомъ большой близости съ этимъ принцемъ — эта недѣля показалась ему страшно тяжела. Онъ всю эту недѣлю, не переставая, испытывалъ чувство, подобное чувству человѣка, который былъ бы приставленъ къ опасному сумасшедшему, боялся бы сумасшедшаго и вмѣстѣ, поблизости къ нему, боялся бы и за свой умъ. Вронскій постоянно чувствовалъ необходимость ни на секунду не ослаблять тона строгой офиціальной почтительности, чтобы не быть оскорбленнымъ. Манера обращенія принца съ тѣми самыми лицами, которыя, къ удивленію Вронскаго, изъ кожи вонъ лѣзли, чтобы доставлять ему русскія удовольствія, была презрительна. Его сужденія о русскихъ женщинахъ, которыхъ онъ желалъ изучать, не разъ заставляли Вронскаго краснѣть отъ негодованія. Глазная же причина, почему принцъ былъ особенно тяжелъ Вронскому, была та, что онъ невольно видѣлъ въ немъ себя самого. И то, что онъ видѣлъ въ этомъ зеркалѣ, не льстило его самолюбію. Это былъ очень глупый и очень самоувѣренный, и очень здоровый, и очень чистоплотный человѣкъ, и больше ничего. Онъ былъ джентльменъ — это была правда, и Вронскій не могъ отрицать этого. Онъ былъ ровенъ и неискателенъ съ высшими, былъ свободенъ и простъ въ обращеніи съ равными и былъ презрительно добродушенъ съ низшими. Вронскій самъ былъ таковымъ и считалъ это большимъ достоинствомъ; но въ отношеніи принца онъ былъ низшій, и это презрительно-добродушное отношеніе къ нему возмущало его.
„Глупая говядина! неужели я такой?“ думалъ онъ.
Какъ бы то ни было, когда онъ простился съ нимъ на седьмой день, передъ отъѣздомъ его въ Москву, и получилъ благодарность, онъ былъ счастливъ, что избавился отъ этого неловкаго положенія и непріятнаго зеркала. Онъ простился съ нимъ на станціи, возвращаясь съ медвѣжьей охоты, гдѣ всю ночь у нихъ было представленіе русскаго молодечества.