Автор сего сочинения, Иосиф Коженёвский, учился в Волынском лицее, основанном знаменитым Чацким, где ныне занимается преподаванием польской словесности. Упражнявшись с успехом в разных родах поэзии, предался он преимущественно поэзии драматической и первой из поляков в трагедиях отвергнул рифму, делающую разговор неестественным и, следственно, уничтожающую очарование. Глубина чувств и мыслей, сила и отчетливость выражений, благородство и ясность слога, наконец гармония стихов суть неотъемлемые достоинства произведении господина Коженёвского, едва ли не лучшего из драматических писателей Польши.
Действие I.
Явление 2.
Ангелика, Соня, потом Герман и Вильгельм.Ангелика
(одевая Соню, которая начинает терять терпение)
Ты женщина и не должна скучать
Уборами.
Соня
Довольно, Ангелика.
Ангелика
Постой. Еще дай мне надеть венок.
Ты знаешь ли, когда венчают миртом
Нам голову?
Соня
Не знаю.
Ангелика
Как же мало,
О бедное дитя, тебе известно.
То радостный, то лучший в жизни день!
(Задумывается).
Однако же, как часто эта зелень
Печальное чело приосеняет,
И хладная страдания слеза
В ее листах пророчественных блещет,
Как бы роса на ветви кипариса,
Растущего на холме гробовом.
Герман
А это что?
Ангелика
Родитель, ты узнаешь.
Герман
Всегда в мечтах! Что доброго в них есть?
Ангелика
О! Не лишай меня сих снов златых!
Они живей существенности хладной.
Герман
(Отворачивается с неудовольствием, к Вильгельму)
Итак, ты нас с рассветом покидаешь?
Вильгельм
О если бы мне спутницей была
Надежда! Так, нередко возвышает
Отсутствие отсутствующим цену;
И все, к чему мы слишком пригляделись,
С разлукою становится милей.
(Глядя на Ангелику).
О, если б возвратясь и я нашёл
Желанную так тщетно перемену!
Герман
Во мне ее ты верно не найдешь. —
То самое тебя здесь встретит сердце,
Которое прощается с тобой.
Желания мои, меня, ты знаешь.
Вильгельм
Уверен в них. О как же сладко сердцу
Почтить тебя, любить твое семейство!
Зачем же вам я должен быть чужим?
Когда душа моя под этой кровлей
Всегда живёт, зачем же голова
Моя под ней не может приютиться?
Я сирота безродный, бесплеменный!
Занятия, кормящие меня,
Способные легко доставить жизнь
Безнужную еще кому-нибудь,
Час от часу грустней, однообразней.
С каким бы я восторгом предавал
Плоды трудов распоряженьям умным,
Надзору ангела! им ободрен,
Как мне легок, как весел был бы труд!
Все помыслы мои туда б стремились.
Под мирный кров, где сладостный союз
Мне возвратил природой отнятое
И подарил названием меня
Завиднейшим, чем имя брата, сына!
Но рок велит мне быть для вас чужим…
Живите же, не зная бед, печалей,
И в памяти храните имя друга.
(Сжимает руку Германа и смотрит некоторое время на Ангелику).
Ангелика.
(выслушав его со вниманием, подходит и берет его за руку)
Перед тобой — сестра. Не требуй боле.
Герман
Ужель печаль его тебя не тронет?
Ангелика
О, я делю её. Но, мой родитель,
Скажи, могу ль ту рану врачевать,
Которая не мной нанесена?
Так, правоту его и тихий пламень
Я свято чту. Не жалуюсь даже,
Что он тоской своей мою печаль —
Последствие сна страшного, умножил.
Герман
Пустые сны тебя лишь занимают!
Ангелика
Известно мне, ты презираешь их.
Я так же снам не очень доверяю,
Хоть у меня их много в голове.
Но если бы ты выслушал меня…
Герман
Что скажешь ты?
Ангелика
Прости, боюсь, наскучу.
Любовь всегда бывала суеверна.
Герман
Ну, расскажи ж.
Ангелика
Послушай: снилось мне,
Что будто бы, мы об руку с Густавом,
Перед тобой упали на колени…
(Указывая на сестру).
На мне была такая же одежда.
Господь с небес взирал! Когда ж рука
Родителя перекрестила вас,
Мы радостно пошли все вместе в церковь;
Дорогою, сжимая руку друга,
Я мысленно клялась ему в любви
И верности. Вокруг меня порхали
Игривые, прелестные мечты
О счастии супружнем, материнском,
И слышалось приветственное пенье…
Над первою виденья половиной,
Предвестницей небесного блаженства,
Не смейся ты!..
Герман
Какая же вторая?
Ангелика
Вторая? Та недоброе сулить.
Однако же и ту скажу: уже
С Густавом мы стояли у аналоя,
Уже седой служитель алтаря
Готовился благословить супругов,
Лишь на тебя хотела я взглянуть,
Чтобы своим весельем, нежным взором
Родителя тревогу успокоить;
Вдруг вижу я, за мною вместо дружки
Стоить жена в одежде брачной. Лик
Ея был благородно грозен. Быстро,
Узрев её, Густав отдёрнул длань
Свою.
Герман
(отворачиваясь)
Увы!..
Ангелика
Родитель, будь покоен —
Не забывай, что это сон.
Герман
Что ж далее?
Ангелика
Дрожала я, как будто лист осенний
Перед грозой. Вдруг призрак сей, меня
Прочь оттолкнув, сам стал с Густавом рядом;
Потом… Гляди! Сорвав с меня венок
И в руку дав поблекшую лилею,
Лицо моё таким завесил флёром!
(Сняв с себя верхний платок, завешивает им лицо Сони, а сама потупляет глаза в землю).
Герман
(срывая с лица Сони платок)
Поди, мой друг, займись-ка чем-нибудь.
О дочь моя, ты зришь сама, сей сон
Не есть ли олицетворенный образ
Прочувственных тревог твоей души?
Ангелика
Я их чужда, когда себе представлю,
Кого люблю и кем любима я.
Известно мне Густава благородство.
Всё, что о нём худое говорят
Всё клевета. О, если бы ты знал,
Что чувствую, когда в воображенье,
Рука с рукой перелетаю с ним
Грядущего безвестное пространство!
Там он меня от бурь и мразных ветров
Заботливо крылами осеняет;
Там злачною одеждою весны
Не знающей конца, он рядит землю,
Там изо всех нежнейших ощущений
Готовить мне напиток животворный…
Но радости моей не делишь ты,
Угрюмый взор твой в землю устремлён,
Как будто бы приличнейшего места
Ты ищешь там для дочерней могилы.
Герман
(с досадою)
Я не терплю мечтательных речей.
Подчас душей моей овладевает
Неистовство, я проклинать готовь
Природу; знать она тебя во гневе:
Взамен ума мечтами наделила.
Ангелика
(ласкаясь)
Родитель, знай, что женское блаженство
Не ум творить, — я не люблю его.
Подобен он луне. Его лучи
Холодные, стирая яркость красок
Со всех цветов сей жизни, красный мир
Печальною фатою облекают.
Герман
По твоему да будет. Помни лишь,
Что из семян опасных заблуждений,
Посеянных тобою, уродится
Сторицею отчаянье тебе —
И буду я тому один виною.
Ангелика
Прости, сих слов понять я не могу.
Герман
Не хочешь. О! Ты прежде понимала
Мой взгляд. Твоё повиновенье было
Спокойствием родителя. Теперь…
Скажу ли я? Как часто мне во сне,
Является лик бледный Ангелики, —
Поруганной, покрытой тяжким срамом!
Заботливость о дочерней судьбе,
Сварливая жена воображенья,
На миг один во мне не умолкает,
А ты отца не хочешь успокоить!
Ангелика
Но из чего возникли опасенья?
Герман
Доселе я желал, чтоб не рука
Отцовская, но собственное сердце
Твоё тебе избрало бы супруга.
Пусть быль бы он лишь мил тебе и честен —
И бедному не отказал бы я:
Но не тому, кто честности личиной
Коварное намеренье прикрыл.
О, если бы его узнал я прежде,
Клянусь творцом! Не совестясь ни сколько,
Тотчас ему от дому отказал бы.
Прошла пора, узнал я слишком поздно,
Кто он, о чём старается. Маня
Надеждою тебя, склонился сердцем
К другой, ему богатством, родом равной.
Возможешь ли снести ты сей удар!
Покинь его, пока тебя он бросить:
Таков совет рассудка, так велит
Родитель твой! О дочь моя! Подумай,
Отчаянье твое убьёт отца!
Ангелика
Но кто ж сказал, что он другую любить?
Ты ль языков ещё не знаешь злых?
В забаву им: людей женить и ссорить,
Давно в земле истлевших воскрешать,
И хоронить исполненных здоровья.
Возможно ли любовью считать
Приличием внушенную учтивость?
Не влюбчив он. Нет, прелести кокетства,
Не сладостней, чем Ангелики взор,
Чем взор любви, из сердца исходящий,
Которому один владыка — он!
Герман
Но если б ы… Найдешь ли столько силы,
Чтобы снести его потерю?
Ангелика
Нет,
Зачем меня, родитель, ты пугаешь?
Почто мое уничтожишь упованье?
Возможно ли принять за образец
Нередкие примеры злодеяний?
Ужель должна я повторить тебе
Священные его обеты, клятвы? —
Ты их готов ничтожными назвать.
Ты молвишь мне: такие ль нарушались?
Я ж верю им; хочу в сей сладкой вере
Кончать мой день и начинать его;
Покуда вдруг открытье роковое,
Предшествуя, как молния удару,
Души моей собой не озарить,
Позволь лететь на сих крылах волшебных,
Хотя б они несли меня — к могиле;
А между тем, родитель добрый мой,
Испытанный в искусстве благородном,
Не отнимай надежды у души,
Когда меня уже спасти не можешь.
Соня
(отпирая дверь)
Сестра, Густав идёт.
(Запирает дверь).
Ангелика
(одна)
Благодарю
Тебя, Господь! Его отрадный голос
Спокойствием наполнит душу мне.
(Смотрит в окно).
Что вижу я? Что сделалось вдруг с ним?
Он никогда так грустен не казался.
Вот он идёт вперёд и вот опять,
На прежнее вдруг место возвратившись,
Встал, погружён в глубокое раздумье!
Тогда так я на крыльях голубицы
Хотела бы к нему лететь — а он
Идёт сюда таким ленивым шагом!
(Отходит от окна).
Неужто всё против меня восстало?
Мой дух смущён какою-то тоской…
О женщины! Зачем терзаться век
Предчувствием, не знающим последствий?
Иль не могу сказать тревоге тайной:
«Молчи»!.. Мой долг — его печаль развеять,
А не питать печалью и моей.
О милый друг, не вышло ли чего?
С неделю ты со мною не видался —
И даришь вдруг приветом ледяным!
Густав
(улыбаясь)
Напрасно ты тревожишься, в себе
Не вижу я малейшей перемены.
Ангелика.
Любовь зорка, любезный мой Густав,
Поверь, твоей улыбки принуждённой
Не сердце мать. Но нет, прости меня!
Быть может, я ошиблась в заключенье —
Ты высоко стоишь, со всех сторон
Тебя разить такие стрелы могут,
Которые нас, в скоромном сём приюте,
Не досягнут, о милый, вспомни лишь,
Что ты со мной, и что за сей порог
Здесь ни одно из позлащённых копий,
Какие в нас так часто злоба мечет,
Не залетит. Молю! Спокоен будь
И проясни угрюмое чело —
Туман к нему нисколько не пристал.
Знай, милый друг, что радость — дар небесный,
Что тот грешит, чья гордая душа
Подарок сей надменно отвергает.
Несчастливо я начала мой день!
Густав.
Несчастливо? Скажи мне, почему?
Ангелика.
Сегодня кто ни подойдёт ко мне,
Всяк говорит, всяк смотрит так сурово —
Как будто бы хотел ограбить сердце
И у меня отнять надежды все.
Иль будто бы грозящую мне участь
Он с ужасом в лице моём читал.
Густав
(глядя на неn5; умильно)
Мне жаль тебя.
Ангелика
(с восторгом)
Высокая душа!
Сей взор мои рассеял опасенья,
И сердце вновь и бьётся, и цветёт,
Как той весной, когда оно впервые
В груди моей забилось для тебя.
О, как тебе была я благодарна!
В какую ты прелестную одежду
Природу всю внезапно нарядил!
Всё ожило для счастливого сердца,
И каждый лист весенний о тебе
Мне говорил, в листочке каждом розы
Мне виделся предвестный цвет любви.
Как часто я то вспоминаю время!
Густав.
Поистине, оно прекрасно было!
Ангелика.
Пленительно, как бы рассвета час
Дорожному, спешащему по делу, —
Как высоко меня он превознёс!
О! Часто здесь, у этого окна,
Томилась я тревожным ожиданьем;
Когда же вдруг твой опенённый конь,
Примчав тебя, покорный господину,
Шаг умерял, и повернув лицо,
Ты взглядывал проездом на окно,
Едва могла, едва дерзала верить,
Что целью все твоих прогулок — я!
Теперь, Густав!.. О нет! Я и теперь
Сама себя порою вопрошаю:
«Счастливица! Чем заслужила ты
Такую честь, такое предпочтенье? —
Ответствуй мне, — и по какому праву,
Царь-юноша и знатный, и богатый,
Предмет мечты привыкших к блеску женщин,
Тебе одной принадлежит навеки»?
Густав.
Ты сладко льстишь!
Ангелика.
Какая мысль? Стыдись —
Лесть — ложь, Густав! Уже ли я способна
Мои уста неправдой осквернить?
Ты должен знать мысль каждую мою.
Признание меня не унижает:
О! Кто со мной, как ангел благодатный,
Здесь делится сиянием своим,
Пред тем главы покорной преклоненье
Есть для меня священный, сладкий долг.
(Робко).
Но ты мне и не внемлешь… Умолкаю…
Густав.
Излишне ты мне кажешься скромна:
Хоть странным я, жестоким покажусь —
Ты не дивись, прости мне, Ангелика,
Но чувствовать, делить твои восторги
Я не могу.
Ангелика
(с испугом)
Что слышу я, о Боже!
Густав.
Так! У меня в сей миг недостаёт
Для самого себя ни чувств, ни мыслей.
Недостаёт их для тебя самой.
Душа моя полна печали друга.
Ангелика.
О мой Густав, всегда чужое горе
Ты ощущал живее своего.
Густав.
Не то. Сей друг от юношеских дней
Любезен мне, с ним каждое страданье
Обязан я по-братски разделять.
Ангелика.
Но что же с ним такое приключилось?
Густав.
Нередко нас в юдоли сей мятежной
Терзает сон, терзают люди, случай,
Но тот ещё несчастней во сто крат,
Кто для себя их место заступил,
Кто, своему став не послушен сердцу,
Душевных сил своих не испытав
И бытие всех прелестей земных
В безумства миг лишая безрассудно,
Божественный, природой подносимый,
От уст своих напиток оттолкнул.
Ангелика
(всматриваясь в него)
Какое ты приемлешь в нём участье!
Густав.
Живейшего он стоит сожаленья!
О! Грудь его исполнена была
Любви к добру и правил благородных!
Нередко мысль его рвалась к делам,
Которые способен предпринять
Лишь юноша отважный, а свершить —
Высокая душа героя. Смело,
Но, может быть, он слишком посещал
Страну мечты, — тот пояс распалённый,
Которого цветы и существа
Не могут жить в холодном нашем мире.
Ангелика.
О, как сей друг, Густав, тебе подобен!
Густав.
Несчастный сей, едва достигнув лет,
Когда начнёт томиться сердце жаждой
Нежнейшего из чувств, когда оно
Предчувствует любви всё наслажденье,
Исполненный восторгом неземным,
Небесную жену придумал. Светлый,
Прелестный лик её он написал
Волшебницы-мечты чудесной кистью
И, ангельской душою оживив,
Запечатлел в груди своей глубоко.
Бессмысленный! Воображенья плод
Он пожелал одеть в земное тело
И в обрезе невинной, чистой девы
Свой идеал он жарко полюбил!
Но коротко очарованье было,
Так, с тяжестью ошибки он узнал
Всю желчь её — и сердце-властолюбец
Напомнило ему свои права!
Оно ему внезапно указало
На лик иной — и снов златых созданье
Принуждено ей в многом уступить!
В груди его, как некий жгучий пламень,
Страсть новая — огнь истинной любви
Забушевал, — но поздно!
Ангелика.
Знал ли ты
Несчастную, которую так пышно
Он нарядил, что бы свести в могилу?
Густав.
Я знал её. Кротка и благородна,
Другому быть могла бы божеством,
Ему ж она — вины воспоминанье,
И каждое несчастной девы слово
Ему — как звук архангельской трубы,
А каждый взор — ему во лжи укором.
Напрасно он сражается с собой,
И хладный ум напрасно созидает
Из ничего храм счастья для него;
Не миновать ему суждённой казни!
Сама собой родясь, как пламя звёзд,
Любовь душой самодержавно правит,
Не ведая господства над собой.
Сколь жалок тот, о горе несчастливцу! —
Кто за неё приемлет тень её —
Бездушное дитя воображенья!
Кто примет цепь без ведома её, —
Цепь, скованную им, от первой встречной!
Напрасно он украсит свой предмет
Блестящими цветами дарований,
Вотще его с избытком наделит
Приманчивым приданным чувств и мыслей,
Упрямое не затрепещет сердце!
Он тщетно ждёт восторгов страстных тех, —
Когда рука влюблённого сжимает
Дрожащую подруги юной длань,
И вздохи их, сливаясь, воедино
Их души вдруг и помыслы сольют.
Борясь с собой, влачит он грустный век,
И жизнь ему — горька и ненавистна.
Что так бледна?
Ангелика.
Я поняла тебя.
Густав.
Мой друг!..
Ангелика.
Молчи. Сего я знаю друга
И бедную я эту деву знаю.
Итак, скажи, ужели для тебя
Любви её простого сердца мало?
Увечено оно не самолюбьем,
Оно в тебе любило — лишь тебя.
О! Не считай его ты неспособным
Пожертвовать для счастья твоего
Спокойствием своим. О! Не страшись
И лучшую прими ты душу в лоно,
Пускай она тяжёлые железа
Цветочными венками заменит.
Спокоен будь. Моих роптаний, жалоб.
О милый друг, ты не услышишь вновь.
Предчувствую — забудешь скоро деву,
Которая тебя лишь одного
Восторженной душой боготворила,
Которая в сей самый грозный миг,
Когда её с небес свергают в бездну
За несколько мгновений сладких сна,
У ног твоих благодарит слезами.
(Хочет упасть к его ногам, но Густав противится тому, отскакивает на несколько шагов и остаётся безмолвен).
Свободен ты, покинь меня…
(Погодя несколько, зарыдав, бросается ему на шею).
Густав!..
Густав
(держа её в объятиях и глядя вверх)
Елена! Друг!
(Оттолкнув её; слегка, убегает).
Ангелика.
Что сделалось со мной?
Так вы сбылись, предчувствия мои;
Зачем, душа, в слезах ты не растаешь?
Пора теперь отсель! Какое имя?..
Несчастная!.. Он не тебя назвал!
1823 г.
Источники текста:
«Литературная газета», 1830 г. № 6. С. 43—44.
«Царское село», 1830 г. С. 262—274.
Альм. «Комета Белы» на 1833 г. С. 163—175.