Ананасы в шампанском (Северянин)/Версия 2

Ананасы в шампанском
автор Игорь Северянин
Опубл.: 1915. Источник: az.lib.ruПоэзы.
I. Розирис.
Увертюра («Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!..»)
Грандиоз («Все наслажденья и все эксцессы…»)
В коляске Эсклармонды («Я еду в среброспицной коляске Эсклармонды…»)
Барбарисовая поэза («Гувернантка — барышня…»)
Цветок букета дам («В букете дам Амьенскаго beau mond`a…»)
В блесткой тьме («В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи…»)
В лимузине («Она вошла в моторный лимузин…»)
На островах («В ландо моторном, в ландо шикарном…»)
Валентина («Валентина, сколько счастья! Валентина, сколько жути!..»)
Тебе, моя красавица! («Вуаль светло-зеленая с сиреневыми мушками…»)
Поэза о тысяча первом знакомстве («Лакей и сен-бернар — ах, оба баритоны!..»)
В осенокошенном июле («Июль блестяще осенокошен…»)
Родник («Восемь лет эту местность я знаю…»)
К черте черта («Какою нежностью неизъяснимою, какой сердечностью…»)
Поэза спичечнаго коробка («Что это? — спичек коробок?..»)
Рондо («Читать тебе себя в лимонном будуаре…»)
Амазонка («Я встретил у парка вчера амазонку…»)
Berceuse («Ты так светла в клубящемся покрове…»)
Электрассонанс («Что такое электрассонанс?..»)
В гостинице («В большом и неуютном номере провинциальной гостиницы…»)
Кузина Лида («Лида, ты — беззвучная Липковская. Лида, ты — хорошенькая девушка…»)
Никчемная («Ты меня совсем измучила может быть, сама не ведая…»)
Жуткая поэза («О, нестерпимо-больные места…»)
Рондо оранжевого заката («Невымученных мук, невыгроженных гроз…»)
Евгения («Это имя мне было знакомо…»)
Когда ночело («Уже ночело. Я был около…»)
Пятицвет I («Заберусь на рассвете на серебряный кедр…»)
Регина («Когда поблекнут георгины…»)
Лиробасня («Бело лиловеет шорох колокольчий…»)
На премьере («Овеев желание грезовым парусом…»)
Диссо-рондо («Ожили снова желанья…»)
Тень апельсинной ветки («Одиночила в комнате девушка…»)
Шантажистка («Так Вы изволите надеяться, что Вам меня удастся встретить…»)
Шансонетка горничной («Я — прислуга со всеми удобствами…»)
Озеровая баллада («На искусственном острове крутобрегого озера…»)
Издевательство («Как блёкло ткал лиловый колокольчик…»)
На голос весенней новеллы («Обстругав ножом ольховый прутик…»)
Эскизетка («Соны качеля, белесо ночело…»)
Эго — рондола («Я — поэт: я хочу в бирюзовые очи лилии белой…»)
Промельк («Голубые голуби на просторной палубе…»)
Пятицвет II («В двадцать лет он так нашустрил…»)
В ресторане («Воробьи на дорожке шустрятся…»)
Отчаяние («Я, разлоконив волосы русые…»)
Поэза о «Mignon» («Не опоздайте к увертюре…»)
Блаженный Гриша («Когда проезжает конница…»)
Предостерегающая поэза («Художники! бойтесь „мещанок“…»)
Chansonnette («Изящная, среднего роста…»)
Она критикует… (« — Нет, положительно искусство измельчало…»)
II. Незабудки на канавках Стихи «давно минувших лет».
Nocturne («Месяц гладит камыши…»)
Тоска по Квантуну («О, греза дивная, мне сердца не тирань!..»)
Запад погас…Триолет («В протяжных стонах самовара…»)
Морской набросок («Тому назад всего два года…»)
Грациоза («Я нежно хотел бы уснуть…»)
Prelude II («Мои стихи — туманный сон…»)
«Где при вздохе ветерка поет фарфор»… («Там, где нежно колокольчики звенят…»)
Эскиз («Клубится дым при солнце зимнем…»)
Траурная элегия («Умерла она в пору августа…»)
Царица из цариц («В моей душе — твоих строфа уст…»)
Оттого и люблю («Я люблю сердечно, безрассудно…»)
Вернуть любовь («…То ненависть пытается любить…»)
Букет забвенья («Я погружу в букет душистый…»)
Berceuse томления («Я люблю тебя нежнее…»)
Мельница и барышня («Постарела труженица-мельница…»)
Миньонеты («Да, я хочу твоих желаний…»)
Один бы лепесток!.. («Мне тайно верится, что ты ко мне придешь…»)
Чьи грезы?.. («Я пить люблю, пить много, вкусно…»)
Колыбельная («Спи-усни, дитя-Миньона…»)
Мадригал («Часто вы мне грезитесь фиалкой…»)
Повсеместная («Ее глаза, глаза газели…»)
По восемь строк («Вы стоите на палубе за зеркальною рубкою…»)
Родель («От Солнца я веду свой древний род!..»)
Полусонет («Твои горячие кораллы…»)
Ванда («Грустила ночь. При чахлом свете лампы…»)
Насмешка короля («Властитель умирал. Льстецов придворных стая…»)
Леониду Афанасьеву («Ваши милые мелодии…»)
Ответ Л. Афанасьеву на его послание («Ты шел дорогою проезжей…»)
Измена мая («Я родился в мае, в месяце весеннем…»)
Неразгаданные звуки («В детстве слышал я ночами…»)
Nocturne («Струи лунные, / Среброструнные…»)
Перекат II («Как эта грустная обитель…»)
Новогодняя элегия («С новолетьем мира горя…»)
Все то же («Все те же краски, те же типы…»)
«…То будет впредь, то было встарь…»
Проба пера («Полна чарующих разочарований…»)
Цветы и ядоцветы ("Цветы не думают

Игорь Северянин.
Ананасы в шампанском

править
Поэзы
Москва. —1915.
Типография В. М. Саблина
Петровка, д. 26. Тел. 131-34.

I. Розирис

править


Увертюра

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Удивительно вкусно, искристо и остро!

Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!

Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

Стрёкот аэропланов! Беги автомобилей!

Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!

Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!

Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!

В группе девушек нервных, в остром обществе дамском

Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!

Январь 1915. Петроград.

Грандиоз

Грааль-Арельскому.

Все наслажденья и все эксцессы,

Все звезды мира и все планеты

Жемчужу гордо в свои сонеты, —

Мои сонеты — колье принцессы!

Я надеваю под взрыв оркестра,

Колье сонетов (размах измерьте!)

Да, надеваю рукой маэстро

На шею Девы. Она — Беcсмертье!

Она вне мира, она без почвы,

Без окончанья и без начала…

Ничто святое ее зачало…

Кто усомнится — уйдите прочь вы!

Она безместна и повсеместна,

Она невинна и сладкогрешна,

Да, сладкогрешна, как будто бездна,

И точно бездна — она безбрежна.

Под барабаны, под кастаньеты,

Все содроганья и все эксцессы

Жемчужу гордо в колье принцессы,

Не знавшей почвы любой планеты…

1910. Июнь.

В коляске Эсклармонды.

Я еду в среброспицной коляске Эсклармонды

По липовой аллее, упавшей на курорт,

И в солнышках зеленых лучат волособлонды

Зло-спецной Эсклармонды шаплетку-фетроторт…

Мореет: шинам хрустче. Бездумно и беcцельно.

Две раковины девы впитали океан.

Он плещется дессертно, — совсем мускат-люнельно, —

Струится в мозг и в глазы, по человечьи пьян…

Взорвись, как бомба, солнце! Порвитесь, пены блонды!

Нет больше океана, умчавшегося в ту,

Кто носит имя моря и солнца — Эсклармонды,

Кто на земле любезно мне заменил мечту!

Екатеринослав.1914. Февраль.

Барбарисовая поэза.

Гувернантка — барышня

Вносит в кабинет

В чашечках фарфоровых

Creme d`epine vinette.

Чашечки неполные

Девственны на вид.

В золотой печеннице

Английский бисквит.

В кабинете общество

В девять человек.

Окна в сад растворены,

В сад, где речи рек.

На березах отсветы

Неба. О, каприз! —

Волны, небо, барышня

Цвета «барбарис».

И ее сиятельство

Навела лорнет

На природу, ставшую

Creme d`epine vinette…

Мыза «Ивановка».1914. Июль.

  • Creme d`epine vinette… — барбарисовый ликер (фр.)

Цветок букета дам.

В букете дам Амьенскаго beau mond`a

Звучнее всех рифмует с резедой

Bronze-oxide блондинка Эсклармонда,

Цветя бальзаколетнею звездой.

Она остра, как квинт-эссенца специй,

Ее бравадам нужен резонанс,

В любовники берет «господ с трапеций»

И, так сказать, смакует mesalliance…

Условностям всегда бросает: «schoking!»

Экстравагантно выпускает лиф,

Лорнирует базарно каждый смокинг,

Но не во всяком смокинге калиф…

Как устрицу, глотает с аппетитом

Дежурнаго огейзерную дань…

При этом всем — со вкусом носит титул,

Иной щеке даря свою ладонь.

1911. Февраль.

beau mond — высший свет.(фр.)

mesalliance… — мезальянс (фр.)

schoking! — Ерунда! (англ.)

В блесткой тьме

В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи

В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив:

Я улыбнулся натянуто, вспомнив сарказмно о порохе.

Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив.

Каждая строчка — пощечина. Голос мой — сплошь издевательство.

Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.

Я презираю вас пламенно, тусклые Ваши Сиятельства,

И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!

Блесткая аудитория, блеском ты зло отуманена!

Скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт!

Тусклые Ваши Сиятельства! Во времена Северянина

Следует знать, что за Пушкиным были и Блок, и Бальмонт!

1913

В лимузине

Она вошла в моторный лимузин,

Эскизя страсть в корректном кавалере,

И в хрупоте танцующих резин

Восстановила голос Кавальери.

Кто звал ее на лестнице: «Manon?»

И ножки ей в прохладном вестибюле,

Хотя она и бросила: «mais non!» —

Чьи руки властно мехово обули?

Да все же он, пустой как шантеклер,

Проборчатый, офраченный картавец,

Желательный для многих кавалер,

Использованный многими красавец,

О, женщина! Зови его в турне,

Бери его, пожалуй, в будуары…

Но не води с собою на Масснэ:

Письмо Масснэ… Оно не для гитары!..

1910. Июль.

mais non! — Но нет (фр.)

На островах.

В ландо моторном, в ландо шикарном

Я проезжаю по островам,

Пьянея встречным лицом вульгарным

Среди дам просто и «этих» дам.

Ах, в каждой «фее» искал я фею

Когда-то раньше. Теперь не то.

Но отчего же я огневею,

Когда мелькает вблизи манто?

Как безответно! как безвопросно!

Как гривуазно! но всюду — боль!

В аллеях сорно, в куртинах росно,

И в каждом франте жив Рокамболь.

И что тут прелесть? и что тут мерзость?

Бесстыж и скорбен ночной пуант.

Кому бы бросить наглее дерзость?

Кому бы нежно поправить бант?

1911. Май.

Валентина

Валентина, сколько счастья! Валентина, сколько жути!

Сколько чары! Валентина, отчего же ты грустишь?

Это было на концерте в медицинском институте,

Ты сидела в вестибюле за продажею афиш.

Выскочив из ландолета, девушками окруженный,

Я стремился на эстраду, но, меня остановив,

Предложила мне программу, и, тобой завороженный,

На мгновенье задержался, созерцая твой извив.

Ты зашла ко мне в антракт (не зови его пробелом)

С тайной розой, с красной грезой, с бирюзовою грозой

Глаз восторженных и наглых. Ты была в простом и белом,

Говорила очень быстро и казалась стрекозой.

Этот день! С него — начало. Телефоны и открытки.

К начинаньям поэтессы я был очень милосерд,

И когда уже ты стала кандидаткой в фаворитки,

Ты меня сопровождала ежедневно на концерт.

А потом… Купе. Деревня. Много снега, леса. Святки.

Замороженные ночи и крещенская луна.

Домик. Нежно и уютно. Упоенье без оглядки.

Валентина безрассудна! Валентина влюблена!

Все прошло, как все проходит. И простились мы неловко:

Я «обманщик», ты сердита, т. е. просто трафарет.

Валентина, плутоглазка! остроумная чертовка!

Ты чаруйную поэму превратила в жалкий бред!

1914. Март.

Тебе, моя красавица!

Ариадниной мамочке.

Вуаль светло-зеленая с сиреневыми мушками

Была слегка приподнята над розовыми ушками.

Вуаль была чуть влажная, она была чуть теплая,

И ты мне улыбалася, красивая и добрая…

Смотрела в очи ласково, смотрела в очи грезово,

Тревожила уснувшее и улыбалась розово.

И я не слышал улицы со звонами и гамами,

И сердце откликалося взволнованными гаммами.

Шла ночь, шурша кокетливо и шлейфами, и тканями,

Мы бархатною сказкою сердца друг другу ранили.

Атласные пожатия… рождения и гибели…

Отливы… содрогания… кружения и прибыли…

Да разве тут до улицы со звонами и шумами?!.

Да разве тут до города с пытающими думами?!.

Кумирню строил в сердце я, я строил в сердце пагоды…

Ах, губки эти алые и сочные, как ягоды!

Расстались… для чего, спроси… я долго грезил в комнате…

О, глазки в слезках-капельках, мои глаза вы помните?

Вы помните? вы верите? вы ждете! вы, кудесные!

Оне неповторяемы мгновенности чудесные!..

Я требую настойчиво, приказываю пламенно:

Исчезни, все мне чуждое! исчезни, город каменный!

Исчезни все, гнетущее! исчезни, вся вселенная!

Все краткое! все хрупкое! все мелкое! все тленное!

А мы, моя красавица, утопимся в забвении,

Очаровав порывностью бесстрасное мгновение!..

1910. Январь.

Поэза о тысяча первом знакомстве

Лакей и сен-бернар — ах, оба баритоны! —

Встречали нас в дверях ответом на звонок.

Камелии. Ковры. Гостиной сребротоны.

Два пуфа и диван. И шесть безшумных ног.

Мы двое к ней пришли. Она была чужою.

Он знал ее, но я представлен в этот раз.

Мне сдержанный привет, и сен-бернару Джою

Уйти куда-нибудь и не мешать — приказ.

Салонный разговор, удобный для аббата,

Для доблестной ханжи и столь же для гетер.

И мы уже не мы: Альфред и Травиата.

И вот уже оркестр. И вот уже партер.

Так: входим в роли мы совсем непроизвольно.

Но режет сердце мне точеный комплимент.

Как больно говорить! Как нестерпимо больно,

Когда предвидишь вот любой, любой момент!

Все знаем наперед: и будет то, что смято

Когда-то, кем-то, как и где — не все равно ль?

И в ужасе, в тоске, — Альфред и Травиата, —

Мы шутим — как тогда! Лелея нашу боль…

1914. Осень.

В осенокошенном июле.

Июль блестяще осенокошен.

Ах, он уходит! держи! держи!

Лежу на шелке зеленом пашен,

Вокруг — блондинки, косички ржи.

О, небо, небо! твой путь воздушен!

О, поле, поле! ты — грезы верфь!

Я онебесен! Я онездешен!

И Бог мне равен, и равен червь!

1911. Июль."Дылицы".

Родник

Восемь лет эту местность я знаю.

Уходил, приходил, — но всегда

В этой местности бьет ледяная

Неисчерпываемая вода.

Полноструйный родник, полнозвучный,

Мой родной, мой природный родник,

Вновь к тебе (ты не можешь наскучить)

Неотбрасываемо я приник.

И светло мне глаза оросили

Слезы гордого счастья, и я

Восклицаю: ты — символ России,

Изнедривающаяся струя!

Мыза «Ивановка».1914. Июль.

К черте черта.

Какою нежностью неизъяснимою, какой сердечностью

Осветозарено и олазорено лицо твое,

Лицо незримое, отожествленное всечертно с Вечностью,

Твое, — но чье?

В вагоне поезда, на каждой улице и в сновидении,

В театре ль, в роще ли, — везде приложится к черте черта,

Неуловимая, но ощутимая, — черта — мгновение,

Черта — мечта!

И больно-сладостно, и вешне-радостно! Жить — изумительно

Чудесно все-таки! Ах, сразу нескольких — одну любить!

Невоплощенная! Невоплотимая! тебя пленительно

Ждать — это жить!

1914. Ноябрь.

Поэза спичечнаго коробка.

Что это? — спичек коробок? —

Лучинок из берез?

И ты их не заметить мог? —

Ведь это ж грандиоз!

Бери же, чиркай и грози,

Восторжен, нагл и яр!

Ползет огонь на все стези:

В твоей руке — пожар!

Огонь! огонь, природоцап,

Высовывай язык!

Ликуй, холоп! Оцарься, раб!

Ничтожный, ты велик!

Мыза «Ивановка».1914. Начало июля.

Рондо.

Л. Рындиной.

Читать тебе себя в лимонном будуаре,

Как яхту грезь, его приняв и полюбя…

Взамен неверных слов, взамен шаблонных арий,

Читать тебе себя.

Прочувствовать тебя в лиловом пеньюаре,

Дробя грядущее и прошлое, дробя

Второстепенное, и сильным быть в ударе.

Увериться, что мир сосредоточен в паре:

Лишь в нас с тобой, лишь в нас! И только для тебя,

И только о тебе, венчая взор твой царий,

Читать тебе себя!

1914. Февраль.

Амазонка

Я встретил у парка вчера амазонку

Под звуки бравурной раздольной мазурки.

Как кукольны формы у синей фигурки! —

Наглея восторгом, сказал я вдогонку.

Она обернулась, она посмотрела,

Слегка улыбнулась, раздетая взором,

Хлыстом помахала лукавым узором,

Мне в сердце вонзила дремучие стрелы…

А рыжая лошадь под ней гарцовала,

Упрямо топталась на месте кобыла

И право не знаю, — казалось ли, было, —

В угоду хозяйке, меня баловала…

1910. Февраль.

Berceuse.

(На мотив Мирры Лохвицкой)

Ты так светла в клубящемся покрове.

Твое лицо — восходный Уротал.

В твоем дремучем чернобровье

Мой ум устало заплутал.

Ты вся — мечта коралловых уловов.

Твои уста — факирская печать.

В твоих очах, в очах лиловых,

Хотел бы сердце закачать.

А где-то плачь и грохоты орудий…

Так было встарь, так вечно будет впредь

Дай погрузиться в белогрудьи

И упоенно умереть!

1910. Сентябрь.

Berceuse — колыбельная песня (фр.)

Электрассонанс.

Что такое электрассонанс?

Это — молния и светлячок.

Сон и сказка. Гекзаметр и станс.

Мысль и греза. Пила и смычок.

Равнокровье и злой мезальянс.

Тайна ночи и женский зрачок.

Мирозданье — электрассонанс!

1911. Февраль.

В гостинице.

В большом и неуютном номере провинциальной гостиницы

Я лежу в беcсоннице холодноватыми вечерами.

Жутко мне, жутко, что сердце скорбью навеки вынется

Из своего гнездышка — … разбитое стекло в раме…

Из ресторана доносится то тихая, грустная музыка —

Какая-нибудь затасканная лунная соната,

То такая помпезная, — правда, часто кургузая, —

— … Лилию оскорбляющее полнокровье граната…

И слышатся в этой музыке души всех женщин и девушек,

Когда-либо в жизни встретившихся и возможных еще в пути.

И плачется, беcслезно плачется в номерной тиши кромешной

О музыке, о девушках, обо всем, что способно цвести…

Симферополь.

1914. Январь.

Кузина Лида

Лида, ты — беззвучная Липковская. Лида, ты — хорошенькая девушка.

Стройная, высокая, изящная, ты — сплошная хрупь, ты вся — улыбь.

Только отчего же ты недолгая? Только отчего твое во льду ушко?

Только для чего так много жемчуга? Милая, скорей его рассыпь!

Русая и белая кузиночка, не идут тебе, поверь мне ландыши;

Не идут тебе, поверь мне, лилии, — слишком ты для белаго — бела…

Маки, розы нагло — оскорбительны, а лианы вьются, как змееныши; —

Трудно обукетить лиф твой девичий, чтобы ты сама собой была.

… Папоротник в блестках изумрудовых, снег фиольно-белый и оискренный,

Пихтовые иглы эластичные — вот тебе единственный убор,

Девушке со старческой улыбкою, замкнутой, но, точно солнце, искренней,

Незаметно как-то умирающей, — как по ягоды идущей в бор…

1912. Февраль.

Никчемная

Ты меня совсем измучила может быть, сама не ведая;

Может быть, вполне сознательно; может быть, перестрадав;

Вижусь я с тобой урывками: разве вместе пообедаю

На глазах у всех и каждого, — и опять тоска — удав.

О, безжалостница добрая! Ты, штрихующая профили

Мне чужие, но знакомые, с носом мертвенно-прямым!

Целомудренную чувственность мы зломозгло объутопили

Чем-то вечно ожидаемым и литаврово-немым…

Слушай, чуждая мне ближница! обреченная далечница!

Оскорбить меня хотящая для немыслимых услад!

Подавив негодование, мне в тебя так просто хочется,

Как орлу — в лазорь сияльную, как теченью — в водопад!

Одесса.

1914. Февраль.

Жуткая поэза.

О, нестерпимо-больные места,

Где женщины, утерянные мною,

Навек во всем: в дрожании листа,

В порыве травном к солнечному зною,

В брусничных и осиновых лесах,

Во всхлипах мха — их жалобные плачи…

Как скорбно там скрипенье колеса!

Как трогательно блеянье телячье!

На севере и рощи, и луга,

И лады душ, и пьяненькие сельца —

Однообразны только для пришельца:

Для северян несхожесть их легка.

Когда-нибудь я встречу — это так! —

В таком лесу унылую старуху,

И к моему она приблизит уху

Лукавый рот. Потом за четвертак

Раcскажет мне пророчная шарманка

И их судьбе, всех жертв моих. Потом

Я лес приму, как свой последний дом…

Ты — смерть моя, случайная цыганка!

Одесса.

1914. Февраль.

Рондо оранжевого заката.

Невымученных мук, невыгроженных гроз

Так много позади, и тяжек сердца стук.

Оранжевый закат лианами оброс

Невыкорченных мук.

Оранжевый закат! ты мой давнишний друг

Как лепеты травы, как трепеты берез,

Как щебеты мечты… Но вдруг изменишь? вдруг?

Заплакать бы обжогом ржавых слез,

В них утопить колечки змейных скук

И ждать, как ждет подпоездник колес,

Невысмертивших мук!

Веймарн.

1913. Август.

Евгения.

Это имя мне было знакомо —

Чуть истлевшее пряное имя,

И в щекочущем чувственность дыме

Сердце было к блаженству влекомо.

Как волна — броненосцу за пену,

Как за плен — бег свободный потока,

Это имя мне мстило жестоко

За забвенье, позор, за измену…

Месть швырнула в лицо мне два кома,

Кома грязи — разврат и бескрылье.

Я кончаюсь в неясном усилье…

Это имя мне жутко-знакомо!..

1909

Когда ночело.

Уже ночело. Я был около

Монастыря. Сквозила просека.

Окрест отгуживал от колокола.

Как вдруг собака, в роде мопсика,

Зло и неистово залаяла.

Послышались осечки хвороста,

И кто-то голосом хозяина

«Тубо!» пробаритонил просто.

Лес заветрел и вновь отгуживал

Глухую всенощную, охая.

Мне стало жутко, стало нужно

Людей, их слова. Очень плохо я

Себя почувствовал. Оглушенный,

Напуганный, я сел у озера.

Мне оставалось верст одиннадцать.

Решительность меня вдруг бросила, —

От страха я не мог подвинуться…

«Дылицы».

1911. Июль.

Пятицвет I.

Заберусь на рассвете на серебряный кедр

Любоваться оттуда на маневры эскадр.

Солнце, утро и море! Как я весело-бодр,

Точно воздух бездумен, точно мумия мудр.

Кто прославлен орлами — ах, тому не до выдр!..

1910. Сентябрь.

Регина.

Когда поблекнут георгины

Под ало-желчный лесосон,

Идите к домику Регины

Во все концы, со всех сторон.

Идите к домику Регины

По всем дорогам и тропам,

Бросайте на пути рябины,

Дабы назад вернуться вам.

Бросайте на пути рябины:

Все ваши скрестятся пути,

И вам, искателям Регины,

Назад дороги не найти.

1913. Лето.

Веймарн.

Лиробасня.

Бело лиловеет шорох колокольчий —

Веселится летоветр;

Мы проходим полем, мило полумолча.

На твоей головке — фетр,

А на теле шелк зеленый, и — босая.

Обрываешь тихо листик и, бросая

Мелкие кусочки,

Смеешься, осолнечив лоб.

… Стада голубых антилоп

Покрыли травы, покрыли кочки…

Но дьяконья падчерица,

Изгибаясь, как ящерица,

Нарушает иллюзию…

Какое беззаконье!

— Если хочешь в Андалузию,

Не езди в Пошехонье…


Улыбаясь, мы идем на рельсы;

Телеграфная проволока

Загудела;

Грозовеет облако, —

К буре дело.


Попробуй тут, рассвирелься!..

1911.

На премьере.

Овеев желание грезовым парусом,

Сверкая устовым колье,

Графиня ударила веером страусовым

Опешенного шевалье.

Оркестромелодия реяла розово

Над белобархатом фойэ.

Графиня с грацией стрекозовой

Кусала шеколад-кайэ.

Сновала рассеянно блесткая публика

Из декольтэ и фрачных фалд.

А завтра в рецензии светскою рубрикой

Отметится шикарный гвалт.

1911.

Диссо-рондо.

Ожили снова желанья…

Воспоминаний папирус

Снова ветреет, как парус,

И в бирюзе умиленья

Призрак слияния вырос.

Блекло-сафировый ирис

Вяло поет новолунье,

Льется душа снова через, —

Снова желанья.

Мысли, как сон, испарились

В прямости жизненных линий;

Долго со Злом мы боролись,

Отдых найдем в Аполлоне.

Снова сердца разгорелись,

Снова желанья!

1911. Февраль.

Тень апельсинной ветки.

Из Тинь-Тунь-Линг.

Одиночила в комнате девушка.

Взволновали ее звуки флейты, —

Голос юноши в них… Голос, чей ты?

О, застынь в напряженной мечте ушко!

Чья-то тень на колени к ней падает, —

Из окна апельсинная ветка.

«Разорвал кто-то платье мне метко»,

Грезит девушка с тайной отрадою…

Веймарн, мыза «Пустомержа».

1912. Август.

Шантажистка.

Так Вы изволите надеяться, что Вам меня удастся встретить

Уж если не в гостиной шелковой, так в жесткой камере судьи?

Какая все же Вы наивная! Считаю долгом Вам заметить:

Боюсь, Вы дело проиграете, и что же ждет Вас впереди?..

Конечно, с Вашею энергией, Вы за инстанцией инстанцию:

Съезд мировой, затем суд округа, потом палата и сенат.

Но только знаете, любезная, не лучше ль съездить Вам на станцию,

И там купить билет до Гатчины, спросив в буфете лимонад.

Он охладит Ваш гнев тропический, и Вы, войдя в вагон упруго,

Быть может, проведете весело в дороге следуемый час.

И, может быть, среди чиновников Вы повстречаете экс-друга,

Который — будем же надеяться! — не поколотит вовсе Вас!..

Приехав к месту назначения, Вы с ним отправитесь в гостиницу.

Он, после шницеля с анчоусом, Вам даст… Малагу-Аликант!

Вам будет весело и радостно, Вы будете, как именинница,

Ах, при уменьи, можно выявить и в проституции талант!..

Зачем же мне Вы угрожаете и обещаете отместки?

Зачем так нагло Вы хватаетесь за правосудия набат?

Так не надейтесь же, сударыня, что я послушаюсь повестки

И деньги дам на пропитание двоякосмысленных ребят!

1912. Ноябрь.

Шансонетка горничной.

Я — прислуга со всеми удобствами —

Получаю пятнадцать рублей,

Не ворую, не пью и не злобствую

И самой инженерши честней.

Дело в том, что жена инженерская

Норовит обсчитать муженька.

Я над нею труню (я, ведь, дерзкая!)

И словесно даю ей пинка.

Но со мною она хладнокровная, —

Сквозь пять пальцев глядит на меня:

Я ношу бильедушки любовные.

От нее, а потом — для нее.

Что касается мужа господского —

Очень добр господин инженер…

«Не люблю, — говорить, — ультра-скотского

Вот, супруги своей — например»…

………………………

………………………

В результатах мы скоро поладили, —

Вот уж месяц, как муж и жена.

Получаю конфекты, материи

И филипповские пирожки,

И — на зависть кухарки Гликерии,

Господина Надсона стишки.

Я давно рассчитала и взвесила,

Что удобная должность, ей-ей:

Тут и сытно, и сладко, и весело,

Да вдобавок пятнадцать рублей!

Веймарн.

1913. Июль.

Озеровая баллада.

Св. кн. О. Ф. Имеретинской.

На искусственном острове крутобрегого озера

Кто видал замок с башнями? кто к нему подплывал?

Или позднею осенью, только гладь подморозило,

Кто спешил к нему ветрово, трепеща за провал?

Кто, к окну приникающий, созерцания пестрого

Не выдерживал разумом — и смеялся навзрыд?

Чей скелет содрогается в башне мертвого острова,

И под замком запущенным кто, прекрасный, зарыт?

Кто насмешливо каялся? кто возмездия требовал?

Превратился кто в филина? кто — в летучую мышь?

Полно, полно, то было ли? может быть, вовсе не было?..

…Завуалилось озеро, зашептался камыш.

1910. Июнь.

Издевательство.

Как блёкло ткал лиловый колокольчик

Линялую от луни звукоткань!

Над ним лунел вуалевый эольчик

И, камешки кидая в воду: «кань»,

Чуть шепотал устами, как коральчик…

Он был оно: ни девочка, ни мальчик.

На озере дрожал электробот.

Все слушали поэта — экстазера

И в луносне тонули от забот.

Но призраками Серого Мизэра

Шарахнулся пугающий набат, —

И в отблесках пылающего замка

Умолк поэт, как жалкий акробат…

— Царица Жизнь воспитана, как хамка!

1911. Март.

На голос весенней новеллы.

Обстругав ножом ольховый прутик,

Сделав из него свистящий хлыстик,

Королева встала на распутье

Двух аллей. И в девственном батисте

Белолильной феей замерла.

Вот пошла к избушке столяра,

Где лежали дети в скарлатине,

Где всегда отточенный рубанок

Для гробов, для мебели, для санок.

Вот и пруд, олунен и отинен,

Вот и дом, огрустен и отьмён.

— Кто стучит? — спросил столяр Семен.

«Королева»… шепчет королева.

Прохрипели рыжие засовы.

Закричали в отдаленье совы.

Вспомнилась весенняя новелла:

В ясенях отданье столяру.

Он впустил. Взглянула — как стрелу,

Прямо в глаз любовника метнула.

И пошла к отряпенной кроватке.

Смерть и Жизнь над ней бросали ставки.

Было душно, холодно и лунно.

Столяриха билась на полу

И кричала: «дайте мне пилу»!

1911. Ноябрь.

Эскизетка.

Соны качеля, белесо ночело.

Лес печалел в белосне.

Тюли эоля качала Марчелла:

— Грустно весенне усни! —

Точно ребенка, Марчелла качала

Грезы, меня и весну.

Вот пробесшумела там одичало

Глуше затишия мышь.

Крылья дымели, как саван истлевший.

— Сердце! тебя не поймешь,

Лед запылавший!

1911. Март.

Эго -- рондола.

Я — поэт: я хочу в бирюзовые очи лилии белой.

Ее сердце запело… Ее сердце крылато… Но

Стебель есть у нее. Перерублю, и …

Белый лебедь раскрыл бирюзовые очи. Очи лилии

Лебедь раскрыл. Его сердце запело. Его сердце

Крылато! Лебедь рвется в Эфир к облакам —

К белым лилиям неба, к лебедям небес!

Небесная бирюза — очи облак. Небо запело!.. Небо

Крылато!.. Небо хочет в меня: я — поэт!

Промельк.

Ив. Лукашу.

Голубые голуби на просторной палубе.

А дождинки капали, — голуби их попили.

На просторной палубе голубые голуби

Все дождинки попили, а дождинки капали.

1911.

Пятицвет II.

В двадцать лет он так нашустрил:

Проституток всех осёстрил,

Астры звездил, звезды астрил,

Погреба перереестрил.

Оставалось только — выстрел.

1911.

В ресторане.

Граалю Арельскому.

Воробьи на дорожке шустрятся.

Зеленеют кудри кротекуса.

Привезли из Остэндэ устрицы

И стерлядей из Череповца.

— Послушайте, вы, с салфеткою,

Накройте мне стол под липою;

И еще я вам посоветую

Не стоять каменной глыбою,

А угостить меня рыбою,

Артишоками и спаржей.

Вы поняли? — «Помилуйте, даже

Очень

И буду точен».

1911. Май.

Отчаяние.

Я, разлоконив волосы русые,

Ухватила Петьку за ушко,

В него шепнула: «тебя я скусаю»…

И выпила бокал Клико.

Успокоив его, благоматного,

Я дала ему морковки и чайку

И, закричавши: «Всего приятного!»,

Махнула серной по лужку.

Муж приехал с последним автобусом —

Будничный, потертый манекен…

Я застонала, и перед образом

Молила участи Кармен!..

1912. Май.

Поэза о «Mignon».

Не опоздайте к увертюре:

Сегодня ведь «Mignon» сама!

Как чаровательны, Тома,

Твои лазоревые бури!

«Mignon»!.. она со мной везде:

И в бледнопалевых гостиных,

И на форелевых стремнинах,

И в сновиденьях, и в труде.

Ищу ли женщину, с тоской

Смотрюсь ли в давнее былое,

Кляну ль позорное и злое, —

«Mignon»!.. она везде со мной!

И если мыслю и живу,

Молясь без устали Мадонне,

То лишь благодаря «Миньоне» —

Грезовиденью наяву…

Но ты едва ли виноват,

Ея бесчисленный хулитель:

Нет, не твоя она обитель…

О, Арнольдсон! о, Боронат!

1914. Октябрь.

Блаженный Гриша.

Когда проезжает конница

Мимо дома с красною крышей,

В кухне дрожит иконница,

Сколоченная блаженным Гришей…

И тогда я его мучаю

Насмешкою над дребезжаньем…

Убегает. И над гремучею

Речкою льет рыданья.

И хотя по благочестию

Нет равного ему в городе,

Он злится, хочет мести,

Мгновенно себя очортив…

1912. Март.

Предостерегающая поэза.

Художники! бойтесь «мещанок»:

Они обездарят ваш дар

Своею врожденною сонью,

Своим организмом шарманок;

Они запесочат пожар

В душе, где закон — Беззаконье.

Страшитесь и дев апатичных,

С улыбкой безлучно-стальной,

С лицом, постоянным как мрамор:

Их лики, из псевдо-античных,

Душе вашей бально-больной

Грозят безпросыпным кошмаром.

Они не прощают ошибок,

Они презирают порыв,

Считают его неприличьем,

«Явленьем дурного пошиба»…

А гений — в глазах их — нарыв,

Наполненный гнойным величьем!..

1912. Июль.

Веймарн.

Chansonnette.

Изящная, среднего роста

С головкою bronze-oxide,

Она — воплощение тоста.

Mais non, regardez, regardez!

Пикантная, среднего роста,

Она — героиня Додэ.

Поклонников много, — их до ста.

Mais non, regardez, regardez!

Но женщина среднего роста

Бывает высокой en deux…

И надо сознаться, что просто, —

Mais non, regardez, regardez!

1909. Ноябрь.

Chansonnette — песенка (фр.)

Mais non, regardez, regardez! — но нет, смотрите, смотрите! (фр.)

en deux — вдвое, надвое (фр.)

Она критикует…

— Нет, положительно искусство измельчало,

Не смейте спорить, граф, упрямый человек!

Но пунктам разберем, и с самого начала;

Начнем с поэзии: она полна калек.

Хотя бы Фофанов: пропойца и бродяга,

А критика ему дала поэта роль…

Поэт! хорош поэт!.. ходячая малага!..

И в жилах у него не кровь, а алкоголь.

Как вы сказали, граф? до пьянства нет нам дела?

И что критиковать мы можем только труд?

Так знайте ж, книг его я даже не смотрела:

Не интересно мне!.. тем более, что тут

Навряд ли вы нашли б занятные сюжеты,

Изысканных людей привычки, нравы, вкус,

Блестящие балы, алмазы, эполеты, —

О, я убеждена, что пишет он «en russe».

Естественно, что нам, взращенным на Шекспире,

Аристократам мысли, чувства и идей,

Неинтересен он, бряцающий на лире

Руками пьяными, безвольный раб страстей.

Ах, да не спорьте вы! поэзией кабацкой

Не увлекусь я, граф, нет, тысячу раз «нет»!

Талантливым не может быть поэт

С фамилией — pardon! — такой… дурацкой.

И как одет! Mon Dieu! Он прямо хулиган!..

Вчера мы с Полем ехали по парку,

Плетется он навстречу, — грязен, пьян;

Кого же воспоет такой мужлан?.. кухарку?!..

Смазные сапоги, оборванный тулуп,

Какая-то ужасная папаха…

Сам говорит с собой… взгляд страшен, нагл и туп…

Поверите? — я чуть не умерла от страха.

Не говорите мне: «он пьет от неудач»!

Мне, право, дела нет до истинной причины.

И если плачет он, смешон мне этот плач:

Сантиментальничать ли создан мужчина

Без положенья в обществе, без чина?!.

1908.

en russe — по-русски,

Mon Dieu — мой Бог (фр.)

II. Незабудки на канавках

править
Стихи «давно минувших лет»

Nocturne

Месяц гладит камыши

Сквозь сирени шалаши…

Все — душа, и ни души.

Все — мечта, все — божество,

Вечной тайны волшебство,

Вечной жизни торжество.

Лес — как сказочный камыш,

А камыш, как лес-малыш.

Тишь — как жизнь, и жизнь — как тишь.

Колыхается туман —

Как мечты моей обман,

Как минувшего роман…

Как душиста, хороша

Белых яблонь пороша…

Ни души, — и все душа!

1908. Декабрь.

Тоска по Квантуну.

О, греза дивная, мне сердца не тирань! —

Воспоминания о прожитом так живы.

Я на Квантун хочу, в мой милый Да-Лянь-Вань

На воды желтые Корейского залива.

Я в шлюпке жизненной разбился о бурун,

И сердце чувствует развязку роковую…

Я по тебе грущу, унылый мой Квантун,

И, Море Желтое, я по тебе тоскую!..

1904. Петербург.

Запад погас…

Запад

Погас…

Роса

Поддалась…

Тихо

В полях…

Ива —

Голяк…

Ветрится

Куст…

Зебрится

Хруст…

Ломок

Ледок…

Громок

Гудок…

Во мгле

Полотно

И склепа

Пятно…

1910. Октябрь.

Триолет.

В протяжных стонах самовара

Я слышал стон ее души.

Что было скрыто в песне пара —

В протяжных стонах самовара?

Венчалась ли она в глуши,

Иль умирала дочь Тамара?

Как знать! Но в воплях самовара

Я слышал вопль ее души.

1909. Июль.

Мыза «Ивановка».

Морской набросок.

Е.А.Л.

Тому назад всего два года

На этом самом берегу

Два сердца в страсти без исхода,

Дрожали, затаив тоску, —

Два женских сердца… Этой дрожью

Трепещет берег до сих пор…

… Я прихожу подъять свой взор

На море, и у гор подножья

Послушать благостную дрожь,

Потосковать душой пустынной

Вновь о вине своей невинной,

Где правду скрашивала ложь…

1912. Август.

Эстляндия, Иеве, Тойла.

Грациоза.

Дмитрию Крючкову.

Я нежно хотел бы уснуть,

Уснуть, — не проснуться…

Далеко-далеко уйти,

Уйти, — не вернуться…

Хотел бы ее целовать,

Почти не целуя:

Словами, ведь, грубо сказать,

Как тонко люблю я…

Ни страсти хочу, ни огня,

И боли слиянья,

Чтоб телом к ней в тело войти,

Войти без страданья…

Хочу я не тела ее,

Но лишь через тело

Прочувствовать душу могу

Всецело…

1911. Октябрь.

Prelude II.

Мои стихи — туманный сон.

Он оставляет впечатление…

Пусть даже мне неясен он, —

Он пробуждает вдохновение…

О люди, дети мелких смут,

Ваш Бог — действительность угрюмая.

Пусть сна поэта не поймут, —

Его почувствуют, не думая…

1909

«Где при вздохе ветерка поет фарфор»…

Манчжурский эскиз.

Там, где нежно колокольчики звенят

И при вздохе ветерка поет фарфор,

Еду я, восторгом искренним объят,

Между бархатных полей и резких гор.

Еду полем. Там китайцы сеют рис;

Трудолюбьем дышат лица. Небеса

Ярко сини. Поезд с горки сходит вниз.

Провожают нас раскосые глаза.

Деревушка. Из сырца вокруг стена.

Там за ней фанзы приземисты, низки.

Жизнь скромна, тиха, убога, но ясна —

Без тумана русской будничной тоски.

Пасть раскрыл свою, на нас смотря, дракон,

Что из красной глины слеплен на фанзе.

Я смеюсь: мне грозный вид его смешон.

Село солнце, спит трава в сырой росе.

1905

Эскиз.

Клубится дым при солнце зимнем,

Несется в дебри паровоз;

Причудлив он в хитоне дымном,

В хитоне смутном, как хаос.

Снег лиловатого оттенка

Пылит под небом голубым.

Вдали темнеет леса стенка,

А дым — как снег, и снег — как дым.

1908. Декабрь.

Лигово. Вагон.

Траурная элегия.

Умирала лилия лесная…

К. Фофанов.

Умерла она в пору августа,

Когда зелень трав и дубрав густа,

Когда в воздухе вкус малиновый,

Когда ночь дрожит в тьме осиновой.

Умерла она, ясно ведая,

Что такое смерть, храбро следуя

За давнишними пожеланьями

Молодой уснуть, с колебаньями

Незнакомая… И правдивая,

И невинная, и красивая!..

Умерла она, сделав грустно нам…

К ней путем идем, болью устланным,

На могилу к ней, одинокую,

Как она была, на далекую…

Там помолимся о душе ее:

— Да прославится имя твое!

1909. Июнь.

Царица из цариц.

В моей душе — твоих строфа уст,

И от строфы бесплотных уст

Преображаюсь, словно Фауст, —

И звук любви уже не пуст.

Как в Маргариту юный Зибель —

В твой стих влюблен я без границ,

Но ждать его не может гибель:

Ведь ты — царица из цариц!

1908. Ноябрь

Оттого и люблю.

Я люблю сердечно, безрассудно,

Безотчетно всю, как есть, тебя!

Но за что люблю, я знаю смутно,

А верней — совсем не знаю я.

Как тебя целую! как милую!

Ты со мной — смеюсь, а нет — грущу…

Оттого тебя ведь и люблю я,

Что любви причины не ищу!..

1907.

Вернуть любовь.

… То ненависть пытается любить,

Или любовь хотела б ненавидеть?..

Минувшее я жажду возвратить,

Но, возвратив, боюсь ее обидеть,

Боюсь его возвратом оскорбить.

Святыни нет для сердца святотатца,

Как доброты у смерти… Заклеймен

Я совестью, и мне ли зла бояться,

Поправшему любви своей закон!

Но грешники — безгрешны покаяньем,

Вернуть любовь — прощение вернуть.

Но как боюсь я сердце обмануть

Своим туманно-призрачным желаньем:

Не месть ли то? не зависть ли? сгубить

Себя легко, и свет небес не видеть…

Что ж это: зло старается любить,

Или любовь мечтает ненавидеть?..

1908.

Букет забвенья.

Я погружу в букет душистый

Лицо и душу погружу.

И лес ресниц твоих пушистый,

Пушистый лес воображу.

Я озарял его, сжигая

Доверья хрупкие костры…

О, дорогая-дорогая

С душой любовницы-сестры!

Но то ушло, пришло другое…

Того, что было, не спасти…

О, дорогое-дорогое,

Мое далекое, прости!

Прости и ты, мой ангел чистый,

Краса и гордость бытия!

Бросаю жизнь в букет душистый,

И захлебнусь в букете я!

1910. Май.

Мыза «Ивановка».

Berceuse томления.

Я люблю тебя нежнее

Белой лилии,

Я пою тебя волшебней

Сказок фей.

Я беру тебя в аллее

Весь — воскрылие,

В поэтическом молебне

Чародей.

К груди грудь, во взоры взоры!

Вешней лени я

Не осилю — ах, нет мочи, —

Я в плену.

Мне мерещатся озера

Из томления.

В них все глубже, все жесточе

Я тону.

1913. Май.

Веймарн.

Мельница и барышня.

Постарела труженица-мельница

На горе стоит, как богодельница;

Под горою барышня-бездельница

Целый день заводит граммофон

На балконе дачи; скучно барышне:

Надоел в саду густой боярышник,

А в гостиной бронза и плафон.

Я смотрю, вооруженный… лупою:

Граммофон трубой своею глупою

Голосит, вульгаря и хрипя,

Что-то нудно-пошлое, а дачница,

В чем другом, но в пошлости удачница,

Ерзает на стуле, им скрипя…

Крылья дряхлой мельницы поломаны,

Но дрожат, в обиде, внемля гомону

Механизма, прочного до ужаса,

И пластинкам, точным до тоски…

Ветра ждет заброшенная мельница,

Чтоб рвануться с места и, обрушася,

Раздавить ту дачу, где бездельница

С нервами березовой доски…


От жары и «музыки» удар меня,

Я боюсь, вдруг хватит, и — увы!..

Уваженье к мельнице, сударыня

Здесь она хозяйка, а не вы!

1911. Лето.

«Дылицы».

Миньонеты.

I.

Да, я хочу твоих желаний,

Да, я люблю твое «люблю»!

Но мы уйдем туда, где — лани,

Уйдем: здесь больно, я скорблю.

Лишь там тебе, моей Светлане,

Я расскажу, я распою,

Как я хочу твоих желаний,

Как я люблю твое «люблю»!

II.

Ловлю печаль в твоей улыбке

И тайный смех в твоих слезах…

Твои глаза блестят, как рыбки,

Но сердце — в смутных голосах.

Ты в заблужденье, ты в ошибке!

Топлю глаза в твоих глазах, —

И снова — смех в твоей улыбке,

И снова — грусть в твоих слезах!

1910. Март.

Один бы лепесток !..

Мне тайно верится, что ты ко мне придешь,

Старушка-девушка, согбенная в позоре

И взором бархатя затепленные зори,

Мне тайно верится — ты бодро расцветешь.

Мне тайно верится — ты все еще грустишь

О том, что сказано, о том, что не успето…

О, разберись в пыли истлевшего букета:

Один бы лепесток! — и ты меня простишь,

Мне свято верится!..

1910. Февраль.

Чьи грезы?..

Я пить люблю, пить много, вкусно,

Сливаясь пламенно с вином.

Но размышляю об одном

И не могу решить искусно.

Да, мудрено решить мне это

(И в этом вся моя вина!):

Поэт ли хочет грез вина,

Вино ли просит грез поэта?

1909.

Колыбельная.

(Ария Лотарио).

Спи-усни, дитя-Миньона,

Улыбаяся шутя…

Спи-усни без слез, без стона,

Утомленное дитя.

Замок спит, и спят озера,

Позабудь скитаний дни,

С голубой надеждой взора

Незабудкою усни.

Сердце, знавшее уроны,

Зачаруй в уютном сне, —

И растает грусть Миньоны,

Как снежинка по весне.

1908. Ноябрь.

Мадригал.

Ал. Ал. Наумовой

Часто вы мне грезитесь фиалкой —

Этим нежным, ласковым цветком;

Иногда — таинственной русалкой,

Воплощенной грезящим умом.

Иногда — принцессой кроткой, хрупкой,

Милосердной даже к комару;

И всегда — свободною голубкой,

Ввысь летящей к правде и добру!

1907.

Повсеместная.

Ее глаза, глаза газели,

Синеют в усиках ресниц.

Она опустит очи ниц,

И щеки вдруг зарозовели.

В устах змеящийся укус,

Лицо меняет безпрестанно.

И волосы, длиннее стана,

Немного приторны на вкус.

Безкрылой похоти раба,

Она приниженно кичлива.

Эскиз готов. Пошлоречива

Моей натурщицы судьба.

1911. Июнь.

Елисаветино.

По восемь строк.

I.

Вы стоите на палубе за зеркальною рубкою

И грызете, как белочка, черносливную косточку…

Вы — такая изящная и такая вы хрупкая,

Вы похожи на девочку и немного на ласточку…

Улыбаются весело два матроса у румпела,

Капитан донжуанствует, вам стихи декламируя,

О таинственном крейсере, о голубке под куполом,

То чаруя Мореллою, то Дарьяльской Тамарою…

1910.

II.

Карменсите

В тебе столько нежности тихой,

Но, время бездумно влача,

Ты скрыла ее под шумихой

Такого ж бездумного дня.

Но в каждом движеньи плеча

И в склоне твоем над гречихой —

В тебе столько нежности тихой…

О, если б она для меня!

1910.

Саблино.

III.

Я приду к тебе, еврейка,

В звездном плеске сонных струй.

Отворяй-ка поскорей-ка,

Отвори и не горюй!

За любовь плати любовью,

За измену отомсти:

По холмистому горбовью

Труп мой в озеро спусти…

1910.

Родель.

От Солнца я веду свой древний род!

Мирра Лохвицкая.

«От Солнца я веду свой род!»

Сказала доблестная Саба.

В краю банана, змей и краба

Жил впечатлительный народ.

Царь слов обратно не берет,

Когда звучат слова не слабо…

«От Солнца я веду свой род!»

Сказала доблестная Саба.

Всегда венец! Всегда вперед! —

Вот лозунг знойнаго араба.

Но в небе грянула гроза бы,

Когда бы смел воскликнуть «крот»:

— От Солнца я веду свой род!

1911.

Полусонет.

Твои горячие кораллы

Коснулись бледного чела,

Как сладострастная пчела, —

И вот в душе звучат хораллы.

Моя тоска меня карала,

И я не пел, и петь не мог.

Но ты сняла с души забрало

И с песни рыцарской — замок.

Без жизни жизнь и сон без сна

Теперь окончены. Весна

Моей любви поет и трелит…

Спеши вдыхать весны цветок,

Спеши! И радости поток

Нас захлестнет, но не разделит!

1909.

Ванда.

Октавы.

Посв. В. В. Уварову-Надину.

1.

Грустила ночь. При чахлом свете лампы

Мечтала Ванда, кутаясь в печаль;

Ей грезился дурман блестящей рампы,

Ей звуков захотелось, — и рояль

Ее дразнил прелюдией из «Цампы»

Она встает, отбрасывая шаль,

И медленно подходит к пианино

Будить его от грезящаго сплина.

2.

А ночь глядит в растворенную дверь,

Вся трепеща и прислонясь к веранде…

Как девушка взволнована теперь!

Как дышит ночь душисто в душу Ванды!

Мотив живит… И если б вечный зверь

Его услышал, если б зверской банде

Он прозвучал, — растроганное зло,

Хотя б на миг, любовью мысль зажгло.

3.

… О, чаровница-музыка, тебе

Крылю восторг, пылаю фимиамы!

О власти мысль внушаешь ты рабе,

Ребенка устремляешь к сердцу мамы,

Туманишь зло, зовешь любовь к себе

И браку душ поешь эпиталамы.

Тебе дано пороки побороть,

Гармония, души моей Господь…

1908. Ноябрь.

Насмешка короля.

Властитель умирал. Льстецов придворных стая

Ждала его конца, сдувая с горностая

Одежды короля пылинки, между тем,

Как втайне думала: «когда ж ты будешь нем?»

Их нетерпение заметно королю

И он сказал, съев ломтик апельсина:

— О, верные рабы! Для вас обижу сына:

Я вам отдам престол, я сердце к вам крылю! —

И только он умолк, — в разнузданности дикой

Взревели голоса, сверкнули палаши.

И вскоре не было у ложа ни души, —

Лишь двадцать мертвых тел лежало пред владыкой.

1911. Июль.

Ст. Елисаветино, село «Дылицы»

Леониду Афанасьеву.

«У плотины старой мельницы».

Леонид Афанасьев.

Ваши милые мелодии,

Где воспели вы наш сад,

Как волшебные рапсодии —

Души многих вдохновят.

Так любовна и так красочна,

Друг мой, ваша акварель;

Целомудренна и сказочна,

Как на севере апрель.

Если снова на свободе я

Заберусь в мой старый сад,

Приезжайте, — и мелодии

Ваши снова зазвучат!

1908

Ответ Л. Афанасьеву на его послание.

Ты шел дорогою проезжей,

И был твой шаг трудолюбив.

А я парил в лазури вещей,

Весь мир в осколки раздробив!

Ты робко пел и робко шел ты,

Боясь прохожих обогнать…

Лист зеленел, потом стал желтый, —

Зазеленеет ли? — Как знать!

Ты изменил Луне и Нимфе,

Изменой поругав сердца…

Но пусть шалаш твой на Олимпе —

Напротив моего дворца!

1910.

Измена мая.

Я родился в мае, в месяце весеннем,

Звонком и веселом,

Шумном и душистом,

И сказали розы; «Мы тебя оденем

Светлым ореолом —

Как молитва, чистым».

Улыбнулось солнце, солнце засверкало,

Ласковым приветом

Чествуя рожденье;

Солнце загорелось, запылало ало

И зажгло поэтом

С искрой вдохновенья!

Разодет цветами с детской колыбели,

Я запел соловкой

Радостно и звонко,

Запечатлевая мир, где все скорбели,

Юною головкой

И душой ребенка.

Время шло, — и солнце потускнело в тучах,

Лаской не блестело,

Злоба песнь косила;

Опадали розы при ветрах летучих,

Истомилось тело,

Притупилась сила.

Время шло… И радость дней моих весенних

Растопилась в слёзах,

Сердцу не внимая;

И теперь я плачу, плачу на коленях

О погибших грёзах,

Об измене мая!

1908. Февраль.

Неразгаданные звуки.

В детстве слышал я ночами

Звуки странного мотива.

Инструмент, мне неизвестный,

Издавал их так красиво.

Кто играл? на чем? — не знаю;

Все покрыто тайною мглою;

Только помню, что те звуки

Власть имели надо мною.

Их мотив был так чарующ,

Так возвышен, полон ласок;

Вместе с тем печален, страшен —

Описать его нет красок.

Я боялся этих звуков,

Их таинственнаго свойства,

Но когда я их не слышал,

Я был полон беспокойства.

Я любил, когда незримый

Музыкант играл ночами;

Я лежал в оцепененьи

С удивленными очами;

Я лежал в своей кроватке,

Щуря глазки и, дыханье

Затаив, ловил так жадно

Их гармонию рыданья.

Звуков больше я не слышу.

Что они мне предвещали?

Счастье ль в мире равнодушья

Или горе и печали?

Не нашел себе я счастья, —

Звуки горе мне напели:

Я боялся их недаром

С безмятежной колыбели.

А любил я их, мне мнится,

Потому, что эти звуки

Мне сулили счастье в смерти,

На земле напев лишь муки.

Знает кто? быть может, струны

Пели мне слова Завета:

«Кто страдает в царстве мрака,

Насладится в царстве света».

8-го октября 1903 г.

Квантун, порт-Дальний.

Nocturne.

Струи лунные,

Среброструнные,

Поэтичные,

Грустью нежные, —

Словно сказка вы

Льетесь, ласковы,

Мелодичные

Безмятежные.

Бледно-палевы,

Вдруг упали вы

С неба синего;

Льетесь струями

Со святынь его

Поцелуями.

Скорбь сияния…

Свет страдания…

Лейтесь, вечные,

Бесприютные —

Как сердечные

Слезы жаркие!..

Вы, бескровные,

Лейтесь ровные, —

Счастьем мутные,

Горем яркие…

1908. Сентябрь.

Перекат II.

Как эта грустная обитель,

Твое сердечко опустело.

Любовь, как ясный небожитель,

В нем больше жить не захотела.

И вот глаза твои тоскливы,

Как эта грустная обитель.

Они угрюмы и пугливы,

Когда увидят белый китель.

Я понимаю: обольститель

Убил любовь в тебе изменой,

Как эта грустная обитель

Вступает в бой с морскою пеной!

Дитя, взгляни: волна обратно

Бежит покорно. Так Спаситель

Тебя хранит, — ты благодатна,

Как эта грустная обитель.

1908. Декабрь.

Новогодняя элегия.

С новолетьем мира горя —

С новым горем впереди!

Ах, ни счастья, ни отрады,

Ни сочувствия не жди!

Проследи печальным оком

Миновавшие года:

Не дождался от них счастья, —

Не дождешься никогда.

А с какою ты надеждой

Им судьбу свою вверял,

Верил в сбыточность мечтаний

И надеялся, и ждал.

Не ищи в унылой тундре

Ароматных ярких роз, —

Не ищи любви и счастья

В мире муки, в мире слез.

Не дождался — не дождешься,

Боль была и есть в груди…

С новолетьем мира скорби —

С новой скорбью впереди!..

1908. 2-го янв.

Все то же.

Все те же краски, те же типы

В деревьях, птицах и цветах:

Как век назад — сегодня липы,

Как век вперед — любовь в мечтах.

Строй мирозданья одинаков,

Почти разгадан, скуп и плоск.

Но есть значение без знаков,

Есть знак, расплывчатый как воск.

1909. Июль.

Мыза «Ивановка».

*  *  *

… То будет впредь, то было встарь…

Он полюбил Мечту, рожденную мечтою,

И первую любовь, заворожен святою

Своей избранницей, принес ей на алтарь.

Но полюсом дышал ее далекий взор,

От веянья его увяли в сердце розы,

В глазах замерзли слезы…

И треснул форм Мечты безжизненный фарфор!

Фарфоровые грезы! —

1908. Апрель.

Проба пера.

Полна чарующих разочарований

Весна в лесу:

Крестьянку в ало-синем сарафане

На полосу

Хлебов, вчера посеянных, жду в полдень,

Но —

И сыро, и темно,

И день так холоден…

1914. Июль.

Мыза «Ивановка».

Цветы и ядоцветы.

Цветы не думают о людях,

Но люди грезят о цветах…

Цветы не видят в человеке

Того, что видит он в цветке…

Цветы людей не убивают —

Цветы садов, цветы полей…

А люди их срывают часто!

А люди часто губят их!

Порою люди их лелеют,

Но не для них, а для себя…

В цветах находят «развлеченье»,

Души не видят у цветов…

Нет тяжелее и позорней,

Судьбы доступнаго цветка!

Но есть цветы с иным уделом:

Есть ядовитые цветы!..

Их счастье в том, что их расцвета

Не потревожит человек…

1911. Февраль.

Промельк.

Янтарно-гитарныя пчелы

Напевно доили азалии,

Огимнив душисто-веселый

Свой труд в изумрудной Вассалии.

1911. Июль.

«Дылицы».

Миррэты.

Зоюсе.

В березовом вечернем уголке

С тобою мы на липовой скамейке.

И сердце бьется зайчиком в силке.

Олуненные тени, точно змейки,

То по песку, то по густой аллейке

В березово-жасминном уголке.

Жасмин — мой друг, мой верный фаворит:

Он одышал, дитя, твое сердечко, —

Оно теперь душисто говорит,

Оно стрекочет нежно, как кузнечик.

Да освятится палевый наш вечер

И ты, жасмин, цветущий фаворит!

1911.

Лепестки оживают.

Эти люди не в силах загрязнить

то, что я любил в тебе; их слова

падали подобно камням, брошенным

в небо и неспособным смутить ни

на минуту ясной его лазури…

М. Мэтерлинк.

Помнишь, Женя? — это было в мае,

Года два, мой друг, тому назад.

Если ты забыла, дорогая,

Не забыл, быть может, старый сад.

Вечерело. Мы вдыхали струи

Ветерка, обнявшего сирень.

Что за речи! что за поцелуи!

Что за чудный, незабвенный день!

Подойдя задумчиво к сирени,

Ты роскошный сделала букет

И сказала: Вот тебе от Жени,

Получай, возлюбленный поэт!

Засмеялась ласково и нежно,

Я пьянел, вдыхая аромат.

Ты взглянула в очи мне прилежно,

Прошептав: Мне грустно, милый брат…

Вздрогнул я, склонился на колени,

Я тебя, голубку, утешал

И тебе, моей любимой Жене,

Губки, глазки, ручки целовал.

… Мы расстались: мы с тобой «не пара»,

Как сказали «добрые друзья».

Но нельзя забыть признаний жара

И тебя нельзя забыть, нельзя!

И нельзя забыть былого тени,

Эти раз любившие сердца,

Этот вздох, душистый вздох сирени,

Эти ласки, ласки без конца!

До сих пор, тревожа и волнуя

Душу мне, палят мои уста

Эти, только наши, поцелуи

Под охраной нашего куста.

О, когда б вернулись чувства мая,

Чувства наша светлые назад!

Помнишь, Женя? помнишь, дорогая?

Если ты забыла, помнит сад.

1908. Февраль.

Сердце мое…

Сердце мое, этот колос по осени,

Сжато серпом бессердечия ближнего,

Сжато во имя духовнаго голода,

В славу нетленных устоев Всевышнего.

Пусть же слепые жнецы, бессознательно

Сжавшие сердце мне многолюбивое,

Им напитаются с мысленным отблеском

Радуги ясной, сулящей счастливое.

1908. Август.

Мыза «Ивановка»

Молчанье шума.

Убийцей жизни, мысли пробужденья,

Порывов светлых, воздуха и грез —

Преступным городом — убийцей вдохновенья —

Ползу среди ударов и угроз.

Ползу без направленья, без сознанья,

Без чувств, без глаз, без слуха и без сил…

И шумом города смеется мне Молчанье

Мертвее, безнадежнее могил.

1908. Март.

Петербург.

Что такое грёза?

Что такое — грёза? Что такое — грёза?

Это мысль о розе. Но еще не роза…

Что такое — грёза? Что такое — грёза?

Это бархатисто-нежная мимоза…

Что такое — грёза? Что такое — грёзы?

Это серафима блещущие слезы!

1909. Май.

Мыза «Ивановка».

Стансы.

Счастье жизни — в искрах алых;

В просветленьях мимолетных,

В грезах ярких, но бесплотных

И в твоих очах усталых.

Горе — в вечности пороков,

В постоянном с ними споре,

В осмеянии пророков

И в исканьях счастья — горе.

1907.

Триолет.

П. А. Ларионову.

Мне что-то холодно… А в комнате тепло:

Плита натоплена, как сердце нежной лаской.

Я очарован сна загадочною сказкой,

Но все же холодно, а в комнате тепло.

Рассудок замер. Скорбь целует мне чело.

Таинственная связь грозит своей развязкой,

Всегда мне холодно… другим всегда тепло!..

Я исчервлен теплом, как сердце — едкой лаской…

1909. Май.

Мыза «Ивановка».


Источник: http://www.poet-severyanin.ru/Book/ananasy2.htm