Американцы
C’est peu d’instruire, il doit instruire et plaire [1].
ПРЕДИСЛОВИЕ
Г. Крылов, известный публике своими сочинениями, сделал основание оперы «Американцы». Молодость, живость воображения и, смею сказать, некоторая небрежность в слоге и в характерах были повсюду приметны. Опера принята на театр, учена и — не была играна в течение 12 лет. Ежели не хороша — не надобно было принимать на сцену; ежели слаба — нужно исправить. Но чтобы так судить, надобно любить национальный театр.
Между тем меценат дарований и директор театра Александр Львович Нарышкин желал дать публике новую русскую оперу. — Исполняя волю моего начальника, которого благоволения ко мне врезаны в грудь мою, я хотел поправить «Американцев», и вылилось, что, кроме стихов, в ней не осталось ни строки, принадлежащей перу г. Крылова.
Я говорю это не с тем, чтобы показать, какого уважения достойна проза моя. Знатоки будут ценить ее. Суждение советников Дурындиных мне не нужно. Но говорю для того, чтобы то, что покажется слабым и не выработанным в прозе, не было отнесено на счет г. Крылова.
Успех пиесы зависит от публики. Хорошее не теряет своей цены от минутного суждения, так как дурное не будет хорошим оттого, что часто сочинители и переводчики сами себе аплодируют.
Многие пишут для русского театра. Я сохраняю всякое уважение к их дарованиям: но не хотел бы принять насчет моего пера некоторых сочинений и — ни одного перевода.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Дон Гусман, гишпанский вельможа и военачальник.
Дона Ельвира, сестра его.
Ацем, начальник американцев.
| Цимара, любовница Гусмана | сестры Ацемовы. | |
| Сорета, любовница Фолета |
Фолет, новопоселившийся гишпанец.
Фердинанд, подчиненный Гусмана.
Воины гишпанские.
Воины американские.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Дон Гусман. Так они то были точно, Станем их искать, Фолет!
Фолет. Это будет все беспрочно;Никого здесь, верно, нет.
Дон Гусман. Ты робеешь.
Фолет. Не робею.
Дон Гусман. Стороной поди своею, Их ищи по всем местам.
Фолет. В лес к зверям итти не смею. Где найдешь их по кустам? Лучше здесь их кликать нам.
Дон Гусман. Цимара!
Фолет. Сорета!
Цимара и Сорета (в кустах). Я вижу Фолета, Гусман ходит с ним.
Дон Гусман. Они были сами. Здесь между лесами Еще поглядим.
Цимара и Сорета. Они пришли сами Увидеться с нами. Покажемся им.
Фолет. Иль между лесами Знакомства с бесами Искать мы хотим?
Цимара и Сорета (выходя из кустов). Вот и мы к вам прикатили, Здесь в лесу лишь мы одни.
Дон Гусман. Вы нас жизнью подарили.
Фолет. Нечего бояться мне.
Все. Сколь несносно расставанье, Столь приятно нам свиданье. Час мне самый дорогой, Если я, мой друг, с тобой!
Дон Гусман. Я искал тебя, милая Цимара, чтобы сделать тебе предложение для общего нашего счастия.
Цимара. Говори. — Я не умею тебе ни в чем отказать.
Сорета. Мы, американки, не любим медлить: чем скорее, тем лучше.
Фолет. Это мой обычай. — Я люблю, чтобы у меня кипело, Соретушка!
Цимара. В чем твое предложение?
Фолет. В том, чтобы уйти с нами в эту деревню, которая в двухстах шагах за этою горою.
Дон Гусман. А оттоль уехать в Мадрид. Я получил повеление от двора, чтобы, оставя поиски над американцами, возвратиться туда. Сверх того я не имею уже никакой надежды отыскать сестру мою, которая похищена у меня вашими земляками. — Итак, милая Цимара, согласись оставить варварскую Америку и быть украшением мадридских красавиц.
Фолет. Да, поедем, американское мое золото, с нами. Ты можешь там многим завертеть головы и сделать честь вкусу такого молодца, каков я.
Цимара. Да зачем ехать в такую даль, когда вы сами можете у нас остаться?
Сорета. Земляки наши будут любить вас, как братьев.
Дон Гусман. Этого сделать нельзя. Мы клялись возвратиться в наше отечество.
Сорета. Для чего ж 15 гишпанцев перебежали к нам?
Фолет. Для того, что они бесчестные люди. А честь есть такая честь — по признанию философа Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда, которую всегда ставят за честь, чтобы иметь честь...
Дон Гусман. Фолет! Это темно для самого европейца; а ты хочешь, чтобы американки...
Фолет. Моя должность просветить их и доказать им, что в Мадриде, с помощию философии, более плутов, нежели в здешней стороне жителей.
Сорета. Останьтесь лучше с нами. Останься, Фолет! (Ария) Мы бы с тобою, не знав разлуки, Жили б в забавах, не знали б скуки, Были бы вместе всякий мы час. Если бы стало на небе ясно, Мы бы гуляли в лучших местах; Если бы было небо ненастно, Мы бы скрывались одни в кустах! Мы бы, играя, Забот не зная, Рыбу ловили у наших вод. Мы б не крушились, Все бы резвились, Нам бы неделей казался год.
Цимара. Да разве очень весело жить у вас?
Фолет. Так весело, что умрешь со смеху. — Там ты видишь алебастровую головку; там продолговатую, подщекатуренную рожицу; там поджарого, тоненького, как ниточку, петиметрика; там такую манерную кралечку, что чуть буркалы мелькают из-под бровей; там знатность, богатство, чины...
Цимара. Чины? — А кто они такие?
Фолет. Это — это конфеты. Надобно только осторожно кушать, чтобы язык не проглотить.
Сорета. У тебя также есть чины?
Фолет. Пропасть! — разве ты забыла, что я Дон Фолет, Педрилло, Фердинандо, Кастиландо, Драбандо и чорт знает что!
Цимара. Послушай, Гусман! Если ты любишь богатство, здесь его много; если ты без чинов жить не можешь, пошли за ними Фолета в Мадрид.
Фолет. Как же не так! там без денег ничего не дадут.
Дон Гусман. Твоя невинность восхищает меня, нежная Цимара! но чины такая вещь, которую вы здесь не понимаете: за ними нельзя послать.
Сорета. Почему нельзя? Я слышала, что у вас они продаются.
Фолет. За американское золото? — случается!
Дон Гусман. Нет, Цимара, надобно иметь сердце, неустрашимость, знания, чтобы приобрести их.
Цимара. Понимаю, ты имеешь сердце, чтобы их желать, а не имеешь его, чтобы со мной остаться? Прощай! (Уходит.)
Дон Гусман. Постой, жестокая!
Фолет. Оставьте это слово гишпанкам! Говорите американкам: смугленькая, кругленькая, полненькая, плотненькая.
Дон Гусман. Я слышу шум. Это американцы; а я послал большую часть солдат для поисков над ними, и деревня наша без защиты. Поспешу туда. — Фолет! Останься здесь и уговори Сорету, чтобы она согласилась притти с своей сестрой в нашу деревню; там мы можем более успеть.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Фолет (особо.) Если бы мне удалось сманить Сорету, это бы очень здорово было для меня. Такая красавица в Европе не жена, а золотая руда для мужа.
Сорета (особо.) Попробую уговорить его здесь остаться. (Ему.) Фолет! любишь ли ты меня?
Фолет. Я, Соретушка? люблю, горю, киплю...
Сорета. Ну, так останься жить у нас!
Фолет. С вашими дикарями? — я со страха умру.
Сорета. Не бойся; ты легко заслужишь их уважение.
Фолет. Легко? а чем? вы народ непросвещенный, у вас надобно быть в самом деле умным, чтобы почитали умницей, и храбрым, чтобы почитали за храброго; а у меня сроду этой дряни в голове не бывало.
Сорета. Я тебя научу, как землякам моим понравиться. Вставай, рано, ложись поздно, будь прилежен к охоте — вот и все.
Фолет. Спасибо! Этакая глупость мне в ум не приходила! Я гишпанец и люблю сидеть, поджав руки, целый век.
Сорета. Ну так ищи случая сразиться с леопардом или львом.
Фолет. Мне сразиться с леопардом или львом? — у нас поединки запрещены, и это мой любезный закон.
Сорета. Не то окажи свою храбрость на войне.
Фолет. На войне? Ежели неприятель за тысячу верст от меня, то я его доеду; а вблизи у меня охоты нет. Это правило философа Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда.
Сорета. Кажется, гишпанцы не так миролюбивы.
Фолет. И я был очень задорен; но надобно тебе заметить, что я учился в Андалузском университете. Профессор мой был великий философ! «Друг мой», — говорил он мне сиплым голосом: — «будь мудрым! пусть лучше тебя бьют, нежели чтобы ты бил», — и я всегда поступал по его правилам.
Сорета. Как бы ни было, земляки мои будут тебе ради.
Фолет. О! нет, нет, и не думай, чтоб я согласился остаться здесь. — Охота, сражения со львами, поединки с барсами — все это не по зубам. Поедем лучше с нами в Европу, Соретушка!
Сорета. Ты не находишь здесь упражнений: что ж я там буду делать?
Фолет. Пропасть! — ничего!
Сорета. Ничего? Я со скуки умру.
Фолет. Пустое, моя кралечка; надобно на себя напустить только лень или одурь — и ничего не захочется делать.
Сорета. Спасибо за вашу лень и одурь. Мне это совсем не нравится.
Фолет. Всякая земля имеет свой обычай; у нас так это очень не худо. Наши женщины, как голландский сыр: чем более попорчены, тем более их любят. — Побывай ужо в нашей деревне с твоею сестрою, ты увидишь там часть наших обычаев. Если они тебе не понравятся, я останусь с моею смугленькою обезьяночкою.
Сорета. С этим условием, изволь. Я тотчас буду к тебе с сестрою.
Фолет (испугавшись.) А я один останусь?
Сорета. Не бойся; мы тотчас придем.
Фолет. Кто? я боюсь, Соретушка? — Знай, что я век не струшу, когда ваши дикари далеко от меня.
Сорета. Прекрасно. Послушай, Фолет: вы, европейские мужчины, трусливее наших женщин. (Уходит.)
Фолет. Зато наша женщина не струсит десяти ваших мужчин.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Фолет (один.) Мне кажется, что я напрасно снаряжаюсь в Европу. — Между тем как я легко могу здесь обманывать всех, как дураков, там буду сам обманут, как невежда. Подумаем, чтобы сказал об этом мудрый и просвещенный мой Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо. — Лучше обмануть, нежели быть обманутым. (Ария) Что начать теперь такое? Не сберусь с душой своей. Здесь с Соретой жить в покое Иль в Европу ехать с ней? Но чего мне думать боле? Весела ведь жизнь и в поле, А в Европе дорога. За поездку же в награду Земляки мои в досаду Прикуют мне там рога. Вздорить мне на перекоры, Делать брани, драки, ссоры — Переймет Сорета там. А я, вместо чтобы злиться, Должен буду веселиться, И по моде тем хвалиться, Что женою мог подбиться В милость к модным господам. Сверх того, судьи иль воры, На происки денег скоры, То узнав, что я богат, Иль судом или обманом Познакомятся с карманом. С ними жизни быв не рад, Буду беден и рогат. Сверх того, жене наряды — Нет, терпеть сии досады Я не в силах завсегда; Нет, не еду я туда. Однако очень темно становится. Страх и трусость сломили в минуту храбрость мою. Я боюсь, чтобы мне прежде не закипеть на американском вертеле, нежели подружиться с дикарями. Они великие охотники до молоденького жаркого.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Цимара (ударя его по плечу.) Фолет!
Фолет. Ай! — а! это ты, Цимара! Не испугалась ли ты? что до меня касается, то я струсил.
Цимара. Разве не с тобою твое ружье?
Фолет. Со мною; но когда я трушу, то и пушка не поможет.
Цимара. Ты очень небоязлив. Послушай: Сорета звала меня в вашу деревню, и хотя я на Гусмана осердилась, но ни в чем ему отказать не могу.
Фолет. Сокровище, а не женщина! так и не отказывай!
Цимара. Поди же и скажи ему, что мы скоро к вам будем. Теперь нельзя для того, что брат наш следом идет за мною.
Фолет. Следом! — с американцами? пропал я! ах! я бы хотел иметь теперь рысьи ноги. Тут-то бы ты моей храбрости посмотрела! О Гишпания! Гишпания! там, бывало, вмиг стрячка дашь от неприятеля.
Цимара. А ты бегивал?
Фолет. Удавалось! — Надобно знать, что я вспыльчив и сердит, и если я сражусь, тогда пластом положу неприятеля; а потому-то профессор Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо всегда мне говаривал: сердись издали!
Цимара. Но он уже близко!
Фолет. Близко? — вот теперь-то ты увидишь, что когда я рассержусь, тогда рысист, как заяц... (Убегает из всей силы.)
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Цимара (одна.) Мне кажется, что брат мой строго за мной присматривает. Если он узнает, что я люблю гишпанца! — Он их ненавидит, и между тем любит пленницу свою Ельвиру. Я сама не любила гишпанцев; но приближилась к Гусману — сердце мое начало биться сильно, сильно и — я в нем нашла первого своего друга, полюбила его нежно и с ним всю Европу. Как это странно! Один человек может заставить любить целый свет! (Ария) Я любить его век стану, Вечну верность сохраня, С сердцем только страсть к Гусману Вырвать можно из меня; Но иным нельзя заставить Мне любовь к тому оставить, Кем приятен мне сей свет. Без Гусмана все отравы, Без него мне нет забавы, Без него веселья нет. А когда я с ним бываю, Свет тогда позабываю. Он один передо мной Заменяет все собой.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Ацем. Оставь свой страх, нежная Ельвира, ты увидишь, что сердце американца нежнее, чувствительнее, нежели европейца; ты увидишь. — Ты здесь, Цимара? разве не знаешь, что за этою горою гишпанское селение? — (Особо.) Подозрение мое увеличивается!
Цимара. Знаю. Что до этого за нужда?
Ацем. Берегись, если я что замечу!
Ельвира. Гусман! любезный брат! так я навсегда разлучена с тобою?
Цимара (особо.) Она сестра Гусмана! перестань плакать, Ельвира, и будь моею сестрою.
Ацем. Ельвира! я постараюсь, чтоб ты забыла Гишпанию. Если ты не найдешь во мне гибкости и лукавства европейца, то найдешь душу, сердце, желание тебе угодить. (Ария) Не опасайся, быв со мною, Себе беды ты никакой, Я воруженный сей рукою Твой стану защищать покой. Напрасных страхов не имея, Живи здесь, мною ты владея, Тебе подвластен буду я, И вся со мной страна моя!
Ельвира. Верю; сердце мое — твой защитник. Во враге — вижу я моего любовника; в его воле — мои законы.
Сорета (вбегая, шепчет Цимаре.) Они скоро должны быть, а брат мой здесь.
Ацем (особо.) Догадки мои становятся основательнее. (К ним.) Вы шепчете — бойтесь! Американец столь же страшен во гневе, как нежен в любви. — Ельвира! печаль твоя раздирает душу мою.
Ельвира (Ария) Могу ли не терзаться, Не плакать и не рваться, Свободы я лишась И с братом разлучась? Живя в твоей неволе Спокойства сердцу боле Не будет никогда; Я сколь ни сожалею, Но пленницей твоею Останусь навсегда.
Ацем. Время прекратит печаль твою. Может быть, одноземцы твои увидят нашу невинность, справедливость и обоймут тех, которых они терзают; брат твой найдет во мне друга, прижмет его к сердцу.
Сорета (тихо Цамаре.) Пойдем с нею в шалаш; а как скоро брат уйдет, тогда побежим к нашим милым, а ему скажем, что из шалаша не выйдем.
Цимара (тихо.) Хорошо. Какая ты обманщица!
Сорета (тихо.) Я познакомилась с европейцами!
Ацем. Сестрицы! проводите к себе Ельвиру; а я пойду осмотреть, нет ли опасности от гишпанцев (особо), и замечать за вами.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Фолет (входит в ужасном страхе.) Уф! какая скотская темнота! Верно профессор мой Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо посмотрел бы издали. (Оглядываясь.) Всякое дерево кажется мне лешим! И в такую дьявольскую ночь делать надобно любовные свидания! Если бы я был американец, то бы носа из шалаша не высунул. — Скитаться одному между дерев, зверей, американцев и леших! — О! премудрый Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо! правда твоя, что всего лучше любить и сражаться издали. — Но где Гусман? может быть, он здесь, и так же трусит, как и я. — Ась? — кто тут? — беда моя! со всех сторон шум и ужас. — Я думаю, что лешие со всего света собрались сюда. — Истолкут они меня, как в ступе. (Ария) Здесь кто-то есть, — не обманулся, Иль шутит чорт со мною здесь? Беда, коль с чортом я столкнулся; В куски изломан буду весь. Мороз всю кожу подирает, От страха сердце обмирает; Но на месте здесь одном Дай к бутылке приберуся, С ней душою поделюся И запью мой страх вином. (Вынимая бутылку из кармана, пьет.) За здоровье пью Фолета, Здравствуй, милая Сорета, И Цимара, и Гусман, Но, чтоб счет не делать доле, Выпью я не медля боле, Здравие в счастливой доле, Всех четырех света стран. Будь теперь хоть чорт со мною, Сатане я не спущу: И бутылкой сей пустою За прошедший страх отмщу. Чорт, боясь, меня не тронет, Он Фолета не уронит: Но меня к земле сон клонит: Эту тягость не стерплю. (Ощупывает камень и на него ложится.) Оставляю вас, заботы, И под бременем дремоты, Забывая все, я сплю.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Дон Гусман. Я думаю, что они здесь. Фолет! Фолет! никого неслышно!
Ацем. Сестры мои ушли из шалашей. Жестокие европейцы! Вы далеко простираете свои злодейства. Послушаю, не здесь ли они?
Цимара. Я дрожу. Что с нами будет?
Сорета. Не бойся. Ежели Фолет и Гусман здесь, нам хорошо будет.
Ацем (находя Фолета.) Кто это?
Фолет (лежа.) Это я, Соретушка, твой милый Фолет, первый ученик философа Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда.
Ацем (рассердясь.) Кто ты такой?
Фолет. Тьфу! как это глупо! приголубь меня, Соретушка!
Ацем. Постараюсь, не могу ль от него чего узнать. — Ты худое место выбрал спать.
Фолет. Ничего, ничего! Философия, — когда она в росхмель — везде прикорнуть может. Тьфу к чорту! дай мне, Соретушка, ручку поцеловать! (Целуя руку Ацема.) Какая нежная, мяконькая ручонка! не мадридской чета. Там как копченые полотки.
Ацем. Чуть удерживаюсь от бешенства! Сказывай, бездельник, почему ты знаешь Сорету?
Фолет. Какой глупый вопрос! разве ты не Сорета?
Ацем. Нет, бездельник!
Фолет. Ну, так поди же к чорту. Если бы ты была Сорета, я бы тебя сюда попросил.
Ацем. Я ее брат! дорого ты заплатишь!
Фолет. Пустое; я за последние клюнул — ха! ха! ха! как я рад, что у тебя такие прекрасные сестрицы. Поедем в Мадрид. Ты можешь ими там сделать свое счастие.
Ацем. Это сумасшедший человек.
Фолет. Послушай, американская харя! не нападай на мое сумасшествие. За него деньги платят.
Ацем. Я теряю терпение.
Фолет (лезет обнять его.) Ну, так помиримся и поцелуемся, дорогой зять!
Ацем (ударяя его по голове.) Вот приступ к миру. (В сторону.) Он, верно, притворяется.
Фолет. Какая чертовская лапа!
Ацем. Сказывай, где сестра моя? или я тебя на месте убью!
Фолет (вывертываясь из рук.) Чорт тебя возьми! хорошо тебе, что я трус и что философ Дон Цапато, Фердинандо, Педрилло велел мне сердиться издали. — Я б тебя надвое расплющил или бы — ушел. Ты меня надсадил в самое темя. (Уходит из рук.)
Ацем (ища его.) Ты не уйдешь от меня.
Фолет (тихо.) Притаюсь. — Гусман! Сорета!
Дон Гусман (тихо.) Это голос Фолета.
Сорета (тихо.) Они, верно, здесь.
Фолет. Устрашенный тьмой ночною, Я от страха весь дрожу; Но кто здесь еще со мною, И кого я нахожу?
Сорета (особо.) Слышу, кажется, Фолета. (Подходя к нему.) Здесь с тобой твоя Сорета; Но к чему вся трусость эта? Где теперь сестра моя?
Фолет. Ничего не знаю я.
Сорета и Фолет. Знать, она пошла к Гусману — Я искать ее здесь стану.
Ацем. Не спущу сему обману, Я везде тебя достану, Ты получишь праву месть.
Цимара. Я Гусмана примечаю.
Дон Гусман. Я Цимару здесь встречаю.
Ацем. Жизнь твою я окончаю.
Цимара и Гусман. Тише! с нами кто-то есть.
Ацем (ища друг друга). Как досадно, что не видно В темноте его ночной. Европеец сей бесстыдный Был бы вмиг растерзан мной!
Цимара, Сорета, Гусман и Фолет. Как досадно, что не видно Их нам в темноте ночной; Но, оставя их, бесстыдно Нам без них итти домой!
Фолет, Сорета. Подойдите!
Гусман, Цимара. Чего еще вы здесь годите? За нами ходят по следам. Пойдем отсель скорее к нам.
Ацем. Сестры неблагодарны, Ваш голос слышу я! Но сколько вы коварны, Столь месть люта мои!
Ацем. Коль вас догнать успею, И вами овладею, Свирепостью моею В один исторгну час Коварный дух из вас.
Цимара и Сорета. Сей грозный слыша глас, От страха леденею И силы не имею В ужасный столь нам час. Спаси, Гусман, ты нас!
Дон Гусман. Сберись с душой своею. Не дам тебя злодею! Защитою моею Спасу обоих вас. Не оставляйте нас!
Фолет (вместе с прежними). Ужасный слыша глас, От страха леденею И силы не имею! В негодный самый час Поддел сей дьявол нас!
Все, выключая Ацема. Но прокрадемся, коль можно, Меж деревьев сих пройдем, И от мести осторожно Без сражения уйдем.
Ацем. Слышу я, их нет здесь боле. Соберу друзей своих Обагрю их кровью поле, Растерзаю дерзких сих. Они ушли! злодеи! но недолго будут наслаждаться своею изменою! Они, без сомнения, скроются в этой деревне. Поспешим. — Жестокие гишпанцы! вы не довольны тем, что похищаете наше золото; вы хотите лишить нас первого сокровища: невинности и добродетели!
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Сорета. Не страшись, чего бояться? Нет опасности уж нам.
Фолет. Не пустить меня подраться! Так шутить собой не дам.
Сорета. Ты насилу сам убрался.
Фолет. За тобою все я гнался.
Сорета. Ты от страха весь дрожал.
Фолет. Трусость в том твоя причина.
Сорета. Сам ты трусил, дурачина!
Фолет. За тобою я бежал.
Сорета. Бредишь, вздоришь.
Фолет. Нет, не вздорю.
Сорета. Струсил.
Фолет. Врешь; я в этом спорю.
Вместе. Перестань же досаждать! Иль за брань твою в награду, Не такую уж досаду От меня должна ты ждать.
Фолет. Смотри, какая вертушка! Если бы не ты, то я бы всем вашим дикарям распроломал головы.
Сорета. Лжешь! — Разве не ты меня тащил оттуда с такою скоростию, что я не успевала бежать за тобой? — это от храбрости?
Фолет. Конечно! Я боялся тебя оставить, ибо философ Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо именно говорит в аргументе о ретираде: «Когда бежишь, тогда и других тащи». Он слов-па на ветер не молвит.
Сорета. Философы ваши такие же трусы, как и ты. Ты и теперь еще дрожишь.
Фолет. Конечно, дрожу; для того, что сразиться не с кем.
Сорета. Для чего не сразился ты давича с моим братом?
Фолет. По двум причинам: первое, что я не хотел брата твоего на месте приколоть; второе, что я сержусь издали.
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Цимара (садится с Соретою на пол.) Сорета! Фолет! вы здесь уже? если бы не Гусман, то я бы умерла от страха.
Фолет. И Соретушка также, если бы не мое мужество — в ногах.
Сорета. Ты мне его довольно показал.
Фолет. Больше было некогда. Чем богат, тем и рад.
Дон Гусман. Сядьте лучше здесь, мои милые!
Цимара. Сядем.
Сорета. Ну-тко, Фолет, покажи мне, что в Мадриде хорошего?
Фолет. Разве я зрительная трубка? там все хорошо: женщины, дома, а более всего философ Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо. Это кузов мудрости.
Цимара. На что у вас строят такие высокие шалаши? в нашем можно спокойнее жить.
Сорета. Конечно; а особливо на что такие высокие и широкие? ее лучше ли пониже и поуже?
Фолет. Правда, правда, пониже и поуже — это гораздо лучше.
Дон Гусман. Тебе не нравятся, Цимара, эти картины?
Цимара. Нет; на них начерчены люди, деревья, реки. — Это хорошо, но все одно и то же. Напротив, на наших полях я вижу всякий месяц новое, переменное.
Фолет. Всякий месяц новое, переменное? Вот те Америка! Это хоть бы в Европе!
Сорета. Эти писанные люди хороши; но живой всякий милее. С ним лучше тысячу раз.
Фолет. Правда, правда, Соретушка! И Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо то же говаривал. — А я, как ученик его, люблю больше оригиналы, нежели копии.
Сорета. Много у вас рисованных женщин?
Фолет. Полон Мадрид. Редко, редко столкнешься не с рисованною, а то все как будто подщекатуренные рожицы.
Цимара. Ну, Гусман, ты хотел уверить меня, что Европа лучше Америки. Я у вас много вижу мудреного, а мало хорошего.
Фолет. Это от того, что ты не была ученицею у философа Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда. Он бы тебе все показал попросту.
Дон Гусман. Твоя невинность и неопытность не позволяет тебе видеть цену европейских выгод. — Но не довольно ли для тебя, когда ты можешь сделать меня счастливым? (Ария) Там в блаженстве мы с тобою Будем счастливой судьбою Наслаждаться век в любви; И, взаимной страстью тлея, Век напастей не имея, Нежный жар питать и крови. С сердцем я в твое владенье Все отдам мое именье, Будь владычицей моей! Я почту за пышность славы Принимать твои уставы, И мной вечно ты владей. Не будь так жестокосерда, Цимара! Если ты не захочешь разделить счастья и богатства моего со мною, ты предпишешь мне смерть. Поедем — и вечный брак увенчает взаимную нашу привязанность.
Фолет. Соретушка! качнем без дальних обиняков в Мадрид. Я не охотник болтать одно и то же. Ты знаешь, что я тебя люблю столько же, как и ваше золото, и что эту любовь надобно побриллиантить, — то есть жениться.
Сорета. А там что, Фолет?
Фолет. А там — любовь научит, что там.
Сорета. А там — ты меня оставишь.
Фолет. Оставлю! — Я? Сорету! — Гишпанец, ученик Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда оставит жену, когда вся его философия, все его богатство состоит в прелестях его милой Сореты! О нет, нет! ты мое сердце, душа, жизнь, а я не что иное, как твое туловище.
Цимара. Ах, Гусман! говорят, что у вас в обычае оставлять жен.
Дон Гусман. Ты мучишь меня своим подозрением. — Везде есть дурные люди, порочные души, но сердце Гусмана, твоего друга, любовника — нет, оно не знает подлой измены: оно всегда нежно, чувствительно, постоянно.
Сорета. И ты также, Фолет? и любовь твоя будет вечно постоянна, тверда?
Фолет. Ах, Соретушка! и камень от жару трескается, и железо ржавчина съедает.
Дон Гусман. Если ты меня любишь, тогда не захочешь возвратиться к себе. Брат твой, без сомнения, узнал, что вы здесь. Подумайте об опасности. Поедем лучше со мною. Счастливое и блистательное состояние тебя ожидает.
Цимара. Нет, Гусман, я тебя должна оставить.
Дон Гусман. Оставить? — Ты жизнь у меня отнимаешь.
Сорета (Фолету.) Фолет! он умрет.
Фолет. А после воскреснет. У него такая глупая привычка, что умирает не до смерти.
Цимара. Пойдем, сестрица! Скоро начнет рассветать: нам надобно успеть возвратиться.
Дон Гусман (удерживая.) Жестокая Цимара!
Фолет. Кругленькая Сорета!
Дон Гусман. Я умру без тебя.
Фолет. Я лопну, как брандер.
Дон Гусман. Ах! не лишай меня собою Ты навсегда счастливых дней.
Цимара. Нельзя остаться мне с тобою, Хотя к печали то моей.
Фолет. Останься, милая Сорета, Иль от печали я умру.
Сорета. Я б здесь осталась для Фолета. Но как покину я сестру? (Дон Гусман перед Цимарою , а Фолет перед Соретою на коленях.) Над нашей сжальтесь вы судьбою И не лишайте нас покою.
Цимара. Что мне начать, не знаю я. С Гусманом силы нет расстаться.
Сорета. С Фолетом силы нет расстаться. Боюсь у них еще остаться, Душа смущается моя. Пойдем — нет сил — на чем решиться?
Дон Гусман. Возьми в награду, прервав мне муку, С нежным сим сердцем мою ты руку.
Фолет. А ты, Сорета, с душой моей Мною навек одним владей.
Все. Друг другом вечно Страстны сердечно, Станем в забавах мы жизнь проводить. В страсти награда, В жизни отрада, Будет нам то, чтоб друг друга любить. За театром слышен шум.
Дон Гусман. Но что там за смущенье?
Цимара. Что слышу я за шум?
Сорета. Какое возмущенье?
Фолет. Мутится весь мой ум!
Дон Гусман (Фолету). Проведай поскорее.
Фолет. Куда мне лезть в беду!
Сорета. Ах! будь, Фолет, смелее!
Фолет. Я с места не сойду.
Все. Близко шум сюда подходит, В трепет он меня приводит, Скрыться должно нам скорей. Он у самых уж дверей. Дон Гусман, затушая свечу, уводит Цимару и Сорету в другие комнаты, Фолет остается в темноте.
Фолет. Вот пришла беда моя! Ни людей со мной, ни свету В сей опасности здесь нету. Знать, на смерть оставлен я. Сжалься, рок, ты над Фолетом, Шум ужасный утиши И не дай, чтоб в страхе этом Я лишился здесь души!
ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
Ацем. Вяжите всех, берите. — Злодеи! возвратите Вы мне сестер моих.
Фолет. От страха цепенею, Глаза открыть не смею, Взглянуть боюсь на них.
Ацем. Искать везде их стану. (Американцам про Фолета.) Смотрите вы за ним! (Уходит)
Фолет. Как встретятся Гусману, Достанемся мы им.
Сорета (выбегая). Мученье сердечно Терплю я и страх. Что вижу? — Конечно, Наш брат в сих местах. Фолет мой в неволе.
Фолет. Погиб твой Фолет!
Оба. Спастися уж боле Надежды нам нет!
ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ
Цимара. Ах, Гусман! меня пронзает То, что я одна виной Сей напасти над тобой.
Дон Гусман. Грудь мою лишь то терзает, Что, наруша твой покой, Я беды тебе виной.
Вместе. Должен ли мой дух был страстной От любви ждать сей беды?
Все четверо. Нашея любви несчастной Вот плачевные плоды!
Ацем (входя). Сестры неблагодарные! И вы, льстецы коварные, Вы, гнусные сердца, Страшитесь вам пристойного И ваших дел достойного, Позорного конца. (К американцам.) Ведите их немедленно, Куда вам мною велено, И стерегите их, Доколь не вырву дух из них.
Дон Гусман. Сжалься над своей сестрою!
Цимара и Сорета. Ах, над ним, не надо мною Жалость ты свою яви!
Фолет. И над ней и надо мною Жалость ты свою яви!
Дон Гусман. Ах над ней, не надо мною Жалость ты свою яви!
Ацем (сестрам). Ваш поступок я омою Дерзновенных сих в крови.
Цимара и Сорета. Но прошу тебя напрасно.
Ацем. Не являйтесь предо мной.
Фолет и Гусман. Отмени сей гнев ужасной.
Ацем. Нет пощады никакой.
Цимара и Сорета. Ты не брат, мучитель мой.
Дон Гусман, Фолет. Он не брат, мучитель твой.
Дон Гусман, Фолет, Цимара, Сорета. Нет надежды нам к спасенью, Нет конца сему гоненью, Долго ль будет нам страдать? Иль, по гроб снося мученье, В сей печали и в смущеньи Нам отрады не видать?
Ацем. Нет надежды вам к спасенью, Должно вам всем пострадать, Лютое снося мученье, Приготовьтесь умирать.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Ельвира (одна.) Ацем собрал все силы свои, чтобы сделать нападение на ту деревню, в которой мой брат. Чем кончится это сражение? — И Гусман и Ацем мне милы. Кому пожелать победы? — К жизни обоих привязана моя жизнь; с потерею одного все благо мое потеряно. (Ария) Вижу поле я сраженья, Вижу я оружий блеск; Слышу шум и пораженья И оружий страшный треск. Там Ацем и брат любезный Мне готовят жребий слезный. Друг на друга устремясь, В злобе лютой съединясь. Бед кому я пожелаю? Тот мне мил, другим пылаю, Жизнь мою делят они. Кто ни будет победитель, Будет лютый мой гонитель. И мне даст плачевны дни! Кто идет с этих гор? Страх мой умножается. — Ацем и брат мой! — Ах! кто из двух, сделавшись убийцею, повергнет меня во гроб с собою?
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Хор женщин. Наши права защитивши И врагам их злость отмстивши, К нам придите взять покой.
Хор мужчин. Солнце! зря врагов гоненье И невинность наших прав, Наше ты прими моленье, Их надмение поправ!
Ацем (сестрам.) Подите отсюда. Ваше преступление будет жестоко наказано. Следовать за теми, которые, презирая нашу невинность, не смеют сразиться с нами, но ищут развратить подлостью! — ищут потрясти вместе с нами и вашу добродетель! — Ельвира! я тебя поручаю им.
Ельвира (особо.) Ах! я вижу, что мой нежный брат погиб. Я трепещу узнать об нем — и хочу наведаться обо всем от Сореты и Цимары.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Ацем (к воинам.) Друзья! победа увенчала наше мужество. Подите и успокойтесь. (Часть американцев уходит.) Подведите ко мне пленников.
Американцы раздвигаются на обе стороны и оставляют обезоруженных Гусмана и Фолета.
Фолет. Все кости во мне, как в мешке, трясутся. О премудрый Дон Цапато, Фердинандо, Педрилло! Можешь ли ты видеть без трепета драгоценную отрасль философии в таком дьявольском страхе?
Дон Гусман. Фолет! трусость твоя увеличивает торжество врага нашего. Укрепись!
Фолет. Думаете ли вы, что и на горячей сковороде можно быть равнодушным? — Мне, кажется, что со всех сторон ребры мои шинкуют.
Ацем. Подлый человек! Ты умел делать зло с бодростью и при малейшем наказании дрожишь от робости!
Фолет (с принужденною смелостию.) Я — робею? — врешь ты, американский кот! Я дрожу для того, что у меня — лихорадка.
Дон Гусман. Чудовище! изобретай все возможные мучения. Тому, кто разлучен с Цимарою, смерть не страшна. Я трепещу жизни.
Фолет. О бесценная Гишпания! о чудный философ Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо! зачем меня чорт в Америку занес?
Ацем (американцам.) Приготовьте костры; и мы тотчас предадим торжественно огню этих преступников.
Фолет. Огню? — Вот те шутка. — Скажи мне, не дурак ли ты? — Можно ли жарить христиан и в том числе философа, как поросят? есть ли в тебе хоть на грош ума и мудрости? — есть ли в тебе хоть крошечка человечества?
Ацем. Гипшанец говорит о человечестве! — Не употребляй во зло того священного имени, которое вы покрыли ужасом. — Какое вы имеете право гнать нас, нашу невинность, нравы? — Право жестокости и бесчеловечия! — Американец добр, человеколюбив; но с гипшанцами — с чудовищами — самая благость делается фурией. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Дон Гусман. Итак, я лишусь тебя, нежная Цимара!
Фолет. Итак, я буду изжарен, кругленькая Соретушка, и земляки твои все то сожрут, что во мне есть хорошего и сочного? Чтобы дьявол их побрал с американским вкусом! Прости, мой дорогой Мадрид! Простите, все трактиры, где и пивал до храбрости и беспамятства! — Прости, милая философия, которая научила меня трусить вблизи и горячиться издали! — прости и ты, велемудрый Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо — алмаз философии! — Я чуть на ногах стою.
Дон Гусман. Ты еще более мучишь меня своею трусостию. К чему все твои восклицания? Они нам не помогут.
Фолет. Да что ж мне делать с такими скотами, которые не учили ни риторики, ни философии? — Чем можно растрогать тех, которые не умеют рассуждать ни obiective, ни subiective и которые в глаза не видывали Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда?
Дон Гусман. Чорт возьми твоего Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда!
Фолет. Не бранитесь, сударь! Нам очень худо, что его с нами нет. Он бы никогда не впал в заблуждение быть изжаренным. Если бы он не мог уговорить своим сиплым и величественным голосом всю эту американскую дрянь, по крайней мере он бы дал тягу с великим красноречием.
Дон Гусман. Да кончи это бога ради!
Фолет. Погодите немного: как скоро нас сожгут, тогда я вам ни слова не скажу более.
Дон Гусман. Нет ли с тобою ножа?
Фолет. Да что вам в нем? — Всю Америку перочинным ножичком не перережешь. Американцы не гусиные перья.
Дон Гусман. По крайней мере себя можем зарезать.
Фолет. Себя? — Разве я воробей или голубь? — Покорно благодарствую! Философия говорит, что я мысленное животное, одаренное разумом, и, следственно, могу других резать, когда не струшу.
Дон Гусман. Низкий трус!
Фолет. Могу сказать, что и вы не самый отчаянный герой, когда прибираетесь к ножичку.
Дон Гусман. Перестанешь ли ты меня терзать?
Фолет. Ни слова более! — Мне надобно еще покаяться прежде, нежели меня положат на сковороду. (Томным голосом.) Во имя философии и первого ее основателя в Андалузии Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда каюсь и клянусь всеми силлогизмами и софизмами, что я был великий плут. Иного обокрал при солнечном сиянии, иного ободрал ночною порою, иного поддел наверную, призывая всегда в помощь философию и мудреца Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда. Кого развел, кого сосватал — лгал, пил, плутовал, мошенничал. Простите меня! а я прощаю тех, которые со мною то же делали.
Дон Гусман. Можно ли выслушать терпеливо все, чем он меня мучит?
Фолет. Простите и вы меня! Кошелек ваш может быть самым лучшим переводчиком. Добродетели мои ему очень известны. — Я вам также прощаю, что за вас меня изжарят.
Дон Гусман. Кончи это! (Американцам.) Друзья мои! Вы можете быть нашими спасителями. Возьмите этот кошелек и отпустите нас.
Фолет. Да, да, возьмите! Это очень здорово. С деньгами никогда желудок не болит.
Дон Гусман. Видить ли, Фолет? И последнее наше средство ни к чему не служит.
Фолет. Очень вижу, что они глупы, как лошади. В Мадриде можно бы было уйти за это из-под виселицы.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Ацем. Бросьте их в костер.
Фолет. Ай! у меня уже рука отгорела!
Хор. Солнце! сих врагов природы Мы тебе приносим в честь, Нашей дни продли свободы И пошли им праву месть.
Ацем. Должно, чтоб ты с светом разлучился.
Дон Гусман. Без Цимары он не мил.
Фолет. Ах, на то ли я родился, Вырос и потом влюбился. Чтобы здесь изжарен был?
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Ельвира. Что за шум печаль мне множит? (Видя костер.) Вид ужасный дух тревожит.
Фолет. Я от страха уж горю.
Ельвира. Но, несчастная, что зрю? (Бросаясь к Гусману.) Брат драгой!
Дон Гусман. Сестра любезна!
Ацем. Он ей брат?
Фолет. Минута слезна.
Дон Гусман. Умереть здесь должен я.
Ельвира (Ацему). Нет, в тебе вся жизнь моя! Ах! яви к нам сожаленье.
Фолет. Милость к нам яви свою.
Все (кроме Ацема). Сжалься на мое мученье И спаси ты жизнь мою; Иль, продля ожесточенье, Ты увидишь смерть мою!
Ацем. Я, твое ко мне прошенье Ставя мне за повеленье, Чтя любезную мою, Жизнь обоим им даю. (Американцам.) Прочь отселе вы подите, В жертву солнцу их не жгите, Мне слова твои священны, Будь спокойна навсегда.
Ельвира и Фолет. Дух и сердце восхищенны, Что прошла сия беда.
Дон Гусман. Дух и сердце возмущенны Их согласьем навсегда.
Хор. Нам слова твои священны! Мы покорны им всегда.
Ацем (Ельвире.) Ельвира! прелести твои удерживают меч моего правосудия. Я согласен забыть поступок твоего брата и Фолета.
Фолет. Меня будто со сковороды сняли. Правда твоя, великий Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо, что я не буду изжарен! Разве со временем повесят!
Ацем (Ельвире.) Но прощаю с тем, чтобы они заменили нашу потерю собою, оставшись здесь; и чтобы ты согласилась быть моею. Оставь нас. Я поговорю с ними.
Дон Гусман (особо). Недостойная сестра!
Фолет (особо). Что-то эта харя скажет!
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Ацем (Гусману.) Ты должен избрать одно из двух: или отдать мне сестру свою и быть моим другом, или умереть.
Фолет (особо.) Опять умереть?
Дон Гусман. Как! я соглашусь, чтоб моя сестра была твоею женою, чтобы она здесь осталась?
Фолет (ему.) Что вы это вздумали? я рад оставить здесь мать, жену, сестру, философию и даже все — лишь бы только самому лыжи навострить.
Дон Гусман. Молчи, бездельник! Горесть и досада отнимают у меня способности говорить.
Фолет. Я буду вашим переводчиком. Помоги мне, Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо! (Ацему.) Скажи мне, господин Ацем — да с тем, чтобы сердиться издали, — можно ли здесь просвещенной женщине остаться? Она умрет от скуки. У вас нет ни карет, ни модных лавок, ни чепчиков, ни тюрбанов; а ты сам видишь, что это великая потеря для философии.
Ацем. У нас есть то, что делает человека счастливым: сердце, добродетель, спокойствие.
Фолет. Ты прав, господин неуч! (Дону Гусману.) Бросьте ему свою сестрицу, это небольшая дань, и оставайтесь здесь сами.
Дон Гусман. Молчи! — Ацем! будь мне другом. Оставь Америку и поедем со мною в Европу. Я имею покровителей, я там силен.
Ацем. Гусман! силен ли я, ты можешь спросить у тех, которые пали от руки моей.
Дон Гусман. Если ты любишь храбрость, то у нас будешь иметь более случаю блеснуть ею. Там ты научишься истинному мужеству.
Фолет. А я научу тебя играть на гитаре и плясать в присядку. Это очень не худо. Иногда можешь тряхнуть перед ротою. — Постой-ко, я тебе дам первый урок. (Ацем его не допускает.) А! не хочешь! ну, так я тебе предложу науки.
Ацем. А что это такое науки?
Фолет. Экий невежда! Науки — это прекрасная вещь, а особливо если учишься у Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда. Слушай: науки начинаются с ученья. Их можно назвать ключом или большой дорогой к познаниям: они ослепляют разум, открывают темноты, показывают блеск, когда темно, и темноту, когда светло, — они, словом, за одного битого дают двух небитых. — Понял ли? Уж подлинно науки!
Ацем. И что потом?
Фолет. Потом бросил книги, да взял карты — и ступай на все четыре стороны.
Дон Гусман. Ты своим болтанием все испортишь!
Ацем. Послушай, Гусман! мы без наук счастливы, а вы страдаете с познаниями. Первая наука быть добрым и быть счастливым — она в наших сердцах.
Дон Гусман. Ты можешь быть у нас значащим человеком.
Фолет. Вот так — как я. Передо мною все снимали шляпы издали, — а особливо, когда просят, чтоб я долг заплатил. Это не шутка!
Ацем. Мне никто не кланяется и никто не желает зла. Верно, у вас в Мадриде это редко, — но кончим. Готовьтесь или быть сожжены, или исполнить мое предложение.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Дон Гусман. Безумный болтун! я от твоих глупостей могу быть несчастлив; но обожди, я тебе за это заплачу.
Фолет (гордо.) Пожалуйте, не горячитесь, господин Дон Гусман, мы не в Мадриде. Оставьте свою знатность: она вам здесь может послужить к тому только, что вас прежде изжарят, нежели меня; но также на простом, а не на параванском масле.
Дон Гусман. Как, негодница!
Фолет. Так же, простешенько. — Что ты расхорохорился? Мы у дикарей, а не на парадном месте. Погодите. — Ваше могущество так же закипит, как и моя философия. А, впрочем, я твой слуга покорный. Ступай себе в Гишпанию, кланяйся от меня велемудрому Дону Цапате, Педрилле, Фердинанду, и поучись у него сердиться издали. — А я здесь остаюсь с моею кругленькою Соретушкою. Цимары ты отсюда не выманишь. — Если ты жалуешь Ацема, возьми его с собой. — Может быть, он тебя посадит где-нибудь на вертел или изгрызет от скуки.
Дон Гусман (сердито.) Бездельник! смеешь ли? (Особо.) Но надобно притвориться, или он все испортит. (К нему.) Послушай, Фолет! я шутил; неужели ты подумал? — Ты знаешь, что я тебя люблю.
Фолет (дразня.) Послушай, Фолет, я шутил, — ты знаешь, что я тебя люблю — кланяюсь за твою любовь. Она самая сентиментальная: на конюшню да в палки. Экая любовь выехала! Я знаю все твои силлогизмы: первая посылка — пятьдесят палок; вторая — прибавь ему! ломай руки и ноги — вот те заключение. Спасибо за эдакую логику! Тут всякая философия втупик станет.
Дон Гусман (лаская.) Перестань, дорогой Фолет!
Фолет. Эк умильно, как река льется! послушай только, так он запустит жильца в бок. — Слушай, ласковый господчик! ни вся философия, ни самый Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо не могут уговорить меня своими ласками: я окрысился и начинаю сердиться — вблизи.
Дон Гусман (схватя его.) Так знай же, бездельник, что я!..
Фолет. Государи, караул! грабят, давят, режут!
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Сорета (вбегает и разымает иx.) Это что за крик? — Гусман, Фолет! — как вам не стыдно! прямые вы гишпанцы! ежели нельзя других бить, так вы сами деретесь.
Фолет (вырываясь.) Пусти меня! — Я рассердился, как американец. Во мне теперь столько огня, что я всякого проглочу.
Сорета. Да полно, прожора!
Фолет. Он расхвастался своею знатностью! спроси-ка у Дона Цапата, Фердинанда, Педрилла — он в отрасли благородства его сомневается и доказывает аргументально, что дерево его фамилии еще в шестом столетии повихнулось. — Я сам знатнее его: разверни-ка мифологию, прочитай главу о Юпитере, ты увидишь, что коза, или старушка Амалтея питала его молоком своим; — а Амалтея была по мужескому колену правнучатная сестра моей прабабушке.
Сорета. Перестанешь ли ты?
Фолет. Не могу. Я с сердцов раздуваюсь, как индейский петух! (Ария) Пред гишпанцем так гордиться? Так Фолета презирать? Желчь во мне кипит, стремится, Этна хочет дух занять. Я горю — дрожу — немею, То вспыхну, то леденею. Грудь раздулася моя, — И от гнева тресну я. (Гусману.) Поезжай в Мадрид скорее, Сядь в повозку и лети Самой молнии быстрее. Ваш слуга! — Гусман! — прости! — Колокольчик завывает — динь, динь, динь, Ваша гордость замирает — ой, ой, Вижу тучи, гром гремит, И герой — как лист дрожит, Что ж! не то? — останься с нами, Весело, приятно здесь. Ацем изгрызет зубами И тебя и горду спесь. Иль дубинкою попарит, Иль от скуки хоть изжарит — Огонек чуть-чуть шипит — шу, шу, шу, Как пчела, Гусман жужжит — жу, жу. Как на вертеле быть мило! Гордость закипит тотчас! Мне в Мадриде жить постыло, Жить несносно мне у вас. Здесь один Сореты вид Мне Европу заменит!
Сорета. Полно, Фолет; что ты ни есть, но ты мне мил, любезен. Перестань ссориться. Пойдем к нам в шалаш, мы уже с братом помирились. Он хочет знать с нетерпением, на чем вы решились. Как скоро ты остаешься здесь, то в минуту женишься на мне, и я тебе дам самый, самый крепкий поцелуй.
Фолет. Поцелуй? — прощай, мать Гишпания, со всею своею прелестию! (К Дону Гусману важным голосом.) А тебе советую именем философии попросить Ацема приказать поджарить себя. Это очень здорово для очищения сырости в корпусе. (Убегает с Соретой.)
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Дон Гусман (один.) Бешенство раздирает сердце мое. Насмешки этого бездельника поразили меня. По несчастию, я в таком положении, что не могу наказать его. Что за шум? — без сомнения, хотят ускорить минуту смерти моей.
ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
Фердинанд. Простите, что ваши подчиненные не могли вчера подать вам помощи. Повинуясь вашему повелению, мы преследовали за горами неприятеля. Между тем жестокость американцев устремилась с остервенением на селение, в котором ничто вас не могло защитить; но вы торжествуете. Храбрость наших войск спасает своего любимого предводителя. Американцы побеждены, и пленные в оковах тотчас предстанут перед вами.
Дон Гусман. Храбрый Фердинанд! друзья мои! ваша ревность, ваше мужество достойны имени гишпанца.
Цимара (вбегая.) Гусман! Гусман! братец согласен на нашу свадьбу.
Дон Гусман. Как я счастлив!
Цимара. Взор твой рай мой составляет, Жизнь дает душе моей: Сердце сохнет и пылает Лишь улыбкою твоей.
Дон Гусман. Вздох Цимары — мне вселенна; Без нее — пустыня свет. Сердце, мысль, душа плененна, Взором лишь твоим живет.
Цимара. Я смущаюсь.
Дон Гусман. Я сгораю.
Цимара. Дух слабеет.
Дон Гусман. Умираю.
Вместе. Взор твой рай мой составляет... и проч.
Оба. Дни счастливые, теките, Как спокойный ручеек. Сердце с сердцем съедините, Как с листочком стебелек.
Цимара. Ты мне будешь?
Дон Гусман. Век подвластен.
Цимара. Вечно верен?
Дон Гусман. Предан, страстен.
Оба. Дни счастливые, теките... и проч.
ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ
Ацем. Счастие переменяет жребий человеческий. Кто побеждал вчера, тот падает сегодни с колесницы побежденным. Случай правит всем: дает и похищает — но сердце и в оковах может быть величественно. Я пленен с моими друзьями и согражданами и готов перенесть смерть с мужеством и терпением. Что может сделать невинность и справедливость, когда сила и жестокость преследуют их? — Возноси меч свой — мы обоймем его. Для американца лучше не быть, нежели жить для того, чтобы целовать ваши оковы и пресмыкаться.
Дон Гусман. Выслушай, Ацем! Я был твоим пленником — и смерть моя была неизбежна. Я не искал ее, но не был низким просить у тебя жизни. Ты мне хотел мстить как американец, но я как гишпанец — прощаю тебе. Снимите с них оковы!
Ацем. Как! Гишпанец уважает человечество? — Гишпанец человеколюбив? —
Дон Гусман. Он побеждает — и прощает; он благотворит — и молчит.
Ацем. Ты поражаешь меня! — Твое человеколюбие умягчило каменное сердце. Твои чувствования победили того, кто клялся быть вечным неприятелем Европы. — На чем решиться? любовь к отечеству и к Ельвире разделяют меня!
Цимара. Братец!
Ельвира. Ацем!
Ацем. Гусман! великодушие побеждает более, нежели все огнедышащие орудия. Я согласен — я еду с тобою; но верь, что Ацем горд одинаково и в счастье и в несчастье. — Не подумай, что выгоды европейские ослепляют меня, нет, — Ельвира и твое великодушие.
Ельвира. Чем могу наградить тебя, мой милый Ацем?
Ацем. Тем сердцем, которое мне принадлежало по моим чувствам.
Ельвира (с нежностью.) А разве я его имею? — оно давно слилось с твоим.
Цимара. Братец едет, и я еду. Мне везде там Америка, где мой милый Гусман. (Ария) Небо кажется мне ясно, Где бываешь ты со мной. Все там мило и прекрасно, Где Гусман мой дорогой. Рада я, что буду вечно Провождать с тобою дни И, любя тебя сердечно, Радости вкушать одни.
ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ
Цимара (Сорете.) Сестрица! сестрица, мы в Европу едем!
Фолет. Право! добрый путь! Прошу от меня поклониться этой доброй старушке Европе; я ее с тех пор знаю, как она на теленочке Юпитере прокатывалась по морю.
Дон Гусман. Послушай, Сорета, оставь этого негодницу. Я тебе сыщу в Мадриде человека, тебя достойного.
Фолет. Умнешенько сказано! а я разве пешка? одна моя философия чего стоит!
Дон Гусман. Она стоит палок!
Фолет. По давишней посылке. Так! я уже сказал, что ваша логика всегда на спине кончится.
Сорета. Что это? у меня отнимать Фолета? я без него отсюда никуда не еду!
Цимара. А я с сестрой ни за что не расстанусь.
Фолет. Ступайте в ваши великолепные палаты; оставьте нам шалаш. Философия и любовь могут быть и в нем счастливы.
Дон Гусман. Мы тебе оставляем всю Америку.
Фолет. Всю Америку? — подавай ее сюда. Я выпишу тотчас Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда — карты и кости — и осную лучшую академию.
Дон Гусман. Цимара! Ты не знаешь, что сестра твоя будет несчастлива этим супружеством.
Сорета (смеясь.) Я буду несчастлива с Фолетом? — О! я его лучше знаю, нежели ты.
Фолет. О мой возлюбленный стряпчий! жаль только, что не училась юриспруденции; а то хоть какие законы своим черным глазком опрокинешь.
Ельвира. Братец! ты любишь меня и не откажешься сделать счастие Фолета.
Цимара и Сорета. И для нас!
Дон Гусман. Для вас только; а иначе этот бездельник стоил быть наказан. (Фолету.) Я тебе даю место в моем полку.
Фолет (с радостью.) О! я вам очень благодарен! Тотчас латы, панцырь, шишак и всю рыцарскую сбрую — и в ту же минуту — в отставку. Ретивое сердце мое всегда на покой просится. Там-то я примусь за философию, за Сорету, за Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда! Виват, Гишпания и вся ученая челядь! Поедем в Мадрид!
Дон Гусман. Но для чего здесь медлить боле? Оставим мы сии места.
Цимара. Когда не будешь здесь ты боле, Мне вся Америка пуста.
Оба. Взаимной страстию пылая, Утехи будут в том для нас, Чтоб счастья ложны оставляя, Друг друга видеть всякий час.
Ацем. Хотя Гишпания развратна, Тобою мне она приятна.
Ельвира. С тобою там, драгой Ацем, В любви мы счастие найдем.
Оба. И, не страшась уже разлуки, С тобой в веселье и без скуки В забавах век мы проведем.
Фолет. Мне будет лишь одно безделье Тебе забавы покупать.
Сорета. Ты мне некуплено веселье Собою можешь подавать, Иных не стану я желать.
Все. Зря в любви себе награды, Боле бедствий не страшусь, Грусть забыв и все досады, Я веселью предаюсь.
Дон Гусман. Я счастлив моей судьбою.
Цимара. Я счастлива, быв с тобою.
Ацем. Ты дороже мне всего.
Ельвира. Ты милей мне всего света.
Сорета. День дает мне сей Фолета.
Фолет. Ты верх счастья моего.
Все. Жар храня любови верной, Станем счастье мы вкушать, И во радости безмерной Дни веселы провождать.
Примечания
- ↑ фр. Sur le Parnasse ainsi que dans la chaire, C’est peu d’instruire, il doit instruire et plaire — В искусстве так же, как и на кафедре, следует не только поучать, но поучать и нравиться.