Американский искатель кладов (По; Библиотека для чтения)
| Американский искатель кладов |
| Оригинал: англ. The Gold-Bug, 1843. — Источник: Библиотека для чтения. 1848. Т. 89. Отд. VII. С.186-208. |
- Википроекты
АМЕРИКАНСКИЙ ИСКАТЕЛЬ КЛАДОВ. Господин Вельсберг, в своем русском переводе «Истории морских разбойников» с неизвестного языка и неизвестного автора, упоминает между последними флибустьерами о знаменитом Кидде, предводителе сильного флота этих американских Запорожцев. Кстати мы можем пополнить сведения господина Вельсберга по запискам одного английского натуралиста, недавно воротившегося из Америки, и рассказать, куда девались богатства, награбленные Киддом в Панаме и Вера-Крусе.
Несколько лет тому назад, — говорит путешественник, — я был в дружбе с господином Вильямом Леграндом, потомком старинной гугенотской фамилии, которая долгою цепью несчастий была доведена до крайней нищеты. Чтобы избежать унижений, которым подвергала его бедность, друг мой оставил Новый Орлеан, где жили его предки, и удалился на остров Сёлливан, что́ близ Чарлзтона, в Южной Каролине.
Этот остров очень замечателен. Он имеет около трех миль длины, а ширина нигде не превосходит полу мили. Почва почти вся состоит из морского песку. От материка остров отделяется узким проливом, который роется в смешанной массе камышу и грязи, любимом убежище болотных курочек. Растительность, как и должно быть на такой почве, очень тоща и бедна; почти нет ни одного порядочного дерева. Близ западной оконечности, где стоить крепость Мультри и несколько жалких домишек, летние убежища чарлзтонских жителей, бегающих от пыли и лихорадок, встречается, правда, тернистая пальма, но кроме этого одного клочка, на всем пространстве нет ничего кроме кустарника пахучего мирта. Растение это достигает иногда пятнадцати и даже двадцати футов вышины, и благоухания его, в буквальном смысле слова, обременяют воздух.
В этой чаще, неподалеку от восточной оконечности острова, Легранд выстроил себе маленькую хижину, и тут случай свел нас. Мы скоро подружились, потому что в склонностях наших было много сходного, и многое в характере пустынника возбуждало мое участие и заслуживало уважения. Он был хорошо образован и одарен могучим умом, но нрав помрачался некоторым оттенком мизантропии; он был попеременно то восторжен, то хандрил. Книг у него было много, но он редко употреблял их. Охота и рыбная ловля служили ему главными развлечениями. Любил он также бродить по берегу и в чаще кустарников, отыскивая раковины и насекомых. Его коллекция насекомых могла возбудить зависть какого-нибудь Сваммердама. На таких прогулках его обыкновенно сопровождал старый негр Джюпитер, отпущенный на волю еще до разоренья родителей Легранда. Никто и ничто, однако ж, не могло заставить старого Джюпитера отказаться от права служить своему молодому масса Вилю и следовать за ним по пятам. Вильям даже угрозами и бранью не мог прогнать его. Очень вероятно, что родные Легранда, считая его несколько помешанным, поддержали упорство старого негра и были рады, что могли приставить к молодому человеку такого верного сторожа.
Под широтою острова Сёлливана зима почти никогда не бывает сурова, и осенью редко случается разводить огонь. Однако ж около половины октября 18…. выдался день очень холодный. Перед самым закатом солнца я проходил через миртовую рощу, к хижине моего друга, с которым не видался уже несколько недель, потому что жил в Чарлзтоне, на расстоянии девяти миль от острова, а средства к сообщению тогда были еще очень плохие. Пришедши к хижине, я, по обыкновенно, постучался; не получив ответу, отыскал ключ на известном месте, отпер и вошел. В камине пылал огонь. Это была очень приятная неожиданность. Я снял верхнее платье, придвинул кресло к огню и стал терпеливо ждать возвращения хозяев.
К ночи они явились и приняли меня по-дружески. Джюпитер, с улыбкою во все лицо, принялся готовить к ужину болотных курочек; Легранд был в припадке восторженности. Он нашел дотоле неизвестный новый вид двустворчатой раковины и, сверх того, с помощью Джюпитера, поймал жука, которого также относил к неизвестным и насчет которого, однако ж, желал еще узнать мое мнение, на другой день.
— Отчего ж не теперь? — спросил я, потирая руки у огня и в душе вовсе не желая заниматься жуками.
— Да, если б я знал, что вы здесь! — возразил Легранд: — но как же было предвидеть это! Мы так давно не видались. Дорогой я встретил поручика Г***, из крепости, и сделал глупость, одолжил ему жука до завтра. Но вы у меня ночуете; я до зари пошлю Джюпитера, и он принесет жука. Это чудеснейшее насекомое в мире…. с большой орех величиною, удивительно золотистого цвету и с тремя черными пятнами, — двумя круглыми на одном конце и одним продолговатым на другом. Вы никогда не видывали блеску более металлического. Жаль, что до завтра не увидите. Но, в ожидании, я могу дать вам некоторое понятие о его виде.
Говоря это, Легранд сел к столику, на котором стояла чернилица с пером, но не было бумаги. Он безуспешно искал ее в ящике, наконец, обшарив себя, нашел клочок в жилетном кармане и бегло начертил пером очерк.
Я по-прежнему сидел у огня. Когда Легранд подал мне рисунок, за дверью послышалось скребетанье; Джюпитер отворил; вбежала большая ньюфаундлендская собака, которая бросилась прямо на меня и осыпала ласками. Мы жили в больших ладах. Когда приветствия кончились, я взглянул на довольно засаленную бумагу и немало удивился рисунку Легранда.
— Да! — сказал я, — посмотрев несколько времени на рисунок: это, в самом деле, странный жук. Я никогда не видывал подобного. Это очень похоже на человеческий череп.
— Человеческий череп! — вскричал Легранд: — о!… впрочем, это, может быть, так только кажется на бумаге. Верхние черные точки похожи на глаза, а нижняя — на рот.
— Может быть, — отвечал я: — но всё-таки, если судить по этому рисунку, вы плохой художник, Легранд. Чтобы узнать вашего жука, придется подождать до завтра.
— Не знаю, — сказал Легранд, несколько затронутый: — я рисую, кажется, довольно порядочно.
— Но, в таком случае, вы, верно, шутите. Это порядочный, даже очень хороший череп, если угодно, но что́ до жука…. я таких не видывал. Вы, вероятно, назовете его scarabæus caput hominis. Название будет приличное. Но где же конечности?
— Как где конечности! — вскричал Вильям: — я нарисовал их очень ясно.
— Может быть, только я не вижу.
И я подал ему рисунок, на котором действительно не было следа ног или усов и который гораздо больше походил на грубо начерченную мертвую голову, чем на насекомое.
Легранд раздражительно схватил и готов был скомкать и бросить бумагу в огонь, но мельком взглянул на нее и остановился; в лице у него мгновенно вспыхнула яркая краска, и вслед за тем он побледнел. С минуту он еще продолжал внимательно рассматривать рисунок, потом встал, взял со стола свечу, уселся в другом углу комнаты, на сундуке, и снова принялся рассматривать бумагу с обеих сторон. Он ничего не говорил, и поведение его удивило меня, но я не хотел делать замечаний, чтобы не раздражать из-за пустяков. Наконец он бережно уложил бумагу в бумажник и запер в стол на ключ. В продолжение вечера он все более и более погружался в думу, из которой ни какими шутками нельзя было вывесть его. Я сначала предполагал ночевать, как случалось довольно часто, но, видя хозяина в негостеприимном расположении духа, решился лучше отправиться домой. Вильям не удерживал, однако ж, на прощанье, пожал руку крепче обыкновенного.
Прошел месяц, в продолжение которого я не имел ни каких известий о Легранде. Наконец неожиданно явился его старый негр, Джюпитер, с таким печальным лицом, что я испугался за моего друга.
— Что нового, Джюпитер? — спросил я: — что́ делает твой господин?
— Не как! совсем не как следовает, масса.
— Нездоров? Что же с ним? На что́ он жалуется?
— Он никогда ничего не сказат; и больна, ничего не сказат.
— Он очень болен? Лежит? Что же ты не сказал тот час?
— Не! он не можно спокойно быть; мне мучит; мне камен на сердце от масса Виль.
— Я желал бы понять, что́ ты говоришь, Джюпитер. Твой господин болен, но чем же?
Из объяснений негра я не без труда узнал, что масса Виль, хотя не болен, однако ж, на здорового не похож, волнуется, пожимает плечами, все чертит цифры и бредит золотом, даже во сне. По мнению Джюпитера все это произошло, оттого что массу Виля укусил золотой жук, которого они нашли перед последним свиданьем со мною. Однажды он, даже к великому ужасу старого слуги, тайком скрылся и пропадал целый день, неизвестно где. Считая его совершенно сумасшедшим, дядька Джюпитер приготовил уже палку, чтоб побить масса Виля за такую шалость, однако ж, духу не стало, когда масса Виль поздно ночью воротился.
— С чем же ты пришел? спросил я потом: — мистр Виль приказал сказать что-нибудь?
— Не! вот масса Виль записка послат.
И негр подал мне записку такого содержания:
«Любезный друг, что вас так долго не видно? Надеюсь, вы не сердитесь на глупую грубость, в которой я, может быть, провинился перед вами. С-тех-пор как вы были у меня в последний раз, я в большой тревоге. Я имею нечто сообщить вам, но не знаю, как сказать и сказать ли. Мне несколько дней уже не совсем здоровится, и бедняга Джюпитер утомляет мое терпение своими благонамеренными попечениями. Недавно он вздумал было лечить меня палкой за то, что я без него пошел гулять. К коллекции моей я ничего не успел прибавить после нашего свидания.
Если вам не очень неудобно, сделайте одолжение, приезжайте ко мне с Джюпитером. Мне очень нужно поговорить с вами о важном деле. Уверяю вас, что дело очень важное.
Записка эта после рассказу негра показалась мне чрезвычайно странною. О чем мечтал Легранд? Какая фантазия поселилась в его мозгу? какое, у него оказалось важное дело? Я не ожидал ничего доброго, и в самом деле стал опасаться за рассудок моего бедного друга.
Я, не медля ни минуты, собрался отправиться с негром. Прибыв на берег, я приметил косу и три новых заступа в лодке, которая должна была перевесть нас на остров.
— Что это значит? спросил я: к чему это?
— Это, масса? Это коса и три заступ.
— Вижу; но на что это и кому?
— Не знай; масса Вяль сам не знай. Виновата все золотой жук.
Убедившись в невозможности узнать что-нибудь от старого негра, которого весь смысл, казалось, быль поглощен жуком, я сел в лодку и распустил парус. Попутный ветер вскоре пригнал нас к берегу, в маленькую бухту, на северной стороне от крепости Мультри; оттуда мы прошли мили две пешком, до хижины. Мы прибыли часу в третьем по полудни. Легранд ждал с нетерпением и пожал мне руку с такой нервною горячностью, что я испугался и еще более укрепился в моем подозрении. Он был смертельно бледен, впалые глаза горели каким-то странным огнем. Расспросив о здоровье, я от нечего сказать, спросил, возвратил ли поручик Г*** жука.
— Конечно! — отвечал Легранд: — я на другой же день взял его. Я ни за что́ в мире не расстанусь с этим жуком. Джюпитер совершенно верно определил это чудное насекомое.
— В каком же отношении? — спросил я с стеснением в груди от предчувствия недоброго.
— Он сказал, что это золотой жук.
Легранд сказал это совершенно серьёзно, и, слушая его, я страдал невыразимо.
— Этот жук составит мое счастье, мое благосостояние, — продолжал Вильям с торжествующею улыбкой: — он возвратит мне имение моего отца. Мне стоит только приличным образом употребить его в дело, чтоб найти золото, на существование которого он мне указывает. Это подарок судьбы. Так удивительно ли, что я дорожу им? Джюпитер, подай мне золотого жука?
— Золотой жука? Не! моё не любит трогат золотой жука; берите сам.
Легранд с важностью встал и вынул жука из стеклянного ящика. Это был великолепный экземпляр дотоле неизвестной натуралистам породы, и поэтому действительно хорошая находка в отношении к науке. Череп у этого насекомого был чрезвычайно крепок и совершенно походил на полированное золото. К тому ж, и весу он был примечательного, и я не удивлялся, что Джюпитер назвал его золотым; я не мог только понять, как Легранд принимал это название тоже, по-видимому, в буквальном смысле. Когда я кончил осмотр, он с важностью сказал:
— Я послал за вами, любезный друг, чтоб попросить вашего совету и помощи в исполнении подвига, который судьба указала мне посредством этого жука.
— Послушайте, Легранд, — возразил я: — вы нездоровы; вам нужно принять какие-нибудь меры. Ложитесь на постель; я останусь у вас, пока вы не оправитесь. У вас, очевидно, горячка, и….
— Пощупайте мой пульс, — сказал он.
Я пощупал и не нашел ни малейшего указания на горячку или лихорадку.
— Да, но, несмотря на правильный пульс, вы всё-таки больны. Позвольте мне быть вашим доктором; послушайтесь меня, ложитесь, а я….
— Вы ошибаетесь, друг мой; я так здоров, как только может быть здоров человек в сильной тревоге. Если вы действительно желаете мне добра, вы можете успокоить меня.
— Что же я должен сделать?
— Вот что: я с Джюпитером отправляюсь за важным делом на берег, и мне нужна помощь еще одного человека, на которого бы я мог вполне положиться. Кроме вас я никого не знаю. Удастся ли наше предприятие или нет, во всяком случае, это успокоит меня.
— Я искренно желаю услужить вам, но…. неужели этот проклятый жук имеет какую-нибудь связь с вашим предприятием?
— Конечно.
— В таком случае я не могу помочь вам, извините, Легранд.
— Не хотите, то есть. Жаль, очень жаль. Мы принуждены будем отправиться вдвоем.
— Но на сколько же времени вы отправляетесь?
— На одну ночь; к рассвету, надеюсь, воротились бы, если б нас было трое.
Нечего было делать, я согласился. Около пятого часу мы отправились. Джюпитер нес заступы и косу, кажется, больше из опасения доверить острые орудия своему господину, чем по обязанности слуги. Он был весьма не в духе и во всю дорогу только и проговорил несколько раз вполголоса:
— Ох, уж мне этот жука!
Я нес два фонаря и отвечал на любезности собаки, которая также пошла с нами, а Легранд нес жука, привязанного на нитке и покачивал его с видом чародея. Глядя и на этот несомненный признак умственного расстройства, я едва мог удерживаться от слез. Напрасно я старался узнать что-нибудь о цели нашей экспедиции: на все вопросы Легранд отвечал только: — Увидите.
Мы на лодке переехали через залив и пошли по холмам, на северо-запад по пустынному месту, где, казалось, нога человеческая никогда еще не бывала. Легранд вел нас довольно нерешительно и беспрестанно останавливаясь, чтобы отыскать знаки, которые, вероятно, сам наделал.
Мы шли часа два. Солнце уже садилось, когда мы прибыли на еще более дикое и безотрадное место. Это была платформа близ вершины почти неприступного холма, покрытого снизу до верху густым лесом и загроможденного утесами. Глубокие овраги придавали этому месту торжественный и мрачный вид.
Платформа была так заросши репейником, что без помощи косы не было возможности ступить два шага. Джюпитер, исполняя приказания своего господина, очистил нам дорогу к огромному тюльпанному дереву, которое стояло посереди десятка дубов. Оно от всех отличалось красотой и величием широкой, развесистой своей короны.
Легранд обратился к негру и спросил, может ли он взлезть на это дерево. Старик с изумлением посмотрел на дерево и на господина, и не отвечал. Легранд повторил вопрос; Джюпитер обошел дерево вокруг, осмотрел со вниманием и тогда отвечал, что попробует. Вообще он был мастер лазить по деревьям.
— Так полезай же живей; скоро стемнеет.
— А до который места полезат?
— Полезай только; я уж скажу тебе, когда остановиться. Вот этого жука возьми с собою.
— Золотой жука! О! злой дух мой возьмет! Мой не возьмет золотой жука!
— Если ты, старый, сильный негр, боишься взять в руки маленького мертвого жука, так вот, держи за нитку. Он тебе ничего не сделает. Как бы то ни было, ты должен взять его с собою; иначе я принужден буду раскроить тебе башку вот этим заступом. Негр осторожно взял жука за нитку и, держа как можно дальше от себя, полез на дерево.
Тюльпанное дерево, великолепнейшее из всех в американских лесах, в молодости имеет ствол совершенно гладкий и до значительной высоты без ветвей. Под старость, кора начинает лупиться, становится шероховатою, и сквозь нее пробиваются местами мелкие отпрыски, которые, однако ж, большею частью опять засыхают. В таком именно состоянии было дерево, на которое Легранд послал своего негра. Старик не без опасности, цепляясь за мелкие сухие сучья, взобрался до первой большой ветви и оглянувшись вниз спросил:
— Еще полезат?
— Еще, еще; полезай прямо вверх по этой стороне.
Негр полез выше и скрылся в густой куче листьев. Через минуту послышался только его голос:
— Еще полезат?
— Как высоко ты взлез?
— Очень высоко. Мой видит небо насквозь листы.
— Хорошо; посмотри вниз и сосчитай, сколько больших ветвей под тобою с этой стороны.
— Одна, два, три, четыре, пять…. Пять ветви ест внизу.
— Хорошо; взлезь еще на одну ветвь.
Через минуту негр закричал, что сидит на седьмой ветви.
— Хорошо, Джюпитер! — вскричал Легранд в сильном волнении: теперь ты полезай вдоль по этой ветви, сколько сможешь, и если увидишь что-нибудь необыкновенное, скажи мне.
В эту минуту последний остаток моего сомнения насчет состояния рассудка моего друга совершенно рассеялся; я желал только как-нибудь заставить его воротиться домой. Между тем как я приискивал повод, негр опять закричал.
— Мой боится полезат на эта ветвь; совсем сухой ветвь.
— Сухая! — вскричал Легранд дрожащим голосом.
— Да, масса, почти совсем гнилой! Мой страшно, не можется полезать.
— Боже мой! что теперь делать? — сказал с отчаянием Легранд.
— Что делать? — возразил я, обрадовавшись случаю: — лучше всего — воротиться домой и лечь на постель. Уж поздно; пойдемте. Вы помните ваше обещание.
— Джюпитер! — вскричал он, не слушая меня: — попробуй эту сухую ветвь ножом; может быть, она еще довольно тверда.
— Да, есть…, можется еще держат человека. Моя полезит. Только жука не можется взять с собой; проклятый золотой жука очень тяжелый; можется дерево сломать.
— Перестань вздор городить, Джюпитер. Если ты бросишь жука, я переломаю тебе все кости, слышишь?
— Очень хорошо слышишь, масса; вы кричит на бедный негр напрасно.
— Так полезай же; если доберешься до конца ветви, я тебе дам целый доллар награждения.
— Хорошо, масса Виль; я полезаю; я почти на конец полезал.
— До конца! ты добрался до конца?
— Нет еще, а скоро…. вот…. ах! Господи, что тут ест… Какой дерево! странный!
— Что там такое, говори! — вскричал обрадованный Легранд.
— Голова! мертвый голова! Один кость! Мясо все вороны скушал!
— Череп человеческий?
— Да, человеческий мертвый голова, кость!
— Как он прикреплен?
— Странный вещь! странный вещь! Большим железным гвоздь приколочена голова!
— Хорошо, Джюпитер, хорошо. Теперь слушай же и исполняй в точности все, что́ я тебе скажу.
— Слушаю, масса Виль.
— Ну, сыщи левый глаз в голове…. Ты довольно близко добрался?
— Мой близко тут, только глаза совсем нет; мой не знает, которая левый глаза.
— Глупец! ты знаешь, которая у тебя левая рука?
— Левой рука? у меня? О! знает, знает! Левой рука мой дрова колет.
— Ну, да; ты левша. Слушай же; левый глаз у тебя на той же стороне, где левая рука; ты понимаешь? Теперь, ты, кажется, можешь найти в мертвой голове дыру, где был левый глаз. Нашел?
Наступило продолжительное молчание; потом негр сказал.
— Нашел! Глаза нет, а дира нашел от левый глаз.
— Хорошо; пропусти теперь жука на нитке сквозь эту дыру, только берегись не опускай нитки; пропусти, сколько можно, и держи за конец.
В продолжение всего этого разговору мы не видали негра. Он исполнил приказание и скоро под нижними ветвями дерева появился на нитке золотой жук, блестящий, освещенный последними лучами заходившего солнца. Легранд схватил лопату и очистил под ним около четырех футов пространства, потом приказал негру опустить жука совсем и воткнул в землю палку на том самом месте, где насекомое упало. Потом он тщательно привязал к дереву снурок, провел его к палке и по тому же направлению отмерял от палки пятьдесят шагов. Джюпитер скосил репейник, и на отысканном месте воткнули другую палку, а вокруг нее Легранд описал круг фута на четыре в поперечнике. Потом он взял заступ и, вооружив нас, также попросил приняться за дело.
Правду сказать, мне такое занятие вовсе не нравилось; напротив, я был уже довольно утомлен прогулкой и желал до ночи воротиться под кровлю, но опасался отказом раздражить больного друга. Если б можно было рассчитывать на содействие Джюпитера, я решился бы употребить даже силу, чтоб увлечь несчастного безумца, но трудно было сделать попытку. Ясно было, что Леграндов мозг поразило какое-нибудь суеверное предание о кладах, и что эту мысль подтвердила случайная находка жука, а может быть и мнение негра, что жук этот — настоящий золотой. Все это много тревожило меня, но наконец я положил себе добровольно делать, чего требовала необходимость, и стал деятельно копать землю, чтобы очевидностью доказать помешанному нелепость его надежд.
Мы засветили фонари и принялись за работу с усердием, достойным более рассудительного дела. Приметив, как свет падает на нас и на наши орудия, я не мог не сказать себе, что мы составили очень живописную группу, и что занятие наше могло бы показаться довольно подозрительным всякому, кто увидел бы нас.
Копали часа два; разговаривали очень мало. Всего больше заботы нам причинял лай нашей собаки, которая, казалось, принимала большое участие в деле. Мы опасались, чтоб она не привлекла кого-нибудь из окрестности, что, во всяком случае, было бы неприятно. Легранд приказал негру завязать ей морду платком, и она поневоле притихла. ^
В два часа мы вырыли яму футов в пять глубины, но никакого признаку клада не оказывалось, и я надеялся, что дело кончено. Легранд, однако ж, отер пот с озабоченного лица и предложил увеличить объем ямы. Увеличили и прорыли еще на два фута вглубь, и все ничего нет! Несчастный искатель кладов вышел наконец из ямы с выражением самого горького разочарования и медленно, печально надел снятое для работы верхнее платье. Я не сделал никакого замечания; Джюпитер развязал собаке морду, подобрал заступы, и мы пошли к берегу.
Прошли шагов пятнадцать, как вдруг Легранд с энергическою местною поговоркой подскочил к негру и схватил его за ворот!
— Проклятая черная бестия! — вскричал он: — говори, который, у тебя левый глаз?
— Ах, Господи! масса Виль! — вскричал оробевший негр, роняя заступы и упав на колени: — левый глаза у меня вот эта! прибавил он, зажав пальцем правый.
— Ну, так и есть! болван! — вскричал Легранд не своим голосом, с гневом и с восторгом: — назад! назад! Еще не все потеряно! Мы не там рыли.
Негр в недоумении посмотрел на меня и опять на своего господина, но ни слова не отвечал. Легранд снова побежал к дереву, и мы пошли следом.
— Джюпитер, поди сюда! — вскричал Легранд: — как прибита мертвая голова, лицом вверх или вниз?
— Верх, верх, масса Виль; вот так.
И он опрокинул голову назад.
— Хорошо; в который же глаз ты пропустил жука, в этот или в этот?
Легранд пальцем ткнул ему по левому и по правому глазу.
— В эта, в левый глаза, масса, — отвечал негр, указывая опять на правый.
— Хорошо, попытаемся еще.
И мой друг, в безумии которого я стал находить некоторую последовательность, вытащил палку оттуда, где упало насекомое, воткнул дюйма на два подальше, в сторону; потом протянул снурок, определил по радиусу точку довольно отдаленную от той, где мы копали яму.
Около этой точки опять описали круг, побольше прежнего, и снова принялись за заступы. Я был ужасно утомлен, однако ж, сам не понимая отчего, уже не чувствовал такого отвращения к вынужденной работе, как прежде. Она непостижимым образом заинтересовала меня. Я работал усердно и несколько раз, краснея, заставал себя за мыслью о воображаемом сокровище, которое повредило рассудок моего друга. Порылись еще часа полтора, и тут нас снова встревожил лай нашей собаки. В первый раз она лаяла, вероятно, только из прихоти или от веселья, а теперь приняла более серьёзный тон. Когда Джюпитер хотел по-прежнему завязать ей морду, она с озлоблением воспротивилась, вскочила в яму и принялась лапами разгребать землю. В несколько секунд она отрыла груду человеческих костей, — два полных остова, — несколько медных пуговиц и остатки истлевшей шерстяной ткани. Два-три удара заступом открыли еще клинок большого испанского кинжала и несколько серебряных и золотых монет.
При виде этих денег негр пришел в восхищение, но лицо его господина подернулось мрачным выражением огорчения. Однако ж он просил продолжать работу. Едва он выговорил, я споткнулся, задев ногою за железное кольцо, которое торчало в земле.
Мы с жаром принялись за дело, и никогда в жизнь мою я не испытывал такого лихорадочного волнения как тут в продолжение десяти минут. Мы отрыли продолговатый обитый железом деревянный сундук, который, вероятно, был пропитан каким-нибудь предохранительным составом, потому что дерево совершенно хорошо сохранилось. Он имел три с половиною фута длины, три ширины и два вышины. Со всех четырех сторон были вделаны железные кольца. Мы все трое насилу могли тронуть его с места. Снести оказалось невозможным. К счастью, крышка была заперта без замка, только двумя задвижками, которые мы без труда, но с трепетом и нетерпением отодвинули, и нас поразила груда несметного сокровища: лучи от фонарей упали на огромную кучу золота и драгоценных каменьев, которые своим блеском ослепили нас…
Не стану описывать, что́ я испытал. Изумление поглотило все другие чувства. Легранд ни слова не мог выговорить. У Джюпитера черное лицо побледнело: он с минуту был без памяти: потом бросился к сундуку, запустил руки по локти в золото и рылся как сумасшедший.
— И все это золотой жука! — кричал он: хорошенькой, миленькой золотой жука!…. Ах, как глупый Джюпитер обидел вас, миленькой золотой жука! Простите Джюпитер, хорошенький золотой жука!…
Нужно было напомнить господину и слуге, что пора убрать находку. Ночи прошло уже много, и нечего было терять времени, если хотели до свету перевести клад домой. Мы еще потеряли много времени на совещание, как управиться с тяжестью: мысли у нас совершенно перепутались. Наконец мы выбрали из сундука часть сокровища, сложили под кустом и, приставив собаку на карауле, снесли сундук в хижину. Тогда было около часу по полуночи. Сделать больше в таком состоянии, в каком мы находились, было решительно невозможно. Мы отдохнули до двух часов и поужинали, потом, запасшись тремя мешками, опять отправились на холм. Первые проблески зари осветили вершины деревьев, когда мы приняли остатки клада в хижину.
Мы были совершенно измучены, но сильное волнение не давало нам покою. После тревожного сна, который продолжался часа четыре, мы все разом встали, как будто сговорились, чтобы разобрать наше сокровище.
Сундук был наполнен до краев, и мы почти целые сутки рассматривали его содержание. Тут было золота и серебра всех возможных чеканов и множество драгоценных каменьев, большею частью вынутых из смятых оправ, часы, цепочки, перстни и всякие ожерелья. Хотя цену каменьям определить было довольно трудно, однако ж, мы оценили всю нашу находку приблизительно в миллион долларов.
Окончив оценку и честный дележ и успокоившись несколько, Легранд приметил, что я горю от нетерпения узнать начало этой странной тайны, и стал подробно рассказывать.
— Помните, начал он, тот вечер, когда я нарисовал вам жука? Я рассердился, когда вы сказали, что я плохо рисую и что мой жук похож на мертвую голову. Сначала я думал, вы шутите, но потом, вспомнив о странном расположении пятен на насекомом, признал, что ваше замечание не совсем несправедливо. Несмотря на это, ваше пренебрежение к моему искусству раздражило меня, и когда вы отдали мне рисунок, я хотел скомкать его и бросить в камин.
— Бумажку?
— Это был тонкий пергамен, а не бумага, как я заметил, начав рисовать. Вы помните, что листок был очень засален. Комкая его, я случайно взглянул и, к изумлению, увидел действительно человеческий череп на том месте, где предполагал свой рисунок насекомого. С минуту мне невозможно было обдумывать хладнокровно. Я взял свечу и пошел в другой угол, чтобы рассмотреть пергамен. На обороте я нашел свой рисунок. Я вспомнил притом, что на этом листке до моего рисунка решительно ничего не было, кроме грязных пятен. Я был убежден в этом, потому что несколько раз оборотил листок, чтоб найти чистое место для рисунка. Если б череп был на нем, я не мог бы не увидеть его. Загадка казалась очень странною, однако ж, и в ту минуту в глубине души моей уже таилась мысль, которой истина доказана приключением прошедшей ночи. Я тотчас же спрятал пергамен и решился не думать об нем, пока не останусь один.
Когда вы ушли, и когда Джюпитер уснул, я снова принялся рассматривать и соображать обстоятельства, при которых достался мне этот пергамен. Мы нашли жука на западном берегу, немножко повыше черты, до которой доходит прилив. Когда я взял его, он укусил меня так, что я уронил. Джюпитер стал искать на земле листа или чего-нибудь, во что бы завернуть насекомое. В эту минуту мы оба увидали клочок, который приняли за бумагу. Он был почти совсем зарыт в песке, только один угол торчал. Поблизости я потом приметил остатки киля. Кораблекрушение случилось, вероятно, очень задолго, потому что едва-едва можно было разобрать, к чему служили истлевшие деревянные брусья.
Джюпитер поднял бумагу, завернул жука и отдал мне. Возвращаясь домой, мы встретили поручика Г***. Я показал ему насекомое и он выпросил, чтоб показать в крепости. Я согласился, он тотчас же положил насекомое в жилетный карман, без пергамена, который во время разговору оставался у меня в руках и который я потом без всякой мысли также спрятал.
Вы помните, что, когда сел за стол с намерением набросать рисунок и, не нашедши бумаги, я стал шарить по карманам, нет ли старого письма. Тут мне попался этот клочок. Я нарочно описываю все эти обстоятельства очень подробно, они произвели на меня глубокое впечатление.
Вы, конечно, найдете, что воображение у меня довольно изобретательное. Я связал тогда уже два звена длинной цепи. На берегу находились остатки корабля и подле них пергамен, — не бумага, — с изображением черепа. Заметьте, что череп — очень известная эмблема пиратов.
Я сказал — пергамен, а не бумага. Пергамен прочен, почти неистребим. На нем редко пишут что-нибудь неважное. Это повело меня к мысли, что мертвая голова может иметь какое-нибудь особенное значение. Я заметил себе также форму пергамена. Хотя одного угла недоставало, однако ж, видно было, что он имел продолговатую форму и удобно мог служить запиской или заметкой, которую нужно бережно сохранить.
— Но вы говорите, что черепа не было на пергамене, когда вы рисовали жука, — заметил я: — как же вы могли найти связь между остатками корабля и черепом, когда этот череп, Бог знает каким образом, появился уже после вашего рисунка?
— Вот в этом-то и состоит вся тайна, хотя мне ничего не стоит разъяснить ее. Шаги мои были верны и могли привести только к одному результату. Я рассуждал таким образом: когда я рисовал жука, на листке не было никакого следа черепа. Кончив рисунок, я подал его вам и не сводил глаз, так что вы ничего не могли прибавить. Я припомнил все малейшие обстоятельства. Вечер был тогда холодный; в камине горел большой огонь. Вы сидели близко у огня, когда я подал вам рисунок, и в ту же самую минуту вбежала моя собака и бросилась ласкаться к вам. Вы левою рукой трепали ее, а правую, с листком, опустили на колено, очень близко к огню. С минуту мне казалось, что листок загорится, и я хотел уже предупредить вас, но вы сами прогнали собаку и стали рассматривать рисунок. Припоминая все эти обстоятельства, я ни минуты не сомневался, что жар вызвал на пергамене изображение, начерченное химическими тайными чернилами.
Я принялся внимательно рассматривать череп. Контур его был гораздо явственнее остального. Ясно, что тепло подействовало недостаточно или неровно. Я тотчас же развел огонь и подверг всю поверхность пергамена сильному жару. Сначала от этого только яснее обозначались слабые черты черепа, но потом, мало-помалу, на диагонально противоположном углу появилась фигура, подобная козленку.
— Неужели этот козленок — третье звено в вашей цепи?
— Именно. Вы, может быть, слышали о знаменитом морском разбойнике Кидде?
— Как не слыхать?
— Ну, вы знаете, что kidd, по-английски, значит козленок. Изображение козленка на пергамене я тотчас же принял за гиероглифическую подпись, но отсутствие всякого другого знака приводило меня в недоумение.
— Вы надеялись между заголовком и подписью найти что-нибудь вроде документа?
— Именно. Я предчувствовал, что меня ожидает счастье. Может статься, это было даже и не предчувствие, а просто сильное желание найти что-нибудь подобное, и вы, может быть, не поверите, если я вам скажу, что глупое мнение Джюпитера о жуке произвело на меня очень сильное впечатление, но это справедливо. Притом обстоятельства были как нельзя более примечательны. Не странно ли, что жук этот, так сказать, указал мне на пергамен; что все это случилось именно в холодный день; что вы именно в этот день пришли, и что собака, некоторым образом, заставила вас нагреть пергамен, без чего я, конечно, никогда не узнал бы о существовании нашего сокровища?
— Конечно, конечно; но продолжайте.
— Если вы знаете о Кидде, так слышали, конечно, и о множестве кладов, которые он с товарищами, говорят, зарыл на берегах Атлантического Океана. Надобно было полагать, что эти слухи имеют некоторое основание. Мне казалось, они именно потому так долго сохранялись, что клад оставался не найденным. Если б Кидд спрятал свою добычу на время и потом опять взял, то едва ли бы предание распространилось. Заметьте, что рассказы передаются только о таких сокровищах, которых ищут, а не о таких, которые уже найдены. Если б пират вынул свои деньги, дело тем бы кончилось. Известно также, что Кидд награбил огромные богатства, и у меня родилась надежда…. не только надежда, почти убеждение, что мой пергамен заключает в себе указание места, где схоронен Киддов клад.
— Что ж вы сделали?
— Я снова подверг листок действию сильного жару, но ничего не оказывалось. Полагая, что причиною неуспеху может быть грязь и жир, которыми был покрыт пергамен, я облил его горячею водой и, положив в железную кастрюлю, опять поставил на огонь. Через минуту я, к невыразимой радости, увидел во многих местах знаки. Я еще оставил с минуту на огне, и вот, видите, что оказалось.
Легранд подал мне листок, на котором были начерчены строки цифр и знаков таким образом:
53!!†305))6*;4826)4!!)4!);806*;48†8!60))85;1!(;:!*8!83(88)5*†;46(;88*96*?;8)*‡(;485);5*†2:*!(;4956*2(5*—4)8×8*;4069285);)6†8)4!!;1(‡9;48081;8:8!1;48†85;4)485†528806*81(!9;48;(88;4(!?34;48)4!;161;:188;!?;
— Но я всё еще во тьме блуждаю, сказал я, отдавая пергамен: — я не взялся бы разобрать эту грамоту, хоть бы мне сулили за это всю Голконду.
— Между тем, разбор вовсе не так труден, как кажется с первого взгляду, — возразил Легранд: — очевидно, что это криптограф. Судя по тому, что известно об образовании Кидда, я рассудил, что его шифры не могут быть слишком замысловаты, а должны принадлежать к простым.
— И вы разобрали?
— Разобрал без труда. Я разбирал гораздо более замысловатые. По обстоятельствам и по особенной складке ума, я очень полюбил этого роду загадки и полагаю, что человеческий ум не в состоянии изобресть загадку столько мудреную, чтобы другому человеку совершенно невозможно было разгадать ее. Добившись четкости знаков, я едва подумал о средствах понять их значение.
При разборе всех тайных письмен первый и самый важный вопрос — на каком языке писано, потому что от особенностей языка зависит и характер знаков. В настоящем случае гиероглифическая подпись не оставляла ни какого сомнения: каламбур на слово «Кидд» возможен только на английском языке. Следовательно, криптограф написан по-английски.
Вы видите, что между словами нет промежутков. Если б расстановки существовали, задача была бы сравнительно гораздо легче. В таком случае я начал бы с исчисления и разбору самых коротких слов, и если бы нашел слово, состоящее из одной буквы, — что, вероятно, было бы или a или i, — ключ был бы отыскан. Но как расстановок не оказывалось, то я, прежде всего, сосчитал знаки, которые повторялись всего чаще, и те, которые встречались реже.
Я нашел, что знак 8 повторяется 33 раза.
; " 26 " 4 " 19 " !) " 16 " * " 13 " 5 " 12 " 6 " 11 " 1 " 8 " 0 " 6 " 92 " 5 " :3 " 4 " ? " 3 " † " 2 " — " 1 "
В английском языке всего чаще встречается буква e; другие следуют в таком порядке: a o i d h n r s t u y c f g l m b k p q х z. Буква e преобладает до такой степени, что почти нет несколько длинной речи, в которой бы она не составляла главного знака.
Таким образом, мы с самого начала имеем основание для догадки. Польза этой таблицы вообще очевидна, но в настоящем случае она вам вовсе не нужна. Как чаще всего здесь встречаемый знак есть 8, то мы просто примем его за e, и, для поверки этого предположения, посмотрим, часто ли он употреблен вдвойне. В английском языке есть довольно много слов, в которых эта буква удвоивается, например, meet, speet, seen, и так далее. Здесь мы видим его удвоенным пять раз, хотя криптограф очень не длинен.
Итак, примем знак 8 за e. Теперь, из всех слов в английском языке слово the самое употребительное. Посмотрим же, нет ли нескольких повторений в одном и том же порядке трех знаков, из которых последним был бы 8. Если мы найдем их, то эти знаки, вероятно, будут означать слово the. Мы находим не менее семи подобных сочетаний такого виду ;48. Следовательно, мы можем сказать, что ; изображает букву t, 4 — h, а 8 — е. Таким образом, мы уже значительно подвинулись.
Определив одно слово, мы приобрели средство определить начало и конец многих других слов. Посмотрим, например, на предпоследний раз, где встречается сочетание ;48, около конца криптографа. Мы знаем, что знак, непосредственно следующий за этим сочетанием — начальная буква другого слова. Слово это состоит из шести знаков, из которых пять нам уже известны. Заметим эти знаки буквами и оставим для неизвестных пустое место.
Мы можем тотчас же отнять th, которые не принадлежат к этому слову: отыскивая в словаре буквы, которые бы могли наполнить пустоту, мы находим, что слова с таким началом и с таким окончанием решительно нет. Итак, у нас остается только:
Пробежав опять словарь, мы находим tree (дерево), единственно возможное слово. Таким образом, мы находим новую букву r, изображенную знаком (, и имеем два объясненные слова, the tree (дерево). Далее мы видим опять сочетание ;48, и употребим его как окончание непосредственно предшествующего. Вот эти знаки:
или, заместив знаки известными нам буквами:
Если же мы теперь неизвестные знаки заменим просто точками, —
то нам очень естественно представляется слово through (сквозь), и мы узнаем еще три буквы, о, u и g, изображенные знаками ! ? и 3.
Отыскивая теперь сочетания известных нам знаков, мы недалеко от начала криптографа находим
очевидно, конец слова degree (градус), и узнаем еще новую букву d, изображенную знаком !. Через четыре буквы далее слова degree мы находим сочетание —
Переведя известные знаки и заметив неизвестные точками, мы читаем:
что тотчас дает нам слово thirteen (тринадцать), и еще две буквы, i и u, изображенные знаками 6 и *.
Посмотрим теперь на начало криптографа. Оно состоит из сочетания —
Переведя, мы получаем слово good, что удостоверяет нас что первая буква должна быть А и что это два слова — a good (хороший).
Теперь пора привести наш ключ в порядок в виде таблицы:
| 5 | изображает букву | a |
| † | " | d |
| 8 | " | e |
| 3 | " | g |
| 4 | " | h |
| 6 | " | i |
| * | " | n |
| ! | " | o |
| ( | " | r |
| ; | " | t |
| ? | " | u |
Таким образом, мы нашли изображение десяти главнейших букв. Нет надобности излагать дальнейшие подробности разбору. Я достаточно показал вам, что шифры этого роду нетрудно разгадать, но нужно заметить, что этот криптограф принадлежим к самым простым. Мне остается только дать вам полный перевод его. Вот он:
«Хорошею зрительною трубой из епископского за́мка с чертова седалища сорок один градус и тридцать минут на северо-северо-восток седьмая большая ветвь на восточной стороне протяни сквозь левый глаз мертвой головы отвесную линию и от дерева сквозь пулю на расстоянии пятьдесят футов».
— Признаюсь, загадка для меня все так же темна, — сказал я прочитав: что это за чертово седалище в епископском за́мке?
— Правда, что с первого взгляду дело действительно кажется темным, — продолжал Легранд: — и потому я, прежде всего, постарался приличным образом разделить фразы.
— То есть, вы поставили знаки препинания?
— Именно.
— Как же вы это сделали?
— Я рассудил, что писавший, из осторожности связывая слова, почти необходимо должен был всего теснее поставить свои знаки именно там, где оканчивались его фразы. Таких мест я нашел в криптографе пять, и сделал такое разделение:
«Хорошею зрительною трубой из епископского за́мка — с чертова седалища — сорок один градус и тридцать минут на северо-восток — седьмая большая ветвь на восточной стороне — протяни сквозь левый глаз отвесную линию в от дерева сквозь пулю (другую линию) на расстояние пятидесяти футов.»
— Хорошо; но всё-таки остается узнать, что такое епископский за́мок.
— Вот об этом-то я и пустился разведывать. Кого я ни спрашивал на всем острове, никто не мог дать мне удовлетворительного ответу, и я уже намеревался распространить сферу моих исследований, как вдруг мне пришла мысль, что этот епископский замок может иметь нечто общее с фамилиею Бишоп (Епископ), которая с давних пор владеет одною старинною плантацией в северной части острова.
Я тотчас же отправился на плантацию и стал расспрашивать у старых негров. Замок тут когда-то существовал, но его давно уже не было. Одна старуха сказала, что знает, где он стоял. Я предложил ей награду, и она привела меня к груде утесов, из которых один в особенности отличался своею формой и вышиной. Я взобрался на его вершину, и тут уже не знал больше, что делать.
В раздумье я случайно приметил на восточной стороне утеса узкую платформу, — в один фут ширины, не больше, — и на ней, в стене утеса, ниш, несколько похожий на старинное кресло. Я догадался, что это должно быть Чертово Седалище, и мне показалось, что я разгадал всю тайну.
Ясно было, что следовало употребить зрительную трубу. Место, откуда и куда смотреть было с точностью определено; «сорок один градус и тридцать минут», очевидно, означали направление, которое должно дать зрительной трубе. Сильно пораженный этими открытиями, я поспешил воротиться домой за зрительною трубой.
Я снова взобрался на платформу и убедился, что в нише можно сидеть только в одном положении; следовательно, посредством компаса очень легко было найти указанную точку. Отыскивая ее трубою, я нашел в чаще рощи между купами листьев род круглого отверстия, через которое увидел ветвь высокого дерева и на ней что-то белое.
Сначала я не мог разглядеть, что это такое, но, переставив трубу, ясно различил человеческий череп. После этого уже не трудно было исполнить все то, что вы видели. Конец криптографа ясно показал, каким образом посредством черепа следовало определить место клада.
До сих пор на всех поисках Джюпитер сопровождал меня. С некоторого времени он решительно не отставал от меня ни на шаг. Но на следующий день после восхождения на Чертово Седалище, мне удалось одному уйти, чтоб отыскать в роще примеченное дерево, и за это, по возвращении, Джюпитер чуть-чуть не прибил меня.
— Я вовсе не удивляюсь этому, любезный друг. Нужно признаться, что ваше поведение действительно подавало повод подозревать, что вы помешаны, даже тогда, когда вы шли и размахивали привязанным на нитке золотым жуком.
Легранд расхохотался.
— Я хотел немножко помистифировать вас, чтобы наказать, во-первых, за явное ваше подозрение; во-вторых, за недоверчивость. Притом, этого жука очень удобно можно употребить вместо отвесу: он достаточно тяжел, как сами вы заметили.
— А что вы думаете о скелетах, которые мы нашли над кладом?
— Вот это вопрос, который вы столько же в состоянии решить, сколько я. Мне кажется ясно, что Кидд, которому несомненно принадлежало сокровище, зарывая его, принужден был прибегнуть к помощи товарищей и нашел нужным похоронить их вместе с своею тайной. На это двух ударов кинжалом, вероятно, было достаточно.
Перевод на русский язык выполнен неизвестным переводчиком с французского перевода Изабеллы Менье. (Прим. ред.)