Реми де Гурмон
правитьАльфред Вайет
править
Заслуги творцов различных религиозных движений пользуются всеобщим признанием. Много говорилось об их вере в идеальное, об их мечтательном энтузиазме, об их настойчивой надежде на славное возмездие за благочестивую жизнь, об их тяготении ко всему бесконечному, об их культе высокого искусства, милосердия, любви к новым формам общественной деятельности, об их гениальном умении побеждать лень, страх и скупость человека.
Некоторые из этих движений угасли, дав миру весь свет, которым они обладали. Другие продолжали медленную агонию на пространстве многих веков, незаметно увлекая за собою учреждения, которые оказывались в дисгармонии с требованиями истории. Наконец, были движения, которые продолжали жить, беспрерывно изменяя свои каноны сообразно быстрым и разрушающим трансформациям вечных подобий. Но как бы различна ни была судьба всех этих движений, интересен один период в истории орденов, период их возникновения, период борьбы с проявлениями первой встречной вражды.
Много любопытного можно было бы рассказать об основателях литературных журналов. Тогда пришлось бы с удивлением констатировать, что Филипп де Нери имеет общие характерные черты с кем-нибудь из наших современников: любовь к неизвестному, бескорыстие, жертвующее во имя идеи радостями настоящего момента.
Для того, чтобы произведение импонировало, казалось необъяснимым, невозможным, удивляло красотой и отталкивало уродством изображенного зла, необходимо, чтобы оно лишено было всякого оттенка заинтересованности, чтобы первые пружины, его создавшие, продукт чего-то совершенно абсурдного, действовали по непонятной системе, чтобы весь механизм раскрывался согласно таинственным принципам, недоступным толпе поклонников. Что может быть в глазах социалиста глупее существа, отдающегося уходу за больными стариками, отказавшегося от возможных радостей с единственной целью «войти в царство небесное»? В глазах парижского хроникера нет ничего бессмысленнее самоотречения писателя, который, имея возможность зарабатывать деньги, жертвует своим положением и своей молодостью с тем, чтобы творить новое, проложить дорогу на те высоты, откуда перед глазами открывается перспектива пустоты, перспектива чистого искусства, обнаженного образа красоты.
Именно здесь, быть может, следует применить знаменитую sperne te sperni. Случается иногда, что начинания, возбуждавшие презрение, превращаются потом в источник славы и счастья. Часто общество, основанное в Париже какой-нибудь служанкой из Бретани, приходит на помощь большему количеству бедняков, чем благотворительные учреждения, созданные государством. Журнал, основанный на 15 луидоров, имеет большее влияние на движение идей, а следовательно, и на движение мира (на вращение планет), чем монументальные труды Академий и трактаты по финансовому праву. О, суета и бессилие золота, предмет почтения и поклонения всего мира, знак свободы, единственный покров, дающий силу и красоту! К счастью, вера и добрая воля являются настоящими его эквивалентами. Существуют такие магические слова, которые равны золоту. Каждый организм с момента своего рождения стремится реализовать себя. Но организмы, имеющие общественный характер, могут функционировать только в плоскости социальных явлений. Жить значит создавать богатства. Да, именно богатства. Если привести в движение целый миллион франков или пустить в оборот какую-нибудь одну мысль, результат получится один и тот же с тою только разницею, что миллион ограничен численно, тогда как идея, помимо своей неуязвимости, приносит плоды до бесконечности.
Я не делаю никаких намеков: я только набрасываю свои концепции. Однако, я хочу говорить об одном основателе литературного журнала: эти страницы будут иметь с последующими чисто внешнюю связь.
С тех пор, как существует «Mercure de France» [Меркюр де Франс — журнал, возобновленный в 1890 году Альфредом Вайетом и его женой Рашильд, ведущее периодическое издание символистского движения], Альфреда Вайета постоянно отождествляли с этим журналом. Он много содействовал его созданию. Впоследствии он превратился в истинного творца его. На готовом фундаменте он клал камень за камнем. За первым ударом молота он сосредоточил в своем лице самый принцип движения, жизни литературного издания. С этого момента, взвалив на себя всю тяжесть предприятия, он весь ушел в активность. Его воображение направилось в практическую сторону, на критику, дающую непосредственные и верные результаты.
Тут не было ни раздвоения, ни обновления: природный реалистический ум применился к реальным задачам, как раньше в литературе он проявлялся в анализе действительности, полном логики, полном тонких деталей. Писать роман или переживать его — между этими двумя занятиями только одна разница: мускульная, чисто внешняя. Работа мозга, какова бы ни была ее форма, тождественна в обоих случаях. Поступок и его идея эквивалентны между собою — противопоставлять их друг другу бесполезно. Перейдя на поприще активности, Вайет перестал писать. Но если бы он бросил свои текущие дела, он немедленно взялся бы за перо. Его можно сравнить с рекой, которая течет в одном или другом направлении в зависимости от того, где поставлена плотина. Разум свободен в пределах законов динамики.
Необходимо отметить, что внешняя деятельность Вайета значительно превосходит то, что составляет работу его духа. Он никогда не мог бы стать одним из тех плодовитых писателей, которые, закончив определенное произведение, беззаботно приступают, объятые исключительной любовью, к задуманному новому. Вайет обладает способностью целыми годами отдаваться одной какой-нибудь идее, одному какому-нибудь делу. Он принадлежит к числу тех, которые не спешат поставить точку, боясь всякого нового труда. Есть люди, которые пугаются всякой инициативы и любят все непрерывное. Это большое достоинство, большая сила. Терпение Флобера непостижимо для тех, кто живет среди бурного движения идей. Беспокойная натура Бальзака раздражает всякий ум, склонный к методичности.
Альфред Вайет принадлежит к школе Флобера.
Наблюдать жизнь издалека, не принимая непосредственного участия в борьбе различных интересов, как бы из плоскости других расовых начал, — первое правило писателя-реалиста. Он не должен вкладывать страстей в свои картины. Флобер следил за жизнью с необыкновенною тщательностью. Черты личных настроений, которые мы открываем за фразами, имеющими у него всегда ораторский оттенок, не что иное, как след субъективности, бессознательно оставленный в глубоко продуманном произведении. В единственном романе Вайета тоже улавливаются — то тут, то там — оттенки известной индивидуальности: как Робинзон, мы догадываемся по ним, что здесь творил человек определенного склада. Но тем не менее «Le Vierge» [«Невинный» (фр.; роман, 1891)] — роман чрезвычайно объективный. Он принадлежит к числу тех произведений, которые запечатлены полным сознанием бесполезности всего на свете. Не отрицая общественной деятельности, сознание это нисколько не препятствует работе ума. Наоборот, оно дает возможность сосредоточить мысль в одном направлении, отбросить все прочие перспективы, потому что, говоря по существу, все пути имеют одну и ту же ценность, все являются тропами, ведущими к Небытию.
И вот, уединившись, мы начинаем анатомировать господина Babylas — при элементарной психологии героя работа необыкновенно трудная. Действительно, Babylas это символ жизни, в которой нет никакой жизни. Это существо, с которым никогда не происходит ничего экстраординарного. Все его бытие окружено, так сказать, флюидами, которые почти не пропускают толчков или смягчают их. Ему не удается ничто. Но он и не предпринимает ничего. Прирожденный неудачник, он мало страдает и мало радуется. Он любит сидеть «в позе маленькой девочки, скучающей во время обедни». Изменяясь с годами, он остается одним и тем же в своих потребностях. Едва достигнув зрелого возраста, он умирает. Умирает молодым, каким-то вечным стариком, никогда не испытавшим, несмотря на борьбу с болезненной застенчивостью, разницу полов. Babylas не только средний человек в серенькой, скромной обстановке. Нет, это полное ничтожество, остановившееся в своем развитии.
В нем много смешных сторон: это какой-то недоносок, гном. С рождения у него не было никаких волос. У него нет бороды. Он прикрывает париком свой череп, едва обросший пушком. Однако, это не идиот, не рахитик: это просто манекен.
Кажется чудом, что автору удалось вдохнуть жизнь в существо, так мало к ней приспособленное, что он сумел дать ему слова и жесты, даже внутреннее какое-то содержание. На своих тонких ножках он держится с необычайным апломбом, в полной гармонии с самим собою, гармонии внешней и внутренней.
Перед нами создание странное, безобразное, смешное. Но все-таки, это создание. Такое впечатление производят на нас китайские изделия из слоновой кости или японская бронза. Как бы мало они ни отвечали нашему вкусу, мы все же должны признать в них произведения истинного искусства.
Если книга удалась, если она произвела впечатление, которого добивался автор, она может создать еще и другой эффект: все зависит от того, сколько раз вы ее перечтете и при каких условиях вы это сделаете.
У меня осталось ощущение, что все страдания Babylas обусловлены одиночеством, его сентиментальной робостью. Забавный гном становится человеком, и, при всей своей робости, занимает место рядом с тем, кто горд. Одно и то же несчастье может терзать смиренного агнца и гордеца, не раскрывающего перед миром своих желаний.
За первой книгой можно было ожидать целого ряда других, написанных с такою же искренностью и объективностью. Его ирония с годами, вероятно, утончилась бы и, перейдя на более общие темы, придала бы его критике большую убедительность. Без иронии нет ничего долговечного. Все романы прошлого, не забытые до сих пор, «Сатирикон», «Дон Кихот», «Золотой Осел» и «Пантагрюэль», сохранились благодаря ей. Ирония или поэзия! Все остальное пресно и плоско. Мы никогда не узнаем, какую силу ирония могла бы приобрести впоследствии под пером Вайета, но несомненно, что дар этот был ему не чужд. Досадно, когда жизнь вторгается в процесс литературной работы и дьявольским жестом опрокидывает чернильницу на начатую страницу.
Нет деятельности, которая была бы унизительна как таковая. Нет темы, достойной презрения. Ум с одинаковым успехом обеспечивает писателю временное торжество на житейском поприще, как и управляет его литературным трудом. Необходимо только, чтобы он был. Если он есть, он действует. А везде, где он проявляет свою активность, чувствуется его благотворное влияние.
Первое издание перевода: Книга масок. Лит. характеристики /Реми-де-Гурмон; Рис. Ф. Валлотона Пер. с фр. Е. М. Блиновой и М. А. Кузмина. — Санкт-Петербург: Грядущий день, 1913. — XIV, 267 с.; портр.; 25 см. — Библиогр.: с. 259—267.