Альбигоец (Амфитеатров)
| Альбигоец : Легенда 1208 года |
| Дата создания: 1902. Минусинск.. Источник: Амфитеатров А. В. Легенды публициста. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1905. — С. 55. |
- Википроекты
Старый альбигоец, могучий граф Раймонд Тулузский одиноко умирал в полуразрушенной башне Своего родового замка в Бизьере. Вчера прибыл из Рима в Бизьер — наследственный город графов Тулузских, — папский легат Арнольд и привёз с собою буллу Иннокентия Третьего, римского епископа, «наместника Христова на земле». Иннокентий отлучил от церкви всех альбигойцев и предал анафеме графа Раймонда. И папский легат Арнольд, стоя на соборной паперти, прочёл буллу папы народу и, прочтя, воскликнул:
— Так да погибнут все грешники!
И народ повторил:
— Так да погибнут все грешники!
И тогда все, почитавшие себя праведными, то есть верными папе и послушными воле легата, стали убивать грешных: всех, кто не хотел признавать папу наместником Христа, земным полубогом, смеялся над его буллою и презирал проклятие легата. Начался страшный бой между альбигойцами и восставшим на них народом. Народ одолел. Альбигойские рыцари пали в неравном бою все до единого и с ними множество родных и друзей их. Разъярённые люди убивали, не разбирая правых и виноватых, не щадя ни пола, ни возраста. Если же победителей брало сомнение: разить или нет? альбигойцы ли бегут пред их беспощадными мечами или, заражённые паническим страхом общей бойни, добрые католики? — легат Арнольд восклицал с церковной паперти:
— Рубите! рубите всех! Господь — всеведущ: Он отличит грешных от праведных.
И убивали всех.
Граф Раймонд был тяжко ранен в бою. Слуги отнесли его в старую башню, и лежал он один на постели отцов своих и ждал смерти. Все в Бизьере знали, что он умирает, но никто не хотел придти к нему и облегчить его последние минуты хотя бы словом участия, потому что все его друзья и единомышленники умерли, и остались вокруг него либо равнодушные, либо враги, которые не добивали старика только потому, что были уверены: сейчас он и сам издохнет, не стоит кровавить рук.
И точно: почуял близко смерть свою старый еретик, граф Раймонд, и, открыв долго сомкнутые глаза, сказал часовому, сторожившему его спальню, как темницу:
— Хочу исповедать Господу грехи мои. Позови ко мне капеллана.
Но капеллан отказался придти к графу, потому что сказал:
— Папа проклял его. Он больше не христианин. Он отлучён. Пусть околевает, как собака. Не будет ему прощения ни в сей жизни, ни в будущей.
Часовой был добрый малый. Жаль ему стало, что великий и знаменитый рыцарь должен умереть без покаяния, и пошёл он по городу искать священника сговорчивее. Стучался к одному, к другому, к третьему, к четвёртому; но каждый гнал его от дверей, все повторяли в один голос:
— Папа проклял его. Он — больше не христианин. Он отлучён. Пусть околевает, как собака! Не будет ему прощения ни в сей жизни, ни в будущей.
Впрочем, один полюбопытствовал:
— Стало быть, еретик раскаялся: забыл свои заблуждения и в смертный час свой соглашается признать, что папа есть наместник Божий, образ Христа на земле?
Так как солдат не умел ответить ему, священник сказал:
— Никогда не должно отказывать грешнику в возможности покаяния. Попробую пойти с тобою. Быть может, ещё успею спасти его заблудшую душу.
Войдя к графу, священник прежде всего задал Раймонду те же вопросы, что и часовому: о папе, наместнике, отлучении, покаянии.
Граф отвечал:
— Какое мне дело до папы? Пусть он называет себя, как хочет. Я покончил свои счёты с землёю и иду пред лицо Отца Небесного. Ни папа, ни иной владыка человеческий не властны надо мною, не важны и не нужны мне более. Я ожидал и звал к себе не папского слугу, чтобы спорить о папе, но священника любви Христовой, чтобы открыться, как я верил в Христа, как любил Его, что сделал во имя Его, и чем согрешил против Него вольно и невольно.
Тогда и этот священник отступил от графа, говоря:
— Тебе нет дела до папы? Значит, ты, действительно, — больше не христианин, и стократ прав прозорливец, святой отец наш папа, что предал тебя анафеме. Проклят ты в сей жизни и в будущей. Околевай. как собака! Великий грех христианину оставаться с тобою. Проклят будь, кто подаст тебе помощь.
И ушёл от графа, и увёл с собою часового, потому что боялся, чтобы тот не погубил свою душу, — не разжалобился бы к еретику, в смертный час его. И лежал граф — опять один — в старой башне, и не было никого, кто бы подал ему пить, кто осушил бы предсмертный пот на его челе, кто прошептал бы над ним отходную молитву.
Но вот — вдруг, просветлело у графа Раймонда в гаснущих очах, и видит он: входит к нему человек, ликом ясен, одеждою беден, очи его — как звёзды, и волосы, цвета спелого ореха, двумя волнами падают на плечи его. И сказал графу человек:
— Мир тебе.
Граф отвечал:
— Спасибо. Только отойди от меня, потому что я проклят папою, и общение со мною осквернит тебя в глазах людей.
Незнакомец улыбнулся и сказал:
— Этого я не боюсь.
Граф возразил:
— Напрасно. Папа могуч, служители его свирепы. Оставаясь со мною, ты наживёшь себе большую беду.
Незнакомец повторил:
— Я не боюсь.
Граф сказал:
— Не думал я, что у меня ещё остались друзья. Кто же ты, бесстрашный человек? Почему я не знал тебя до последнего часа?
Незнакомец отвечал:
— Я тот, кого ты звал, чтобы открыться, как ты верил в Христа, как любил Его, и чем согрешил против Него вольно и невольно.
И покаялся могучий тулузский граф Раймонд, старый рыцарь, в смертный час свой, в башне наследственного замка в Бизьере.
— Отец мой, не верил я, что папа — наместник Божий на земле, что нет на нём греха, что слово уст его есть слово Христово, что связанное им на земле будет связано и на небесах… Простится ли мне вина неверия моего? Или анафема папы и впрямь предаст меня аду?
Незнакомец отвечал:
— Ты не верил в слово папы, но знал и исполнял слово Христово, как Он заповедал его ученикам своим. Мир тебе, отпускаю тебя от жизни земной в жизнь вечную.
Продолжал Раймонд:
— Отец мой, не ходил я в храмы, освящённые папою, не слушал служб, творимых священниками папы. Простится ли мне грех неверия моего или быть мне отверженным отныне и до века?
Незнакомец сказал:
— Но ты и день, и ночь молился в том храме Божием, который Христос в три дня разрушил и воздвиг вновь из праха. Но ты сам в душе своей был неустанный священник Бога и Христа своего. Мир тебе: отпускаю тебя в жизнь вечную.
Воскликнул Раймонд:
— Отец мой, тысячи сомнений о вере Христовой обуревали меня…
— Где любовь, там и ревность, — сказал незнакомец, — где ревность, там и сомнение. Мир тебе: сомнениями мысли своей ты любил Его больше, чем может любить неразмышляющая вера.
— Отец мой, я не платил церкви десятины, не делал жертв на храмы.
— Но ты утешал страждущих, кормил голодных, поил жаждущих, — и сам так жил, и других учил жить. Не бойся: отпускаю тебя от жизни сей с миром.
И, пока Раймонд собирался с мыслями, какой грех своей жизни назвать теперь прежде других, незнакомец ласково смотрел в глаза его и говорил:
— Нет греха, неискупимого любовью Христовою. Кто любит Христа в слове Его, тот будет с Ним в царстве Его.
Но Раймонд опустил голову на грудь и возразил с тоскою:
— Боюсь, отец мой, что я и любил Его меньше, чем надо. Часто сомневался я даже в божестве Его. Часто соблазнялся я гордою мыслью, что и Он был только человек, — лучше которого никогда не бывало и не будет на свете, за которого я рад положить душу свою… Этот грех простится ли мне или быть мне отлучённым от Христа навеки?
Незнакомец спросил:
— Но ведь ты любишь Его безразлично — был ли он Бог или человек?
Раймонд сказал:
— Да. Я жил любовью к Нему, и имя Его будет моею последнею мыслью.
Тогда Незнакомец простёр над ним руки свои и стал светел, как райский день, и воскликнул голосом, трепещущим, как звонкие крылья серафимов:
— Сын мой, не бойся, — Фома тоже усомнился в божестве Его и не хотел верить Его Воскресению. Но любовь Фомы спасла его, и Христос сам явил ему Свою тайну. Ты стоишь на смертном пороге: перешагнёшь его и станешь перед лицом Христовым, и сам увидишь Его, и узнаешь, кто Он. И, если до сих пор ты нежно и пламенно любил в Нём человека, тем нежнее и пламеннее полюбишь теперь в Нём Бога. И Он, любимый тобою на земле, как человек, возлюбит тебя в небе, как Бог.
Когда на утро люди вошли в башню взглянуть, жив ли старый еретик, Раймонд лежал уже холодный, окостенелый. Но уста его улыбались, и столько света и мира было разлито в застылых чертах, что все видевшие смутились и спрашивали друг друга:
— Это ли мертвец, проклятый папою? это ли враг Христов, осуждённый в огонь и муку вечную?
И хотели похоронить Раймонда с честью. Но легат Арнольд приказал выбросить труп его собакам.