Альбан
правитьИмя живописца Альбана известно будет отдаленнейшему потомству не только по великому таланту, но еще и потому, что многие поэты упоминают о нем в стихах своих. Он изображал предметы любезные, представлял сцены счастливые, пиитические. На картинах его видите или спящего в прохладной тени Эрота, у которого Дианины нимфы боязливо отрезывают кончики крыльев, или толпу маленьких воинов Кипридиных, которые куют стрелы свои, закаливают их, острят, пускают в сердце и заблаговременно восхищаются: предвидя бесчисленные победы, или Венеру, окруженную грациями, которые убирают богиню, торжествующую над богами и смертными. Живописует ли предметы христианского благочестия? Это младенец Иисус, сидящий на коленах непорочной матери, окруженный сонмом ангелов; одни с благоговением поклоняются своему владыке, другие, держась на воздухе, приносят ему цветы и плоды, дань от щедрой природы. Все существа, пленяющие наши взоры, все что ни есть прелестного на земле, на море и на небе, все что ни родилось от цветущего воображения — все беспрестанно занимало кисть Альбана.
Он изображал милые предметы свои на малых картинах, которые удобно помещаются в кабинетах, и которых множество есть полных собраний. Слава его везде распространилась. Известно, что человек, одаренный великим талантом, в каком бы то ни было роде искусства, живущий во времена просвещенные, заняв раз первое место, всегда пользуется своим правом; оно есть собственность его, которой никто не может похитить. Если имя его один раз пронеслось в мире, тогда все превозносят его, не заботясь, заслужил ли он свою славу. Сколько писателей говорили об Альбане, совсем не видавши его произведений! Одна из немаловажных причин его знаменитости есть имя его, легкое для стихотворства. Если бы творец прелестнейших картин назывался не Альбаном, но каким-нибудь Зуккаро или Пинтуррикио; тогда поэзия не воспела бы его имени. Но la fraîcheur de l’Albane, les pinceaux de l’Albane суть такие полустишия, которые каждый поэт с удовольствием помещает в стихах своих. Таким образом Альбан прославился, может быть, не столько по дарованию, сколько потому, что нетрудно было прославить его имя.
Однако художники и знатоки просвещенные отлично уважают редкий талан Альбана. Приятность или бедность, ему одному свойственная, видны во всех его картинах. В нем нет высоких, сладострастных, восхищающих красот Корреджио и Рафаэля; в нем все обыкновенно; он не поселяет в душе умиления, не приводит ее в исступление; но всегда нравится, всегда пленяет.
Альбан учился в римской школе, у Аннибала Каррака, там занял он мастерские формы, и дал им свою физиогномию — то есть любезность, вместо величия и выразительности. Родясь со счастливым расположением, нравственным и физическим, имея способность писать легко и скоро картины, за которые получал щедрую плату, и которые охотно покупали, обладая прекрасною женою, которая родила ему многих прекрасных детей, Альбан изображал, что чувствовал и что ежедневно видел; он находил в семействе своем счастье жизни и образцы для картин. Краски его иногда слишком ярки, но всегда приятны; светотень слаба; в одежде более искусства, нежели подражания натуре. В картинах Альбана видно менее прямых линей, нежели ломаных, которые употребляют живописцы более для выражения приятности, нежели для высоких предметов.
Альбан обыкновенно помещал героев и героинь своих на прелестных местоположениях сельских, которые, может быть, не совсем точны, но всегда нравятся; каждый зритель внутренне желает быть в числе действующих лиц, изображенных на картине. Остроумные его расположения отличаются поэзией, не возвышенною, но всегда кроткою и любезною. В женских лицах видите пленяющих красавиц, не жеманных, не искусственных, но невинных дщерей натуры. В лицах детей нравятся вам прелесть и точное подражание подлинникам. Однако должно признаться, что, удивляясь Эротам на картинах Альбановых, не видим в сих милых, но жестоких детях того коварства, которое управляет их ласками; не видим на их лицах той очаровательной улыбки, которая заставляет проливать слезы; это обыкновенные дети, любезные, счастливые, пышущие здоровьем и свежестью. Альбан хорошо выражал благочестивую кротость ангелов, но не знал, в чем состоит прямая красота небожителей. На лице богоматери написана любезность, более земная, нежели небесная; Венера у него есть только обыкновенная красавица, прелестные нимфы нимало не походят на юных богинь, которые заставляли бы зрителя завидовать обиталищам богов Олимпийских.
Альбан писал и большие картины: церковные, весьма хорошие в своем роде, но они менее других прославили своего художника; оригинальность его особенно видна в малых картинах. Можно даже сказать, что чем они меньше, тем совершеннее. Это доказывается двумя находящимися в Музеуме: одна представляет Аполлона и Дафну, другая Сальмациса и Гермафродита; последняя удивляет превосходством сельского местоположения. В обеих формы, краски, живопись обвораживают душу.
Он пытался изображать грозные предметы, и показал, что не рожден для живописи сего рода. Все, что он ни написал в разных видах и положениях выражает тихую радость, кроткие душевные движения, которые, как известно, продолжительнее восторгов живых и пылких. Движение в картинах Альбана подобно ручейку, спокойно текущему по долине.
Строгие судьи живописного искусства, которым кажется незаслуженной Альбанова знаменитость, не должны удивляться тому, что, имея столько средств нравиться, он успел прославить свое имя. Чего еще может желать художник, получивший в дар от природы счастливую способность пленять и трогать!