I.
правитьВъ концѣ мая жара въ Бенаресѣ становилась невыносимою, въ полномъ смыслѣ этого слова. Ни на минуту, ни днемъ, ни ночью, ни въ комнатѣ, ни на дворѣ нельзя было отыскать прохлады. Среди дня, выходить изъ дому не было никакой возможности; солнце палило и ослѣпляло своимъ блескомъ; отъ стѣнъ, отъ бѣлаго песку несло жаромъ; отъ отражающихся лучей становилось больно глазамъ. Вѣтеръ душилъ, обдавая облакомъ пыли. Даже утромъ, въ половинѣ шестого или въ шесть часовъ становилось жарко и душно; недолгая прогулка утомляла и разслабляла. Ни зонтикъ, ни индійскій шлемъ, ничто не спасало отъ вліянія лучей индійскаго солнца; изъ всѣхъ поръ точился потъ; послѣ нѣсколькихъ шаговъ, мокрое платье липло въ разгоряченному тѣлу, тѣмъ самымъ связывая движеніе и вызывая во воемъ существѣ какое-то очень непріятное чувство не-по-себѣ. Чрезъ двѣ-три мили утомленіе брало верхъ надъ любопытствомъ; на диковинки, на разновидные курьёзы начинаешь тупо и безучастно смотрѣть; позываеть къ себѣ, въ полутемный покой, гдѣ подъ вліяніемъ панка возможно было найти временный отдыхъ. До тѣхъ поръ, пока панка двигался, въ районѣ его вѣянія дышалось легко; но, лишь задремлетъ рабочій, погоняющій зефиръ, и панка остановится, мгновенно все тѣло, съ головы до ногъ, покрывалось обильною испариною; ночью, въ этому прісоединялись миріады москитовъ. И откуда только они брались! Не успѣетъ панка остановиться, какъ они тутъ: жужжать и снуютъ, и кусаютъ и спать не даютъ. Но въ Индіи жара все-таки сноснѣе, нежели на Цейлонѣ; здѣсь всюду, во всѣхъ комнатахъ, водится панка; всюду возможно отыскать чистую воду, а въ большихъ городахъ даже лёдъ. Въ отеляхъ, въ Дакъ-бангалоу (т.-е. казенныхъ постоялыхъ дворахъ), при каждой комнатѣ есть купальня. На Цейлонѣ всѣ эти удобства не всегда доступны; путешественникъ большею частью принужденъ жить среди болѣе первобытныхъ условій; не только лёдъ, но и чистая вода тамъ рѣдкость; а въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, въ центрѣ острова, и грязной воды не обильно. Въ «Коломбо», въ лучшемъ отелѣ, на сотни живущихъ тамъ всего двѣ-три купальни; расположены онѣ въ дальномъ разстояніи отъ комнатъ и за всякое купанье взимается шиллингъ, т.-е. 35 копѣекъ.
Несмотря, однакоже, на обиліе воды въ даровой купальнѣ, на ледъ, на вѣяніе панка, въ Бенаресѣ было все-таки душно и несносно, и такъ каждый день, отъ полуночи до полуночи; казалось, что живешь въ постоянной банѣ. Трудно вообразить себѣ, до какихъ чудовищныхъ размѣровъ развивалась лѣнь, подъ вліяніемъ этой температуры; среди дня, являлась возможность заснуть за книгой, полной новизны и интереса. Сонъ въ неурочный часъ не только не освѣжалъ, но еще болѣе располагалъ въ ничегонедѣланію; заставить себя написать нѣсколько строкъ стоило не малыхъ усилій. Туземцы чувствовали себя отлично въ эту погоду и предрекали, что въ іюнѣ будетъ потеплѣе. Я рѣшился ѣхать на сѣверъ, въ Гималаи, не дожидаясь іюня, и въ концѣ мая, въ одинъ, дѣйствительно прекрасный, день бѣжалъ изъ священнаго града; утро, какъ-бы на зло, въ тотъ день было сравнительно съ прежними прохладно. Накрапывалъ небольшой дождь и не было вѣтра. Въ вагонѣ былъ панка, и какъ только поѣздъ двинулся по направленію въ Лакноу, явился рабочій двигать панка; при закрытыхъ окнахъ и вѣяніи панка внутри вагона не только было сносно, но даже пріятно послѣ бенаресской жары.
Къ сожалѣнію, все это продолжалось не долго; въ девять часовъ жаръ сталъ чувствителенъ; поднялся вѣтеръ, и столбы дыма, пыли врывались въ вагонъ, чрезъ жалузи. Отъ панка не было никакой прохлады, искусственный зефиръ обдавалъ путешественника горячимъ пескомъ и ѣдкимъ дымомъ. Поѣздъ двигался довольно быстро, но съ безпрестанными, продолжительными остановками; и такъ какъ въ это время года мало кто изъ европейцевъ ѣздитъ, то на всемъ пути отъ Бенареса до Лакноу нельзя было достать никакой ѣды. Кое-гдѣ, на станціяхъ чуть не совершенно нагіе мальчишки продавали полугнилые бананы, и необыкновенно великіе и аппетитные арбузы. Англичанинъ, житель Индіи, знаетъ какъ путешествовать по Индіи; на буфеты онъ не разсчитываетъ, а беретъ съ собою всякаго рода продовольствія и даже постель и подушки; ѣдетъ за нѣсколько миль съ своимъ домкомъ и двумя-тремя слугами разныхъ исповѣданій. Одного слугу, — мусульманина, англичанинъ беретъ за обѣдомъ служить, такъ какъ ни одинъ индіецъ не согласится подать ѣду европейцу или присутствовать за его обѣдомъ. То и другое оскверняетъ индійца и лишаетъ его касты. Другого, индійца, онъ беретъ въ должности valet, и, конечно, чѣмъ важнѣе англичанинъ, тѣмъ многочисленнѣе его свита; двое, трое слугъ всего чаще сопровождаютъ путешествующаго здѣсь англичанина. Слуги здѣсь, въ сѣверной Индіи, рѣдко говорятъ по-англійски, но всѣ понимаютъ ломанный и коверканный урду европейцевъ. Это не мало, и по всей вѣроятности достигается ими не безъ нѣкотораго труда и навыка, такъ какъ извѣстно, что англичане не мастера изъясняться на иностранныхъ языкахъ. Не имѣвъ всѣхъ этихъ удобствъ при себѣ: ни слугъ, ни запасовъ, и проголодавъ въ продолженіи двѣнадцати часовъ, я былъ очень радъ, когда наконецъ мы добрались поздно вечеромъ до Лакноу; нашъ поѣздъ опоздалъ нѣсколькими часами по неизвѣстной мнѣ причинѣ. Лакноу, какъ большинство городовъ Индіи, если безусловно вѣрить мѣстнымъ преданіямъ, существуетъ тысячи лѣтъ. Говорятъ, что городъ былъ выстроенъ Лакшманомъ, братомъ Рамы (воспѣтаго въ Рамаянѣ); увѣряютъ, что городъ стоитъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ шестьдесятъ тысячъ мудрецовъ подвизались въ лѣсу Наймиши. Вѣрно однакоже одно, съ 1775 года Лакноу сталъ столицею Ауда и всѣ наиболѣе замѣчательныя зданія города воздвигнуты были послѣ того. Въ настоящее время (и вѣроятно также было и прежде) городъ представляетъ странную смѣсь нищеты, грязи и тяжелой, безобразной роскоши. Городъ дворцовъ, мечетей, индусскихъ храмовъ, мавзолеевъ, величественныхъ воротъ, и въ то же время съ узенькими улицами, плохо замощенными и грязными; въ срединѣ города попадаются полуразвалившіеся заборы, на бокъ покачнувшіяся хижины, крытыя соломою; европейская частъ города т.-е. cantonments, представляетъ, какъ и повсюду въ Индіи, разительный контрастъ съ туземнымъ городомъ: всюду широкія улицы, обиліе зелени, просторъ и чистота. Аудъ былъ присоединенъ къ британскимъ владѣніямъ въ 1866; послѣдній аудскій король др сихъ поръ живетъ около Калькутты. Его громадный дворецъ, съ пространными садами, бросается въ глаза при приближеніи къ Калькуттѣ; здѣсь падшій король проживаетъ ежегодно свои двѣнадцать лаковъ (т.-е. сто-двадцать тысячъ фунтовъ), никогда не сводя концы съ концами и постоянно должая. Присоединеніе Ауда, какъ извѣстно, считается одною изъ главныхъ причинъ послѣдняго возстанія (1857), и осада Лакноу до сихъ поръ свѣжо помнится старожилами. Бунтъ засталъ англичанъ неприготовленными; они дорого поплатились за свое незнаніе народа, но, нужно отдать имъ справедливость, мужественно отстояли свои права. Въ Лакноу разыгрался одинъ изъ геройскихъ эпизодовъ этой кровавой драмы. Здѣсь, въ такъ-называемой резиденціи (т.-е. въ домѣ, гдѣ жилъ британскій резидентъ, до присоединенія Ауда) около тысячи англичанъ, солдатъ и женщинъ выдержали тяжелую осаду съ 30-го мая 1857 по 22 ноября того же года. «The Residensy» самое любопытное мѣсто въ Лакноу; домъ былъ выстроенъ въ 1800, стоитъ на нѣкоторомъ возвышеніи и окруженъ большимъ садомъ, въ которомъ нѣсколько меньшихъ зданій; теперь зданія въ полуразвалившемся состояніи; вполнѣ сохранилось подземелье, въ которомъ прятались жены и дѣти осажденныхъ, да садъ, кругомъ зданій, поддерживается съ большимъ тщаніемъ. Кромѣ резиденціи, въ Лакноу, городѣ мусульманскомъ, есть нѣсколько другихъ примѣчательныхъ зданій: Имамбара, бывшая мечеть, а теперь мѣсто склада для пушекъ, ружей и т. д. Кайзеръ-Багъ, дворецъ, выстроенный послѣднимъ королемъ, и множество другихъ дворцовъ и зданій съ громкими именами: «домъ солнца» «радость сердца» и т. д. Древнихъ зданій въ городѣ нѣтъ; стиль всѣхъ почти построекъ полуитальянскій съ примѣсью восточной тяжелой роскоши. Древнѣйшимъ образцомъ итальянской архитектуры здѣсь считается домъ, выстроенный французскимъ генераломъ Клодъ-Мартеномъ (Claude-Martin), в въ которомъ теперь помѣщается La Martinière College. Населеніе города (295 т.) главнымъ образомъ мусульманское, и какъ мнѣ привелось услыхать на мѣстѣ, не считается англичанами «лояльнымъ»: это не значитъ однакоже, чтобы лакноуцы подумывали о новомъ бунтѣ. Послѣ 1857 англичане стали гораздо предусмотрительнѣе к врядъ ли дадутъ себя захватить врасплохъ. Я провелъ въ Лакноу нѣсколько дней; послѣ Бевареса, лакноуская жара казалась сносною. Безъ панка и здѣсь нельзя было жить, но по утрамъ бывало прохладно и около шести часовъ вечера жаръ значительно спадалъ. — Отъ Лакноу до Барелли продолжается та же линія желѣзной дороги (Oude and Rohikund) и тѣ же порядки: безпрестанныя и продолжительныя остановки, станціи съ буфетами и безъ всякой ѣды. Въ Барелли желѣзная дорога кончается; далѣе, съ Ранибагомъ, у подошвы горъ, сообщеніе производится посредствомъ Horse dak. Отъ Барелли до Ранибага считается семьдесятъ-пять миль; за тридцать рупи (т.-е. три фунта) путешественнику дается индійская карета и пара лошадей (мѣняющіяся чрезъ каждыя пять шесть миль). Индійская карета (гари) наружно мало чѣмъ отличается отъ европейской; но въ гари можно только лежать, а не сидѣть, что въ дорогѣ большое удобство. Ранибагъ въ гидахъ обозначается «at the foot at the hill»; на самомъ дѣлѣ нужно пройти около трехъ миль, и затѣмъ начинается подъемъ въ гору, въ Найни-Талу. Дорога не представляетъ ничего любопытнаго, но сама по себѣ замѣчательно хороша; гладкое широкое шоссе ведетъ вплоть до Найни-Тала (10 миль.)
Найни-Талъ — небольшой городъ на высотѣ семи тысячъ футовъ, и его озеро, какъ круглое зеркало, положенное среди высокихъ горъ, грандіозно-красиво. Всюду по горамъ густая зелень, изъ-за которой выглядываютъ бѣлыя стѣны домовъ и домиковъ, разбросанныхъ по склонамъ. Къ каждому дому вьется подъ густою тѣнью дорожка, прекрасно вымощенная; широкое шоссе огибаетъ все озеро. Климатъ на такой высотѣ совершенно какъ въ южной Европѣ; жары нѣтъ даже въ полдень; панка, зонтикъ, шлемъ здѣсь не нужны; здѣсь бродить можно цѣлый день, не уставая и не въ потѣ лица. Вечеромъ, когда солнце начинаетъ заходить, на озеро, на ярко освѣщенныя вершины горы съ ихъ вѣковыми деревами нельзя достаточно налюбоваться. Предъ глазами — одна изъ тѣхъ величественныхъ картинъ, которыя такъ глубоко вліяли на развитіе индійскаго религіознаго міросозерцанія; живя среди такой природы, первобытный индіецъ, не разгадывая ея тайнъ, но глубоко чуя ея красоты, сталъ обожать гималайскія рѣки и озера. Въ этотъ часъ по озеру снуютъ лодки; изъ всѣхъ домиковъ показываются носилки (седаны, жампаны) съ дамами. Найни-Талъ, какъ всѣ такъ называемыя hill-stations въ Индіи, мѣсто модное, начиная съ апрѣля до конца октября; на это время сюда пріѣзжаетъ губернаторъ сѣверо-западной провинціи, его штатъ, — всякій, кому посчастливилось получить отпускъ; множество военныхъ живутъ здѣсь въ это время. Вечеромъ, начиная съ пяти и до обѣда, словомъ — въ модные часы, шоссе около озера превращается въ Роттенъ-роу Гайдъ-парка. Такъ какъ въ экипажахъ здѣсь ѣздить нельзя, то дамы разносятся кругомъ озера въ седанахъ, жампанахъ, т.-е. въ носилкахъ; толпы туземной прислуги окружаютъ каждый жампанъ; это восточное заимствованіе западнымъ человѣкомъ сначала, съ непривычки, кажется очень страннымъ. Около иного жампана, въ которомъ сидитъ щедушная англичанка, человѣкъ двадцать носильщиковъ; при этомъ иногда случается, что сунутъ по болѣзни или старости не можетъ ѣздить верхомъ и сопровождаетъ супругу въ другомъ жампанѣ, съ такимъ же числомъ прислуги. Во все продолженіе сезона удовольствія не прекращаются; главнымъ образомъ крикэтъ и бадмннгтомъ занимаютъ публику; объ отличившихся въ этихъ играхъ да о boat-race говорится неустанно, и почти-что ежедневно пишется въ газетахъ; но, кромѣ того, въ сезонъ здѣсь бываютъ любительскія драматическія представленія, балы, концерты и т. д.. Здѣсь есть также библіотека, очень изрядная по количеству томовъ; странно однакоже, что большинство книгъ не относится до Индіи, и число выписываемыхъ индійскихъ газетъ въ сравненіи съ лондонскими ничтожно. Послѣднее отчасти понятно: большинству индійскія газеты нужны для того, чтобы слѣдить за производствами, перемѣщеніемъ оффиціальныхъ лицъ, и т. д.; для такой цѣли, конечно, достаточно одной, много двухъ газетъ. Въ такихъ мѣстахъ, какъ Найни-Талъ, Симла и т. п., всего труднѣе видѣть настоящую, туземную Индію; колонія сагибовъ, пріѣзжающихъ сюда, старается по возможности забыть на время объ Индіи и окружить себя, насколько силъ хватаетъ, европейской обстановкой; мѣстный характеръ склада жизни, конечно, вполнѣ не исчезаетъ, и бросается въ глаза человѣку непривычному къ мѣстнымъ порядкамъ; но весь складъ англо-индійской жизни такъ мало интересенъ, что жить въ Найни-Талѣ для изученія этого было-бы по меньшей мѣрѣ скучнымъ дѣломъ; къ тому же, дождливое время должно было скоро наступить, а потому, чрезъ нѣсколько дней по пріѣздѣ, я пустился далѣе въ сѣверу, въ Алмору. Отъ Найни-Тала до Алморы считается по кратчайшей дорогѣ двадцать-девять миль; дорога на всемъ протяженіи отличная, но такъ какъ она частью вьется въ гору, и къ тому же багажъ, а иногда и путешествующій вынужденъ передвигаться на плечахъ носильщиковъ, то переѣздъ изъ Найни-Тала до Алморы занимаетъ около двухъ дней. На полъ-пути, въ Кернѣ, выстроенъ просторный Дакъ-бангалоу. Первая половина пути до Керна самая легкая и пріятная; какъ только переберешься чрезъ горы, стѣною окружающія Найни-Тальское озеро, во всю дорогу двигаешься подъ гору; до Керна то же обиліе зелени и тѣни, что и въ Найни-Талѣ; горы покрыты густымъ лѣсомъ; характеръ мѣстности вдоль рѣки Коси напоминаетъ долину рѣки Рапути, въ Непалѣ. Въ Кернѣ, въ продолженіи шести миль, тоже роскошная обстановка; идешь вдоль шумливой рѣки (Коси) подъ тѣнистымъ сводомъ; по склону горъ, у самой дороги кое-гдѣ цвѣтутъ рододендроны, попадаются дубы, а у самой вершины виднѣется ель. Послѣ шестой мили дорога поворачиваетъ на востокъ; лѣсъ исчезаетъ; скудная трава и по временамъ совершенно обнаженные склоны горъ длятся во всю дорогу, вплоть до Алморы. Шоссе продолжается, но въ нѣкоторыхъ мѣстахъ оно такъ узко, что двѣ лошади съ трудомъ могутъ разойтись. Мѣстность, кругомъ, не густо населенная, кое-гдѣ виднѣются одиночные домики, и, кромѣ носильщиковъ съ чаемъ, никто по дорогѣ не встрѣчается.
Алмора, главный городъ провинцій Камаонъ, расположенъ на высотѣ 5340 ф. Городъ выстроенъ на вершинѣ кряжа, направляющагося отъ востока къ западу, и базаръ, главная улица города, растянутъ на цѣлую милю. Городъ населенъ исключительно туземцами; домы европейцевъ, всѣ безъ исключенія, внѣ города, и разсѣяны въ разныхъ мѣстахъ ближайшей окрестности по склонамъ горъ. Городъ не красивъ; но съ вершинъ нѣкоторыхъ ближайшихъ горъ открывается широкій видъ; вся страна кругомъ представляется перерѣзанною различными кряжами, безъ широкихъ долинъ; кряжи, взаимно другъ друга пересѣкая, вьются въ разныхъ направленіяхъ. Къ сѣверо-западу, въ ясное утро, послѣ дождя, обрисовываются отдаленныя снѣжныя вершины. Всѣ ближайшія горы, насколько онѣ видны изъ города, безъ лѣса, но въ обиліи покрыты травою; по склонамъ множество домовъ, туземныхъ и европейскихъ; какъ тѣ, такъ и другіе исключительно каменные и крыты каменными плитами; архитектура туземныхъ домовъ имѣетъ отдаленное сходство съ непальскою; но въ рѣдкихъ туземныхъ домахъ, кое-гдѣ, попадается рѣзьба, довольно грубая. Ни въ городѣ, ни въ окрестностяхъ нѣтъ ни замѣчательныхъ храмовъ или другихъ какихъ-либо зданій; нѣтъ, также какихъ-либо памятниковъ глубокой древности; исторія Камаона извѣстна въ обрывкахъ, и начинается очень поздно (XII в.). У здѣшнихъ брахмановъ попадаются списки древнихъ царей, списки брахманскихъ семей, съ обозначеніемъ, кто откуда пришелъ и какими землями владѣлъ. Изъ этихъ немногочисленныхъ данныхъ можно вывести одно заключеніе: арійская колонизація этихъ гималайскихъ странъ шла съ юга, частью изъ Ража-пучины; Камаонъ, также какъ Гарвалъ, повидимому, никогда не принадлежалъ одной династіи, а былъ раздѣленъ между множествомъ мелкихъ владѣтелей; каждый такой ража владѣлъ своимъ клочкомъ земли, жилъ въ укрѣпленномъ замкѣ, разбойничалъ и воевалъ съ сосѣдями. Такъ продолжалось до конца прошлаго столѣтія (1790) или до завоеванія Камаона непальцами. Непальцы владѣли Камаономъ до 1816, и до этого года Камаовъ былъ совершенно неизвѣстенъ; въ Алнору англичанъ не пускали, здѣшній фортъ считался непальцами непокоримою твердынею. Въ 1815 г. между англичанами и Непаломъ возникли недоразумѣнія; переговоры не уладили затрудненій, а повели къ войнѣ. Непальцы дрались храбро, и въ началѣ кампаніи всюду били англичанъ, совершенно незнавшихъ горной страны, въ которой имъ пришлось дѣйствовать. Въ концѣ концовъ, однакоже, умѣнье и искусство взяли верхъ надъ храбростью; непальцы были побѣждены и изгнаны изъ Камаона. Камаонъ вмѣстѣ съ Гарваломъ были присоединены къ британскимъ владѣніямъ; вмѣстѣ съ этимъ, конечно, исчезла всякая тѣнь камаонской самостоятельности; алнорскій ража былъ низложенъ и зажилъ какъ частный человѣкъ, получая пенсію отъ остъ-индской компаніи. Его внукъ до сихъ поръ живетъ въ Алморѣ; больной, развращенный и совершенный невѣжда, Бимъ-Сенъ не имѣетъ никакого значенія и нисколько не опасенъ англичанамъ. Даже въ послѣднее возстаніе камаонцы остались вѣрными англичанамъ, и теперь никто изъ нихъ не думаетъ о возстановленіи старой, туземной династіи. Представитель этой династіи не богатъ и народъ почитаетъ его за полусумасшедшаго. Его бывшіе вѣрноподданные не оказываютъ ему даже наружнаго почтенія: при встрѣчѣ съ нимъ алнорцы не кланяются такъ низко и подобострастно, какъ англійскому барасагибу (великому господину). Словомъ, Камаонъ можетъ считаться вѣрною провинціею британской короны и провинціею очень важною; здѣсь множество чайныхъ плантацій, и сѣверные предѣлы провинціи касаются Тибета; наименѣе затруднительные проходы чрезъ Гималаи, въ Тибетъ, находятся въ Камаонѣ. Въ Тибетъ въ настоящее время европейцу ходу нѣтъ; но что такой порядокъ не будетъ продолжителенъ, есть основаніе предполагать. Въ 1873 нѣсколько туземцевъ-топографовъ, по порученію англійскаго правительства, проникли до Тенгринора и частью обошли это озеро. Сотни спортсменовъ англичанъ ежегодно подходятъ къ самымъ границамъ Тибета, иногда иной предпріимчивый охотникъ добирается и до Манасорова. Объ этихъ поѣздкахъ въ печати ничего неизвѣстно; они затѣваются обыкновенно съ увеселительною цѣлью; отъ наблюденій большинства этихъ путешественниковъ наука не можетъ ожидать какихъ-либо новыхъ фактовъ; затѣваются эти поѣздки большею частью лицами военной профессіи; объ успѣхѣ какихъ бы то ни было знаній путешественники не заботятся; ихъ цѣль пріятно провести свободное время, отдохнуть отъ жары индустанскихъ равнинъ; они пошныряютъ въ Гималаяхъ, пострѣляютъ, и послѣ временной отлучки вернутся опять къ своему посту, къ отправленію своихъ обычныхъ занятій. Сумма свѣдѣній, пріобрѣтаемыхъ въ эти поѣздки, не велика; но такъ какъ этими свѣдѣніями обладаетъ не одинъ и не два человѣка, а десятки и сотни, то практическое значеніе ихъ неоспоримо; такимъ образомъ, нельзя отрицать, что въ Англіи новое предпріятіе или новая идея объ открытіи новыхъ путей въ сердце Азіи, или объ открытіи новыхъ рынковъ застаютъ публику интересующеюся и отчасти подготовленною въ оцѣнкѣ всего этого. Значеніе англичанъ въ Азіи растетъ съ каждымъ годомъ, хотя сами англичане отрицаютъ это и въ газетахъ толкуютъ о противномъ, о какихъ-то проискахъ и контрминахъ Россіи. Но неопровержимые факты разъясняютъ всего лучше настоящее положеніе предпріимчивой націи въ Азіи. До 1870 года въ Кашгарѣ не бывало англійскихъ торговыхъ людей. На послѣдней Кашгарской выставкѣ (въ 1875) въ Калькуттѣ, устроенной по возвращеніи изъ Кашгара сэра Д. Форсайта, большинство кашгарскихъ вещей, матерій, было русскаго издѣлья. Теперь въ Кашгарѣ на время англійскій резидентъ, и не извѣстно, послѣ новаго трактата съ Англіей, въ будущемъ русскіе товары найдутъ ли въ Кашгарѣ такой же сбытъ. Поговариваютъ, что и въ Кабулъ скоро будетъ назначенъ англійскій резидентъ. Недоразумѣнія съ Бирмою покончены, и открытію пути въ Юнань, чрезъ Бирму и Бамо, бирманскій король врядъ-ли посмѣетъ теперь противиться. Непалъ и Тибетъ пока закрыты; индійскій чай до сихъ поръ не ввозился въ Тибетъ, гдѣ, какъ извѣстно, потребленіе чая громадное. Новый переворотъ въ Непалѣ, который всѣми, кто знаетъ хорошо положеніе дѣлъ тамъ, признается неминуемымъ, откроетъ англичанамъ весь Непалъ, а съ этимъ вмѣстѣ тѣсно связано и открытіе Тибета. Каково будетъ ихъ торговое значеніе въ Азія послѣ того — не требуетъ никакихъ разъясненій. Но англичане, ревниво слѣдящіе за успѣхами Россіи въ Средней Азіи, въ душѣ убѣждены, что вся азіатская торговля должна быть въ ихъ рукахъ; они не хотятъ и не желаютъ понять, что другіе народы въ свою очередь могутъ сомнѣваться въ справедливости такихъ притязаній. Отсюда ропотъ и крики противъ всякаго кажущагося посягательства на англійскую прерогативу — всюду проникать, всюду заводить факторіи и т. д. Въ Индіи едва ли кто серьезно боятся или серьезно вѣритъ въ возможность проникновенія свода русскаго народа; даже образованные туземцы подготовлены англійскою прессою смотрѣть на Россію враждебно. Россіи здѣсь, какъ и всюду, не знаютъ, и самый дикій слухъ, самое невѣроятное описаніе русскихъ порядковъ и людей считается за истину. Англичане очень хорошо знаютъ, что послѣ нихъ европейское господство здѣсь едва ли возможно, хотя-бы на короткое время; они знаютъ, или по крайней мѣрѣ толкуютъ о томъ, что ихъ владычество здѣсь, несмотря на то, что они сильнѣе въ Индіи, нежели всѣ прежніе завоеватели, далеко не прочно. Народъ ихъ не любитъ и не понимаетъ. Nigger’а (такъ бѣлый британецъ зоветъ чернаго индійца) англичане сильно не любятъ и мало знаютъ. Но, нелюбимые народомъ, мало знающіе его, англичане въ Индіи все-таки сильны; они сильны здѣсь не потому, чтобы опирались на массы войска; несильны они и народною любовью. Индіецъ не выноситъ иноземнаго господства. Онъ кое-какъ ладилъ съ мусульманами, и терпѣлъ ихъ, потому что побѣдители смѣшивались съ побѣжденными; развитіе магометанства въ Индіи и порожденіе такого страннаго языка, какъ «урду», доказываютъ неопровержимо, что между мусульнанами-побѣдителями и индусами-побѣжденными была возможна амальгамація, и при всемъ томъ это владычество не было мирное и никогда не охватывало всей Индіи. Сліяніе европейскихъ завоевателей англичанъ съ индусами немыслимо; nigger молчитъ, но владычество христіанъ онъ ненавидитъ сильнѣе, нежели мусульманскихъ деспотовъ. Англичане сильны здѣсь, конечно, до поры до времени, своею упорною энергію; сильны тѣмъ, что важность Индіи для Англіи отлично сознается не одними оффиціальными лицами, а всѣми англичанами вообще; англійское вліяніе въ сильной мѣрѣ распространяется частною предпріимчивостью, безъ всякаго содѣйствія правительственной иниціативы. И при всемъ томъ англичане въ Индіи не пустили глубокихъ корней; они здѣсь какъ-бы наносный элементъ. Много добра они сдѣлали Индіи, и, нужно надѣяться, успѣютъ сдѣлать еще болѣе; но здѣсь нѣтъ колонистовъ, здѣсь нѣтъ осѣдлыхъ англичанъ, третье поколѣніе англичанъ въ Индіи — рѣдкость. Совершенно отчужденное отъ туземцевъ, англійское общество здѣсь передвижное; нужда, исканіе наживы пригоняетъ сюда англичанина, и какъ только онъ нажился, онъ уходитъ домой.
II.
правитьВъ Алморѣ я пожилъ нѣкоторое время; здѣсь нашлось дѣло и много любопытнаго для наблюденія. Въ Найни-Талѣ многое напоминаетъ Европу, нашу дачную жизнь или жизнь на германскихъ водахъ; въ Алморѣ, въ тридцати миляхъ оттуда, глушь и вмѣстѣ съ этимъ все разнообразіе диковинокъ индійскаго захолустья. Здѣсь живутъ многіе англійскіе чиновники съ ихъ семьями, стоятъ полкъ горкинцевъ, есть и миссіонерская школа и библіотека, но большинство туземцевъ осталось не тронутымъ европейскою цивилизаціею; близкое сосѣдство съ европейскою колоніею не повліяло глубоко даже на тѣхъ камаонцевъ, которые прошли чрезъ миссіонерскую школу; въ школѣ около сотни мальчиковъ, и едва-ли одинъ христіанинъ. Какъ всѣ горцы, камаонцы народъ суевѣрный и поэтическій. Ихъ устная литература необыкновенно богата и разнообразна; кромѣ сказокъ фантастическаго содержанія и историческихъ пѣсенъ, здѣшній народъ выработалъ для лирической поэзіи нѣсколько совершенно оригинальныхъ формъ. Ихъ всей этой массы народнаго творчества, пѣсни про старину наиболѣе любопытны; множество такихъ пѣсенъ знаютъ мѣстные мелкіе землевладѣльцы (зециндары). Во дни независимости Камоэна, каждый ража, сильный и менѣе значительный, имѣлъ своего пѣвца, бата. Батъ пѣвалъ царямъ или про ихъ дѣдовъ, или вычислялъ ихъ предковъ; онъ былъ необходимымъ членомъ всякаго пиршества, всюду слѣдовалъ за царемъ, возвѣщая народу, какъ силенъ его господинъ и какъ славны предки владыки. Въ старинныхъ пѣсняхъ, древній батъ обыкновенно рисуется такъ: «перекинулъ онъ черезъ плечо дорогой платъ, въ руки взялъ остроконечный посохъ и запѣлъ про славу царскаго рода!» Теперь ражи обѣднѣли, потеряли всякую независимость, и вмѣстѣ съ этимъ профессія пѣвца стала неприбыльна. Батовъ здѣсь, въ настоящее время, немного, почти всѣ они изъ одной касты, домъ. Происхожденіе этой касты очень загадочно. Домы всѣ пѣвцы и барабанщики, во всѣхъ религіозныхъ процессіяхъ они бьютъ въ барабаны и распѣваютъ нѣкоторые гимны. Наружно они отличаются отъ остальныхъ жителей Камаона: ихъ цвѣтъ лица гораздо темнѣе и волосы курчавы. До прихода англичанъ сюда, домы были рабами, и происхожденія этого рабства ни бывшіе рабы, ни ихъ бывшіе владѣтели не умѣютъ объяснить. Весьма возможно, что домы — остатки первоначальнаго населенія этой части Гималаевъ, порабощеннаго арійскими пришельцами изъ равнинъ. Память начала этого порабощенія совершенно исчезла. Домы говорятъ тѣмъ же языкомъ, что и остальные камаонцы, но это можетъ служить доказательствомъ только того, что арійское господство здѣсь очень древне и что языкъ домовъ вымеръ тѣмъ же процессомъ, какимъ вымираютъ въ настоящее время въ Гималаяхъ другіе не-арійскіе языки, съ начала переполняясь чуждыми арійскими словами, но удерживая при этомъ свою грамматику, и наконецъ уподобляя свою грамматику арійской. Каждая такая ступень вымиранія можетъ быть пояснена примѣрами. Религія домовъ та же, что и у остальныхъ камаонцевъ: индуизмъ и множество мѣстныхъ суевѣрій и чтимыхъ боговъ, которыхъ священныя индійскія книги не знаютъ. Трудно сказать, откуда все это взялось, и насколько это нужно считать слѣдствіемъ смѣшенія арійскаго и не-арійскаго населенія. Одного изъ такихъ домовъ-пѣвцовъ мнѣ случилось часто видѣть въ Алморѣ; своимъ видомъ онъ не напоминалъ вѣщаго пѣвца. Онъ былъ малъ ростомъ, очень худъ и очень грязенъ, безъ дорогой шали чрезъ плечо и въ какихъ-то старыхъ отрепьяхъ. Грязное полотенце обвивало его голову и служило ему вмѣсто турбана. Онъ не былъ представителемъ, говорилъ сильно заикаясь, складъ рѣчи былъ восточный: почтительно-униженный. Въ этомъ отчасти сказывался придворный человѣкъ: пѣвецъ состоялъ на жалованьи у аскотскаго ражи; за пятнадцать рупи въ годъ (т.-е. около 10 руб.) онъ обязанъ былъ пѣтъ въ праздники, передъ ражею. Жилъ онъ постоянно въ Аскотѣ (въ ю.-в. отъ Алморы), и въ Алмору явился искать суда на своего тестя. Изъ его несвязнаго разсказа можно было вывести, что тесть увелъ его жену и вмѣстѣ съ тѣмъ забравъ ея наряды; зять, т.-е. пѣвецъ, пожаловался въ судъ, или качери, и выигралъ дѣло: жена вернулась къ нему, но безъ нарядовъ. Это послѣднее обстоятельство подало поводъ къ новымъ распрямъ между тестемъ и зятемъ, семейный разладъ длился три года и судъ до сихъ поръ не рѣшилъ, кто правъ, кто виноватъ. Пѣвецъ утверждаетъ, что тесть отобралъ всѣ наряды, что были у жены, и сказалъ ему: «ступай, жалуйся въ качери!» Тесть же показываетъ, что онъ не давалъ за дочерью никакихъ нарядовъ, а потому, конечно, и не могъ ничего отобрать, такъ какъ зять его бѣднѣе факира, а слѣдовательно не въ состояніи покупать нарядовъ женѣ. Дѣло пѣвца др сихъ поръ въ качери, и не рѣшено, но онъ сильно и настойчиво хлопочетъ, и грозится дойти до коммиссіонера, т.-е. губернатора провинціи, и жалѣетъ, что спора нельзя рѣшить по старинному, посредствомъ воззванія въ богу, Вира-Ветала. Богъ этотъ, ни болѣе, ни менѣе, какъ какой-то первый камень на вершинѣ одного холма у деревни Сироли, близъ Алморы. Исторію бога и самого бога пѣвецъ зналъ отлично, такъ какъ служеніе черному камню составляло его наслѣдственное занятіе.
«Вира-Ветала богъ, — говорилъ онъ, — великій судья! Когда сагибъ Тиліаръ (т.-е. Traill) былъ здѣсь коммнесіонеромъ, послалъ онъ разъ истца и отвѣтчика судиться туда въ богу, Вира-Веталу. Пришли они въ храму и стоятъ.
— Зачѣмъ пришли? спрашиваетъ ихъ богъ.
— Разсуди ты нашъ споръ! отвѣчаютъ оба вмѣстѣ.
Затрясся тутъ бѣснующій Калу-Силу, что богу служитъ, и говоритъ:
— Если сагибъ Тиліаръ васъ прислалъ за рѣшеніемъ, то я, спросясь бога, дамъ рѣшеніе. Кто солжетъ, на того отмѣтку положу!
Разсказали они свой споръ, все вамъ было.
Забили тогда въ барабаны. Пришелъ богъ. Трясся, трясся Валу-Силу и зачалъ пить. Выпилъ онъ двадцать-два горшка воды да горшекъ коровей урины.
И говоритъ онъ отвѣтчику:
— Ты лжешь!
А тотъ отвѣчаетъ:
— Нѣтъ, не лгу!
— Смотри, говоритъ ему богъ, я тебя накажу!
А онъ отвѣчаетъ:
— Хорошо! пришелъ къ тебѣ судиться, такъ да будетъ твое рѣшеніе!»
И заболѣлъ у лжеца животъ. Потекла кровь и покрыла всю землю кругомъ. Узналъ объ этомъ сагибъ Тиліаръ и наказалъ лжеца!
Тогда богъ Вира-Ветала сталъ очень могущъ.
Трайль былъ здѣсь коммиссіонеромъ, вскорѣ послѣ присоединенія Камаона къ британскимъ владѣніямъ. Сомнительно, чтобы онъ посылалъ кого-нибудь судиться такимъ первобытнымъ способомъ, но былъ этотъ сагибъ очень популяренъ здѣсь. Жилъ онъ по старинному, какъ англійскіе чиновники живали въ Индіи не дни остъ-индской компаніи, со всею восточною роскошью и придерживаясь нѣкоторыхъ восточныхъ обычаевъ. Алморскіе старики увѣряютъ, что у него былъ гаремъ; одна изъ его подругъ въ сихъ поръ жива и пребываетъ въ Алморѣ.
Богъ Вира-Ветала имѣетъ многочисленныхъ поклонниковъ здѣсь, къ нему прибѣгаютъ для рѣшенія затруднительныхъ споровъ. Обыкновенно богъ изрекаетъ свои рѣшенія, вселяясь въ тѣло какого-нибудь изъ своихъ служителей. Избранный начинаетъ трястись и громко вопить, иногда безсмыслицу, иногда какую-нибудь молитву. Пѣвецъ утверждалъ, что разъ богъ вселился въ него; случилось это въ дни какого-то праздника. Наитіе нашло на него вдругъ, онъ сталъ трястись, прыгать, бить въ барабанъ, и вопилъ:
Богъ чистой горы, подай мнѣ даръ!
Хо! хо! подай мнѣ даръ!
Милліоны боговъ! подайте мнѣ даръ!
Хо! хо! подайте мнѣ даръ!
Служеніе этому богу очень просто: ему приносятъ въ жертву козъ, въ извѣстные дни, по ночамъ. Жертвоприношеніе совершается при закрытыхъ дверяхъ, и постороннія лица, а тѣмъ болѣе европейцы, не допускаются. Тутъ читаются нѣкоторыя молитвы. Одну изъ молитвъ къ богу Вира-Ветала пѣвецъ сообщилъ мнѣ, послѣ нѣкотораго колебанія и не безъ содѣйствія презрѣннаго серебра. Эту молитву не читаютъ однакоже при ночныхъ жертвоприношеніяхъ; ее произноситъ тотъ, кто пришелъ почтить бога и принесъ ему нѣсколько мѣдныхъ монетъ или какую-нибудь ѣду; при этомъ онъ говоритъ:
«Чудо творецъ-царь! Міръ ты вращаешь! Изъ суши зелень творишь! Изъ зелени сушь творишь! Пустошь наполняешь! Изобиліе въ пустошь обращаешь! Глину въ злато превращаешь. Изъ злата глину дѣлаешь! На землѣ живешь, и земли ты царь! Въ лѣсу живешь, и лѣса ты царь!»
Пѣть, бить въ барабанъ, всему этому батъ научился отъ отца или, вѣрнѣе, отъ отцовъ, ибо онъ помнилъ мать и говорилъ, что на ней были женаты два брата близнеца, т.-е. его родителя, одинъ дядя и другой отецъ, или оба дяди и оба отца. Пѣть, играть оба были, по его словамъ, великіе мастера; пѣсенъ, сказокъ знали болѣе нежели кто-либо въ настоящее время. До женитьбы на матери пѣвца, братья близнецы странствовали по свѣту, были въ Тибетѣ и въ такихъ странахъ, о которыхъ не упоминается ни въ одной европейской географіи: они были въ странѣ, гдѣ у жителей такія длинныя уши, что на одномъ человѣкъ спалъ, а другимъ покрывался, видѣли людей съ лошадиными и собачьими мордами. Всему этому почтительный сынъ вѣрилъ. Родились близнецы чудеснымъ образомъ. О дѣдѣ и бабкѣ пѣвецъ разсказывалъ слѣдующее: девять разъ рожала его бабка, и ни одинъ ребенокъ не оставался въ живыхъ. Родила она въ десятый разъ, и на двадцать-второмъ дню ребенокъ померъ. Сказала она тогда мужу: " — «Не живутъ дѣти у того, кто чтитъ бога Ветада. Положу мертваго ребенка въ храмъ бога.
Взяла подъ мышку мертваго ребенка и пошла. Стала она подходить къ храму и въ четырехъ-пяти шагахъ оттуда заслышала голосъ.
— Читра! (имя бабки) меня ты хочешь осквернить! Не носи во мнѣ мертваго ребенка! Дамъ тебѣ близнецовъ. Ступай домой, въ деревню; когда по дорогѣ, что за моимъ храмомъ, справа и слѣва выростетъ по дереву devadaru (Pinus devadaru), тогда родятся и твои близнецы! Ты сперва покропи молокомъ тѣ два дерева, и затѣмъ корми своихъ близнецовъ. И заплачутъ тогда твои близнецы!»
На десятый мѣсяцъ родила Читра близнецовъ. Оставила ребятъ дома и побѣжала къ тѣмъ деревамъ. По дорогѣ сказалъ ей богъ Вира-Ветала:
— Слушай, Читра, покропи своимъ молокомъ съ начала правое дерево, и станетъ оно твоимъ старшимъ сыномъ, затѣмъ покропиі лѣвое дерево, и будетъ оно твоимъ младшимъ сыномъ!
Читра такъ и сдѣлала: покропила своимъ молокомъ дерева и пришла домой. Правую грудь дала старшему сыну, лѣвую младшему.
Дѣдъ пѣвца былъ также барабанщикомъ при храмѣ бога Ветала. Какъ и внукъ, былъ онъ бѣднѣе факира, а потому неожиданная милость бога, приращеніе семьи, заставила его задуматься. Но милости бога этимъ не покончились.
И вотъ, ночью видитъ онъ сонъ. Въ то время Камаономъ владѣлъ непальскій царь. Говорилъ дѣду богъ Ветала:
— Вставъ утромъ и иди къ рѣкѣ. Въ рѣкѣ найдешь вещицу!
Всталъ на утро дѣдъ, подумалъ о снѣ и пошелъ въ рѣкѣ. И случилось, что пришелъ въ тотъ день богатый горвинецъ въ рѣкѣ купаться. Снялъ онъ съ руки золотой перстень и уронилъ его въ рѣку. Вымылъ руки, лицо и ушелъ, забывъ о перстнѣ.
Дѣдъ все это видѣлъ. Нырнулъ въ рѣку, вытащилъ перстень и ушелъ къ себѣ. И была тому перстню цѣна шестьдесятъ рупи.
Таково было происхожденіе пѣвца и таковы обрывки его религіи. Пѣвалъ онъ про старое время не отлично, монотоннымъ речитативомъ подъ звуки маленькаго барабана; онъ разсказывалъ о томъ, какъ въ старинное время дрались цари, увозили красавицъ, пировали, были храбры и были богаты. Только эти черты старины сохранились въ народной памяти: войны царей и ихъ богатство. На вычисленіи этихъ богатствъ онъ любилъ останавливаться. Онъ при этомъ какъ будто воодушевлялся и, скромно опустивъ глаза, возвышалъ голосъ, и ускореннымъ речитативомъ перечислялъ что было у такого-то царя.
"Было у него двѣнадцать дюжинъ коровъ, да буйволовъ столько же.
"Принадлежали ему равнины Бальхари. Былъ у него буйволъ Чарува и буйволъ Багува.
"Были у него козлы съ четырьмя рогами и для двадцати дюжинъ козъ загонъ.
"Была у него лохматая собака и кошка пушистая.
"Въ равнинахъ Бальхари висѣли колосья его рису.
«Были у него двѣ пары мельницъ, дичь въ горахъ и рыба въ рѣкахъ» и т. д.
Нѣкоторыя изъ его пѣсенъ вѣроятно пѣвались предъ лицомъ старыхъ царей. Разсказъ прерывался послѣ каждаго стиха обращеніемъ въ слушателю: «о, славный мой герой!» или: "о, другъ! матери доблестный сынъ! или просто, «о, отецъ!» Но такихъ пѣсенъ онъ зналъ только двѣ. И вообще многое пѣвецъ перезабылъ; многое умѣлъ разсказать и не умѣвъ спѣть, и такихъ разсказовъ онъ зналъ достаточно. Зналъ онъ также множество различныхъ генеалогій, царскихъ и именитыхъ родовъ. Одна изъ любимѣйшихъ пѣсенъ въ Камаонѣ есть сказаніе о какомъ-то царѣ Малу-саи, похитившемъ красавицу изъ Тибета. Народъ здѣсь вѣритъ, что Тибетъ населенъ красавицами и серьезно увѣряетъ, что ботійцы притворились не-индусами, невѣрующими въ индійскихъ боговъ, съ цѣлью воспрепятствовать похищенію своихъ женъ и дочерей и ихъ браку съ индусами. Въ настоящее время ботійцы считаются индусами за низшую касту. Ни одинъ индусъ не выпьетъ воды, поданной тибетцемъ. Въ старинной пѣснѣ царь Малу-саи и пилъ и ѣлъ съ тибетцами, и увезъ тибетскую красавицу. Пѣснь эта начинается такъ:
"Въ полночь отчего Малу-саи не спавъ?
"Стала мать ему говорить: — "ты не спишь? или семь царицъ не при тебѣ? или нѣтъ съ тобою дѣтей?
"У воротъ твоихъ не стоитъ ли голодный странникъ?
"Или твоего буйвола Чарува въ хлѣвѣ нѣтъ?
"Не одинъ ли ты у меня сынъ? не одинъ ли свѣтъ въ глазу? какая кручина у тебя?
— «И сказалъ бы я матери, да сказать стыдно?»
«Нѣтъ стыда предъ матерью родною! какъ во чревѣ я носила тебя, не стыдился ты тогда! и какъ родился, не стыдтлся ты въ ту пору! десять мѣсяцевъ грудью поила тебя, и въ пеленкахъ цѣлый годъ берегла тебя, дорогой мой! дорогой мой, ты признайся мнѣ теперь!»
— "Мать! мать! въ полночь мнѣ приснилась Калу-саукели, изъ тибетской страны, дочь тибетца Калу-саука. Съ горящимъ свѣтильникомъ въ одной рукѣ и чашею благоуханій въ другой чрезъ окно она взошла.
"Въ ногахъ, у ложа моего стояла Калу-саукели; пестроразряженная стояла у ложа моего.
"Отъ ногъ до головы и отъ головы до ногъ она вытерла меня благоуханіями. И страшно мнѣ стало; говорила она уходя: — «ты полюбишь меня, и придешь во мнѣ, въ чудный Тибетъ, коль мужа ты сынъ. Въ домѣ будешь сидѣть, коль рабыни ты сынъ! слышишь мать, или нѣтъ!»
За этимъ діалогомъ слѣдуютъ нѣжныя увѣщанія матери; они остались тщетными. Малу-саи отправился въ Тибетъ. Перерядившись факиромъ и захвативъ съ собой свирѣль, онъ явился въ домъ красавицы. Плѣненная его игрою, красавица сама научила возлюбленнаго, какъ похитить ее. Малу-саи вернулся домой, женился на тибеткѣ, устроилъ великое пиршество, одарилъ своихъ подданныхъ и жилъ счастливо.
III.
правитьХотя пѣвцовъ по профессіи въ Камаонѣ, около Алморы, немного, но народъ здѣшній знаетъ много пѣсенъ, любовныхъ, грустныхъ, и т. д.; такія пѣсни творятся понынѣ, по образцу старинныхъ; въ нихъ мало поэзіи и нѣтъ смысла весьма часто; сочинитель подбираетъ риѳмы, не заботясь о содержаніи и связи одного стиха съ другимъ. Для каждаго рода старинныхъ пѣсенъ обычай установилъ особое время, когда онѣ должны распѣваться. Такъ, есть пѣсни дня извѣстныхъ празднествъ, или во время полевыхъ работъ; есть пѣсни, которыя поются мужчинами и женщинами вмѣстѣ; пѣвцы и пѣвицы, взявшись за руки, тихо двигаются стѣною и поютъ, нѣчто въ родѣ нашего хоровода. Въ іюнѣ, въ здѣшнихъ мѣстахъ оканчиваются полевыя работы; за этимъ слѣдуетъ праздникъ Харьяли (въ честь боговъ Кришны, Маходеви и богини Парвати), и неумолкаемое пѣніе слышится въ продолженіи нѣсколькихъ дней; большинство пѣсенъ имѣютъ какой-то грустный оттѣнокъ, и не лишены своего рода прелести, хотя содержаніе и бѣдно. Вотъ буквальный переводъ одной пѣсни; въ оригиналѣ каждый стихъ отдѣляется отъ слѣхующаго ничего незначащими слогами: ве или хо.
У дороги поле — ве!
Поросло поле травою — хо!
О, мой свекоръ! Ужъ насталъ — ве!
Праздникъ Харьяли — хо!
О, мои свекоръ! Пойду я, свекоръ — ве!
Къ матушкѣ, домой — хо!
О, мой свекоръ!
Состарѣлись батюшка съ матушкой — ве!
Пойду я къ матушкѣ, домой, о, свекоръ — хо!
О! мой свекоръ!
Натаскай ты семь ведеръ воды, поставь ихъ — хо!
Сноха моя!
А потомъ ты иди, сноха!
Къ матушкѣ домой — хо!
Сноха моя!
Семь ведеръ сбей масла,
А потомъ ты иди, сноха!
Къ матушкѣ, домой — хо!
Сноха моя!
Семь ношъ травы ты нарѣжь,
А потомъ ты иди, сноха!
Къ матушкѣ, домой — хо!
Сноха моя!
Не ѣдятъ быки травки съ низей,
Не ѣдятъ телята травки съ верхняго поля,
Принеси, сноха, травки съ горъ!
Свѣтъ ушелъ за вершины горъ, свекоръ!
Уйду, свекоръ, къ матушкѣ, домой!
О, свекоръ мой!
Съ наступленіемъ холоднаго времени и длинныхъ вечеровъ канаонцы любятъ потѣшаться разсказываніемъ сказокъ и мѣстныхъ побывальщинъ. Толпа слушателей собирается или у кого-нибудь въ домѣ, или же, всего чаще на базарѣ, у какой-нибудь лавки. Купцы (банья) славятся здѣсь умѣньемъ разсказывать сказки комическаго содержанія и всякаго рода мѣстные скандалы. Цѣлыя ночи проводятся за такою потѣхою, если разсказчикъ съумѣетъ овладѣть вниманіемъ своихъ слушателей. Одного изъ мастеровъ сказывать сказки мнѣ пришлось узнать здѣсь. Онъ былъ банья, т.-е. купецъ. Лавки своей не имѣлъ, по занимался розничною торговлею; хаживалъ по домамъ европейцевъ и умѣлъ добывать всякаго рода вещи: кожи, ножи, шали, камня, птицъ, рукописи, все у него было, или все онъ умѣлъ добыть. За все запрашивалъ въ-три-дорога и очень легко сдавался. Видомъ, цвѣтомъ лица, онъ напоминалъ итальянца, носилъ постоянно плисовую куртку, европейскаго покроя и на голомъ тѣлѣ. Старины, пѣсенъ о дѣяніяхъ древнихъ царей и силачей онъ не зналъ, но сказки комическаго содержанія умѣлъ разсказывать мастерски; въ большинствѣ его сказокъ дѣло шло о купцахъ и купеческихъ женахъ, и послѣднихъ онъ не щадилъ; женскую лживость рисовалъ самыми мрачными красками. Зналъ онъ также пѣсни, но пѣсни нѣжнаго содержанія, и пытался сажъ сочинять. Одну изъ своихъ эпиграммъ «Красный Хари» (такъ его звали) особенно цѣнилъ; она была сочинена на одного писца изъ бенгальцевъ; писецъ этотъ до сихъ поръ существуетъ въ Найни-Талѣ. На этой эпиграммѣ поэтъ говорить: «ты извѣстенъ, Гаварданъ; у тебя, на кашмирскихъ шальварахъ, полотняныя заплати. Будь же милостивъ къ намъ, или дѣла ты оставь, или подругу покинь!» Какъ пѣвецъ и комикъ, Красный Хари принималъ большое участіе въ драматическихъ представленіяхъ, въ праздникъ Хари. Здѣсь народъ вѣритъ, что въ этотъ праздникъ женскій демонъ, Жвара, получаетъ необыкновенную силу и старается вредить младенцамъ; драматическія представленія, особенно съ нескромными выходками, умилостивляютъ демона и предотвращаютъ зло, какое демонъ въ состояніи сдѣлать. Большинство драматическихъ представленій, импровизируемыхъ на базарѣ, подъ открытымъ небомъ, полны циническихъ выходокъ; но, среди разгара необузданной веселости и нескромныхъ шутокъ, народъ весьма часто откровенно высказываетъ, какъ онъ смотритъ на разныя явленія своей жизни, а потому эти представленія въ извѣстной степени любопытны. Красный Хари игралъ обыкновенно или факира, или англичанина. По-англійски онъ не говорилъ, хотя и пытался, но кромѣ: Yes! или I go! у него ничего не выходило. Но публика не требовала глубокихъ познаній англійскаго языка или англійской жизни. Если англичане мало знаютъ народъ, то народъ еще менѣе знаетъ и понимаетъ ихъ; многіе, по деревнямъ, до сихъ поръ убѣждены, что принадлежать не королевѣ Викторіи, а какой-то баснословной, непонятной компаніи. Монета (рупи) съ изображеніемъ ея величества до сихъ поръ зовется во многихъ мѣстахъ «компанейской». Народъ знаетъ англичанъ по тѣмъ податямъ, которыя они наложили на землю, и врядъ-ли подозрѣваетъ, что англичане пришли сюда, для его же блага, завести въ Индіи порядокъ, пріучить индійцевъ къ самоуправленію; игнорируя гуманную цѣль своихъ предпріимчивыхъ господъ, онъ кое-гдѣ ропщетъ на эти подати. Бѣдняга знаетъ англичанина въ судѣ и твердо убѣжденъ, что сагибъ душою не кривитъ, взятокъ не беретъ, судъ и расправу творить по-своему справедливо, весьма часто не зная ни народныхъ обычаевъ, ни народнаго міровоззрѣнія; знаетъ также бѣдняга, что въ судѣ, около сагиба, много ему родственнаго, чернокожаго народа, голодныхъ писцовъ, бабу, мунши и т. д., и коль хочешь не кривого суда, каждому дай; туземецъ подаркомъ не гнушается. Сагибъ говоритъ на родномъ языкѣ; всѣ сагибы изъясняются на ломаномъ урду, и рѣдкій умѣетъ читать какой-либо восточный алфавитъ, но зато у каждаго сагиба большой запасъ ругательствъ на чистѣйшемъ урду; это народъ, конечно, понимаетъ, особенно если такое краснорѣчіе сопровождается толчкомъ, пинкомъ. Англичане, гордые, свободолюбивые, преисполненные собственнаго достоинства, — англичане въ Индіи зачастую прибѣгаютъ въ ручной расправѣ. Сколько разъ мнѣ приходилось улыбаться, когда какой-нибудь пожившій въ Индіи англичанинъ характеризовалъ жителей Пенджаба или сѣверо-западныхъ провинцій такъ: «тутъ народъ совсѣмъ иной. Попробуйте ударить кого-нибудь тамъ; всякій сдачи дастъ!» Слушающій могъ заключить изъ этого, что въ иныхъ мѣстахъ Индіи драться можно, если и не безнаказанно, то съ нѣкоторою свободою; и кто, наслушавшись такого рода этнологическихъ характеристикъ, побывалъ на различныхъ плантаціяхъ, тотъ собственными главами могъ убѣдиться, что заключеніе его вѣрно. Видитъ народъ, какъ сагибы, ихъ жены, дочери по вечерамъ играютъ въ крикэтъ, бадмингтонъ, какъ тѣ и другія ѣздятъ верхомъ, смѣются и разговариваютъ между собою, совершенно свободно. Конечно, все это непонятно коренному индійцу, и далъ онъ своему просвѣтителю и господину кличку — бандара, т.-е. обезьяна, и говоритъ, что на головѣ у сагиба дала (т.-е. корзина, въ которой скотинѣ приносятъ траву и всякій кормъ), а на плечахъ рубище. Выводить сагиба въ импровизированнихъ драматическихъ представленіяхъ — общелюбимая потѣха. Глубокой сатиры тутъ, конечно, нельзя ожидать, но самый фарсъ поясняетъ отлично, каково взаимное пониманіе между побѣдителями и побѣжденными, и какъ они другъ друга любятъ. Актеры обыкновенно натираютъ мѣломъ лицо и руки, и предъ публику выходятъ: сагибъ, мэмъ-сагибъ (его жена) и беби. Сначала, при громкомъ хохотѣ зрителей, сагибъ начинаетъ разговаривать съ мэмъ-сагибомъ; говоритъ онъ безсмысленный наборъ звуковъ: есъ, но, деисъ, нештъ, готъ, готъ, топъ, топъ! Затѣмъ сагибъ и мэмъ-сагибъ начинаютъ танцовать по-англійски, а беби въ это время поетъ: «папа, мама енгири (english); мама, папа жолли (joly)». Представленіе заключается уродливымъ изображеніемъ англійскаго обѣда; башмаки на блюдѣ изображаютъ бифштексъ, является и необходимая бранди и, какъ финалъ, драка сагиба съ поваромъ, при звукахъ пѣсни: «Ренъ комъ инъ, (rain come in) на базарѣ воды много! Полисъ сойдъ (police saide), нога поскользнулась доромъ-домъ!» Поваръ въ концѣ-концовъ повергаетъ сагиба на землю.
Такого сагиба игралъ Красный Хари на базарѣ города Алморы, потѣшая алморскую публику, и самъ говорилъ, что игралъ хорошо; всѣ, кто ни былъ на базарѣ, много смѣялись. Игралъ онъ также факира. Факиромъ или Іоги въ Индіи называютъ монаховъ различныхъ орденовъ. Начало этихъ странствующихъ, монашествующихъ, безстрастныхъ, нищенствующихъ, словомъ, подвизающихся святыхъ людей теряется въ глубокой древности. Въ Индіи ихъ всегда было обиліе, болѣе, нежели нужно было такой роскоши. Ихъ существованіе объясняется глубоко религіознымъ настроеніемъ массы индійцевъ, какъ въ древности, тамъ и понынѣ. До сихъ поръ множество людей здѣсь уважаютъ всякаго факира, относятся къ нему съ подобострастнымъ почтеніемъ и считаютъ голаго, вымазаннаго пепломъ шатуна, невѣжественнаго и глупаго, за святого человѣка. Въ святость факира вѣрятъ не только женщины, живущія взаперти и внѣ всякаго вліянія европейской цивилизаціи, но весьма часто люди, знающіе по-англійски, читающіе англійскія газеты и находящіеся въ постоянныхъ сношеніяхъ съ англичанами.
— Какъ не святой? какъ обманщикъ? — говорилъ мнѣ горячась одинъ изъ такихъ туземцевъ. — Представьте, что онъ еще сдѣлалъ: сижу я въ своей палаткѣ и пишу письма. Входитъ онъ (т.-е. факиръ) и садится на землю, у моего стола. «Что ты дѣлаешь?» спрашиваетъ онъ меня. «Письма пишу!» говорю я ему. Помолчалъ онъ, и говоритъ опять: «дай мнѣ бумаяжку!» Далъ я ему чистый листовъ почтовой бумаги. Взялъ онъ этотъ листовъ, развернулъ его на свѣтъ, и показываетъ мнѣ. Вижу, чистый листовъ, ничего на немъ не написано. Сталъ онъ складывать этотъ листовъ тутъ же при мнѣ, не отходя отъ стола. Сложилъ его въ маленькій пакетъ, потеръ пакетикомъ лобъ и отдаетъ мнѣ: «Разверни и читай!» говоритъ. Развернулъ я пакетикъ, и вижу — тамъ молитва записана. И это не чудо?
Но, рядомъ съ вѣрующими есть и невѣрующіе или колеблющіяся въ вѣрѣ. Уже въ древности поэтъ съ отрицательнымъ направленіемъ нарисовалъ не совсѣмъ лестный образъ нищенствующаго: «святые тексты онъ громко распѣваетъ, много старинныхъ побывальшинъ помнитъ. Онъ съ женами болтливъ, ребятъ ихъ ласкаетъ, мужей восхваляетъ и въ восторгѣ отъ ихъ стряпни… Умеръ ли кто, или народился, гдѣ поминки справляютъ, сто радостей ему во дню, и такъ онъ бѣгаетъ… Онъ первый за обѣдомъ, и послѣдній на молитвѣ. Придетъ ли на кухню, онъ ораторъ, лишь-бы кухарю угодить»… Живетъ большинство факировъ не особнякомъ отъ народа и не всякій изъ нихъ умѣетъ хоронить свои слабости отъ зоркихъ глазъ невѣрующихъ или колеблющихся въ вѣрѣ. Ихъ жадность до денегъ и слабость къ прекрасному поду современная сатира уловила отлично. Не трудно было народу разглядѣть, что безстрастный не навсегда уморилъ въ себѣ страсти; въ его низкую, душную келью, гдѣ-нибудь въ сторонѣ отъ житейскаго шума, у святого храма знаютъ дорогу въ сумерки не одни богомольцы или богомолки; не всегда святой человѣкъ соблюдаетъ здѣсь, у святого храма, обѣты уединенной и цѣломудренной жизни. И не диво! стоитъ только взглянуть на этихъ подвижниковъ по вечерамъ, въ часъ молитвы, когда они собираются у какого-нибудь храма, напр. въ Бенаресѣ, у храма богини Плодородія. Здоровый, рослый народъ; иной хотя и вымазанъ пепломъ, и нагъ, и волосы упряталъ подъ мочалки, а все-таки не лишенъ нѣкоторой мужественной красоты; идетъ, тяжело ступая и громко бормоча священные тексты. У столькихъ святыхъ мѣстъ перебывалъ иной, тамъ сладко умѣетъ поразсказать о видѣнномъ, — какъ тутъ устоять противъ обаянія святости!
Красный Хари не чтилъ факировъ; во что онъ вѣрилъ, я не умѣлъ ни разспросить, ни разгадать, онъ не боялся даже чертей, которыхъ всѣ алморцы бояться и чтутъ. Игралъ онъ факира отлично: маленькій, худенькой, въ факирскомъ дезабилье, онъ походилъ на факира болѣе, нежели другой откормленный безстрастный, настоящій факиръ. Игра въ факира самая длинная; факиръ поетъ нѣсколько пѣсенъ съ циническими выходками противъ чтимыхъ въ Индіи боговъ; народъ смѣется, хотя на другой день послѣ того идетъ въ храмы чтить тѣхъ же боговъ. Во все продолженіе игры факиръ предается самому необузданному цинизму; въ его пѣсняхъ, въ діалогахъ съ публикою осмѣивается народная святыня, религіозные обряды, семейныя отношенія, и все это дѣлается передъ лицомъ всего народа, при громкомъ, одобрительномъ смѣхѣ всѣхъ. Его спрашиваютъ, какъ его зовутъ? «Дѣдушка всѣхъ!» отвѣчаетъ онъ, и тутъ же поясняетъ, какого рода недуховное родство онъ понимаетъ. Онъ, чтимый массами, живущій общественными подаяніями, эксплуатирующій религіозное чувство тысячъ и тысячъ, выводится на сцену, при слѣдующемъ пѣніи хора:
"О! матушка! пришелъ факиръ! съ востока пришелъ плутъ въ красномъ плащѣ! Пришелъ факиръ!
"Что-же принесъ плутъ въ красномъ плащѣ?
«Трость да чашу принесъ веселый факиръ отъ Кедара-ната!». — Кедара-натъ одна изъ святынь Индіи, въ сѣверу отъ Алноры.
Такъ индійцы смѣются надъ своими сагибами (господами) и надъ своею святынею. Смѣясь надъ тѣмъ, что обожаютъ, и надъ своими религіозными обрядами, они не подпускаютъ въ то же время въ своимъ храмамъ европейца; не пускаютъ его туда, куда впускается и корова, и обезьяна, и даже собака; считаютъ европейца не чище собаки, но кланяются ему въ поясъ; безъ башмаковъ входятъ въ нему въ комнату, т.-е. разуваются предъ его дверьми, такъ же, какъ и предъ дверьми храма.
Алмора, 1875.
Іюня 30-го.