К. Н. Бестужев-Рюмин
правитьАлександр Федорович Гильфердинг, как историк
Читано в торжественном заседании петербургского отдела славянского благотворительного комитета 14 февраля 1873 г.
править
Мы привыкли жаловаться на то, что у нас вообще мало устойчивости в наших предприятиях, наших действиях, что мы быстро переходим от одного дела к другому, от одной цели к другой. В этих жалобах много правды (более, понятно, относительно образованного класса); тем поучительнее для нас примеры людей, посвятивших всю жизнь свою служению одной цели, проведших через всю жизнь одну идею. Таким человеком был покойный наш председатель А. Ф. Гильфердинг. Не касаясь всех сторон его многообразной деятельности, которые, как лучи, все сходятся к одному общему центру, не касаясь потому, что в этом собрании другие, более меня компетентные и красноречивые судьи, представят вашему вниманию оценку этих сторон, я позволю себе остановиться на одной из них и постараться указать связь ее с главной идеей, легшей в основание всей умственной деятельности покойного. Сторона эта — исторические исследования.
Идеей, определившей всю деятельность Гильфердинга было поднятие нашего народного самосознания; но это самосознание не ограничивалось для него географическими пределами русского государства, ни даже этнографическими гранями русского племени: оно простиралось на весь славянский мир, который являлся ему одним целым, несмотря на разнообразие судеб народов, его составляющих. Единство славянского мира не являлось ему механическим единством: все механическое, внешнее находило в нем строгое осуждение; так, в «Истории сербов и болгар» мы находим красноречивое осуждение единства симеонова царства, как единства внешнего, насильственного, завоевательного. В этой внешности он видел главную причину падения симеоновой державы, несмотря на ее блеск.
Единство это являлось Гильфердингу коренным единством взглядов, понятий. «Народный характер — читаем мы в одной из записных его книжек — составляют не какие бы то ни было нравственные качества, а понятия на которых он основывает свой общественный и частный быт. Изменяемость нравственных качеств (влияние просвещения и проч.); неизменность этих понятий. Эти понятия — плод первоначальной жизни народа (сравнить с образованием человеческого характера)». Далее, опровергая мнение одного немца, основывавшего родство народов на сходстве нравственных качеств, он говорит: «Эго то же самое, что если б я, для доказательства моего родства с таким-то (которого наследство, положим, хотел бы получить), сказал, что он был такой же, как я, неуживчивый человек, так же предпочитал охоту и разбой мирному промыслу, так же был храбр, такой же был пьяница, так же женился из-за денег, любил песни и одевался одинаково. Родство народа с народом, как и человека с человеком, доказывается совсем иначе». Проникнутый этими мыслями, он не оберегает древних славян от обвинений, например в пиратстве, и тем избавляет от свойственной многим историкам слабости находить у одного народа все добродетели, а у другого — все пороки; зато за понятиями он следит внимательно и их-то старается выставить на первый план. Припомним подробный анализ учреждений общественных и семейного быта у славян балтийских под влиянием большего или меньшего искажения, приносимого немцами; припомним краткий, но блистательный очерк истории Чехии, доказывающий то же самое. Крайним выражением той же самой мысли служит характеристика главнейших племен арийских в «Древнейшей истории славян», где, как вам известно, три пары народов, чередовавшихся в челе народов арийских, индусы и персы, греки и римляне, германцы и славяне разделены на две группы: в одной отличительное свойство — индивидуализм с его блестящим умственным и художественным развитием; в другой — общность с неизбежно соединенной с нею способностью к политической организации. Эта характеристика, возбудившая против себя толки, быть может, потребует значительных смягчений, но, тем не менее, она не только блистательно-остроумна, но и в высшей степени важна, как указание на то, чего должен преимущественно добиваться историк в изучении жизни народов, в чем он должен полагать свою главную задачу. Действительно, с течением времени все изменяется: и обычаи, и нравы, и экономические отношения, а все- таки остается что-то такое, что составляет сущность народной жизни, и это что-то есть понятие выражающееся, так или иначе, среди всех изменений судеб народа. Ясно, что, поставив себе подобную задачу, Гильфердинг не мог довольствоваться частными историческими исследованиями, медленно подготовляющими материалы для будущего здания и долго и с сомнением осматривающими каждый камень, годен ли он для предполагаемого здания; не мог он также довольствоваться изложением того, что уже принято в науке, имеющем в виду подготовить новых тружеников на этом поле, указать им, что сделано и чего еще не сделано. Поставив целью истории вообще, а следовательно и своих собственных исторических трудов — не только изображать прошлое, т. е. выражать, насколько народ проявил себя в своей истории, но и будить народное сознание в настоящем, он не мог ограничиться ни той, ни другой деятельностью. Он даже с некоторой недоверчивостью относился к различным мнениям, многие из которых казались ему просто ученой прихотью; а следовательно, занятие ими было бы только отвлечением от главной цели. Оттого в его сочинениях так мало полемического элемента, что им придает особую занимательность. Что бы мы ни думали по этому поводу, нельзя не согласиться, что, со своей точки зрения, он был совершенно прав: он прокладывает новые пути, ведет по ним; до того ли ему, чтоб доказывать, что старые никуда не годятся или годятся только вполовину!
При таком настроении, при таком характере деятельности, ясно, что автор не мог ограничиться даже историей одного народа. Широкое поприще общей славянской истории манило его к себе очень рано. В бумагах его лежит красиво переплетенная тетрадка под заглавием: «Краткий очерк истории славянских народов в IX и X столетии». Тетрадка эта писана им, по всем признакам, внутренним и внешним, еще в то время, когда он был в Варшаве (т. е. до 1847 года). Здесь рассказывается расселение славян, основание первых государств, проповедь Кирилла и Мефодия, падение государств болгарского и моравского, основание польского. Словом, мы встречаемся с теми же самыми задачами, которые занимали его всю его жизнь и, что всего занимательнее, с теми же свойствами изложения, которые дают покойному такое высокое место в рядах русских писателей: умение отделить существенное от несущественного, поставить событие в правильной исторической перспективе, изложить ясно, просто и положительно. Почти первыми его печатными произведениями были два исторические сочинения: «Письма об истории сербов и болгар» (часть 1-я в «Московских Ведомостях» 1854 года, а 2-я в «Русской Беседе» 1857 года) и «История балтийских славян» (в «Москвитянине» 1854 года и в «Архиве Калачева» 1861 года). Оба, к сожалению, остались неоконченными (впрочем, в бумагах найдено продолжение истории балтийских славян до смерти императора Генриха III). Сочинения эти, мало известные у нас вначале, обратили на себя внимание в славянских землях («История сербов» переведена на немецкий язык). В нашей тогдашней историографии они были положительной новостью: историей славян занимались, большей частью, люди с преобладанием фантазии (Венелин, Савельев), профессора же славянских наречий отдавались почти исключительно филологии и отчасти археологии; существовал только перевод великого творения Шафарика, но он был положительно не доступен большинству читающих. Таким образом, для многих из тех, кто случайно прочел эти сочинения, они были бы решительной новостью; но тогда их читали весьма немногие. Вспомним, что это было время господства в образованном обществе крайнего западничества. Сочинения эти, в которых порою проглядывает юношеская неумелость (следы ее, впрочем, сглажены в новом издании: уничтожены формы писем, уничтожены некоторые обращения), явление в высшей степени замечательное. Это история не только событий и даже смены учреждений и бытовых особенностей; нет, это история понятий и воззрений: перед нами сплачивается из различных стихий царство болгарское и рядом с ним образуется сербское. Болгарское принимает христианство — здесь мы видим значение христианской проповеди; блистательный век Симеона, его отношения к Византии, причины падения его разностихийного царства, причины неудачи попытки Самуила и характеристические преступления в его роде. Картина выходит замечательно полная и округленная без всякого желания блистать внешней картинностью рассказа и бить на эффект; отсутствие эффекта при замечательной стройности изложения — более всего поражает непредубежденного читателя. Строгий критик может остановиться на том, почему принято одно показание или оставлено другое; все это может быть, и пусть об этом судят специалисты; но такую картину нарисует не всякий специалист. «История балтийских славян» представляет те же достоинства, но с той разницей, что здесь в значительной доле повествование о внешних событиях (известия о которых скудны) оттеснено на задний план изложением особенности быта, представляющего такое разнообразие в этом уголке славянщины, где нашли себе место все формы устройства, которые только встречаются у древних славян (княжеская власть у одних, аристократия — у других, демократия — у третьих), где есть и попытки федерации, формы, как очень основательно доказывал Гильфердинг, никогда не имевшей полного успеха на почве славянской. Ряд публицистических статей Гильфердинга (Сочинения, т. ІІ-й) тесно примыкает к его историческим трудам: все это небольшие исторические этюды, вызванные тем или другим общественным или политическим вопросом, возникавшим у нас или в землях других славян. Эти мелкие статьи, все зрело обдуманные и превосходно написанные, служат лучшим ключом к важнейшему труду его жизни — «Истории славян», которому не суждено было кончиться. Цель и значение этого труда автор объясняет в приготовленном им предисловии к задуманному изданию первых глав этого труда, которые напечатаны в «Вестнике Европы» и к которым должны были присоединиться еще две главы: о предполагаемых древнейших колониях славян, преимущественно о вендах в Галлии и о скифах, сохранившиеся в черновом наброске и, к сожалению, обе неоконченные. Вот то предисловие, о котором я говорил:
«Я давно мечтал о том, чтоб написать общую историю славянских народов. Я сознавал всю отважность такого предприятия; сознавал, что удовлетворительное исполнение подобной задачи не под силу не только мне, но, вероятно, никому из людей нашего поколения. Когда история каждого славянского народа в отдельности еще мало уяснена, а у некоторых даже вовсе не разработана; когда у каждого целые эпохи остаются еще загадочными и важные стороны жизни необъясненными, когда везде только еще собираются материалы и беспрестанно наводят на новые нетронутые вопросы: в такое время рано думать об общей истории славян, сколько-нибудь полной, но и теперь общая история славян нам нужна; я считаю такую историю даже настоятельною необходимостью для нашего образования. Мы учимся истории России, как отдельному предмету; а история болгар, сербов, чехов, поляков приурочена ко всемирной истории и представляется в совокупности с историей европейского Запада. Мы узнаем из нее имена Святополка Моравского и Душана, Гуса и Жижки, Болеслава и Казимира-Великого; но получаем ли мы хоть самое поверхностное понятие о ходе исторического развития у славянских народов, которых эти лица были представителями, о значении, какое Святополк и Жижка, Болеслав и Казимир имели у себя дома, а не только перед лицом своих западных соседей. Поляки и чехи, сербы и болгары должны теряться на картине, изображающей их вместе с более могущественными и счастливыми народами Запада, вместе с Германией и Францией, с Англией и Италией; а когда эта картина, как у нас привыкли, бывает списана с произведений немецкой или французской кисти, то Чехии и Сербии, Болгарии и Польше отводится на ней даже меньше места и угол темнее, нежели какой им принадлежал на самом деле. Нет, нам нужно соединить историю славянских народов в одно целое; иначе мы всегда, как теперь, будем знать прошедшее ближайших соплеменников меньше, чем историю других народов. На первый раз, для практической цели, было бы, может быть, достаточно компиляции, сборника, где изложена была бы отдельно история каждого славянского народа, и я уверен, что тот, кто исполнит такой труд, окажет большую услугу читающему обществу. Но эта не есть та общая история славян, о которой я мечтал. Мне хотелось не только сопоставить историю славянских народов; но и связать ее. Попытаюсь это сделать, уверенный что первая и поневоле весьма неудачная попытка такого рода, тем не менее, окажется полезною».
Долго и много готовился он к этому важному труду; много перечитал для него: масса выписок, расположенных по предметам и заимствованных из самых разнообразных писателей древности; масса хронологических указаний, занесенных в особые книги — свидетельствуют об упорном труде. Изложение книги доведено до высшей степени искусства, до художественной простоты. Просматривая это так широко задуманное, но, к сожалению, остановившееся в самом начале сочинение, как-то сильнее чувствуешь утрату человека, так много сделавшего, так много обещавшего и так рано сошедшего с поприща.
Опубликовано: Бестужев-Рюмин К. Н. Биографии и характеристики: Татищев, Шлецер, Карамзин, Погодин, Соловьев, Ешевский, Гильфердинг. Санкт-Петербург. Издательство: Типография В. С. Балашева, Средняя Подъяческая, д. № 1. 1882.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/bestujev-rumin_k_n/bestujev-rumen_k_n_o_biografii_i_harakteristiki.html