Аквариум любителя (Золотницкий)/Рыбы отечественные

Аквариум любителя — VIII. Рыбы отечественные
автор Николай Фёдорович Золотницкий

Дата создания: 1885, опубл.: 1885, четвёртое издание 1916. В 1993 году издательство «Терра» выпустила новое издание этого труда. Источник: Москва, Терра, 1993, ISBN 5-85255-405-7

Окунь. — Perca fluviatilis L.

Всем известная полосатая живая рыбка, водящаяся не только во всех пресных проточных и непроточных водах, но даже и в солоноватых озерах, каковы, напр., озера Киргизских и Джунгарских степей. Тело ее овальное, горбатое, припухлое, немного сжатое с боков, покрыто очень прочной шероховатой чешуей, которая, будучи чрезвычайно мелкой даже на самых крупных окунях, для невооруженного глаза не представляет ничего особенного, но, рассматриваемая в микроскоп или сильную лупу, поражает наблюдателя как своим блеском, так и изяществом. Увеличенная в несколько десятков раз, каждая чешуйка окуня представляется состоящей из двух отличимых частей: внешней, т. е. видимой нами на теле рыбы, части и внутренней — невидимой. Последняя образует ряд закругленных зубцов, число которых неопределенно и зависит, по всей вероятности, от возраста индивидуума, что, впрочем, до сих пор еще не было исследовано; а каждый зубец имеет с обеих сторон по бороздке, так что уже и эта незримая для нас часть имеет прелестный причудливый вид веера или извилистой поверхности исполинской раковины тридакны (Tridacna gigas). Но еще красивее, еще прелестнее внешняя. Она представляется покрытой бесчисленным множеством прелестных многогранных иголочек, остриев,— остриев, которые, постепенно понижаясь от окружности к центру, отливают и блещут на солнце такими чудными цветами радуги, что делают каждую чешуйку окуня как бы капелькой росы или блестящим самоцветным камнем.

Чешуя эта, чрезвычайно нежная у молодых окуней, с возрастом, наоборот, достигает у них такой твердости, что у некоторых старых экземпляров принимает вид брони, которую не в состоянии пробить даже и острога.

Голова окуня понижается от затылка к оконечности морды и представляет плоский широкий лоб. Глаза, с прелестной золотистого цвета радужиной, отличаются замечательным блеском, который становится тем сильнее, чем рыба взволнованнее. Челюсти снабжены рядом мелких бархатистых зубов. Затем, ряд таких зубов находится на нёбе и вдоль внутренней поверхности щек и несколько рядов в самом горле. Самым незащищенным и легко уязвимым местом окуня являются щеки, лишенные всякой брони и покрытые только тонкой, слабой чешуей. Но зато все остальное защищено прекрасно. Не говоря уже о чешуе, представляющей по шероховатости своей весьма действительную оборону против глоток других прожорливых рыб, еще более грозными оборонительными орудиями окуня являются колючки и зазубрины на жаберных крышках, а также иглы и острые шипы плавников. Так что, взъерошив свои плавники, окунь делается крайне грозным и всякий, дерзнувший к нему в это время прикоснуться, бывает награждаем очень чувствительными уколами. Из плавников его самую главную защиту представляет первый спинной, а затем грудные и заднепроходный, которые весьма больно ранят с боков и снизу с помощью своих колючих лучей, отличающихся замечательной твердостью и остриями.

Плавательный пузырь окуня замкнут и в нормальном состоянии содержит в себе всегда значительное количество кислорода (обыкновенно газы, заключающиеся в плавательном пузыре рыб, представляют собой смесь кислорода, азота и углекислоты в различной пропорции), который исчезает из него мало-помалу, если окунь не может более заимствовать его из окружающей среды, и доходит почти до нуля, когда рыба умирает от удушья.

Цвет окуня очень различный и зависит много как от возраста рыбы, так и от качества воды, в которой она живет. Обыкновенно же цвет его следующий: спина темно-зеленая, бока зеленовато-желтые, брюхо желтоватое. Хвостовой и брюшные плавники ярко-красные, грудные — желтые, первый спинной — сизый с черным пятном на конце, а второй — зеленовато-желтый. Кроме того, поперек всего тела тянутся несколько темных полос, придающих ему еще большую пестроту. Но таков окунь только взрослый. Молодой же бывает скромного серенького цвета с более темными поперечными полосами и только одни плавники да глаза желтые.

В реках и озерах окунь, смотря по величине своей, а также и времени года, держится на разной глубине. Так, летом мелкие и средние окуни выбирают своим местопребыванием мелкие воды с иловатым грунтом и водяными растениями, которые служат для них в то же время и засадой для заплывающей в них мелкой рыбешки, а осенью уходит на более глубокие места. Крупные же живут постоянно на очень большой глубине, и притом иногда на столь значительной, что плавательный пузырь их, под влиянием громадного давления воды, или вдавливает им желудок в глотку, или же сам лопается. Летом окуни живут небольшими стайками, штук по десять, редко по сотне и то мелких годовалых, но осенью и весной, в особенности ко времени нереста, собираются громаднейшими стаями, такими стаями, в которых крупных окуней насчитывают тысячами, а мелких, как кажется, даже и счету нет.

Будучи рыбой оседлой, окунь никогда не совершает дальних путешествий, не совершает их даже и перед нерестом, и большей частью чуть не круглый год живет на одном и том же месте; по утрам и вечерам держится всегда на открытых местах, а в жаркие полдни, в особенности среди лета, скрывается в тени, забирается под нависшие кусты, коряги, в водяные травы, особенно туда, где растет много кубышек, кувшинок, спрятавшись под которые ему удобнее подкарауливать свою добычу. Добычей крупного окуня служит все: он не дает спуску никакому живому существу, начиная с мелкой водяной букашки и кончая такими рыбами, с которыми он в состоянии совладать и которых, главное, он может проглотить; но и мелкий немногим уступает крупному — быстро двигаясь во все стороны, он так и подстерегает, так и выслеживает добычу. Кому не приходилось видеть, как стаи этих обжор охотятся за молодой рыбешкой. Вот тихо плывет себе малявочка, посматривая, где бы словить мушку или кусочек червячка. Как вдруг налетает на нее стая окуней, бросается на нее сразу со всех сторон, и тот, кто половчее, проглатывает несчастную. Случается также, что, увлекшись преследованием, окунь выскакивает вслед за своей добычей из воды на мель или даже на берег и гибнет тогда жертвой своей жадности. Кроме рыб, из числа которых особенно любит плотичку и верховку, окунь больше всего любит икру и раков, которых подстерегает во время линяния, притаившись около камней под берегом, невдалеке от нор. Что касается до земляного червя и мотыля, то он ест их только очень голодный.

Нерестится окунь обыкновенно на третьем году и только в самых кормных озерах — на втором. Время нереста его весьма различно и зависит, как говорят, главным образом от совершенного исчезновения льда и, следовательно, в наших странах бывает в конце апреля или начале мая.

Икру свою окунь выпускает длинными, 2—3-аршинными, студенистыми лентами, в которых отдельные икринки, величиной не более макового зерна, соединены маленькими кучками по 3—5 штук, а каждая такая кучка заключена в особую клейкую клеточку, так что вся лента имеет вид зеленовато-белой мелкой сети. Ленты эти или свертываются в клубки и прикрепляются к подводным растениям, или прямо плавают по поверхности.

Под влиянием весенней температуры, а особенно солнечных лучей, созревание икры идет чрезвычайно быстро, и икринки с каждым днем принимают все более и более темный оттенок, а дней через 10—15 в них уже ясно становится видно движение зародыша. Наконец, на 15—20-й день студенистая масса расползается и тучи прелестных крошечных окуньков с живыми, блестящими глазками, как мириады восхитительных, прозрачных, как кристалл, мошек, рассыпаются по всем сторонам и с изумительной быстротой, несмотря на свой объемистый желточный пузырь, носятся взад и вперед по воде. Последний, впрочем, несмотря на свою величину, бывает у них также до того прозрачен, что без всякого затруднения можно наблюдать биение сердца и движение крови в сосудах — зрелище для того, кто видит его в первый раз, поистине поразительное. Движения эти вполне хорошо видны даже простым глазом, но еще яснее и любопытнее представляется эта таинственная лаборатория жизненных сил, если взглянуть на нее в увеличительное стекло. Для этого нет надобности прибегать к какого-либо рода махинациям, а просто, улучив минуту, когда окунек-мушка подойдет поближе к одному из стекол аквариума (конечно, стекла эти предварительно надо хорошенько протереть), посмотреть на него в лупу, или же взять такую крошку и, положив в капле воды на стекло, рассматривать ее в самый слабый, чуть не игрушечный микроскоп.

Чтобы вывести из окуневой икры мальков, берут небольшой кусок ленты и кладут в плоскодонный сосуд, наполненный не более как на два сантиметра водой, и затем время от времени пропускают ток воды, который уносит отстающие частицы студенистой массы.

Выведшаяся из икринок молодь тотчас же по выходе забирается в самую чащу водяных растений и прячется здесь все лето как от крупных хищников других пород, так и от собственных своих родителей. К концу же лета отваживается, наконец, выглянуть на Божий свет и, собравшись в несметные стаи, такие стаи, что в них зачерпывать молодь можно чуть не ведром, выплывает на открытые места рек и озер. Затем, нагулявшись вдоволь, с наступлением холодов удаляется вглубь и проводит там всю зиму.

В неволе окунь легко приручается: ест из рук, подплывает к стеклу, когда видит знакомое ему лицо, и живет вообще в аквариуме недурно, но требует обильной пищи, а главное, чтобы температура воды в нем никогда не была выше +10° (лучше всего ему живется в 8 градусной воде). Когда же температура начинает переходить за +10°, окунь из живой, быстрой рыбки становится все более и более вялым, начинает медленно плавать, часто подниматься на поверхность, с силой вдыхать в себя воздух и под конец умирает.

В аквариуме окуньки редко плавают в одиночку, а все больше стайками; стайками же кидаются и на бросаемого им мотыля. Интересно смотреть, как эти жадные созданьица спорят и дерутся из-за ничтожнейшего червячка, из-за малейшего кусочка говядины. Но бросьте этим же самым жадным рыбкам кусочек хлеба, и вы увидите, что ни одна из них не дотронется, а если какая-нибудь и схватит, то, увидев свою ошибку, тотчас же выбросит.

Кроме своей прожорливости, крупный окунь опасен еще для аквариума паразитом, водящимся у него в полости рта (Aechteres percarum, рис. 7.96), паразитом, который, как говорят, может иногда переходить и на других рыб, чего, впрочем, вполне утверждать не могу, так как у себя крупных окуней, в особенности с этим паразитным рачком, никогда не имел, а передаю любителям лишь как слышанное мной, чтобы на всякий случай предостеречь их от, быть может, тайно грозящей их рыбам опасности.

Судак. — Lucioperca sandra L.

Судак — рыба всем известная. Встречается почти во всех реках России, а также во многих озерах, как, напр., Чудском, Бело-озере и др.

От окуня, к семейству которого он принадлежит, отличается более удлиненным телом и заостренным рылом, имеющим большое сходство с щучьим. Что касается до цвета, то спина у него зеленовато-серая, брюхо белое, а бока покрыты крупными буровато-серыми пятнами, образующими до 10 поперечных полос. Такими же рядами пятен, только более мелких, покрыты и его спинной и хвостовой плавники.

Судак любит воду глубокую, чистую и не выносит мутной. Излюбленным местом его служат бревна и коряги на дне, а на поверхность появляется он только во время нереста или при погоне за добычей.

Как рыба хищная, судак кормится главным образом молодью рыб. особенно же щурятами, пескарями, но летом ест также раков и лягушек. Схватив добычу, он удаляется в глубину и там ее пожирает. Зимой держится в ямах, но в спячку не впадает.

Нерест судака бывает в конце мая или в начале июня и длится около месяца. Местом его икрометания служат тенистые места близ берегов и особенно древесных корней. Сам процесс его бывает весьма оригинален. По словам Сабанеева, в это время судаки разбиваются на пары и самка становится головой вниз, почти в вертикальном положении, и во время выпускания икры не обнаруживает никаких сильных движений, а только поворачивает то в ту, то в другую сторону хвостом; самец же так же тихо ходит и поливает икру молоками. Так что, когда весной в тихую погоду из воды выглядывают хвосты судаков — это признак их нереста.

Число выметанных судаком икринок доходит до 300000. Икра мелкая, не более 11/2 миллиметра в диаметре, желтоватая, клейкая, прикрепляющаяся к растениям и подводным предметам. Выклюнувшаяся из икры молодь сейчас же уходит на глубину и держится в самой чистой воде, так как мутной воды так же боится, как и взрослый судак. Молодь эта растет весьма быстро и достигает через несколько месяцев 12—14 дюймов, а через год судак весит уже более 11/2 фунта. Способным, однако, к размножению становится лишь на 3-м году. Продолжительность жизни судака равняется 8—10 годам.

Судак рыба очень нежная, и нежная не в том отношении, что трудно уживается в той или другой воде или требует какой-нибудь особой обстановки, но, что гораздо хуже, в том, что, будучи вынута из воды, спит моментально и засыпает тем быстрее, чем моложе и меньше. Нежность эта известна даже и рыбакам, по мнению которых судака достаточно тряхнуть за хвост, чтобы он тотчас же уснул.

Тем не менее судак, постепенно приучаемый к стоячей воде, в аквариуме уживается довольно легко. Из известных мне любителей держал судаков в аквариуме лишь новочеркасский любитель Н. Н. Рождественский. Вот как, между прочим, он описывает в письме ко мне жизнь одного из своих судаков в аквариуме.

«30 июня мне привезли небольшого судака (11/4 вершка). Пока я подготавливал для него жилище, очищая дно, подсыпая песок и мелкие камни, помещенный в таз с водой, он изрыгнул 21/2 рыбки, делая при том весьма большие усилия и характерные движения. Затем, с возможной осторожностью, был водворен мной в приготовленный аквариум, где спокойно и тихо опустился на дно и выбрал себе более затененное растениями место. Желая сразу приучить его к мясу, я на другой день ничем его не кормил, на третий, четвертый и пятый дни предлагал мясо, но он его не брал и лишь через 5 дней съел первый кусок и тем меня очень обрадовал, так как я приходил в отчаяние: за дни голода он очень похудел и я боялся, что его нельзя будет приучить к другой какой-либо пище, кроме живых рыб. Теперь (около 6 месяцев спустя) он вполне освоился, вырос, сделался ручным и ест мясо очень аккуратно 3 раза в день: немного утром, около 12 часов и, главным образом, вечером. Аппетит его не всегда одинаков, и иногда он ест очень мало, а иногда много. Если верно то, что щука в продолжение месяца стукается о стекло, желая полакомиться рыбкой, плавающей в другом отделении аквариума, то судак обладает гораздо большей памятью, так как, несмотря на голод, он уже на 5-й день, кидаясь к стеклу, чтобы захватить золотую рыбку, часто на полдороге вспоминал о преграде и, вильнув хвостом, поворачивал назад. Жизнь ведет он очень спокойную: постоянно сидит на одном месте дна и, только желая есть, подплывает к стеклу и около него плавает вверх и вниз, да иногда, подняв каким-нибудь своим движением муть, отодвинется в сторону и затем, когда она пройдет, снова займет свое постоянное место. Замечу, между прочим, что он после еды, через довольно длинный промежуток времени, делает такие движения, как будто передвигает пищу из внутренностей ближе к глотке и вновь ее пережевывает. Аквариум, в одном из двух отделений которого помещался этот судак, имел 18 вершков длины, 8 ширины и 6 вершков глубины».

Кроме этого, у г. Р. было в аквариуме еще несколько судаков, из которых одного, длиной вершка в три, жившего у него более года, он задумал даже привезти одному любителю в Москву. Рыбка благополучно проехала весь дальний путь, но под самой Москвой, к прискорбию, уснула. Главной причиной ее смерти, вероятно, была перемена воды, которую г. Р. вздумал переменить за несколько станций до приезда.

Для аквариумов судака надо ловить в прохладную погоду и моментально помещать в посуду с той же водой, в которой они были пойманы. В больших бассейнах крупные судаки могут и нереститься. Так, на Венской всемирной выставке в 1873 году судаки метали в бассейнах так много икры, что ее приходилось удалять. Бассейны эти были с проточной водой и были снабжены мелкой, для кормления судаков, рыбой. Нерестившиеся здесь судаки имели более 3 фунтов веса.

Судаков можно также легко разводить из искусственно оплодотворенной икры. Икру их оплодотворяют сухим способом, т. е. поливают молоками без воды, затем подливают сюда воду и окунают в нее ветки перистолистника (Myriophyllum spicatum), к листочкам которого икра и прилипает.

Что касается до разведения судака в прудах, то для этого необходимо, чтобы в пруду была совершенно чистая вода, на дно набросаны были кучи песка и камней и местами опущены были в воду пни с многочисленными переплетающимися корнями.

Ерш. — Acerina cernua L.

Одна из самых оригинальных наших русских рыб. Название свое получила от способности растопыривать, «ершить» свои плавники. Особенно оригинален, даже странен вид этой рыбки, если ее вынуть из воды. Тогда, растопырив свои колючие плавники и зазубренные щеки, загнув кверху хвост, она имеет вид, скорее, какого-то колючего мячика, нежели рыбы, и представляется для хищников столь грозной, что перед ней с уважением отступает даже и сама щука.

Складом тела ерш очень похож на окуня, только вместо двух спинных плавников у пего один, да жаберные крышки снабжены колючками. Кроме того, он похож еще на окуня и самой формой головы, которая так же, как у последнего, лишена чешуи и вся изрыта множеством ямок и углублений, придающих ей какой-то весьма странный вид.

Цвет ерша не очень блестящий: спина серо-оливковая, с черными пятнышками, бока желтовато-зеленые, а брюхо белое, с зеленоватым оттенком. В иловатых местах, говорят, он бывает темно-зеленым, но я такого никогда не видел. Глаза большие, навыкате, с темно-желтой радужиной и мутно-синеватым зрачком. Ростом ерши очень невелики: самые крупные едва достигают 5 вершков.

Ерш встречается всюду: в реках, озерах, на взморье и даже в прудах, но предпочитает воду чистую, холодную, с иловатым или глинистым дном и держится больше на дне, а на мелкие места выходит только по ночам, когда охотится за мелкой рыбой, да во время нереста. Ерш ведет жизнь общественную и живет всегда стаями, которые становятся особенно густыми во время нереста, который происходит у него от марта до мая, смотря по местности и температуре воды. О том, как происходит этот нерест ничего не известно, так как он совершается ночью, на самой глубине, в ямах с песчаным и каменистым дном и длится не более одной или двух ночей. Что касается икры, то зернышки ее так же связаны, как и у окуня, слизью и имеют вид длинных студенистых лент. Цвет ее желтоватый. Икринки эти развиваются довольно медленно, и рыбешка выклевывается из них не ранее двух недель.

Выловленные из прудов ерши в аквариуме держатся довольно хорошо, но, взятые из речек и, следовательно, привыкшие к быстрой проточной воде, засыпают очень быстро. Сам я ершей в аквариуме никогда не держал, но у некоторых из знакомых мне любителей ерши жили в аквариуме по неделе и по две очень хорошо, а затем почему-то вдруг засыпали. У одного из них ерш прожил неделю даже не в аквариуме, а просто в тарелке с водой. Вообще, как кажется, ерши довольно живучи, ибо, как говорят, свободно могут прожить сутки без воды, в одном только влажном мху. Причины смертности ершей имевшие их любители объяснить мне не могли, но я предполагаю, что она заключалась главным образом в непроточности воды и в повышении ее температуры. Так что обрати они на это внимание — и я уверен, что ерши, прожившие у них две недели, прожили бы целый год, а может быть, и более.

Кроме обыкновенного ерша существуют в России еще два вида ершей: ерш-носарь, или бирючок (Acerina rossica), и сопач (Percarina Demidofii). Бирючок отличается от обыкновенного ерша главным образом более удлиненным рылом и телом, да и вообще превосходит его ростом. Цвет этой рыбки очень недурен: спина оливковая, брюхо серебристо-белое, а на боках тела и спинном плавнике идут несколько рядов темных пятнышек, сливающихся по временам в продольные узкие полоски, придающие всей рыбке чрезвычайно пестрый вид.

Бирючок довольно прихотлив: любит воды быстротекущие, дно чистое, песчаное, с каменистыми отмелями, холодной воды не выносит и с наступлением холодов тотчас удаляется на дно, где проводит всю зиму и откуда выходит не ранее полного вскрытия реки, ибо даже и во время прохода льда прячется еще между камнями. С ершом никогда вместе не встречается (последний всегда живет в глине, чего бирючок терпеть не может) и питается только червями, водяными моллюсками, насекомыми и т. п.

За добычей бирючок охотится большей частью ночью и икру мечет в конце апреля или начале мая. В аквариуме может ужиться только в сильно проточном и то с большим трудом, так как постоянно отделяет от себя в изобилии клейкую слизь, которая, сгущаясь в воде, делает ее невозможной для его существования. Хорошенькая рыбка эта, к прискорбию, водится только в реках черноморского бассейна, преимущественно в Воронежской губ., в р. Дон, и потому московскими любителями может быть получена лишь случайно.

Впрочем, не более доступен для них и сопач, имеющий еще меньшее распространение в России, нежели бирючок, и водящийся только в устьях Днепра и Днестра.

Тело сопача всегда покрыто густой слизью и очень сильно сжато, глаза почти плоские, а жаберные крышки с такими же шипиками, как и у бирючка. Цвет тела этой рыбки желтоватый, с фиолетовым отливом (особенно силен отлив этот на спине), бока и живот серебристые; начиная от головы и до хвоста разбросаны там и сям вдоль по спине темные кругловатые пятна; боковая линия образована ясно различимыми бурыми точками, а плавники все светлые без пятен и совершенно прозрачные. Вообще, цветом и формой тела рыбка очень красивенькая.

Подкаменщик, поп. — Cottus gobio L.

Рыбка крайне оригинальная по виду и по нравам. Что больше всего поражает в ней наблюдателя — это чрезмерное расширение головы и суживание тела к хвосту. Голова эта столь же широкая, как и длинная, по крайней мере, у старых самцов,—приплюснутая снизу и округленная сверху, составляет приблизительно около трети всего тела и, рассматриваемая спереди, имеет довольно значительное сходство с головой морского черта. Этому сходству немало способствует также еще маленькие красные глаза, помещенные почти на самой вершине головы и направленные в разные стороны, громадная пасть, способная проглотить очень крупную добычу, и челюсти, снабженные целыми рядами мелких бархатистых зубов. С каждой стороны головы находится по довольно большому крючковатому шипу. С виду острие это кажется очень ничтожным, но подкаменщик, должно быть, сознает некоторую важность этого орудия, потому что каждый раз, как только грозит ему опасность, он приподнимает жаберную перепонку и, обнаружив таким образом эти шипы, дает им возможность ранить.

Тело подкаменщика совершенно голое, имеет на боковой линии и жаберных крышках маленькие бородавочки, которые, будучи рассматриваемы в увеличительное стекло, оказываются снабженными наверху крошечными, едва заметными отверстиями, из которых постоянно сочится слизь, покрывающая тело подкаменщика и делающая эту рыбку неприятно клейкой.

Плавники подкаменщика также довольно странны: спинной состоит из двух плавников—одного небольшого полукруглого и второго очень длинного. Плавники грудные очень маленькие, узкие, а брюшные, наоборот, чрезвычайно широкие, лопастные; заднепроходный такой же длинный, как и спинной второй, а хвост небольшой и как бы обрубленный. Что касается до цвета, то он большей частью следующий (у старых темнее, у молодых бледнее): спина бледно-серая, усеянная многочисленными темными крапинами и пятнышками, образующими нечто вроде мраморного рисунка; брюхо желтовато-белое, иногда также с крапинами; плавники, за исключением брюшных, испещрены следующими по очереди белыми и черно-коричневыми полосами. Рассматриваемые в лупу, все эти полоски и крапины представляются состоящими из сотен мельчайших точечек, большее или меньшее сближение которых делает цвет то более темным, то более светлым.

Из особенностей внутреннего строения организма замечательно, что рыба эта вовсе не имеет плавательного пузыря, который был бы для нее, пожалуй, совсем лишним, так как она живет только в самой мелкой воде и на поверхности никогда не плавает.

Подкаменщик — рыбка очень небольшая, редко достигающая 4—5 дюймов в длину (самые крупные экземпляры имеют не более 6 дюймов), любит воду свежую, дно каменистое и встречается только в весьма незначительных речках, ручейках, да в небольших озерках с холодной проточной водой; она держится всегда под камнями, плитами, отчего, вероятно, и произошло ее название — подкаменщик, или вырывает себе норы в песке. Вообще глубины не любит и потому встречается большей частью только на мелких местах близ берегов. Кроме того, как рыбка нелюдимая, живет больше в одиночку и никогда не попадается даже небольшими стайками.

На воле подкаменщик постоянно сидит, спрятавшись под камнями, и плавает очень редко, на небольшие расстояния и вообще ведет оседлый образ жизни; но в минуту опасности и преследуя добычу он оказывается весьма проворным, и это проворство, по-видимому, всего более зависит от сильного развития грудных плавников. Но врагов у него немного, и притом, благодаря своей юркости, скрытому образу жизни и колючим щиткам на жаберных крышках, подкаменщик редко достается в добычу, всего чаще форелям. Сам он весьма прожорлив, кормится больше различными рачками, водяными мокрицами, личинками водяных жуков и стрекоз, но не прочь поживиться как лягушечьей и рыбьей икрой, так и молодью рыб. Крупные подкаменщики ловят даже гольянов и мелких пескарей, которые почти всегда встречаются вместе с ними.

Подкаменщик в аквариуме рыба довольно редкая, любит воду холодную, сильно насыщенную кислородом, которую вследствие этого надо или менять ежедневно в аквариуме, служащем ей помещением, или же искусственно насыщать воздухом при помощи инжекторов. В здоровом состоянии рыбка эта бывает покрыта очень красивыми черными пятнами, но чуть заболеет или почувствует в воде недостаток кислорода, как становится бледной и теряет свою темную окраску. Пятна эти, однако, появляются сейчас же, как только переменят воду.

В аквариуме, предназначенном для подкаменщика, вода должна быть неглубокая и посередине аквариума или в стороне устроен из камней род грота, на который бы он мог влезать и держаться почти близ поверхности. Настоящая жизнь рыбки начинается только ночью, а днем она едва движется. При этом она не плавает, как другие рыбы, но перемещается, двигая грудными плавниками как ногами; а когда находится в особенно довольном состоянии, то ударяет ими себя, как крыльями какими, по бокам. Лучшей пищей для нее служат мелкие навозные черви, которых она предпочитает мотылю.

В дополнение к вышеупомянутым наблюдениям над изменением окраски этой рыбы укажем еще на наблюдения Ньюмена, по словам которого рыба эта отличается еще способностью менять мгновенно цвет тела под влиянием раздражения или усиленных мускульных движений. Кроме того, по всей вероятности, эта перемена цвета может происходить у нее также и под влиянием изменения силы освещения, как это случается часто у форели, производя наблюдения над которой Зибольд нашел, что если ее поместить в темный сосуд и потом внезапно осветить, открыв крышку, то рыбка эта, под влиянием неожиданно поразившего ее света, немедленно побледнеет, причем больше всего побледнеют те экземпляры, которые темнее цветом. Явление это объясняют раздражимостью черных хроматофор (клеточек с черным окрашивающим веществом), которые под влиянием света и движений сжимаются, а под влиянием темноты и бездействия расширяются. Интересно было бы проверить это объяснение, произведя ряд опытов над подкаменщиком.

Развести в аквариуме подкаменщиков удалось пока только франкфуртскому любителю Френкелю. Он поймал в начале марта в быстро текущем ручье несколько подкаменщиков, из которых наиболее крупный имел около 10 сантиметров в длину. Рыбки эти были пущены в аквариум, вмещавший около 20 ведер воды (120 + 50 + 40 сантиметров), с грунтом, состоявшим из чисто промытого песка слоем в 5 сантиметров толщиной; местами на нем были размещены более или менее тесными группами гладкие камни. Растительностью служили кустики валлиснерии и Isoёtes malinvernianum. Кроме того, местами были положены камни с растущими на них ветками водяного мха (Fontinalis).

Аквариум был налит свежей водой и в него пущен воздух от воздуходувного прибора. Каждая из более крупных рыб выбрала себе в аквариуме определенное место и ревниво оберегала его от соседей. Мелкие же экземпляры (5—6 сантиметров) держались большей частью вместе. В течение двух дней рыбы осваивались с новым помещением. Начиная с третьего дня им ежедневно начали давать дождевых червей и энхитреев; на этот корм подкаменщики набрасывались и выказывали сильную прожорливость.

Корм они брали и на лету, и со дна; в последнем случае они ложились на бок. Два раза в неделю из аквариума осторожно выливалось около 5 ведер воды и взамен их вливалась свежая вода.

Во второй половине марта у пяти рыбок брюшко заметно увеличилось в объеме. В то же время окраска остальных рыб, оказавшихся самцами, становилась день ото дня ярче: на переднем спинном плавнике у них появилась резко выделяющаяся желтая кайма, радужная оболочка глаз стала ярко-красной, поперечные полосы на теле потемнели, а едва заметные дымчатые крапины в хвостовом плавнике превратились в яркие зеленовато-голубые пятна. Окраска самок тоже стала ярче, но рисунок ее был не столь определенным и резким.

Обычная неподвижность рыбок исчезла: они почти все время находились в оживленных движениях; самцы начали обнаруживать враждебность друг к другу. Наиболее крупный из них неистово бил и гнал остальных, причем сильно раскрывал свои жаберные крышки, расправлял огромные грудные плавники и старался укусить или ударить хвостом всякого самца, появлявшегося вблизи занятого им участка. Самок же этот самец встречал совершенно иначе, особенно наиболее крупную из них. Он бросался к ним, несколько раз оплывал вокруг них и старался коснуться мордой основания их грудных плавников. Это прикосновение заставляло самку уплывать прочь, причем самец следовал за ней, и рыбы, преследуя друг друга, носились некоторое время по всему аквариуму.

Так прошло два дня, на третий, вслед за очень энергичным преследованием самки самцом, обе рыбы опустились на дно около группы камней, у которых обычно держался самец, и самка, работая грудными плавниками и мордой, очистила от песка и осевших илистых частиц самый крупный камень.

В это время самец стоял на страже, неистово преследуя каждую из рыб, пытавшихся приблизиться к самке, и разгоняя их в отдельные углы аквариума. Когда очистка камня была закончена, самец приблизился к самке и обе рыбы стали кружиться друг около друга так быстро, что движениями их песок и мелкие камни разбрасывались в разные стороны. Затем рыбы поместились рядом над очищенным камнем, головами в одну сторону, и самка начала выметывать одну за другой икринки, приклеивая их к поверхности камня, а самец поливал их молоками.

Кладка икры продолжалась около часа, после чего рыбы разошлись и в течение часа лежали неподвижно на дне. Затем самец стал на страже икринок, ложился на них брюшком и обмахивал их своими грудными плавниками, держа тело то головой вверх, то головой вниз.

При попытке какой-либо рыбы приблизиться к икринкам самец свирепо бросался на нее и несколькими ударами мордой и хвостовым стеблем прогонял ее в дальний конец аквариума. Тогда, чтобы не тревожить самца, все остальные подкаменщики, равно как и метавшая самка, были переведены в другой аквариум.

Первые мальки выклюнулись через четыре недели. За все это время самец почти ничего не ел: взяв два-три куска разрезанного на несколько частей дождевого червя, остальное он отбрасывал далеко от камня с икринками. Температура воды в нерестилище не превышала +12° Р. Число выведшихся мальков достигало 500. Выклюнувшись из икринок, все они плавали в нормальном положении и при малейших признаках опасности скрывались под камнями. Кормом им служили инфузории, водоросли и порошок из высушенных листьев салата. Через неделю после выхода из икры они уже брали циклопов.

Под Москвой эта рыбка попадается в р. Гордве (близ села Лигачево), впадающей в Сходню, р. Каменке в деревне того же названия (близ ст. Крюково), в Измайловском пруду и в Москве-реке близ Дорогомиловского кладбища на мелких местах под известковыми камнями.

Колюшка трехиглая. — Gasterosteus aculeatus L.

Колюшка принадлежит к числу немногих европейских рыбок, строящих для своего потомства гнездо, подобно тому, как это делают макроподы, гурами, радужные и другие экзотические рыбки из семейства лабиринтовых. Колюшка, как показывает само название, отличается особенными колючками, из которых, у описываемой нами трехиглой, три находятся на спине и две, заменяющие собой брюшные плавники,— на животе. Тело ее голое, лишенное чешуи, покрыто рядом поперечных роговых пластинок, идущих от самой головы до хвоста и придающих этой рыбке вид какого-то закованного в латы средневекового рыцаря. Число этих пластинок бывает от 30 до 31. Первая пластинка очень маленькая, вторая — побольше, овальная, третья такая же, только соединена со спинным щитком, к которому прикреплена первая спинная колючка; четвертая, пятая, шестая и седьмая — уже первых трех; к седьмой прикреплена вторая колючка. Далее пластинки идут увеличиваясь до 17—18, а затем начинают сильно уменьшаться, так что последние пять образуют род полоски, упирающейся в самый хвост. Число этих пластинок у каждого вида колюшек постоянно одно и то же и не изменяется ни с возрастом, ни со временем года. Неоднократные наблюдения естествоиспытателей показали, что число это сохраняется даже у самых молодых рыбок и что вся разница их от пластинок взрослых рыбок заключается только в том, что у молодых близ брюшной полости пластинки несколько короче и имеют более извилистую оконечность. Хвост имеет вид обрубленной кисточки и отличается большой подвижностью. Голова удлиненная, челюсти выдающиеся. Рот почти всегда открытый. Глаза большие, зеленоватые, с замечательно сильной игрой, придающей немало прелести рыбке.

Самец от самки отличается главным образом окраской. Цвет самца во внебрачное время довольно скромен. Спина зеленовато-бурая, иногда даже черноватая, бока и брюхо — серебристые, грудь и горло — бледно-розовые; но ко времени нереста цвета его становятся очень красивы. Спина принимает синеватые оттенки, тело отливает серебром, брюшко, губы, щеки и основания плавников переходят все в более и более красный цвет, пока, наконец, не сделаются совершенно шарлаховыми, киноварными, а глаза принимают такой чудный лазоревый или лиловато-голубой цвет, какой не поддается никакому описанию. Словом, в это время самчик так красив, что по яркости красок походит, скорее, на прелестно расцвеченное насекомое, чем на рыбу. Что касается самки, то в обыкновенное время почти такого же скромного цвета (исключая мелкой краснины под брюшком, которой у нее никогда не бывает), как и самчик, ко времени нереста она становится совершенно одноцветно-серебряной или даже, лучше сказать, как бы жестяной и сильно разбухает от наполняющей ее икры. Глаза ее остаются без всякой окраски или получают лишь слабый лиловатый оттенок, который никоим образом не может сравниться с дивной яркой окраской глаз самцов. Вообще окраска глаз, появляясь у самчиков раньше остальной окраски тела, может всегда, особенно же весной, служить для любителя лучшим признаком отличия самцов от самок.

Трехиглая колюшка водится почти во всех реках Европы, но многочисленнее всего в реках Балтийского и Белого морей. Любит тихое течение и речки и озера с иловатым дном и травянистыми берегами. Здесь держится она громадными стаями, находясь постоянно в движении и с жадностью бросаясь на всякий корм, на всякую падающую крошку. Будучи чрезвычайно грозно вооружена орудиями нападения и защиты и сравнительно довольно редко становясь добычей хищника, колюшка размножается до того быстро, что, попав в какую-нибудь речку, изгоняет из нее уколами своих острых колючек вскоре всю рыбу. Чтобы сколько-нибудь уменьшить количество этой вредной рыбы, в Англии вылавливают ее всем, чем только могут, и употребляют на удобрение полей. Бывают года, что ее вылавливают там в таком количестве, что отправляют на рынки целыми вереницами возов. Кроме удобрения, колюшка идет здесь еще на корм домашней птицы, которая до нее очень лакома и которая от нее, как говорят, очень жиреет; а в прибалтийских провинциях ею кормят, кроме того, также и свиней.

Но если, с одной стороны, рыбка эта представляет крайне неприятное явление природы, то, с другой стороны, по уму своему и по интересу своих нравов является таким созданием, перед которым естествоиспытатель должен благоговеть. Ее способность строить гнезда, по сложности своей немного уступающие птичьим, ее уход за икринками, ее заботы о подрастающем поколении и, наконец, ее самозащита ставят эту крошку выше многих других высших созданий и приводят в удивление, в изумление каждого наблюдателя.

Вглядитесь хорошенько в жизнь колюшки, перенеситесь всем вашим существом в ее маленький мирок, и вы тоже будете поражены ее разумностью. Взгляните, например, сейчас — вот плывет себе тихо, спокойно колюшка: спинные иглы сложены и едва заметны, а брюшные пригнуты к бокам — теперь нет опасности. Но вдруг что-то ей почудилось, что-то стукнуло, и тотчас же спинные иглы вздымаются, боковые растопыриваются, и рыбка, сознавая свою силу, не обращается в бегство, как большинство ее трусливых собратьев, а принимает оборонительное положение, готовая сейчас же броситься на невидимого врага и исколоть и изранить его, если действительно такой окажется. Стихает все — успокаивается и колюшка: иглы опускаются, глаза перестают блестеть, и рыбка принимает опять свой прежний мирный вид. Попробуйте же теперь опустить в аквариум палку, и колюшка, прежде храбрая, сознавая теперь свое бессилие, тотчас же обратится в бегство; но если вы эту самую палку опустите тогда в воду, когда у колюшки будут дети, тогда совсем иное дело, тогда колюшка забудет о собственной опасности и, думая только о защите своих детей, с самоотвержением бросится на палку, как собака, и будет щипать и колоть ее, стараясь всячески прогнать эту грозящую жизни ее малюток опасность…

Но наступает апрель месяц, и все изменяется. Теперь все помыслы и все стремления колюшки направляются только на построение гнезда, на продолжение и сохранение своего потомства. Колюшка-самец начинает искать подходящее для гнезда местечко, заботливо плавает взад и вперед, толчется то там, то сям. Все показывает, что он чем-то особенно озабочен. Наконец, место это подыскано. Самчик останавливается, исследует его, начинает копать мордочкой находящийся на дне ил и кончает тем, что погружается в него всем телом. Двигаясь с силой и вращаясь с изумительной быстротой вокруг самого себя, он образует вскоре углубление, ямку, стенками которой служит выброшенная вращением тела земля.

Окончив эту первую работу, рыбка удаляется и, поглядывая во все стороны, как бы ищет что-то. Погодите немного, и вы увидите, как она схватит ртом травинку или обрывок корешка и, держа этот кусочек во рту, отправится прямо по направлению к ямке, которую вырыла, положит здесь травинку, утвердит ее мордочкой, наложит на нее, в случае надобности, чтобы придержать, песчинки и придавит ее ко дну животом. Затем, уверившись, что легкая былинка не может быть более унесена течением, отправляется за новой, принесет и укрепит ее так же, как и первую. Маневр этот она повторяет много и много раз, словом, до тех пор, пока дно ямки не будет полностью устлано травинками и все части этой настилки не будут достаточно плотно приложены и связаны друг с другом, что колюшка делает трением своего тела, покрытого клейкой слизью, выделяющейся у нее из отверстий на боках.

Уже одно это начало постройки в состоянии привести в восторг каждого внимательного наблюдателя, но что еще более изумляет и поражает его — это те проблески обдуманности, которые проглядывают всюду во всех, даже мельчайших, деталях этой работы. Так, укладывая материал, рыбка сначала, кажется, только ищет возможность собрать его в кучу; однако, как только сделает первую настилку, располагает его уже с большим старанием, заботясь о том, чтобы придать ему известное направление, преимущественно направление отверстия выхода из гнезда. Оказалась ли работа чем-нибудь неудачной — ловкий строитель вытаскивает все неудавшееся, располагает более удобным образом и переделывает всю работу снова до тех пор, пока все не устроится так, как ему нужно. Оказался ли принесенный материал по размеру или по форме неудобен — он подвергает его тщательному испытанию и отбрасывает его в сторону не ранее, как удостоверится в полной его непригодности. Но это еще не все. Устроив основание здания, колюшка приводит плавники свои в быстрое движение и, производя искусственное течение, удостоверяется таким образом, достаточно ли плотно прилегают былинки ко дну и не могут ли они быть унесены сильным током воды. Вообще при выполнении своего труда колюшка выказывает безустанную деятельность и, зорко следя за тем, чтобы никто не смел приблизиться к ее постройке, и бросаясь с ожесточением на всякую рыбу и на всякое насекомое, которое только осмелится показаться в ее соседстве, положительно выбивается из сил.

Но до сих пор заложены только одни основы здания. Чтобы закончить его, нашему архитектору придется еще много и много поработать. Его рвение тем не менее не ослабевает ни на минуту. Он продолжает собирать и сносить материал, и вскоре бока ямки, дно которой было устлано, начинают мало-помалу складываться из крепко сплоченных и скрученных травинок. Колюшка с прежним старанием склеивает их выделяющейся из ее тела слизью и затем пролезает между вновь образовавшимися стенками, чтобы оставить углубление достаточно обширное для помещения и беспрепятственного прохода самки.

Наконец, дело доходит до свода, до крыши: сносятся новые материалы для образования потолка, накладываются на построенные уже стенки и закрепляются своими концами. Рыбка продолжает свою работу тем же способом: она укрепляет и загибает травинки мордочкой, сглаживает стенки здания, пропитывает их слизью с помощью многократного трения о них своим телом. При этом углубление, внутренность гнезда, составляет предмет ее особенных забот; она возвращается в него неоднократно до тех пор, пока стенки отверстия не сделаются совершенно гладкими.

Построенное таким образом гнездо имеет или одно только отверстие, или же, что случается большей частью, оно открыто с двух сторон; в последнем случае отверстие, противоположное тому, через которое рыба входит, остается постоянно очень маленьким. Особенно рыбка старается над первым — ни одна былинка не выдается над другой, край густо покрыт слизью и сглажен с самой тщательной предусмотрительностью, чтобы вход в него отнюдь не представлял никаких затруднений.

«Не поразительно ли, не чудесно ли,— восклицает Бланшар,— подобное зрелище! Рыбка маленькая, слабенькая и производит такую трудную, долгую, сложную работу, выказывает столь невероятную предусмотрительность относительно непредвиденных случайностей и такое мужество в борьбе с гораздо сильнейшим себя врагом!»

Наконец гнездо окончено. В эту минуту рыбка является во всей красе своего брачного одеяния: цвета ее принимают поразительную яркость и спина ее отливает самыми прелестными оттенками. Расцвеченный таким образом самчик устремляется к толпе самок и начинает ухаживать за той, которая кажется ему более всего готовой к кладке икринок. Он кружится вокруг нее, ласкается и как бы зовет ее следовать за собой. Самка, со своей стороны, кокетничает с ним и на ласки отвечает ласками. Тогда самчик, уверенный, что она готова следовать за ним, устремляется к гнезду и расширяет в него вход.

Самочка, которая плывет непосредственно вслед за ним, немедленно влезает внутрь гнезда и исчезает в нем, исключая кончик хвоста, который торчит снаружи. Здесь остается она минуты две или три, выражая порывистыми движениями, что она делает усилия, чтобы выметать икру, а затем, положив икру, вырывается стремглав наружу в отверстие, противоположное тому, через которое вошла, или пробивает его сама, если оно в действительности еще не существовало. Все это требует с ее стороны таких усилий, что она выходит оттуда бледной, обесцвеченной и, по-видимому, крайне уставшей.

Между тем самчик, в то время как она сидит в гнезде, находится в страшном волнении, в таком волнении, как никогда: плавает быстро взад и вперед, дрожит всем телом, то и дело подплывает к самочке и дотрагивается до нее мордочкой, и едва она успеет удалиться, как тотчас же устремляется в гнездо и поливает икру молоками.

Но гнездо — этот предмет стольких трудов и забот — предназначается не для одной самки. Оно должно служить складом икринок, может быть, для целого их десятка. Вот почему самчик в скором времени отправляется на поиски за другой, третьей и т. д., начинает с ними заигрывать так же, как и с первой, и продолжает эти ухаживания несколько дней подряд; причем бывают даже случаи, что одна и та же самка возвращается в гнездо несколько раз. Таким образом, в маленьком гнездышке скапливается масса икринок, расположенных, по числу кладок, кучками, показывающими также косвенным образом и на то, что количество самок у колюшек гораздо значительнее числа самцов.

Наконец гнездо наполнено икрой, кладки самочек окончены, но бедняге самцу предстоит еще много трудов. Первым делом ему приходится закрыть отверстие, служившее входом и выходом самок, а затем стать бдительным стражем у колыбельки своего потомства и, удаляясь от нее лишь на небольшие расстояния, ревниво оберегать от всяких видимых и невидимых врагов.

Не позволяя никому приближаться к своему гнезду, он то и дело гоняет и преследует с яростью всех насекомых и всех рыб, привлекаемых этими складами икры, до которой вообще все водные обитатели так лакомы; а если враг слишком многочислен или слишком силен, то старается отвлечь его внимание хитростью — удаляясь от гнезда и как бы обращаясь в бегство. Однако и эта хитрость не всегда удается, и тогда бедняга или сам гибнет жертвой своего мужества и своей отеческой любви, или же яички его пожираются, гнездо разрушается, а ему приходится всю работу начать снова, к чему он, впрочем, не замедляет приступить с не меньшей, чем прежде, энергией, если только, конечно, время года не слишком уже позднее.

Эта охрана гнезда продолжается 10—12 дней, до тех пор, пока его окончательно не покинет выклюнувшаяся молодь. В продолжение этих дней самчик то и дело подплывает к гнезду и, приближая мордочку к отверстию гнезда, как бы осведомляется, все ли в порядке, и, приводя плавники в сильное движение, производит искусственное волнение воды, чтобы воспрепятствовать засорению икринок и развитию на них плесени. Но вот наступает минута выхода мальков из икры, и тучи прозрачных, как стекло, малюток-колюшек всплывают одна за другой на поверхность, неся каждая свой крупный желточный пузырь — мешочек с кормом, которым снабдила на первые дни жизни каждую из них заботливая мать-природа. Сознавая слабость новорожденных малюток, заботливый отец следит за всеми их движениями и не спускает с них глаз, как наседка со своих цыплят, старательно загоняет их в гнездо, лишь только они немного от него удалятся, и ухаживает за ними с таким рвением до тех пор, пока рыбки не в состоянии будут сами заботиться о своем существовании и не сделаются настолько быстрыми, чтобы избегать преследования хищников.

Время нереста у трехиглой колюшки длится от конца апреля до начала июля, но оживленней всего происходит в мае месяце. Впрочем, много также зависит и от температуры. Если погода теплая, то эпоха нереста наступает раньше, если холодная, то позднее, и, по словам Кювье, нередко можно встретить самочек, наполненных икрой, даже в конце августа.

Число икринок, выметываемых каждой самочкой, равняется 100—120. При последнем числе самочка бывает очень полная и кажется надутой, как шар. Икра колюшки очень крупная и замечательно прозрачная. Крайне интересно наблюдать в этих икринках развитие зародыша рыбки, а также развитие рыбьей плесени, так называемой сапролегнии, болезни, поражающей большинство наших пресноводных рыб. Наблюдения эти лучше всего производить с помощью небольшого микроскопа, положив икринки в воде под объектив.

Прежде всего мы видим, как в икринке, свернувшись клубочком, растет зародыш колюшки, как бьется у него сердечко и как переливается по жилам кровь; потом икринка начинает как будто портиться: из совсем прозрачной, какой она была прежде, становится мутной. Посмотрим на нее в эту минуту попристальнее в микроскоп — и что же? Мы различаем на икринке множество мельчайших беловатых крапинок и местами даже комки беловатых ниточек. Назавтра эти нити сольются и покроют икринку как сеточкой. Икринка сделается легче, оболочка ее слабее и будет лопаться от малейшего к ней прикосновения, от самого незначительного давления. Нити эти — болезнь икринки, рыбья плесень, болезнь смертельная. Сняв часть их, мы увидим, что бедный зародыш колюшки уже очень болен: сердце у него бьется реже прежнего, а некоторые части его или вовсе не выросли с того времени, как мы его смотрели, или выросли, да неправильно.

Между тем рыбья плесень принимает все более и. более угрожающие размеры; на конце каждой нити образуется по особой клеточке, наполненной множеством крупинок, из которых каждая покрыта особой оболочкой. Зародышки эти останутся в клеточке недолго. Не проходит, может, и часа, как они прорывают оболочку и выплывают, как живые, наружу, бегают по воде взад и вперед, обгоняют друг друга, толпятся, подплывают к краю капельки и, почувствовав недостаток воды, опять устремляются назад. Потом резвая толпа эта как бы устает, движения ее становятся тише и тише, и она вдруг совсем замирает. Усики (два) — органы, с помощью которых наши зародыши так быстро двигались, спадают, сами зародыши вытягиваются, примыкают к больной икринке и пускают в нее свои корни. Корни эти прорывают оболочку, врастают в нежное тельце колюшки… Теперь настал ее последний час, стукнула последняя минута. Бедная колюшка в икринке съеживается, кровь стынет в ее жилах, сердце начинает биться все медленнее и медленнее и, наконец, совсем затихает. Все кончено — плесень убила рыбку.

В природе колюшка вьет гнездо из соломинок, нитчатки, водяного мха и других способных сплетаться растений. Гнезда эти большей частью сидят глубоко в иле и лишь, изредка на ровной поверхности дна, так что имеют, если посмотреть на них сверху, неясное очертание каких-то горок, от 8 до 10 сантиметров величиной. Рассматривать гнезда эти и наслаждаться зрелищем их построения в природе любителю почти невозможно; но наблюдения эти можно производить очень удобно в аквариуме, тем более что рыбка эта совсем не застенчива и начинает вить гнезда, лишь бы ей дали место. Скорее всего, она, однако же, приступает к их постройке тогда, когда аквариум просторный, дно песчаное, засаженное травками, и корм обильный. Если в аквариуме много водяных растений (настоящих водяных, каковы, напр., кувшинки, валлиснерия, элодея и т. п.), то вода остается постоянно чиста и нет никакой надобности ее менять; но в противном случае воду, где живут колюшки, надо менять как можно чаще, сделать ее, так сказать, проточной, ибо иначе она начнет быстро загнивать, а сами колюшки покроются вышеописанным беловатым грибком-сапролегнией и погибнут. Еще лучше, впрочем, если в аквариуме поместить аппарат, снабжающий воздухом. В таком аквариуме, помещенном на солнечном месте, колюшки нерестятся очень скоро и дают обильный приплод. Кроме того, они скоро строят гнезда и мечут икру еще и в том случае, если взяты как раз перед нерестом из реки, а не проводили зиму в аквариуме. По крайней мере, сколько раз мне ни приходилось выписывать колюшек весной, они почти всегда сейчас же начинали нереститься, между тем как жившие в аквариуме нерестились, наоборот, лишь в редких случаях. Выписывать колюшек надо пораньше, не позднее конца марта, иначе может случиться, что вы получите рыбок уже выметавших икру, что, впрочем, нетрудно заметить сейчас же как по отсутствию яркой окраски у самцов, так и по отсутствию толстоты живота у самок.

Разведение колюшек в аквариуме не представляет никакого труда, и, можно сказать, нет любителя, у которого бы они были и не разводились. Что касается до раскармливания их молоди, то с ней надо поступать так же, как с макроподами, т. е. насколько возможно больше кормить циклопами, дафниями и др. Чем больше давать им корма, тем они быстрее будут расти и через год достигнут роста своих родителей. Впрочем, в случае необходимости они могут кормиться первое время и зеленью, покрывающей стекла аквариума, и только когда сделаются покрупнее, то следует давать им нарезанного мотыля. Поступая таким образом, я вырастил более 40 штук. Но заращивал аквариум, конечно, как можно гуще, так чтобы водоросли покрывали не только стекла, но и растения. Аквариумы с взрослыми колюшками следует держать лишь на хорошо освещенном месте.

В дополнение всего сказанного прибавлю, что в аквариуме колюшки живут хорошо, но недолго. У меня они никогда не проживали более 2 зим и обыкновенно погибали почти всегда тотчас же после кладки икры. Те же, которые и проживали этот срок, во второй раз уже никогда не метали икру и в конце концов покрывались грибком и умирали. Переживали кладку больше самцы. Вообще предположение Кювье о том, что рыбки эти живут всего 3 года, по-видимому, верно.

Затем, их надо держать лучше в отдельном аквариуме, так как, будучи от природы чрезвычайно драчливы, они обижают других рыбок, нанося им часто своими шипами даже опасные раны — а главное, для того, чтобы и эти рыбы, в свою очередь, не мешали им строить гнезда. Единственно, с кем они могут жить в мире,— это гольяны. Почему?— неизвестно, но в новом Парижском аквариуме в Трокадеро гольяны, посаженные вместе с колюшками, жили несколько лет и уживались с ними отлично. Кроме того, такое же мирное сожительство я наблюдал сам в бытность мою в Берлинском аквариуме.

Наконец, замечу еще, что по окончании помета икры самок надо тотчас же удалять, иначе они немилосердно будут загнаны и забиты самцом. Окончание помета узнается по тому, что самки из толстых, серебристых становятся похудее и с черными поперечными полосами.

Интересные опыты произведены еще над обонянием колюшек.

Обоняние, как известно, у разных рыб развито различно, и притом, большей частью обратно силе их зрения: отлично — у плохо видящих и слабо — у дальнозорких.

Если бросить незаметно в аквариум, где находится колюшка, несколько крошек рыбьего корма, то она вдруг останавливается и начинает принюхиваться, о чем можно судить по частому поднятию головы. Потом принимается суетиться, бросается из одного места в другое, поднимается к поверхности, опускается вниз. Несомненно, не видя крошек, она чувствует их и ищет. Такие поиски длятся довольно долго. В конце концов колюшка находит-таки корм, жадно схватывает первую крошку, но сначала, как бы не удостоверившись еще в том, то ли это, что она ищет, выплевывает и проглатывает ее лишь при вторичном схватывании.

Но самые любопытные опыты произведены г. Эриксоном над хитростью и сообразительностью этой рыбки.

Чтобы проверить, насколько она сообразительна, г. Эриксон сделал из двух длинных, изогнутых в виде зигзагов полосок белого картона заграждения и поместил их в небольшой аквариум. Получился узкий, извилистый коридор.

Пущенная сюда колюшка сначала пришла в недоумение, как ей проплыть через такой лабиринт? Но потом, сообразив, попробовала проплыть до первого колена, а когда это ей удалось, то постепенно, то подвигаясь вперед, то возвращаясь назад, прошла и все повороты до конца. С этой минуты она была уже как дома, входила в коридор без малейшей боязни и каждый раз проплывала его до конца.

Тогда он перегородил аквариумчик полосой белого картона с рядом вырезанных круглых отверстий на одной высоте и на одном расстоянии, но различных размеров.

Колюшка сейчас же приступила к исследованию дыр, просовывая голову и пытаясь пролезть. Вскоре соответствующие ее величине отверстия были пройдены. Но этого было для нее мало. Ее, по-видимому, интересовали еще и другие. И вот она переходила с одной стороны на другую, засовывая голову в более мелкие и пытаясь, нельзя ли и здесь как-нибудь пролезть. Часа через два, однако, она ознакомилась с ними вполне. Проходила безошибочно в те, которые были ей по росту, и проплывала мимо остальных.

Чтобы удостоверится, насколько она сознательно это делает, г. Эриксон заклеил одно из тех отверстий, через которые она свободно проплывала. «Надо было видеть удивление,— говорит он,— когда, подплыв к знакомому отверстию, она вынуждена была отступить. Неоднократно она удивленно искала прохода, останавливаясь на знакомом месте и поводя глазами. Потом стала уже проплывать мимо без остановок, а для перехода с одной стороны аквариума на другую пользоваться лишь оставшейся пригодной для этого дырой».

Тогда г. Эриксон в оставшееся свободным отверстие засунул стеклянную пробирку. Рыбка, ничего не подозревая, быстро вплыла в дыру, но, очутившись в пробирке, с волнением попятилась обратно и не без труда выбралась вон. Так повторялось раз десять: ей, очевидно, хотелось пробраться на другую сторону, а другого пути не было. После ряда неудач она перестала входить так опрометчиво и, засунув голову, тотчас же вытаскивала ее обратно, а через несколько часов останавливалась уже только перед отверстием, заклеенным бумагой, видимо обдумывая: попробовать пройти или нет? Это происходило так правильно, что не только узнавание места, но и понимание опасности казалось вне сомнения. Интересно, что когда была снята наклейка на этом отверстии, то колюшка все-таки боялась войти в него, предполагая, по всей вероятности, еще какую-нибудь тут ловушку…

Под Москвой колюшки не встречаются, но зато под Петроградом, в Неве и Невках их такое множество, что их ловят просто на кусочки хлеба, навязанные на нитку. Достать их, однако, и в Петрограде в продаже трудно, так как там ловить их никто не хочет. А потому в Москве получить их можно оттуда лишь в том случае, если у кого есть знакомый, который бы заказал рыбакам их наловить. За ведро этих рыбок рыбакам платят от одного до двух рублей. Переслать рыбок надо, конечно, с пассажирским поездом. Такое путешествие они переносят легко, и мне привезли раз в большом жестяном молочном кувшине более двухсот штук колюшек, из которых за все время пути погибло не более 30 штук. Сосуд, в котором их везут, не надо доливать водой доверху.

Достать в Москве интересных строителей этих можно бывает большей частью только весной.

Полученных рыбок надо тщательно осматривать и покрытых грибком немедленно отсаживать от других, так как иначе все заразятся и погибнут. Часто грибок становится виден лишь через несколько дней после привоза, а потому надо постоянно тщательно следить за этим. У меня был прискорбный случай, что погиб от вновь привезенных целый выводок своих, выведенных и выращенных в аквариуме. Кроме грибка у колюшек бывает часто еще другая болезнь, заключающаяся в необычайном вздутии живота (рис. 7.102), который раздувается настолько, что он лопается и рыбка умирает. Болезнь эта зависит от глиста Schistocephalus solidus Crepl., изображение которого помещено на том же рисунке. Таких глистов, достигающих до 11/2 вершка длины, попадается в рыбке в некоторых изобилующих ими местностях иногда до 5 штук и более.

Колюшка девятииглая. — Gasterosteus pungitus L.

Эта рыбка — самый маленький вид колюшек. От трехиглой она отличается большим количеством колючек, игл, которых у этой колюшки бывает 9—10, совершенно голым, непокрытым даже роговыми пластинками телом и большой вытянутостью его. Общий цвет тела — буро-желтый, со множеством черноватых точек у самцов и поперечных полос у самочек, брюхо — беловато-желтоватое. Во время нереста самцы становятся совершенно черными, как бы бархатными, и только брюшные колючки остаются иссиня-белыми, а самочки также черными, но только до половины, т. е. спина и бока у них черные, а живот остается белым.

Для любителей девятииглая колюшка еще интереснее, чем трехиглая, так как гнезда свои строит не в иле, а среди стеблей водяных растений (рис. 7.103) и, следовательно, их гораздо удобнее наблюдать. Способ постройки гнезда, впрочем, тот же, что и у трехиглой: скрепляющим цементом здесь, как и у трехиглой, является выделяемая телом слизь.

Схватив тоненький корешок или нитчатку потверже, самец обвивает ее вокруг стебля растения, затем на эту наматывает вторую, третью и т. д. и образует под конец род клубка или шара. Образованию этого клубка немало содействуют колючки спины и живота, которые то придерживают травки, то придавливают их. Свив такой шар, самец начинает усиленно мордой и иглами проделывать в нем отверстие и делает это до тех пор, пока оно не примет вид муфты, внутренность которой он тщательно выкладывает самыми нежными и шелковистыми волокнами, чтобы сделать ее как можно более мягкой и пушистой. Затем, отделав отверстие гнезда, он отправляется в поиски за самкой и, выбрав себе одну по вкусу, приводит ее к гнезду. Самка мечет икру, а он поливает ее молоками. Если гнездо еще недостаточно наполнено икрой, самец отправляется за новой самкой и проделывает с нею то же, что и с первой; если и после этого неполно — за третьей и т. д., до тех пор, пока все гнездо не будет наполнено икринками. Тогда все самки удаляются, а он становится у гнезда на часах и никого к нему не подпускает, будь то даже рыба вдвое или втрое больше его самого, и если вы вздумаете отгонять его даже палкой, то он нисколько не испугается, а станет бросаться на нее, как какая-нибудь собака.

Дней через двенадцать начинается выход молоди из икринок. Молодые колюшки вылезают из гнезда тучами, почти столь же густыми, как тучи поденок. Они кажутся сделанными как бы из кристалла и, двигаясь по воде, покачиваются на своих желточных пузырях, как на легких, прозрачных шарах. Счастливый отец кажется довольным и веселым; единственно, что мешает ему быть вполне счастливым,— беспомощность его молодого поколения. Ибо мать-природа, снабдив его малюток желточным пузырем, этим складом питательных веществ, необходимых для поддержания их сил в первые дни жизни, дала им в то же время в этом пузыре такую тяжесть, которая лишает их всякой возможности спасаться и укрываться в случае преследования и нападения их бесчисленных врагов. И вот на охранение от этих-то врагов, на устранение этой-то беспомощности и устремлены теперь все отеческие заботы нашей крошечной рыбки. Взъерошив иглы, следит она за всеми движениями своей молоди и окружающих ее врагов, не выпускает ее ни на минуту из вида, а чуть где покажется опасность, тотчас загоняет малюток в гнездо.

Теперь позволю себе еще рассказать, как случилось такое построение гнезда у меня.

Колюшек своих приобрел я довольно поздно, что-то около начала марта. Приобретая их, я прежде всего очутился в крайнем затруднении; как отличить самку от самца, так как относительно этого обстоятельства нигде никаких верных указаний не существует. Правда, из этого затруднения несколько вывело уже меня внимательное рассмотрение рыбок: оказалось, что в окраске их замечалась некоторая разница, и разница довольно резкая — именно, одни были просто буровато-желтого цвета со множеством мелких черноватых крапинок и таких же тусклых пятен, а другие точно такого же цвета и с такими же крапинами, но с совершенно ясными черными, извилистыми пятнами (последние были продолговаты и расположены как у зебры или тигра). Однако до полного определения пола еще было далеко, а потому, видя разницу, но тем не менее не зная, какие самки, какие самцы, я взял тех и других по паре и, привезя их домой, тотчас же поместил в небольшой аквариумчик в 7 вершков длины, 5 ширины и 6 высоты. Дно этого аквариума было покрыто толстым слоем речного песка и густо засажено валлиснерией; кроме того, в нем были посажены два кустика марсилии, один куст калля, да на поверхности плавало несколько веток элодеи и кучек ричии. Аквариум был поставлен на солнце, но в самую жару затенялся опускавшейся занавеской. Вода в нем имела постоянно +17—+19° по Реомюру и лишь к вечеру опускалась до 16°.

Не прошло двух дней, как цвет моих колюшек начал вдруг меняться. Серовато-желтые сделались совершенно черно-бархатистыми (такого цвета, как бывает стекло, покрытое густым слоем копоти), а брюшные колючки молочно-белого цвета с синеватым отливом; пестрые же — тоже бархатисто-черными, но не все, а только до половины тела; брюшко же их оставалось белым и было покрыто множеством черных точек (у одних из пестрых близ жабр было даже по нескольку малиноватых пятнышек, но пятнышки эти то появлялись, то опять исчезали).

Сначала, как я сказал, колюшек у меня было четыре, но потом, так как одна из желтеньких выскочила, осталось всего три: желтенькая и две пестреньких: одна побольше, а другая поменьше. Пока колюшки были желтенькими, они жили мирно, а как только почернели, тотчас сделались страшно буйными и черненькая вместе с пестренькой побольше начали нападать на пестренькую поменьше: не давали ей нигде прохода и до того ее забивали, что она, бедненькая, положительно не знала, куда ей деваться; к тому же на нее напал грибок, который, изъев все плавники, сделал ее еще менее способной избегать щипков. Но особенно неприязненно относилась к ней пестренькая: она то и дело гонялась за ней по аквариуму и щипала ее без всякого милосердия. Смотря на эту непонятную для меня ненависть и не зная опять-таки наверно, какие из рыбок самцы и какие самки, я решил, что, вероятно, это были самчики.

На деле, однако, оказалось совершенно противное, ибо, не прошло и трех дней, как, подойдя к аквариуму, я, к величайшему своему удивлению, увидел черненькую плавающей с веточкой ричии во рту, а внизу в уголке, у основания куста валлиснерии,— небольшое, в виде зеленой кучки гнездышко. Дотащив веточку до этой кучки, черненький (теперь не было сомнения, что это был самчик) старался всячески прикрепить ее к гнездышку: втыкал ее носом в песок, приглаживал ее телом, присыпал крупными песчинками; но ветка эта, будучи слишком легка, очень трудно держалась и то и дело всплывала на поверхность.

Видя, что материал, которым пользовался мой строитель, был слишком для него неудобен, я задумался было, какой бы ему подыскать, как вдруг мне бросились в глаза корни циперуса. Тотчас же я нарезал несколько штук самых молоденьких и бросил их в аквариум. Материал этот как нельзя более пришелся по вкусу колюшке, и она сейчас же потащила один корешок к гнезду. Выбирая из корней самые гибкие, она ловко втыкала их одним концом в песок, а другим концом или тоже втыкала в песок, или сплетала его с другими корнями и прикрепляла слизью к поверхности гнезда. Добавляя к гнезду корешок, рыбка каждый раз влезала внутрь гнезда и, потрясая его, проделывала в нем значительное углубление. Когда же гнездо было наполовину окончено, начала еще более в него углубляться и, пролезая насквозь, образовала в нем, наконец, нечто вроде туннеля… так что все гнездо приняло вид муфточки; пролезая сквозь гнездо, она каждый раз поднимала свои иглы и, раскачивая сильно гнездо, как бы пробовала его крепость. Вся работа эта длилась дня полтора, много два.

Окончив постройку и убедившись в ее прочности, самчик начал ухаживать за самочкой, причем выбор его пал на ту, которая была покрупнее (поменьше, больная, лежала постоянно в уголке), увивался вокруг нее, плавал по направлению к своему гнезду, как бы приглашая следовать за собой, тащил ее за плавники, за хвост… Самочка, в свою очередь, по-видимому, очень благоволила к нему и даже как будто его ревновала, ибо стремительно бросалась на маленькую, лишь только самчик проплывал мимо нее, но почему-то в гнездо за ним не плыла и икры не выметывала (очень может быть, что она была еще незрелая). Так промучился бедняга дней пять, потом стал ухаживать за больной самочкой — больная тоже оказалась негодной… и бедное гнездышко, плод стольких трудов и стараний, было заброшено, отделилось от дна и всплыло на поверхность. Несколько раз я пробовал погружать его снова в песок и придерживал его маленькими колышками. Самец время от времени навещал его, влезал вовнутрь, встряхивал и приводил в порядок. Корни, из которого оно было сделано, разрослись, распушились, так что оно стало еще больше, красивее… но жильцов в нем по-прежнему не было.

Тогда, желая сохранить этот редкий образец гнезда, я вынул его из аквариума и поместил в небольшую баночку с водой, но вследствие ли того, что самчик за ним более не ухаживал и не покрывал его слизью, или вследствие какой-либо другой причины оно начало разбухать и расползаться. Испугавшись, я снова поместил его в аквариум. На этот раз, однако, оно окончательно было покинуто и, разваливаясь все более и более, расползлось наконец совсем… Огорченный самчик начал было строить другое гнездо между стеблями марсилии, но не докончил…— недели через две околела, покрытая грибком, вторая самочка (первая околела еще раньше), а немного спустя последовал за ней с горя и сам бедный умненький строитель. Никогда я еще не сожалел ни об одной рыбке так, как об этой…

В неволе девятииглые колюшки живут так же хорошо, как и трехиглые, и отличаются не меньшим, чем эти последние, аппетитом. Интересно смотреть, с какой жадностью они устремляются на бросаемого им мотыля, вырывают его друг у друга и часто приходят в такой даже азарт, что поднимают иглы и наносят друг другу удары. Признаком того, что они наелись, так сказать, до отвала, может служить их хвостик, который в таком случае загибается у них кверху и имеет такой вид, как будто он сломан. Впрочем, они поднимают так хвостик свой иногда даже и просто лежа на песке, но в этом случае он движется у них взад и вперед, как будто что-то загребает,— зрелище для того, кто его видит в первый раз, очень занимательное.

Напрасно некоторые предполагают, что описываемые нами колюшки миролюбивее трехиглых,— они не менее драчливы и к другим породам рыб относятся, пожалуй, еще неприязненнее, чем их трехиглые собратья. Г. Этикер, получив как-то весной транспорт горчаков, поместил их вместе с колюшками и все время радовался, как они мирно живут. В результате, однако, оказалось совсем противное. Не прошло и недели, как горчаки стали умирать чуть ли не десятками в день. Г. Этикер предполагал, что причиной этой смертности было то, что горчаки не могли выметать икры, но мне кажется, что предположение это неверно, и что смерть бедных горчаков произошла ни от чего иного, как от ранений колюшками.

По крайней мере, когда у меня как-то раз лопнуло в аквариуме стекло и я вынужден был поместить к колюшкам несколько малявок, подъязиков и т. п. мелочи, то они тотчас же начали преследовать их с ожесточением и почти всех уничтожили. Сначала погибли самые маленькие и слабые, а затем дошло дело и до крупных. При преследовании более ловких и быстрых малявок, маленькие хищники прибегали к такого рода хитрости: они общипывали им хвосты, плавательные перья и, доведя до совершенно беспомощного состояния, вырывали им глаза, после чего или бросали их, или же разрывали на части. Словом, показали себя у меня столь воинственными, что я невольно склоняюсь к мысли, что смерть горчаков г. Этикера была, скорее всего, их делом.

В аквариуме этот вид колюшек живет очень хорошо и единственно от чего гибнет — от грибка, о котором я говорил уже при описании болезни икринок трехиглой колюшки. Болезнь эта крайне прилипчива, а потому, как только одна из них заболеет этой болезнью, надо ее тотчас же отделить от других и, если можно, сменить как можно скорее всю воду в аквариуме. (Вообще колюшки эти любят возможно более частую перемену воды и в проточной воде покрываются грибком гораздо реже.) Говорят, однако, что лучший способ предохранить колюшек от этой болезни — это держать их в соленой морской воде, к чему они привыкают довольно легко, так как и в природе встречаются большей частью на взморье. Неприятно бывает им только первое время, пока, попав в совершенно новую среду, они не могут никак настолько сжать свой плавательный пузырь, чтобы опуститься на дно, и потому плавают все время близ поверхности. Но потом, когда они освоятся и, попробовав несколько раз, достигнут, наконец, дна, то живут в этой воде так же хорошо, как и в пресной.

Кроме вышеописанной болезни у девятииглой колюшки бывает часто еще крайне странная и, по-видимому, не причиняющая ей особенного вреда болезнь — это род бородавок, шариков или наростов. Бородавки эти имеют вид шариков, появляются под кожей и достигают иногда весьма крупной, для роста рыбки, величины горошины и более. Таких наростов разных величин, начиная от булавочной головки и до сейчас указанной, бывает на рыбке по несколько. Место появления их большей частью близ хвоста на спине или близ головы. Что это за волдыри — мне не пришлось исследовать, но, по всей вероятности, это псороспермии — простейшие организмы, представляющие как бы переход от животной жизни к растительной. Бородавки эти не остаются одинаковой величины, но постоянно увеличиваются в росте и иногда как будто даже под кожей делятся на несколько частей.

Кроме этих двух видов колюшек в России встречается еще третья, так называемая плоскобрюхая, или зеленая, колюшка (G. platygaster), у которой тоже 9 игл на спине, как у сейчас описанной, но у которой в то же время бока покрыты роговыми пластинками, как у трехиглой. Колюшка эта особенно многочисленна в низовьях Днепра, в Черном море близ Одессы, а также в ильменях близ Астрахани. О нравах ее и способе вить гнезда пока ничего не известно, так что крайне желательно, чтобы нашелся любитель, который занялся бы ею и, познакомившись поближе, описал бы ее нравы. По всей вероятности, он нашел бы немало нового и интересного.

Бычок, бубырь. — Gobius fluviatilis Pall.

Рыбка, отличающаяся, как и все семейство колбневых, к которому она принадлежит, сросшимися брюшными плавниками.

Тело ее стройное, кругловатое, сильно утонченное к хвосту. Нижняя челюсть длиннее верхней и несколько загнута вверх. Губы узкие, рот всегда полуоткрыт и вооружен мелкими зубами. Чешуя довольно мелкая.

Цвет тела серовато-зеленый с темными пятнами; плавник и хвост светло-палевые; глаза бирюзовые, переходящие при освещении в красный и коричневый цвета.

Бубырь любит воду свежую, дно песчаное, каменистое и охотно прячется под камнями или же устраивает себе норки в песке. Держится постоянно на дне и когда не плывет, то не лежит всем телом, а опирается на сросшиеся брюшные плавники, как на какую ножку; этими же плавниками в распластанном виде присасывается слегка к камням, а в аквариуме и к стеклу.

Нерестится около марта. Икру приклеивает к камням, стеблям подводных растений и стережет ее от расхищения другими рыбами. Икринки, при развитии в них зародыша, сильно вытягиваются и принимают продолговато-овальную форму, причем зародыш всегда обращен головой к свету, т. е. к более заостренной части икринки.

Встречается почти во всех реках, впадающих в Азовское и Черное моря, и только, как кажется, его нет на южных берегах Крыма.

Бубырей в аквариуме держал у себя долгое время только Н. Н. Рождественский, а потому приведу сообщенные им заметки почти целиком.

«Первого бубыря привезли мне,— пишет он,— с гирл Дона вместе с подкаменщиками, сельдью, севрюжкой и др. Каждая из них при посадке ее в аквариум выражала свое волнение по-своему; так, сельдь сразу же разбила себе рот и до сих пор живет с перекошенной мордой, маленькая пуголовка моментально исчезла в песке, большие же начали, по своему обыкновению, прилипать к стеклу и, выставив головы, пускать фонтанчики (?), словом, все волновались; когда же я пустил туда бубыря, то он очень медленно опустился на дно, стал на свои ножки (грудные плавники) и, поворачивая переднюю часть туловища, начал осматриваться; затем сделал маленький прыжок и опять осмотрелся, наконец, обойдя кругом весь грот, уселся на его самую верхнюю подводную часть и оттуда произвел уже окончательный обзор своего нового помещения. Я сказал „уселся“, и это выражение как нельзя более подходит, когда бубырь, прицепившись плавниками к туфу, изгибается и принимает фигуру не рыбы, а какого-то чудовища.

Показав таким образом свое хладнокровие и обдуманность в действиях, бубырь выбрал себе помещение в нижнем горшке грота, где, вырыв глубокую яму, постоянно лежит, злобно прогоняя каждую из подплывающих близко к верху горшка рыб. Когда же я на время вынул грот, то бубырь избрал для себя место на дне аквариума в песке, вырыв опять здесь ямку, и, до постановки скалы, постоянно возвращался в нее.

Днем бубырь проводит время у себя в гнезде, откуда выходит с какой-нибудь специальной целью: прогнать дерзкого сазана, подбирающего крохи около гнезда, попросить есть и весьма редко только для того, чтобы прогуляться.

Для характеристики его укажу следующий случай: раз, во время его прогулки по аквариуму, другая рыба поместилась в его гнезде; когда бубырь, нагулявшись, поднялся вверх к гнезду, она высунула свою голову; от неожиданности бубырь очень испугался, но затем тотчас же нашелся: поднялся вертикально по гроту вверх и когда рассмотрел, что в гнезде его враг неопасный, тотчас же его прогнал и занял вновь свое место.

Иногда он зарывается в песок, оставляя видимой только верхнюю часть головы, и если при этом камни мешают ему, то он сталкивает их мордой. Свои ямы они вырывают сильным боковым движением тела и хвоста, вследствие чего песок, ил или земля летят в сторону, образуя углубление. Замечу кстати, что этот полет песка настолько силен, что служит бубырям хорошим оружием во время драк их между собой, обдавая неприятеля массой песчинок. Когда ямка углубится настолько, что песок не в силах вылетать из нее, то рыбка набирает его в рот и, выплывая наверх, с силой выбрасывает; также таскает она во рту и камушки, которые мешают ей, и надо удивляться той силе, какую она выказывает при этом. Цель этого закапывания, кажется, такая, чтобы захватить подплывшего мальца.

Ест бубырь немного и больше всего вечером при закате солнца; пищу не глотает, а жует. Так как нижняя губа длиннее верхней, то жевание его походит на жевание старичков. Очень часто зевает и при этом потягивается, поднимая голову и хвост кверху, растопырив плавники и хвост. Бубырь интереснее всего на гроте. Плавая порывисто, делая волнообразные скачки, он как бы порхает по-птичьему, что особенно оригинально бывает, когда он переплывает такими скачками с одного выступа грота на другой.

Относительно вылезания рыбы на сушу, хотя я не мог его видеть, но укажу только на следующие факты: сколько раз мне ни приходилось ловить бубыря сачком, он всегда, пойманный, лежал совершенно спокойно, не прыгая и не ворочаясь. Затем, когда в аквариуме при перемене воды остается около дюйма ее, то он высовывается на половину туловища на карниз аквариума, где некоторое время лежит совершенно спокойно. Наконец, как-то раз, очищая аквариум, прислуга, думая, что бубырь не в гнезде, а на дне в песке, вылила воды настолько, что уровень ее сделался ниже горшка туфовой скалы, в которой устроено гнездо рыбы. Затем я вынул скалу; немного погодя все обратили внимание на то, что бубыря нет, и начали внимательно осматривать дно, предполагая, что он зарылся в песке. Тогда мне пришло в голову, не осталась ли рыба в горшке скалы,— заглядываю в нее и вижу: она лежит себе там самым спокойным образом, нимало не смущаясь тем, что довольно продолжительное время лежала совершенно без воды.

Бубырь рыба очень изменчивая, как в отношении величины, так и цвета. Когда она здорова, спокойна и довольна, то лежит смирно на своем месте и лениво помахивает попеременно грудными плавниками; цвет ее яркий, пятна на теле выступают с необычайной силой и вся она кажется разрисованной; лень ее настолько разбирает, что она не сразу кидается на подплывшую рыбку, а ограничивается одним предостережением: растопыривает плавники и начинает усиленно раскрывать пасть; если же это не произведет действия, то прибавляет к этому боковое движение хвоста, для чего поднимает его вверх и ерзает на брюшном плавнике (это положение указывает вообще, что рыба чем-нибудь возбуждена и раздражена), и только после этого уже с яростью кидается на нарушителя покоя. Испугали рыбу — она моментально изменилась: съежилась и как бы уменьшила свой объем, сделалась черной как уголь, без всяких пятен и, прижавшись к камню, лежит, сдерживая дыхание. Заболела — вся яркость ее окраски пропадает, пятна едва выступают, плавники и хвост не растопырены и рыба, побледнев, принимает очень жалкий вид. Наконец, когда она в воинственном настроении и желает подраться с другим бубырем, то, подкравшись к нему не плывя, а идя грудными плавниками по песку (т. е. упираясь ими в дно и медленно отталкиваясь ими вперед), растопыривается вся, увеличивается в объеме, упомянутое выше ерзанье достигает maximum’a, начинает прыгать около врага, который, в свою очередь, делает то же; затем поднимается муть и тот, кому посильнее досталось, как молния кидается в сторону, другой же с скромным видом отправляется домой.

Упомяну еще один случай: у меня жило 2 бубыря, из которых один (назовем его № 1) жестоко преследовал другого (назовем № 2). В один прекрасный день, после драки, № 2, напуганный преследованиями, ничего не ел, метался по аквариуму и только к вечеру немного успокоился и зарылся в песок. Пескарь (немного более вершка), не замечая бубыря, вертелся около того места, где он зарылся; в то мгновение, когда рыбка приблизилась, хищник, подняв целое облако песка, схватил ее поперек туловища, затем, быстро поймав ртом за хвост, поднялся со дна и, приняв вертикальное положение головой вниз, рядом быстрых движений, напоминающих постановку запятой, стал ударять головой рыбы о дно до тех пор, пока не отломил ее, после чего, перевернув туловище пескаря обратно, преспокойно принялся кушать.

Бубыри эти, прожив около года, околели Бог весь от каких причин; по некоторым данным (напр., в последнее время они стали очень тереться о дно аквариума) можно думать оттого, что не могли выметать икру (оба были одного пола). Кроме описанных у меня есть еще 2 маленьких бубыря, по наружности очень отличающиеся от них».

Описанные г. Рождественским бубыри были пойманы им в р. Аксае, впадающей в Дон.

Цуцик. — Gobius marmoratus Pall.

Цуцик — вид бычка, отличающийся от предыдущего более сжатым с боков телом, затылком, покрытым чешуей, и передними носовыми отверстиями, вытянутыми в ушковидные трубочки. Цвет его бледно-серый или буроватый с бурыми полосками и пятнами. Рост доходит до 4—5 см. Нравами в природе схож с предыдущими.

О жизни его в аквариуме Н. Н. Рождественский сообщил мне следующее:

«Цуцик жил у меня в маленьком аквариуме (длиной 101/2, ширин. 8 вершков) с глубиной воды в 5 или 41/2 вершков; в грунт (песок) было посажено много валлиснерии, и так как кроме бубыря в аквариуме жило только 3 очень небольших лоскирика (густеры), то в воде было вполне достаточно воздуха, и я лишь добавлял убыль ее от испарения; посредине стоял грот, на котором цуцик днем всегда был в отверстии под находящимся близ поверхности горшком или между стойками, поддерживающими самый верхний горшок, где, держась на неровностях туфа, принимал вертикальное положение. Глубина воды в аквариуме при гроте ему не вредна, потому что он может выбирать на камне место, соответствующее желаемому давлению воды. Рыба жила почти в одиночестве, так как с ней могли жить только рыбки величиной не более как с вершок, большие же рыбы ее пугали. По своему составу наша вода отличается от обыкновенной пресной, а потому московским любителям к воде надо добавлять поваренной соли приблизительно чайную ложку на 21/2 ведра.

Так как цуцик ведет более ночной образ жизни, то днем предпочитает темноту, а потому аквариум у меня стоял не близко от окон (на 1 арш.). Подплывая к стеклу, цуцик просит есть; в это время ему надо предложить мяса, и если он будет бояться, то, не пугая его, кинуть кусочек около рыбки на дно: он увидит и съест. Палочка, на которой ему надо предлагать корм, не должна быть толста, не толще спички, деревянная; палочку эту опускать надо не косвенно, а прямо над его ртом.

Мясо должно быть сырое, возможно лучшее и красное. Подплывание к стеклу обозначает вообще какую-либо просьбу. Образ его жизни почти такой же, как и зеленого бубыря, при которого я уже писал вам».

В пояснение некоторых, по всей вероятности, непонятных для читателя, даваемых г. Рождественским советов я должен прибавить, что сообщение это было вызвано моим запросом, как содержать в аквариуме цуцика, который был любезно прислан мне г. Рождественским в подарок.

Прелестная рыбка эта благополучно доехала до меня из Новочеркасска, совершив весь этот тысячеверстный путь в небольшой жестянке с водой и трехдольной ряской. Устроив сообразно с полученными инструкциями своего милого гостя в небольшом аквариуме, я начал стараться заставить его есть. Но все усилия мои оказались тщетными. Ни мотыль, ни хлеб, ни наскобленная и скатанная в шарики говядина, которую, согласно предписанию, я старался поднести цуцику на палочке к самому рту, не привлекали его внимания. Рыбка с каждым днем видимо теряла силы; подойдя на своих плавниках к стеклу, разевала широко рот и как-то жалобно глядела в глаза, как бы прося, умоляя о чем-то. Никогда я не видел подобного взгляда у рыбы. В нем было столько выразительности, что кто не видел его, тот не может поверить. Я был просто в отчаянье; ломал себе голову, как помочь делу, и вот тогда-то решился послать письмо с описанием всего, что у меня происходит, и просьбой помочь горю. Ответ не заставил себя ждать, но бедного цуцика уже не застал в живых. Бедняга умер с голоду.

Рыбка моя была вовсе не пуглива и переплывала или, лучше сказать, перескакивала, опираясь на свои сросшиеся брюшные плавники, всегда в ту сторону, где я находился. Видимо, она была приучена к обществу и, подплывая к стеклу, ждала подачки. Других еще особенностей ее жизни мне не приходилось заметить, как вследствие краткости ее пребывания (она прожила у меня всего две недели), так и вследствие болезненного ее за все это время состояния…

Что касается г. Рождественского, то цуцики у него до того прижились, что даже положили в аквариуме икру. Помет этот произошел при следующих обстоятельствах.

Рыбки жили и росли вначале довольно мирно, как вдруг, в конце декабря, между ними начались отчаянные драки (главным образом ночью), следствием которых явилась содранная с боков кожа, раны, а затем, наконец, и смерть. Драки происходили между самцами и продолжались до тех пор, пока из 5 или 4 самцов осталось только два. В январе (23-го) он в первый раз увидел рыбку, которая, отягощенная икрой, выходящей у нее из воронкообразной короткой трубки на брюшке, приклеивала ее к растениям и к стеклам аквариума; выпустив часть икры без самца, она подплыла к нему и, было ли то болезненным припадком или вполне естественным явлением, только она, повернувшись брюшком кверху, легла около него на дно аквариума и начала судорожно подергиваться; самец же, сделавшись черным как уголь, натянул плавники и начал прыгать около нее. Наконец самка очнулась (мне показалось, что причиной того был укус самца) и с небольшими перерывами стала класть икру на стекло, ползая по нему брюшком, и положила, беря во внимание величину икринок и поверхность, занятую ими, приблизительно около 200 икринок. Икра эта имела продолговатую яйцеобразную форму. Самец во время перерывов кладки, а иногда и рядом с самкой тоже ползал брюшком по икринкам, но излияния молок было незаметно.

Когда самка кончила метать икру, то быстро уплыла прочь, самец же все время возился с икрой: ползал по ней, брал в рот некоторые икринки и, подержав немного, с силой их выбрасывал (не отрывая, однако, от стекла), производил усиленное движение воды грудными плавниками, так что икринки начинали довольно сильно колебаться, и не подпускал к ней других цуциков. Это было около 31/2 часов дня; к 4 часам самка уже выметала всю икру, а самец возился с ней до ночи; что происходило ночью — неизвестно, но утром ни одной икринки не оказалось, куда они делись и что было причиной их исчезновения — также неизвестно. После того была еще несколько раз (до 11 марта) кладка икры, и Р. принимал все меры для сохранения ее, но безуспешно; между прочим, пробовал прикрывать ее стеклянным колпачком, но тогда она портилась и пропадала.

По его мнению, могли быть только две причины неуспеха: или надо было, чтоб вода в аквариуме была проточная, или икра пропадала оттого, что самец не оплодотворил ее молоками. Он надеялся, что рыбки, прожив у него еще год, дадут в следующем январе уже оплодотворенную икру и выведутся цуцики, но без него в этот аквариум пустили стерлядок, которые и погубили цуциков. Температура воды им не измерялась, но так как вода в аквариуме не менялась, то в ней было градусов 16—17.

Пуголовка. — Benthophilus macrocephalus Pall.

Рыбка также из семейства колбневых, но резко отличающаяся своей очень широкой приплющенной головой и отсутствием чешуи, которая заменена различной величины костяными шишечками. Цвет тела буровато-серый с темными пятнами.

Эту рыбку держал у себя в аквариуме только Н. Н. Рождественский, к сообщению которого потому опять и обратимся.

«О жизни пуголовки в аквариуме,— говорит он,— могу сказать пока очень мало, так как рыбка не отличалась особенной любовью к передвижениям и все время жила в песке, где, зарывшись до самых глаз, терпеливо лежала целый день; она не оставляла его даже для разыскивания пищи и в то время, когда я кормил рыб и они все, волнуясь и перебивая друг у друга куски, толпились у стекла, описываемая рыбка, не считая нужным вылезать из песка, ждала, чтобы ей преподнесли кусок прямо ко рту, причем только сильный голод заставлял ее приподнимать голову; в большинстве же случаев она ограничивалась разеванием рта.

Каждый вечер она выходила на короткое время гулять и вела себя при этом очень странно: порывисто поднималась кверху, присасывалась брюшными плавниками к стеклу аквариума и, повисев таким образом несколько времени, опускалась на дно, с которого опять поднималась и присасывалась, и т. д. Присасывание это в большинстве случаев происходило около поверхности воды, и тогда рыбка, выставив из нее рот, фыркала, брызгая слегка водой. Утомившись, она опять зарывалась в песок. Причину, заставляющую рыбу сновать таким образом, я, при всем желании, не открыл и до сих пор не знаю: проводит ли она и на воле так вечер или же вела себя так лишь в аквариуме, от неблагоприятных условий жизни? Рыбка прожила у меня около 31/2 месяцев и затем вместе с другими рыбами погибла, отравившись фосфорной спичкой, нечаянно попавшей в аквариум».

Пуголовка встречается в устьях Днепра, Днестра, Буга, а также и в реке Дон и его притоках.

Карп, карпия. — Cyprinus Carpio L.

Настоящий речной карп, или сазан, чрезвычайно красив. Тело его покрыто необыкновенно крупной темно-золотистой чешуей, на спине темнее, а на брюхе светлее, как будто по золотому полю он весь усыпан гвоздиками с темными шляпками. Спинной плавник очень широкий, занимающий чуть не всю заднюю половину тела, темно-серый, нижние плавники серо-фиолетовые, а хвостовой красно-бурый. Что касается до цвета прудовых карпий, то окраска их зависит от условий, в которых они живут. Так, карпий, живущие в прудах непроточных или малопрогочных и потому питающиеся преимущественно водяными растениями, илом, заключающим в себе массу животных веществ, личинками насекомых и моллюсками, как живыми, так и мертвыми, имеют цвет очень темный, почти черный; карпий же, живущие в проточных водах и питающиеся, следовательно, очень мало илом и водяными насекомыми, а большей частью червями, растениями и мелкой рыбкой, имеют цвет золотистый.

Кроме того, окраска эта имеет и защитное значение. Темная спина, подходящая под общий цвет темного фона, защищает от нападения врагов сверху, а серебристый блеск живота и боков, благодаря отражающему действию света, способствует меньшему выделению живота и укрывает от нападения врагов снизу.

Рассматриваемый в профиль, карп имеет тело широкое, сплюснутое с боков, более или менее сгорбленное к хвосту и наклоненное к голове. Отношение ширины тела к длине бывает различно, но большей частью, однако, длина превышает ширину в 31/2 раза. Чешуя, как мы уже сказали, очень крупная, значительно более длинная, чем широкая, зубчатая. Рот довольно небольшой, мясистый, снабжен двумя, также мясистыми, усиками. Глаза золотистые.

Плавательный пузырь карпа, как и вообще рыб семейства карповых, разделен на две части. Он наполнен теми же газами, что и воздух, но только в несколько иных пропорциях. В нем находится меньше кислорода и больше азота, кроме того, заметны и следы углекислоты. Газы выделяются непосредственно стенками пузыря, а из атмосферы воздух сюда не попадает.

Родина карпа — Малая Азия, откуда он перенесен был сначала в Южную и Восточную Европу, а затем уже в Среднюю и Северную. Перенесение его в Европу совершилось довольно поздно, так как еще во времена Плиния его считали рыбой заморской и привозили из Малой Азии, куда римляне посылали обыкновенно за самыми редкими и вкусными яствами, подававшимися за торжественными обедами римских гастрономов. Затем в средние века карп уже начинает разводиться в Средней Европе и с этого времени становится рыбой самой обыкновенной. Теперь он водится почти во всех реках Европы, исключая только реки, впадающие в Белое море, но предпочитает пруды и озера с медленным течением, так как чрезвычайно любит теплую, парную воду. Последнее обстоятельство послужило, по всей вероятности, также отчасти причиной, что он так легко прижился в Европе и так быстро расплодился и плодится в прудах. Карп предпочитает, кроме того, дно иловатое, глинистое, поросшее рогозом, тростником и вообще разными жесткими водяными травами, а в больших реках, впадающих в море, держится преимущественно в низовьях близ взморья, хотя совершенно соленой воды избегает, так как, по предположению рыбаков, у него от нее мутятся глаза и даже иногда совсем слепнут.

Карп ведет оседлый образ жизни и выбирает своим местопребыванием места с неровным, ямистым дном, а главное — места тихие, защищенные от ветра, которого терпеть не может и от которого в бурную погоду укрывается или в самую глубь ямы, или же зарывается совсем в ил, где пролагает себе подземные ходы иногда на фут и более глубиной. Карп выходит на поверхность лишь изредка, в яркие солнечные дни, чтобы разогреть свою подернутую мхом спину; большей же частью лежит на дне, зарывшись в ил, и отыскивает здесь свой корм, состоящий преимущественно из растительных веществ, а особенно из молодых побегов камыша, до которых он чрезвычайно лаком. Кроме растительной пищи он ест также, как мы уже говорили, червей, улиток и т. п., а также коровий и овечий помет, которым, как известно, за границей его даже и откармливают. Что касается до рыб, то он ест только умерших да вылупившуюся молодь и саму икру, что тем для него удобнее, что сам он нерестится обыкновенно позже всех других рыб.

Заметим кстати, что он обладает прекрасным аппетитом, но только пока температура воды не ниже +9 °C; при более же низкой перестает есть и потому всю зиму постится.

Время нереста карпа зависит главным образом от состояния погоды и температуры воды, которая должна дойти до степени парного молока; но большей частью нерестится в середине мая или, самое позднее, что бывает только в прудах,— в июне. Прудовые и озерные карпии выбирают для этого места неглубокие, густо поросшие травами и камышом, а речные заходят в рукава, пруды и даже камышовые озера, находящиеся в соединении с рекой. В это время карпы разбиваются на мелкие стаи, в которых число самцов преобладает (а там, где они немногочисленны и живут большей частью в одиночку, одна самка всегда сопровождается обыкновенно 2—3 самцами), и, собравшись у поверхности, с шумом плещутся и бьют хвостами воду. Этим способом они, с одной стороны, препятствуют икринкам во время метания икры слипаться, а с другой стороны, разбрасывая их в разные стороны, дают им возможность прилипнуть к подводным растениям. Движение же это воды нужно также и для того, чтобы дать возможность молокам прийти удобнее в соприкосновение с икрой и оплодотворить возможно большее число икринок.

Молодая детвора карпии в теплую погоду выводится из икры спустя почти две недели после нереста, а при низкой температуре атмосферы развитие ее несколько замедляется. Первое лето своей жизни она держится стаями близ берегов рек, совершенно отдельно от старых. Но к осени как молодая рыбешка, так и взрослая собираются по плесам, где, скучившись и прижавшись друг к другу, с наступлением холодов погружаются в сон, и притом столь глубокий, что из этого состояния оцепенения их не в состоянии вывести никакой шум и никакой стук. Бывает даже, что они, забыв всякое чувство самосохранения, забиваются в одни ямы с сомами, которые, впрочем, в свою очередь, до того бывают одолеваемы дремой, что и не помышляют ни о еде, ни о близости столь легкой поживы.

Количество выметываемой карпом икры громадно: в девятифунтовом икрянике ее насчитывают от 600 000 и чуть не до 1 000 000 зерен. Цвет ее зеленоватый. Но из этого громадного количества превращается в рыбу едва ли и тысячная доля, так как икра карпии подвергается бесчисленным опасностям: бездна ее гибнет в высыхающих лужах на поемных лугах, а еще больше поедается птицами и рыбами. Кроме того, такая же участь ожидает и большую часть выведшихся мальков, из которых спасаются только те, которые вывелись в озерах и заливах; те же, которые вывелись на поемных лугах, гибнут почти поголовно.

Молодь выходит из икринок, как мы сейчас сказали, через неделю, много две, и начинает так быстро расти, что к концу лета достигает уже около 2 вершков, к началу второго года — 31/4 вершков, а трехгодовалые карпии достигают иногда и 5 вершков. При этом надо, однако, заметить, что в прудах прирост этот бывает гораздо значительнее и что тут карпии достигают половой зрелости уже на третьем году, между тем как в реках, исключая, конечно, очень кормных, у самок появляется икра, а у самцов молоки только на четвертом. По достижении 10-летнего возраста карп начинает расти все медленнее и медленнее, но продолжительность его жизни весьма значительна и нет сомнения, что он достигает столетнего возраста. Так, в начале нынешнего столетия в Фонтенебло были карпы, существовавшие еще со времен Франциска I, в Шантильи — со времен великого Конде, а в прудах Поншартрен нередко попадались такие чудовища, пометины которых (в виде продетых в жабры колец и т. п.) показывали, что им не менее полутораста лет.

Такая продолжительность составляет, впрочем, принадлежность одних только прудовых акклиматизованных карпии, среди которых встречаются сплошь да рядом бесполые, яловые карпы, отличающиеся укороченным телом, толстыми губами и узким брюхом; но в естественном состоянии, в реках, кариии далеко не так долговечны и доживают только до 12—15 лет — предела жизни большей части рыб.

Главной причиной долговечности прудового карпа, как кажется, нужно считать чрезвычайную его живучесть, которая, по словам Тарачкова, такова, что некоторые карпии проживали у него без воды в теплой комнате по 6 и 10 часов, и даже когда им отрубали голову, то отделенная от туловища голова продолжала раскрывать рот и двигать жаберными крышками еще в продолжение более 2 часов. Со своей стороны, в подтверждение сейчас сказанного о живучести карпа, могу привести следующий случай, бывший у меня однажды с родственным видом обыкновенного карпа, с так называемым зеркальным карпом, о котором я имел уже случай беседовать выше в отделе экзотических рыб.

Как-то раз утром, часов в 7, проходя мимо аквариума, где находился этот старый дружище, я по привычке заглянул в аквариум и, не видя там карпа, предположил, что, быть может, он, по своему обыкновению, где-нибудь роется, и пошел далее. Так прошло часов 5. Возвращаюсь около полудня; дома мне говорят, что бедного карпа нашли совершенно засохшим под аквариумом, и притом до того, что тело его совсем перегнулось, а плавники сделались как костяные, словом, в таком виде, что дети мои таскали его с полчаса на бумажке, как игрушку, и показывали всем приходившим мое горе, но что, несмотря на такой ужасный вид, родственница моя вздумала положить его в воду и что он теперь как будто шевелится. Взглянув на несчастного, я действительно увидел его лежавшего, совсем скрючившись, еще на боку, но уже слегка пошевеливавшего плавниками. Тотчас же я велел принести самой холодной воды, градусов в 6 тепла, не более, и стал ее как можно чаще менять. Такая частая перемена подействовала на него крайне благодетельно, и не прошло и двух часов, как он уже совсем выпрямился и стал потихоньку двигаться. Кроме того, немало также ему помогало, когда я палочкой вынимал у него изо рта накопившуюся в нем слизь и хорошенько отмывал от боков присохшую к ним грязь.

К вечеру карп стал еще бодрее, плавал бойко в банке, в которую был на время посажен, и даже с силой вырывался из рук. Тогда, предполагая, что он совсем уже оправился, я пересадил его в аквариум, но этой поспешностью, кажется, только испортил все дело, так как уже к следующему утру карп сделался гораздо смирнее, покрылся не то каким-то белым налетом, не то мохрами, до пищи не касался и все искал темных уголков, а к вечеру стал до того плох, что я снова должен был переместить его в банку с холодной водой и менять ее как можно чаще. На этот раз, однако, и холодная вода не помогла, и бедный карп мой скоро упал опять на бочок, стал двигаться медленнее и медленнее и к концу дня отправился к праотцам.

Смерть последовала, по всей вероятности, оттого, что один из боков, тот, который обращен был к воздуху, оставался по-прежнему совершенно высохшим и не пропускал необходимой влаги, а может быть, также и от бесчисленных ранений, которые он нанес себе, подпрыгивая на полу. Впрочем, от того ли или от другого умер этот карп, для нас безразлично, важен только факт, что, пролежав, по меньшей мере, на воздухе 6—7 часов, помещенный снова в воду, карп этот прожил после этого еще два дня и, быть может, совсем бы выздоровел, не поспеши я поместить его в слишком теплую и недостаточно насыщенную кислородом воду аквариума.

Эта живучесть карпов дает также возможность перевозить их на дальнее расстояние во мху и даже, как говорят, откармливать в нем для стола. С этой целью карпов кладут в корзины, наполненные мхом, которые вешают в погреб и спрыскивают время от времени водой. Откармливание продолжается несколько недель, причем кормят их или хлебом в молоке, или же хлебом, пропитанным вином.

Карп, как мы уже имели случай видеть при описании родственного с ним шпигель-карпа, рыба чрезвычайно смышленая, быть может, даже самая разумная из всех наших пресноводных рыб. Смышленость эта особенно проявляется в то время, когда его ловят. Завидев еще издали приближающийся невод, карпы тотчас же зарываются в самую глубь ила так, что нижняя тетива беспрепятственно перескакивает через торчащие из тины хвосты, а окруженные неводом, они не только перескакивают через него, но, что гораздо хитрее, врываются в ил и пробираются оттуда наружу, прокладывая себе в нем подземные ходы.

В прудах карп растет очень быстро, но в аквариуме рост его подвигается довольно медленно. По крайней мере, карп, проживший у одного моего знакомого около трех лет, вырос в продолжение всего этого времени не более как на полвершка, между тем как в то же время золотой линь прибавился с лишком на полтора вершка. Заключается ли причина этой медленности роста в небольшом объеме воды в аквариуме (обыкновенно предполагают, что чем меньше вместилище воды, тем медленнее в нем растет рыба) — не знаю, но, скорее, всего, мне кажется, вследствие отсутствия тины и недостаточно питательной пищи.

В аквариуме карп живет хорошо, но требует, чтобы аквариум был хорошенько засажен водяными растениями, которыми он питается в случае недостаточно питательного корма, как, например, когда кормят его одним мотылем, в противном случае так усердно гоняется за мелкой рыбой, что случается даже загоняет ее чуть не до смерти. Есть ее, однако, никогда не ест и даже не засасывает, как это делают обыкновенно крупные золотые лини да сородичи его — зеркальные карпы. Впрочем, вполне утверждать последнего не могу, так как у меня были только одни мелкие карпы. Что касается до того, могли ли карпы в аквариуме нереститься, то хотя ни у меня, ни у знакомых мне любителей никогда подобного случая не было, но, по словам Миллье, карпы в больших искусственных бассейнах нерестятся довольно легко. Условия этого нереста те же самые, как и условия нереста линей, так что для того, чтобы не повторять два раза одно и то же, отсылаю любителей, желающих попробовать разводить карпов в аквариуме, к помещенному мной ниже описанию нереста линя.

Карпы, по-видимому, могут иногда спать. По крайней мере, это заставляют думать, некоторым образом, наблюдения, произведенные доктором Гермесом в Берлинском аквариуме. В аквариуме этом живут несколько жирных карпий, которых привычка необыкновенна. Они по целым часам лежат неподвижно на дне ила или на поверхности, так что незнающий может принять их за мертвых. Сначала полагали, что они больны, но как только их растревоживали или перемещали в другую воду, они тотчас же начинали плавать. Оригинальность эта заставила обратить на них внимание г. Гермеса, и он увидел, что рыбы эти, обыкновенно плавающие, иногда ложились как бы отдыхать, избирая для этого или широкие плиты на дне аквариума, или лежали на боку на поверхности. В таком положении они оставались по нескольку часов. Все движение их ограничивалось дыханием, т. е. движением жабр, но стоило только бросить им кусок мяса, как они тотчас же начинали прыгать, двигаться и ловить пищу, а затем, наевшись, снова ложились и погружались в спячку. Насколько предположение это верно, впрочем, трудно сказать, так как рыбы глаз закрыть не могут, но, во всяком случае, должно же быть у них время, когда деятельность их организма замедляется, время, когда они набирают запас сил… спят.

Скажем, кстати, еще об одном любопытном наблюдении, произведенном несколько лет тому назад в Лондоне,— о действии алкоголя на карпий.

Один физиолог вздумал испробовать действие это на уснувшей рыбе. Он вынул из аквариума двух карпов и, перевязав одного из них голубой лентой, положил обоих на песок; спустя некоторое время обе рыбы уснули; в таком состоянии он оставил их в продолжение четырех часов, затем, приготовив две лохани, он налил в них чистую воду и в одну из них на две части воды прибавил одну часть спирта; помеченного карпа опустил в простую воду, а другого в разбавленный спирт. Через несколько минут карп, попавший в разбавленный спирт, ожил и начал весело плескаться в воде; другой же, находившийся в простой воде, оставался неподвижным; экспериментатор продержал его в воде 4—5 часов, а затем сделал и с ним такой же опыт, как и с первым. Первые пять минут он оставался неподвижен, но потом также ожил. Оба оживших карпа были снова опущены в аквариум и находились в полном здравии. Во все продолжение этого любопытного опыта масса публики окружала экспериментатора.

В Москве, в продаже живые карпы попадаются очень редко, и встречающиеся иногда экземпляры у любителей бывают обыкновенно или привезены ими самими, или выписаны откуда-нибудь из провинции.

Сажая карпов в аквариум, надо обращать особое внимание на то, как бы не попал туда карп, покрытый так называемыми карпоедами, которые, переходя с него на других рыб, становятся часто причиной их гибели. Кроме того, на жабрах карпа же водится еще другой паразит, Diplozoon paradoxum, которого хотя мне никогда не приходилось видеть на других рыбах, но который, по всей вероятности, гибелен также и для них.

Карп имеет множество вариететов. Не говоря уже о помеси карпа с карасем, так называемом карпокарасе — Cyprinus Kollarii, о зеркальных, кожистых и седельных карпах, о которых я говорил при описании шпигель-карпа, среди карпов замечательна еще уродливость, называемая дельфином, отличающаяся сильным утолщением головы и приплюснутостью морды. Уродливость эту называют также еще карпом с дельфинообразной головой. Затем венгерский карп (Cyprinus hungaricus), отличающийся чрезвычайно длинным телом, черной спиной и синеватым грубым мясом, и горбатый карп (Cypr. gibbosus), у которого спина сразу поднимается круглой дугой, а затем, до начала спинного плавника, тянется прямой линией. Наконец, между карпами встречается еще уродливость не по внешней форме, а по внутреннему строению, уродливость, заключающаяся в том, что у них на одном боку находится икряной мешок, а на другом молоки.

Пескарь. — Gobio fluviatilis Agass.

Всем известная небольшая, с горбиком рыбка, легко отличающаяся крупной чешуей, брусковатым телом и парой усиков, расположенных в углах рта. Голова ее имеет значительную ширину у лба и тупую толстую мордочку, а верхняя челюсть настолько длиннее нижней, что рот пескаря, как у гольца, находится снизу. Глаза средней величины, расположенные близ лба, имеют радужину желтую сверху и серебристую снизу, с ярко-золотистым ободком вокруг зрачка. Спинной плавник находится немного впереди брюшных плавников, сильно наклонен назад и имеет треугольную форму. Тело пескаря сверху зеленовато-бурого цвета и покрыто иссиня-черноватыми пятнами, сливающимися по временам в полоску; брюшко желтовато-серебристое, плавники сероватые, причем спинной и хвостовой испещрены большей частью темно-бурыми, узкими, как черточки, пятнами.

Живет пескарь большей частью в реках и проточных прудах, но может жить также в чистой непроточной воде, где даже и быстрее размножается. Кроме того, в редких случаях попадается также в совершенно теплой, чуть не горячей воде, как, напр., в теплых источниках близ Теплица, Карлсбада, Бадена и в некоторых других местностях. Преимущественно, однако, любит воду чистую и свежую, хотя и не совсем холодную. Обыкновенно пескарь живет стаями и весной и летом держится на перекатах и мелких местах с хрящевым или песчаным дном, откуда, вероятно, и произошло само название пескарь; а осенью — в местах более глубоких, с иловато-песчаным дном и в заливчиках, где образуются небольшие водовороты. Тут остаются пескари до самых морозов, с наступлением которых совершенно исчезают, удаляясь зимовать в пруды, озера или глубокие речные ямы, в которых зарываются в ил и проводят в оцепенении всю зиму вплоть до самой весны.

Пескарь ведет дневной образ жизни и ночью никогда не плавает, а лежит только совершенно неподвижно, опираясь о дно своими упругими плавниками. Лежит он также неподвижно и в жаркий полдень, когда знойные палящие солнечные лучи делают пребывание близ поверхности совершенно невыносимым, и покоится так иногда по целым часам, так что за эту неподвижность и безжизненность получил от малороссов меткое прозвище столбца. Вообще рыбка эта не отличается особенной живостью, хотя плавает очень быстро и может долго держаться и плыть против самого быстрого течения.

Относительно пищи пескарь неразборчив и ест положительно все: червяков, икру, насекомых, остатки сгнивших органических веществ, попадающихся ему в песке, и даже мертвые тела, если, конечно, только верить словам Марсигли, который с увлечением рассказывает, как пескари во время осады Вены турками поедали трупы мертвых, бросаемых в реку, причем особенное предпочтение отдавали трупам правоверных. Впрочем, это не невероятно, так как желудок пескаря отличается такой силой пищеварения, что сколько ни вскрывали пескарей, никогда не находили в них цельных животных.

Пескарь замечателен необычайной растяжимостью своего плавательного пузыря. Валансьен, получив пескарей из горного озера Титикака, где ртуть в барометре стоит постоянно ниже 17 дюймов, произвел над ними несколько опытов, поместив их в воде под колокол воздушного насоса и уменьшая мало-помалу воздушное давление. Когда последнее сокращалось на четверть или даже на половину, то рыбы страдали очень мало и выпускали из себя пузырьки воздуха лишь изредка; но когда уменьшение давления совершалось очень быстро и заходило далеко, то воздух выходил из них в большом количестве. Когда же, наконец, ртуть опускалась очень низко, то газ во внутренностях их до того расширялся, что пузырь вздувался и рыбки всплывали на поверхность брюшком кверху. В этом случае воздушный пузырь был найден совершенно пустым. Тем не менее пескари продолжали жить и когда были помещены в сосуд снова под обыкновенное давление, то приняли свое нормальное положение брюшком вниз через 24 часа; пузырь их, однако, продолжал оставаться еще настолько пустым, что брюшко казалось бороздчатым, и достиг прежней своей величины не ранее как через 6 часов. Наполнявший его теперь воздух оказался, как и всегда, азотом.

В аквариуме пескари живут хорошо, но живучее те, которые пойманы зимой; пойманные же летом, в особенности на крючок, быстро засыпают. Рыбка эта чрезвычайно спокойная, даже чересчур спокойная, так как большей частью лежит где-нибудь приткнувшись, и притом так тихо, что иногда вводит даже в сомнение, жива ли она. Пескарь — это единственная рыба, про которую, мне кажется, можно сказать, что она спит. По крайней мере, я неоднократно пробовал, ярко осветив аквариум и даже прямо бросая ей на нос целые горсти червей, вывести ее из ее ночной дремоты, но все было напрасно, и, в то время как остальная рыба, не исключая даже вьюнов и гольцов, жадно бросалась на корм, она продолжала оставаться совсем неподвижной. Производя опыт этот, надо подходить к аквариуму очень осторожно и особенно сильно не стучать, так как стука пескарь пугается и с испуга начинает тотчас же метаться во все стороны. Кроме того, опыт этот удачнее всего выходит поздней ночью, т. е. часов в 11—12, а главное, зимой. Тогда, вероятно, на них действует частью и спячка, в которую они впадают в холодное время на свободе. Впрочем, выдать явление это за присущее всем пескарям не решаюсь, потому что хотя оно и повторялось положительно у всех живших у меня пескарей, но число этих последних было у меня так ничтожно (всего три), что делать общий вывод, основываясь только на нем, было бы несколько опрометчиво. Во всяком случае, опыт этот настолько интересен, что, я думаю, многие любители впоследствии повторят его, и тогда общая масса наблюдений покажет яснее — была ли то случайность или нет.

Живя в аквариуме, пескарь ест очень умеренно, так умеренно, что двух-трех мотылей бывает для него достаточно на целую неделю. При проглатывании мотыля с ним делаются такого же рода судороги, как и с гольцом: его вдруг начинает передергивать то в одну, то в другую сторону. Какая тому причина — трудно сказать, но иногда подергивание это бывает настолько сильно, что он мечется во все стороны и не в состоянии даже поймать лежащего перед ним червя, которого ему, видно, хочется схватить. Сильнее всего метанье это бывает, как я заметил, когда он захватит несколько мотылей сразу, так что, может быть, оно даже оттого и происходит, что он старается их удержать у себя во рту. Успокоившись наконец, пескарь начинает жевать схваченное и жует пресмешно, как какая-нибудь беззубая старуха, чему немало также способствует и его смешная, если можно так выразиться о рыбе, физиономия. Кушая, пескарь не проглатывает пищу сразу, а, видимо, ее смакует и долгое время после того, как уже проглотил, все еще время от времени пожевывает. Старушечье же лицо напоминает голова пескаря и тогда, когда он зевает. За другими рыбами я никогда подобного явления не замечал, но пескарь положительно зевает.

Попав в аквариум, пескарь первое время очень дик, избегает света, большей частью прячется в грот, а иногда даже зарывается в песок и остается в нем по нескольку дней. Такую штуку сыграл со мной первый из попавших ко мне в аквариум пескарей, так что я долгое время полагал, что он выскочил как-нибудь из аквариума на пол и, незамеченный, был выметен. На деле, однако, оказалось совсем иное. Ибо, проголодавшись, вероятно, он вылез наконец из песка, чему я был сам свидетелем, так как видел его наполовину погруженным в песок, и начал плавать. С этих пор, однако, он никогда уже более в него не погружался до самого конца своего пребывания у меня в аквариуме, которое, впрочем, опять-таки окончилось исчезновением, оставшимся на этот раз положительной загадкой, так как пескарь этот не был найден ни мертвым в аквариуме, ни выскочившим на полу, да и не мог быть съеден другими рыбами, которые были все одинаковой с ним величины.

В аквариуме пескари были разведены пока только раз. Разведший их любитель поместил их в аквариум, вмещавший около 6 ведер, и устроил его сообразно с условиями, окружающими их на воле. Грунт состоял из крупного гравия и камней, причем около одной из стенок глубина воды доходила до 20 см, а у противоположной была не выше 3—4 см, так как гравий был насыпан на составленную из камней горку. Местами на дне были посажены Myriophyllum и Elodea densa. В аквариум, насыщаемый сильной струей воздуха, пущено было 20 пескарей: 15 самцов и 5 самок.

В средних числах апреля окраска рыбок стала заметно темнеть и у самцов на голове, на спине и на наружной поверхности грудных плавников появились мелкие, как бисер, светлые бородавки. Вместе с тем самцы начали неотступно преследовать самок и гонять их по всему аквариуму. В конце апреля самая крупная пара рыб выметала икру. При этом самка, преследуемая самцом, то и дело поднималась к поверхности воды. Выпрыгнув несколько раз из воды, обе рыбы бросались на мелкое место и терлись здесь брюшком о дно, размахивая хвостами вправо и влево. В это время самка выметывала несколько икринок, которые резкими движениями рыб разбрасывались в разные стороны. Выметывание икринок продолжалось не более 1/2—3/4 минуты. Затем обе рыбы ударяли с силой хвостом по грунту, разбрызгивая воду в разные стороны, и с быстротой молнии уплывали в глубину аквариума. Пробыв там короткое время, они вскоре снова сходились на том же мелком месте и снова тем же порядком начинали выметывать икру.

Так повторялось 10—12 раз, после чего нерест прекратился и рыбы успокоились. Число выметанных ими икринок было от 150 до 175 штук. Икринки были мелкие, голубоватые. При температуре воды +12—15 °С выклюнулись первые мальки через три дня. Подобно мелким серым комарам, висели они на камнях, на растениях и на стенках аквариума, изредка переплывая с одного места на другое. Дней десять спустя они уже свободно плавали и разыскивали сами инфузорий, которые появились к этому времени в легком зеленом налете, развившихся в аквариуме на передней стенке водорослей. Питаясь далее мелкими циклопами и дафниями, рыбки стали заметно расти; вместе с тем изменилась и их окраска, которая сделалась значительно светлее, и на теле появились неправильной формы расплывчатые темно-зеленые пятна, свойственные взрослым рыбам. Три месяца спустя мальки достигли 2 см длины, а через год, дойдя до 7—9 см, начали метать икру.

Под Москвой пескари встречаются в Яузе, в Москве-реке (очень крупный), а также почти во всех подмосковных проточных прудах.

Ловить пескарей для аквариума очень легко самому. Для этого существует следующий, весьма часто практикующийся во всей Франции забавы ради способ. Берут графин с проделанным или пробитым в боку отверстием и, положив в него какую-нибудь приманку, опускают на дно. Почуяв добычу, жадные пескари так и лезут в него, и не проходит и десяти минут, как весь графин оказывается наполненным ими. Кроме пескарей, этим же способом легко ловить и гольянов.

Поймав или купив пескаря, прежде чем поместить его в аквариум, лучше всего продержать его некоторое время в новом дубовом ведре, что, по мнению большинства рыболовов, способствует поддержанию его жизненных сил, в особенности в жаркое время летом, когда пойманные пескари засыпают очень быстро.

Плотва. — Leuciscus rutilus L.

Одна из самых обыкновенных русских рыб. Тело овальное, более или менее удлиненное, смотря по возрасту, полу и степени развития яичников или молок. Голова довольно толстая, с закругленной мордой; рот маленький, верхняя губа немного выдается над нижней; глаз большой, впрочем, также сильно изменяющийся сообразно с величиной рыбы. Цвет плотвы серебристо-белый (у крупных экземпляров брюхо большей частью розоватое или с розоватым оттенком), спинной и хвостовой плавники — зеленоватые с краснотой; грудные плавники — бледно-желтоватые, у крупных особей — оранжевые; брюшные и заднепроходный — красные. Радужина оранжевая с красным пятном вверху.

Особенно ясно выделяется на теле плотвы так называемая боковая линия — ряд тянущихся по бокам тела от головы до основания хвостового плавника снабженных канальцем чешуек (рис. 7.108), в которых помещаются клеточки чувствительного нерва. Линия эта служит для определения бокового давления воды и силы течения. Она играет важную роль в выборе рыбой местопребывания и помогает ей в переходах и странствованиях по рекам, указывая направление течения воды. Благодаря ей рыба легко распознает, в какой воде она находится в данное время: в стоячей или текучей, силу ее течения, а вследствие этого может избрать в ней и те условия, какие необходимы для ее жизни.

Странствующие же рыбы благодаря ей обладают способностью находить устья рек по увеличивающемуся внутри водной среды давлению от вливания притоков и находить места, где впадают эти притоки в главную реку с тем, чтобы во время икрометания уходить вверх по течению из главной реки и расходиться по ним. С помощью ее они как бы чуют близость течения этих притоков, когда еще плывут по главной реке.

Водится плотва повсеместно: в реках, ручьях, озерах и даже прудах с чистой, прозрачной водой, избегает только холодной и быстрой воды и предпочитает более тихую и теплую. Кроме того, не терпит ни тины, ни ила и потому встречается только в озерах и прудах с песчаным, хрящевым дном.

Плотва — рыба довольно живая и проворная. Летом и весной, словом, в продолжение всего теплого времени, живет постоянно в мелких заливах, а с наступлением зимы уходит вглубь и остается там до вскрытия льда. Летом она держится врассыпную или очень небольшими стайками, но к зиме собирается почти столь же густыми стаями, как и во время нереста весной. Впрочем, плотва всегда ведет общественный образ жизни и принадлежит, без сомнения, к самым стадным русским рыбам. Особенно большими рунами собирается годовалая плотва, та же, которая покрупнее, попадает большими стаями реже.

Главной пищей плотвы весной и осенью служат водоросли и водяные травы, а летом мелкие насекомые, червячки и мелкие рачки. Кроме того, в это время, как говорят, она кормится также иногда и трупами других рыб. По крайней мере, по словам большей части рыболовов, им нередко случалось ловить плотву на кусочки рыбы, предназначавшейся приманкой для хищных рыб.

Нерест плотвы в наших странах происходит в начале мая, а на юге — раньше.

Икра плотвы развивается довольно медленно, и молодь выклевывается не ранее 8—10 дней; но выклевывается в таком несметном количестве, что положительно черными тучами плавает близ поверхности воды, а в тех местах, где происходит нерест, делает даже самую воду как бы живой.

Выклюнувшись, молодь сначала таится в чаще камышей и водяных трав, в которых скрывается от бесчисленных врагов своих и отыскивает себе пищу, состоящую преимущественно из дафний, циклопов и других мелких ракообразных; а затем начинает мало-помалу выходить из своих убежищ в чистую воду и, покинув в начале осени мелкие места, переходит в русло реки или середину пруда, где остается до начала заморозков, а тогда удаляется в самые глубокие ямы и снует в них до самого вскрытия льда. Способной метать икру плотва обыкновенно становится лишь на третьем году, а на втором только в редких случаях.

В аквариуме мелкая плотва держится довольно хорошо и хорошо уживается с другими рыбами, но, достигнув больших размеров, становится для мелкой собратий почти так же опасна, как и окунь. Правда, будучи рыбой скорей травоядной, чем плотоядной, она не ест рыб, но тем не менее любит засасывать. У меня в аквариуме плотвы никогда не было, и потому от себя о нравах ее я ничего не могу сказать, но слышал, что маленькие плотички любят, как верховки, плавать стайками и бросаться в струю свежей воды; однако совсем холодной не любят и стараются удалиться от места ее притока по возможности дальше, а при понижении общей температуры, в противоположность окуням, даже теряют всякую игривость, веселость и делаются как бы сонными.

Кроме обыкновенной плотвы существует еще прелестная ее разновидность с золотистой чешуей и красноватым оттенком на спине и на боках, разновидность, которая очень редка и попадается, насколько мне известно, только в Волге близ Саратова.

Наконец, не могу не упомянуть еще о болезненной форме — выродке плотвы. Тело этой плотвы совсем прозрачное, прозрачнее, чем у снятка. Сквозь жаберные крышки совершенно явственно видны жабры, а сквозь стенки живота просвечивают внутренности. Тело все одноцветное — бесцветное. Чешуйки прозрачные, окаймленные несколькими рядами темных точек. Радужина оранжевая с черными пятнами.

Язь. — Idus melanotus Heck.

Язь отличается толстым телом, довольно широкой, укороченной головой, большими глазами, занимающими в поперечнике чуть не четверть длины всей головы, и маленьким, едва доходящим до носовых отверстий косым ртом. Молодые язи называются обычно подъязиками и более всего похожи на уклейку, от которой отличаются главным образом только красниной глаз. Особенно красив бывает язь весной. Тогда все тело его принимает металлический отблеск, голова сияет золотом, спина и бока—сине-зеленой фольгой, а чешуя отливает на солнце то золотом, то серебром, то чернью; нижние плавники окрашиваются в киноварь, а спинной и хвостовой кажутся как бы окунутыми в кровь. Что касается до молодых язей — подъязиков, то окраска их только светлее, серебристее и все плавники не красные, но искрасна-желтоватые. Цвет же глаз, как у тех, так и у других, одинаковый: зеленоватый с оранжевым пятном вверху глаза.

Язь водится во всех странах Европы и даже в большей части Сибири. В России встречается всюду, исключая лишь самого Крайнего Севера, и любит глубокие реки, речные пруды и проточные озера с медленным течением и теплой водой. Здесь живет язь на глубине и только по вечерам и ранним утром выходит гулять на поверхность воды. Язь — рыба очень бойкая, хитрая и осторожная. Постоянно начеку, он следит за малейшим движением в воде и, чуть завидит опасность, бросается назад, а если нет уже времени, чтобы ее избежать (напр., сети), собирается с силами и одним скачком перепрыгивает через препятствие. Летом и осенью язь живет в одиночку или небольшими стайками и только после очень сильных морозов, когда уже реки начинают покрываться легким слоем льда, собирается в густые стаи и удаляется в глубину. На этой глубине он остается всю зиму до вскрытия льда; а едва только начнут оттаивать берега и образовываться закраины, как спешит на более мелкие места в каменистые речки, где и мечет икру.

Нерест язя в наших странах начинается очень рано — чуть ли не с конца марта и продолжается, самое большее, до половины апреля. С приближением этого времени язи окрашиваются в самые яркие цвета, а самцы, сверх того, покрываются очень мелкой желтоватой, в виде бородавочек, сыпью, от которой чешуя их принимает даже какой-то шероховатый вид.

Количество выметываемой им икры довольно значительно. У трехфунтового икряника ее насчитывают до 70000 зерен. Икринки язя маленькие, не более макового зерна, желтоватые.

О том, сколько времени требуется для выхода малька язя из икринки, ничего не известно, да, кажется, этим вопросом никто до сих пор и не занимался. Следовательно, опять новый предмет исследования для любителя аквариума.

Язь, как мы уже сказали, рыба очень дикая и пугливая, а потому, прожив в аквариуме даже несколько лет и освоившись вполне с человеком, который ее кормит, при малейшем стуке, малейшем поползновении до нее дотронуться спешит укрыться в грот и не выходит оттуда иногда по целым часам. Для того же, чтобы поймать язя в хорошо засаженном растениями аквариуме, надо провозиться с ним столько же, как и с уклейкой, и, как при ловле последней, взмутить всю воду и переломать большую часть растений. Тем не менее рыбка эта настолько любопытна, красива и жива, что вполне заслуживает места в любительском аквариуме. В подтверждение ее живости могу привести следующее. Когда у меня была одна молодая кошка, большая охотница до ловли мышей и страстная игрунья, то ни одна рыба не привлекала так ее внимания, как язь, и она проводила иногда целые часы у стекол аквариума, следя только за одними движениями этой рыбы и меняя места, по мере того, как она уплывала или приближалась.

В природе подъязики, говорят, плавают стайками, но в аквариуме я этого никогда не замечал. Напротив того, здесь они постоянно держатся отдельно и даже как бы чуждаются друг друга. Впрочем, по многу подъязиков у меня никогда не было, так что я сужу только на основании нескольких штук, которые у меня жили одновременно и которые никогда не держались вместе, а всегда в одиночку.

Язь крайне чувствителен к перемене температуры воды, особенно очень резкой, в чем я вынужден был убедиться на весьма печальном опыте. Купив однажды весной с десяток прелестных лазоревых язей, я, не обратив должного внимания на разницу между той температурой воды, в которой привез их, и температурой воды в аквариуме, поспешил пустить их поскорее в последний. Действие было поразительное: маленькие упали на бок моментально, как пораженные молнией; большие же хотя и старались бороться, но не могли и через несколько минут также всплыли боком кверху. Испугавшись, я бросился вытаскивать их и поместил опять в прежнюю воду, подбавив только немного теплой (из аквариума), чтобы разница между температурами опять не вышла слишком резкой, но было уже поздно: маленькие совсем не оправились, а крупные хотя и стали пободрее и приняли вертикальное положение, но, помещенные через часа два в аквариум, упали опять на бок и к вечеру уснули.

Линь. — Tinea vulgaris Cuv.

Рыбка эта получила название свое, по всей вероятности, оттого, что при вынимании ее из воды теряет свой цвет и покрывается темными пятнами,— как бы линяет. Цвет ее в прудах со стоячей водой темно-зеленый, бока оливково-зеленые с золотистым отливом, а брюшко сероватое; в самых же тенистых прудах цвет этот доходит до совершенно черного.

Описывать форму тела линя я не стану, так как это одна из наших обыкновеннейших рыб. Обращу лишь внимание на одну часть тела — на глаза. Глаза эти у линя не безжизненные, как у других рыб, но смышленые и отличаются особенным блеском, который тем сильнее, чем сильнее освещение. Бывают моменты, когда они положительно как бы светятся. Светятся этим блеском глаза у линя не постоянно, но только при известном обороте глаза и чаще всего тогда, когда смотришь на линя при таком положении его тела, что солнечные лучи падают на него с другой стороны и, следовательно, как бы проходят сквозь оба глаза. Прибавлю еще, что у старых глаза светятся чаще и сильнее, чем у молодых, и что этим свойством глаз обладают не только обыкновенные лини, но также и золотые, причем у последних оно проявляется даже еще в большей степени, нежели у простых.

Любя тину, линь предпочитает пруды и болота с илистым, грязным грунтом и может жить в водах почти без воздуха, быстрой же и в особенности холодной воды избегает, а потому если и живет в реках, то держится больше заливчиков, ильменей и мест, густо поросших водяной растительностью.

Относительно способности линя жить почти без воздуха мы встречаем у Ярелля чрезвычайно интересное сообщение. Он говорит, что линь в состоянии жить в воде даже и тогда, когда кислород будет составлять 1/5000 часть всего объема воды (в обыкновенной речной воде он составляет почти всегда 1/100 часть), чему причиной, на основании опытов доктора Роджета, служит главным образом чудесное устройство жабр линя, обладающих способностью извлекать из воды самые трудно отделяющиеся частицы кислорода. В доказательство справедливости высказанного мнения Ярелль приводит случай, заимствованный из Daniel’s Rural Sports.

В окрестностях одного города находился пруд, заваленный уже много лет деревом, щебнем и разного рода мусором. И вот этот пруд вздумали однажды раскопать. Начали копать. Копали, копали, повывозили целые сотни возов грязи и докопались наконец до самого маленького пространства воды, ну просто лужицы, в которой уже, конечно, никоим образом нельзя было предположить найти какую бы то ни было рыбу. На деле, однако, оказалось противное — оказалось, что в этой безвоздушной воде жило и прекрасно развивалось до 400 различной величины линей; а когда стали копать глубже, то докопались наконец до чудовища, которое сначала приняли за выдру, так оно было велико, но которое оказалось на самом деле необыкновенно большим, 12-фунтовым линем. Линь этот имел, сверх того, крайне странную форму, совершенно одинаковую с тем отверстием, в котором был найден, и показывал таким образом, что он в отверстии этом прожил, быть может, целые десятки лет. Цвет его был искрасна-желтый, киноварный, а величина равнялась 21/2 футам в длину и 2 футам в объеме. И вот такое-то чудовище выросло и развилось на глубине нескольких аршин под землей в почти безвоздушном пространстве.

Будучи рыбой вялой и ленивой, линь очень медлителен в своих движениях, живет большей частью в одном и том же избранном им месте реки или пруда и меняет его обычно лишь по необходимости,— в полую воду, например, когда, не будучи уже в состоянии сопротивляться напору вод, волей-неволей сносится течением. Любимым местопребыванием линя, как мы уже выше сказали, служат места, густо заросшие камышом, тростником и особенно рдестом или горошицей (Potamogeton), которую за любовь к ней линей рыбаки прозвали даже линевой травой. Здесь проводит он большую часть дня, усердно копаясь в вязкой тине, из которой достает червяков, самую лакомую для него пищу, или же жует, в случае недостатка последних, водяные растения, а временами даже саму тину. Когда же наступает вечер, линь выходит гулять на более чистые места пруда и остается здесь до рассвета или даже до наступления дня. Впрочем, выходя на более чистые места, он держится также большей частью дна и всплывает на поверхность лишь в очень редких случаях, например, при очень обильном падении мошкары (Phryganea), до которой он большой охотник.

Линь ведет уединенный образ жизни, плавает постоянно в одиночку и собирается в стаи лишь при наступлении зимы, когда, побуждаемый холодом, зарывается в тину, перестает есть и погружается в некоторого рода спячку или оцепенение, в котором проводит всю зиму. С наступлением же первых весенних дней пробуждается и, истощенный продолжительным постом, принимается так жадно клевать, что многие рыболовы, основываясь на том, что всякая рыба всего лучше берет после нереста, полагают, что линь в это время мечет икру. Предположение это, однако, не совсем верно, так как, по многочисленным наблюдениям, икра линя требует для своего развития температуру не меньше + 18°Р., а в это время температура воды не доходит и до +10°Р.

И действительно, настоящий нерест линя начинается не раньше половины мая или начала июня, т. е. времени, когда вода большей частью имеет вышеуказанную температуру, и продолжается недели две-три.

Количество выметываемой линями икры очень значительно. По вычислениям некоторых ученых, в фунтовом икрянике ее насчитывают 250—300 000 зерен. Икринки эти очень маленькие, зеленоватые и столь липкие, что приклеиваются при малейшем к ним прикосновении. Особенно же обильно бывают покрыты ими все подводные растения.

Икра линя развивается чрезвычайно быстро, быстрее, чем какой-либо другой рыбы,— иногда в три-четыре дня. Молодь по окончании всасывания желточного пузыря рассеивается и ходит большей частью как взрослые лини в одиночку или небольшими стайками в чаще водяных растений, ближе ко дну, и крайне редко выходит в чистые места, в осоку.

Молодые линьки растут очень быстро и при хорошем корме в два-три года достигают фунтового веса. Обыкновенно на третьем же году они делаются способными метать икру.

В неволе лини, по словам Милье, нерестятся довольно легко и довольствуются для того весьма небольшим помещением, но требуют непременно, чтобы вода в бассейне была теплая, как парное молоко, т. е. имела +18—21° по Реомюру, чтобы дно аквариума или бассейна образовывало углубление, края которого были бы усажены мелкими, но представляющими некоторого рода сопротивление водяными растениями, каковы, например, рдесты (Potamogeton crispus, lucidus и др.), и, сверх того, чтобы оно было покрыто местами небольшими горками, засаженными растительностью с мелкими, твердыми корнями. Горки эти можно устраивать передвижными, навязав пучки из камыша и вереска и натыкав их по краям углубления. Впрочем, насколько верно все сейчас сказанное об условиях нереста линя в неволе сказать не могу, так как у меня в аквариуме лини хотя и жили подолгу (один линь жил более шести лет), но никогда не нерестились. То же самое было и у всех знакомых мне любителей: лини жили по нескольку лет, но икры никогда не выметывали.

Что касается жизни обыкновенных линей в аквариуме, то они живут здесь так же хорошо, как и их желтые сородичи, и в случае голода, так же, как и последние, не дают спуску своим мелким собратьям. Так что, приобретая обыкновенных линей, надо непременно выбирать самых маленьких — иначе горе малявкам, верховкам и тому подобной мелюзге: существование их обеспечено лишь до первого постного дня, в который если их и не съедят, то наверное изувечат.

Относительно привозных линей следует заметить, что цветом они все гораздо красивее наших: как-то темнее и золотистее. Но особенно же красивы из них металлически-зеленые лини с малиново-фиолетовым отливом.

Интересные наблюдения были произведены недавно г. Эриксоном над способностью линей и других карповых разбираться в окраске и форме предметов. Он накалывал на пробковую полоску на равном расстоянии булавки с разноцветными стеклянными головками и, опустив ее в воду, наблюдал, какую из них сколько раз схватит рыба. Оказалось, что лини, караси, колюшки и др. рыбки, над которыми произведены были эти опыты, отлично различают все основные цвета, но особенно любят красный и желтый.

Мало того, оказалось, что рыбы запоминают неудачи при хватании за головку той или другой окраски и стараются не повторять своей ошибки. Так, вначале они, подплывая, смело хватали безразлично булавки всех цветов, потом стали останавливаться, присматриваться и отходили, не тронув то одну, то другую булавку. Наконец, через несколько часов перестали совсем обращать на них внимание. Впечатление свое они сохраняли в памяти долго, так что приходилось или менять рыб, или приостанавливать опыт на несколько дней.

Другой опыт произведен был им рядом подвешенных внутри или снаружи аквариума на ниточках красных сургучных червей, походивших по форме на земляных.

Рыбы набрасывались на них вначале так же энергично, но потом энергия их стала ослабевать, а через два дня настолько сократилась, что они перестали к ним совсем подплывать. Несомненно, рыбы и тут постепенно убеждались, что подвешенные черви несъедобны или что их нельзя достать (когда они были подвешены снаружи), причем заключения делались на непосредственном опыте, или путем зрения, или путем прикосновения.

Кроме того, из этого опыта выяснилось, что не все равно: сделан ли червь грубо или естественно (в смысле формы и толщины извивов). В первом случае рыбы подплывали и брали осторожнее, легко замечая обман. Очень крупных червей маленькие рыбки боялись и брали подвешенного рядом маленького, так что, следовательно, выказывали и здесь способность сравнивать и делать соответствующее заключение. Наконец, хватали сильнее и увереннее, когда недавно сделанный червь сохранял еще, по-видимому, приятный для них запах (не знаю, не натирался ли он слизью живого червя), а еще лучше, когда его слегка двигали, придавая таким образом вид как бы живого. Словом, опыты эти показали, что лини, караси и вообще карповые рыбы, равно как и колюшка, далеко не бессмысленные существа и обладают способностью выбирать, сравнивать, а следовательно, и как бы размышлять.

Уклейка. —Alburnus lucidus Heck.

Уклейка принадлежит к числу самых обыкновенных и всем известных рыбок России, так как водится почти повсеместно. Тело ее удлиненное, тонкое, покрыто крупной стальной чешуей, сверкающей на солнце при каждом малейшем повороте рыбы. Спина серо-голубая с зеленоватым отливом, бока и брюхо серебристые с сильным металлическим блеском, верхние и нижние плавники грязно-желтоватые. Чешуя отличается своей нежностью и так слабо сидит на теле, что спадает при малейшем к ней прикосновении. Чешуя эта идет во Франции на приготовление так называемой восточной эссенции (Essence d’Orient), употребляющейся на подкраску поддельного жемчуга. Способ приготовления этой эссенции изобретен был еще в прошлом столетии, но с тех пор все более и более совершенствовался и в настоящее время производится следующим образом.

Соскобленную ножом чешую кладут в воду и мешают до тех пор, пока на ней совсем не останется серебристого пигмента, который отделяется в виде кристаллических частичек и падает на дно. Затем все чешуйки вынимают и на дне сосуда остается серебристый осадок, серебристая жидкость, которая и составляет знаменитую Essence d’Orient. Осадок этот очищают от примесей аммониаком и прибавляют для связи рыбьего клея. Затем берут маленькие стеклянные дутые шарики и в отверстия их пускают осторожно, по капле, эссенцию, которая, пристав к внутренней их поверхности, и придает им вид жемчужин. Чем неправильнее форма этих шариков, тем больше они походят на настоящий жемчуг. Бывают столь хорошо подделанные жемчужины, что от настоящих их можно отличить не иначе как по весу. На получение фунта такой эссенции нужно 4 фунта чешуи, для получения которых требуется ни больше ни меньше как 15 000 уклеек.

Уклейка живет почти во всех как больших, так и маленьких речках, а иногда даже и просто в ручьях. Кроме того, она встречается также всюду в проточных прудах и озерах, но только непременно с чистой прозрачной водой и песчаным дном. На глубине эта рыбка держится очень редко — только зимой, в остальное же время года, в особенности в хорошую солнечную погоду, плавает стаями у поверхности воды, блестя на солнце серебристой чешуей и своими синеватыми спинками. Любимым местопребыванием ее служат тихие, глубокие воды, и лишь изредка она попадается на мелких перекатах, особенно же на быстринах реки. Чрезвычайно живая, проворная, она постоянно находится в движении и снует хлопотливо взад и вперед, бросаясь с жадностью за малейшей мимо плывущей крупинкой, малейшей мошкой или червячком. Но в особенности приходят уклейки в волнение в теплые летние вечера, тотчас после заката солнца, когда тучи комаров и мошек толкутся над самой водой. Плавая стаями, носятся они тогда вслед за этими роями толкучников и, подпрыгивая одна за другой, брызгами воды стараются сшибить самых ближайших из мошек, которые, попав раз в воду, понятное дело, становятся тотчас же их легкой добычей.

Уклейка размножается очень быстро и нерестится уже на втором году. Нерест ее начинается обыкновенно около конца мая и продолжается почти до конца июня.

Икру свою уклейка мечет у самых берегов реки или озера — на траве, в хворосте или камнях. Икра эта очень мелкая и многочисленная. О том же, как скоро вылупляется из нее молодь, пока ничего не известно и даже, насколько я осведомлен, никем не было сделано никаких наблюдений. Так что было бы крайне интересно, если бы кому-либо из любителей удалось развести эту рыбку у себя в аквариуме, для чего главными условиями должны быть: проточная вода и песчаный грунт.

Уклейка чрезвычайно осторожна, дика и, можно сказать, единственная из всех бывших у меня в аквариуме рыб, которая не только никогда не брала из рук пищи, но даже боялась приблизиться к поверхности воды, как скоро я подносил к ней руку. Много раз, чтобы испробовать, не заставит ли ее хотя бы голод победить свою трусость и дикость, я не давал ей даже по нескольку дней есть. Но и тут, как ни держал я руку с лакомым мотылем над самой поверхностью воды, как ни дразнил ее им, уклейка все-таки не решалась взять его.

Но особенно неприятна дикость эта при чистке аквариума, так как для того, чтобы поймать уклейку, особенно большую, приходится тогда вылить чуть ли не всю воду или уже промучиться в ловле этой дикарки целые часы и переломать, по меньшей мере, половину растений. Кроме того, ловить ее приходится без церемоний прямо руками, а поймать ее сеткой в аквариуме, где насажено много водных растений, и думать нечего. Несколько лет тому назад была у меня уклейка, которая, прожив 4 года, достигла величины около 3-х вершков и потому сделалась для моего аквариума слишком большой, в особенности в сравнении со всей остальной населявшей его мелюзгой. Поэтому я задумал было ее вынуть из аквариума, но промучился почти всю зиму, переломал бездну валлиснерий, элодей и смог выловить ее лишь только тогда, когда перед отъездом на дачу уже произвел радикальную чистку аквариума, т. е. когда вынул из него все растения и вылил всю воду до дна.

Под Москвой уклейка водится во многих местах: в Москве-реке, в Яузе около сельца Медведкова, где вода этой речки, не познакомившаяся еще с красильными фабриками, чиста как хрусталь, а также в селе Черкизове и в прудах около Измайловской богадельни, откуда она идет даже для продажи в Москву.

Кроме обыкновенной уклейки под Москвой (в Москве-реке) встречается изредка еще другой ее вид, так называемая быстрянка, отличающийся от Alb. lucidus двумя черно-лиловыми полосками, идущими вдоль середины тела, а также черными треугольными пятнышками, разбросанными там и сям над боковой линией. Но особенно трудно смешать ее во время нереста, так как тогда черные полоски принимают прелестный синий или фиолетовый отлив, а нижние плавники становятся у основания оранжевого или даже красного цвета.

По образу жизни быстрянка очень подходит к уклейке, но придерживается более быстрой воды и почти никогда не встречается в прудах. Мечет икру быстрянка на камнях, на быстрине; икра ее мелка и многочисленна.

Карась. — Carasius vulgaris Nordm.

Наружность карася настолько известна, что описывать ее нет никакой надобности. Скажем только, что караси делятся на серебряных и золотых, причем форма тела первых бывает всегда продолговатее, а последних — толще и кругловатее.

Что касается до его распространения, то он распространен по всей России и нет, кажется, речки, нет пруда и даже болотной лужи, как бы они скверны и грязны ни были, где бы карась не водился. Вообще эта рыба самая неприхотливая и может жить в таких испорченных водах, где положительно не в состоянии существовать никакое другое живое существо, и даже, странно сказать, чем хуже бывает эта вода, чем грязнее, тем многочисленнее в ней караси и тем быстрее они в ней развиваются. Тина и няша — элементы карася, без которых ему и жизнь не в жизнь. Зарывшись в эту жидкую грязь до половины и выставив оттуда один лишь хвост, копается он в ней по целым дням и только к ночи, а в ясные жаркие дни иногда и в полдень, покидает свою гущу и отправляется к берегам полакомиться молодыми побегами растений, в особенности камыша.

Лакомленье это обозначается обычно тем характерным чмоканьем, которое бывает слышно иногда на очень дальнем расстоянии. Затем, налакомившись и нагулявшись вдоволь, с первыми лучами солнца он удаляется снова вглубь и остается там опять до ночи. Так проводит жизнь свою карась в теплое время года. К зиме же. под влиянием холода, он забирается в самые глубокие ямы, а в мелких промерзающих прудах и озерах зарывается совсем в няшу, погружаясь в нее все глубже и глубже по мере утолщения слоя льда. Однако, несмотря и на эту предосторожность, в суровые бесснежные зимы он часто делается жертвой мороза.

Нерест карася начинается у нас в середине мая, а на севере — не ранее июня.

Вообще для начала нереста карася или, лучше сказать, созревания его икры требуется температура воды не менее +13—14° Р.

По приближении этого времени карась собирается в многочисленные стаи и идет к берегам, в камыши и тростники, где и производит процесс метания икры. Если же по берегам камышей нет, а растет ненавистная для него осока, то он играет во мху и на него же выпускает и свою мелкую икру. Нерест карася непродолжителен и самое большее длится утра два.

Икра его желтоватая, мелкая, как маковые зернышки, и весьма многочисленная. Обладая одинаковым с водой удельным весом, она может держаться на всякой глубине, но большей частью или прикрепляется к подводным растениям, или же плавает кучками в виде клочьев шерсти на поверхности.

Мальки карася для вывода из икринки требуют от 9 до 10 дней при температуре воды в +12° по Р.; при более же высокой, вероятно, выводятся скорее. В такой срок, по крайней мере, выводилась у меня карасиная икра, взятая на растениях из пруда и помещенная в банки с водой вышеупомянутой температуры.

Из карасей для аквариума с чистой мытищинской водой годны лишь самые маленькие, так как большие, не находя в нем ни ила, ни тины, быстро худеют, болеют и под конец умирают. Впрочем, нет правил без исключения, и у меня прожили целую зиму два карася, вершка по три каждый, и хотя, правда, сильно похудели, но все время были веселы и чувствовали себя вполне хорошо.

Караси эти были единственные из больших, которые прижились у меня в аквариуме; остальные обычно погибали через месяц или два, сделавшись худыми как скелеты и до того потеряв силы, что уже не могли больше двигать плавниками, а плавали, переваливаясь с боку на бок, при помощи одного хвоста.

Что касается маленьких карасиков, то в аквариуме они уживаются довольно легко и требуют только обильного корма, да не совсем светлой воды, т. е. такой воды, в которой было бы очень много инфузорий. Маленькие карасики эти очень забавны, в особенности во время кормления их мотылем. Не будучи в состоянии проглотить целого мотыля, они втягивают в себя лишь половину его, а остальная половина торчит изо рта и придает им такой вид, как будто они курят. И вот носятся они с этими красными сигарками по аквариуму, стараясь всячески уклониться от погони за ними больших, старающихся у них вырвать их драгоценную добычу, и храбро выдерживают все их натиски, пока, забившись наконец в какой-нибудь уголок, не дососут свой лакомый кусочек.

Единственный случай размножения в аквариуме произошел у московского любителя д-ра Н. П. Виноградова. Поймав в Елоховском пруду несколько крошечных карасиков, он поместил их к себе в аквариум и в продолжение нескольких лет растил. И вот эти-то караси, достигнув 11/2 вершка роста, и принесли приплод.

Нерест произошел ранней весной в половине апреля. Караси начали сильно волноваться. Самцы гоняли самку, держась по бокам близ хвоста и стараясь запутать ее в растениях и прижать к гроту. Результатом таких преследований появилась на ричии и валлиснерии масса довольно крупных икринок. Выбрав икру вместе с растениями, на которых она находилась, В. поместил ее в сосуд близ окна на солнечной стороне и через 4 дня появились мальки с довольно большим желточным пузырем. Все они вместе висели неподвижно у поверхности воды хвостом книзу; некоторые поместились в таком положении под листьями валлиснерии. Дня через 3 молодь начала плавать, а через неделю желточный пузырь исчез и мальки принялись охотиться за живой пищей.

Кроме наших московских карасей в продаже изредка попадаются еще два подвида карасей: так называемый подрыйка, или подройка, привозимый из Ярославской губернии, и немецкие привозные. Первая разновидность — это крошечные серебряные карасики, никогда не достигающие более двух вершков длины, — вид чрезвычайно удобный, как мне кажется, для разведения в аквариуме; а вторая — нечто вроде помеси карася с карпом, так называемого карпокарася. Последние караси, кроме своей формы тела, которая у них продолговатее, чем у нашего карася, отличаются от него также еще цветом, который у них как-то темней и отливает в цвет флорентийской бронзы. Наконец, попадаются еще караси, происшедшие от помеси карася с золотой рыбкой. Караси эти окрашены в замечательно красивый красновато-золотой цвет. Такие особи были, напр., выставлены на Берлинской рыболовной выставке Эккард-Люббинхеном.

Горчак. — Rhodeus amarus Ag.

Маленькая, никогда не достигающая более 3-х дюймов рыбка, водящаяся во всей Западной Европе, а у нас большей частью в Польше и на Волыни. Впрочем, распространение ее не имеет резко очерченных границ и зависит, главным образом, от присутствия в водах моллюсков Unio и Anodonta, в двустворчатые раковины которых самка горчака, как мы увидим далее, имеет обыкновение класть свою икру.

Воды горчак любит тихие, неглубокие. На быстрине не может держаться по самому складу своего тела. Попадается большей частью в реках и озерах; в прудах очень редко, так как там встречаются реже и вышеназванные моллюски. Грунт предпочитает песчаный. Растения, растущие в тех водах, где он живет, большей частью куга, горошина (Potomageton) и кувшинка (Nymphea или Nuphar). Питается преимущественно нитчаткой, водорослями (диатомеями), от которых, вероятно, мясо его и получило горький вкус, послуживший поводом к названию его горчаком.

Попадается горчак в сравнительно небольшом количестве, вместе с ельцом, подлещиком и тому подобной мелюзгой. Нерестится в апреле — мае, и нерестится, вероятно, стайками.

В обыкновенное время горчак цвета серебристого, спинка зеленоватая, полоска, идущая от середины тела и постепенно суживающаяся к хвосту,— синеватая; плавники прозрачные; радужина золотистая, с ярко-оранжевым пятном вверху; чешуйки в местах спая усеяны мелкими черненькими точечками.

Во время же нереста самец принимает прелестную радужную окраску: спина его становится зеленовато-бурой, жабры и бока отливают чудным розовым перламутром, который расплывается по всему телу; боковая полоска делается ярко-синей с металлическим отблеском, грудь и брюшко получают киноварный оттенок, а заднепроходный плавник, равно как и внешний край спинного плавника, становится багряно-красным. Кроме того, на носу и у глаз появляются мелкие бородавочки, которые исчезают не ранее как по окончании брачного периода.

Что касается до самки, то она цветом гораздо бледнее, плавников окрашенных не имеет, равно как не имеет и таких крупных бородавочек, но во время кладки яиц выпускает особенную красно-оранжевую трубку (рис. 7.115), которая, свешиваясь у нее позади заднепроходного отверстия, доходит до конца хвоста и придает рыбке крайне оригинальный вид. Трубка эта — яйцеклад, с помощью которого горчак выметывает икру. Икринки горчака относительно очень крупны, немногочисленны и отличаются темно-желтым цветом, сообщающим свою окраску и яйцекладу. Кроме того, икринки эти, будучи очень тесно скучены в яйцекладе, от сжатия принимают постоянно цилиндрическую форму.

Яички (икру) горчак выметывает не сразу и не в большом количестве, а в несколько приемов,— в продолжение 1 или 3 месяцев и кладет икру с помощью вышеупомянутой кожистой трубки в жабры двустворчатых раковин перловицы (Unio) и беззубки (Anodonta). О последнем факте узнали сравнительно недавно, лишь в 1863 году, а до этого времени предполагали, что икринки, попадающиеся в этих раковинах, принадлежат не горчаку, а оригинальной рыбке — подкаменщику (Cottus gobio), о котором подробно я говорил уже выше. Любопытное открытие это принадлежит харьковскому профессору Масловскому, которому удалось вывести из взятых в этих раковинах икринок рыбок, которые, выросши, оказались горчаками и притом самками, так как впоследствии у них у всех появились их характерные трубки. Трубки эти развились у них только на втором году, так что, следовательно, горчак достигает полной половой зрелости не ранее двух лет. Развитие же горчаков из икринок, взятых в раковинах моллюсков, показало еще, что икринки горчака оплодотворяются самцами уже после того, как они положены были самками в жабры моллюсков.

Горчак рыбка живая, веселая, легко уживается в аквариуме и служит одним из лучших его украшений. Сверх того, как рыбка, достигающая и в природе небольшого роста, она представляет для любителя аквариума немалый интерес и в том отношении, что, при соблюдении некоторых условий, может в аквариуме плодиться, к чему первым, так сказать, шансом является возможность определить пол это рыбки с легкостью, как ни у какой другой. Ибо яйцеклад, появляющийся у самки во время нереста, существует у нее в обыкновенное время, только в значительно меньшем размере (он имеет тогда вид маленького черного крючочка с желтым основанием); у самчика же бородавочки выступают часто задолго до времени нереста, так, напр., еще в январе месяце, а перья плавников начинают окрашиваться и того раньше.

Заинтересовавшись опытами над размножением горчака, я задумал попытать счастье и произвести их у себя в аквариуме. С этой целью я взял небольшой сосуд в 13 верш, длины, 8 верш, ширины и 8 высоты, положил на дно его на вершок речного песка, посадил несколько кустиков валлиснерии, поставил посередине куст циперуса, корни которого вылезали из горшка и расползались во все стороны, так что могли служить приятным убежищем для рыб, и поместил туда трех горчаков: одного самца и двух самочек. Долгое время, однако, я никак не мог добиться каких бы то ни было результатов, собственно потому, что нигде нельзя было достать ракушек Unio (рис. 7.114), которые во время нереста горчаков, что в аквариуме бывает обыкновенно очень рано, в феврале или самое позднее — в марте, т. е. в то время, когда все пруды и реки стоят у нас еще обыкновенно подо льдом, так далеко закапываются в ил, что дорыться до них почти не бывает никакой возможности.

Наконец, в 1882 году, после долгих ожиданий, благодаря любезности одного молодого любителя, я сделался наконец счастливым обладателем давно желанных ракушек. Число принесенных мне Unio было довольно значительно, но из них живыми оказались всего только три штуки.

Страшно трепетал я за жизнь этих трех драгоценных для меня существ, опасаясь, как бы они, от перемены воды и обстановки, не погибли. Вследствие этих опасений я поместил их не все сразу в аквариум, но рассортировал таким образом: один экземпляр, бывший пободрее и посвежее прочих, положил в аквариум с рыбой, другой — в пустой аквариум, а третий оставил в той банке и той воде, в которой все три были принесены мне. К счастью, однако, все они оказались вполне здоровыми и, погрузившись на 2/3 в песок, стали преисправно раскрывать свои створки. Обрадовавшись такому благополучию, я поторопился посадить всех их в аквариум к горчакам.

Лишь только горчаки заметили в аквариуме присутствие Unio, как в ту же минуту забили сильнейшую тревогу: плавая кругом раковин, они дотрагивались до них мордочками, точно желая заставить моллюска раскрыть створки, потом удалялись от них на минуту, гонялись друг за другом и снова стремительно бросались назад. Когда же ракушка, раскрыв створки, выставляла из них задний край епанчи, усаженный, как ресничками, бородавками, то горчаки, наперерыв друг перед другом, спешили притронуться к ним и старались ущипнуть их, как бы побуждая тем моллюска раздвинуть щель пошире. И, странное дело, моллюск этот, обыкновенно крайне чувствительный, закрывающий свою раковину даже при самом легком, случайном прикосновении к ней, теперь не только не проявлял ни малейшего беспокойства, но, напротив, казалось, даже испытывал некоторое удовольствие от этих прикосновений, так как створки его каждый раз действительно как будто раздвигались шире.

Так прошел первый день или, лучше сказать, первый вечер. Уже на следующее утро я был крайне поражен, взглянув на одну из самочек: яйцеклад ее, в виде маленького крючочка, обыкновенно едва заметный, в одну ночь вытянулся до того, что зашел за хвостовой плавник и волочился по дну; цветом и формой он стал походить на тонкого навозного червя, полежавшего некоторое время в воде, и наполнился чем-то красным, не то сгустками, не то жилками крови. Плавая, самочка старалась держаться больше дна и, проплывая над раковиной, приближала свой яйцеклад к моллюску, вероятно, для того, чтобы он мог втянуть в себя или выпускаемые яйцекладом икринки, или, может быть, даже и сам яйцеклад с помощью вышеупомянутого обсаженного бородавочками отверстия. У меня, по крайней мере, явилось такое предположение вследствие некоторых наблюдений. Во-первых, я заметил, что при взбалтывании находящейся на дне мути все частицы ее, расположенные вблизи бородавочного отверстия, быстро устремлялись в это отверстие, как в водосточную трубу. Во-вторых, когда я приводил раковину в такое положение, при котором задняя часть ее высоко поднималась над поверхностью дна, то горчаки до тех пор не отплывали от нее, пока она не раскрывала своих створок. Тогда они начинали щипать ее за выдающуюся, ниже бородавчатого отверстия, часть епанчи, как бы давая этим знать моллюску, что ему следует опустить раковину пониже. И действительно, повинуясь их желанию, моллюск подвигался вперед и опускал раковину до тех пор, пока бородавчатое отверстие ее не приходилось почти на уровне дна. Бывали, однако, и такие случаи, что выведенный из терпения моллюск вдруг сразу сжимал раковину и пускал из верхнего (близ порошицы) отверстия ее такой ток, что рыбы мгновенно отскакивали от нее, а попавшие в ток частицы подбрасывались на 4—5 вершков в вышину.

С самчиком в то же время происходило также нечто особенное. Он постоянно находился в какой-то тревоге, метался во все стороны, гонялся без устали за самочкой, ни на минуту не покидал ее, ласкался к ней, увивался; приближаясь же к раковине, он начинал так сильно дрожать, что все тело его трепетало, как осиновый лист; при этом он прикасался отверстием своей клоаки к отверстию епанчи с бородавочками и по временам выпускал даже из себя какую-то бесцветную жидкость, распускавшуюся в воде в виде облачка, подобного тому, которое производит пущенная в воду капля спирта.

В таком положении находилась брачная пара. Вторая же самочка все время оставалась равнодушной и спокойной и, как ни гонялся за ней самчик, яйцеклад ее сохранял по-прежнему вид маленького крючочка. Так прошло дня два. Затем яйцеклад первой самочки начал понемногу уменьшаться, так что дня через три уже значительно сократился, хотя не представлял собой, как прежде, едва заметного крючочка, но доходил до конца заднепроходного плавника.

Согласно описанию Зибольда, встречавшего в яйцекладе у мертвых горчаков, попадавшихся ему на базаре, целый ряд икринок, расположенных в виде четок, я ожидал появления того же и в яйцекладе наблюдаемой мной самочки; но, не видя ничего подобного, я решил, что самочка моя, вероятно, еще не вполне созрела и сократила свой яйцеклад только потому, что не в состоянии еще была выметать икру. Остановившись на этом предположении, я совсем успокоился и готов был ждать следующего года. Каково же было мое удивление, когда, спустя две недели после описанных явлений (замеченных мной в первый раз 12 февраля), яйцеклад у первой самочки вдруг опять удлинился.

Заинтригованный этой неожиданностью, я на другой же день, чуть не с рассветом, засел перед аквариумом и решил до тех пор не трогаться с места, пока не увижу последствий неожиданного явления. Как я, однако, ни смотрел и как ни разглядывал горчаков, кроме прежних описанных выше приемов, я ничего нового заметить не мог. Просидев таким образом часа четыре, если не пять, и потеряв наконец всякое терпение, я уже намеревался уйти, с тем чтобы более в этот день не наблюдать, как вдруг несказанно был озадачен, увидев у самочки внезапно появившееся близ конца яйцеклада утолщение, а в нем что-то похожее на икринку. Утолщение это было очень значительно. Оно вдвое или втрое превосходило толщину самого яйцеклада, а икринка имела форму небольшого рисового зерна и представляла две ясно отличимые части: одну небольшую, желтоватую (цвета сырцового шелка) и другую—более крупную, мутно-белую. Весь же яйцеклад, вместе с утолщением, имел теперь вид початка всем известного болотного растения, палочника, или рогоза (Typha latifolia), причем яйцеклад можно было сравнить со стеблем этого растения, утолщение с яичком — с початком, а конец яйцеклада, суживавшийся чуть не в ниточку,— с сохранившимся от мужских цветов засохшим тором.

Это оригинальное зрелище заставило меня снова засесть за аквариум и ждать, что будет дальше. Самочка, благодаря, вероятно, образовашемуся утолщению, с видимым трудом плавала от одной раковины к другой, а самчик или следовал за ней по пятам, или же, опередив ее, сам осматривал предварительно раковину и потом уже приглашал самочку следовать за собой. Приблизившись к раковине, самочка начинала раскачивать свою трубку из стороны в сторону, подобно тому, как слон раскачивает хоботом, и, поджимая ее под себя, пробовала по временам опустить ее в отверстие раковины. При этом трубка, под влиянием, вероятно, раздражения, несколько раздувалась и из совершенно мягкой становилась твердой, как бы каучуковой. Маневры эти продолжались минут десять. Наконец, решив, вероятно, что положение раковины удобно, самочка сильно ударилась об нее брюшком и, быстро подогнув под себя трубку, опустила ее всю в раковину. Это произошло так быстро, что я успел только заметить, что при выходе трубки (яйцеклада) из отверстия раковины она была так сильно раздута, что стенки ее представлялись в виде тончайшей папиросной бумаги или какой-нибудь ткани из паутины. Самчик бросился моментально вслед за самочкой, но раковина оказалась в неудобном для него положении, вследствие чего он, несмотря на старания, никак не мог пристроиться так, чтоб выпущенные им молоки попали внутрь моллюска.

После этой интересной сцены я стал следить еще внимательнее. Освободясь от своей тяжести, самочка начала носиться по аквариуму с удвоенной резвостью и, подплывая то к той, то к другой раковине, каждый раз обращалась к бородавчатому отверстию головкой и, казалось, внимательно рассматривала, довольно ли оно широко открыто и удобно ли расположено. То же делал и самчик. По временам, однако, самочка забивалась в чащу растений, как будто к чему-то там собираясь и подготовляясь. При этом я заметил, что в верхней части яйцеклада появилось теперь довольно значительное утолщение, в котором, как мне казалось, лежало что-то желтенькое, очень похожее на описанное мной яичко. Предположение это действительно вскоре оправдалось, ибо самочка, после одного из таких пребываний в гуще растений, поносившись немного по воде, приблизилась наконец к раковине и опустила в нее свою трубку. Хотя движение это было еще быстрее, чем в первый раз, хотя оно совершилось, так сказать, с быстротой молнии, так что не было никакой возможности заметить, положила ли она икринку или нет, но исчезновение желтенького содержимого в мешкообразном утолщении яйцеклада показывало ясно, что это была икринка и что икринка эта успела уже перейти из трубки в раковину; это подтвердилось еще более тем, что самчик тотчас же устремился к раковине и старался полить положенную икринку молоками.

Приемы эти повторили рыбки затем еще много и много раз и почти всегда в одной и той же форме и с той же неизменной быстротой, которая объяснила мне, почему я не видел, как клала яички самка при первом удлинении яйцеклада, и даже заподозрил ее в незрелости.

Кладка эта продолжалась опять около двух дней (самочка клала яички почти каждые 5—10 минут, так что число всех положенных ею яичек, мне кажется, должно было доходить до 30).

После этого трубка у самочки укоротилась, цвета самчика померкли, а раковины перестали раскрывать свои створки и глубоко зарылись в песок. Прошло две недели; я ждал нового повторения кладки, но ее не было. Не произошло ее также спустя и еще две недели, не произошло ее и еще через месяц. Все говорило о том, что она кончена. Трубки у самочки совсем не стало видно, самчик плавал бледный, как зимой, и только одни раковины по-прежнему переползали с места на место и раскрывали в солнечную погоду свои створки.

Рыбьих мальков, однако, в этот раз не вышло. Я хотел было вскрыть раковины, чтобы посмотреть, как расположены в них икринки, но пожалел, ожидая, не выйдут ли из них рыбки. Кроме того, в видах спасения ожидающейся молоди от обжорства больших горчаков я попробовал было одну из раковин переместить в пустой аквариум, но этим только испортил дело, так как потревоженный, вероятно, переменой места, воды и температуры моллюск тотчас же повыкидывал из себя все помещенные в него икринки. Всех икринок в раковине оказалось только восемь. Первые выброшенные были круглые, а последующие несколько продолговаты.

Второй опыт мне удалось произвести лишь два года спустя. Запасшись с осени ракушками, я с нетерпением ждал у рыбок первых признаков брачной поры (удлинение трубки у самочек, яркой окраски плавников у самцев и проч.) и, как только они появились, тотчас же поместил к ним этих моллюсков.

Как и два года тому назад, рыбки забили тотчас же тревогу и, не прошло нескольких дней, положили икру. Сопровождавшие эту кладку явления были во многом сходны с прежними, но и во многом разнились. Так, на этот раз я заметил, во-первых, что самки предпочитали маленькие раковины Unio большим раковинам Anodonta, которые, надо заметить, редко погружаются совсем в песок, как первые, и выглядывают, обыкновенно, из него наполовину, что гораздо неудобнее для опускания яйцеклада; а во-вторых, что раковины Anodonta то и дело выбрасывают из себя положенные в них икринки, чего в первый раз я не заметил. Какая причина этому выбрасыванию — пока не знаю, но нынешний год оно повторялось неоднократно не только у меня, но еще у одного знакомого мне любителя, и притом не только сейчас же по кладке, но и по прошествии нескольких дней. Был один даже случай, что из раковины был выброшен уже настолько развившийся зародыш, что в нем можно было наблюдать в микроскоп сердцебиение. Это выбрасывание икринок совершается с такой силой, что икринки вылетают на 10 и 12 вершков вверх. Из других особенностей кладки икры горчаком в нынешнем году должен отметить еще следующее.

Во-первых, срок между кладками сократился в нынешнем году наполовину, т. е. вместо прошлогодних 2—3 недель нынешней весной они клали через каждые 7—8 дней и притом так правильно, что день каждой следующей кладки можно было предсказать заранее.

Затем, число кладок в этом году было гораздо значительнее, чем прежде (когда их было всего 3), и трубка яйцеклада развивалась только за день до кладки и втягивалась тотчас же после нее.

Но самое интересное, что мне удалось подметить на этот раз, это, что рыбки опускают свой яйцеклад, а следовательно, и икринки, не в ресничное (ротовое), а в находящееся рядом с ним клоачное отверстие ракушки.

Этим легко объяснилось и другое интересное обстоятельство: почему ракушки так легко выбрасывают из себя положенные в них икринки, что при помещении их в ресничное отверстие, служащее, как известно, только для втягивания, а не выбрасывания, являлось совершенно непонятным.

Что касается до результатов кладки, то в этот раз они были несколько удачнее. После двух недель (17—20 дней) предпоследней из кладок выплыли у меня из раковин три рыбки вполне сформировавшиеся (рис. 7.115, 4) и со втянутым уже желточным пузырем. Одну из них я удалил из аквариума с родителями, а двух оставил, опасаясь, как бы перемена воды не подействовала на них гибельно. Но обе эти последние погибли, вероятнее всего съеденные отцами. Отсаженная же рыбка выросла прекрасно. Помещением для нее служила большая, густо заросшая водорослями и разной растительностью (преимущественно элодеей) стеклянная банка с песком на дне, а кормом служило бесчисленное множество дафний и циклопов, которые развелись здесь от нескольких штук, посаженных в начале весны.

На следующий год произошла опять кладка и на этот раз уже результаты ее были особенно благоприятны: от двух пар вывелось более 60 штук мальков, не считая тех, которые погибли вначале. Главной причиной такой удачи было отсаживанье родителей тотчас же по кладке ими икры и постоянное обновление ракушек. Отсаживанию этому способствовало отчасти устройство самого аквариума, который был разделен на несколько отделений. В каждое из таких отделений, засаженных хорошо водяной растительностью и снабженных песочным грунтом в не менее полтора вершка глубины, помещено было по нескольку ракушек и затем рыбки переводились постепенно из одного отделения в другое, по мере того как совершалась ими кладка.

Молодь раскармливалась сначала циклопами, дафниями и другими мелкими ракообразными, а затем резанным на кусочки мотылем. Всех достигших полного развития горчаков к следующей весне оказалось 30 штук, а на второй год некоторые из них уже, в свою очередь, положили икру, из которой вывелось второе поколение горчаков в аквариуме, результаты, каких еще не получилось в аквариуме ни с какой из других наших отечественных рыб. Поколение это оказалось значительно слабее; выведшиеся в прошлом году рыбки имеют вид трех-четырехмесячных мальков. Кроме того, и окраска их значительно слабее. Но, что любопытнее всего, это что все рыбы второго поколения самочки. Случайность ли это, или результат жизни в неволе, покажут дальнейшие опыты.

Что касается до вывода горчаков из раковин Unio, взятых с икрой горчаков в реке, то в журнале Zoologischer Garten мы читаем, между прочим, следующее сообщение:

«Д-р Шотт, заинтересовавшись горчаками, набрал в реке Майне около 20 штук ракушек и, удостоверившись в том, что они содержат в себе икру горчаков, поместил их в бассейне при купальне Греббе. Бассейн этот был расположен на открытом воздухе, имел около 6 футов в поперечнике и 11/2 ф. в глубину и снабжался водой из реки Майна, бившей в нем в виде фонтана. Кроме ракушек Unio в бассейн были пущены еще моллюски Planordis corneus и Limnaea stagnalis, а из растений, помещены несколько экземпляров лягушника (Hydrocharis morsus Ranae), трехдольная ряска (Lemna trisulca), да стенки и дно бассейна, кроме того, были покрыты густым слоем водорослей. Прошло несколько дней (сколько — наверно не помнит), раковины выпустили из себя рыбью молодь, после чего все по одной были удалены из бассейна. Молодые рыбки, в числе 100 штук, развились в постоянно обновлявшейся воде прекрасно и все до одной сохранились до конца опыта. Пищей им служили сначала покрывавшие дно и стенки бассейна водоросли, а затем им давали время от времени рыбье мясо, которое превращали в порошок».

Из особенностей жизни горчака в аквариуме надо упомянуть еще о страсти его весной гоняться за другими рыбками, страсти, доходящей незадолго до нереста, а особенно во время нереста, до того, что он положительно загоняет всех других маленьких своих сожителей. Начинается это большей частью с того, что он играет с своим изображением в стекле: по целым часам толчется он перед зеркальными стенками аквариума, то опускаясь, то поднимаясь, дрожа всем телом и стараясь поймать, дотронуться до так заманчиво заигрывающей с ним мнимой рыбки. Но как он ни меняет положения тела, как ни меняет место игры, обманчивое изображение только следует за ним, а дотронуться до себя не дозволяет. И вот тогда-то, убедившись, наконец, в невозможности с ней сблизиться, он покидает своего безжалостного мучителя и пускается преследовать других, подходящих себе по цвету и росту, рыбок.

Живые эти пестро расцвеченные рыбки до того прелестны, что ими увлекаются даже простолюдины, и в Самарской губернии, напр., на реке Иргиз, крестьяне держат этих рыбок в банках с водой и кормят мухами. Вместо песка они кладут на дно мел, так как дно реки Иргиза меловое; на почве этой яркая окраска рыбки выделяется особенно рельефно.

В обыкновенное время горчак смирен, в особенности когда он еще не совсем свыкся с аквариумом, часто удаляется в темные уголки и ест очень мало, так мало, что, съев, например, одного-двух мотылей, он третьего уже совсем проглотить не может, а сосет его, по крайней мере, минут пять. Такая умеренность в пище, совершенно не сообразная с величиной тела рыбки, зависит, вероятно, от устройства ее желудка, которого пищевод, приспособленный к растительной пище, должно быть, настолько узок, что не может сразу вместить большого количества питательного вещества.

В аквариуме горчак больше держится на глубине, и если начинает плавать у поверхности, то это первый признак его нездоровья; признаком же нездоровья, даже очень опасного, служит изменение лиловатой окраски его тела в белую. Такое изменение, побеление горчака случилось у меня три раза, из которых два окончились смертью. Последний же раз, заметив это грозное явление, я посадил его тотчас же в соленую холодную воду и тем, вероятно, спас от неминуемой гибели.

Горчаки одарены необыкновенно тонким слухом, так что где бы ни стукнули в аквариум, они тотчас же различают место стука. Я делал такого рода опыты. Садился перед аквариумом и начинал раздавать рыбам мотыля. Горчаки с жадностью бросались на него и наперебой вырывали друг у друга. Затем, в то время, когда они были так заняты, начинал где-нибудь совсем в другой стороне барабанить о нижний карниз аквариума пальцами. Горчаки тотчас же замечали этот звук, немедленно устремлялись все вместе в сторону, где я стучал, и не отходили от этого места до тех пор, пока я не переставал барабанить. При этом они как бы выражали даже некоторое удовольствие, потому что мордочки их так и стукались в то место, откуда раздавался звук. Но привлекал их только глухой звук. Когда же я начинал ударять в аквариум не пальцами, а чем-нибудь металлическим — кольцами ножниц, ножом, то резкий звук этот, должно быть, действовал на них неприятно, так как в этом случае они никогда к месту стука не приближались.

Предполагая, что горчаков привлекал в первом случае, быть может, не столько звук, сколько движение пальцев, я заменял пальцы деревянной, обмотанной тряпкой палкой, и тогда горчаки опять-таки приближались. Наконец, я менял место звука: ударял то тут, то там, то в карниз, то в стекло — и каждый раз, где только раздавался удар, туда они и устремлялись.

Горчаки любят аквариум, густо засаженный водяными растениями, и там, где нет этих растений, положительно не живут. Я знаю многих любителей, которые постоянно жалуются, что у них горчаки не держатся; у этих любителей в аквариуме нет никакой растительности. Другие же, наоборот, очень довольны ими — у них растительности обилие. Помещенные в аквариумы без растений, горчаки постоянно как бы ищут чего-то и носятся взад и вперед, пугаются при малейшем шуме и выпрыгивают из бассейна, лишь только пополнее наполнить его водой. Особенно же не любят они круглых банок и, выставленные в подобных сосудах на солнечный припек, гибнут необычайно скоро.

В заключение скажу, что из самок, по-видимому, не все способны развивать яйцеклад. По крайней мере, на мысль эту наводит меня одна из бывших у меня самок, которая, как я предполагал прежде, не развивала своего яйцеклада только оттого, что у нее не было отдельного самца, но теперь оказалось, что она не в состоянии была его развить даже и тогда, когда ей дан был этот самец, даже и тогда, когда к ней помещены были нынешней весной несколько самцов…

Затем, что молодые, недавно помещенные в аквариум горчаки, как самцы, так и особенно самки, нерестятся скорее, нежели те, которые живут в неволе давно, и, наконец, что окраска вновь посаженных самцов всегда бывает ярче, нежели уже живущих.

Верховка, верхоплавка. — Leucaspius delineatus Heck.

Самая маленькая из всех русских рыб, известная в продаже под именем малявки. Голова ее окрашена более темным цветом и довольно резко отделяется от зеленовато-желтой, как бы покрытой мелкой сеткой спины; бока, брюхо покрыты почти сплошной блестящей, серебристой, легко отделяющейся чешуей, отсвечивающей синим металлическим блеском. На теле встречаются местами блестящие черные бугорки, имеющие вид попавших в него крупных песчинок. Бугорки эти появляются преимущественно осенью или весной, так что, быть может, имеют некоторую связь с временем нереста или с половым развитием. Что же это за бугорки такие, из чего они состоят и есть ли это просто наросты или действительно попавшее как-нибудь случайно постороннее тело — не знаю. Но интересно то, что бугорки эти остаются постоянно в первоначальной своей величине и, раз появившись, уже никогда более не исчезают. Кроме того, бугорки эти бывают не у всех верховок, и вот, например, передо мной теперь их штук 30, а ни у одной из них их нет и в помине.

Верховка любит тихие, неглубокие места рек и прудов с чистым песчаным дном и постоянно держится у самой поверхности воды. Здесь плавает она многочисленными стаями и снует беспрестанно взад и вперед, отливая на солнце то синевой, то серебром. Но особенно прелестен вид малявок бывает в аквариуме вечером, когда он освещен сбоку сильным светом лампы, или днем, когда в него ударяет солнце. Тогда живые рыбки эти блестят, как тысячи разноцветных искорок и, быстро мелькая на темном фоне воды, кажутся массой быстро движущихся серебристых листочков. Конечно, для произведения такого эффектного зрелища надо не 5 и не 10 малявок, а, по крайней мере, штук 50.

Верховки отличаются не меньшей прожорливостью, чем уклейки, и хватают решительно все, что им попадается. Стоит только бросить что-нибудь в воду, как они стремглав бросаются на упавший предмет и, если это кусок хлеба, быстро разрывают его на мельчайшие части, гоняются друг за другом, отнимают крошки и подхватывают тонущие на дно.

Интересно также, с какой жадностью, с каким остервенением бросаются они на мотыля или червяка, которого держишь над водой; они не только собираются вокруг него массами, но выскакивают из воды и наперебой, крепко вцепившись в него, изо всех сил стараются вырвать из вашей руки. Бывают даже случаи, что верховка так сильно заглатывает мотыля, что ее можно приподнять и даже поймать. Вообще они отличаются необычайной смелостью и нисколько не смущаются присутствием человека.

О нересте верховки на воле известно только то, что он бывает обыкновенно в апреле или мае и что она любит приклеивать свою икру к мелкой траве; а потому рыборазводчики для того, чтобы получить икру, из которой они потом выводят мальков, идущих в пищу судачкам и другим разводимым ими рыбкам, помещают на солнечной стороне на мелких песчаных отмелях близ берега куски дерна. Омываемые слегка водой травинки его привлекают верховок, которые и усыпают их своей икрой как мелким бисером. Если же нет дерна, то по краям воды кладут свежие корни, прикрытые землей, и на пускаемых ими побегах верховки также прикрепляют свою икру.

В неволе верховки метали икру неоднократно. Для своего нереста они требуют аквариум величиной не менее 2 ведер воды, засаженный растениями с толстыми черешками листьев и цветочными стеблями, как, напр., стрелолист, лимнохарис, частуха и т. п. У одного петроградского любителя они метали на черенках лимнохариса, очистив их предварительно от покрывавших их сувоек и осевшего на них осадка мути.

Икрометание производится при помощи появляющейся в это время у самочки небольшой трубочки-яйцеклада, которой она прикрепляет икринки к растениям. Икринки облепляют черешки кольцами, так что по окончании икрометания некоторые из них покрыты как бы муфточками из икринок, красиво сверкающих на солнце, как бисеринки.

Кладка продолжается несколько дней, и часто на одном стебле таких муфточек бывает две, три и более. Икру эту верховки откладывают не только на стебли, но и на листья и даже на желобки черешков болотных растений.

Икру родители не поедают, а самец даже все время обмахивает плавниками, не позволяя самке к ней приближаться.

Мальки выклевываются при температуре +14° по Р. — на третий день. Сначала они висят беспомощно на растениях и стеклах и свободно плавать начинают лишь по прошествии нескольких дней. Кормом им служат в продолжение первых недель инфузории, а затем они едят уже отлично и мелких циклопов. Месяца через два достигают 1 сантиметра длины, а на следующую весну мечут и сами икру.

В аквариуме рыбки эти чрезвычайно забавны; они редко плавают в одиночку, но больше маленькими стайками, и куда поплывет одна, туда за ней тотчас и другая. Часто также облюбуют почему-то какой-нибудь, большей частью темный, уголок и, скучившись, стоят в нем по целым часам, потряхивая только хвостиками да плавниками. Что за причина такого похожего на роенье пчел скучивания — этого я также никак не мог добиться, но разогнать их в это время нет никакой возможности. В первую минуту, испугавшись, они, правда, расплывутся, но не пройдет и мгновения, как снова все очутятся вместе. В особенности часто бывает это явление тогда, когда в аквариуме нет никакой растительности и когда он занят исключительно только одними верховками. Кроме того, на него, как мне кажется, имеет также немалое влияние и пасмурная погода. По крайней мере, в дождливую погоду мне его чаще приходилось наблюдать.

Верховке, впрочем, не особенно-то хорошо живется в аквариуме. Во-первых, для нее чрезвычайно чувствителен недостаток прозрачной воды, а во-вторых, здесь ей нет никогда покоя от более крупных рыб. Чуть проголодается какая-нибудь обжора вроде окуня или линя, как тотчас же начинает гоняться за верховкой, и хотя большей частью она и отделывается одними только ушибами да усталостью, но бывают, однако, случаи, что и попадет в желудок обжоры. Гибнет в аквариуме верховка также еще и оттого, что любит подпрыгивать над водой и, упав на пол, засыхает. Во избежание этой неприятности надо аквариум не наполнять водой доверху или же прикрывать его кисеей. В особенности же надо наблюдать за этим в лунные ночи, так как в эти именно ночи, вероятно под влиянием лунного света, верховка, да и вообще вся остальная рыба, особенно сильно играет.

Достать верховку можно во всех магазинах аквариумов, а летом так и самому нетрудно наловить. Для этого стоит только натереть решето тестом с мукой и опустить его невдалеке от того места, где собираются верховки. Почуяв добычу, они бросятся к решету и через минуту в нем будет уже несколько штук. Повторив этот маневр несколько раз подряд, можно наловить их целые сотни.

Покупая верховок, надо избегать приобретать самых крупных (дюйма в 2 и 21/2), так как, будучи чрезвычайно дики и пугливы, они при малейшем стуке, шуме начинают метаться как очумелые по аквариуму и, ударяясь то и дело о стекла, до того себе разбивают морду, что наконец околевают. Кроме того, большие верховки, попав в аквариум, долго не хотят ничего есть, а потому гибнут часто также и просто от истощения сил.

Лучше всего покупать верховок глубокой осенью или зимой, так как приобретаемая летом, даже весной, верховка почему-то особенно быстро засыпает.

Красноперка. — Scardinius erythrophtalmus Bonap.

Очень красивая, похожая на плотву рыба, получившая свое название от кроваво-красного цвета своих плавников и хвоста. Спина у нее темно-бурая с голубоватым или зеленоватым отливом; бока — блестяще-желто-золотистые; края чешуек — с золотисто-коричневой каймой; глаза — оранжевые с ярко-красным пятном в верхней половине. Вообще красноперка одна из самых красивых русских рыб; в особенности же редко попадающаяся ее разновидность с красной чешуей, называемая в Вышнем Волочке, откуда вывезенные экземпляры мне приходилось видеть, корольком, или князьком.

Рыба эта принадлежит к мелким и редко бывает в длину более четырех вершков. Водится преимущественно в Южной и Юго-Западной России, хотя не составляет редкости и в Средней. Любимым ее местопребыванием служат заливы рек, а также проточные пруды и озера, густо заросшие водяными растениями.

Красноперка рыба очень вялая и ленивая, постоянно держится в траве, не любит сильного течения и питается большей частью мотылем и растениями, особенно так называемым шелковником — плавающей всюду в затишьях ярко-зеленой волосообразной нитчатой водорослью, и потому очень пригодна для аквариума.

Нерест красноперки начинается довольно поздно — в конце мая или даже в июне, вообще тогда, когда температура воды не спадает уже ниже 10—12° тепла по Реомюру. С наступлением этого времени на голове и спине самчиков появляются зернистые бородавочки и все они окрашиваются в необыкновенно яркие цвета. Затем следует метание икры, которое красноперки производят в траве и камышах и большей частью не в один прием, а в несколько. При этом количество выметываемой икры бывает всегда весьма значительно, так как в фунтовом икрянике ее уже начитывают до 100000 зерен.

На свое развитие икра красноперки требует около 6 дней, после чего выведшаяся молодь держится сначала в мелкой воде, густо поросшей осокой и другими водяными растениями, а затем переходит в камыши и особенно в прогалины между камышей, где обыкновенно держатся также и взрослые красноперки.

Редко достигая величины более четырех вершков, небольшая рыбка эта может в аквариуме также и плодиться.

Для размножения аквариум необходимо засаживать густо перистолистником, на который самочки откладывают свою икру охотнее всего. По окончании икрометания производителей удаляют. Молодь выходит через 5—6 дней и висит первое время в виде комариков на растениях и стеклах, но через день уже весело начинает плавать по аквариуму.

Гольян. — Phoxinus laevis Agass.

Очень красивенькая, пестрая рыбка, известная в продаже под именем форельки, или чревуги. Рыбка эта вместе с верховкой принадлежит к числу самых маленьких наших рыбок и, подобно горчаку, отличается во время нереста необыкновенно пестрой росписью тела, выражающейся, кроме увеличения яркости покрывающих ее бока и спину пятен, еще в окраске в темно-оранжевый, переходящий иногда в шарлаховый цвет — рта, краев жабр и оснований грудных и заднепроходных плавников. Кроме того, около этого времени нос и голова ее покрываются мелкими беловатыми бородавочками, придающими рыбке также немало оригинальности, причем у самца бородавочки эти крупные, в виде лепешечек с заострениями, а у самочек очень мелкие, едва заметные, вроде уколов от булавки.

Что касается до окраски в обыкновенное время, то цвет ее следующий: спина серо-буровато-зеленая с более или менее ясной, черной, несколько раз прерывающейся посередине тела полоской, вдоль которой как бы протянута тоненькая золотистая нить; бока зеленовато-желтые, ближе к брюху — с золотистым, серебристым отливом (отлив этот у некоторых гольянов имеет переливы муара). Брюхо красноватое, плавники желтоватые, изредка с черноватой каймой; глаза желтовато-серебристые. Кожа почти совершенно голая, покрыта мелкой, нежной, едва заметной чешуей, что вместе с брусковатостью тела, вероятно, и послужило поводом к названию ее форелькой.

Гольян водится почти во всей как Южной, так и Северной России и так как любит холодную, чистую воду, то держится преимущественно в небольших быстротекущих ручьях и речках с каменистым руслом. Здесь доходит он до самых истоков, встречающихся иногда на очень значительной высоте, и живет в столь холодной воде, которую уже не в состоянии перенести никакая другая рыба.

Большую часть года гольяны проводят на каменистых перекатах, собравшись в многочисленные, многотысячные стаи, в которых они размещаются в несколько один над другим расположенных рядов, причем в самых верхних находятся самые молодые гольяны, а в самых нижних — самые старые. Чаще всего собираются такие стаи близ мельниц, привлекающих этих рыбок мельничным бусом, до которого они чрезвычайно лакомы, и близ берегов, где течение бывает потише. В одиночку гольяны попадаются очень редко и то не во время нереста, который, по словам одного наблюдателя, упомянутого у Дарвина, происходит у них следующим образом:

Самцы, собравшись толпой, начинают преследовать самок (последние всегда в несколько раз малочисленнее самцов) и, окружив первую попавшуюся, стараются как можно ближе к ней протесниться. В ответ на это ухаживание самка или убегает, что обыкновенно случается в том случае, если она не достигла еще полной половой зрелости, или же смело остается среди них и отвечает на любезности любезностью. Тогда два из более смелых подступают к ней и начинают сдавливать ее с боков, и притом с такой силой, что выдавливают из нее икринки, которые тут же и оплодотворяются. Между тем остальные самцы ждут наготове своей очереди, и лишь только первые ослабнут, как два новых заступают на их место; за этими следуют еще два других и т. д. до тех пор, пока вся икра из самки не будет выдавлена. При этом самка не делает между самцами никакого отличия и относится ко всем им, как к первым, так и к последним, с одинаковой благосклонностью.

Нерест этот в наших странах бывает обыкновенно в конце апреля или около Николина дня (9 мая), но в случае холодов иногда и запаздывает. Икра гольянов мелкозернистая, многочисленная. Мальки выходят на 6-й день и до августа достигают дюйма длины.

Помещенные в аквариум, гольяны живут прекрасно, но любят частую перемену воды, а также чтобы температура ее не превышала +13° Р. При малейшем же повышении они хотя и не гибнут, но им, видимо, душно и неприятно, так как они начинают плавать у поверхности воды и, широко раскрывая рот, с силой вдыхать в себя воздух. Интересно видеть с какой жадностью устремляются эти рыбки к холодной струе, бегущей из сифона, и как наперебой стараются протесниться к самому ее источнику: мордочки их так и тычутся в отверстие сифона, отталкивая одна другую, а сами они, как резвые пташки, стремительно кружатся и носятся в студеных струях.

Прелестные рыбки эти вообще очень игривы и, когда они сыты и в воде достаточно кислорода, гоняются друг за другом, как какие-нибудь мотыльки: то вверх, то вниз, то вбок, то вглубь. Даже будучи одна, такая форелька принимает часто свое собственное изображение в зеркальном стекле аквариума за себе подобную рыбку и играет и резвится с ней, как с живой.

Гольяны очень прожорливы и наедаются, что называется, до отвала, что, впрочем, им нисколько не вредит. Мне, по крайней мере, никогда не приходилось видеть, чтобы когда-нибудь подобная рыбка околевала или даже просто заболевала от обжорства. Но обжорство это крайне невыгодно для остальных ее товарищей, в особенности же для золотых рыбок и телескопов, которые любят кушать с чувством, с толком, с расстановкой. Пока эти последние успеют съесть одного червяка, проворные гольяны съедают их по пяти, но шести и таким образом всегда больше получают, чем другие. Благодаря такому аппетиту гольяны растут чрезвычайно быстро, но так как природный рост их невелик, то это нисколько и не препятствует держать их в аквариуме по 5—6 лет.

Помещая гольянов в аквариуме, не надо наливать воды до краев, так как рыбки эти, имея привычку подпрыгивать над водой, часто выскакивают из аквариума на пол и, не замеченные вовремя, засыпают. Особенно же часто выделывают они прыжки эти во время нереста и летом, когда высота температуры воды в аквариуме заставляет их, вероятно, искать прохлады в воздухе. Вот почему в это время следует обращать на это обстоятельство особенное внимание, так как иначе легко можно лишиться всех гольянов, что с большей частью неопытных любителей и случается. Кроме этих случаев, гольяны выпрыгивают также из воды еще и тогда, когда их долго не кормят. Лучшим кормом служит для них зимой мотыль, а летом комары и мухи. Впрочем, на еду гольян не особенно разборчив и, когда голоден, ест не только уснувших рыб других пород, но даже и своих собственных мертвых собратьев.

Так, у Ярреля, в его вышеупомянутой истории британских рыб, мы встречаем следующий рассказ. «Прогуливаясь однажды по берегу,— так рассказывает автор книги, откуда заимствован этот случай, — взглянул я случайно в реку и увидел на дне нечто вроде цветка. Всматриваясь ближе, я различил, что это была расположившаяся в кружок стайка гольянов, головы которых были обращены в одну точку, а хвосты, поднимаясь над головами, образовывали как бы лепестки полураспустившегося цветка. При этом один из гольянов, казавшийся немного крупнее других, оставлял свое место каждый раз, как проплывала снова мимо какая-нибудь чужая рыба, и отгонял ее, а затем возвращался и опять занимал избранное им место, которое в отсутствие его продолжало оставаться свободным. Так длилось это довольно долго, и гольян повторил вышеописанный маневр еще очень много раз. Тогда я стал вглядываться еще пристальнее, и оказалось, что привлекавший всех предмет был не что иное, как мертвый их сотоварищ, которого остальные гольяны с жадностью готовились пожрать».

Гольяны могут в аквариуме и разводиться, но требуют помещения не менее 5 ведер воды, песчаного дна, покрытого местами плоскими камешками и засаженного несколькими кустиками растений. Икру свою они мечут на камешки, но, не будучи клейкой, она на них не держится и быстро скатывается на находящийся рядом песок. Однако оплодотворяющие ее самцы поливают ее всегда молоками в то время, когда она еще на камешках. По окончании икрометания самки часто пытаются полакомиться икрой, но самцы обыкновенно прогоняют их.

Температура, при которой происходит икрометание, бывает обычно +15—20° по Р., а время — начало мая и июнь.

Количество выметанных икринок доходит до 300. Икра мелкая, стекловидная. Мальки выходят на 4-й день и лежат вначале беспомощно на дне, питаясь своим желточным пузырем. На 7-й или 8-й день пузырь этот исчезает, тогда они поднимаются на растения и начинают понемногу плавать. На одиннадцатый день они плавают уже вполне свободно. Цвет их совсем прозрачный. Небольшая окраска начинает появляться не ранее как на 3-й неделе.

В продаже рыбка эта встречается довольно редко, и единственная пора, когда ее бывает много, это весна, когда ее привозят с верховьев Москвы-реки, из Звенигородского уезда. Последние гольяны гораздо красивее и пестрее подмосковных и носят название красавок.

Шереспер. — Aspius rарах Agass.

Шереспер, или жерех, имеет некоторое сходство с уклейкой, но легко отличается от нее более мелкой чешуей, небольшими глазами и несколько заостренной головой. Цвет шереспера следующий: спина сине-сероватая, бока голубоватые, брюхо белое, хвост и спинные плавники серые с голубоватым отливом, а брюшные, грудные и заднепроходный такие же, только с красноватым оттенком. Лучи хвоста и спинного плавника отличаются очень большой твердостью, от которой шереспер и получил свое название.

Шереспер любит быстрое течение, глубину и простор, а потому в небольших речках водится только близ мельниц, где вода бурлит, шипит и клубится. Обыкновенно он держится посреди реки, на самой струе, близ поверхности, подстерегая мимо плывущих рыбок, которых заглатывает без труда своей широкой, приспособленной к тому пастью. Гоняясь за рыбой, шереспер выказывает вполне свою необычайную бойкость и ловкость: редкая рыба, не исключая даже и уклейки, уходит от его преследования. Главную пищу его в зрелом возрасте составляет мелкая рыба: головастики, уклейки и подъ-язики, и только в ранней молодости он довольствуется червяками, насекомыми и водяными растениями. На кормежку шереспер выходит утром и вечером, а в полдень только изредка.

Нерест шереспера начинается очень рано, — в конце марта, около Благовещенья, и только в редких случаях запаздывает до начала мая. Мечет икру шереспер на каменистых местах, на быстрине, а потому наблюдения над процессом нереста крайне затруднительны, тем более что он происходит во время вскрытия льда и, следовательно, большая часть действия совершается подо льдом. Рассказывают только, что к этому времени он собирается в стаи (обыкновенно шереспер, как хищная рыба, живет в одиночку) и что самец покрывается по чешуе и по голове мелкой, зернистой сыпью. Что касается до количества икры, до продолжительности времени выхода из нее мальков и т. п., то об этом пока ничего не известно. Разве только, что (в устьях Волги) молодь вскоре по выходе из икры уходит сначала в ильмени, а затем, достигнув вершкового роста, удаляется на взморье и проводит там всю зиму.

В аквариумах шересперы попадаются крайне редко. У меня были два шереспера, но они были так похожи на уклейку, что я узнал их настоящее название только после того, как они пробыли у меня в аквариуме более месяца. Кормил я их только одним мотылем, а потому они сильно истощали и погибли, по всей вероятности, от недостатка питания. Шересперы эти имели по 3 вершка каждый.

Под Москвой шереспер водится только в Москве-реке. В магазинах в продаже никогда не попадается. Скорее всего достать можно его на Рождественском бульваре по воскресеньям, у москворецких рыболовов, торгующих там всякого рода рыбным товаром.

Подуст. — Chondrostoma nasus L.

Рыбка, отличающаяся необыкновенно сильно выдающимся коническим носом и хрящеватой нижней губой. Кроме того, подуст замечателен еще черным цветом брюшной плевы, послужившим причиной прозвания его чернобрюшкой. Черный цвет этой плевы так сильно просвечивает наружу, что может служить лучшим признаком для отличия этой рыбки от всех других. Тело подуста цилиндрическое, рот прямой, глаза маленькие, заднепроходный плавник укороченный. Спина подуста зеленовато-черная, бока и брюхо серебристо-белые, спинной плавник черноватый, грудные и заднепроходные с красниной, а хвост красноватый с черной каймой сверху и внизу. Ко времени нереста самчики становятся еще красивее, ибо, не говоря о том, что весь цвет их одежды делается гораздо ярче, в углах рта, на жаберных крышках и у основания грудных плавников появляются желто-оранжевые пятна; по бокам, начиная от головы до хвоста, тянется темная полоса, а на чешуях образуются черные пятнышки.

Подуст — обитатель преимущественно больших рек со свежей, быстрой водой и в мелкие речки никогда не заходит, даже и во время нереста. Он держится постоянно на глубине, на стремнине между подводными камнями, или на каменистых, хрящеватых местах. Главную его пищу составляют водоросли-диатомеи, которые, как известно, производят вместо крахмала масло и потому могут быть перевариваемы рыбьим желудком, не переваривающим крахмала. Он соскабливает их с подводных камней с помощью своей хрящеватой губы. Кроме водорослей, он питается еще, но только изредка, червями и рыбьей икрой; главную же его пищу составляют все-таки водоросли, так что желудок и кишки его бывают постоянно как бы набиты зеленоватой грязью.

Подуст мечет икру довольно рано — в начале мая — и выпускает ее на камни или хрящ в глубоких реках. Икра его беловатая, крупная. О том, сколько времени потребно для выхода из нее мальков, и о жизни их в первые дни молодости — ничего не исследовано.

В аквариуме подуст был у меня всего раз и прожил очень недолго. Была ли эта кратковременность существования случайная, или вообще он не может жить в слабопроточной воде — наверно сказать не могу. Но, во всяком случае, возможность его существования в аквариуме была бы крайне желательна, так как эта рыба очень красива, смирна и обладает, как и водяные улитки, драгоценной способностью очищать стекла от нарастающих на них водорослей. Водоросли эти она не ест, когда они молоды, а только тогда, когда они начинают покрывать стекла в виде толстой коры. Поедая эту кору, она отрывает ее от стекла в виде кусков, так что на стекле получаются как бы просветы. Следуя примеру подуста, очищали у меня таким же способом стекла часто золотые рыбки, карпы, караси и некоторые другие рыбы.

Счищая эти водоросли со стекол, рыбы производят почти такое же чмоканье, какое слышится иногда у берегов пруда вечером или утром, когда рыба кормится. Подуст ест водоросли всегда, но остальные рыбы только тогда, когда уже очень голодны.

Подуста можно размножать искусственно и притом при следующих обстоятельствах. В банку или окоренок помещают ветви можжевельника или камни, черепки, стекла и т. п., затем наливают ее сантиметров на 15 высоты водой. Потом выдавливают икру и молоки в чашку с водой и прежде чем они успеют прилипнуть, т. е. не более как через 2—3 минуты, распределяют их по ванне рукой, где они не замедливают прочно прилипнуть к положенным на дно предметам. Тогда предметы эти с налипшими на них икринками помещают в нерестный аппарат и из них через 7—8 дней выклевывается молодь.

Достать подуста в Москве можно лишь у рыбаков, в магазинах же аквариумов, равно как и в рыбных лавках, разве только случайно; случайно же и в воскресенье на рыбном рынке, что на Рождественском бульваре.

Лещ. — Abramis brama L.

Лещ отличается от других рыб чрезвычайно широким и как бы сплющенным телом, узким спинным плавником и длинным заднепроходным, а особенно тем, что верхняя лопасть хвоста значительно короче нижней. Кроме того, вдоль по спине, начиная от затылка до плавника, тянется бороздка, окаймленная рядом небольших чешуек, а брюхо образует острое кожистое ребро.

Голова леща небольшая, рот маленький; нижняя челюсть короче верхней, покрытой целым рядом пор, выделяющих такую массу слизи, что голова леща постоянно клейкая; глаз довольно большой, занимает чуть не четверть всей головы. Чешуя крупная; чешуйки, более широкие, нежели длинные, имеют внутренний край слегка зазубренный, а внешний (наружный) значительно угловатый. От этого края к центру идут до десяти лучей, так что чешуйка имеет вид как бы маленького веера.

Цвет тела леща изменяется обыкновенно с возрастом. Молодые лещи, называемые подлещиками, бывают серовато-белые с серебристым отливом; постарше лещи черновато-бурые с золотисто-желтым оттенком, а самые старые — совершенно золотистые. Что касается до цвета плавников и радужины, то он у всех возрастов один и тот же: плавники у всех черноватые, а радужины — золотисто-желтые с черным пятном вверху.

Самец от самки отличается меньшим ростом, а также желтыми роговыми наростами, появляющимися у него ко времени нереста. На чешуе и плавниках бородавки эти довольно небольшие, но на голове доходят у некоторых экземпляров до величины мелкой горошинки. Лещ с такими наростами имеет вид будто он покрыт стеклянной чешуей и называется жемчужным лещом. Бородавки эти исчезают не всегда тотчас же после нереста, но сохраняются иногда до глубокой осени.

Лещ не любит ни холодной и быстрой воды, ни каменистого грунта, а потому водится только в тихой, теплой воде с тенистым, травянистым дном. Чаще всего он встречается в речных заливах, проточных озерах, но особенно многочислен на взморье в устьях рек, где проводит большую часть лета, и оттуда к верховьям возвращается только к осени. Возвратясь в реку, лещ выбирает себе глубокие ямы и углубления дна и остается в них всю зиму.

Лещ любит жизнь общественную и во всякое время, особенно зимой, попадается многочисленными стаями; только весной ко времени нереста он разбивается на более мелкие стайки, из которых каждая предводительствуется лещом, отличающимся формой и цветом тела. Этих лещиных предводителей рыбаки называют князьками и выпускают всегда обратно в реку, уверенные, что они соберут новую стаю. Лещ, как мы сейчас сказали, любит дно глинистое, немного иловатое, но тины не терпит. Поселившись раз в таком месте, в особенности если оно поросло высокой болотной травой, лещ не покидает его долгое время и, будучи рыбой крайне ленивой, лежит большей частью на дне, всплывая на поверхность во время нереста или же вечером (при заходе солнца) в июне месяце, когда (на многих реках) происходит падение метлы, до которой он страстный охотник. Кроме того, он покидает избранное им место еще тогда, когда чего-нибудь испугается. В этом случае он назад более не возвращается и ищет себе другого места.

Лучшей пищей для леща служат водоросли и мелкие водяные растения, особенно сгнившие, а также червяки и даже сам ил, который он охотно глотает вместе с червяками.

В наших странах нерест леща начинается обыкновенно в начале мая, но ход рыбы бывает еще подо льдом, т. е. в конце марта или в половине апреля. Незадолго перед нерестом лещ разбивается на стаи одинакового возраста, т. е. трехлетки с трехлетками, четырехгодовалые с четырехгодовалыми и т. д., причем каждый возраст по старшинству начинает нерест несколькими днями ранее. Первым признаком приближения нереста служит потемнение цвета рыбы, а у самцов, сверх того, появление на теле и плавниках мелких, как мак, бородавочек. Лещи мечут икру всегда на травянистых отмелях, в неглубоких заливах, иногда также в тальниках, затопленных водой. Судя по некоторым наблюдениям, надо полагать, что сначала в места удобны для нереста приходят самцы, а вскоре вслед за ними являются и более осторожные самки, которые всегда крупнее и втрое, даже вчетверо малочисленнее молошников.

Нерест каждой стаи продолжается обыкновенно 3—4 дня, но в плохую погоду он значительно замедляется и лещи снова уходят на глубину и выметывают всю икру в первый ясный день. При продолжительном ненастье зрелая икра лещей теряет свой зернистый вид и не может быть выметана. Эта так называемая икряная болезнь еще чаще замечается у осетровых рыб, но у них редко имеет важные последствия, между тем как у лещей она, по-видимому, большей частью оканчивается смертью. Если погода благоприятствует нересту и никакой шум не смущает спокойствия этой пугливой рыбы — лещи каждый вечер после заката подходят к травянистым берегам, собираются здесь сотнями, тысячами, особенно в низовьях рек, и каждую ночь поднимают такой шум и плесканье, что его слышно на весьма далеком расстоянии. При этом если лещей мало, то за самкой плывет один или несколько самцов: первая тихо плывет по траве и сеет икру тонкой и непрерывной струей, а самцы поливают выпущенную икру молоками.

Икра леща желтоватая, липкая, большей частью приклеенная к водяным растениям. Для развития своего икра эта требует очень невысокой температуры, не более +10° по Реомюру. Молодь выклевывается очень быстро, дней через 8—10, так что уже в половине мая все заливы и заливчики в реках положительно кишат ею. Молодь эта растет скоро. Уже к году она достигает 3—4 вершков, а в три года доходит до 2 фунтов весу и становится способной плодиться.

В аквариуме лещи держатся очень хорошо и могут жить в воде почти совсем непроточной, только это должны быть молодые лещи, так называемые подлещики, которые, собственно говоря, одни только и годны для аквариума. Подлещики эти большей частью, в особенности вначале, плавают близ дна и держатся поблизости грота, который решаются покинуть лишь в том случае, когда видят корм. Лучшим кормом для них, как и для большей части рыбы в неволе, служит мотыль, которого они иногда до того наедаются, что животы у них раздуваются и становятся похожими на подушки. Форму эту животы их сохраняют до тех пор, пока их плотно кормят, если же их заставить поголодать денек или два, то живот быстро опадает и принимает свой обыкновенный вид.

Несколько лет тому назад попалась ко мне в аквариум рыба, не то карась, не то лещ, какая-то помесь карася с лещом, у которой повторялось то же самое явление. Наблюдая эту припухлость живота и сравнивая ее с припухлостью живота телескопа, мне пришло на мысль: не от расширения ли стенок кишечного канала зависит толщина телескопа?— и вот, задавшись этой мыслью, я стал раскармливать своего леща не на живот, а на смерть, причем особенное внимание обратил на то, чтобы давать ему сразу как можно больше наедаться, так сказать, набить его пищей, как мешок. Сначала дело шло прекрасно: живот день ото дня становился все толще и толще и действительно стал было принимать форму живота телескопа, но всему помешал грибок, появившийся у рыбки вследствие чрезмерного корма. Делать нечего, пришлось опыт приостановить и подвергнуть рыбку строгой диете, после которой живот тотчас же опал и грибок начал уменьшаться. Продолжать, однако, этот опыт я уже не стал, во-первых, из опасения, чтобы грибок не принял более грозных размеров, а главное, потому, что около того же времени вскрытие одного околевшего у меня телескопа показало, что толщина живота его вовсе не зависит от расширения стенок кишечного канала, а от расширения плавательного пузыря и, так сказать, как бы подсекло крылья моей теории. Тем не менее вполне побежденным я себя еще не признаю и, быть может, опыт повторю впоследствии, но только уже несколько иначе.

Голавль. — Squalius dobula Heck.

Рыба эта отличается своей толстой, широколобой головой, вальковатым, мускулистым туловищем и очень крупной чешуей, прилегающей к телу столь плотно, что она кажется как бы нарисованной, чему немало также способствует бордюр, образованный из темных точек, идущих вдоль внешнего края каждой чешуйки. Молодые голавли отличаются, сверх того, чрезвычайно широкой пастью и тупым носом.

Цветом голавль довольно красив. Спина у него темно-зеленая, бока серебристые с желтоватым оттенком; края отдельных чешуек, как мы сейчас сказали, с более темной каймой, состоящей из буро-черных точечек. Грудные плавники оранжевые, брюшные и заднепроходные — красноватые, а спинной и особенно хвостовой — темно-синие. Глаза синие с буровато-зеленоватым пятном сверху, ободок вокруг зрачка лимонно-желтый.

Голавль водится во всей Средней России и заходит часто даже в Северную. Больших, медленно текущих рек он избегает, но любит небольшие речки с быстрым течением, холодной водой и держится большей частью в таких местах, где, по причине низкой температуры воды, не может держаться, исключая гольца, гольяна и окуня, ни одна рыба. Кроме того, встречается также в проточных прудах, но только лишь в том случае, когда они изобилуют холодными ключами и вода в них совершенно прозрачна.

Крупные голавли живут в одиночку, держатся в глубине и забиваются под камни и выступы берега. Мелкие, наоборот, предпочитают жить стайками, избегают глубоких мест и плавают больше близ самой поверхности, а если и лежат на дне, то не иначе как обществом, оборотясь головами против течения и едва пошевеливая своими темными, почти черными хвостами. И покоятся так голавли иногда по целым часам; но стоит только в это время стукнуть или даже громко кашлянуть, как они стремглав бросаются вперед и мгновенно рассыпаются во все стороны. Проходит минута — опять собираются стайкой, опять лежат на дне и опять помахивают хвостиками до новой тревоги.

Время нереста голавля — конец апреля и начало мая. Готовясь к этому важному акту жизни, голавль собирается в громадные стаи и плывет в быстро текущие речки, преимущественно с каменистым руслом, но выметывает икру не на камни, а на песок и песчаные отмели. Выметывает икру голавль очень быстро — в несколько часов, так что самый нерест голавля в данной местности длится никак не более 7—8 дней. Мечут икру только трехгодовалые; более же молодые голавлики, как и язи, в нересте никакого участия не принимают. Икра голавля ярко-оранжевая, мелкая, как маковые зернышки. На третий день в икре появляются глазные точки, а на 6-й или 8-й выклевываются из нее уже рыбки. Температура воды должна быть не ниже +13° Р. Выведшиеся голавли живут первоначально в небольших, мелководных речках и только на втором году отваживаются идти в более глубокие реки.

Мелкие голавлики питаются насекомыми, падающими в воду червяками и т. п., но крупные кормятся исключительно мелкими рыбками и пожирают иногда даже лягушек и водяных крыс, чему особенно не следует удивляться, так как необыкновенно широкая пасть голавля как нельзя более приспособлена к схватыванью подобного рода крупной добычи.

Возможность существования голавля в аквариуме с непроточной водой довольно сомнительна, так как, будучи помещен даже в пруд со стоячей водой, он вскоре заболевает особенной болезнью, заключающейся в том, что тело его начинает худеть, голова толстеть, а на месте глаз образуются впадины. В прудах Зальцбурга заболевающих этой болезнью голавлей, по словам Геккеля, называют почему-то «сербами» и тотчас же стараются удалить из прудов, так как болезнь эта крайне заразна и легко передается даже другим видам рыб. Но, кроме этой болезни, помещенные в непроточную воду голавли подвергаются еще другому недугу — особого рода сыпи, покрывающей все тело в виде крупных волдырей или шишек. Болезнь эта также смертельна, но случается с ними не всегда, а почему-то, как показывает опыт, преимущественно в то время, когда цветет бузина.

Сообщая эти печальные сведения относительно жизни голавлей в непроточных прудах, я отнюдь, однако, не хочу этим сказать, что жизнь их в аквариуме совсем невозможна и что, следовательно, держать их в аквариуме не стоит. Напротив того, пусть любители попробуют — может, им и удастся, тем более что достать их не особенно трудно: они то и дело попадаются в продаже у торговцев аквариумами.

Елец. — Squalius leuciscus Heck.

Елец очень схож, в особенности в молодости, с голавлем, от которого, главным образом, отличается только более сплюснутым телом, узкой головой, выдающимся носом и небольшим ртом. Однако все эти признаки не всегда бывают достаточно резки для того, чтобы отличить ельца от голавля (я не говорю об опытных рыболовах, для которых достаточно одного взгляда, чтобы отличить одну рыбу от другой). Лучшим же и самым характерным отличием может служить чешуя, которая у него менее закруглена и даже несколько угловата; кроме того, чешуйки у голавля имеют маленький бордюрчик из точек, а у ельца этого бордюра нет, но есть точки при основании, которых, в свою очередь, не имеется у голавля.

Цветом елец следующий: спина темно-сероватая со стальным отливом, бока серовато-голубоватые, брюхо серебристое; спинной и хвостовой плавник белые, остальные — бледно-желтоватые или желтовато-красноватые. Глаза золотистые.

Елец встречается в небольших речках со свежей, чистой водой, а также в проточных озерах с песчаным, хрящеватым дном; копаных же прудов и непроточных озер, в особенности с илистым дном, не терпит.

Елец рыба живая, веселая и своим нравом во многом походит на уклейку, ибо так же, как и последняя, плавает постоянно близ поверхности воды и движется без устали как днем, так и ночью. Впрочем, близ поверхности елец плавает не постоянно, а главным образом только в жару, когда, гоняясь за мошкарой, выплывает на более мелкие места и подпрыгивает на воде. С наступлением же весны или осени держится преимущественно на глубоких местах, поросших кувшинками, кубышками, под широкой листвой которых ищет себе убежища.

Елец не ходит в одиночку, а всегда большими стайками; но стайки эти, однако, не держатся на одном и том же месте, а меняют постоянно место. Исключение составляют одни очень крупные экземпляры, которые ведут более оседлый образ жизни и, выбрав себе омуточек, корягу, держатся здесь целое лето.

Нерестится елец очень рано — в апреле и даже марте месяце, а местом нереста выбирает или песчаные отмели, или затопленные берега, поросшие осокой и камышом.

Мечет он икру только в проточной воде и может жить в проточных озерах, да и там придерживается более ходовой воды. Самцы отличаются от самок беловатыми зернышками на чешуе, особенно заметными на голове.

Само метание икры производится в приближенных осоках. Икра выпускается здесь целыми грудами; в конце апреля все плоские берега речек положительно улеплены ельцовой икрой.

Нерест ельца весьма любопытен. Ярко сверкая своей серебристой чешуей, ельцы исполняют немногими виденную рыбью пляску; шум и плеск играющего ельца заглушает журчанье быстро текущей речки и бывает слышен за несколько сажен.

В аквариуме елец держится довольно трудно, чему главной причиной служит, вероятно, недостаток проточной воды. По крайней мере, все ельцы, помещаемые мной в аквариум с проточной водой или даже такой, которая очень часто менялась, проживали без труда неделю и две; между тем как в аквариуме с водой, менявшейся редко, но такой, однако, в которой все остальные виды рыб жили отлично — не выдерживали и двух дней. Надо при этом, однако, заметить, что все экземпляры ельца были очень крупны и, следовательно, гораздо труднее привыкали к стоячей воде.

Елец рыба весьма пугливая, а потому при приближении кого-либо к аквариуму тотчас же прячется в грот, но остается там недолго, что ясно показывает, что он не особенно-то любит темноту. На пищу елец особенно не падок и ест все, однако предпочитает мух, до которых весьма большой охотник.

Раз как-то летом в аквариум, где находилось штук пять ельцов, попала небольшая пчела. Недолго думая, бросились они на пчелу и начали ее теребить. Пчела жужжала, жужжала, сердилась, сердилась, однако-таки досталась одному из них в добычу. Защищая так отчаянно свою жизнь, она должна была, по всей вероятности, непременно кого-нибудь из них да ужалить, а потому я с величайшим нетерпением ожидал на другой день смерти если не всех, то, по крайней мере, какого-нибудь из ее убийц. На деле оказалось, однако, совсем противное: им даже от этого как будто прибавилось жизни. Ибо первая умершая из этих рыб умерла лишь через пять дней, что для летней поры была большая редкость. Так что или пчелиный яд действует на них благодетельно, или пчеле в этот раз не удалось никого ужалить. Желая проверить свое предположение, я хотел неоднократно повторить этот опыт, но сколько раз потом ни пытался — всегда чего-нибудь да недоставало: или ельцов, или пчелы.

Форель. — Salmo fario L.

Форель рыбка очень красивая. Спина у нее буровато-зеленая, бока желтые или желтоватые, испещренные красными, черными и белыми крапинами. Пятна, идущие вдоль боковой линии, а также по сторонам ее, имеют большей частью голубую кайму. Но иногда бывает также, что тех или других пятен недостает. Все плавники желто-серые и без всяких пятен, исключая спинного, который, наоборот, усеян черными и красными пятнышками. Тело форели довольно удлиненное, с боков сжатое. Все части его покрыты мелкой матовой чешуей, отдельные чешуйки которой, рассматриваемые в увеличительное стекло, имеют продолговатую форму. Голова толстая, с широкой, как бы отрубленной мордой; глаз большой; пасть покрыта вдоль по краям и даже нёбу острыми зубами; зубами же вооружен и язык.

Форель встречается только в быстротекущих ручьях и речках или в совершенно светлых прозрачных озерах и прудах, изобилующих ключами, и держится в такой холодной воде, в которой не в состоянии жить никто, кроме гольянов и гольцов, которые в то же время служат ей пищей. Форель очень прожорлива и питается кроме рыб моллюсками, раками, червями и насекомыми, в особенности теми, которые летают близко от воды. Кроме того, она не дает спуску и своим собратьям и ест беспощадно не только выметанную ее самками икру, но и даже свою собственную выклюнувшуюся молодь.

Форель рыбка весьма живая и юркая, любит воду самую быструю. Днем держится постоянно на дне родниковых ям, спрятавшись под камни, коряги или под корни подмытых течением деревьев, а иногда залезает даже в расщелины скал и притом так глубоко, что с трудом может вылезти оттуда. Обладая чрезвычайно острым слухом и зрением, форель, находясь на мели, все видит и слышит и потому, как рыбка осторожная, на мель заходит очень редко: разве завлечет ее сюда какая-нибудь стайка гольянов, до которых она очень лакома. Охотится за добычей форель большей частью ночью, выходя на ловлю с последними лучами солнечного заката и возвращаясь назад, как только начнет светать.

Нерест форели происходит очень поздно — в сентябре или даже октябре, что зависит главным образом от охлаждения воды, так как теплой парной воды, какой бывает большей частью вода в июле и августе, она не терпит и, отправляясь метать икру, ищет воды ключевой. Нерест этот продолжается довольно долго, иногда долее месяца. Форель мечет икру не в один раз, а в несколько приемов, причем возвращается метать каждый раз на то же место. Мечет икру форель ночью, приходя на место нереста с наступлением сумерек и удаляясь оттуда лишь с рассветом. Местом нереста она выбирает мель, и часто такую, что вода не покрывает даже ее спины. Выметывая икру, форель трется о камни, причем иногда так сильно, что стирает даже с них ил, траву и делает место нереста светлым пятном. Пятно это имеет аршин и более в диаметре и ясно выделяется на темном фоне реки.

Икру свою форель складывает в ямки, которые, как говорят, вырывает хвостом. Икра ее крупна (величиной с горошину), но немногочисленна; по крайней мере, в двухфунтовой рыбе ее насчитывается не более 2000 зерен. Зарытые в гравий под камнями, икринки форели развиваются крайне медленно. Молодь выклевывается из них только через 40 дней или даже через 2 месяца; а выклюнувшаяся молодь таскает свой желточный мешок тоже долго, не менее 8—10 недель, и освобождается от него не ранее появления весной насекомых. Из последних молодая форель предпочитает всему комаров, мошкару и поденок. Переменив пищу, рыбка начинает расти все быстрее и быстрее, так что через два года достигает 5 вершков и более. Достигнув этого возраста, самчик становится способным к размножению, но самка достигает полового развития не ранее трех лет.

Какое громадное превосходство имеет питание форели насекомыми перед всеми другими способами кормления, показывает нам интересный опыт англичанина Стоддарта. Разместив выклюнувшуюся из икры молодь форели в три аквариума, он начал кормить форелек в каждом из них различной пищей. В одном только червями, в другом только мелкой рыбой (гольянами), а в третьем, наконец, только мухами. И что же вы думали? Больше всех выросли те, которых кормили мухами, затем вдвое меньше те, которых кормили рыбами, и, наконец, почти совсем не выросли те, которых кормили червями. Вот поэтому-то, вероятно, молодь форелей и гоняется так усердно за насекомыми, летающими над водой!

У нас в Москве в аквариумах форель я никогда не видел, так как родина ее слишком далеко и вряд ли рыба в состоянии перенести столь продолжительную перевозку, но прелестные, чрезвычайно пестрые и крупные экземпляры видел я в бытность свою в Вене, в городском аквариуме. Попав туда как раз в час кормления рыб, я имел удовольствие быть свидетелем аппетита форели. Я часто видел, как ест сом, как едят карпы, лини и другие жадные рыбы, но такой жадности, с какой едят форели, признаюсь, никогда не видывал: они не едят, а давятся. Надо видеть, с каким остервенением накидываются они на брошенную говядину, как вырывают ее друг у друга, заглатывают ее, изрыгают обратно, опять заглатывают и опять изрыгают и наедаются таким образом до того, что, кажется, хотят лопнуть. Кормят их так сытно ежедневно, потому что иначе они очень быстро засыпают. Вода в этом аквариуме проточная, а растительностью служат незабудки, которые, как и вообще все растения, находящиеся в венском аквариуме, посажены только красы ради и своей роли снабжения воды кислородом не исполняют, чего, впрочем, здесь, конечно, и не требуется, так как вода проточная и, кроме того, во все аквариумы проведены особые воздуходувные аппараты. Об аппаратах этих мы будем говорить впоследствии.

Лучше всего живут в аквариумах, как говорят, форели, выведенные из икры искусственно. Форели эти, кроме того, представляют для любителя чрезвычайно большой интерес по чудовищности и уродству форм, которые так часто принимает их тело. Так, напр., некоторые из них имеют тело согнутое дугой, другие — две головы на одном туловище, третьи срослись животами, четвертые — два отдельных тела с одним общим хвостом и т. д. Все эти уродства живут обыкновенно не долее нескольких недель и умирают, самое позднее, как только исчезает у них желточный пузырь. Но это происходит, по всей вероятности, оттого, что до сих пор за это дело не брался истинный любитель, а возьмись он — и я уверен, что наши аквариумы обогатятся вскоре новыми чудовищными формами рыб.

Вообще, обращаю внимание любителей на этих рыбок. Мне кажется, что они могут доставить им чрезвычайно много удовольствия, так как, кроме способности принимать чудовищные формы при выходе из икры, рыбки эти обладают еще способностью изменяться в цвете, росте и форме даже в зрелом возрасте, и притом в такой степени, что с ними в этом отношении не может сравниться ни одна рыба; не может сравниться даже род карпов, которые, как мы видели, благодаря китайцам (телескоп, кинь-ю и др.), а частью также и европейцам (шпигель-карп и пр.), приняли бесконечное число уродливых форм, сделавшихся даже наследственными. Состав и цвет воды, растительность, свойства дна, пища — все имеет на них влияние не только на одну окраску, а даже, как мы сейчас сказали, на само строение тела.

Во Франции нет почти речки, в которой водится форель, где бы рыбка эта не отличалась чем-нибудь от остальных форелей, так что число ее разновидностей, можно сказать, бесконечно. Все эти изменения ясно отличимы, но что за причина их — решить пока почти невозможно. Почему, например, у одних форелей мясо белое, а у других красноватое? — никто наверно не знает. Замечено только Костом, что цвет этот передается самками их икринкам и что икринки желтоватые дают бело-мясых форелей, а розовые — красномясых; словом, форель представляет для наблюдений любителя обширное поле. Интересны также рождающиеся из икры помеси форели с другими рыбами, к чему она имеет также большую склонность.

Щука. — Esox lucius L.

Щука — самый страшный из наших пресноводных хищников. Тело почти цилиндрическое, оканчивающееся длинной, плоской головой с выдающейся нижней челюстью. Пасть очень широкая, рассеченная почти до глаз, усеяна почти сплошь множеством острых, как иглы, скрестившихся зубов. Чешуя мелкая, гладкая; рассматриваемая в микроскоп, представляется не менее красивой, чем чешуя окуней.

Цвет щуки бывает то светлый, то темный, смотря по месту и по возрасту. Ярче всего он в чистой проточной воде. Большей частью, однако, он следующий: спина — темно-зеленая, бока — серые или серовато-зеленые, покрытые множеством желтоватых пятен и полосок, брюхо — беловатое с сероватыми крапинами. Спинной и хвостовой плавники буроватые с черными крапинами и извилистыми каемками, а остальные плавники — оранжевые. Особенно же красиво бывают окрашены молоденькие, полутора- и двухвершковые щучки.

Щука принадлежит к числу самых обыкновенных русских рыб и водится преимущественно в медленно текучих реках с камышистыми и травянистыми берегами. Кроме того, она водится также в стоячих водах: незамерзающих прудах и болотах, дающих начало речкам, а во время нереста попадается даже в ямах и лужах, куда заходит во время разлива рек.

Местопребыванием своим щука выбирает места неглубокие, травянистые и большей частью держится у берегов, спрятавшись в траву, камыши или же просто за корягу, камень или что-нибудь подобное. Хищник этот отличается необыкновенной быстротой движения, так что очень немногим рыбам удается избегнуть его преследования, тем более что если ему не удастся поймать в воде, то он не задумается ни минуты подпрыгнуть на воздух. Прыжки эти на воздух бывают изумительны и по величине не уступают лососевым. Кроме того, щука ловит рыб также из засады и для того, чтобы скрыть свое присутствие, нередко, по словам рыбаков, прибегает к такого рода хитрости: становится на мели вниз головой по течению и, разгребая хвостом ил, поднимает им страшную муть. Рыбы, не замечая ее в этой мути, подплывают чуть не к самой пасти и делаются таким образом ее добычей. Щука страшно прожорлива и не дает спуску ничему, даже ест своих детей и вообще собственных своих собратий.

Щуки нерестятся обыкновенно на третьем году; сам нерест длится от 2 до 3 недель. Щучья икра зеленовато-желтого цвета и весьма многочисленна. Она обладает очень сильной живучестью, ибо даже съеденная, как говорят, птицей и потом изверженная обратно не теряет своей способности развития. По крайней мере, так заставляет думать внезапное появление щук в водах, где они никаким иным образом не могли развестись. Икра эта развивается очень быстро и притом при весьма низкой температуре (+6—8 °Р).

На солнце и в мелкой воде молодь выклевывается в 11/2 недели, а в тени и более глубоких местах — в 2 недели, и даже более. Сначала молодь прячется во мху, в густой траве, а потом, когда исчезает желточный пузырь и чувствуется потребность в пище, рассеивается и не сходится уже в большом количестве в одном и том же месте.

Щука растет чрезвычайно быстро, быстрее всех остальных наших пресноводных рыб, не исключая, пожалуй, и сома, и через год обыкновенно бывает 5—7 вершков, а через два — до 10 верш. роста, так что в старости нередко достигает саженной длины и трех и более пудового веса.

Самки растут быстрее самцов, да и вообще самцы бывают гораздо мельче самок, которые их большей частью даже пожирают. По опытам, произведенным Карбонье, прирост самок в первый год равняется 25 см а самцов всего 10; ту же разницу он замечал и у вполне взрослых. Так, 5—6-летние самки весили около 10—12 килограммов, а самцы того же возраста только 5 кг и т. д.

Выносливее и пригоднее всего для аквариума щуки, взятые из полупроточных, почти стоячих вод, а особенно из болотистых луж по берегам рек, куда они попадают во время разлива этих последних и где, не получая обновления воды, постепенно привыкают к стоячей.

В аквариуме щука, даже маленькая, опасный товарищ другим рыбам, но есть рыбы, которые могут с ней жить совершенно безопасно; рыбы эти: лини, налимы и ерши. Один знакомый рыболов рассказывал мне, что когда он, как-то раз поймав в реке щучку вершков 10 длины, посадил ее в ведерко вместе с другими рыбами, которых было порядочное таки количество, то, придя домой, нашел в нем целыми только линя и ерша — остальные были съедены или искалечены.

Такое же пренебрежение, впрочем, оказывает щука также и колюшкам. Хотя здесь, скорее всего, имеет влияние на нее опыт. Ибо, по всей вероятности, щука попробовала когда-нибудь проглотить колюшку, которая, застряв у нее в пасти, причинила ей такую боль, о которой она сохранила навсегда воспоминание. Предположение это тем возможнее, что, на основании произведенных недавно немецкими учеными опытов, оказывается, что щука обладает замечательной памятью. Опыты эти производились при следующих обстоятельствах.

Щука была впущена в аквариум вместе с несколькими мелкими золотыми рыбками, причем ей отведено было помещение, отделенное от этих рыбок стеклянной перегородкой. Сначала хищная щука кидалась на маленьких рыбок и, не замечая стеклянной стенки, крепко ударялась о стекло, что на нее производило, как видно, сильное действие, так как после удара она или на некоторое время лишалась сознания, или всплывала животом кверху на поверхность аквариума, или же, наконец, долгое время оставалась неподвижно на одном и том же месте. Попытки эти щука производила весьма часто, пока, наконец, вследствие боли от ударов о стекло, не примирилась со своими соседями и не стала довольствоваться пищей, подаваемой ей сверху. Затем сняли стеклянную стенку, отделявшую щуку от других рыб. Тогда хотя щука и подходила с некоторой воинственностью к своим собратьям по заключению, но не только не дотрагивалась до них, но даже делилась с ними пищей; когда же в аквариум впускалась новая рыбка, щука ее тотчас же съедала. Из этого можно заключить, что щука оттого только и оставляла в покое прежних рыбок, что находилась еще под впечатлением испытанной ею боли при первоначальных на них нападениях.

Щучек легко также выводить из икры, которая, как мы выше видели, чрезвычайно живуча и без затруднения может перевозиться из одного места в другое во влажном мху. Транспорт этот икры удачнее всего производится так: берут коробку, обыкновенно деревянную, и выстилают ее дно слоем увлажненного белого болотного мха; на него накладывают слой икринок, чтобы они не соприкасались друг с другом, и покрывают их другим слоем влажного мха; на второй слой мха накладывают снова слой икринок и покрывают третьим слоем мха, и так далее, пока вся коробка не наполнится. Самый верхний слой мха придавливают крышкой и плотно закрывают коробку. Привезенная этим способом икра сохраняется совершенно свежей и, помещенная в нерестные ящики, вскоре превращается в молодь.

Помещенных в аквариум щучек надо кормить непременно ежедневно, так как если продержать их хотя бы несколько дней без пищи, то у них сейчас же от голода перетянутся животы, они перестают совсем есть и вскоре погибнут. Лучшим кормом им служат живые малявки и вообще мелкая рыбка, но они едят, хотя и не с особенной охотой, и головастиков.

Аквариум, где живут щуки, надо держать постоянно прикрытым марлей или кисеей, чтобы они не могли выскочить, так как они так любят прыгать из воды и прыгают притом так ловко, что достаточно самого небольшого отверстия, чтобы они ухитрились в него проскочить. У меня был случай, что щучка выскочила в отверстие немного больше поперечника ее тела, а один мой знакомый делал даже нарочно отверстия в покрывавшей аквариум бумаге с целью наблюдать их ловкость и был просто поражен их уменьем проскакивать в самые небольшие дырочки. У него щучки проскакивали в них одна за другой, как какие клоуны в цирке.

Собачья рыба, хундсфиш. — Umbra Crameri Fitz.

Эта небольшая рыбка, из семейства щук, имеет только некоторое сходство с нашей пресноводной акулой. Туловище ее, которое, вальковатое, в виде сигары, покрыто крупной чешуей, а пасть вооружена очень тонкими и острыми зубами, делающими ее крайне неудобной для содержания в общем аквариуме. Глаза большие, носовые отверстия очень маленькие и двойные; передняя пара лежит ближе к носу, вторая — к глазу. Общий цвет тела красно-бурый, на спине темнее, на брюшке светлее; на голове и туловище неправильно рассеяны темно-бурые пятна и черточки; спинной и хвостовой плавники буроватые; последний закруглен. Самчик отличается красноватой линией, идущей вдоль всего брюшка от головы и до хвоста, а также меньшим ростом, который у него достигает едва 2 дюймов, между тем как рост самки доходит иногда до 3 и 31/2 дюймов.

Водится эта рыбка главным образом в Австрии и Венгрии, в торфяных болотах и озерах близ Нейзидлерского озера, Моосбруна около Вены, в пруде Teufelsbach у Пешта, около Платенского озера и немногих других местностях, а также у нас в Турлацком озере и Каргальском болоте Днестровского лимана.

Собачья рыба любит глубокую светлую воду с тинистым дном, почему попадается весьма редко, тем более что крайне осторожна и при малейшем шуме зарывается в ил. По наблюдениям Геккеля, рыбка эта больше держится на дне, лишь изредка всплывая на поверхность, и живет всегда немногочисленными семьями, по 5—6 штук в одной норе. Плавая, хундсфиш передвигает грудными и брюшными плавниками очень оригинально: не сразу, как все остальные рыбы, а попеременно, подобно тому, как делает это лапами собака, когда бежит (потому, вероятно, и дано ей название собачьей рыбы); спинной же плавник ее в это время движется волнообразно, и притом так, как будто каждый из лучей его снабжен отдельным мускулом. Кроме того, последние 3—4 луча этого плавника колеблются даже и тогда, когда рыба не плавает, а совершенно спокойно лежит или стоит неподвижно. Но страннее всего эта рыба в неподвижном состоянии. Бывают минуты, когда она держится в воде как окаменелая, то совершенно горизонтально, будто палка, то вертикально, то вверх, то вниз головой. И стоит так, не шевелясь, очень долго, затем вдруг ударом хвоста взвивается из глубины на поверхность, жадно вбирает в себя воздух и, опускаясь, выпускает большую часть его сквозь жаберные крышки в виде крупных пузырей, а оставшийся медленно вдыхает в себя и как бы пережевывает. Впрочем, в этом очень сходится с ней и наша щука.

Помещенные в большой стеклянный сосуд в числе 3—4 штук (одна такая рыбка не может жить и большей частью околевает от скуки), собачьи рыбы очень скоро привыкают к неволе и живут очень долгое время. Лучшей пищей служит им мелкоизрубленная сырая говядина, которую они никогда не ловят на лету, как другие рыбы, а поднимают обыкновенно только тогда, когда она уже упала на дно.

Но еще приятнее им маленькие рыбки, которых они или проглатывают моментально, или рвут на части. Любопытно смотреть, с какой жадностью они устремляются на эту живую добычу, с какой яростью преследуют ее и, поймав наконец, с каким остервенением рвут ее друг у друга. За минуту перед тем совершенно вялые, апатичные, при виде прытких рыбок они тотчас же оживляются и начинают ухищряться, как бы ими поживиться. Чем больше аквариум, тем, конечно, труднее им поймать их и тем дольше приходится гоняться. Зрелище этой ловли, как я сейчас сказал, крайне любопытно, но в то же время и крайне неприятно, так как нередко случается, что, прежде чем проглотить свою жертву, они рвут ее на части. Для произведения этого опыта пригоднее всего мелкие малявки (Leucaspius), до которых они большие охотницы.

При содержании хундсфишей в аквариуме, по словам Геккеля, надо особенно наблюдать за тем, чтобы ни одна из них не погибла, потому что они питают друг к другу такую привязанность, что если умрет одна из ужившихся вместе рыбок, то вскоре следуют за ней и все остальные. Сам этого, однако, я не замечал, хотя как у меня, так и других любителей были неоднократно случаи, что рыбки гибли. Обыкновенно оставшиеся в живых преспокойно переносили гибель своих сожительниц.

Обжившись в аквариуме, они вскоре становятся столь смирными и ручными, что жмутся к стеклу при виде знакомого им лица и жадно хватают из его рук пищу.

Размножение собачьей рыбки в аквариуме является большой редкостью и, насколько мне известно, подробно было прослежено пока только раз.

Принесшие приплод рыбки помещались в аквариуме, имевшем около 14 верш, длины и 12 ширины. Три из них были маленькие и одна крупная, около 11 см длины. Эта последняя, отличавшаяся всегда большим обжорством, вдруг в апреле стала сильно полнеть и расцветилась так, как никогда. Спина ее сделалась мраморной, живот мутно-желтого цвета, боковые линии блестели ярко-желтым, как бы металлическим цветом, а на двух последних лучах спинного и на среднем луче хвостового плавников появились кроваво-красные пятнышки. Все ясно показывало, что это была готовая к метанию икры самка.

Из трех остальных одна, по-видимому, была тоже самка, но признаков готовности к икрометанию не обнаруживала, а потому две другие маленькие то и дело ее отгоняли, а сами старались держаться как можно ближе к большой самке. Вся эта тройка была постоянно в сильном волнении и, казалось, подыскивала местечко, годное для помета икры, который и не заставил себя долго ждать.

Он произошел утром около 9 часов. Самцы стояли по бокам крупной самки и все трое дрожали; маленькая самка находилась над ними и также дрожала. Икра падала медленно на дно, на старательно расчищенное рыбами местечко. Икрометание повторилось таким образом несколько раз, и когда вся икра была выметана, то самка прогнала самцов, а сама стала над ней и стояла по целым часам, постоянно помахивая плавниками. Малейшая соринка, подплывавшая к икре, разгрызалась и уносилась.

Самцы между тем то и дело порывались подплыть к икре, но были сейчас же прогоняемы, а так как проявлении эти тревожило очень рыбку и отрывало ее от маханья над икринками, то самцов этих удалили.

Количество выметанных самкой икринок насчитывалось от 100 до 150, а температура воды, при которой произошло икрометание, была всего +10° по Р. Опасаясь, как бы столь низкая температура не задержала развития икры, аквариум на третий день начали подогревать и довели температуру до +14° Р. Но вследствие ли этого повышения или того, что икра была не оплодотворена, икринки начали вдруг белеть и покрываться плесенью. Заметив это, самка пришла в сильное волнение, тщательно собирала испорченные икринки, разгрызала их и относила как можно дальше от гнезда. Однако, несмотря на все эти старания, на шестой день все икринки оказались белыми, и бедная самка, покинув свое место, металась по аквариуму как угорелая то к стеклам, то в гущу, стремясь как бы уйти из аквариума, уплыть подальше. Вообще видно было, что гибель икринок была для нее очень тягостна. Тогда ее отсадили к самцам. Здесь она несколько успокоилась, но не поправилась, а стала все сильнее и сильнее хиреть и наконец умерла.

В продолжение всех 6 дней ухода за икринками самка ничего не ела, и когда ей бросили кусочек мяса к самой морде, то она схватила его и отнесла в дальний угол аквариума.

Кроме этого случая, размножение собачьей рыбы наблюдалось еще в садовых бассейнах у рыборазводчика Матте, которые были густо засажены растениями и содержали в себе множество укромных уголков среди разбросанных там и сям коряг и корней.

Добавим, что самки у собачьих рыб, по-видимому, встречаются гораздо чаще, чем самцы, и что вследствие этого рыбы эти нередко у любителей гибнут, не будучи в состоянии выметать наполняющую их икру за отсутствием самцов.

Вьюн. — Cobitis fossilis L.

По наружному виду своему вьюн многим напоминает змею и название свое получил, вероятно, от способности извиваться. Тело его очень длинное, почти цилиндрическое; голова также удлиненная, у лба немного приплюснутая; рот обращен книзу и окружен десятью усиками, из которых 6 находятся на верхней и 4 — на нижней губе; плавники закругленные, брюшные меньше грудных; глаза маленькие, красивого золотистого цвета; ноздри с двумя отверстиями, из которых первое снабжено небольшим трубчатым удлинением. Тело его не голое, каким оно на первый взгляд кажется, но покрыто очень мелкой, довольно ясно заметной чешуей, состоящей из кругловатых, прозрачных пластинок, которые, при рассматривании их в слабо увеличивающий микроскоп, оказываются снабженными шероховатыми ребрышками, направляющимися, подобно радиусам, к центральному кружку.

Что касается до цвета вьюна, то он следующий: спина желто-бурая с черными крапинами, брюхо темно-желтое, иногда даже оранжево-красноватое; по бокам туловища тянутся три черных полосы, из которых средняя широкая, а боковые узенькие. Полосы эти к хвосту переходят в ряд черно-коричневых крапин величиной с крупную точку, крапин, покрывающих, кроме того, также все тело и голову и сильно способствующих увеличению яркости желто-оранжевого оттенка живота. Плавники темно-коричневые, также покрыты многочисленными крапинами, в особенности — хвостовой и спинной.

Водится вьюн почти во всей Средней и Южной России и любит болотистые речки, иловатые пруды, канавы и болота. Вообще он может жить там, где немыслимо существование никакой другой рыбы, не исключая даже, кажется, и карася. Зарывшись в ил и тину, отыскивает он себе в них пищу: червей, личинок насекомых, улиток и поднимается на поверхность только перед ненастьем, но поднимается так правильно, что во многих домах его держат из-за этой способности в банках с водой вместо барометра. Особенно охотно зарывается вьюн в тину в холодную погоду, а в зимнюю пору, начиная с ноября, не выходит из нее чуть на до самой весны, что и дало, по всей вероятности, немцам повод назвать его шламбейсер (илоед) и предполагать, что он зарождается из ила.

Вьюны обладают очень хорошим обонянием и потому тотчас же чувствуют, если где брошена пища. Ощутив запах, вьюн перестает двигаться и шевелить усами, как бы сосредоточивает внимание: где бы могла она находиться? Потом начинает исследовать почву усами, останавливается в том месте, где находится даже зарытая пища, и вырывает ее. Стоящие спокойно на месте вьюны находят пищу сразу в земле, бросаясь даже с довольно большого расстояния к месту, где она зарыта, но если они чем-нибудь взволнованы, неспокойны, то теряют способность быстро ее отыскивать.

При этом они нередко выказывают подражательную способность. Как только один из них начнет где-нибудь исследовать грунт и найдет пищу, так сейчас же соберутся туда и другие вьюны и также начнут рыть.

Вьюны отличаются, кроме того, памятью и потому часто возвращаются к тому месту, где их кормили, или где они находили корм, и делают это даже в проточной воде, в которой запах от находившейся пищи, само собой разумеется, быстро исчезает.

В аквариуме вьюн живет хорошо, но представляет два неудобства: во-первых, мутит воду, в особенности перед наступлением грозы и непогоды, а во-вторых, его чрезвычайно трудно кормить, когда в аквариуме кроме него есть еще другие рыбы. Ибо он, в особенности маленький, до того вял, что для того, чтобы съесть червяка, ему надо или чтобы червяк чуть не попал в рот, или же чтобы он проворочался перед его носом, по крайней мере, несколько минут. Лучший и самый легкий способ накормить его — это, конечно, бросать перед ним чуть не целые пригоршни червей, но и этот способ не всегда удается. Бывает, что остальные рыбы еще не совсем сыты, а закармливать их ежедневно, что называется, до отвала, вредно, тогда опять-таки вьюну ничего не достается. И вот тут-то, с голодухи, и начинается его отыскивание пищи, его копание в песке, поднимающее, как перед ненастьем, всю грязь со дна и делающее воду совершенно мутной. Мелкие экземпляры еще довольно сносны, но зато они скорее околевают. Что же касается до крупных, то от них положительно житья нет.

Вьюн, кроме свойства предугадывать дурную погоду, обладает еще редкой среди рыб способностью пищать. Писк этот или визг бывает иногда довольно громок и походит на звук, получающийся при быстром трении песчинки о стекло. Вьюн производит его, как говорят, тогда, когда в воде чувствуется недостаток в кислороде, и таким образом как бы извещает, что пора освежить или переменить в аквариуме воду. Мне самому, впрочем, пришлось слышать звук этот всего один раз и то не в аквариуме, а в банке, в которую были посажены подаренные мне одним моим знакомым вьюны. Воду в этой банке не меняли очень долго, и так как, сверх того, вместо червей вьюнам этим давали белый хлеб, то вода эта, кроме недостатка кислорода, по всей вероятности, была еще и попорчена. И вот оттуда-то и стал раздаваться писк. Сначала я думал, что мне это только показалось, но потом, когда писк стал повторяться и я подошел к банке поближе, то ясно различил, что звук выходил из нее, и видел даже при этом, как головы вьюнов высовывались из воды.

Впрочем, способностью этой должны быть одарены все вьюны, так как, глотая атмосферный воздух, они пропускают его сквозь пищеприемный канал, причем пропускание это заменяет им дыхание жабрами.

Воздух этот выходит обычно из анального отверстия в виде крупных пузырьков, а что он действительно служит им дыханием — показывает само изменение состава выдыхаемого воздуха: он значительно богаче углекислотой и беднее кислородом, чем вдыхаемый.

К этому оригинальному способу дыхания вьюны прибегают не постоянно, а только, как мы уже выше сказали, в том случае, когда в воде почти совсем нет кислорода. Баумерт, помещая вьюнов в воду, богато насыщенную этим газом, неоднократно замечал, что они никогда не высовывают оттуда головы и не пищат, но начинают пищать тотчас же, как только поместить их в воду испорченную.

Пробыв долгое время в аквариуме с чистой и в особенности с хорошо вентилированной водой, вьюны принимают чрезвычайно красивую окраску; вероятно, грязная слизь, покрывающая их тело, от этой воды сходит и цвета выступают ярче.

Долгое же пребывание вьюна, но только в отдельном аквариуме, имеет еще то благодетельное на него влияние, что приучает его есть бросаемых ему червей и таким образом как бы подготовляет его к общественной жизни в аквариуме с другими видами рыб.

Интересные наблюдения были сделаны одним любителем при разведении вьюнов. Три вьюна — два самца и одна самка — были помещены в большой аквариум, вмещавший 13 ведер воды и засаженный Potamgeton crispus, Isoёtes lacustris, Fontinalis antipyretica и Elodea canadensis.

Грунтом в этом аквариуме служила смесь из крупного песка, ила и торфа, покрытая сверху тонким слоем чисто промытого песка. Местами на поверхности грунта из нескольких плоских камней были сложены небольшие пещерки и, кроме того, в грунте вкопаны два куска гончарной трубы, по 18 см каждый, таким образом, что один из концов их выступал наполовину диаметра трубы над грунтом. В этих трубках рыбы проводили большую часть дня, выходя на поиски пищи лишь по вечерам.

Два года рыбы не проявляли никакой склонности к нересту. Наконец, весной третьего, в начале марта, самка значительно увеличилась в объеме, а вместе изменилась и в окраске: темно-коричневые продольные полосы на ее теле стали очень резкими, а живот около заднепроходного и хвостовой плавник получили красноватый отлив. Более крупный из самцов держался постоянно около самки, причем окраска его тела тоже стала ярче, а передние лучи грудных плавников и окружающие рот короткие усики приобрели ярко-красную окраску. Второй самец, преследуемый первым, держался почти всегда под камнями в трубах и выходил из них, только когда крупного самца не было видно.

Как-то вечером, во второй половине апреля, рыбки эти обнаружили вдруг необычайное оживление. Самка быстро скользила по дну между камнями и растениями, то поднимаясь, то опускаясь вдоль стенок аквариума, а самец неотступно следовал за ней, стараясь держаться как можно ближе. Неоднократно рыбы присасывались даже друг к другу ртами, причем продолжали плыть, обвиваясь друг около друга хвостовыми частями тела. Рыбы держались настолько тесно друг к другу, что получалось такое впечатление, как будто перед наблюдателем не две, а одна плавающая по аквариуму рыба. А часа через полтора после начала этих игр рыбы вдруг остановились около той его стенки, где растения были посажены очень густо, и самка выметала около 30 икринок, которые, вследствие резких движений рыб, были разбросаны во все стороны, причем большая часть их, падая на дно, прилипла к веткам и листьям растений и только две-три упали на грунт.

После этого рыбы упали на песок совсем без движения. Первым пришел в себя самец и сейчас же бросился к самке. Снова началась неистовая гонка, поднявшая в воде сильную муть, и затем последовало выметыванье икринок приблизительно в том же количестве, как и в первый раз. Таким образом произошло более 15 последовательных пометов икры.

К следующему утру муть в воде исчезла, рыб не было видно, но все части растений, грунт и стенки аквариума были покрыты многочисленными мелкими желтовато-розовыми икринками. Через два дня икринки заметно увеличились в объеме, стали прозрачнее, а четыре дня спустя после метания икры показались и производители. С жадностью набросились было они на икру, но тотчас же были выловлены и переведены в другой аквариум.

Развитие икринок длилось от 8 до 10 дней, причем в конце этого периода при ударе по аквариуму можно было заметить в икринках движение зародышей, готовых покинуть оболочку икринок. Выклевывание мальков произошло ночью, и наутро восьмого дня можно было видеть много пустых икриных оболочек. Число их на следующий день значительно увеличилось, живых мальков, однако, еще не было видно; равным образом заметно не было, чтобы и пущенные в аквариум мелкие циклопы уменьшались в числе. В течение нескольких недель аквариум выглядел вымершим, так как, несмотря на частые и тщательные наблюдения, никаких признаков присутствия в нем мальков открыть не удалось.

Прождав до половины июня, наш любитель решил, наконец, узнать, чем кончилась его попытка развести вьюнов, вылил воду из аквариума и стал осторожно вынимать грунт. Захватив рукой столько грунта, сколько мог забрать, он вдруг заметил, что в образовавшемся углублении, наполненном мутной водой, быстро двигалось несколько мальков, выловить которых было довольно трудно, так как они быстро уходили в мягкую илистую почву. Тогда он начал очень осторожно разбирать отдельные части грунта и в результате извлек 77 мальков — число, конечно, очень незначительное сравнительно с количеством выметанной производителями икры. По-видимому, часть икры погибла от грибка, другая была уничтожена метавшими рыбами и, наконец, часть мальков при извлечении из грунта могла остаться незамеченной.

Наиболее крупные мальки имели 4 см длины и были окрашены гораздо светлее, чем их родители. Основной фон тела был желтовато-розовый со светло-оливковыми полосами. Губы, усики и плавники их были серовато- или зеленовато-желтоватые.

Пущенные в отдельный аквариум, они сейчас же ушли в грунт. Кормом им служили энхитреус, писцидин № 000 и очень мелко рубленные дождевые черви. Корм этот бросался с вечера в аквариум и падал на дно, а наутро от него не оставалось никаких следов, хотя самих мальков ни разу не было видно.

Вода в аквариуме за все время не продувалась и не менялась.

В Москву привозят вьюнов из Владимирской губернии из озерков и болотистых речек, где их ловят преимущественно зимой у отдушин. Пересылать их лучше всего в банках во влажном мху, где они сохраняются даже лучше, чем при пересылке в воде.

Кроме обыкновенного вьюна, встречается еще форма его — совершенно выцветший белый вьюн. Альбиническая форма эта, как говорят, попадается во многих местностях России, но очень редко. Любопытный экземпляр такого вьюна одно время можно было видеть в Московском зоологическом саду, куда он доставлен был из Рязанской губернии фотографом Диго.

Голец. — Cobitis barbatula L.

Рыба почти совершенно лишенная чешуи — голая, откуда, вероятно, и получила свое название. Цвета бывает различного, смотря по возрасту и местообитанию: в водах проточных с каменистым или песчаным дном желтее, нежели в непроточных, илистых; молодые — пестрее взрослых, а живущие на юге — бурее, нежели живущие на севере. Однако большей частью имеет спину и бока серовато-желтые с зелено-буроватыми пятнышками, которые то сливаются в волнистые ленты, то образуют поперечные полосы и черточки и придают цвету рыбки какую-то мраморную окраску. Вообще цвет ее крайне трудно поддается описанию.

Тело гольца вальковатое, удлиненное; голова сравнительно большая, спереди притуплённая; рот маленький, расположенный снизу, так как нижняя губа короче верхней. Рот этот окружен 6 усиками, из которых 4 на верхней губе расположены в одну линию и очень сближены, а 2 на нижней, в углах рта. Крайние из верхних усиков длиннее остальных. Усики эти, по Бланшару, служат гольцу для обшаривания тины и схватывания насекомых и червей, которыми он питается. Глаза небольшие, синеватые. Все плавники немного закругленные, испещрены черными пятнышками и только брюшной да заднепроходный остаются постоянно чисто желто-белыми.

По величине своей голец принадлежит к самым небольшим рыбкам и редко достигает длины 3 вершков. Водится он во всей России и встречается как в проточных, так и стоячих водах. Вообще относительно воды голец довольно неразборчив. Местопребыванием своим он выбирает обыкновенно дно, где, притаившись, лежит большею частью неподвижно и прячется между камнями, корягами и мхом или, зарывшись в тину или песок, делает норки себе под камнями и залезает в трещины, и вот почему у него большей частью плавники кажутся как бы обитыми.

В речках голец сравнительно малочислен и встречается большей частью в одиночку на перекатах и небольшой глубине; в прудах же и вообще стоячей воде, наоборот, попадается в весьма значительном количестве и держится, в особенности зимой, преимущественно на глубине.

Особенно сильно размножается голец в копаных прудах. Нерест гольцов бывает в апреле или мае, но как он совершается — это совсем неизвестно, так что эта маленькая рыбка представляет опять-таки интересный предмет для наблюдений в аквариуме.

Голец обладает большой чувствительностью, в особенности к атмосферным переменам, и потому, подобно вьюну, содержится во многих домах в банках с водой вместо барометра. Чувствительность его так сильна, что он задолго еще до наступления ненастья начинает подниматься со дна, все чаще и чаще бороздить поверхность и не покидает ее больше до самого окончания грозы, бури и вообще какой бы то ни было непогоды. Бланшар предполагает, впрочем, что это зависит не столько от чувствительности, сколько от инстинкта или даже, может быть, проблеска некоторой как бы разумности этой рыбки. Он полагает, что голец оттого только и всплывает на поверхность в жаркое, удушливое время, предшествующее, напр., грозе, что в это время, как известно, начинают летать и стелиться близ поверхности воды разные крылатые насекомые, которые, падая в воду, становятся его легкой добычей. Но Яррель приписывает явление это положительно чувствительности гольца к электрическому току, чувствительности, проявляющейся, по словам китайцев, этих великих наблюдателей природы, также и у золотых рыбок, которых гром не только приводит в страх, но даже и убивает, и у омаров, которые так сильно боятся грозы, что при сильных ударах даже отбрасывают свои клешни.

Все эти действия, как и чувствительность гольца, по мнению Ярреля, следует отнести к спазматическим сокращениям мускулов, производимым влиянием электричества. При этом Яррелль приводит следующий опыт. Если поместить в сосуд с водой рыб, как держащихся близ поверхности, так и предпочитающих жить на глубине, и пропустить сквозь эту воду легкий гальванический ток, то все рыбы придут в волнение, в особенности же гольцы, вьюны и тому подобные рыбы, живущие на дне и имеющие тяжелое дыхание.

В аквариуме голец держится больше на дне, спрятавшись под камушек или в песок, и лишь время от времени всплывает на поверхность, делает несколько кругов и опять укладывается. Поднимаясь со дна, он взвивается обыкновенно очень быстро, но затем, не будучи в состоянии ни долго оставаться на поверхности, ни плавать свободно, как другие рыбы, тотчас же тяжело, безжизненно, как палка, падает на дно, скользя со скалы на скалу, с растения на растение до тех пор, пока ему не удастся как-нибудь и где-нибудь уместиться. Где же это ему удается — все равно на камне ли, на растении ли, там он и остается по целым часам. Бывают случаи, что он ухитряется даже уместиться там, где положительно непонятно, как он только может держаться. Так Яррель рассказывает, что у него раз голец расположился поперек острого ребра вертикально поставленного камня и, опираясь на него в одной только точке своего тела, выделывал самые хитрые экзерциции, чтобы удержаться,— и удержался; а у меня был голец, который постоянно держался на скале, опираясь на нее одним только хвостом. Вообще гольцу, как кажется, нужно найти лишь точку опоры, и тогда все равно, где бы она ни была — у хвоста ли, у головы ли, а он уж непременно удержится.

Живет в аквариуме голец довольно хорошо и только первое время представляет то же затруднение кормления, как и вьюн. Когда же обживется, то может поедать такое громадное число червячков, что положительно нужно дивиться, где он им только находит у себя в желудке место. Схватив червячка, он не проглатывает его просто, как большая часть других рыб, а с какими-то судорогами, так что поднимает весь окружающий его отстой грязи на дне и исчезает в нем на некоторое время, как в каком-нибудь туманном облаке.

Обладая прекрасным зрением, он видит своими крошечными глазками пищу очень издалека и замечает малейшего червячка, брошенного на поверхность, хотя и кажется погруженным в самое сонное состояние. Если вы даете, например, рыбам корм, то обжившийся голец всегда один из первых тут и вырывает его у вас из рук без малейшей застенчивости. Больше же всего привлекает его, как и вообще всех рыб, красный мотыль и все красное; вследствие чего, проголодавшись, он постоянно щиплет золотых рыбок за хвост, за плавники и даже за тело; а раз, во время голода, маленький голец забрался у меня даже на красного телескопа и, усевшись у него на переносье между глазами, долгое время заставлял себя так катать.

Проголодавшись, гольцы прибегают еще к такому оригинальному способу отыскивания пищи. Упершись в дно мордочкой, они начинают с силой потрясать хвостиком и телом и, разбрасывая, таким образом, во все стороны грязь и песок и как бы буравя грунт, мало-помалу погружаются в него; затем вдруг, как обжегшись чем, отскакивают и отправляются буравить в другое место, и продолжают этот маневр до тех пор, пока не устанут.

Для аквариума лучше всего гольцы, взятые из проточных прудов или маленьких речек. Пойманные в такой речке маленькие, величиной не больше булавки, гольцы жили у меня очень долго. Когда я их увидел там, они были до того малы, что положительно нельзя было различить, что за рыба. Придя домой, я сейчас же пустил их в аквариум, но эта поспешность, к величайшему моему прискорбию, стоила жизни одному из них, так как большие рыбы, приняв этих крошек в первую минуту, вероятно, за головастиков, которыми я изредка их кормил, тотчас же набросились на них и засосали самого маленького. К счастью, однако, ошибка эта ограничилась одной только жертвой, а остальные 5 рыбок, оставшись невредимы, вскоре прижились и стали исправно кушать бросаемый им мотыль. Потешно было смотреть, как эти усатые малютки, с жадностью бросившись на мотыля, затягивали его до половины в рот и потом, лежа на песке, досасывали его целыми часами. Съев одного червяка, они принимались всюду шнырять и искать в песке до тех пор, пока я не давал им по другому; этим, однако, мотылем дело и кончалось, так как, не будучи в состоянии найти ему место в желудке, они обычно или бросали его, или же, взобравшись на плавающие на поверхности концы листьев валлиснерии, тяжело дыша, лежали с ним во рту у поверхности воды и проводили в таком положении иногда целый день.

Кроме здешних гольцов бывают еще привозные из Германии, под названием шмерле, или бартгрюндель. Цветом они гораздо темнее наших.

Щиповка, секуша. — Cobitis taenia L.

Это родственный с гольцом вид, отличающийся от последнего подвижными подглазными колючками, которыми неосторожный любитель легко может наколоть себе пальцы. Когда рыбка спокойна, колючки эти лежат в своей ложбинке, но при малейшей тревоге тотчас поднимаются, чтобы служить как бы орудием защиты. Впрочем, насколько это нежное вооружение действительно может служить защитой,— сказать трудно.

Кроме колючек, щиповка отличается еще от гольца более сжатым, сплюснутым, лентообразным (taenia) телом, дающим ей возможность плавая извиваться, подобно змее, между тем как голец плавает почти не изгибаясь, как какая-нибудь палка. Признак чрезвычайно характерный, который мы рекомендуем любителям для отличия при приобретении щиповки, в особенности когда она еще молода и когда и цветом, и формой так сходна с гольцом, что ошибиться неопытному глазу и принять одну рыбку за другую не представляется почти никакого затруднения.

Голова щиповки очень маленькая, круто понижающаяся от вершины головы к оконечности мордочки, сильно сжатая с боков; рот небольшой, снабжен более тонкими, нежели у гольца, усиками, из которых два нижних сидят не в углах рта, как у гольца, а на подбородке. Глаза очень маленькие, выдающиеся, расположены почти у самого лба, желтоватые.

Цвет щиповки гораздо красивее цвета гольца. Спина ее желтая, испещрена множеством различной величины черно-бурых пятен, из которых ряд довольно больших овальных идет вдоль спинного хребта; затем несколько пониже идут два ряда мелких песчинкообразных пятнышек и, наконец, еще пониже, уже по бокам, идет по ряду очень крупных кругловатых. Все плавники светло-серые, из них спинной и хвостовой испещрены рядами темных пятнышек, сливающихся в поперечные прерывающиеся полоски.

Щиповка водится почти во всей России и, подобно гольцу, может жить решительно во всякой воде. Всего охотнее держится она под камнями и между камнями на дне или же вырывает себе целые ходы в песке, где скрывается большую часть дня, выходя только время от времени, чтобы поискать себе пищи, а потому, вероятно, и попадается гораздо реже, чем голец.

Время нереста шиповки — апрель, май, но как он происходит — почти неизвестно. Единственный, насколько я знаю, случай размножения ее в аквариуме произошел только у одного московского любителя и вследствие своей неожиданности прошел почти незамеченным.

Щиповки были получены из небольшого ручья деревни Фили-Покровское в апреле и имели не более 2 или 21/ 2 вершков длины. В конце мая они отсажены были в небольшой круглый аквариум вместимостью в ведро, засаженный растительностью, а в половине июня была выметана икра. Как произошло метание — неизвестно, но на песке оказалось около 300 штук икринок. Температура воды была +16—17° по Р. Икру эту отделили в стеклянный поддонник и поставили на солнце. Мальки вывелись на третий день. Они имели очень толстую голову и тоненькое, как бы стеклянное тельце, а через несколько дней стал расти и хвост; хвост этот у них имел вид обрубка. Питались они зеленью, покрывавшей стенки и растения аквариума, а отчасти и желтком; но последний оказался очень непрактичной пищей. Всех выведшихся было около 60—70 штук. Когда они подросли, их стали кормить резаным мотылем.

В заключение укажем, щиповка отличается способностью хорошо различать соленое, горькое, кислое и сладкое. Если пустить перед ней каплю сахарного сиропа, говорит Г. Эрихсон, то она почти не обращает на нее внимания и разве повернет немного голову в сторону, но если вместо сладкого пустить перед ней крепкого раствора соли, то моментально бросится в сторону и если потом опять и подплывет к этому месту, то сейчас же опять удалится. С лимонной кислотой произойдет то же самое, что и с соляным раствором. Кусочек корма с горчицей и хиной, захваченный в рот, тотчас же выбрасывается. При опыте с салициловым натром, имеющим сладковатый вкус, рыбка чмокает и не спешит отвернуть голову или уйти, но от слабого раствора соли или лимонной кислоты сейчас же уплывает. Так что, видимо, сладкое ощущается ею слабее, чем кислое и соленое.

Сом. — Silurus glanis L.

Наружность сома крайне безобразна, даже страшна. Голова плоская, широкая; пасть огромная, вооруженная многочисленными мелкими острыми зубами. На верхней челюсти находятся два длинных уса, а на нижней четыре, но только коротеньких. Хвост сильно сплющенный, особенно к заднему концу, и занимает более 1/2 тела; заднепроходный плавник очень длинный. Глаза несоразмерно маленькие, продвинутые к верхней губе. Цвет сома бархатисто-темно-оливковый с оливково-зелеными пятнами; брюхо желтовато-белое и почти все испещрено голубоватыми пятнами; глаза желтые с черными пятнышками; плавники — темно-синие.

Водится сом во всей России, в особенности же в реках Каспийского и Черного морей. Наибольшей величины достигает в Днепре, где изредка попадаются сомы до 20 пудов весом. Сом не любит ни песка, ни быстрой воды, а потому держится только в реках с илистым, вязким дном и самым тихим течением. Зарывшись в ил на дне глубоких ям и бочагов или укрывшись под колоду, шевелит он своими длиннейшими усами и заманивает на них неосторожную рыбу, принимающую их за червей. Днем сом лежит большей частью на дне и всплывает на поверхность только или перед грозой, или во время грозы. Повернувшись боком, плавает он тогда по поверхности и ударяет с такой силой своим могучим хвостом по воде, что она пенится и разбивается с шумом о берег. Плавая под водой, сом беспрестанно выпускает из себя пузырьки воздуха, так что они как бы обозначают его путь. Оригинальное явление это зависит, вероятно, от способности сома сдавливать произвольно плавательный пузырь и выгонять из него воздух через канал, сообщающийся с пищеводом. Во время грозы сом, как говорят некоторые рыбаки, берет также наживу, но главное время его охоты—это вечер, ночь. Сом, однако, ест не постоянно, а периодически, гак что, наевшись хорошенько, не трогает иногда рыбы по целым неделям.

Нерест сома начинается довольно рано—в конце апреля, редко в начале мая, и имеет, так сказать, семейный характер: обыкновенно сомиху сопровождает один-два самца; только там, где сомы многочисленные, их собирается по 4—5 с одной самкой, которая для метания икры нередко вырывает довольно глубокую яму, иногда более 31/2 футов. Местом нереста служат, обыкновенно, глубокие, но тихие промоины, наполненные затонувшими корягами, и чаще всего сомы трутся у самого берега.

Из того, что сомы встречаются в это время большей частью попарно, можно заключить, что самцы остаются охранять выметанную икру до тех пор, пока не выклюнутся молодые рыбки. Косвенным же подтверждением этого может служить и многочисленность сомов в удобных для него местностях, несмотря на то, что количество выметанных икринок относительно весьма незначительно и простирается всего до 17—20 тысяч, откуда само собой следует, что икринки эти, сравнительно, имеют весьма большую величину. При позднем метании сомов развитие зародыша идет весьма быстро, и через неделю, много полторы, из них выходят маленькие сомята, своей безобразно широкой головой и длинным хвостом чрезвычайно напоминающие головастиков лягушек.

В комнатных аквариумах наш русский сом встречается крайне редко, чему главной причиной служит, во-первых, что его ни в магазинах аквариумов, ни даже на рыбном рынке не продают, а во-вторых, что там, где он живет, редко может жить какая-нибудь другая рыбка. Впрочем, бывают иногда исключения, и сом одного знакомого мне любителя прожил у него более четырех лет вместе с другими рыбами. Правда, он не давал спуску мелким, но больших рыбок, особенно золотых, почти не трогал, а если иногда и нападал на них, то они, как более живые и поворотливые, почти всегда отделывались от него одним только страхом. Только раз зажевал он с голоду голову вьюна, который был в полтора раза длиннее его самого, но не проглотил, а лишь окровавил и задушил; да в другой, гоняясь за золотой рыбкой, успел схватить ее за голову и заглотить до половины туловища. Однако, так как рыбка эта дальше в пасть не могла войти, то он даже сам испугался, начал метаться, кидаться во все стороны по аквариуму и до тех пор не успокоился, пока не изверг ее обратно; рыбка же эта тем временем, очутясь снова на свободе, поплыла как ни в чем не бывало и прожила после этого еще несколько лет. Последний случай, вероятно, послужил ему хорошим уроком, т. е. с этих пор он сделался осторожнее и до рыбок аквариума больше не дотрагивался.

Будучи ночным хищником, сом этот большую часть дня прятался где-нибудь под скалой, дремал и лишь изредка менял место. Особенно же такая апатия нападала на него в летние, жаркие дни, тогда лежал он по целым дням почти неподвижно и даже ничего не ел. Но лишь только наступал вечер — и сом, как бы пробудившись от томительного сна, начинал шнырять по всем закоулкам аквариума, плескаться и искать добычи; и чем позднее было время, чем ближе к полуночи, тем энергичнее становились эти движения, тем чаще он всплывал на поверхность, чаще выставлял голову из воды, выставлял даже хребет до самого спинного плавника и потом медленно, как бы в изнеможении, тонул, опускался на дно; затем снова всплывал и снова погружался, и так до тех пор, пока совершенно не приходил в изнеможение, что у него выражалось учащенным, тяжелым дыханием и медленным поваживанием усов, как бы ощупывавших, нет ли где поблизости добычи. В отношении последней сом был чувствителен так, как никто: сама кожа его и та, кажется, ее чуяла. Ибо стоило только бросить кусочек червяка или даже чего-либо неживого, недвижущегося, напр., кусок яичного желтка, и бросить не только перед глазами, а даже где-нибудь у кончика хвоста, как сом, почуя добычу, моментально повертывался и стремительно бросался на нее. Особенно же чувствительны в этом отношении были его усы: они чуяли добычу чуть не за аршин.

Вообще сом отличается замечательной способностью обоняния. Если зарыть, напр., в песок на глубине 1/2 вершка кусочек мяса, то он найдет его сразу, хотя бы последний был завернут и в бумагу. Обыкновенно, проплывая вблизи такого кусочка, он вдруг останавливается, начинает шевелить усами, затем ударяется головой о песок и, взрывая его, вытаскивает наконец оттуда пищу.

Если же он с первого раза не попадает туда, куда надо, то роет в нескольких местах, чуя, что где-то зарыто мясо. При неудачах вьется, кружится, уплывает и снова возвращается: очевидно, запах мяса ему не дает покоя. И так, пока не добьется того, что ищет. Но если поместить этот кусочек в какой-нибудь чашечке на подставке, так, чтобы его не было снизу видно, то сом, чувствуя его присутствие, будет рыть землю у основания подставки и только после долгих поисков догадается, где он, и тогда, подплыв сверху, схватит его.

Вышеупомянутая чувствительность кожи сома выражалась также еще и в отношении к свежести воды, так как лишь только в последней начинал ощущаться недостаток кислорода, как тотчас же кожа сома становилась светлее и делалась светло-сизой с металлическим отливом, напоминающим собой цвет олова, причем под нижней челюстью, сверх того образовывалось еще в форме дельты розово-кровавое пятно. Пятно это, как и бледность цвета кожи, исчезали тотчас же по прибавлении свежей воды, но особенно быстро происходила эта метаморфоза в том случае, если, одновременно с налитием воды, сом схватывал какую-нибудь пищу: червяка, живца ли и притом такого, которого сразу он проглотить был не в состоянии, а проглатывал только после некоторого усилия.

Лучшим кормом сому служит, без сомнения, мелкая живая рыба, но так как живую рыбу давать было жалко и неприятно, то знакомый мне любитель кормил ею своего сомку, как он его называл, только изредка. Да и сам сомка — оттого ли, что ему давали ее редко, или оттого, что для ее приманки ему недоставало его родного ила, зарывшись в который и шевеля усами, как червями, он обыкновенно ее заманивает — ловил ее как-то неохотно, неловко.

Так, однажды, когда пустили к нему в аквариум штук десять мелких голавликов, то он в продолжение целого дня не поймал ни одного, в следующую ночь поймал только трех и то самых плохоньких, а остальных съел лишь по мере истощения сил, следовательно, почти уснувших. Что же касается до дождевых червей, мотыля, то он ел их с величайшей охотой. Давая дождевых червей своему питомцу, мой знакомый давал их целиком. Затем он кормил его еще яичным желтком и сырым мясом. Последнее было всегда мелкоизрубленное и филейное. Но лучшим для сомки кушаньем были черные тараканы, которых он пожирал с таким наслаждением, как какое-нибудь лакомство. Кроме того, наслушавшись, что сомы охотники до молока, что они будто бы даже сосут его у коров, купающихся в воде, мой знакомый угощал его еще изредка молоком, которое наливал ему в маленькую, в виде соска, мягкую гуттаперчевую трубочку. Сом бросался на эту трубочку с жадностью и высасывал всегда всю до конца.

Принимая пищу, сомка глотал ее вовсе не с таким обжорством, как можно себе это представить, глядя на его широкую пасть, но сначала ощупывал ее хорошенько усами и затем только схватывал и вцеплялся в нее, но уже так крепко, что дозволял даже себя вытащить из воды; причем нисколько не конфузился, когда вместе с добычей попадал ему в рот и ваш палец. Вообще сом этот настолько обжился и освоился с окружавшими его людьми, что позволял себя беспрепятственно гладить пальцем по спине и по голове и без всякого страха принимал пищу из рук, а раз как-то, когда наш любитель при перемене воды из аквариума вынимал его оттуда руками, обвился вокруг руки его кольцом. Что, впрочем, выражало это движение — выражало ли оно приязнь, выражало ли гнев — решить трудно, но, во всяком случае, можно поручиться, что он делал это не от страха.

Сом этот был пойман близ города Коломны, в реке Оке, на так называемую счастливую тоню. Первоначально он имел всего 11/2 вершка, но потом значительно вырос и достиг под конец около 5 вершков. Желая, чтобы сомке была повеселее его затворническая жизнь, Г. А. Иванов, так звали любителя, неоднократно старался добыть ему подружку, но долгое время никак не мог этого добиться, хотя заказывал много раз рыбакам, обещая заплатить за сомика ту цену, какую они только пожелают. Наконец после долгих ожиданий рыбаки эти привезли ему сомиху вершков в 7. Вне себя от радости, принес он свое новое приобретение домой и тотчас же, чтобы не терять ни минуты времени, посадил вместе со своим возлюбленным детищем. Но увы! —вместо ожидаемой мирной любви между сомами возгорелась страшная вражда: каждый старался укусить, ранить другого, и, как более смирный и тихий, прежний сом вскоре сделался жертвой новой сомихи.

Вот как описал мне этот любитель опечалившее его событие.

«Лишь только новый сом очутился в обществе моего сомика, как началась у них невообразимая возня, такая возня, какой мне до этих пор между рыбами никогда не приходилось замечать. Она была даже гораздо суетливее и бешенее возни вьюнов. Так что после прежней долгой тишины и спокойствия, царствовавшего обыкновенно в моем аквариуме, мне даже страшно становилось смотреть на их удивительно быстрые движения. Желая дать сомам больше простора, я вынул из аквариума скалу и оставил только в горшочках, поверх песка, одни водяные растения. Тогда я заметил, что прежний сом весьма продолжительно и торопливо стал плавать поверху, а новый оставался на дне и лишь только первый от усталости опускался вниз, как тотчас же подплывал к нему и как будто начинал с ним заигрывать, причем часто открывал и закрывал пасть так, как делают собаки, когда лают или щелкают зубами. Сверх того, так как, плавая, сомики мои очень плескались и, выплескивая через край воду, могли даже как-нибудь выскочить на пол, то вечером я накинул на весь аквариум сетку и оставил ее до утра. Но в то же утро я был невыразимо опечален крайне жалким видом моего прежнего бедного сомика: вся левая боковая сторона головы была искусана, глаз побелел и его как-то выперло, а от угла нижней челюсти (рта) и жабр висели рваные куски. Новый сом, видимо, продолжал нападать на старого, тогда как этот почти и не сопротивлялся, только медленно отплывал от него, прятался между горшками растений и тяжело дышал. Тогда я немедленно вынул забияку из аквариума и бросил его в жестяной окаренок вместимостью ведра в полтора. Но было уже поздно, и бедняжка мой, промучившись еще дня три, уснул навеки».

Сомиха между тем осталась на некоторое время еще жива, но потом, как сильно израненная, покрылась грибком и вскоре последовала за своим супругом. Таким образом, желание нашего любителя вывести сомов в аквариуме окончилось весьма печальной драмой, которая (заметим, между прочим) так сильно подействовала на него, что он забросил аквариум и долго не мог приняться за свою прежнюю охоту.

В дополнение к сообщенному прибавим, что очень маленьких сомов в общем аквариуме держать не следует, так как, по их дикости, им из корма никогда ничего не достается, и они, проголодав несколько недель, большей частью погибают. В случае же невозможности держать иначе, корм им следует бросать ночью.

Налим. — Lota vulgaris Cuv.

Рыба, прославившаяся в гастрономическом мире вкусом своих печенок, составляющих одно из самых изысканных блюд на торжественных обедах.

По наружному своему виду налим походит многим на сома. Тело удлиненное, спереди цилиндрическое, а к хвосту сплюснутое. Тело это покрыто обильной слизью и мелкими, едва заметными, глубоко сидящими в коже чешуйками. Голова сильно расширенная снизу, придавленная; пасть с закругленными челюстями, многочисленными мелкими зубами и маленьким, толстым усиком на подбородке; с круглыми, сильно выпученными и расположенными близ самого лба глазами, радужина которых зеленовато-золотистая. Рассматриваемая сверху, голова эта имеет очень оригинальный вид: она напоминает собой, по ширине челюстей и выпуклости глаз, голову кошки или выдры, с которой налим имеет также много сходства и по прожорливости. Грудные плавники у налима короткие и широкие; брюшные, наоборот, очень узкие и длинные и хвостовой — закругленный. Цвет тела зависит главным образом, как кажется, от качества воды и грунта; большей же частью спина, бока и плавники серовато-зеленые или оливково-зеленые со множеством черно-бурых полос и пятен; а все остальное, равно как и брюшные плавники, белое. Молодые налимчики бывают гораздо пестрее взрослых.

Налим водится преимущественно в северных реках и на юге встречается очень редко. На севере же он достигает самых крупных размеров, доходящих, напр., в Сибири до 3-х аршин длины. Налим любит воду холодную, чистую, с каменистым или иловатым грунтом и тихим течением и выбирает своим местопребыванием обыкновенно ключевые ямы рек и озер. Вообще он любит прохладу, а потому в теплых и мутных водах рек не водится, равно как не водится в прудах и вообще стоячей воде, которой он положительно не выносит или же в очень редких случаях.

Налим рыба преимущественно ночная: выходит на добычу только после заката солнца и возвращается в свое жилище задолго еще до рассвета. Гоняясь за добычей, он держится большей частью на дне или на средней глубине и только в весьма редких случаях всплывает на поверхность. Пища его весьма разнообразна: он ест и червей, и раков, которых вытаскивает из самих нор, и лягушек, и даже самих рыб, но только живых, снулых же, как и вообще никаких мертвых животных, не ест.

Налим, как и лосось, нерестится очень поздно, в самые морозы — в декабре, а иногда даже и в январе (обыкновенно около Крещенья). Из озер он вступает в реки, поднимается вверх по течению, собирается здесь все в большие и большие стаи, входит в устья речек и через неделю или две начинает метать икру. Это метание икры продолжается также с неделю и происходит на мелких, хрящеватых местах, преимущественно на белой гальке, так как к белому цвету налим во время нереста питает особенную слабость.

Икра налима беловата и очень многочисленна. Она выпускается на белые камни, белую гальку и развивается крайне медленно, так медленно, что молодь появляется не ранее как весной, по вскрытии льда; но зато молодь эта растет довольно быстро и часто даже в июне достигает уже 2 вершков роста. Рост налима, впрочем, зависит очень много также от корма, до которого налим крайне жаден, а потому в кормных местах годовалые налимы нередко достигают 7 вершков, между тем как в голодных местах они не имеют даже и трех. Половой зрелости рыба эта достигает лишь на четвертом году и имеет в это время, по меньшей мере, 10 вершков роста.

В аквариумах налимы довольно редки, так как маленьких достать очень трудно, а крупные опасны для других рыб. Здесь налимы требуют очень частой перемены воды или освежения ее кислородом, так как при малейшем в нем недостатке всплывают наверх и с жадностью вдыхают в себя воздух. Вообще в непроточной воде налимы живут с трудом. Едят очень исправно. Лучше всего кормить их сырым мясом, конечно, когда аквариум проточный.

У меня жил одно время хорошенький экземпляр маленького, не более 2 вершков длины, налима. Налим этот был вытащен вместе с растениями и имел вначале не более 1 вершка. Помещенный в большой стеклянный аквариум, он быстро прижился и вырос в 2 месяца до 2 вершков. Днем и ночью налим этот весело плавал взад и вперед, то поднимаясь, то опускаясь, если вода была свежа и холодна; но как только температура ее становилась выше +15° по Р. или содержала в себе недостаточно кислорода, то держался у поверхности и, широко разевая рот, оставался тут по целым часам на одном месте. Пищей ему служил мотыль, который он ел очень исправно, особенно же ночью.

Под Москвой налимы водятся в обилии в Москве-реке под Перервой. По рассказам, здесь ловят их монахи весьма оригинальным способом — руками, вытаскивая из-под камней.

Угорь. — Anguilla fluviatilis Flem.

Змееобразная рыба, которую простолюдины не хотят даже признавать рыбой, а считают водяной змеей. Тело ее удлиненное, почти цилиндрическое, к хвосту немного сплющенное; голова маленькая, как бы придавленная; рот вооружен мелкими острыми зубами; глаза желтоватые. Тело его на первый взгляд кажется совершенно лишенным чешуи, но если снять с него густой слой слизи, его покрывающей, то оно окажется усаженным мелкими нежными чешуйками, расположенными без всякого порядка и не приходящими большей частью друг с другом в соприкосновение. Что касается до цвета угря, то он очень изменчив и бывает то мутно-зеленый, то иссиня-черный; брюхо, однако, остается постоянно желтовато-белым.

Рыба эта водится у нас преимущественно в реках Балтийского моря и только изредка встречается также на Волге, куда заплывает по соединительным каналам, да в Осетре, притоке Днепра.

Водится угорь в глубоких водах, дно которых покрыто илом или тиной, и избегает по возможности рек и озер с песчаным или каменистым грунтом; особенно же любит ложбины, поросшие камышом и осокой, где по целым дням лежит, свернувшись, как веревка. Для житья своего угорь выкапывает в иле норы, которые бывают большей частью очень обширны и вмещают в себя по нескольку угрей. Норы эти открыты с обеих сторон, так что в случае опасности у одного конца угорь может уйти через другой.

Днем угорь большей частью спит в жилище и покидает его только в самую сильную летнюю жару, причем всплывает на поверхность и, уцепившись за какое-либо водяное растение, лежит неподвижно, как палка. Сонное состояние это бывает так близко к мертвенному, что в это время можно приближаться к нему на самое близкое расстояние, звонить, кричать, и он все-таки не выражает ни малейшего признака движения. Но лишь только наступит ночь, как угорь приходит в движение и, плавая одинаково хорошо как передом, так и задом, движется с удивительной быстротой даже против течения. Когда же воды, где он живет, становятся уже чересчур теплыми или когда количество пищи в них оказывается для него недостаточным, то он ночью же вылезает на сушу и перебирается из них в другие, причем при странствованиях этих не знает себе никакой преграды. Его не могут остановить ни пороги, ни водопады и если даже для продолжения путешествия ему приходится выйти на сушу, то не останавливается и перед этим затруднением.

Угорь может жить некоторое время без воды, что я сам видел неоднократно за границей на базарах, куда угрей приносят просто в корзине с травой или в мокрых мешках за несколько верст от места их ловли.

Угорь, по всей вероятности, живет долго. Демаре приводит пример угря, прожившего в неволе около 37 лет.

Вместе с долговечностью угорь обладает и чрезвычайной живучестью: перерезанный, он не тотчас умирает, но жизнь сохраняется еще долгое время даже в отрезанных кусках, и долго еще пасть отрубленной головы продолжает открываться и закрываться. Как пример необычайной живучести угрей можно привести следующий любопытный рассказ Брема:

«Необыкновенно смешно,— говорит он,— когда пойманной голодной речной выдре бросить в ее таз несколько дюжин маленьких живых угрей. Эта куница вод не успокоится, пока видит вокруг себя хотя что-нибудь живое. Она схватывает одного из угрей, откусывает ему голову, откладывает его в сторону; снова бросается в воду, схватывает другого и его тоже кладет в сторону и, к своему величайшему удивлению, замечает, что мнимо мертвые уже давно проскочили в воду и двигаются в ней, как будто с ними ничего и не было. В досаде на это взбешенное хищное животное наносит второму пленнику несколько ран и бросается в воду, чтобы снова поймать первого; между тем второй тоже ускользает, и это продолжается до тех пор, пока выдра не решается сожрать пару еще двигающихся угрей. У речной выдры дело этим и ограничивается; но у птиц, которые проглатывают свою пищу целиком, оно заходит далее. Там угорь, благодаря строению, гибкости и липкости своего тела, проходит, хотя, понятно, с огромными усилиями, все извилины кишечного канала проглотившей его птицы и, выходя через заднепроходное отверстие последней, быстро кидается в воду или на землю, причем в родной стихии нередко и ускользает от вторичной поимки. Бакланы проглатывают угря иногда таким образом до девяти раз и лишь тогда угорь, утомленный тщетной, усиленной борьбой, умирает в желудке птицы. Более старые бакланы и цапли, знакомые по опыту с живучестью угря, проглатывают его, предварительно лишив его жизни и изорвав его на части. Движение угря во внутренностях животного действует на последнее как слабительное. Цыгане пользуются, как известно, нередко и в настоящее время живучестью угря, пропуская их в кишечный канал продаваемых лошадей, чтобы те от беспокойства, причиняемого движением рыбы во внутренностях, казались бодрее и здоровее, а посему могли бы цениться выше».

Несмотря, однако, на такую живучесть, угорь крайне боязлив и при виде всякого блестящего предмета делает огромный обход, а если погрузить на дно реки белый ствол березы, то, говорят, ни один угорь не отваживается перейти за его черту.

Угорь очень прожорлив и ест без разбору почти все: рыбу, рыбью икру, рубленую печенку, свернувшуюся кровь, сахар, молодые побеги плавучих растений и даже не прочь от падали. Из рыб от него страдают особенно пескари, подкаменщики и вообще рыба, любящие места ближе ко дну, а рослые угри нападают даже на карпов и наносят им часто очень чувствительный вред. При этом угорь обладает громадным аппетитом. Так, Юнг рассказывает, что бывшие у него угри съедали как ни в чем не бывало по 20—30 громадных земляных червей каждый, а Касслер нашел однажды в желудке одного угря до 15 миног. Даже умирая, угорь все еще думает только о еде, и французские рыбаки рассказывают, что разновидность угря, так называемый тупомордый угорь (guiseau), до того жаден, что, даже попав в сети, нападает на пойманную вместе с ним рыбку и продолжает ее пожирать.

Маленькие угри в аквариуме уживаются довольно редко, по крайней мере, из множества маленьких угриков, приобретенных мной в разное время года и содержащихся различными способами, у меня не сохранилось ни одного. Причинами этой смертности, вероятно, служат песчаный грунт аквариума, малая глубина воды, чересчур сильное освещение, а главное, недостаточность питания, так как большие рыбы постоянно съедают то, что предназначается для угрей. А потому если бы поместить их в отдельный аквариум, то, быть может, они бы там и ужились.

Впрочем, откровенно говоря, от маленьких угрей нет ни света, ни радости, потому что они плавают у поверхности, как концы каких-то бечевок, или же лежат, зарывшись по горло в песке, так что наружу торчат одни только головы.

Когда же угорь достигнет известной степени развития, то становится, наоборот, самой живучей рыбой и одним из самых грозных врагов всего мелкого населения аквариума. У одного знакомого любителя угри эти вначале были немного толще спички, да пожалуй, не длиннее ее, а потом в них стало четыре с лишним вершка. Раздувая свои шеи и извиваясь змеей, двигались они по аквариуму, обвивали растения или, подкапываясь под них, вырывали их из земли и немедленно пожирали всякую мелкую рыбку; а чуть на дне накапливалось немного грязи, поднимали такую муть, что аквариум становился похожим на самую грязную лужу.

Прижившись в аквариуме, угорь становится весьма ручным, берет из рук пищу, дозволяет себя трогать и, по словам Плиния, приближается на звук знакомого голоса или даже инструмента, в особенности если производить звук этот регулярно перед каждой кормежкой. Юнг, один из новейших исследователей, говорит, что посаженные им даже в бассейн или прудик угри через год до того приручались, что, проводя большую часть дня на дне, тотчас же поднимались на поверхность, как только приближался кто-либо из кормивших их людей, безбоязненно брали из рук пищу и играли с протянутыми пальцами.

Но особенно любопытна жизнь в аквариуме громадного 2-аршинного угря, прожившего в баке с проточной водой у г. Демаре (как мы уже выше говорили) с лишком 37 лет.

В продолжение первых 25 лет он жил в большом глиняном сосуде, помещавшемся в комнате. Сосуд этот, в котором вода менялась еженедельно, хотя сам по себе и был велик, не давал, однако, возможности угрю протянуться во всю длину, так что он должен был постоянно лежать свернувшись. А потому он был перемещен в большой цинковый бак, вмещавший, по крайней мере, ведер 20 воды, которую меняли каждые 15—20 дней. Однако бак этот служил ему лишь летней резиденцией, а начиная с первых заморозков он снова возвращался в свое прежнее жилище — глиняный сосуд — и оставался в нем до весны.

Длина угря вначале равнялась 1 метру 40 сантиметрам, а объем от 8 до 10 сантиметров, и в продолжение 3-х лет рост его увеличился не более как на одну треть. Пищей ему служило сырое мясо (филе), нарезанное кусочками в виде червячков, которые он подхватывал с удивительной ловкостью и жадностью, пока они плавали в воде, но никогда не ел, если они падали на дно.

Иной пищи, кроме говядины, он не принимал, да и говядина должна была быть непременно самая свежая, а что касается до земляных червей и маленьких рыбок, то хотя он их также не ел, но чрезвычайно любил, когда последние вокруг него плавали, и с величайшим удовольствием преследовал и нападал на них каждый раз, как они только попадали к нему в бак.

Угорь этот ел только летом, начиная с апреля месяца и по октябрь, а зимой упорно отказывался от принятия какой бы то ни было пищи. Но и летом ел очень редко: всего раз в 6—7 дней, причем чувство голода выражал тем, что начинал волноваться в своем бассейне и высовывал голову, когда кто-либо приближался к его жилищу или звал его. Лиц, которые его чаще всего кормили, он как-то признавал. Так, одно время, он появлялся на голос сестры г. Демаре, а потом также появлялся, когда звала его дочь. Сколько до него ни дотрагивались, он никогда никого не укусил, исключая одного случая, когда ему сунули палец прямо в рот.

Так как приходилось вынимать его каждый раз, как чистили его помещение, то он к этому, по-видимому, уже привык и, стараясь остаться в воде, не делал, однако, никаких резких движений, чтобы освободиться. То же самое было и когда его схватывали в воде: он не вырывался из рук, а потихоньку скользил. Часто он оставался совсем без движения, стараясь запрятаться за горшки поставленных в его бак водяных растений, и лежал или вытянувшись во всю длину, или же обвившись вокруг горшков, а плавал только по утрам и по вечерам. Когда же температура становилась выше обыкновенной, то и движения его становились более живы и даже более резки. Время от времени он всплывал также и на поверхность. Но из чувства самосохранения, держался больше на дне, что отчасти было и хорошо, так как, напр., когда раз подстерегала его одна проголодавшаяся кошка, то она не могла поймать его только благодаря одной водной преграде. Тем не менее удар когтем успел ранить угря близ глаза, который покрылся беловатой кожицей, так что с месяц г. Демаре считал его окривевшим. К счастью, однако, опасения его не оправдались, и вскоре зрительный орган, близ которого находилась ранка, совершенно сделался одинаков с неповрежденным.

Около мая месяца угорь становился еще менее подвижным, чем даже зимой; причем два или три раза извергал в это время какие-то мягкие, беловатые массы, вероятно яйца. А затем, наоборот, приходил в такое взволнованное состояние, что несколько раз выскакивал из своего сосуда, так что два раза нашли его даже на песке в аллеях сада. Здесь лежал он совершенно без движения и, по всей вероятности, не замедлил бы умереть, если бы его не успели положить обратно в воду. Кроме этого случая, было с ним еще такого рода приключение. Оставив его однажды среди зимы в слишком холодной кухне, его нашли на другое утро совершенно окоченевшим и покрытым льдом, заковавшим все его помещение. Демаре разогрел оледеневшую воду, подлив немного кипятку; лед растаял, и рыба мало-помалу пришла в движение.

Что же касается до того, могут ли угри в аквариуме размножаться, то хотя угорь Демаре, как мы сейчас видели, и выметал нечто вроде икры, но размножение его здесь невозможно, так как угри и в природе для совершения этого акта требуют соленой воды и потому при наступлении времени нереста уходят обыкновенно в море.

Здесь они выметывают свою икру, которая, будучи плотнее морской воды, погружается на самые страшные глубины и поднимается оттуда иногда на поверхность лишь после сильных бурь или под влиянием сильного подводного течения. Икринки их имеют около 3 мм. Из них выходят маленькие, имеющие так мало сходства с угрями личинки-рыбы, что их целые столетия принимали за отдельный вид рыб (рис. 7.132) и дали даже научное название Leptocephalus brevirostris.

Открытие это сделано всего несколько лет тому назад итальянским ученым Грасси, которому удалось в аквариуме проследить постепенное развитие этой рыбы-личинки до полного превращения в угря. Вначале личинки эти походят на сплющенных пиявок (рис. 7.132, 1—4) с удлиненной головой и обхватывающим заднюю часть тела. плавником, а затем становятся все тоньше и круглее, пока не превратятся в нитевидного угрика (рис. 7.132, 5). При этом они так бесцветны и прозрачны, что сквозь тело их можно, как сквозь стекло, читать буквы. Вследствие этого в воде их совсем не видно и о присутствии их можно узнать только по их темным глазам. Величина их от 5 до 6 см.

На прохождение полного превращения личинки эти требуют около года, причем получающиеся из них молодые угрики хотя уже и не так бесцветны, как личинки, но тем не менее вначале еще настолько прозрачны, что сквозь наружные их покровы можно ясно различать их мозг, жабры, позвоночник и даже бьющееся сердце.

Достигнув величины 8—11 см, они начинают окрашиваться темнее и плывут тогда целыми стаями в реки, где уже и становятся теми хищными рыбами, какими мы их знаем.

Все развитие их очень интересно проследить в аквариуме, но можно это сделать не иначе, как в морском, и притом чтобы вода содержала не менее 2,5 % соли, так как при меньшем ее содержании личинки эти, как говорят, не могут ни развиваться, ни жить.

Стерлядь. — Accipenser ruthenus L.

Принадлежа к немногочисленному семейству хрящевых рыб, стерлядь имеет особый, крайне своеобразный вид. Тело ее голое, удлиненное, покрыто вместо чешуи рядами костяных щитков, называемых жучками. Щитков этих у стерляди 5 продольных рядов, из которых один занимает середину спины, два идут вдоль боков и два по краям брюха. Кроме того, кожа покрыта щитками также еще в некоторых других местах, но щитки эти очень мелки, разнокалиберны и разбросаны без всякой симметрии и порядка. Голова вытянута в длинный костяной нос, под которым находится беззубый рот, снабженный длинными бахромистыми усиками. Глаза маленькие, едва заметные. Из плавников замечателен хвостовой, который состоит не как у костистых рыб — из одной лопасти или двух симметричных, одинаковой величины, но из двух лопастей, из которых одна чрезвычайно широкая, а другая едва заметная.

Цвет стерляди изменяется по местности и бывает то темнее, то светлее. Большей же частью он бывает следующий: спина серо-бурая, брюхо желтовато-белое, плавники серые. Кроме того, встречается еще стерлядь-альбинос — светло-желтого золотистого цвета и совершенно белая. Такие стерляди называются обыкновенно князьками и попадаются очень редко.

Стерлядь обитает в самых глубоких местах рек, держится постоянно на дне и ведет очень скромный образ жизни. Только по вечерам и ночам она выходит в траву к берегам и вообще на мелкие места и обыскивает все углубления и норки прибрежья или всплывает на поверхность робко, точно крадучись, перевертывается вверх брюхом и ловит ртом падающих в воду насекомых. Удобнее всего удается наблюдать этот маневр поздно вечером, во время падения метлы, до которой она большая охотница.

Стерлядь любит дно песчаное или хрящеватое, воду чистую, холодную и быструю, а потому избегает медленно текущих вод и илистого мелкого дна. В особенности же она питает пристрастие к красному песку и выбирает его почти постоянно своим местопребыванием. Обыкновенно она держится на 4—6 вершках от дна, но в некоторых случаях, как, например, после нереста, заходит на песчаные отмели и зарывается в таком случае так глубоко, что из песка выглядывает один только нос.

Стерлядь живет, обыкновенно, обществами и в одиночку встречается лишь изредка. Начиная с весны и до глубокой осени она то и дело переменяет место — кочует, но зато зимой, выбрав себе местечко, залегает в нем до самого вскрытия реки. Местечки эти бывают самые теплые, самые глубокие слои воды, иногда на глубине 10—12 сажен. В такие места стерлядь собирается в очень большом количестве, располагается тесными рядами, даже в несколько слоев, и лежит так всю зиму неподвижно. Когда же начинается разлив реки, стерлядь пробуждается из оцепенения, в котором провела все холодное время, и начинает свой ход, т. е. плывет навстречу течению, что делает, вероятно, потому, что муть полой воды мешает ее дыханию. По крайней мере, этот маневр она проделывает летом и осенью каждый раз, как, вследствие продолжительных дождей, вода замутится в реке. Плывя вверх по реке, стерлядь движется большими многотысячными косяками, почти всегда одинакового роста и возраста, так что косяки эти тем многочисленнее, чем стерлядки моложе. Что касается до начала хода, то он зависит от состояния погоды и времени вскрытия реки и кончается не ранее, как когда вода пойдет на убыль, так что, следовательно, длится не менее месяца и не более 6 недель.

Время нереста стерляди обыкновенно бывает в первой половине мая и продолжается около двух недель. В случае низкой воды стерлядь мечет икру в самом русле реки, в случае же высокой — в глубоких рытвинах и ямах на заливных лугах, где вода течет во время разливов необычайно быстро и тем вводит стерлядь в заблуждение. Главными местами нереста служат подводные каменистые бугры, образованные из щебня, крупного песка, гравия и камней. К этим буграм икринки прилипают так плотно, что их не в состоянии смыть самое сильное течение, которого быстрота, скажем между прочим, составляет одно из самых необходимых условий нереста, ибо в противном случае икринки были бы занесены илом и начали бы загнивать. Бугры эти находятся на очень значительной глубине — от 3 до 10 сажен. Температура воды, потребная для нереста, колеблется между 8 и 10 градусами тепла, но как происходит самый нерест, об этом, так как он происходит в мутной глубокой воде, ничего не известно. Несомненно только одно, что для освобождения икры стерлядь, так же как и большая часть рыб, трется о камни.

Икра стерляди продолговатая, липкая, темная; впрочем, цвет ее зависит от цвета стерляди: чем темнее последняя, тем темнее и икра. Самой зрелой икрой считается самая темная. Развитие из нее мальков совершается очень быстро — на четвертый-пятый день (особенно быстро она развивается во время грозы), так что, по наблюдениям лиц, выводивших стерлядок из икры в садках, мальки начинают свободно плавать уже на 10—14-й день. Выклюнувшиеся рыбки первое время, чуть не до конца лета, держатся в хряще и в иловатые кормные места, как многие предполагают, раньше осени заходить не могут, чему лучшим доказательством могут служить опыты Овсянникова, у которого молодые стерлядки гибли во множестве каждый раз, как только дно в аквариуме, где они жили, становилось иловатым. По всей вероятности, частички ила, которым он думал кормить их, попадали им в жабры и рыбки задыхались. Самостоятельное питание стерляжьей молоди начинается через две недели по выходе ее из икры, словом, как только она лишится желточного пузыря. Чем она питается в это время в природе — достоверно неизвестно, но, по всей вероятности, мелкими ракообразными, личинками водяных насекомых и т. п. Несмотря, однако, на такую скудную пищу, стерлядки растут довольно быстро, так что к осени достигают вершка, а через год — 2 и 3 вершков. При этом прирост их идет гораздо медленнее зимой, так как в это время они почти ничего не едят, и сильнее — весной или летом, когда стерляди, наоборот, иногда до того наедаются, что кажутся как бы икряными.

В аквариуме молодые стерлядки замечательно красивы. Они походят на каких-то как бы из слоновой кости выточенных рыбок, и я уверен, что, будь эти рыбы экзотические, любители дорого бы платили, чтобы обладать такой прелестью.

В прежнее время предполагали, что стерляди могут жить только в проточном или сильно продуваемом аквариуме и притом при температуре воды не выше +8° или 10° по Р. И это предположение, если хотите, остается вполне верным относительно стерлядок, выросших на воле и взятых прямо из рек. Но стерлядки, выведенные в неволе искусственно или выдержанные в садке, живут отлично и в простом аквариуме, лишь бы он был достаточно просторен и хорошо засажен дающими кислород подводными растениями и лишь бы в нем не было помещено слишком много рыб.

Получив 6 стерлядок длиной в 11/2 — 2 вершка от В. А. Беренштам, разведшей их в громадном количестве в Казани из икры способом, о котором я рассказываю далее, и выставившей несколько сотен штук на выставке «Аквариумы и садоводство в Москве» в 1908 году, я поместил их в аквариуме вместимостью в 8 ведер без всякого продувания, но с обильной водной растительностью.

Рыбки жили в нем прекрасно, никогда не выказывали потребности в воздухе, весело плавали то на дне, то по поверхности и кушали с большим аппетитом. Кормом им служил мотыль, который я бросал им сначала на дно, а потом стал давать прямо из рук. Вскоре они до того приручились, что подплывали каждый раз к поверхности, как только я подносил к ней руку, и если у меня в это время был мотыль, то, обернувшись брюшком вверх, смело выхватывали его из пальцев. Способ этот оказался, однако, для них фатальным.

Случайно забравшийся из кухни котенок, наблюдавший, как мне потом сказали, уже не раз, как они плавали близ поверхности, улучив минуту, когда никого не было в комнате, выловил одну из них и стал играть, как с мышью, а двух других поранил когтями. Выловленная, само собой разумеется, сейчас же околела, а пораненные хотя и жили еще некоторое время, но, покрывшись грибком, в конце концов также умерли. Оставшиеся же три прожили у меня более года, сильно выросли и погибли от какой-то странной болезни, заключавшейся в безобразном растолстении всего тела. Все средства, приложенные для их излечения, оказались безуспешными, но самое обидное — это, что и вскрытие их не выяснило причину их смерти.

Кроме моих маленьких стерлядок так же хорошо прожили долгое время (почти три года) в аквариуме без всякого насыщения воздухом и более крупные стерляди в аквариуме Московского Зоологического сада. Кормили их там также только мотылем.

Все это показывает еще раз, насколько нетрудно содержать в аквариуме эту прелестную рыбку, и я горячо рекомендую любителям заняться ею.

Более крупные стерлядки охотно едят еще рубленое мясо и больших червей-выползков. Увидев такого громадного червя, маленькая стерлядка нисколько не конфузится, но, изловчившись, схватывает его, а затем почти неподвижно лежит на одном месте, пока всего его не втянет в себя. Если же ее вспугнуть в это время, то плывет, таща за собой свою жертву. Н. А. Депп, у которого в аквариуме мне пришлось видеть такую раскормку стерлядей, говорил мне, что на 20 стерлядок (величиной вершка по 3 каждая) он ежедневно бросает штук по 30 червей.

В воздушных резервуарах, в которых стерлядь живет особенно хорошо, содержание ее несколько иное. Проф. Овсянников советует устраивать их следующим образом. Сделать плоский ящик из плит и вкопать его в землю. Вокруг посадить какой-либо кустарник и огородить чем-нибудь, чтобы не попадали лягушки. В случае, если резервуар неглубок и место, в котором он устроен, открытое, так что вода в нем станет нагреваться, то полезно во время припека прикрывать его досками. На дно лучше насыпать крупного песка, но можно обойтись и без него. Земли на дно не класть и растений не сажать, а для возобновления кислорода пустить плавать по воде несколько плавучих растений, вроде лягушника или ряски. В бассейне этом и воду менять не следует.

Проф. Овсянников содержал так же удачно молодых стерлядок в резервуаре фонтана, дно которого покрыл крупным, хорошо промытым гравием. Резервуар находился на довольно высоком месте в саду и был окружен кустами и цветами. Вода была непроточная, но бассейн был наполнен водяными растениями, которые и служили главными производителями кислорода. В этом бассейне стерляди жили почти при тех же условиях, как и на Волге, и росли довольно быстро. Комары и другие насекомые, садясь на плавающие листья, клали в воду свои яйца, а развивающиеся личинки служили пищей стерлядкам. Околевали лишь очень немногие и то больше от того, что запутывались в водорослях, которые поэтому тщательно следует удалять из предназначенного для стерлядей бассейна. Так жили стерляди до конца августа, когда с ними случилось несчастье. Вороны, подметив их, начали таскать так усердно, что однажды утром их осталось только три, из которых одна была больная и скоро околела. Двух оставшихся стерлядок г. Овсянников взял в комнату, и они прожили у него всю зиму. Кормом им служили тараканы, которых он резал на мелкие части. К этой пище стерлядки скоро привыкли и питались ею до весны. Помещением же для них служили просто стеклянные банки, вода в которых менялась через каждые два-три дня.

Стерлядь интересно выводить также и из икры. Вывод этот совершается проще всего следующим образом.

В плоский сосуд с небольшим количеством или вовсе без воды выпускают одновременно или последовательно, одно за другим, икру или молоки, причем наблюдают, чтобы икринки ложились в один ряд. Оплодотворенная икра приклеивается к стенкам сосуда, ее промывают свежей водой, которая уносит излишние молоки, слизь и неоплодотворенные яйца. Затем тарелки или другие плоские сосуды ставятся в более глубокие, которые наполняются водой и ставятся в тень или чулан. Воду в последних меняют один или два раза в день, сливая (лучше посредством сифона) старую и наливая так же осторожно свежую, возможно чистую или даже профильтрованную. Кроме того, насыщают несколько раз в день воду воздухом с помощью спринцовки или другого воздуходувного аппарата. Испортившиеся икринки, отличающиеся своим беловатым цветом, немедленно вынимаются при помощи пинцета. Перевозка оплодотворенной икры совершается в банках, полных водой и плотно закрытых; еще лучше, если они помещены в другой сосуд или бурак и промежуток, во избежание скорого нагревания воды, будет наполнен паклей, смачиваемой по временам.

Вышедшие мальки (через 4, 8 или более дней) пересаживаются в другой сосуд большего диаметра, напр., аквариум с растениями, где, по прошествии 12 дней после вылупления, необходимо доставлять им различных мелких ракообразных, которых можно наловить в большом количестве в каждом пруду при помощи кисейного сачка. Иногда выклюнувшихся стерлядок можно выпускать прямо в бассейны, назначенные для заселения, но, во всяком случае, следует заметить, что они не могут жить в водах с иловатым дном. Выведшиеся таким образом стерлядки жили в аквариумах некоторых наблюдателей долго и хорошо.

В заключение укажу еще на прекрасный способ искусственного размножения и выращивания мальков из икры, описанный во 2-м т. на стр. 257. Там идет дело о мальках телескопов и вуалехвостов, но сообщившая его г-жа Беренштам этим же способом выводила прекрасно и стерлядок.

Лопатонос. — Scaphirhynchus Kaufmanni Kessl.

Лопатонос, или скафиринх, как его называют иначе, представляет собой одну из оригинальнейших рыб на свете. Это как бы стерлядь, но только с значительно более укороченным телом, с длиннейшим, тонким, как бич, кольцеобразно загнутым кверху хвостом и с занимающим чуть не половину тела рылом. Сверх того, рыло это изображает из себя нечто вроде лопаты, а глаза так малы, что их едва заметно. Словом, это нечто такое странное, чудовищное, что вполне становится понятно, почему хивинцы называют его водяным чертом и приходят в ужас, когда его поймают.

Лопатонос принадлежит к семейству осетровых и составляет, по-видимому, остаток фауны допотопного мира, на что невольно наводит мысль, с одной стороны, и его странная, напоминающая допотопных чудовищ фигура, а с другой стороны, и существование его в настоящее время только в двух далеко отстоящих друг от друга и отделенных громадным океаном водных вместилищах: Аму-Дарьи и Миссисипи, которые, по всей вероятности, в какую-нибудь из геологических эпох были соединены вместе.

Что касается до окраски, то спина его и бока бывают большей частью бледно-буровато-серые, живот желтовато-белый, а все плавники бледно-серые.

Встречающийся в нашем Туркестане лопатонос относится главным образом к трем видам, носящим научное название Scaphirynchus Fedchenkoi, Sc. Kaufmanni и Sc. Hermanni, из которых первые два отличаются друг от друга шириной своего лопатообразного носа (у Sc. Hermanni он широкий, плоский, а у S. Kaufmanni — узкий), а последний тем, что тело его к хвосту не переходит в бичеобразное удлинение. Кроме того, все эти три вида имеют еще несколько разновидностей, отличие которых заключается в присутствии или отсутствии на носу и на голове острых шипов, а также и в количестве этих последних.

Все эти лопатоносы водятся главным образом в Аму-Дарье, Сыр-Дарье и их притоках Чирчике и Вахте и считаются туземцами погаными, зловещими, что показывает лучше всего их туземное название шайтан-дум-балик, т. е. «хвостатый черт», дифандум-ба-лик — «ведьма-рыба» и халака-дум-балик — «рыба-мираж».

Туземцы полагают, что присутствие лопатоноса разгоняет других рыб, и потому, если случится как-нибудь, закинув сеть, вытащить такую рыбу, то на этом месте они уже ни за что больше не станут ловить. И мнение это, как оказывается, не без основания, так как, по наблюдениям, лопатоносы действительно держатся большей частью только на таких отмелях реки, куда остальные рыбы никогда не заходят, и потому совершенно верно, сколько бы вы здесь ни закидывали сетей, всегда будете вытаскивать только одних скафиринхов.

Вследствие этого нелюбовь к этим рыбам настолько укоренилась среди туземцев, что, вытащив рыбу, они никогда ее не бросают обратно, а ребятишек своих поощряют даже к тому, чтобы вылавливать ее и всячески уничтожать. К счастью ее, однако, вода в таких местах, где она держится, всегда настолько холодна, что лезть за ней мальчишкам не всегда бывает охота.

Тот же страх к этой рыбе разделяют и поселившиеся в Туркестане русские простолюдины, особенно же солдаты. Капитан Л. С. Борщевский, любезности которого мы обязаны большинству из сообщаемых здесь сведений, рассказывает, между прочим, что когда однажды он принес с собой в лагерь этих рыб, то солдаты чуть не со слезами умоляли его выбросить их, так как, по их мнению, они непременно принесут какое-нибудь несчастье.

Что касается до величины скафиринхов, то в среднем она доходит до 1 аршина (считая, конечно, и хвост), но попадаются нередко и крупные экземпляры от 21/2 до 3 аршин длины. При этом вкус мяса их очень хорош и напоминает собой вкус стерляди.

Благодаря своей странной наружности рыба эта давно уже привлекала внимание любителей аквариума, но все попытки не только довезти ее до центра Европейской России, но даже и до Ташкента оказывались до сих пор неудачными. Так, еще лет 20 тому назад, ташкентский любитель Н. А. Дурново, добыв после долгих стараний в Аму-Дарье 7 штук этих рыбок, провез их совершенно здоровыми около 3 недель в банке с водой на пароходе и по железной дороге, но когда ему пришлось везти их на почтовых через Голодную степь, то они все погибли. Самые большие из этих рыбок имели 2 вершка и подходили, следовательно, как раз для аквариума.

Первым и единственным человеком, которому до сих пор удалось не только довезти эту рыбу до своего местожительства (г. Самарканд), но и содержать ее в аквариуме, был вышеупомянутый капитан Л. С. Борщевский. Удалось ему это, однако, не без труда. Поймав при помощи хивинцев, которые решились на этот отчаянный, по их мнению, подвиг только из-за крупной денежной награды, 27 штук скафиринхов в Сыр-Дарье, он разместил их в несколько имеющих вид большого горшка с перехватом местных тыкв, именующихся «каду» и употребляющихся вместо сосудов. Тыквы эти были наполнены наполовину водой, взятой из Сыр-Дарьи и притока ее р. Чирчика, а наполовину оттуда же взятым илом, так как капитан Борщевский заметил, что рыбы эти очень любят муть и без нее скорее гибнут. Сверх того, для облегчения рыбам переезда он захватил с собой еще бочонок воды из Чирчика с тем, чтобы менять ее во время остановок, особенно же когда от слишком высокой температуры воздуха она будет чересчур нагреваться. В это же время он подливал в воду, где находились рыбы, понемногу спирта. Последний прием оказался, по мнению капитана, весьма радикальным и для других рыб, которых ему пришлось перевозить в тот же год из Аму-Дарьи. Наконец, путешествие совершалось большей частью в наиболее прохладное время дня, прекращаясь совсем в часы сильного припека. И вот при таких-то предосторожностях из 27 рыб доехало благополучно 13.

Привезя лопатоносов в Самарканд, где у него не было приготовлено еще никакого аквариума, он до приготовления этого помещения поместил их прямо как они были, в тыквах, в небольшой прудок, просверлив предварительно в этих оригинальных сосудах по нескольку отверстий и завязав их горлышко редкой, но крепкой кисеей. Затем сосуды эти были привязаны к веревкам с такого веса грузом, который бы заставлял их настолько погружаться, чтобы они не были видны на поверхности воды, но в то же бы время не доходили и до дна пруда. Сами же веревки были прикреплены к вбитым на берегу кольям. В пруду вода была проточная.

Тем временем было приступлено к устройству для них помещения, состоявшего из аквариума и небольшого прудика. Оба должны были помещаться в отапливаемом и снабженном окнами сарае, так как в квартире для них не было достаточно места.

Аквариум был крайне оригинален, так как был врыт в землю и стороны его состояли не из цельных стекол, которые в это время ценились в Самарканде чуть не на вес золота, а из мелких стеклянных верешков, склеенных быстро сохнущей замазкой. Слепленные таким образом стеклянные пластинки вставлены были в деревянные рамы, снабженные стойками, врытыми в землю, а составленный из них аквариум обложен был снизу кирпичами и залит цементом. Что касается до прудика, то он имел 31/2 аршина в длину, 2 аршина в ширину и около 1/4 аршина глубины. Оба помещения имели проточную воду, приток которой регулировался при помощи трубы, причем привезенная из Сыр-Дарьи вода была постепенно заменена водой из Зеравшана.

Устроив таким образом для своих скафиринхов помещение, капитан Б. пустил их туда и готовился было приступить к наблюдениям, но оказалось, что аквариум для этой цели совершенно непригоден, так как когда он начал бросать им пищу, то они, суетясь, кидаясь во все стороны, взрывали лежавший на дне ил и таким образом поднимали такую муть, что среди нее ничего не было видно. Тогда пришлось рыб снова перенести в пруд, а аквариум перестроить, заменив земляное дно кирпичным и покрыв его толстым слоем крупного гравия.

На этот раз аквариум оказался вполне пригоден, и когда рыбы, будучи в него перенесены, вздумали было, зарываясь носами в песок, поднимать его вверх с целью произвести муть, труды их оказались совершенно напрасны.

При этом Б. увидел, что рыбы, быстро двигаясь к тому месту, где бросалась пища, то открывая, то закрывая рот, останавливались иногда по нескольку секунд в положении замирания, т. е. совершенно не двигаясь, причем хвост был вытянут и конец его только колебался во все стороны, а все плавники были расправлены. Затем рыба опять отправлялась на поиски и притом большей частью к тому месту, где заметно было наиболее сильное течение воды.

Тогда при следующей кормежке он произвел новый опыт: пустил пищу рыбам через вводящую воду трубу и заметил следующее: рыбы без крючков на носу, посуетившись довольно долгое время, втыкали почему-то носик свой в песок и останавливались на секунду не шевелясь, а имеющие крючки—хватались за плавающие мимо веточки и, как бы на что-то сердясь, вновь бросались вверх к следующим веточкам и сбрасывали первые.

Долго думал Б., что бы могли означать у рыб такие приемы, и пришел к убеждению, что недаром одни из них имеют слишком длинные, узкие носики, без рожков, а другие — гораздо более широкие и короткие носики, снабженные на конце 2—4 рожками, и что, по всей вероятности, здесь имеется какая-нибудь да цель. И вот на следующий же день Б., вынув со стороны притока воды стекло и вставив обожженную глиняную трубку, переменил приток воды в аквариум из верхнего, падающего, на среднее течение и набросал еще больше различных полусгнивших, но крепких веточек. А затем, продержав рыб без пищи дольше, чем всегда, пустил струю проточной воды средним течением, опустив в нее и пищу. Рыбы заволновались еще сильнее, чем прежде, бросились к отверстию трубы, через которую неслась пища, причем некоторые из них, быстро воткнув носики в песок, останавливались, работая только усиленно жабрами и ртом, а другие устремлялись ловить своими рожками веточки. Одну из них он заметил даже быстро возвращавшейся к трубе с держащейся на носу палочкой. Сначала он думал, что это была просто случайность, что рыба, захватив как-нибудь сильно рожками палочку, не могла ее затем сбросить, и не придал особого значения этой проделке, но на другой день после кормления, придя к своим пленницам, несказанно был поражен картиной, которая ясно обрисовалась в чистой воде около трубы. Здесь были в беспорядке сгруппированы веточки, причем концы некоторых были воткнуты в песок, а концы других воткнуты под низ трубы.

Это до того его заинтересовало, что он немедленно приготовил пищу и открыл опять отверстие трубы. Рыбки, бывшие до этой минуты совершенно покойными, засуетились, взбудоражили весь песок и, быстро подойдя к палочкам, одни схватились за них рожками, а другие воткнули рыльца в песок. Затем все успокоились и, шевеля только слегка хвостиками, сильно заработали ртом и жабрами. Тогда ему совершенно ясно стало, что оригинальная эта постройка была произведена не кем иным, как рыбами, и потому, как ни жалко было, но для того, чтобы еще более убедиться в своем предположении, он в третий раз разорил всю постройку. Живой мирок его снова заволновался. Рыбы заплавали во всех направлениях, одни из них хватали палочки на рожки и быстро направлялись к трубе, другие втыкали носик в песок, как бы ожидая пищи.

Однако как долго он ни сидел, наблюдая за этой суетой, но постройку ему эту и на этот раз опять-таки не удалось видеть. Пришлось ограничиться лишь тем, что прибавить рыбкам немного строительного материала и болотной зелени с корнями. Грандиозная постройка же была выстроена, должно быть, за ночь и на другой день утром появилась уже в полной своей красе. Она поднималась почти до верху трубы, причем палочки были воткнуты в различных направлениях, запутаны корнями растений и представляли из себя как бы натуральные корневые переплеты маленьких деревьев, смешанные с корнями растений.

Дальнейшие наблюдения убедили его, что рыбы производят эти постройки с целью задержать свое тело при помощи зацепа, чтобы ловко воспользоваться быстро несущейся мимо их ртов пищей, а кроме того, он заметил еще, что, как только разорялась постройка, рыбы бросались дружно на новую работу, помогая одна другой подносить палочки к трубе, и держали их на рожках до тех пор, пока следующая товарка не помогала своей палочкой сделать первое закрепление; тогда только рыбка, освободившись от работы, спешила на дальнейшие поиски нужного материала.

Брачного периода, при всем желании и усердии к наблюдению, капитану Борщевскому, однако, не удалось видеть, но несомненно, что период этот был, так как некоторые из околевших от разных причин рыбок оказались с икрой. К тому же вскоре и все рыбки погибли, оставшись без ухода вследствие поразившей его самого тяжелой болезни — гнилостной пузырчатой лихорадки, подхваченной им при собирании различных моллюсков в вонючих болотах рисовых полей.

Болезнь эта продолжалась несколько месяцев, и когда он, наконец, немного от нее оправился, то не только все в аквариуме оказалось уже мертво, но даже и вода в нем совсем повысохла.

Из других особенностей в жизни этих рыб капитаном Борщевским была замечена необычайная чувствительность их к непогоде. Это были как бы живые барометры. Каждый раз, как они забирались под выдававшуюся над берегом скалу, можно было наверно ждать вскоре дождя, а когда они начинали особенно энергично копаться в иле, то это было всегда верным признаком скорого наступления грозы или сильного ливня. Проходил дождь, и рыбки весело толпились около места, где получали корм, а хмурилось небо, и они снова забивались под скалу и зарывались в ил.

Вообще надо заметить, что инстинкт у этих рыб довольно сильно развит, и после полугодового пребывания в аквариуме они не только подплывали к краю, когда наступало время их кормежки, но даже как бы узнавали того, кто их обыкновенно кормил, и, заслышав его шаги, начинали усиленно копаться и рыться в иле. Наконец, при стуке в стекло также вылезали из ила и плыли к тому месту, где раздавался стук, и, как бы предвкушая сладость предстоящего угощения, копали усердно рылом песок.

Что касается до пищи, то они положительно ничем не брезговали. Вначале Б., желая их побаловать, кормил одними лишь дождевыми червями, которых резал на куски и бросал горсточками в воду, лившуюся из канавы в аквариум. Этими червями он кормил их два раза в неделю и придерживался этого способа около 2 месяцев, а затем, заметив, что они вполне прижились, а червей доставать было довольно хлопотливо, начал кормить их чем ни попало: садовыми улитками, кузнечиками, которых так же резал, как и червей, на кусочки, кашицей из мякоти хлеба, вареной рисовой и пшенной кашей. Из последней он делал род шариков, которые впускал в аквариум вместе с водой. Рыбки ели их с особенной охотой и, заметив в воде, приходили в волнение, суетились и плескались. Кроме того, они ели охотно также местные лепешки — «нон», солдатский хлеб, мух, гусениц и мучных червей — словом, все, что только ни попадало в их широкую пасть. Негодные, однако, для них корешки, рубленую капусту, морковь, вареный картофель, которые он пробовал им давать, они быстро выбрасывали назад и вообще за пищу, к которой были примешаны эти овощи, брались не особенно охотно.

Но вообще надо сказать, что рыба эта так обжорлива, что, достигай она крупных размеров, ее смело можно бы назвать речной акулой.

Что касается до температуры воды, то она не должна превышать +14° по Р., иначе рыба становится крайне вялой, а при еще более повышенной гибнет. Чтобы охладить воду, капитан Борщевский клал летом в нее куски льда.

Минога ручьевая. — Petromyzon Planeri Bl.

Рыбка эта формой напоминает несколько вьюна. Тело ее длинное, цилиндрическое, змееобразное; кожа голая, лишенная чешуи; грудных и брюшных плавников нет; носовое отверстие одно, лежащее посередине головы, почти близ самых глаз; рот кольцеобразный, похожий на рот пиявки. Но особенно замечательно устройство ее жабр. Жабры эти не представляют щелей, как у большей части других рыб, но с каждой стороны ее головы, начиная от глаз, идет ряд дырочек (семь), расположенных в бороздке и оканчивающихся небольшими кожистыми мешочками. Эти последние и являются жабрами.

Не имея ни плавательного пузыря, ни брюшных и грудных плавников, минога держится постоянно на дне речек, где присасывается к подводным скалам, камням и корягам, а иногда зарывается даже в ил. Живет она большей частью поодиночке и большими стаями встречается только во время нереста.

Главную пищу ее составляют органические вещества, попадающиеся в иле, и мясо как мертвых рыб и других утонувших животных, так и живых рыб.

Особенно миноги впиваются в уснувшую рыбу. Случается, что к одной такой рыбе их присасывается до 15 штук. Впрочем, они не прочь поесть и живых, и рыбаки Ладожского озера рассказывают, что иногда совсем нельзя бывает заниматься ловлей сигов на крючья, так как пойманные сиги за ночь чуть не до костей съедаются миногами. Такому обгладыванию пищи способствуют многочисленные острые зубки, сидящие на кольцеобразной губе, а также усаженный не менее острыми зубчиками язык, который, действуя наподобие поршня, буравит кожу и врезается глубоко в мясо.

Время нереста миног — апрель — май. Нерест происходит на мелких, каменистых перекатах, где они собираются во множестве и присасываются целыми десятками к камням. Самый нерест, по наблюдениям Мюллера, происходит таким образом. Самцы присасываются к затылку икряников (самок) и изгибаются таким образом, чтобы брюхо их прижималось к брюху самки. Тогда последняя начинает выпускать свои икринки, а самец в то же время поливает их молоками. Самка, впрочем, не мечет всех своих икринок разом, а в несколько приемов. Икринки эти цветом бледно-желтые, величиной не более пол-линии в диаметре; число их довольно значительно — несколько тысяч. Образование зародыша в икре начинается в тот же день, а через две с половиной недели выходит и сама рыбка. Рыбка эта резко отличается как от своих родителей, так и от других рыб. Во-первых, она не имеет желточного пузыря — этого главного органа питания только что выклюнувшейся молоди; во-вторых, глаза ее, которые у всех рыб обыкновенно в этом возрасте бывают несоразмерно велики, представляют собой едва заметные черные точечки, и, наконец, голова ее совершенно отлична от головы взрослых миног, так как совершенно лишена зубов, столь многочисленных у взрослой миноги, и имеет вместо одной кольцеобразной губы целых две: верхнюю и нижнюю, из которых первая так широка, что вполне закрывает последнюю. Словом, рыбка эта так мало походит на старую, что представляет редкий пример существования у рыб личинки. В прежнее время личинку эту считали даже за отдельную рыбку и называли пескоройкой, но благодаря исследованиям Августа Мюллера (исследованиям, которые небезынтересно было бы проверить) доказано, что пескоройка есть метаморфоз миноги.

В простонародье личинок этих за неимоверно малую величину их глаз называют еще слепыми вьюнчиками и считают даже не рыбой, а просто червяком.

Эти полуслепые личинки живут в подводном песке и иле, где пробуравливают себе бороздки и дырочки, откуда по временам выползают даже наружу. Пищей им служат только растительные остатки, которые они находят в иле. Они не присасываются к предметам и не въедаются в них, но питаются и дышат обыкновенным способом.

В форме личинки ручьевая минога остается не менее трех лет, по прошествии которых личинка, растущая обыкновенно весьма медленно, достигает одинаковой величины со взрослой миногой, т. е. от 5 до 7 дюймов. Превращение ее начинается обыкновенно осенью и заканчивается к концу осени или началу зимы. Превращение это совершается хотя и довольно быстро, но постепенно. Прежде всего верхняя губа начинает срастаться с нижней и рот получает мало-помалу круглую форму, хотя первоначально бывает крайне узок. В то же время голова начинает удлиняться, глаза выдвигаются из своих ямочек, прорывают прикрывающую их кожицу и значительно увеличиваются в объеме. Кольцеобразная губа становится все шире и шире; на ней, а также в полости рта и на языке развиваются зубы, а сама губа обрастает мелкими и густыми нитевидными усиками, замечаемыми у взрослых миног. Параллельно с преобразованием головы идет и преобразование жаберного аппарата: жаберные мешочки, существующие у пескороек в том же числе, перестают наполняться водой через внешние дырочки, короче, прекращается сообщение мешочков с полостью рта. После всего начинают увеличиваться плавники пескоройки, внутри их развиваются хрящеватые лучи, более желтый цвет кожи изменяется в серебристый и, наконец, получается уже настоящая минога.

Но любопытнее всего, что пескоройки, т. е. личинки эти, как кажется, обладают способностью метать икру, так что превращение ручьевой миноги сопряжено с переменой поколений, т. е. что личинки миног производят сначала подобных себе личинок, которые потом уже только превращаются в настоящих миног. Словом, нечто подобное тому, что мы наблюдаем у аксолотов.

К такому заключению приводят, во-первых, наблюдения Августа Мюллера, который заметил, что у пескороек развивалась икра и молоки уже на втором году; затем наблюдения известного нашего ихтиолога Кесслера, который в одной из рек Киевской губернии наблюдал ежегодно в первой половине апреля месяца, что пескоройки в один ясный день собирались в громадном количестве, вращались туда и сюда по песчаному грунту, выползали на сушу, буравили в песке дырочки, а затем на другой день опять исчезали и уже не появлялись более во все лето. Наконец, существуют еще косвенные подтверждения того, что пескоройки мечут икру и производят себе подобных личинок по достижении двухлетнего возраста. Так, двухлетние пескоройки достигают часто большей величины, чем сами миноги; затем, если принять, что все личинки превращаются в миног на 4-м году, то нерест миног должен замечаться исключительно через каждые четыре года, что совершенно противоречит всем наблюдениям.

Так что, следовательно, весьма возможно, что и пескоройки ручьевых миног, достигнув известного возраста, нерестятся каждый год и производят таких же, но уже бесплодных пескороек, которые по прошествии некоторого времени быть может, и не на четвертом году, превращаются в миног, которые опять производят размножающихся пескороек. Вообще естественная история ручьевой миноги до сих пор представляет много пробелов и потому требует дальнейших наблюдений.

Выведшиеся из икры миножки жили довольно долгое время у проф. А. А. Тихомирова. Причем особенно замечательно то обстоятельство, что, помещенные в простой стеклянной банке, без всякого грунта, и даже долго не получая никакой пищи, продолжали расти и развиваться.

Что касается до взрослых миног, то в Москве такие миноги жили несколько месяцев в аквариуме у Этикера. По дну ползали очень редко, но держались большей частью близ поверхности воды, где присасывались к стеклянным стенкам аквариума. Кормом им служил мотыль, который они ели, однако, довольно лениво. Аквариум был проточный и на дне его насыпан был толстый слой речного песка, в который они изредка погружались, подобно угрям, так глубоко, что из него выглядывали одни только головы. Миноги эти были очень маленькие — не длиннее 11/2 вершка и не толще толстой сахарной бечевки.

В заключение добавлю, что миноги устраивают себе еще в дне род нор, особенно же там, где грунт более плотный, глинистый. Чтобы проверить это, один немецкий любитель поместил в аквариум несколько этих рыб, положив предварительно на дно его толстый слой глинистой земли, а поверх слой песка. Кроме того, для большего скрепления грунта посадил еще несколько болотных растений: алисму, стрелолист и людвигию.

Помещенные им в аквариум миноги плавали вначале с некоторым беспокойством, как бы ища чего-то, и присасывались то и дело то к стеклам аквариума, то к находившимся на дне камням. Но потом вкопались в грунт и исчезли.

Прошла неделя, а их не было видно. Тогда, чтобы выманить их, он бросил несколько земляных червей. Однако довольно долго и черви оставались нетронутыми, а потом один за другим стали исчезать и наконец совсем куда-то исчезли. Оказалось, что они были втащены миногами в их норки, что стало особенно ясно, когда часть одной из норок пришлась как раз к стеклу и в ней можно было видеть кусочек втащенного червя.

Так прожили миноги более года, продолжая оставаться в своих норках, из которых вылезали только изредка и затаскивали туда даваемый им корм, который состоял не только из земляных червей, но и из мелких рыбок, улиток и мотыля. Тогда любитель решил обследовать, как же устроены их норки. Выловив при первом удобном случае своих миног, он приступил осторожно к исследованию вида норки сначала сбоку, а затем к постепенному исследованию слоев песка и земли и сверху. И вот глазам его представилась картина, изображенная на рис. 7.136.

На верхнем рисунке, изображающем боковой, так сказать, вертикальный разрез, в месте, обозначенном стрелкой, виден вход, который разветвляется на верхнюю и нижнюю галереи (c). Из горизонтального же разреза видно, что вход этот, образовав галерею (c), в (b) разветвляется и образует род кольца и затем переходит опять в галерею (с), заканчивающуюся глухой трубкой (d), являющейся как бы тоже выходом, но только засыпанным. В (b) находились многочисленные остатки раковин, улиток и костей рыб — следы еды миног. В верхней галерее (с) этих следов пищи не было. В (А) же находился род холма.

Из рассмотрения норы представлялось, что минога лежала, вероятно, окружая телом холм (А), и обходила его, когда ей нужно было вылезти из входа, служившего ей в то же время и выходом. Выход же в (d) был устроен на всякий случай.

Вода в помещении миног никогда не менялась, и тем не менее рыбы чувствовали себя хорошо. Аквариум стоял на западном окне и получал солнечное освещение лишь к вечеру, незадолго до захода солнца.

Кроме вышеуказанного корма любитель пробовал давать им и сырое мясо, но они до него никогда не дотрагивались. Рыб же ловили только маленьких, так как более крупные всегда от них ускользали. Снаружи миноги если и ели корм, то только ночью.