Агасфер (Дорошевич, 1)/ДО
| Агасѳеръ |
| Изъ цикла «Сказки и легенды». Источникъ: Дорошевичъ В. М. Легенды и сказки Востока. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1902. — С. 75. |
Всѣ эти дни ему чувствовалось какъ-то не по себѣ.
Что-то давило его, гнело, камнемъ лежало на душѣ.
Даже въ святой вечеръ Пасхи онъ не почувствовалъ той радости, какую чувствовалъ всегда.
Онъ, Агасѳеръ, истинный еврей, вѣрный служитель Господа, чью набожность, благочестіе ставили въ примѣръ!
Даже въ этотъ вечеръ онъ не почувствовалъ тихаго восторга, который всегда наполнялъ его душу.
Его окружали дѣти, ихъ жены, милые внуки, вся его семъя, которую онъ такъ любилъ и которой благословилъ его Господь.
А мысли его были далеко, и взоръ не радовала картина счастья, довольства избытка.
Даже тогда, когда онъ, старшій въ родѣ, благословляя опрѣсноки, обратился съ молитвой къ Іеговѣ, Господу силъ, выведшему свой излюбленный народъ изъ Египта, — даже тогда ему чудилось, что изъ дальняго, темнаго угла герницы на него смотрятъ эти глаза.
Смотрятъ съ кротостью, страданьемъ.
Онъ чувствовалъ на себѣ этотъ взглядъ.
Такъ смотритъ агнецъ въ ту минуту, когда дюжій рѣзникъ, крѣпко держа его одной рукой, другой вонзаетъ ножъ въ его горло.
Кротко и съ недоумѣніемъ.
Словно хочетъ сказать:
— За что?
Словно онъ, Агасѳеръ, совершилъ убійство!
Что-же онъ сдѣлалъ такое, въ самомъ-то дѣлѣ?
Мимо его дома гнали на казнь преступника, дерзкаго самозванца, осмѣлившагося выдавать себя, — страшно подумать, — за Сына Божія.
Проклятаго и осужденнаго первосвященниками, синедріономъ, всѣмъ народомъ.
Онъ шелъ, поруганный, истерзанный, Самъ неся орудіе презрѣнной, позорной казни, отвратительной, выдуманной и занесенной въ Іудею римлянами.
И около дома Агасѳера изнемогъ подъ тяжестью и склонился на порогъ дома, чтобы воспользоваться хоть минутой роздыха.
И Агасѳеръ толкнулъ его ногою.
Онъ оттолкнулъ Того, Кого оттолкнули уже всѣ: церковь, весь народъ.
И только.
Онъ толкнулъ.
А когда-то и онъ, старый Агасѳеръ, великій патріотъ, мечтающій о возстановленіи Іудейскаго царства во всемъ его блескѣ, величіи и славѣ, — когда-то и онъ былъ горячимъ сторонникомъ этого Загадочнаго Человѣка.
Собравшись со старѣйшими и почтеннѣйшими людьми въ мѣстѣ, гдѣ ихъ не могли подслушать римскіе шпіоны, онъ спрашивалъ съ замираніемъ сердца у людей, пришедшихъ изъ дальнихъ городовъ Палестины:
— Что Тотъ?
И они разсказывали ему про новыя знаменія и чудеса, явленныя Пророкомъ, про толпы народа, которыя неотступно ходятъ за Нимъ, послушныя каждому Его слову, про то, что повсюду среди народа шепотомъ уже произносится слово «Царь». Одно, что его удивляло сначала, — это неразборчивость Царя.
Какъ можетъ возлежать Онъ совершенно одинаково за столомъ и съ почтеннѣйшими старѣйшими, людьми извѣстнаго благочестія и добродѣтельной жизни, и съ презрѣннѣйшими грѣшниками, — людьми низкихъ побужденій, откупщиками римскихъ податей, сдиравшими послѣднюю кожу съ родного народа ради враговъ?
Но развѣ ужъ одна принадлежность къ излюбленному Богомъ народу не составляетъ такого достоинства, которое превышаетъ всѣ остальные недостатки?
Развѣ не всѣ потомки Іакова? Не всѣ дѣти Господа, дѣти народа? Развѣ не всему народу, излюбленному Богомъ, дано будетъ владычество надъ. міромъ?
Время-ли теперь дѣлить народъ на добрыхъ и злыхъ, хорошихъ и дурныхъ?
Всѣ должны сплотиться между собою, весь народъ, чтобъ свергнуть съ родной страны иго римлянъ.
Это прежде всего, главнѣе всего, важнѣе всего.
А счеты и дѣленія будутъ потомъ!
Важно, чтобъ всѣ примкнули къ великому движенію, чтобы не было у римлянъ друзей среди народа.
И старый Агасѳеръ преклонялся предъ мудростью Пророка, который объединяетъ народъ, одинаково привлекая къ себѣ сердца и добрыхъ, и злыхъ.
— Такая мудрость бываетъ только отъ Бога!
Но непонятно только одно.
Зачѣмъ же Пророкъ изливаетъ свои милости еще и на язычниковъ?
Развѣ не одному излюбленному народу обѣтована земля?
Развѣ язычники найдутъ себѣ мѣсто въ этомъ царствѣ, всемірномъ, гдѣ будутъ править, царить и властвовать только потомки Іакова?
Но и это сомнѣніе недолго мучило великаго патріота.
О, старый Агасѳеръ не даромъ принадлежалъ къ народу, которому приходилось ладить и съ Тиромъ, и съ Сидономъ, и съ Римомъ, и съ Карфагеномъ, и съ Греціей, и съ Финикіей.
Въ его жилахъ не даромъ текла кровь его предковъ, предпріимчивыхъ и мудрыхъ, купцовъ и политиковъ, умѣвшихъ входить въ соглашеніе и съ чужестранцами, и съ иновѣрцами, умѣвшихъ усыплять ихъ бдительность и снискивать ихъ дружбу.
О, какъ понималъ онъ своего Пророка!
Римляне, — вотъ кого надо побѣдить, сокрушить, изгнать.
Римляне, — вотъ главный врагъ; и ихъ нужно лишить союзниковъ, привлекши другихъ язычниковъ на свою сторону добромъ и милосердіемъ.
А остальные сами падутъ ницъ предъ мощью и величіемъ великаго народа, сокрушившаго даже непобѣдимыхъ римлянъ.
Развѣ судьи дѣйствовали только силой, и никогда не прибѣгали къ хитрости?
Развѣ для того, чтобъ подготовить торжество родного народа, они пользовались только силой мышцъ и не прибѣгали къ величайшему достоянію человѣка — уму?
И Агасѳеръ хотѣлъ видѣть своего Пророка могучимъ какъ Сампсонъ, мудрымъ какъ Іеффай.
Слухъ о томъ, что Онъ идетъ на праздникъ Пасхи въ Іерусалимъ, всколыхнулъ весь народъ.
Да, такъ это и должно случиться.
Господь явитъ излюбленному народу Свою милость въ тотъ-же день, когда онъ явилъ ее чрезъ Моисея.
И день великой Пасхи будетъ вдвойнѣ великимь днемъ освобожденія отъ ига египтянъ и римлянъ.
И Его встрѣтили, какъ грядущаго Царя.
Въ домахъ было пріпрятано оружіе, — а на улицахъ Его ждали несмѣтныя толпы народа. Его путь устилали лучшими одеждами, Ему махали зелеными, только что распустившимися, вѣтвями, какъ символомъ возрожденія.
Всѣ, даже дѣти, громко, во всеуслышаніе, въ глаза называли Его Царемъ.
И ждали только одного Его слова, чтобъ броситься да римлянъ и поднять знамя освобожденія.
И что-же?
При этихъ кликахъ, при видѣ этой толпы, готовой на все по Его велѣнію, — загорѣлся-ли въ Его глазахъ священный огонь вдохновенія?
Сорвалось-ли съ Его устъ то слово, котораго ждалъ отъ Него истомившійся подъ игомъ римлянъ, но снова воспрянувшій какъ левъ, — этотъ бѣдный народъ?
Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!
Отчаянье стало закрадываться въ душу Агасѳера.
Но только еще закрадываться, — онъ даже и тогда все еще продолжалъ надѣяться.
Онъ жадно слѣдилъ за каждымъ шагомъ Пророка.
И когда узналъ, что Его послѣ тайнаго совѣщанія съ ближайшими учениками, взяли въ Масличномъ саду и отвели подъ стражу къ первосвященнику, — Агасѳеръ всю ночь проходилъ за Нимъ, ждалъ, не замѣчая ночного холода.
Онъ ожидалъ, что тамъ среди первосвященниковъ и старѣйшинъ Пророкъ явитъ знаменіе, которагождали отъ Него, — и вотъ-вотъ отворятся двери, и Онъ явится среди старѣйшинъ и членовъ синедріона, окруженный священниками, во всемъ блескѣ славы и величія своего и объявитъ возстанье.
А Онъ терпѣливо сносилъ ругательства и даже насмѣшки.
Надъ Пророкомъ смѣялись!
И лишь подъ утро ушепъ Агасѳеръ, съ разбитой душой, съ разбитыми надеждами, съ разбитой вѣрой въ Пророка.
Обманъ былъ очевиденъ. Старый Агасѳеръ ошибся. Это не былъ Пророкъ.
И тогда, когда Онъ, измученный, обезславленный, изнемогая подъ тяжестью позорнаго орудія казни, упалъ у порога его дома, — ненависть, презрѣнье, злоба за обманутый народъ, стыдъ за свою сѣдую, обманутую голову охватилъ Агасѳера.
Всѣ видѣли его постыдную, смѣшную ошибку.
Вѣдь говорили-же другіе, что Тотъ обманщикъ, — а онъ, старый Агасѳеръ, онъ вѣрилъ въ Него!
Онъ всей душой своей жаждалъ увидѣть Пророка, — а увидѣлъ раба, котораго ведутъ на позорную казнь.
За тридцать серебренниковъ купили Его, Пророка, и, какъ съ рабомъ, дѣлаютъ все, что хотятъ!
Слезы обиды, стыдъ, сдавили горло стараго Агасѳера, и онъ поднялъ ногу, чтобъ оттолкнуть жалкаго, безсильнаго раба.
Тотъ взглянулъ…
Такъ отчего-же этотъ взглядъ и теперь смотритъ на него изъ темнаго угла комнаты.
Теперь въ этотъ часъ, когда онъ хотѣлъ-бы всей душой, всѣми помыслами своими, отдаться молитвѣ Іеговѣ, Господу силъ, которому служилъ всю жизнь свою?
Отчего ни при свѣтѣ дня, ни въ сумракѣ ночи; нѣтъ минуты, когда-бы откуда-то не смотрѣлъ на него этоть взглядъ запечатлѣвшійся, словно выжженный въ его душѣ.
Отчего онъ чувствуетъ себя убійцей, — больше…
Да вѣдь не Богъ-же, а рабъ позорно распятъ тамъ, на Голгоѳѣ!
Развѣ Богъ умретъ?
А Онъ умеръ, — и какъ умеръ!
Развѣ Онъ могъ быть Вождемъ, призваннымъ Для: того, чтобы итти во главѣ разъяренныхъ львовъ?
И Агасѳеръ напрасно призывалъ всѣ силы своего мышленія, приводилъ всѣ доказательства разума.
Агасѳеръ, потомокъ народа, который всю свою жизнь, какъ левъ, бился за свою независимость, потомокъ героевъ, сражавшихся за независимость со всѣми окружавшими его со всѣхъ сторонъ врагами.
Потомокъ народа, оружіемъ, силой завоевавшаго обѣтованную ему землю, — и кровью своей и враговъ полившаго каждый ея уголокъ.
Потомокъ народа, у котораго враги стирали до основанія его города, и который снова на развалинахъ воздвигалъ крѣпости и храмы.
Его, потомка этого воинственнаго народа, оскорбляла эта смерть, тихая, кроткая, быстрая, эта слабость.
Не могъ быть Онъ вождемъ.
Онъ въ заблужденье ввелъ и безъ того изстрадавшійся, бѣдный народъ.
Онъ заслужилъ то, что получилъ.
Такъ почему-же тяжело такъ старому Агасѳеру?
Почему словно убійство совершилъ онъ?
Почему?
Что сдѣлалъ онъ?
Тщетно Агасѳеръ обращался за наставленіемъ, помощью, совѣтомъ, поученьемъ къ старому равви, ученому, почтенному члену синедріона, великому учителю народа.
— Успокойся, это простая жалость. Чувство, которое заставляетъ насъ относиться съ состраданіемъ даже къ преступникамъ. Прекрасная слабость души, — такъ говорилъ старый равви, — но не поддавайся этой слабости. Развѣ не по образу и подобію Божію созданъ человѣкъ? Развѣ не стремиться уподобиться божеству — великое назначеніе человѣка? Не такъ-ли? Іегова, Богъ гнѣва, Господь мести, — знаетъ-ли Онъ жалость къ преступному? Не мститъ-ли Онъ до третьяго колѣна? Развѣ не до конца Онъ доводитъ казнь преступника? Развѣ Онъ не разверзалъ земли подъ мятежниками, преступившими Его волю? Развѣ не поразилъ Онъ моровой язвой въ минуту гнѣва даже излюбленный свой народъ? Развѣ остановилъ Онъ свою карающую десницу прежде, чѣмъ ангелъ истребитель не умертвилъ всѣхъ первенцевъ нечестивыхъ египтянъ? Не ты, мой сынъ, мой старый другъ, виновенъ въ томъ, что оттолкнулъ изнемогавшаго отъ своего порога. Онъ прогнѣвилъ Іегову, и Богъ. силъ избралъ тебя, чтобъ усугубить мѣру страданій. Онъ, имя Котораго мы боимся произнесть, руководилъ твоимъ поступкомъ, дополняя мѣру заслуженной казни.
Такъ говорилъ старый равви, ясными глазами смотря на Агасѳера, — а Агасѳеръ чувствовалъ, что откуда-то глядятъ на него другіе глаза.
Смотрятъ съ тоскою, со скорбью, страданьемъ.
И что. этотъ взглядъ жжетъ и гнететъ его душу.
Онъ бродилъ какъ во снѣ, подавленный, уничтоженный, чувствуя на себѣ этотъ взглядъ, не бодрствуя днемъ, не смыкая глазъ ночью.
И вдругъ эта вѣсть…
Она съ быстротою молніи разнеслась по городу.
Ее передавали потихоньку, шепотомъ.
Выслушивали съ недовѣріемъ, смѣшаннымъ, однако, со страхомъ.
— Его тѣло исчезло.
— Говорятъ, что Онъ воскресъ.
И народъ, потерявшій вѣру въ Пророка, говорилъ:
— Ученики выкупили Его тѣло у стражи за деньги. Чего нельзя купить за деньги у презрѣнныхъ римлянъ? И теперь говорятъ, будто Онъ воскресъ! Развѣ мертвые воскресаютъ?
И когда Агасѳеръ услышалъ эту вѣсть, словно что оборвалось въ его душѣ: онъ задрожалъ отъ ужаса и прошепталъ:
— Онъ… Онъ могъ это сдѣлать!..
И въ страхѣ поспѣшилъ укрыться подъ кровлю своего дома.
Теперь онъ понялъ все.
Такъ вотъ почему Тотъ съ кротостью позволилъ Себя распять! Вотъ почему Онъ молча страдалъ! И взоромъ, полнымъ тихой и ясной любви, смотрѣлъ на тѣхъ, кто Его убивалъ!
Онъ не боялся смерти, потому что Онъ сильнѣе ея.
Кто же Онъ, Невѣдомый, Таинственный, молча страдающій, распятый и воскресшій? Богъ?
Агасѳеръ съ ужасомъ отступилъ отъ своей семьи, отъ дѣтей, ихъ женъ и внуковъ.
Дѣти! Внуки! Онъ преступникъ, сѣдой, старый преступникъ. Преступникъ предъ ними.
Богъ, Богъ былъ у порога его дома, и онъ оттолкнулъ Его!
Онъ, такъ ждавшій Мессію, онъ оттолкнулъ Его, когда Мессія пришелъ, — и куда же? Къ его дому!
Небо коснулось дома дѣтей его, дома внуковъ его, — а онъ, обезумѣвшій отъ ярости и злобы, — онъ поднялъ на Бога…
Агасѳеръ бѣжалъ изъ своего дома, какъ бѣгутъ воры: ночью, тайкомъ, никѣмъ незамѣченный.
Онъ не могъ больше видѣть дѣтей своихъ, отъ дома которыхъ онъ въ безуміи отогналъ Бога.
Упрекъ слышался ему въ лепетѣ внуковъ, которыхъ онъ лишилъ благословенія, посланнаго имъ небомъ.
Онъ бѣжалъ изъ этого города, гдѣ совершилось величайшее, неслыханнѣйшее изъ преступленій.
Гдѣ терзали, мучили, убивали Самого Бога!
Онъ бѣжалъ и никуда не могъ убѣжать отъ этого взгляда, который запечатлѣлся у него въ душѣ.
Среди мрака ночи на него глядѣли все тѣ же глаза, полные скорби и страданья.
Ужъ городъ остался далеко позади, и кругомъ тянулась безконечная каменистая пустыня, — когда Агасѳеръ, измученный, упалъ на землю.
И это былъ не сонъ, не бодрствованіе, не призракъ, не дѣйствительность.
Онъ стоялъ у подошвы Синая.
Вершина священной горы дымилась.
Оттуда гремѣли громы и сверкали молніи.
Земля колебалась подъ ногами павшей въ ужасѣ на колѣни толпы, среди которой стоялъ Агасѳеръ.
И вотъ раздался голосъ изъ темныхъ облаковъ, закрывавшихъ вершину священной горы.
И былъ этотъ голосъ таковъ, что сердца вздрогнули отъ звуковъ его, и люди попадали ницъ на землю.
— Я Богъ твой, — и пусть не будетъ тебѣ другихъ боговъ, кромѣ Меня! — такъ раздалось на горѣ.
«Это Богъ»! — шептали въ смертельномъ ужасѣ люди.
И увидалъ Агасѳеръ себя у подножія другой горы.
Весь залитый солнцемъ, подъ безоблачнымъ голубымъ небомъ, покрытый изумрудною зеленью, возвышался Ѳаворъ.
Повѣяло теплымъ вѣтеркомъ, и полевые цвѣты закачались на своихъ стебелькахъ, словно привѣтствуя кого-то. Тепломъ и блескомъ, и радостью было полно все кругомъ.
И съ горы, въ бѣлыхъ, блиставшихъ какъ снѣгъ одеждахъ, съ лицомъ, сіявшимъ какъ солнце, сходилъ Нѣкто.
И сказалъ Онъ:
— Я Богъ вашъ, Богъ кротости, любви и прощенья. Довольно вамъ страдать. Я Самъ пришелъ страдать за васъ, чтобы дать вамъ вѣчное блаженство.
И были эти слова какъ звонъ лютней, какъ тихій шепотъ вѣтерка, и радостью великой, неизреченной, наполнили они измученное сердце.
И Агасѳеръ рѣшился поднять глаза на кроткаго Бога всепрощенья.
Рѣшился, вскрикнулъ и очнулся.
Онъ узналъ Его, узналъ этотъ взглядъ…
Это былъ Онъ.
Въ ужасѣ, въ смятеніи духа, кинулся на землю Агасѳеръ, боясь даже помыслить о томъ, что онъ совершилъ, — и сталъ просить смерти.
Онъ рыдалъ, валяясь на землѣ и молилъ смерти, — смерти, какъ единственнаго блага для себя.
И только тутъ, вымаливая смерти, этотъ бѣдный, духомъ прикованный къ землѣ человѣкъ, даже Мессію ждавшій не иначе, какъ царемъ и земнымъ владыкой, только тутъ онъ понялъ истинное царство, царство вѣчной радости, вѣчнаго, немеркнущаго свѣта, царство славы, блаженства, любви и всепрощенія.
И это-то царство онъ самъ покинулъ.
Въ ужасѣ, въ отчаяньи, Агасѳеръ бросился бѣжать, стараясь уйти отъ себя, отъ своей скорби, отъ этого взгляда, что отпечатлѣлся въ его душѣ.
— Иди! — приказывалъ ему голосъ его души.
— Иди! — шептало все: небо, земля, звѣзды.
— Иди! — кричалъ вѣтеръ, врывавшійся въ уши.
И онъ шелъ, какъ бичомъ подгоняемый этимъ крикомъ:
— Иди!
Вѣка мчались за вѣками, а онъ шелъ, шелъ.
О, Агасѳеръ!
Зачѣмъ ты не узналъ Бога въ страданьи!..
Этой легендѣ много вѣковъ.
Ее много разъ разсказывали людямъ.
Ее можно разсказать дурно и хорошо, но пусть одна мысль западетъ въ вашу душу.
Никогда не отталкивайте того, кто изнемогшій, упадетъ у вашего порога.