ПАВЕЛ ЯРОВОЙ
правитьАВТОБИОГРАФИЯ
правитьАнтология крестьянской литературы послеоктябрьской эпохи
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. МОСКВА 1931 ЛЕНИНГРАД
Моя жизнь внешней стороной не блещет, а чтобы показать ее нутро, надо много места и времени. Начну, как все, с рождения. Родился я в 1887 году, в селе Озерках, Самарской губернии. Родители — бедные безземельные крестьяне. Я — четвертый сын, самый младший, а потому, по словам моих сверстников, — счастливый. «Счастье» мое заключалось в том, что мне нечего было делать в маленьком хозяйстве отца. Это обстоятельство и заставило моего родителя (который к тому же был человеком большого ума) сказать мне на одиннадцатом году моей жизни:
— Ищи свою дорогу. С хозяйством мы и вчетвером справимся. Он хотел, чтобы хоть один из его сыновей «зажил счастливо». Я гордо решил искать свою дорогу, при этом чувствовал себя сразу выросшим. В те годы я увлекался рисованием и думал «податься» в живописцы. Отец охотно помогал мне найти «подходящего дядю», который взял бы меня на «выучку». Начальное училище я уже кончил, охота продолжать свое образование во мне, видимо, сидела крепко, а потому окончательный выбор пал на последнее. Кстати, в Озерках уже функционировала учительско-второклассная школа. Я, как местный житель, мог учиться в ней без затраты средств, а перспективы меня весьма прельщали. Шутка ли: из лохмотников — да в учителя попасть! Вся улица заговорила, когда увидели меня в пиджаке и брюках «навыпуск». Правда, улица не особенно одобрила мое положение, когда я, кончив школу, остался дома и продолжал обычные работы в хозяйстве отца. Виной этому оказался урядник. Он донес губернатору, что я политически неблагонадежный, и мне отказали дать место учителя школы грамоты. В течение двух лет я ожидал «милости» начальства и, получив назначение в небольшую деревеньку, поехал с гордым сознанием, что моя жизнь началась красиво. Десять рублей жалованья, звание учителя, завистливые взгляды и шопоты соседей и радужное будущее! Проучительствэвал я 11 лет; подвергался доносам старост, сельских писарей, старшин, земских начальников; несколько раз меня вызывало непосредственное начальство, чтобы сделать мне выговор и внушение; несколько раз жаловали ко мне ночные гости, чтобы потрепать мои вещи. Учительствовал я в двух уездах, при чем любил кочевать из школы в школу и этим весьма раздражал «начальство»; считался я неуживчивым человеком, беспокойным служакой. От учительства перешел к внешкольному образованию — был библиотечным работником в земстве и в Самаре всего около шести лет. Революция оторвала от работы; в Самаре проверял свои политические ошибки и в некотором «недомыслии» находился до 1919 года. Факты жизни убеждали настойчиво, с упорством железной логики, и в результате я твердо ступил на свою дорогу. Этот период (до приезда в Москву) был интересен для меня. Я был сначала инструктором при политотделе самарского военкомата, потом секретарем издательства того же политотдела, наконец заведующим издательства — вплоть до от’езда в Красную армию.
Работал я в это время с Дорогойченко, издавали мы с ним журнал «Красная Армия». Поехать в армию я решил в пять минут, работал в политотделах: 1-го донского кавалерийского полка (только что формировался), запасной армии, и наконец в политотделе армии.
Вернувшись в Самару, я вновь окунулся в работу — был сотрудником губернского РОСТА, секретарем журнала «Неделя Крестьянина», цензором газеты «Коммуна», заведующим «практической секцией» Лито, а накануне голода (1921 г.) решил ехать в Москву. Помнится: решил я это нечаянно, идя улицей с Неверовым.
— Еду, — сказал я, сознательно закрывая глаза на отсутствие средств.
— Конечно, — вразумительно подтвердил Неверов. — Все равно голодать-то, — здесь ли, или в Москве. Зато это ведь Москва, а не что-нибудь…
— Еду! — повторил я свое решение — и очутился в Москве.
Приехал! я в ней с шестью фунтами муки и одним фунтом пшена. Дал их мне Неверов. Пшено отдал носильщику, — сам не мог одолеть «багаж», потому что обессилел от голодовки. Муку менял на хлеб. Шесть месяцев жил, свирепо голодая.
Я любил и люблю живого человека, который хочет, умеет преодолевать препятствия. Мещанское в жизни проходило мимо меня (это не значит, что его не видел, не знал), поэтому мой литературный упор стал вполне определенным — на первый план выдвигать творческую личность, творящий коллектив, лучших представителей общественных слоев, групп, классов. Из взаимоотношений сильных воль создается необычайный сюжет, сложные конфликты, необычные развязки. Критика, подметив это в моих последних вещах, пытается обвинить меня «в выдумках» и других прочих грехах. Но это — мой путь, может быть, еще не проторенный, но мой путь. На этом я, пожалуй, могу остановиться, закончив свою «автобиографию» ответом на слова моего покойного отца: — Найду свой путь, если не помру…
1929 г. Москва. Март