1896.
правитьАВТОБІОГРАФІЯ МАРКА ТВЭНА.
правитьТакъ какъ двое или трое лицъ разновременно дѣлали мнѣ намеки, что они, пожалуй, прочли бы мою автобіографію, если бы таковая была написана и если бы они имѣли на то свободное время, — то я, уступивъ, наконецъ, этому горячему желанію публики, приступаю теперь же къ изложенію моей исторіи.
Я происхожу изъ благороднаго, стариннаго рода. Онъ простирается очень далеко въ древность. Первый предокъ, о которомъ Твэны имѣютъ какое-либо свѣдѣніе, былъ другомъ дома фамиліи Хиггинсъ. Это было еще въ XI столѣтіи, когда нашъ родъ проживалъ въ Абердэнѣ, въ графствѣ Коркъ, въ Англіи. Почему именно произошло, что наша длинная династія носила съ той поры постоянно фамилію матери — (за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда кто-нибудь, время отъ времени, избѣгая насмѣшекъ, умышленно прикрывался другимъ прозвищемъ), вмѣсто того, чтобы довольствоваться родовымъ именемъ Хиггинсъ, составляетъ тайну, разрѣшить которую никто изъ насъ никогда не ощущалъ особой потребности. Кажется, тутъ есть какой-то запутанный прекрасный романъ, который мы и оставляемъ безъ дальнѣйшаго разслѣдованія. Всѣ старинныя фамиліи поступаютъ точно также.
Артуръ Твэнъ пользовался значительной извѣстностью, — онъ былъ сборщикомъ податей на большой дорогѣ во времена Вилліама Руфа. Въ возрастѣ около 30 лѣтъ онъ отправился по какому-то дѣлу въ общеизвѣстное, древнее англійское увеселительное мѣстечко, подъ названіемъ Ньюгетъ[1], и назадъ уже болѣе не возвращался. Во время своего пребыванія тамъ онъ внезапно умеръ.
Августъ Твэнъ вызвалъ, кажется, довольно много о себѣ толковъ около 1160 г. Будучи въ высшей степени веселымъ малымъ, онъ имѣлъ обыкновеніе извлекать изъ ноженъ свою старую саблю, оттачивать ее и, помѣстившись темною ночью въ какомъ-нибудь укромномъ мѣстечкѣ, старался пихнуть ее въ животъ мимо проходящихъ людей, съ единственной цѣлью посмотрѣть, какъ они начнутъ припрыгиватъ и подскакивать. Это былъ прирожденный юмористъ. Къ сожалѣнію, онъ скоро, но немножко привыкъ пересаливать въ этихъ своихъ шуткахъ, такъ что однажды, застигнутый врасплохъ за сдираніемъ платья съ одного изъ согражданъ, былъ лишенъ, по приговору свѣтской власти, одной части своего туловища, которую помѣстили въ прекрасной возвышенной мѣстности близь Тэмпль-Бора, откуда на досугѣ онъ имѣлъ возможность наблюдать людей и забавляться этимъ. Надо думать, что ни одно мѣсто не нравилось ему больше, чѣмъ это; нигдѣ не оставался онъ дольше, чѣмъ здѣсь.
Затѣмъ, въ продолженіи двухъ послѣдующихъ столѣтій, наше родословное древо обнаруживаетъ непрерывный рядъ воиновъ, — это все были благородные великодушные ребята, съ пѣсней бросавшіеся въ битву, держась при этомъ позади войска, и постоянно, съ громкимъ крикомъ, возвращавшіеся обратно, держась при этомъ впереди войска. Нынѣ умершій старикъ Фруассарть, страдавшій потугами скудоумнаго остроумія, выразился, что, хотя наше родословное древо и не имѣло никогда больше одного сука, но что за то этотъ единственный сукъ, помѣщавшійся, въ видѣ перекладины, въ правомъ углу ствола, приносилъ плоды и зимою и лѣтомъ. Въ началѣ XV столѣтія мы находимъ Beau-Твэна, по прозванію «ученый». Онъ обладалъ замѣчательно красивымъ почеркомъ и могъ такъ ловко поддѣлать чью угодно подпись, что даже, при первомъ взглядѣ, приходилось чуть не умирать со смѣху. Этотъ талантъ приносилъ ему массу развлеченій. Но впослѣдствіи, вынужденный вступить въ обязательство по расколкѣ камней для большой дороги, онъ на этой тяжелой работѣ испортилъ свой почеркъ. Впрочемъ, онъ наслаждался жизнію даже и въ теченіе того времени, пока занимался этой «каменной работой», что съ незначительными перерывами продолжалось почти 42 года. Дѣйствительно, онъ такъ и умеръ, что называется, «въ запряжкѣ». Въ продолженіи всего этого долгаго періода онъ велъ столь примѣрную жизнь, что правительство вступало съ нимъ въ новое обязательство немедленно послѣ того, какъ онъ успѣвалъ покончитъ съ обязательствомъ предыдущей недѣли: Это былъ истинный любимецъ полиціи. При томъ онъ всегда пользовался высокимъ уваженіемъ своихъ товарищей по искусству и состоялъ выдающимся сочленомъ ихъ благотворительнаго, тайнаго общества, извѣстнаго подъ кличкой «цѣпной шайки». Волосы онъ носилъ всегда коротко подстриженными, питалъ особое пристрастіе къ полосатымъ курткамъ и умеръ глубоко оплаканный правительствомъ. Отечество понесло въ немъ чувствительную утрату, — ибо онъ былъ удивительно регуляренъ. Нѣсколько лѣтъ спустя мы встрѣчаемъ знаменитаго Джона-Моргана Твэна. Онъ перебрался въ Америку въ 1492 году вмѣстѣ съ Колумбомъ, въ качествѣ пассажира. Это былъ человѣкъ, кажется, весьма неуживчиваго и непріятнаго характера. Въ теченіе всего путешествія онъ жаловался на скверную ѣду и постоянно угрожалъ высадиться на беретъ, если она не будетъ улучшена. Онъ настоятельно требовалъ свѣжей майской рыбы. Не проходило ни одного дня, въ продолженіи котораго онъ не шлялся бы безпрерывно взадъ и впередъ по кораблю, обнюхивая носомъ воздухъ, ругая командира и высказывая недовѣріе къ тому, чтобы Колумбъ зналъ, куда онъ идетъ, или чтобы онъ когда-нибудь бывалъ уже въ тѣхъ мѣстахъ. Достопамятный возгласъ: «земля! земля!» заставилъ возвышенно биться всѣ сердца на кораблѣ, за исключеніемъ его собственнаго. Посмотрѣвъ съ минутку, черезъ кусокъ закопченнаго стекла, на обрисовывавшуюся посреди океана полосу, — онъ сказалъ: «Кой чортъ, земля! Это — паромъ!»
Когда этотъ требовательный пассажиръ явился на бортъ, онъ не имѣлъ съ собою ничего кромѣ листа старой газеты, въ которой было завернуто: одинъ носовой платокъ съ мѣткой Б. Ж., одинъ бумажный чулокъ съ мѣткой Л. У. Ч., одинъ шерстяной носокъ съ мѣткой Д. Ф. и одна ночная рубашка съ мѣткой О. М. P. Тѣмъ не менѣе во время пути онъ ужасно тревожился на счетъ своего «багажа» и возился съ нимъ гораздо больше, чѣмъ всѣ остальные пассажиры вмѣстѣ взятые. Когда корабль, не слушаясь руля, накренивался носомъ, онъ бросался туда и тащилъ свой «багажъ» въ заднюю часть, а потомъ наблюдалъ, что изъ этого выйдетъ; когда же корабль снова погружался кормой, онъ требовалъ у Koлумба приказать нѣсколькимъ изъ его людей «убрать отсюда поклажу». Во время бури ему приходилось затыкать ротъ такъ, какъ, за его криками о своемъ «багажѣ», экипажъ не могъ разслышать слова команды.
Повидимому, этотъ человѣкъ не могъ бы быть оффиціально обвиненъ ни въ какой преднамѣренной непристойности, но въ судовомъ журналѣ засвидѣтельствованъ, въ качествѣ «особо страннаго обстоятельства», тотъ фактъ, что принесъ онъ свой «багажъ» на корабль въ одной газетѣ, а увезъ его на берегъ въ четырехъ сундукахъ, одной большой корзинѣ и двухъ ящикахъ изъ подъ шампанскаго. Когда же, вернувшись затѣмъ обратно, онъ сталъ нахально увѣрять, что у него еще не хватаетъ кое-какихъ вещей, намѣреваясь при этомъ обыскать багажъ другихъ пассажировъ, — то чаша терпѣнія оказалась переполненной и его выкинули за бортъ. Долго потомъ съ любопытствомъ ожидали всѣ, не покажется-ли онъ еще разъ на поверхности воды, но даже ни одного пузыря не показалось на спокойной морской глади.
И вотъ въ то время, когда всѣ были поглощены этими наблюденіями за бортомъ судна, а интересъ съ каждымъ мгновеніемъ возрасталъ все больше и больше, вдругъ съ ужасомъ замѣтили, что корабль погнало теченіемъ и что якорный канатъ совсѣмъ слабо болтается на сгибѣ.
По поводу этого мы находимъ въ пожелтѣвшемъ старомъ судовомъ журналѣ слѣдующую странную замѣтку: «Впослѣдствіи было обнаружено, что непріятный пассажиръ, нырнувъ, успѣлъ утащить съ собой якорь, который и продалъ проклятымъ дикарямъ внутри страны, увѣривъ ихъ, что онъ его „нашелъ“, — воровская каналья!»
Однако, и этотъ предокъ имѣлъ добрыя и благородныя побужденія и мы съ гордостью вспоминаемъ тотъ фактъ, что именно онъ былъ первымъ изъ блѣднолицыхъ, заинтересовавшимся дѣломъ подъема и цивилизаціи нашихъ индѣйцевъ. Построивъ удобную тюрьму и соорудивъ висѣлицу, онъ до смертнаго своего часа увѣрялъ съ чувствомъ исполненнаго долга, что его «вліяніе» на индѣйцевъ имѣло гораздо болѣе облагораживающее и воспитательное значеніе, чѣмъ всѣхъ другихъ реформаторовъ, когда-либо работавшихъ между ними. Въ этомъ мѣстѣ хроника становится менѣе чистосердечной и словоохотливой, неожиданно заканчиваясь сообщеніемъ о томъ, какъ «старый путникъ» куда-то направился съ цѣлью посмотрѣть работу своего «сооруженія» надъ первымъ бѣлымъ, повѣшеннымъ въ Америкѣ, и что во время пребыванія его «тамъ», онъ претерпѣлъ увѣчья, послѣдствіемъ коихъ была смерть.
Правнукъ этого «реформатора» процвѣталъ въ 1600 году: въ нашихъ анналахъ онъ извѣстенъ, какъ «старый адмиралъ», хотя въ общей исторіи носитъ нѣсколько другой титулъ. Онъ долгое время командовалъ флотиліей быстроходныхъ судовъ, хорошо вооруженныхъ и оснащенныхъ, оказывая себѣ большія услуги въ охотѣ за купеческими кораблями. Всѣ тѣ суда, которыя онъ преслѣдовалъ и на которыя обращалъ свой орлиный взоръ, дѣлали постоянно быстрые переходы черезъ океанъ. Но если судно, не смотря на всѣ его побужденія, недостаточно поспѣшало, то, отбросивши всякія церемоніи, онъ забиралъ его съ собой на родину, гдѣ и хранилъ очень бережно въ ожиданіи, не явятся-ли за нимъ его владѣльцы; но они этого никогда не дѣлали. Онъ пробовалъ также отучать матросовъ съ тѣхъ кораблей отъ лѣни и неповоротливости, принуждая ихъ дѣлать укрѣпляющій моціонъ и брать холодныя ванны. Онъ называлъ это «прыгать черезъ бортъ». И всѣмъ его питомцамъ это очень нравилось: по крайней мѣрѣ, никто изъ нихъ не имѣлъ ничего возразить, продѣлавши на себѣ хоть разъ этотъ опытъ. Если владѣльцы слишкомъ долго медлили явиться за своими судами, то «адмиралъ» сжигалъ ихъ, дабы не пропала страховая премія. Въ концѣ концовъ этому старому, божественному мореплавателю, отягченному годами и почетомъ, перерѣзали горло, а бѣдная вдова его до послѣдняго своего часа съ душевнымъ прискорбіемъ думала, что, если бы его перерѣзали на 15 минутъ раньше, то онъ все-таки могъ бы быть возвращенъ къ жизни.
Чарльзъ Генри Твэнъ жилъ въ послѣдней половинѣ XVII столѣтія; это былъ ревностный и выдающійся миссіонеръ. Онъ обратилъ къ вѣрѣ 16 тысячъ островитянъ Южнаго океана, поучая ихъ что ожерелье изъ собачьихъ зубовъ и очки не составляютъ еще полнаго костюма, въ которомъ можно бы было посѣщать богослуженіе. Бѣдная паства его очень любила, сердечно любила: закончивъ надъ нимъ похоронныя обрядноcти, они всѣ разомъ встали и (выйдя изъ столовой) со слезами на глазахъ говорили другъ другу, что онъ все-таки былъ «вкуснымъ» миссіонеромъ, выражая при этомъ желаніе заполучить его еще хоть немножко. На-го-то-вахъ-вахъ-Пуккетекивисъ-Твэнъ (это значитъ: «могущественный охотникъ съ свинячьимъ глазомъ») украшалъ собою средину XVIII столѣтія, стараясь всѣми силами души помочь генералу Брэддоку въ его сопротивленіи противъ узурпатора Вашингтона. Этотъ предокъ былъ тотъ самый человѣкъ, который изъ-за дерева 17 разъ стрѣлялъ въ нашего Вашингтона. До сего мѣста этотъ прекрасный, романтическій разсказъ передается во всѣхъ нравоучительныхъ учебникахъ исторіи въ общемъ совершенно вѣрно, по дальнѣйшее продолженіе его, гласящее, что дикарь, объятый трепетомъ, послѣ 17-го выстрѣла торжественно заявилъ, что «тотъ человѣкъ ниспосланъ великимъ духомъ для выполненія безгранично высокой задачи» и что онъ не осмѣливается болѣе поднять на него свое святотатственное ружье, — въ этой своей части разсказъ съ особой точностью передаетъ дѣйствительный фактъ исторіи. Онъ сказалъ слѣдующее:
«Совершенно безполезно (при этомъ онъ икнулъ): человѣкъ этотъ такъ пьянъ, что даже не въ состояніи спокойно постоять столько мгновеній, чтобы въ него можно было попасть. Мои средства (при этомъ онъ опять икнулъ) не позволяютъ мнѣ задаромъ тратить на него мои заряды».
Вотъ почему онъ остановился на 17 выстрѣлѣ: на это у него было прочное, ясное и каждому понятное основаніе, — основаніе, которое намъ особенно нравится въ виду его краснорѣчиваго и убѣдительнаго правдоподобія. Я всегда испытывалъ удовольствіе, читая въ учебникѣ исторіи этотъ разсказъ, хотя мною и овладѣвало подозрительное предчувствіе, что при пораженіи генерала Брэддока, каждый индѣецъ, дважды стрѣлявшій въ какого-нибудь солдата и дважды промахнувшійся (въ теченіе столѣтія «два» очень легко обращается въ «17»), немедленно приходилъ къ заключенію, что «великій духъ ниспослалъ этого солдата для исполненія особо высокой миссіи» и поэтому я всегда, въ извѣстной мѣрѣ, боялся, что единственнымъ основаніемъ, благодаря которому исторія съ Вашингтономъ запечатлѣлась въ памяти потомства, между тѣмъ какъ всѣ другіе подобные же казусы совершенно забыты, было именно то обстоятельство, что въ этомъ случаѣ пророчество оправдалось, а во всѣхъ остальныхъ «сорвалось». Никакихъ книгъ на свѣтѣ не хватило бы, чтобы въ нихъ вмѣстить всѣ пророчества, которыя «дѣлали» индѣйцы и другія «неавторизированныя» существа, но за то сборникъ такихъ пророчествъ, которыя въ дѣйствительности сбылись, каждый человѣкъ можетъ легко носить въ карманѣ собственнаго сюртука.
Кстати я долженъ здѣсь замѣтить, что нѣкоторые изъ моихъ предковъ настолько извѣстны въ исторіи по своимъ прозвищамъ, что я не считалъ нужнымъ задерживаться на нихъ или хотя бы перечислить всѣхъ ихъ въ порядкѣ рожденій. Между ними можно бы было упомянуть: Ричарда Бриллея Твэна, — alias Гей Фоксъ; Джона Вентворта Твэна, — alias Гансъ «съ 16-ю веревками»; Вилліама Гогарта Твэна, — alias Джекъ Сеппардъ; Ананія Твэна, — alias баронъ Мюльгаузенъ; Джона Георга Твэна, — alias капитанъ Киддъ, и кромѣ того: Георгъ Френцисъ Твэнъ, Томъ Пеннеръ, Навуходоносоръ и «Вильямскій Оселъ», — всѣ эти лица также принадлежатъ къ нашей фамиліи, но къ сторонней ея вѣтви, довольно далеко удалившейся отъ нашей почтенной, прямой линіи; — въ сущности это только побочный отростокъ, члены котораго отличаются отъ стараго родословнаго ствола главнымъ образомъ тѣмъ, что они въ стремленіи къ великой славѣ, которой мы всѣ постоянно домогались и жаждали, привили себѣ дурную привычку засиживаться въ тюрьмѣ, вмѣсто того, чтобы разъ навсегда быть повѣшенными.
Весьма неловко въ собственной автобіографіи доводить родословную слишкомъ близко къ своему времени, — тактичнѣе всего, разсказавъ въ неопредѣленныхъ выраженіяхъ о своемъ прадѣдѣ, вслѣдъ за симъ сряду же отважно перейти къ самому себѣ, — что я теперь и дѣлаю.
Я явился на свѣтъ безъ зубовъ, — въ этомъ отношеніи Ричардъ третій имѣлъ передо мной преимущество, но и безъ горба, — и въ этомъ отношеніи я уже имѣлъ передъ нимъ преимущество. Мои родители были не очень бѣдны, не особенно богаты… Но мнѣ теперь приходитъ въ голову вотъ какая мысль. Моя собственная исторія сравнительно съ таковой же моихъ предковъ отличалась бы такой блѣдностью, что, съ моей стороны, разумнѣе всего оставить ее ненаписанной до тѣхъ поръ, пока и меня самого не повѣсятъ. Если бы нѣкоторыя другія біографіи, которыя я читалъ, прерывались въ ожиданіи, пока съ ихъ героями не приключится подобнаго же происшествія, то я полагаю, что это было бы весьма счастливымъ обстоятельствомъ для читающей публики… А вы какъ объ этомъ думаете?
- ↑ Одна изъ самыхъ старинныхъ тюремъ въ Англіи.