Автобиографические записки (Глинка)

Автобиографические записки
автор Александр Сергеевич Глинка

Опубл.: 1905. Источник: az.lib.ru

А. С. ГЛИНКА (Волжский). Собрание сочинений в трех книгах. Книга I: 1900—1905.

М.: МОДЕСТ КОЛЕРОВ, 2005. (Серия: «Исследования по истории русской мысли»).

Автобиографические записки Александра Сергеевича Глинки-Волжского (1905 г.)

Родился я в Симбирске в июне 1878 года и там-же в Тихвинской церкви крещен. Отец мой, Сергей Владимирович Глинка, частный поверенный, занимался в Симбирске адвокатской практикой. В родословную свою никогда пристально не заглядывал, но знаю, что происхожу из московского рода Глинок, в Москве родился и вырос мой отец. Но есть другая ветвь нашей фамилии, смоленские Глинки, которые состоят в ближайшем родстве с Глинкой-композитором. Вероятно, в далеком каком-нибудь генеалогическом узле эти роды сплетаются. Были ли в моем роду «выдающиеся в каком-либо отношении люди», указать не могу, знаю, что много было и есть различных монстров, свидетельствующих о разложении и вырождении этого стародворянского рода. Отец мой умер, когда мне было всего 7 лет, позже, когда мне было уже 15 лет, умерла и мать. Она была простой, малоучившейся женщиной, но чуткой, умной и одаренной тем особенным даром проникновенного понимания детской души и того безъискуственно-глубокого педагогического смысла, с которым люди, должно быть, прямо родятся. Воспитательное влияние моей матери на меня огромно, это не было сознательное влияние преднамеренных педагогических воздействий и опытов, но просто органическое, стихийное, глубоко корневое воздействие. Я ощутил и осознал его много позже ее смерти, потому что с раннего детства пользовался неограниченной свободой и совершенной независимостью. Давила только школа, гимназия… В самой-же ранней юности, в пору клокотания идей, отвлеченно-головных и безъиндивидуально-общественных, направленских увлечений никакой связи с родной почвой, конечно, не ощущал. Гораздо острее кровной связи чувствовал власть идей, духовные связи с властителями дум и стремлений — любимыми писателями. В детстве я был страстно религиозен, умел жарко молиться, этим жил, этим любил. [Страстно любил Священную историю Нового Завета]. Перелом произошел лет в 13—14, в пору власти идей. Как обычно, вдруг, после какого-то разговора с осмелившимися уже товарищами о Боге и вере, разговора тревожного для меня, мучительного. Проснулся на другой день, — он был ясный, солнечный, снег блестел и было тихо — огляделся кругом, со странной и жуткой пытливостью заглянул в небеса и …[сразу как-то] ощутил пустоту, ощутил и укрепился в правоте слов отрицания и, словно даже обрадованный, отошел от этих вопросов, надолго отошел к «настоящим» вопросам развивателей книг и направлений. Долго потом не любил касаться откинутого и вдохновился новым, другим, не замечая в этом новом питании старых соков. Тогда же начал много читать, до того времени не читал почти, [ни] детской литературы, [ни] сказок, всеобщих Майн-Рида, Купера, Жуль-Верна почти совсем миновал. С 14-ти-же лет стал читать запоем, много и безалаберно; сразу, обойдя литературу своего возраста, читал Спенсела^[1] и Бокля, Миля^[2] и Шопенгауэра, Шекспира и Достоевского, русских классиков и самую пеструю переводную беллетристику, но особенно всякую тайную, запрещенную книгу с предполагаемым революционным содержанием, все искал самого настоящего, что все станет понятно, поймешь самое важное — что делать [теперь-же], куда себя девать, использовал рвущееся на живое и ответственное дело молодость и задорные силы. [Мучил трагизм человеческого существования, больше всего унижение человеческое и ужас его, обидная нищета и жестокое бесправие, давила скука окружающей жизни, бесцветная пустота, бессодержательность, манили грезы о конечной гармонии всечеловеческого успокоения, всеобщего спасения от зла, его трудно было назвать каким-нибудь [исчерпывающим] словом, но он чувствовался слишком осязательно, и хотелось жить и работать для этого, всего себя отдать, и скорее, скорее, но как?..] Всего больше давали умственной пищи критико-публицистическая литература [так называемых] 60—70 годов — Писарев, Добролюбов, Чернышевский, [Шелгунов], Миртов, Михайловский и соответствующая беллетристика — Помяловский, Решетников, Левитов, Златовратский, Успенский, Гаршин и другие. Но самое сильное влияние на меня имели сочинения и статьи в журналах Н. К. Михайловского. Он был моим учителем, в полном смысле духовным отцом, который идейно вскормил и вспоил меня. [Ему, позднее, будучи студентом-полумарксистом-полународником, писал я длинные читательские письма, которые, впрочем не всегда посылал]. И теперь, преодолев его идейное властвование надо мной, я глубоко люблю Михайловского словно^[3] кровной какой-то любовью и чту вечной, святой для меня памятью. И, странное дело, больно оскорбляюсь резкими осуждениями его даже и тогда, когда они справедливы и основательны. Решающее значение Михайловского в моей духовной родословной было превзойдено новым углубленным чтением и изучением Достоевского. Промежуточным звеном^[4] было увлечение Кантом и неокантианством в направлении от «[Критики] чистого разума» к «Критике практического разума», от гносеологии к религии и религиозной метафизике. В Достоевском и в том, что за ним и около него, я пережил свой собственный, личный кризис рационализма, и сознательно и свободно пошел к подлинной религии, не чураясь метафизики и не боясь мистики. Достоевский влек меня, конечно, не [в] смутно-политических моментах своего творчества, а в религиозно-философских озарениях^[5]. Это самый большой сгиб в моих душевных переживаниях. Насколько мог, он отразился в моих литературных работах и статьях. Осмысление старой идеологии новыми напластованиями шло у меня медленно, с вечной боязнью оступиться, с раздумьем и оглядыванием назад в страхе переступить порочное старое новым нужным. Это не страх свистков и усмешечек, которыми преследуется в нашей^[6] прогрессивной литературе все уклоняющееся от ее общепризнанного шаблона, а боязнь самого себя, желание не обрывать без нужды традиционной преемственной связи, потребность быть в связи с прошлым, с умершим, своего рода культом отцев, предков. Наростающая сложность религиозно-философских увлечений всегда была для меня требованием живой совести, как интеллектуальным, так и этическим дальнейшим обоснованием и укреплением того живого явления, к которому звали^[7] [все впечатления] с самого раннего детства. Позднее школьное «образование» не имело никакого [положительного] влияния, точно давило^[8] страшной обузой, держало какой постыдной собачьей цепью и непускало туда, куда тянуло, где жила правда. Учился в гимназии, чаще плохо, в баллах держался серенькой тройки, мучился, когда балловый бюджет падал ниже, не радовался и [сознательно] спешил опустить руки, всякий раз, когда он случайно поднимался выше [просто] удовлетворительного уровня хорошо; без усилий и с некоторым интересом учился математике, одно время, [классе в 4-том,] мечтал о математическом факультете, но скоро оставил это, увлекшись книгами и революционно-ребяческими начинаниями. Перейдя в 7-ой класс, был исключен из гимназии за пьянство, которое как-то уживалось одно время с идейными увлечениями, было бурно, полно споров, помогало пытливому знакомству с неведомыми дотоле лицами и слоями общества, включительно до [так-называемых] «подонок». Исключенный из Симбирской гимназии, поступил было^[9] в Московскую, но оттуда скоро вышел и жил в Крыму на уроке, поправляясь после легочного заболевания. Затем через год выдержал на аттестат зрелости и поступил в Московский Университет на юридический факультет. В университете пробыл три года, занимался больше литературой, философией и политической экономией; столько же^[10], если не больше — беспорядками, которые были уже в разгаре в мое студенчество. К 1899 году был уволен при всеобщем увольнении во время забастовок и тотчас принят обратно, но оставлен на том же курсе, «бастовал». Весной^[11] осенью 1900 г.^[12] были опять^[13] «беспорядки», и во время полных «беспорядков», теперь уже и уличных, был «загнан»^[14] в манеж после длительной студенческой сходки и оттуда отправлен в «одиночку» — обвинялся в издании газеты «Студенческая Жизнь». Следствием^[15] тюрьмы была ссылка на родину, под надзор полиции, где прожил два с лишним года. На 2-м курсе университета женился. Писать начал студентом 1-го курса. В 1899 году послал в «Научное Обозрение» статью «О ценности», разбор предпринятой тогда покойным М. М. Филиповым критики экономического учения Маркса. В майской книжке «Научного Обозрения» за 1900 год она была напечатана. Это моя первая печатная работа, ранее делал неудачные беллетристические опыты, писал рефераты на различные темы для «кружков», но никуда не посылал. Тема первой моей статьи была чисто случайная, навеянная интересами минуты, гл<авным> обр<азом>, направленскими увлечениями, и, как это ни странно, религиозно-философскими исканиями смысла жизни и праведного дела. По уродливому преломлению условий жизни влекло к себе яблоко раздора того времени, «марксизм», течения около него и в нем самом. Позже, проживая в ссылке в Симбирске, написал и напечатал «Два очерка о Успенском и Достоевском» (СПб, 1901), и год спустя «Очерки о Чехове» (СПб, 1901). Тогда же занимался корреспонденциями из Симбирска в разные газеты и напечатал несколько статей в журналах. В это же время получил через своего случайного знакомого, ветерана революционного движения 70 гг., С. А. Жебунова, предложение от Н. К. Михайловского попробовать принять участие в «Русском Богатстве». После неудачной попытки поместить там свои статьи о Достоевском, там появилась моя статья «Г. И. Успенский о заболевании личности русского человека». Окончив ссылку, я жил в Самаре^[16], сотрудничал в местной «Самарской газете», затем был приглашен В. С. Миролюбовым вести литературную критику в «Журнале для Всех», где сотрудничал около года. Принужденный уйти из «Журнала для Всех», принял участие в редакции преобразующегося в то время «Нового Пути», и, затем, в его продолжении, в «Вопросах Жизни». Вот мой ответ на вопрос [полит] программы о «ходе воспитания и образования. Под какими умственными и общественными влияниями они происходили. Начало и ход деятельности».

«Замечательными событиями жизни» считаю <нрзб.> впервые сознательно прочитанную книгу^[17] пробудившую во мне сознание, как сейчас помню, то был IV т. «Собрания сочинений Н. М. Михайловского» старого издания, затем рождение ребенка, и, наконец^[18], вновь, после пьяно-искусственного^[19] атеизма юности — свободное религиозное озарение, ощущение мистической реальности Христа, лик Бога, радость существования Божьего, когда просыпался со светлой мыслью, что ведь Бог есть, породнился с новым и детски-ясным Богоощущением и, отсюда, доверчиво[е и] успокаивающее как в раннем детстве Евангелие…

Библиография (кроме указанной в тексте)

1) Торжествующий аморализм (по поводу «Русского Фауста» А.Луначарского). Вопросы филос<офии> и психол<огии>. Кн. 64. 2) Вл. Г.Короленко (крит<ический> оч<ерк>). Мир Бож<ий> 1903 г. № 7. 3) «Человек в философской системе Владимира Сергеевича Соловьева» (по поводу годовщины смерти). Русские ведомости 1903 г. № 209. 4) И. С. Тургенев. «Самарская газета» [1903 г]. № 161. 5)"Ужасы жизни в произведениях Л.Андреева". Самарская газета за август [1903 г.] No?? 6) <Андрей> Осипович Новодворский. Самарская газета 1903 г. 7) Литературные отголоски в «Журнале для Всех» за 1903—1904 гг.: I) «По поводу книги С.Булгакова» 1903 № 12. II) «О некоторых мотивах творчества Максима Горького». 1904 № 1-2. III) «Памяти Н. К. Михайловского». 1904 № 3. IV) «О реалистическом сборнике» 1904 № 4. V) «Вишневый сад А. П. Чехова на сцене Московского Художественного театра» 1904 № 5. VI) «Об искании» 1904 № 6. VII) «О Василии Фивейском Л.Андреева» 1904 № 7. VIII) «Об „Евреях“ С.Юшкевича». 1904 № 8. 8) «О рассказах Бунина» «Самарск<ая> газета» 1904 № 251, 255. 9) «О голосах критики по поводу „Жизни Василия Фивейского“ Л.Андреева» «Голос юга» 1904 № 9 и 11. 10) «Идеализм Н. К. Михайловского» «Самарск<ий> курьер» 1904 г. 11) По поводу книги Дорошевича «О каторге» «Самарский курьер» No№ 235, 237, 238. 12) «О любви к ближнему и любви к дальнему» (Со стороны). «Образование» 1904 № 9. 13) «Об уединении» «Новый Мир» 1904 № 10. 14) «Проблема смерти у профессора Мечникова». Нов<ый> Путь 1904 № 9—14. 15) «Мистический пантеизм В. В. Розанова» Н<овый> Путь 1904 № 14. 16) «Вопр<осы> Жизни» 1905 г. №№ 1, 4, 3. 17) «Литературные заметки» о рассказах Б.Зайцева, Л.Андреева, и М. Арцыбашева. «Вопр<осы> Жизни» 1905 № 1…16. 18) Литературные отклики. «Христианские переживания в русской литературе» «Вопр<осы> Жизни» 1905 № 4—5. 17) «О рассказах М.Арцыбашева» «Воп<росы> Ж<изни>» 1905 № 7. 19) «Религиозно-нравственная проблема у Достоевского» «Мир Божий» 1905 г. №№ 6, 7 и 8.

Затем [несколько] рецензий в «Н<овом> Пути», «Вопросах Жизни» и «Русском Богатстве» за 1903—1904 г. Мелкие литературные заметки в газетах и корреспонденции^[20]. И затем еще сборник «Из мира литературных исканий», который в настоящ<ее> время печатается (выйдет осенью СПб. изд. Жуковского). В него войдут печатавшиеся раньше статьи из перечисленных.

---

24.VI.1905

О моих книгах были рецензии в различных журналах, но точных указаний дат дать не могу. Укажу статью о моей книге «Два очерка об Успенском и Достоевском» в «Русском Богатстве» 1903 г. № 11 Буковский «Границы анализа в литературной критике». И среди многих полемических отзывов Луначарского целую статью его «Об г. Волжском и его идеалах». Образование 1904. № 5.

---

1. Спенсера.
2. Милля.
3. Зачеркнуто: точно
4. Зачеркнуто: моментом
5. Зачеркнуто: откровениях?
6. Зачеркнуто: русской
7. Зачеркнуто: обаяние которого
8. Зачеркнуто: оно было
9. Зачеркнуто: учился несколь<ко>
10. Зачеркнуто: более всего
11. Зачеркнуто: 1901
12. Зачеркнуто: и весной 1901
13. Зачеркнуто: новые
14. Зачеркнуто: взят в
15. Зачеркнуто: была
16. Зачеркнуто: Симбирске
17. Зачеркнуто: точно
18. Зачеркнуто: во-2-х
19. Зачеркнуто: бессознательного?
20. Зачеркнуто: NoNo которых.