Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Критика. Публицистика. Письма. Тома 11—15
Том одиннадцатый. Книга первая. Критика. Публицистика (1840—1849)
Л., Наука, 1989
Эспаньолетто, или Отец и художник.
править«Превосходно! бесподобно! высшая степень искусства!» — кричит дон Рибера, прозванный Эспаньолетто, стоя перед новою своею картиною. Но приходит Оттавио, ученик Риберы, находит, что новое произведение совсем не бесподобное и не превосходное. «Лжешь, мальчишка!» — кричит Эспаньолетто и выгоняет мальчишку вон. Приходит Ланфранко и разжигает в душе Риберы зависть против Доминика Цампиери. Надо убить Цампиери, потому что он соперник слишком опасный; убить — и как можно скорее, в эту же ночь! Решено: Рибера дает Ланфранко пять тысяч скуди; Ланфранко дает одну тысячу скуди Паоло, от которых Паоло, обязанный Ланфранко жизнью, отказывается, как и следует порядочному разбойнику, и Цампиери убит, убит так скоро и ловко, что не успел произнесть перед смертью даже порядочного монолога, сказав только: «Ах! мои картины!.. дети!..» В том же акте случилось еще много интересных вещей, а именно: прибыл в Неаполь дон Педро граф ди Кампостелло, начальник испанских войск, и влюбился в Дженнобу, дочь Риберы, а Дженноба произнесла влюбленным в нее неаполитанским кавалерам, для первого выхода, следующую речь: «Вы все смотрите на меня, синьоры, и я смотрю на вас, и вы стоите против меня, а я против вас, и я говорю, а вы слушаете, и когда я кончу, вы будете говорить, а я буду слушать» — или что-то подобное. Больше ничего необычайного не случилось.
Во втором акте граф дон Педро вспомнил о любви, которую почувствовал к дочери Риберы в первом акте, и забыл обязанности, которые привели его в Неаполь. Случилось еще, что Ланфранко, разлакомленный убийством Цампиери, задумал уже кстати погубить и Риберу, чтоб одному на свободе остаться первым художником Италии и прибрать к рукам все почетные работы. С этою целию он, во-первых, вкрался в доверенность дона Педро; во-вторых, ни с того ни с сего объявил дону Рибере, будто сам герцог дон Родриго Понче де Леон, герцог ди Аукос, наместник неаполитанский, гранд Испании, влюблен в Дженнобу и, опасаясь получить отказ, прислал в Неаполь графа ди Кампостелло с поручением разведать стороной, благосклонно ли будет принято его предложение? Дурак Эспаньолетто тотчас и поверил выдумке Ланфранка и, оставшись один, чуть не лезет на стену от восторга, произнося такую речь: «Гранд Испании, герцог, наместник неаполитанский! Благодарю тебя, небо!.. Ты даровало моей дочери возвышенную душу!» и пр… Обманув глупого отца, Ланфранко обманывает и глупую дочь (отец и дочь в драме нарочно и представлены глупыми для того, чтобы их легче было обманывать), уговорив ее на свидание с графом ди Кампостелло; причем граф, показывая на свой миланский орден, говорит ей: «Я не могу сказать тебе: Дженноба, будь моею. Скажи, можешь ли ты любить меня так?» А Ланфранко между тем запирает дверь, из которой вышла Дженноба, и производит тревогу: «Рибера! Рибера! спасайтесь!» Дженноба бежит к двери своей комнаты — заперта; она в другую, но там уже спрятался дон Педро, и она с ужасом выбегает снова на сцену, а затем падает в обморок, чем и представляет дону Педро и Ланфранко удобный случай похитить себя. Узнав о похищении дочери, Рибера хватает Оттавио, принесшего эту весть, за горло и говорит ему: «Если ты солгал, если ты напрасно встревожил меня, то я раздавлю тебя ногой (а!..), как червяка! (Толкая его от себя.) Прочь, мальчишка! что ты мне мешаешь?» (он в то время, впрочем, ничего не делал). Но когда Рибера удостоверился в справедливости ужасной вести, то пришел в страшное отчаяние н, по обыкновению своему схватив Ланфранко за горло, требовал, чтоб он говорил, хотя Ланфранко в таком положении говорить и не мог. Потом Рибера упал перед ним на колени, но Ланфранко и тут ничего не сказал. Декорация переменяется, и Рибера входит к дону Педро, графу ди Кампостелло; зритель ждет, что он и его схватит за горло; но несчастный отец уже удостоверился на опыте, что это самый ненадежный способ заставить человека говорить, и обошелся с графом очень почтительно. Однако ж он и тут ничего не узнал. Действие переносится «в гористую страну». В глубине высокие скалы; на одной из них замок с перилами. Зритель сначала принимает этот замок за прачечную избу, потому что на перилах его висит белый платок; но он скоро удостоверяется, что платок повешен тут не для просушки: назначение его велико — без него не было бы драмы! Сюда приходят Рибера и Оттавио, отыскивающие Дженнобу. Оттавио поднимает голову кверху, видит платок и говорит про себя: Юна здесь! это ее платок!" Каким образом он узнал повешенный довольно высоко платок Дженнобы, ничем не отличающийся от моего и вашего носового платка, я не знаю. Знаю только, что декорация переменяется и театр представляет «готическую комнату в замке». В комнате Дженноба разговаривает сначала с Маргаритой, а потом с доном Педро, потом сама с собою, потом с Оттавио, а наконец, с доном Рибера. Отец снимает шляпу, что довольно эффектно, почтительно кланяется испуганной дочери и с презрительною жестокостию говорит ей сарказмы: «Доступ к вам не так труден; видно, вам здесь нравится. И, как я замечаю, никто не опасается, чтоб вы ушли отсюда. Я также не опасался, чтоб вы ушли от меня» и так далее. Дженноба сожалеет, что не имеет оружия лишить себя жизни, и услужливый Рибера хладнокровно подает ей кинжал. Но когда Оттавио помешал Дженнобе заколоться, вырвав у нее кинжал, и она бросилась с балкона в воду, он теряет не только хладнокровие, но и самый рассудок: ему жаль стало, что Дженноба утопилась вместо того чтоб зарезаться. Входит дон Педро и спрашивает: «Где Дженноба?» Рибера показывает ему вниз, на возмущенные волны реки, и произносит такие речи: «Это она, твоя любовница! И, смотри, смотри: ты видишь ли этого бледного старика, который сидит возле нее? Смотри, как он ласкает ее! Смотри — он играет ее кудрями, целует в уста и очи! Этот старик — Цампиери. Слышишь ли? Цампиери, которого я велел убить!» Каким образом Доминикино сидел на воде, это так же трудно объяснить, как то, каким образом писал он свои чудные картины. Но пора наказать порок и вознаградить добродетель; то и другое свершается разом: входит Ланфранко (зачем? откуда?..) и подставляет Рибере грудь, в которую тот немедленно вонзает кинжал, — наказывается порок; занавес опускается — торжествует добродетель…
Что касается до меня, я совершенно согласен с мнением тех, которые неумолимо шикали при представлении этой драмы, и с мнением тех, которые находили ее превосходною. Препошлая драма! вздорная драма! нелепая драма! Но, впрочем… прекрасная драма! преоригинальная драма! гениальная драма!.. Автор подает большие надежды по части «изображения на севере итальянских страстей» и по части усвоения русскому языку киргиз-кайсацких выражений и оборотов, делающих речь его чрезвычайно оригинальною. Этой оригинальности вы и обязаны тем, что я запомнил целиком несколько фраз и привел их в надежде усладить вас и порадовать таким обогащением русского языка…
Примечания
правитьПечатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: ЛГ, 1844, 31 авг., № 34, с. 576—577, без подписи.
В собрание сочинений впервые включено: ПСС, т. IX.
Автограф не найден.
Авторство Некрасова установлено М. М. Гином по связи с фельетоном Некрасова «Петербург и петербургские дачи», опубликованным в предыдущем номере «Литературной газеты» (см.: наст. изд., т. XII): именно в нем содержится обещание написать данную рецензию, где к тому же косвенно повторено ошибочное предположение Некрасова относительно того, что автор пьесы «Эспаньолетто» — Н. А. Полевой. Вопреки обычаю «Литературной газеты» имя автора рецензируемого произведения в комментируемой рецензии не обозначено. Но в заглавие введена формула, восходящая к Полевому («Попытка на севере на изображение итальянских страстей» — см. указанный фельетон). Эта же формула повторена и в конце рецензии: «Автор подает большие надежды по части „изображения на севере итальянских страстей“…». Фельетонный стиль рецензии также свидетельствует в пользу принадлежности ее Некрасову.
«Эспаньолетто» — первая пьеса молодого драматурга К. Д. Ефимовича (1816—1847), выступавшего под псевдонимом «И. Ралянч». Впоследствии (1846) Ефимович создал ряд пьес, близких по направлению к «натуральной школе»: «Отставной театральный музыкант и княгиня», «Владимир Закревский», «Кащей». Первая из них написана под некоторым влиянием «Петербургских углов» Некрасова (см. об этом: Данилов С. С. Очерки по истории русского драматического театра. М.-Л., 1948, с. 371—375). Пьеса «Эспаньолетто» С. С. Данилову осталась неизвестной. Одна из пьес Ефимовича написана по мотивам стихотворения Некрасова «Огородник» (см.: наст. изд., т. I, с. 583).
Белинский в театральном обзоре, напечатанном в октябрьской книжке «Отечественных записок» за 1844 г., назвал «Эспаньолетто» «галиматьей» (т. VIII, с. 328). Критики «Северной пчелы» разошлись в оценках: положительно писал о пьесе В. С. Межевич (1844, 26 авг., № 194, с. 774); издевательски — Р. М. Зотов (1844, 31 авг., № 197, с. 785—787).
С. 334. …по части усвоения русскому языку киргиз-кайсацких выражений и оборотов… — Выражение «киргиз-кайсацкий» в значении «дикий, нелепый» встречается в письмах Белинского (см., например: т. XII, с. 53, 100) и, видимо, бытовало в его кружке; связано с названием повести А. И. Ушакова (1672—1747) «Киргиз-кайсак» (1830), о которой Белинский неоднократно писал (т. I, с. 95, 168; т. II, с. 21, 22, 363; т. IV, с. 345, 409; т. VIII, с. 58, 61; т. IX, с. 9, 270).