В. В. Розанов
править«Хищения» и новый строй
правитьНикогда не следует из-за «деревьев» упускать «лес», — и особенно это вредно в политике, где так же важно видеть отчетливо предметы перед глазами, как и озирать всю панораму местности и расположения и связь далеких и близких предметов и явлений. Молодой наш парламент, как и возбуждаемые им и шумящие вокруг него разговоры, устные и печатные, более и более зарываются в мелочную ежедневность, прикрепляются к «инцидентам» и треплются за каждым из таких инцидентов почти с характером бытовой и житейской сплетни. В нашей большой Думе появляются черточки, встречаются случаи, слышатся иногда речи, к тону которых печать и зрители привыкли в маленьких городских думах. И нельзя не сказать, что это явление не из приятных. Хочется и ожидается в большой Думе «державности» — как это ей совершенно прилично и совершенно принадлежит по прерогативам, ей данным, по задачам, к которым она призвана.
Счеты партий, отместка друг другу партий, наконец, — самолюбивые заявления и выкрики партий в лице их голосистых представителей, все это, доставляя удовольствие невысокой части газетных читателей, не может не действовать довольно удручающе на всех, кто смотрит на молодой наш конституционализм с тем напряжением, какое обусловлено вековым ожиданием его. Хочется больше в нем «государствования». Стойкости, сознания достоинства своего. Хочется, чтобы в стенах Таврического дворца больше жила Россия, больше чувствовалась Россия, — ее внутренности и ее целое.
Но, без сомнения, все «инциденты» мелькнут в Лету забвения, куда им и подобает отправиться, и они не должны от нас закрывать главного. Главное Думы — не зал депутатов, откуда на всю Россию разносятся речи, и мы не уменьшаем их значения, — но все-таки главное — ее комиссии, где все вопросы рассматриваются и обсуждаются, где люди говорят более спокойно, и говорят не массе, а лицо к лицу. Это то же, что топка и машины на пароходе, в отличие от ее публики. Комиссии направлением «дел» и всех поставленных как в самой Думе, так и со стороны администрации вопросов и составляют душу конституционализма. И кто увлекается критикою думского зала и мелочей, которые там случаются, выпускает собственно главное из виду.
И общество, нервно-требовательное, и борющиеся партии, которые, осыпая упреками друг друга, не щадят и «третьей Думы», — будто бы слишком пассивной и податливой перед заявлениями администрации, — по широкому русскому размаху не удерживаются в границах и переносят критику или скорее обывательскую воркотню вообще на «новый строй», не удовлетворяющий их жадному и торопливому аппетиту к «новостям» и великим «новым событиям». Между тем стоит оглянуться несколько дальше вчерашнего дня, чтобы вполне сознать огромное значение этого строя, притом значение проникающее до подробностей управления. Каждое министерство, каждое ведомство, все директора департаментов и канцелярий целый год помнят и не могут забыть ни на один день, — что дойдет в Думе рассмотрение бюджета до параграфов, к нему относящихся, и придется в тихих комиссиях дать отчет о каждой сотне или тысяче рублей, расходуемых здесь, — причем никогда и никто не может предвидеть всех вопросов, которые будут заданы во время этого рассмотрения. Самая неопределенность и безвестность того, на какие вопросы придется отвечать, заставляет готовиться к ответу на всякие, т. е. упорядочивать и упорядочивать управление и денежную отчетность в каждой ячейке управления, в каждой его мелочи. А возможность «выноса сора из избы» самими же чиновниками, при относительной свободе печати, парализует надежду закрыть лаком щели и гнилые места департаментов и канцелярий. В общем, процесс думского рассмотрения государственного бюджета является сильнейшею вентиляциею, уносящею гнилой воздух из вековой бюрократической машины и ее глубоких подвалов, и если этого гнилого воздуха еще остается достаточно, то мы не должны забывать, сколько его было. Не можем забыть, что величайшие усилия по этой части русских государей, самые энергические их призывы и, наконец, положительные угрозы все-таки не приводили ни к чему, кроме некоторой видимости улучшения, недолговременной и местной. Пуговицы застегивали, а красть не переставали. Эпоха Александра II, как мы знаем, дошла в этом отношении до величайшего цинизма, особенно к концу царствования. Хозяйничанье главного общества российских железных дорог, которому была отдана выстроенная на правительственные деньги Николаевская жел. дор., эпоха концессий, с одной стороны, и, с другой стороны, эпоха «совместительства», когда высокие служебные лица принимали за хороший оклад жалованья должности директоров и председателей в коммерческих, промышленных и железнодорожных предприятиях, -все это повело за собою развитие целой системы как бы насосов, приставленных к государственному хозяйству, которые перекачивали государственное и вместе народное богатство в частные карманы всероссийских «воротил». Зло сознавалось, но была какая-то рыхлость и расслабленность государства, отнимавшая у него самую волю бороться с этим злом. Наконец, эта воля пришла. В лице Государя Александра III на Престол вошла железная воля, ни перед чем не останавливающаяся, не считающаяся с лицами, не подкупная лести и угодничеству. В памятном манифесте 29 апреля 1881 г. были произнесены слова, которые, казалось бы, должны были заставить задрожать «хищения» на Руси. «Посвящая Себя великому Нашему служению, — было сказано там, — Мы призываем всех верных подданных Наших служить Нам и государству верой и правдой… к утверждению веры и нравственности, к доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищений, к водворению справедливости и правды в действии учреждений, дарованных России благодетелем ее, возлюбленным Нашим Родителем». Таким образом, энергичнейший русский государь со всею силою и гневом, к которым вдохновляли его исключительные обстоятельства восшествия на Престол, — двинулся на «истребление неправды и хищений», и, конечно, у него не было недостатка и в некоторых помощниках в этом славном и давно необходимом движении. Никто и никогда не сомневался в личном идеализме, в личном бескорыстии таких людей, как гр. Д. А. Толстой и Победоносцев. Это были ближайшие к Государю лица, и, казалось, «всесильные». Но тут-то и оказалась вся разница между государством и частным хозяйством, между правительством огромной империи и домохозяином частного дома. Дом или хозяйство, конечно, может поставить «честно» глава дома, семьи и маленькой экономии. Здесь все видит свой глаз и до всего достает своя рука; посредствующих людей так мало, что они все видны, как транспарант через просвечивающую бумагу. Утаиться некуда, избежать наказания невозможно. Но совсем другое дело — государственность и государство, особенно как новый тип государств, обнимающих собою страны, и, наконец, как особенно Россия, включающая в себе шестую часть света, с сотнею народностей и со всеми степенями культуры. Здесь «свой глаз» проницает очень немного дальше стен кабинета, дома или дворца, и хорошо-хорошо, если видит еще что-нибудь и в городе. Все, кого должен был бы испугать гнев императора на «хищения и неправды», — на самом деле нисколько не испугались этого гнева, чувствуя себя хорошо укрытыми в той сети учреждений, сквозь которую так же ничего нельзя рассмотреть, как нельзя видеть и транспаранта сквозь стопу бумаги. Обнаружилась во всей силе яркость бессилия личного начала, личного порыва, — самого великодушного, героического и, наконец, даже железно-настойчивого. Картина целого иллюстрировалась подробностями: Победоносцев не смог истребить «неправды и хищений» даже в собственных консисториях, и в ту же эпоху взяточничество процветало даже в одном из округов министерства просвещения. Все — в пору Александра III. Все, как сказано выше, застегнулись и даже многие перекрестились: но все только стали тоньше прясть паутину, обмотавшую казенный сундук. Опыт именно царствования Александра III с бессилием искоренить «хищения и неправды» не мог после японской войны, раскрывшей наши хозяйственные порядки, не привести к мысли о перемене самого метода борьбы с «хищениями и неправдою».
Нужно было не «ловить крыс» руками, а поставить на крыс автоматически действующую мышеловку, которая исполняет дело и ночью, в темноте, когда в доме все спят. Все делает сама, и машинно. Новый представительный строй есть, можно сказать, то же, что машинный способ книгопечатания сравнительно с «ручным способом» или с «рукописанием». Но элементарные задачи чистоплотности, порядочности в управлении, отсутствие мздоимства — решительно неосуществимы в новом государственном строе, если он построен на началах «усмотрения» и «доверия», — а не на правильном начале системы выборов от населения лиц, контролирующих, учитывающих, следящих и допрашивающих. Таковы и суть функции представительных учреждений. Государи наши получили в них то, чего им недоставало целый век, — и чего они искали другими путями, но безуспешно.
Идущие вот уже второй год всюду ревизии, — причем они коснулись и таких «заветных» уголков провинциального управления, куда раньше никогда не проникал «чужой глаз», — нельзя не связывать с новым строем, который и прямо и косвенно в подведомственных и даже в не подведомственных Думе отраслях управления всюду впускает свежий воздух «со стороны», требует чистки и ремонта и «гнилой воздух» выгоняет где насмешкой, где печатным словом, где прямо судом.
Впервые опубликовано: Новое время. 1910. 23 февраля. № 12196.