«Сан-Блас» (Ордынцев-Кострицкий)

"Сан-Блас"
автор Михаил Дмитриевич Ордынцев-Кострицкий

Опубл.: 1915. Источник: az.lib.ru

Михаил Ордынцев-Кострицкий

Волшебные сказки наших дней

От автора

Все мы, родившиеся во второй половине XIX в., еще со школьной скамьи знаем, что как развитие промышленности и торговли, так и непомерно возросшее народонаселение Европы вызвали, с одной стороны — настойчивые поиски «заморских» рынков, а с другой — массовую эмиграцию из европейских стран за океан, на сравнительно незаселенные материки… Эмигранты и торгаши отважно проникали в глубину «„Черного материка“, в бразильские леса и австралийские пустыни, и в результате — человечество, будто бы, детально ознакомилось с главнейшими особенностями самых заброшенных трущоб земного шара…

Достаточно „устаревшие“ романы Купера, Майн-Рида и Эмара, положим, и теперь еще читаются подростками, а иногда и взрослыми, в которых сохранилась потребность фантастики, вносящей свежую струю в слишком рационалистическую атмосферу наших дней… Но, к сожалению, факты и герои их романов, по степени своей правдоподобности, все больше приближаются к обстановке и действующим лицам „Тысячи и одной ночи“.

Прерии давно уже прорезаны густой железнодорожной сетью; в Бразилии и Аргентине прохода нет от немцев-колонистов; Чили незаметно превратилось в филиальное отделение „забронированного фатерланда“; на берегах Ла-Платы выросли чудовищные элеваторы и, вместо меланхолических напевов гаучосов, пампа оглашается гудками паровых локомобилей…

Но, к счастью, я имел возможность убедиться, что далеко не весь Южно-Американский материк подпал под обезличивающее влияние гг. культуртрегеров „просвещенных“ европейских наций. Там и теперь еще найдутся „уголки“ — некоторые, по занимаемой ими территории, не меньше целой Франции в теперешних ее границах — где жизнь не знает узких рамок окончательно „цивилизовавшихся“ народов; где до сих пор еще живут гордо драпирующиеся в изорванные „пончо“ потомки конкистадоров Кортеса и Пизарро; где нет ни поездов со спальными вагонами, ни шоссированных дорог… В северо-западной части Аргентины, в Боливии и Парагвае, в бразильском Матто Гроссо — и сейчас еще можно наблюдать как идиллические картинки начала XIX века, так и проявление страстей, давно уж атрофировавшихся у обитателей „культурных“ стран.

Туда, в глубину тропических лесов, по ту сторону… цивилизации я и зову с собой читателя, чтоб показать ему природу, перед которой меркнут багдадские сады Шехеразады, и — людей, способных с успехом заменить всех принцев и принцесс „волшебных сказок“ Андерсена.

М. Ордынцев-Кострицкий

Петроград 1914 г.

„Сан-Блас“

I.
Взрыв на запруде Камбоа

27-го сентября 1913 года президент Северо-Американских Соединенных Штатов нажал электрическую кнопку в Вашингтоне…

Ток, переданный по телеграфным проводам, пронесся на тысячи миль к югу, и одно из величайших событий века совершилось.

По крайней мере, об этом не было двух мнений среди десятков инженеров и сотен журналистов, собравшихся со всех концов земного шара, чтобы присутствовать на торжестве открытия Панамского канала.

Момент, когда должны были взорваться 40.000 килограммов динамита, заложенные в недрах запруды Камбоа, был в точности известен, но все же я изрядно волновался, отплывая на буксире из Колона. На долю неуклюжего пароходишки „Гатун“ выпала исключительная честь. Расцвеченный флагами Соединенных Штатов и опереточной республики Панамы, он оказывался первым судном в мире, которому предстояло пройти по шлюзам из Атлантического океана в Тихий…

Само собой понятно, что мы, корреспонденты, готовы были горло перегрызть друг другу, лишь бы попасть на борт „Гатуна“, и утром я искренне считал себя счастливейшим из смертных, узнав, что мое имя внесено в список пассажиров. Весьма возможно, что это чувство сохранилось бы у меня неприкосновенным до конца, если бы не мельком брошенная фраза одного из избранных, попавших на буксир…

— Забавно будет, если часы в Белом доме неверны, и взрыв минут на двадцать запоздает.

Мы в это время только что выходили из Гатунских шлюзов. До запруды еще оставался порядочный конец, но предположение незнакомца заставило меня похолодеть.

Я обернулся и встретился глазами с высоким загорелым господином, стоявшим со мной рядом. Его сухое, продолговатое лицо светилось насмешливой улыбкой. В левой руке его, опущенной на борт, дымилась сигаретка, а правой он покручивал густые темные усы.

— Да, это будет интересно, — подтвердил он свою ошеломляющую мысль. — Представьте себе наш „Гатун“ на гребне взрыва сорока тысяч килограммов динамита…

— Не представляю… — буркнул я, почти с ненавистью глядя в его прищуренные черные глаза.

— Напрасно… Это — великолепная минута для искателя сильных ощущений.

— Меня интересуют не они, а материал для корреспонденций в мой журнал.

— Тогда другое дело, — взлетев к небесам, вы обездолите редакцию, пославшую вас на открытие канала. Я извиняюсь… Сеньор, должно быть, англичанин?

— Нет, я русский…

— El russo?.. Странно! Неужто же и у вас интересуются Панамой?

Я счел необходимым обидеться на этот двусмысленный вопрос.

— Еще раз извиняюсь и постараюсь искупить свою вину… Вы ищете сюжеты, — охотно дам вам целые десятки. Но раньше познакомимся — Родриго Суарес, по происхождению — парагваец, по образованию — инженер, а по профессии — „тропический скиталец“.

— Журналист Ордынцев…

— Ординс… Ординтс… Нет, это слишком трудно. Как ваше имя?

— Мигуэль…

— Вот это гораздо лучше… Итак, дон Мигуэль, я весь к вашим услугам… Что вам угодно знать из прошлого и настоящего канала?

— Мне кажется, сеньор, что мы становимся на ложный путь. Я предпочел бы, чтобы вы мне сами рассказали несколько характерных эпизодов.

— Но их такая бездна! Впрочем, если позволите, я буду придерживаться маршрута парохода, — это создаст некоторое подобие системы. Сейчас мы, например, вступаем в озеро, образованное запруженной рекой Чагрес. Могу вам сообщить, что на ста футах глубины под нами лежит селение Гатун. Я там бывал… Правда, все озеро названо по его имени Гатунским, но жители поселка едва ли признательны за эту честь. Им остается утешаться тем, что мы, строители дороги, обижены гораздо больше, — ведь половина линии теперь предоставлена в безвозмездное пользование рыб и крабов, а сколько с ней связано эффектных происшествий… Уму непостижимо! Вот видите направо островок и пальмовую рощу? Это вершина прежнего холма. Когда-то стояла здесь моя палатка и, выйдя из нее однажды утром, я увидел преинтересную картину. За ночь повесились на этих пальмах сто двадцать пять китайцев-кули. К вечеру триста товарищей последовали их примеру, а несколько сот остальных отправились к Колону, уселись там на берегу и, вероятно, умерли бы от голода и жажды, если бы прибоем не унесло их в океан…

— Сеньор!..

— Не верите?… А между тем, это был вполне логичный выход из положения, в которое их поставила судьба и администрация дороги. Попробовали бы вы стать на место пятидесяти тысяч австралийцев и канадцев, китайцев и чилийцев, уроженцев Вест-Индских островов и скандинавских стран, которые тонули в здешних топях и пропадали без вести в лесах. Железнодорожная линия прокладывалась по сплошной трясине, должно быть, ускользнувшей от Всевидящего Ока, когда Создатель отделял твердь от хлябей водных. Сотни и тысячи вагонов „дряни“ — так называли мы размолотые камни и прочий мусор, получавшийся после работы землероя — бесследно исчезали в этой прорве, пока оттуда появлялась узкая полоска почвы, пригодной для прокладки шпал. Но стоило вам отойти на десять футов от нее, — и вы пропащий человек! Трясина засасывала вас мгновенно… Внешнему виду долин никто не доверялся, — и среди зелени, и на песчаной почве одинаково существовали бездонные „колодцы“. Для тех, кто попадал в них, спасенья не могло быть…

— Но оставались ведь холмы, леса и пальмовые рощи.

— Конечно, и многие их избирали для прогулок, предпочитая смерть от укусов ядовитых гадов ужасной гибели в болотной тине.

— Против укусов змей существуют средства, дон Родриго!

— Но против жала черных скорпионов его еще не успели изобрести… А между тем, ими кишмя кишит весь перешеек, так что, с одной стороны, риск близкого знакомства с этим очаровательным созданием, а с другой — болото. Некоторые, правда, выказывали чисто ослиное терпение и от железнодорожной насыпи не отходили ни на шаг. Но это мало помогало… В Панаме существует до пятидесяти разновидностей болотных комаров. Из них два сорта пользуются вполне заслуженной славой. Это так называемый анофелес, прививающий микробы быстротечной малярии, и стегомия — носительница желтой лихорадки. Две эти дамы ежегодно уносили больше жертв, чем вся испаноамериканская война, обошедшаяся Штатам в семь тысяч человеческих существований…

Над ухом у меня зазвенел невидимый комар, и я невольно отшатнулся.

— Не бойтесь… — успокоительно заметил Суарес. — Теперь их истребили, а если и осталось малость, так существуют ведь больницы и врачи.

— Благодарю покорно, — существовали же они и раньше!..

— Само собой понятно, но только пользование ими сопряжено было с некоторым неудобством. Для того, чтобы лечь в госпиталь, необходимо было совершить путешествие в Колон или Панаму…

— Побойтесь Бога, дон Родриго!.. Путешествие, когда протяжение всей линии каких-либо полсотни миль!

— Сорок семь, — я буду точен, но не забывайте, что на пространстве их изволили подвизаться ровно три тысячи бандитов…

— Вы шутите…

— Нимало. Когда у короля испанского родился сын, он объявил повальную амнистию всей сволочи, переполнявшей его тюрьмы, и добрая часть этих господ облюбовала для своих подвигов Панаму. По всей вероятности, страна не оправдала их надежд, и рыцарям большой дороги, за отсутствием работы, пришлось измыслить фикцию ее и, сообразно своим вкусам, развлекаться. Любимой их забавой стало — снять рельсы на протяжении двух-трех десятков футов и из засады наблюдать, как поезд слетает с насыпи и исчезает в топи. Обыкновенно погибали при этом машинист и кочегары, а груз из „дряни“ с одинаковым успехом мог уйти в трясину и здесь, и на несколько миль дальше. О нем жалеть не приходилось…

— А люди?

— Что же делать… Такого рода трюк все-таки был безобиднее, чем нападение бандитов на партии рабочих и поголовное их истребление.

— На рабочих!.. С какой же целью? Чтобы заполучить ненужные им кирки и лопаты?

— Не думаю, сеньор!.. Всего скорей — для практики, чтобы не забывать основ своего дела. Ведь и крушения они устраивали бескорыстно, так сказать, для нравственного удовлетворения своих смятенных душ…

— Великолепно!

— Я вижу, дон Мигуэль, вам нравятся клочки моих воспоминаний. Душевно рад. Тем более, что все услышанное может вам пригодиться не дальше, как сегодня.

— Не понимаю…

— Потом! — переменил вдруг тон мой собеседник и, посмотрев на часы, прибавил: — Ну, кажется, пора… Извлеките-ка из футляра ваш бинокль. Прекрасно! Теперь смотрите по направлению моей руки. Вы видите?

— Тупик, которым кончается канал?

— Вот-вот!.. Это — плотина. Не отрывайтесь от нее, — через минуту будет взрыв.

Рука, державшая бинокль, у меня дрогнула. Запруда теперь казалась слишком близкой, и я с волнением прислушивался к ровному гулу пароходного винта. С каждым мгновением яснее выступали крутые обрывистые берега и темная преграда между ними; с каждым мгновением мы приближались к заложенной под нею мине…

Момент, поистине, был жуткий.

И вдруг мне показалось, что вся громада, пересекавшая канал, как будто бы вздохнула, всколыхнулась, точно огромная волна, и снова замерла, ничуть не изменившись. Но не прошло и четверти секунды, как вся она окуталась столбом коричневатого дыма, поднявшимся на недосягаемую высоту, и воздух всколыхнулся от оглушительного взрыва…

„Гатун“ наш закачало, так что я еле устоял и должен был обеими руками уцепиться за опускавшийся подле меня канат…

— Вот ваш бинокль, — он не разбился, — послышался невозмутимый голос Суареса. — Смотрите поскорее!

Но было уже поздно…

Передо мною расстилалась прямая, как стрела, линия канала. Запруда Камбоа исчезла, точно ее вовсе не бывало, а пароход трещал и содрогался, летя на всех парах к Кулебре…

Еще немного — и на обоих берегах затрепетали флаги, послышались возбужденные возгласы тысячеголосых толп народа, треск невидимого фейерверка и колокольный звон.

„Гатун“ убавил ход, и на носу его раздался вой сирены…

Я хотел что-то спросить у Суареса, но должен был отказаться от этой дерзкой мысли. Какофония, которой приветствовали американцы открытие канала, исключала всякую возможность разговоров. Оставалось только или присоединить свой голос к общей вакханалии бессвязных криков или ограничиться безмолвным наблюдением.

Я остановился на последнем…

Мы в это время медленно проходили место взрыва. На противоположных берегах, где еще несколько минут тому назад существовала гигантская запруда, уже дымились паровые землерои — машины, с такой же легкостью подымающие 60 пудов земли, как лавочник своим совком выхватывает из ящика фунт круп. Одна из них выкапывала теперь из красноватой глины до половины сидевшую в ней каменную глыбу. Бее глубже вонзались ее четыре железных зуба в мягкую тинистую почву, и с каждым разом заметнее раскачивался камень. Вдруг он подпрыгнул, точно подброшенный невидимой силой; железные челюсти землероя сжались, и кран со своей ношей взвился над палубой „Гатуна“…

Свались эта громада вниз — и наше путешествие окончилось бы общим некрологом.

Но камень не свалился… Как мячиком, швырнул им кран куда-то в сторону, на берег, и пароход благополучно углубился в выемку Кулебры…

Я много странствовал и много видел на своем веку, но никогда еще мне не случалось встречаться с таким красноречивым показателем бессилия природы в борьбе с настойчивостью человека, как в этот памятный для мира день. Трудно поверить в искусственность Панамского прохода через Анды, — настолько он естественен, настолько грандиозен…

Невольно хочется приписать его происхождение каким-то вулканическим переворотам, разъединившим эти горные массивы и отодвинувшим их верхние края почти на расстояние версты. Но это невозможно. Омягчающий процесс выветривания еще не наложил своей печати на обнаженные откосы, и стены их горят на солнце яркими красками своих пород. Серые, ярко-красные и желтоватобурые полосы ложатся друг на друга, изредка мелькнет на них темно-аспидным пятном постройка, а рядом с ней уж выступают пламенно-оранжевые блики.

— Любуетесь, сеньор? — слышу я голос Суареса, воспользовавшегося тем, что наша сирена замолчала.

— Невероятно!..

— Для зрения, пожалуй… А вечером я угощу вас столь же невероятным слуховым эффектом. Не понимаете? Тем лучше!..

II.
За Рубиконом

Я, разумеется, не понимал, но дон Родриго не обманул меня и обещание свое исполнил…

Администрация канала, в числе других корреспондентов, пригласила и меня принять участие в торжественном банкете по поводу сегодняшних событий. Собрались мы в Панаме, на веранде тамошнего клуба „Young Men’s Christian Association“ — „Союза христианской молодежи“, имеющего свои отделения на всем материке.

Сотни лампионов преувеличенно ярко освещали и сам дом, и улицу, и математически правильно разбитый сад перед верандой. Но эта иллюминация предназначалась не для нас, — ею могли любоваться жители Панамы; что же касается „избранных“, то мы, тотчас же по приходе, должны были занять указанные нам места вокруг огромного стола и приступить к уничтожению какого-то „комиссариатского обеда“.

К счастью, Суарес уселся со мной рядом, чем я и воспользовался, не теряя ни минуты…

— Простите, дон Родриго, — я вам мешаю есть…

— Но вы не знаете, что означает только что произнесенный здесь термин?

— К моему крайнему стыду, не знаю.

— Напрасно, — вам нечего стыдиться… Я сам с ним познакомился недавно, с тех пор, как разноплеменный сброд, работавший на перешейке, сменили янки со своим „Союзом христианской молодежи“ и привычками так называемых культурных центров… Раньше мы, грешные, довольствовались шалашами и консервами в жестянках. Но что годится для испанцев и представителей прочих низших рас, с тем никогда не примирятся англосаксы. Мы вынесли на своих плечах всю черную работу, желтую лихорадку, малярию — словом, все прелести Панамы, а эти белоручки пришли закончить наше дело и получить за него лавровые венцы. Тогда и появились, наравне с „гигиеническими жилыми домами для рабочих“, столь же неведомые нам комисариатские обеды. Штаты, в отеческой заботливости о христиански настроенных носителях своей культуры, построили для них дома, снабдили полной меблировкой, вплоть до дешевых граммофонов, и — не ограничиваясь этим — приняли на себя даже составление обеденных меню и осуществленье их на деле. Сейчас мы, например, едим обыкновенный двадцатипятицентовый обед, в который входит суп из устриц, жаркое из индейки, тушеная говядина, то-матовый салат, картофельное пюре и спаржа, рисовые оладьи с подливкой из ванили, фрукты, чай, кофе и какао…

— Однако!

— Простите, я несколько преувеличил, — последние напитки по выбору, а не все вместе… Не могут же желудки христиански настроенных молодых янки растягиваться беспредельно.

— Но даже и с таким ограничением ваш список говорит сам за себя…

— Я думаю… Но погодите, окончится обед — и вы узнаете, какие блистательные перспективы открыли Штатам потребители комиссариатских трапез…

И я действительно узнал…

На четверть часа позже целая гирлянда негров окружила стол. С треском вылетели пробки из бутылок, и теплое шампанское запенилось в бокалах.

Гладко выбритый, морщинистый и сухопарый господин, сидевший на головном конце стола, поднялся…

Несколько человек захлопали в ладоши, застучали ножи и вилки.

— Господа! — произнес он, откашлявшись.

— Не слушайте, — шепнул мне Суарес, — другие будут интересней.

Но я предпочел слушать…

— Господа! Нам суждено присутствовать при совершении факта, который вызовет коренной переворот в экономической жизни всего американского материка. Мечта Анжело Сааведры, Карла V и императора Наполеона осуществлена правительством Соединенных Штатов; Штатам же будет принадлежать и львиная доля в барышах. С Востока через канал пойдет хлопок, машины из Тенесси и алабамское железо, самое доброкачественное и дешевое на земном шаре; с Запада будет сплавляться лес, необходимый на берегах Атлантического океана. В сферу влияние канала вовлекутся уголь, рыба, хлеб, плоды и мануфактурные товары. Весь азиатский рынок перейдет теперь из рук Европы в наши. Судостроение республики сделает колоссальный шаг вперед. При наличности канала, от Больших озер, по углубленному руслу Миссисипи, океанские суда — прямо с верфей — могут плыть в Новый Орлеан, в Колон и пересечь Панамский перешеек. Больной вопрос о сосредоточении флота Штатов, в случае вооруженного конфликта, отныне отпадает. Невозможно повторение эпизода из войны за независимость кубинцев, когда наш крейсер „Орегон“ на всех парах летел из Сан-Франциско к Магелланову проливу, а мы все трепетали в ожидании и жадно рвали телеграммы из рук газетчиков, кричавших: „Extra! Extra! Oregon!“

Оратор хотел еще что-то сказать, но охмелевшая аудитория, точно желая опровергнуть только что высказанную им надежду, разноголосым хором загремела:

— Extra! Ex-tra! Oregon!..

Но возгласы, смутившие американца-инженера, произвели совершенно противоположное действие на какого-то чумазого сеньора, все время ерзавшего на своем стуле и нетерпеливо шевелившего усами.

Воспользовавшись минутным беспорядком, он вскочил и забарабанил по столу обеими руками.

— Слушайте и поучайтесь! — произнес, усмехаясь, дон Родриго.

— Милостивые государыни!..

Слова эти бесследно исчезли в общем гаме, да в них и не было нужды, так как сидели за столом одни мужчины.

— …и милостивые государи!

Где-то раздался возглас:

— Тише!

Оратор вдохновенно закинул голову назад и продолжал:

— Не ясно ли нам всем, что мы здесь празднуем величайшую из всех побед, когда-либо одержанных на земном шаре? Не ясно ли, что по сравнению с ней тускнеют победы Цезаря и Александра и со стыдом должны были бы скрыться с беспристрастных исторических скрижалей? Еще вчера, еще сегодня дикие звери могли переходить через плотину Камбоа, — и вот ее не стало, а мы, мы — соль земных и прочих всех народов, представители Америки и с изумлением взирающей на нас Европы, мы на всех парах прошли через канал из Атлантического океана в Тихий и пьем шампанское… Да, это благородное вино, и образ illu-strissimo Лессепса заставляет меня вспомнить ту великую эпоху, которую мы все должны считать началом всесветной цивилизации, началом всякого прогресса, перед которой солнечный свет есть только тень!.. Я говорю о французской революции, уничтожившей все предрассудки: Бога, дворянство и царей, и если могу в чем-либо упрекнуть великого согражданина Мирабо, Марата и прочих мировых героев, так только в том, что он поторопился с идеей прорытие канала. Начни он свою работу, достойную титанов древности, не тридцать два года тому назад, когда мы еще томились под гнусным колумбийским игом, а теперь, то, без сомнения, ее самостоятельно бы закончила Панама, эта великодушная республика, этот неустрашимейший из всех народов, для которого прогресс и цивилизация нужнее воздуха и света!.. Пью…

За что он собирался пить, я так и не узнал, — восторженные вопли, выкрики и стоны меня буквально оглушили. Польщенные в своей национальной гордости панамцы со всех сторон потянулись к выразителю их лучших чувств. Бокалы сталкивались и звенели, шампанское лилось на скатерть, превращая ее в вонючее винное болото. Южноамериканская цивилизация грозила сказаться в полном блеске…

Я уже неоднократно сталкивался с ее конечным проявлением и собирался под шумок исчезнуть.

Но дон Родриго и тут меня предупредил.

— Вы удовлетворены, мой друг? — осведомился он, вынырнув из-под руки какого-то побагровевшего от криков и вина сеньора.

— Вполне, и помышляю только о спасении…

— Позвольте быть вашим чичероне… Пройдемте в сад, — там никого не будет.

Мы кое-как пробрались к выходу и сошли с веранды, где продолжала бесноваться соль земных „и прочих всех народов“…

— Да, сценка характерная! — заметил Суарес, вдыхая полной грудью ночной воздух. — И ведь вся Южная Америка на одну стать…

— Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано?

— Что такое? — не понял он.

Я перевел.

— Вот именно… А сколько есть возможностей, невероятных, ошеломляющих и — главное — доступных!

— Не слыхал, но верю вам охотно, хотя и удивляюсь…

— Чему?

— Как это вы не приложили своих рук к какой-либо из них?

— А для чего?.. Ведь я „тропический скиталец“, один из тех людей, которые охотно соглашаются на самые рискованные авантюры, лишь бы им было гарантировано известное количество неиспытанных раньше ощущений. Я лично с удовольствием прокладывал дорогу в этих топях, пока здесь не было ни „христианской молодежи“, ни скверных граммофонов. С их появлением мне оставалось только повернуться и уйти…

— Что вы и сделали?

— Конечно! В роли культуртрегера я самому себе показался бы смешон…

— Ну, а возможности, о которых вы только что упоминали… Неужто же все они сопряжены со столь нелюбимым вами обществом цивилизованных людей и граммофонов?

— Как вам сказать, — одни из них неизбежно приведут к комиссариатскому обеду, казенным прачкам и к „приноровленным для тропиков“ костюмам из новоорлеанских магазинов…

— А другие?

Суарес расхохотался коротко и сухо…

— Для осуществления других, — иронически взглянул он на меня, — потребуется некоторое количество действительной отваги, а многие ли обладают этим некультурным свойством?

— Будьте уверены, что их найдется гораздо больше, чем вы предполагаете, сеньор!

— Тем лучше, — я вас ловлю на слове… Вообразите на несколько минут, что вы не русский, не сотрудник журнала „Глобус“, а местный уроженец, вполне свободный и изнывающий от вечного безделья. Вообразите, что к вам является покорный ваш слуга и говорит: „Послушайте, мой друг, вы киснете от скуки, а между тем в тридцати милях от Колона существует презанимательный клочок земли, выступающий в Атлантические воды и скрытый от взглядов любопытных белокожих густой завесой непроходимых трав и тростников. Это — резиденция племени Сан-Блас, которое еще во времена испанского владычества обвело свои владения предельной чертой и объявило, что каждый, переступивший за нее, обратно не вернется. От времени до времени выискивались смельчаки, желавшие поближе познакомиться с таинственной страной, и достигали своей цели… Одно только обидно: никто из них не возвращался, чтобы прочесть лекцию в географическом обществе Колона. Я, кажется, единственный представитель белой расы, побывавший на территории Сан-Блас и благополучно унесший оттуда свои кости. Мне теперь как нельзя более понятна та причина, из-за которой местные индейцы предпочитают жить домашним кругом и избегают принимать случайных визитеров… Сеньор! как инженер и честный человек, я смело утверждаю, что за предельной чертой, в течение веков, скрывались от взгляда белых золотые россыпи, перед которыми Аляска и Южная Африка — ничто! Взять их открытой силой невозможно, — это будет стоить жизни шести-семи тысяч человек, но маленький отряд я, кажется, сумею провести туда и вывести обратно. Через три дня мы выступаем. Не испытываете ли вы желание развлечься?.. Позвольте, в таком случае, пожать вам руку!..“

И прежде, чем я успел опомниться, мы уже обменялись рукопожатием с сеньором Суаресом.

— Послушайте, ведь вы шутили? — воскликнул я, придя в себя и вырывая руку из его дружеских тисков.

— Ничуть. Я говорил вполне серьезно.

— Но это невозможно!

— Из-за недостатка действительной отваги? — насмешливо прищурился Родриго.

— Кой черт!.. Я мог, по вашей просьбе, вообразить себя на несколько минут бездельником-панамцем, но на самом деле…

— Вы — русский журналист и, возвратясь из территории Сан-Блас, дадите вашему журналу сенсационные и — главное — не поддающиеся никакой поверке сведения об этой таинственной стране.

— А если мы оттуда не вернемся?

— Я понимаю: вас страшит неизмеримая утрата, которую понесет в вашем лице бедная русская литература?

Это уж было слишком…

Я сделал два шага, отделявшие меня от Суареса, и, подойдя к нему вплотную, отчеканил:

— Прошу вас, дон Родриго, сообщить мне точно день и час нашего отъезда!

III.
Новый участник „Коммерческого дела“

На следующее утро я проснулся с смутным сознанием какой-то глупости, проделанной мной накануне. В чем она выразилась, сразу припомнить мне не удалось, — слишком много новых лиц и происшествий прошло у меня перед глазами за этот шумный и чреватый последствиями день…

Но только что я вспомнил нашу поездку на „Гатуне“, как передо мной, словно живое, встало насмешливо-спокойное лицо сеньора Суареса, и я одним прыжком соскочил на пол…

Понятно, — только этого недоставало! Сглупил, как школьник, как мальчишка… Подумаешь, какое доказательство своей отваги! Патент мне на нее требовался, что ли?.. Воображаю, каким дураком я показался этому опереточному искателю опасностей и приключений… Писатель, серьезный человек — похоже, как гвоздь на панихиду! В редакции ждут от меня описание торжественного открытие канала, а я — извольте радоваться — преображаюсь в авантюриста начала XIX века… Мило! И дернуло ж меня вчера уединиться с этим проходимцем!.. Опростоволосился, как никогда… Мелодраматическим эффектом соблазнился, — „сеньор, назначьте точно день и час отъезда“?.. Этакая глупость!

— Позволите войти?

Я, как ужаленный, обернулся к двери.

— Кто там?

— Покорный ваш слуга, Родриго Суарес…

Час от часу не легче!.. Я героически преодолел первое мое желание — послать его ко всем чертям и по возможности вежливо ответил:

— Две-три минуты, caballero!.. Я не успел еще одеться.

— Не церемоньтесь, — охотно подожду и пять…

Но ждать ему пришлось гораздо дольше. Я уж давно привел себя в порядок, но двери не хотел открыть, так как придумывал благовидную причину для отказа и ничего не мог придумать…

Положение становилось неудобным, и я был вынужден смириться.

— Пожалуйста, войдите…

— Buenos dias, señor, como está Usted?

— Mil gracias, señor!..[*]

[*] — Доброго утра, как вы себя чувствуете?» — «Благодарю вас» (тысяча благодарностей).

Свежий и улыбающийся, дон Родриго пожал мне руку и уселся в предложенное мною кресло.

— Надеюсь, я вас не разбудил? — осведомился он, закуривая сигаретку.

— О, нет, — я уж давно проснулся.

— И, вероятно, обдумывали телеграмму редактору вашего журнала?

— Гм… Да… Отчасти…

— Великолепно!

— Я не могу располагать собой по собственному усмотрению, вы понимаете?

— Конечно… Сознание исполненного долга — единственное утешение порядочного человека. Позволите, я позвоню лакею? Где ваша телеграмма?..

— Она… Я не успел еще ее составить.

— Досадно, — нам нужно торопиться… Давайте, составим сообща? — и Суарес протянул руку за пером. — Готово! — произнес он через несколько минут, отодвигая в сторону заполненный листок.

Я наклонился над бумагой, пробежал глазами составленную по-французски телеграмму и совершенно упал духом…

И было от чего, — там красовались великолепным почерком написанные такого рода фразы:

«Прошу согласия редакции на небольшую поездку внутрь страны. Совершенно неисследованная область. Таинственные слухи. Есть связь с каналом. Гарантирую пять тысяч строк сенсационных сообщений».

Я сразу понял, что должен испытывать преступник, которого приговорили к смертной казни… Ответ редакции был ясен: «Конечно, поезжайте»… Неисследованная область, связь с каналом, — чего же лучше!..

Явившийся по звонку лакей уже стоял перед столом.

— Подписывайтесь, друг мой, и припишите сверху адрес, — поощрил меня к дальнейшим подвигам Родриго.

Почти машинально я вывел на заголовке телеграммы: «Россия. Петербург. Журналу „Глобус“» — и, подписавшись, вопросительно взглянул на Суареса.

— Ну, вот и кончено, — заметил он, передавая роковой листок лакею. — Теперь уж остаются пустяки. Идемте…

Я окончательно потерял почву под ногами и перестал сопротивляться.

Мы взяли наши шляпы и вышли из отеля.

— Куда теперь?

— Вербовать участников для предполагаемой поездки.

Этого ответа я уж никак не ожидал…

Суарес очень мило улыбнулся.

— Что вы на меня смотрите, точно я с луны свалился? Не предполагали ж вы, надеюсь, что мы сам-друг отправимся за золотым руном Сан-Бласа?

— Но вы мне сами говорили, что выступление назначено на послезавтра!..

— Да, говорил… Так что же вас смущает?

— А то, что я, против ожидания, оказываюсь чуть ли ни единственным вашим компаньоном. Отсюда ясно…

— Что и другие будут к сроку… Иначе я вас не стал бы приглашать.

Мне оставалось только пожать плечами.

Мой спутник что-то усиленно соображал и не предпринимал никаких мер для возобновления неожиданно прервавшегося разговора.

В полном молчании прошли мы несколько кварталов и, наконец, остановились перед решеткой «патио», из-за которой доносился слабый плеск фонтана и мелодическое позвякиванье струн гитары. Это мне, даже в Панаме, показалось архаизмом. Путем горького опыта я уж давно мог убедиться, что и Испания, с которой мы знакомимся по увлекательным романам Немировича-Данченко, и Южная Америка, облюбованная пылкой фантазией Эмара, все это — сказки, эффектные, чарующие несуществующим местным колоритом, но тем не менее — лишь сказки…

И вдруг, после вчерашнего банкета, где произносились речи о восточных рынках, о хлопке, мануфактуре и железе, я вижу в двух шагах от клуба «Христианской молодежи» типичный дом испанского «идальго», каким он мог бы быть лет пятьдесят тому назад, никак не меньше. Массивные стены из тесаного камня, продольные решетки в узких оконных амбразурах и утопающий в цветах внутренний дворик, где грезит темноглазая Инесса под неумолчный рокот дрожащих струй фонтана…

Но Суарес уже схватил висевший на цепочке молоток-«альдабе» и барабанил по воротам.

Очарование исчезло… Со стороны «патио» показался темный силуэт пеона, и через минуту калитка распахнулась.

Мой спутник, очевидно, был частым гостем в этом доме. По крайней мере, слуга приветствовал его почтительным поклоном, а сам он, не предлагая никаких вопросов, провел меня внутрь «патио», обвеянного поэтической дымкой старины…

Но, к крайнему моему смущению, эта дымка оказалась даже чересчур реальной. Прежде всего, я инстинктивно прижался к каменной стене, чтобы пропустить мимо себя какой-то невидимый автомобиль, пахнувший на меня своим зловонным дымом, но, спохватившись, сделал еще несколько шагов вперед и остановился, пораженный представившейся моим глазам картиной…

Большой, почти квадратный двор был сплошь завален стволами недавно срубленных деревьев; на превращенных в бесформенные груды клумбах высились какие-то ящики и металлические трубы; поперек «патио» лежала серовато-бурая громада, в которой я не без усилия узнал отдельное крыло аэроплана, а в центре этого хаоса, у бассейна, сидел спиной к нам коренастый, немолодой уж господин — коротко остриженная голова его была покрыта седыми волосами — и сосредоточенно смотрел на завывающий пропеллер. Последний держался в воздухе на одном и том же месте, но приводил в движение целую систему рычагов, поставленных на колоссальный металлический станок, окруженный фундаментом из кирпичей. Внутри станка что-то блестело, и оттуда коричневатыми клубами валил тошнотворный дым перегоревшего бензина…

— Сеньор Алонзо! — закричал Родриго.

— Сеньор Алонзо! — поддержал его и я, чувствуя, что задыхаюсь в этой атмосфере.

Но тот увлекся своим делом и ничего не слышал. Да и наивно было думать, что наши голоса преодолеют шум пропеллера, вертевшегося у него перед глазами.

Пеон оказался сообразительнее нас. Он перепрыгнул через поваленную пальму и, подойдя к хозяину, притронулся к нему рукой.

Тот обернулся, заметил посторонних и на секунду скрылся позади станка. Гул, показавшийся мне с улицы меланхолическим журчанием фонтана, мгновенно стих наполовину, а дон Алонзо, мужественно преодолевая загромождавшие двор баррикады, устремился нам навстречу.

Его черные узенькие глазки приветливо сверкали; физиономия расплылась в довольную улыбку, обнаружившую два ряда великолепно сохранившихся зубов под совершенно белыми усами.

— Добро пожаловать, Родриго! — услышал я, когда он, наконец, очутился рядом с нами. — Какому чуду я обязан твоим посещением моей берлоги?

— Сначала познакомьтесь… Русский журналист дон Мигуэль, мой новый друг, а это — тоже друг, но только старый, давно уж признанный, хотя никто не хочет признавать придуманного им триплана…

— Биплана, черт возьми!.. Запомни ты хоть это! Две плоскости…

— Я вспомнил, вспомнил!.. Не продолжай, пожалуйста, — довольно! Биплан — и баста!

Дон Алонзо пренебрежительно махнул рукой и обратился непосредственно ко мне:

— Ну, разумеется, биплан… Вы понимаете, сеньор? Но только усовершенствованный до nec plus ultra. Устойчивость феноменальна! Падает камнем и останавливается на какой угодно высоте. Виражи не нужны, планирующие спуски — тоже! Да что и толковать, — через неделю все будет кончено, и я вас приглашаю пассажиром…

— Через неделю?.. — разочарованно протянул вдруг Суарес.

— А что такое? — встрепенулся дон Алонзо.

— Как что?.. Мы послезавтра выступаем.

— Кто именно?

— Конечно, ты, дон Мигуэль, я собственной персоной, носильщики, проводники, короче говоря, — состав всей экспедиции внутрь территории Сан-Блас.

— Ну, это вздор! — категорически заявил изобретатель.

— Как вздор! А обещание?..

— Какое?

— Ты обещал свое участие в моей прогулке.

— Не может быть!.. Не помню.

— Охотно верю, — голова твоя битком набита различной ерундой и для разумных мыслей в ней не остается места.

— Дон Мигуэль, вы лично считаете разумной затею сеньора Суареса?

Я что-то промычал и с остервенением начал крутить усы.

Но «наш общий друг» не унимался…

— Нехорошо, Алонзо, — укоризненно покачал он головой. — Ты обещал, я на тебя рассчитывал, определил твою долю в барышах, а ты вдруг говоришь: «не помню»… В коммерческих делах такое поведение недопустимо.

«Ну и коммерция, — подумал я, — ведь этакая наглость!..»

Но, против ожидания, толстяк смутился.

— Теперь я вспоминаю, — пробормотал он, краснея, как пион.

— Еще бы!..

— Да, вспоминаю… Но я бы попросил тебя, Родриго, отсрочить…

— Отсрочить наш отъезд? Нет, это невозможно!

— Не то!.. — протестующе воскликнул дон Алонзо. — Не отъезд, а время моего присоединения к остальным. Ты мне укажешь место, а я через неделю прилечу к вам на моем биплане.

— С точностью до часа?

— До десяти минут!..

Суарес нахмурил брови. Изобретатель тревожно наблюдал за выражением его лица. Меня так и подмывало положить конец этой нелепой сцене, сказав бедняку, что он абсолютно ничего не обещал Родриго, — я в этом был уверен.

Но тот меня предупредил…

— Прекрасно, — произнес он тоном, достойным древнего жреца. — Я соглашаюсь, но не забывай, Алонзо, что аккуратность — основа и залог успеха любого коммерческого дела!

— Я буду это помнить…

— Тогда смотри.

Суарес вынул записную книжку, вырвал из нее один листок и, уверенно набросав на нем какой-то план, вручил его сияющему от радости изобретателю феноменального биплана.

Десять минут спустя мы уже выходили из усадьбы…

— Скажите мне, Родриго, — спросил я, остановившись на углу, — подозревал ли этот несчастный дон Алонзо, за полчаса до нашего прихода, о цели вашего визита?

— Едва ли… Правда, я ему и раньше говорил о территории Сан-Блас, но об его участии в моей затее не было сказано ни слова.

— Тогда я нахожу вашу мистификацию по меньшей мере неуместной…

— Как знать!.. Я верю в проектируемый им аэроплан, а этакая штука может нам очень и очень пригодиться. По совести сказать, Алонзо нанес бы мне весьма чувствительный удар, если бы согласился выехать из Колона в одно время с нами… А так мы с ним увидимся как раз в ту пору, когда может случиться надобность в его услугах. И нам полезно, и ему…

— Ему?… Не понимаю!

— Старик проветрится. Нельзя же в его годы по целым месяцам дышать одним бензином, — ведь человек не саламандра… Теперь обратно, mi querido! [Мой дорогой].

IV.
Как могут оба партнера проиграть

Несколько часов спустя мы выходили из вагона на перрон колонского вокзала.

Мне положительно начинал нравиться наш предводитель…

Последнее название звучало, положим, немного странно, так как теперь мне было ясно, что до поры до времени весь наш отряд прекрасно уместится в обыкновенной извозчичьей пролетке. Но, видно, прав был Гете, влагая в уста своего Мефистофеля многозначительную фразу: «В себя поверить вы должны, — поверят вам и все невольно»…

И я, действительно, поверил в организаторский талант сеньора Суареса…

— Cochero! — крикнул он, остановившись на подъезде, — Arrabal del campo santo!..[Извозчик! В кладбищенское предместье…].

Мы уселись, и дребезжащий экипаж запрыгал по каменным обломкам, сходившим здесь за мостовую.

— Не нравится? — осведомился дон Родриго, мячиком подскакивая на сиденье.

— Я думаю!

— Придется потерпеть… Милейший наш приятель Педро разделяет мое мнение о прелестях культуры и предпочитает поменьше сталкиваться с нею.

— Сочувствую ему от всей души… Если такая мостовая считается здесь показателем культуры, я тоже предпочел бы обосноваться где-нибудь в предместье.

— Он так и сделал…

— Но вы забыли об одном, дружище!.. Кто этот неведомый мне Педро? Изобретатель противоядия против укусов черных скорпионов? Ясновидящий, могущий указать, где мы найдем участников для нашего похода?..

— Ни то и ни другое… Он — просто здравомыслящий и милый человек.

— И только?

— А этого вам мало?

— Родриго, я не шучу и спрашиваю вас серьезно…

— Простите, — я не понял. Сказанного обратно не беру, но с чистой совестью могу прибавить, что это — мой постоянный спутник в скитаниях по здешним дебрям. Вы удовлетворены, надеюсь?

— Еще бы. Теперь нас будет трое, а тридцать недостающих человек — ведь это пустяки!..

— Конечно! — невозмутимо согласился Суарес и приказал извозчику свернуть в какой-то переулок.

Толчки и грохот мгновенно прекратились. Колеса глубоко вошли в песчаный грунт, и экипаж наш шагом потащился между двумя рядами приземистых построек. Добравшись до угла, мы снова повернули и, наконец, остановились подле таких же решетчатых ворот, как у строителя биплана.

— Приехали… Сходите!

Родриго расплатился и потянулся к молотку.

В глубине «патио» я снова различил журчание фонтана и металлический звон струн, но, твердо помня о моей утренней ошибке, решил не разочаровываться больше.

Опять пропеллер… Помешались они на аэронавтике. Психоз какой-то, да и только!..

Но не успел еще мой спутник постучаться, как из-за решетки ясно послышались бравурные аккорды, а на секунду позже — и соответствующие им слова:

Siempre me va Usted diciendo

Que se muere Usted por mi:

Muérase Usted у le veremos

I después diré que si!.. [*]

[*] — Вы постоянно говорите,

Что умереть готовы за меня…

Ну что ж — сначала вы умрите,

И я скажу тогда, что — да!..

— Однако! — воскликнул я, расхохотавшись, — у вашего приятеля очаровательный контральто…

Но Суарес нашелся.

— Я полагал, вас интересует Педро, а не состав его семьи! — и, взявшись за «альдабе», он несколько раз ударил им в замок решетки.

Пение сразу оборвалось, и в светлом полукруге, образуемом нишей ворот, вырисовалась женская фигура. Два-три мгновения она стояла неподвижно, должно быть, всматриваясь в нас. Затем вдруг рассмеялась и подбежала к воротам.

Перед глазами у меня мелькнули тонкие пальчики, опустившиеся на засовы, и смуглое личико девушки, лет восемнадцати, не больше, окруженное крупными локонами черных, как смоль, волос….

— Сеньор Родриго! — услышал я ее вибрирующий, гибкий голос. — Вот уж мы вас не ожидали!.. Батюшка еще сегодня говорил, что вы собирались уехать в Парагвай…

— Нет, нет, Аннита!.. Я никуда не уезжаю.

— Не верьте ему, сеньорита — уезжает! — вмешался я, заражаясь веселым настроением их обоих.

— Куда же, caballero? — обдала меня девушка горячим взглядом своих огромных глаз.

— За золотом, в какую-то трущобу, обнесенную индейцами запретной чертой…

Аннита звонко рассмеялась.

— Я уже слышала об этом… И снова вам скажу, Родриго, что ваша затея не удастся…

По-видимому, акции Суареса здесь были не в цене. Но он этим нимало не смутился.

— Как знать!.. Ваш батюшка не из трусливого десятка.

— Возможно… Но дочь его труслива.

— Не заметно. Вы так непринужденно говорите с молодым и совершенно вам незнакомым caballero, что я…

— Что вы бы лучше помолчали и приберегли свое красноречие для более расположенных к нему людей.

— Я так и сделаю… Отец ваш дома?

— К сожалению — да. Но предупреждаю вас, Родриго: пока мой голос что-либо значит для него, он ни за что не согласится.

— Предположим… Но разрешите нам войти, — я не люблю разговаривать на солнцепеке.

Калитка распахнулась и, сопровождаемые очаровательной хозяйкой, мы очутились в «патио», заполненном цветочными клумбами и группами деревьев.

— Я вас не поздравляю, — злорадно шепнул я Суаресу. — Гудение пропеллера было гораздо легче заглушить, чем голос сеньориты. Придется нам отправиться вдвоем…

— Посмотрим, — «цыплят по осени считают»… А вот и Педро!

К нам подходил загорелый до черноты старик, высокий и худой, как щепка. Но в каждом его жесте чувствовалась такая уверенность и сила, что я не без опасения пожал протянутую им мне руку.

— Добро пожаловать! — приветствовал он нас отрывистым, немного резким голосом, какой бывает у людей, подолгу лишенных общества себе подобных. — Я не ожидал вас, дон Родриго, но рад вам адски!.. Кажется, я поглупел за это время, — сижу без дела и жирею, точно боров.

Если последнее действительно происходило, то слишком медленно и, на мой взгляд, почтенному сеньору не мешало бы до конца дней своих не шевелить ни одним членом…

Но Суарес не изменил своей манере.

— Да, вы заметно пополнели, — заявил он, сочувственно глядя на сухопарого верзилу.

— Вот видите… Проклятое безделье!

— Вы не горюйте. Мне кажется, что это поправимо.

— Серьезно?

— Как нельзя больше… Маленькая прогулка внутрь страны, где нет ни пароходов, ни дорог, — и вы опять придете в норму.

Старик насупился еще сильнее.

— Средство известное, — пробормотал он, стараясь не встречаться с глазами дочери, стоявшей со мной рядом. — Да только и думать мне о нем нельзя…

— Я не узнаю вас, Педро! Какая вас муха укусила?.. Неужто вы не помните нашего разговора о территории Сан-Блас?

— Не вспоминайте, дон Родриго!.. Я слушать не могу!

— Но если вы забыли…

— Да не забыл я, помню!.. А только нельзя мне теперь ехать.

— Час от часу не легче! Что вас, параличом разбило, ослепли вы или оглохли?

— Тогда бы не обидно было. «Нельзя» не то, что «не могу»…

— За чем же дело стало? Что вам теперь мешает?

— А то, что умерла моя жена…

— Пять лет тому назад, я знаю.

— И поручила мне Анниту, — продолжал, не слушая его, старик. — Нельзя же мне ее оставить!

— С ней будет брат.

— Пачеко — вертопрах, мальчишка… Ему бы только «индейку общипывать» да на tertullas бегать. В кого он такой вышел — ей-ей, не знаю!.. [«Реlаr la pava» — любезничать перед окном, через решетку. На tertulias — на вечеринки]

— Да, батюшка, — вмешалась вдруг Аннита. — С ним я ни за что здесь не останусь!.. Или меня с собой берите, или отказывайтесь наотрез!

Еле сдерживая смех, я обернулся, чтобы посмотреть на Суареса, и широко раскрыл глаза от изумления…

Убийственная, на мой взгляд, фраза произвела на него совершенно неожиданный эффект.

Он сразу просветлел, лукаво улыбнулся и, подойдя к девушке, преувеличенно низко поклонился.

— Благодарю вас, сеньорита! Вы разрешаете наш спор… Конечно, это единственно доступный для нас выход… Вам предоставляется свободный выбор, Педро: остаться дома и умереть от ожирения, или присоединиться вместе с вашей дочерью к отряду.

— Ты хочешь ехать? — воскликнул оцепеневший от изумления старик.

— Хочу! — ответила Аннита, закусывая губки, и так посмотрела на Родриго, что если бы взгляд обладал свойством умерщвлять, то мой приятель наверное бы распростился с жизнью.

— Не понимаю, — ведь ты всегда поддерживала мать, когда она меня упрекала за долгие отлучки из Колона.

— Тогда я была девочкой, теперь я взрослая и хочу ехать.

— Но как же так? Ты женщина…

— Мой пол здесь не при чем!

— Не пол, а твои юбки! Воображаю тебя в них где-либо в зарослях или в болоте!..

— Я могу быть в мужском костюме.

Против этого довода у Педро не оказалось возражений.

— Ну, если так, — решил он, разводя руками, — то делать нечего. Я соглашаюсь.

— Великолепно! — воскликнул Суарес. — Наконец-то мы выбрались из тупика! Теперь остаются подробности, с которыми мы живо сладим… Выступление назначено на послезавтра.

— Можно.

— Нужны носильщики и люди, привычные к различным переделкам.

— А как вы нашли нашу последнюю партию, сеньор? Кажется, были теплые ребята.

— Да, ничего… Разве они теперь свободны?

— Бездельничают, как и я…

— Чего же лучше! Уведомьте их, Педро, и пусть являются ко мне за динамитом, ружьями и прочим багажом.

— Придут, не сомневайтесь… Вот только Хулио придется заменить, — зарезал он кого-то и теперь сидит в укромном месте.

Разговор их становился совершенно неинтересен для меня, и я охотно воспользовался предложением Анниты осмотреть клумбу каких-то редкостных цветов.

Мы молча шли по красноватому песку дорожки и инстинктивно прислушивались к постепенно удаляющимся голосам…

— Я, кажется, ошиблась… — произнесла вдруг моя спутница.

Я недоумевающе поднял на нее глаза.

— Мне думалось, что дон Родриго ни в каком случае не согласится на мое присутствие в отряде. Я только хотела избавить от него отца…

«Мало ли что нам хочется», — подумал я, припоминая вчерашний разговор мой с Суаресом, но вслух этого, конечно, не сказал…

Несколько минут спустя мы возвратились…

— А я ведь налетел! — с комическим отчаянием признался мне Родриго, когда мы выходили из ворот.

— Не замечаю.

— Да как же!.. Мне казалось, что Аннита ни за что не согласится уехать из Колона. Вот потому-то я и придрался к ее фразе!

Я не выдержал и расхохотался во все горло…

V.
На рубеже событий

Весь следующий день прошел в приготовлениях к отъезду…

Утром Суарес снова постучался ко мне в номер, и так как я теперь не помышлял уж о спасении, то ждать ему пришлось недолго.

— Вы исправляетесь, querido myo! — заметил он, входя, и с этими словами подал мне запечатанную телеграмму. — Я ее принял от посыльного, с которым встретился у входа…

«Что может быть доброго от Назарета», — подумал я, уныло глядя на аккуратно сложенный листок. Но все же сердце у меня забилось, когда я разорвал наклейку и развернул решающую все дальнейшее депешу.

Ну, так и есть!.. Я угадал не только смысл ответа, но и слова, в которые его облек редактор.

«Конечно, поезжайте». — Вот все, что мне пришлось прочесть на телеграфном бланке…

— Неясно, кажется? — осведомился Суарес не то с участием, не то с насмешкой.

— Чего уж яснее!.. Пожалуйста, прочтите.

Он протянул руку и мельком взглянул на телеграмму.

— Вот видите, я оказался прав, считая, что редакция охотно согласится на ваше предложение.

— Ну, я здесь не при чем!.. Инициатива всецело принадлежит вам одному.

— Не будем спорить о словах, — не в этом дело. Скажите лучше, предстоят ли вам какие-либо неотложные дела сегодня?

— Завещание писать не собираюсь…

— Тем лучше, — мы можем прогуляться.

— Опять?

— Не ужасайтесь, — всего лишь до моей квартиры. Я жду людей, обещанных мне Педро. Среди них могут оказаться заслуживающее вашего внимания субъекты.

— Но я не завтракал.

— Я предложу вам стакан кофе. Соглашайтесь… Ей-Богу, интересно!

— Ну, если так, то я согласен.

— Великолепно!.. Вы готовы?

— Как видите…

— Тогда пойдемте.

Я запер комнату на ключ и мы, не торопясь, вышли из отеля…

Родриго оказался прав, — все «теплые ребята», о которых упоминал страдающий от ожирения костлявый Педро, уже явились к его дому. Об этом нетрудно было догадаться еще на расстоянии квартала от него, где мы столкнулись с растерянно топтавшимся на месте альгвазилом. Почтенный блюститель общественного спокойствия и тишины волчком вертелся на перекрестке двух пустынных улиц и поминутно давал тревожные свистки. Только на них никто не отзывался, а сам он, вероятно, не мог решиться подойти к резиденции сеньора Суареса, откуда диким хором неслись и крики, и треньканье гитар, и громкий хохот по меньшей мере нескольких десятков человек.

Заметив нас, бедняга перестал кружиться и бросился к Родриго.

— Сеньор, ради всего святого!.. Уймите вы своих гостей. Ведь это невозможно. В Колоне иностранцы… Что они подумают о нас!

— Что мы плохие патриоты.

Альгвазил превратился в воплощенный знак вопроса.

— Я еду прорывать второй канал между заливами святого Мигуэля и Ураба, и только эти молодцы приветствуют меня при отправлении… Вот как у нас ценят подвиги, которыми будет прославлена Панама!

— Caramba! — воскликнул совершенно ошеломленный представитель власти. — Я этого не знал. Второй канал!.. Пускай кричат, — я разрешаю…

Но данное им разрешение немного запоздало.

Едва только мы появились во дворе, где бушевала наша предполагаемая свита, как ее адский шабаш прекратился. Гитары полетели наземь, десятки распростертых на траве фигур вскочили и, обнажив головы, общим поклоном приветствовали Суареса.

Не отвечая на него, он медленно окинул взглядом столпившихся вокруг людей…

Не знаю, к какому он пришел выводу, но лично на меня все эти «теплые ребята» произвели впечатление не из приятных. Оборванные, в каких-то ярких полотнищах, служивших им плащами, они мне показались типичнейшими представителями той армии бандитов, с деяниями которой я познакомился на палубе «Гатуна». Здесь были и испанцы, коренастые, несколько неуклюжие на вид, и англосаксы, сплошь состоящие из мускулов и нервов, и французы, и уроженцы забронированного Вильгельмом «фатерлан-да», словом — разноплеменный сброд, объединенный какой-то таинственной причиной, которую я никак не мог себе представить…

Дальнейшие мои наблюдения были прекращены словами Суареса:

— Друзья мои, я рад вас видеть и очень сожалею о бедном Хулио… Ему, пожалуй, предстоит прогулка на новые места, откуда еще никто не возвращался.

Толпа разразилась криками, в которых выражение признательности переплетались с проклятиями по адресу полиции и указаниями на несовершенство действующих в республике законов.

Родриго выждал несколько секунд и продолжал:

— Вы уже знаете от Педро, что я готовлюсь к новому походу…

— Да, знаем…

— Он нас прислал сюда!..

— Мы все готовы!

Ответы посыпались, как град..

— Куда — я вам не говорю.

— Не надо!.. С таким начальником не страшно… Хоть к черту на рога!

— Тем лучше… На месте я все вам объясню. Условия вы знаете?

— Будьте покойны, дон Родриго, с вами не нужно торговаться…

— Тогда за дело… Андре!

Один из оборванцев выступил вперед, взял ключ, который Суарес держал в руках, и, не предлагая никаких вопросов, направился к массивной каменной постройке в глубине двора.

Несколько человек отделились от толпы и пошли следом…

Загрохотал замок, послышался лязг отодвигаемых засовов и дверь со скрипом распахнулась. На темном четырехугольнике прохода мелькнули какие-то ящики и скрылись, заслоненные вошедшими туда людьми.

Через минуту двое из них опять показались на пороге. Они шли медленно, держа в руках широкое рядно, а в нем сверкали тысячами искр ружейные стволы и металлические ножны больших изогнутых ножей. За ними появились поодиночке и другие… За плечами у каждого из них виднелся продолговатый деревянный ящик, снабженный двумя продольными ремнями, в которые были просунуты их руки. По два таких же ящика они держали на весу…

— Динамит! — коротко бросил Суарес, заметивший мое недоумение.

Я вздрогнул, в чем и сознаюсь без ложного стыда, а наша свита по-прежнему невозмутимо переносила эту предательскую кладь и один за другим опускала ящики у ног Родриго. Скоро они образовали целый вал, из-за которого не без затруднений выглядывал «тропический скиталец».

Наконец, когда уже его голова была совершенно скрыта разнокалиберными жестянками консервов, поставленными на самый верх, он неожиданно вынырнул оттуда и крикнул в сторону амбара:

— По списку все!.. Не троньте остального.

Носильщики повиновались, и Андре запер двери на замок…

Суарес уселся на динамитный ящик, содержимого которого было вполне достаточно, чтоб в клочья разнести и нас и всю усадьбу, и занялся распределением поклажи.

Здесь с полным блеском сказался его опыт и чисто индивидуальное знакомство со способностями каждого члена этой шайки…

И часа не прошло, как беспорядочная груда жестянок, ящиков, мотыг и ружей исчезла, точно растаявшая на солнце ледяная глыба, а «теплые ребята» были нагружены елико можно.

Удостоверившись, что все в порядке, Родриго встал, сдвинул свою панаму на затылок и произнес напутственное слово, до мелочей напомнившее мне неподражаемую речь, которую я слышал на банкете. Тут было все… И великодушнейшая из республик, и гордость человечества в лице внимающих ему бродяг, и чуть ли не десять тысяч обезьян, глядящих на них с пальмовых вершин и ждущих новых подвигов от столь прославленных сеньоров. Свелось все это, впрочем, к одному, — что завтра, в шесть часов утра, мы соберемся за заставой и выступим на юг.

Оваций не было… Но наши оборванцы учтиво поклонились и вереницей направились к воротам.

Здесь им пришлось немного задержаться, — голова шествия столкнулась с небольшой кавалькадой, только что въехавшей во двор…

Впереди, точно расшатанная бурей мачта, качался на седле уже знакомый мне дон Педро; с ним рядом ехал какой-то юноша, должно быть, его сын, а третий всадник был скрыт фигурами двух первых.

Они остановились, чтобы пропустить тяжело навьюченный космополитический отряд, и соскочили наземь…

— Аннита! — воскликнул я, только теперь увидев, кем оказался третий их товарищ.

— Сеньор?.. — с улыбкой отозвался очаровательный подросток и уж совсем по-женски протянул мне руку, которую я почтительно поднес к губам.

Непривычный для девушки костюм почти не отразился ни на изяществе ее фигуры, ни на врожденной грации движений. Мне она казалась восхитительной в обыкновенной куртке цвета «хаки», в широких шароварах и гетрах желтой кожи, плотно охватывающих ее стройные, маленькие ножки…

— Воображаю, каким уродом я выгляжу теперь?

Я сразу не нашелся, что ответить, и этим временем воспользовался Педро для громоподобного возгласа:

— А вот и мы, сеньор Родриго!..

Точно кто-либо сомневался в этом!..

Но Суарес расцвел и с явной лестью — вот уж не ожидал! — почти пропел:

— Вы точны, как хронометр…

Они облобызались.

— А вот и недостающий вам тридцатый парень, — заметил поганый старикашка. — Как раз под этот ящик с динамитом!

Я посмотрел по указанному направлению и только тут увидел новую личность, явившуюся вместе с ними. Это уже был несомненно краснокожий и, притом, не из лучшего их сорта. Ростом пониже среднего, неповоротливый, с каким-то каменным лицом, на мой взгляд, абсолютно непригодным для передачи самого примитивного движения души…

Одет он был в черный, побуревший от времени сюртук и, вероятно, полагал, что остальные принадлежности его костюма имеют только второстепенное значение. По крайней мере, непосредственно из этого грязного мешка торчали голые ноги незнакомца и, в сочетании с сюртуком, сообщали всей его внешности вид, может быть, и экзотический, но чрезвычайно гнусный.

Снисходительный обыкновенно Суарес и тот немного растерялся…

— Индеец!.. — воскликнул он. — Вы предлагаете мне взять индейца?

— А почему бы нет? Этот из племени Сан-Блас.

— Тем более!.. Ведь вы же знаете, мой друг…

— Позвольте мне окончить! Его оттуда выгнали лет пять тому назад. За что, — он мне не говорил, но полагаю, — не за пустяшную вину, — иначе бы ему позволили вернуться… А так он уж сколько времени торгует глиняной посудой и никого из своих соплеменников не видит. Оно-то и лучше для него, — бедняга готов их всех на клочья разорвать… Терпеть не может! От одного имени «Сан-Блас», точно собака, зубы скалит.

Родриго встрепенулся…

— Это меняет дело. Я не подозревал за ним таких достоинств.

— Но я их знал и предложил ему воспользоваться случаем, чтоб посчитаться со своими. И сам он удовольствие получит, и нам будет полезен…

— Прекрасно сделали, мой друг!

— Вы, значит, принимаете его в отряд?

— Еще бы!..

По-моему, протеже сеньора Педро все время прислушивался к разговору. Но по одеревенелым чертам его лица не было никакой возможности определить, основательны мои подозрения или же нет. Во всяком случае, даже в последнюю минуту, когда в положительном смысле разрешился вопрос о его участии в походе, индеец продолжал стоять, как мексиканский истукан, не дрогнув, не шелохнувшись…

Отец Анниты обменялся еще несколькими словами с Суаресом и, подойдя к изгнаннику, что-то сказал ему на непонятном языке.

Тот даже не взглянул на старика, нагнулся, поднял ящик с динамитом, взвалил его на плечи и, не спеша, направился к воротам…

— Ну, вот и кончено! — с довольной улыбкой произнес Родриго. — Скажите, Мигуэль, какого вы мнения о наших людях?

— Такого, что ни с одним из них не пожелал бы встретиться в ночную пору.

— Вы совершенно правы…

— Это мне нравится!.. Так как же вы тогда решились отдать им в лапы и вашу собственную, и наши жизни?

— А очень просто! С такими мерзавцами, как эти господа, нужна особенная тактика, которую я, кажется, недурно изучил. Обнаружьте перед ними свое недоверие, боязнь — как вам угодно называйте — и вы погибли, могу вам поручиться. А так они воображают, что я считаю их за истых caballeros и, ради этой иллюзии, мне ни за что в мире не изменят. Dixi!..

VI.
Тридцать четыре белых и один индеец

Должен сознаться, что теория, с великолепным апломбом высказанная Суаресом, не слишком успокоительно подействовала на меня. Отрицать некоторую обоснованность ее я, разумеется, не мог и, если бы дело шло о теоретическом разрешении столь же теоретически интересующего нас вопроса, то можно было бы вполне удовлетвориться безапелляционным выводом Родриго…

Но, к сожалению, та или иная точка зрения по данному вопросу могла иметь решающее значение для всех участников похода, и потому гипотеза, высказанная «тропическим скитальцем», казалась мне преувеличенно простой, простой до явного абсурда!

Впрочем, народный опыт, пришедший к выводу, что утро гораздо удобнее для размышлений, чем вечер после богатого впечатлениями дня, дал мне возможность воздержаться от протестов, хотя и не изменил моего взгляда на степень правоты Родриго…

Спать я улегся в самом минорном настроении духа и, встав на рассвете, убедился, что оно проснулось со мной вместе. Но делать было нечего, — все мои спутники уже оделись и, наскоро напившись кофе, мы вышли из усадьбы…

Не выехали, как я предполагал вначале, а попросту прошли в калитку и очутились на сонной улице Колона.

— А как же лошади?! — невольно воскликнул я, удостоверившись, что за оградой нет ни малейшего признака этого традиционного способа передвижения в «культурнейшей из всех республик».

Аннита, шедшая впереди меня, расхохоталась…

— Какие лошади, сеньор?

— Это мне нравится! Ведь не пешком же мы отправимся за заповедную черту Сан-Бласа…

— А, разумеется, пешком… Иначе нам не пробраться через заросли и топи.

Благодарю покорно! Еще один сюрприз… Вот уж не думал, что мне придется когда-либо соперничать с моим «европейски известным» тезкой — Михаилом Александровичем Берновым!.. Путешествия по способу апостолов Христовых имеют свою прелесть, но мне они никогда не улыбались, и я теперь окончательно озлился…

Суарес, сопровождаемый длинноногим Педро и Пачеко, был уже намного впереди, так что обуревающие меня чувства я мог излить только по адресу Анниты.

— Воображаю, — саркастически заметил я, — во что превратятся ваши ножки через несколько часов такой прогулки!

Девушка мельком посмотрела на свои легкие кожаные сапоги и перевела взгляд на неуклюжие ботфорты, в которых тонули мои ноги.

Она мне не ответила ни слова, но искреннее сочувствие, светившееся в ее глазах, заставило меня смириться…

Я поравнялся с нею и, взяв ее под руку, чистосердечно попросил прощения.

— Какие пустяки, сеньор!.. Неужто вы вообразили, что я могу серьезно обидеться на вашу фразу?

— Вы незаслуженно добры ко мне?

— И докажу вам это советом снять свои ботфорты и нарядиться в точно такие сапоги, как у меня.

В целесообразности этого указания я не сомневался ни минуты. Мы еще не успели выйти из предместья, а ноги у меня уж ныли и горели, словно погруженные в расплавленный свинец. К счастью, носильщики нас ждали в заранее определенном месте… Родриго приказал распаковать один из тюков, и моя добровольная пытка прекратилась.

После минутной задержки, вызванной этим пустячным эпизодом, Суарес проверил наличность багажа, осмотрел патронташи нашей свиты и мы, растянувшись на полмили, медленно двинулись на юг…

Впереди всех, с ящиком динамита за плечами, уверенно шагал индеец-изгнанник племени Сан-Блас, но только уж не в сюртуке, а в зеленовато-серой куртке, какие были розданы всем членам этой шайки. За ним, поодиночке, на равных интервалах, тянулись пятнадцать человек носильщиков, внушительно навьюченных и еще более внушительно вооруженных. Центральную группу составляли мы: самодовольно улыбающийся дон Родриго, его приятель Педро с сыном, Аннита и — рядом с нею — я. Сзади, окутанные облаком белой известковой пыли, шли остальные четырнадцать бандитов.

В течение некоторого времени, я, оборачиваясь, видел отдельные здание Колона, поднимавшиеся над складками волнистой почвы, но с каждым шагом они заметно понижались и, наконец, совсем исчезли…

Дорога осталась в стороне, так как мы, следуя за головой колонны, свернули влево и около часа шли по рыхлому песку, окаймленному пенистыми волнами океана. Затем снова переменили направление и начали подъем на горный кряж между Гатунским озером и морем.

Здесь нам впервые понадобились топоры и изогнутые местные кинжалы. Девственная пальмовая поросль, покрывшая все скаты, была оплетена таким невероятным множеством лиан, что не приходилось даже думать о беспрепятственном проходе через их хаотическую массу. Отточенная сталь сверкнула в лучах недавно поднявшегося солнца, живая сеть заколебалась, послышались испуганные птичьи крики и облачко зеленых попугаев мелькнуло в воздухе у нас над головами. Лианы падали, точно чудовищные змеи, покрытые зеленой кожей всех оттенков; сверху на нас сыпался цветочный дождь, внизу мы натыкались на группы кактусов, вонзавшихся в одежду своими острыми шипами, и хотя медленно, но неуклонно все глубже проникали в чащу тропического леса…

К счастью для нашего переднего отряда, она окончилась так же внезапно, как и перегородила нам дорогу. После нескольких часов борьбы, природа отступила; лес, словно ножом, обрезало, и перед нами был открытый путь на гребень горного хребта…

Там мы почувствовали себя гораздо лучше. Ноги, обутые в легкие, с мягкой подошвой сапоги, без затруднений находили точку опоры среди камней, полузакрытых редкой и блеклой травой. Вершины пальм темно-зеленым полукругом виднелись где-то далеко под нами, и солоноватый морской ветер свободно обвевал наши горящие от утомления лица.

Налево мы видели необозримую равнину океана, направо — южную часть озера, усеянную целым архипелагом островков, а впереди чернел еле заметный узкий перешеек — мост, соединяющий «культурную» Панаму с запретной территорией Сан-Блас…

Не знаю, что испытывали мои спутники в виду этой таинственной страны, но сердце у меня забилось отчетливыми, частыми толчками, словно в предчувствии еще не испытанных опасностей и страхов, которым мы добровольно шли на встречу.

— Ах, если бы не этот индеец! — подумал я, т. е. мне показалось, что подумал; в действительности же — высказал свою мысль настолько громко, что Аннита, стоявшая подле меня, вздрогнула от неожиданности и обернулась.

— Вам, Мигуэль, не нравится наш проводник?

Девушка впервые назвала меня по имени, без обязательного в таких случаях «сеньор». В другое время я не придал бы этому ни малейшего значения, но теперь весь встрепенулся, точно охваченный разрядом электрического тока…

— Не удивляйтесь, — произнесла она и улыбнулась. — Нас ждут опасности, которые мы будем переживать все вместе. В таких обстоятельствах люди сближаются гораздо скорее, чем при обычной обстановке. Я и теперь уж отношусь к вам, как к собственному брату…

«Как к брату»… Только-то!

И я почувствовал, как горечь незаслуженной обиды растет и ширится в моей душе…

Нет, положительно тропическое солнце странно воздействует на северян!..

И, только констатировав этот непреложный факт, я ощутил в себе способность к возобновлению неожиданно прервавшегося разговора.

— Благодарю вас и с радостью следую вашему примеру, hermana mya! [сестра моя] Вы меня, кажется, спрашивали о проводнике, Аннита?

— Да, Мигуэль!..

Я с удовольствием заметил, что ее щечки покраснели…

— Мне он не нравится.

— Мне — тоже!

— Вот видите… А ведь Родриго на седьмом небе от восторга. Вы помните, какой он благоглупостью ответил мне вчера на мой вопрос?

— Конечно… И дон Родриго был прав как нельзя больше.

— И вы туда же!

— Прав, по отношению к двадцати девяти белым, — продолжала, не слушая меня, Аннита. — Но только не к индейцу…

— Ну, с этим-то я еще, пожалуй, соглашусь… Мне тоже кажется, что психология человека белой расы и цветной — две вещи разные, так что подходить к ним с одной и той же меркой и глупо, и преступно. За эту ночь я постарался вспомнить прочитанные мною в юности «индейские» романы и к выводу пришел не из приятных.

— Вы им поделитесь с сестрой, Мигуэль?

— Еще бы!.. И Купер, и Эмар, и прочие авторитеты по этой части все в один голос утверждают, что с точки зрения индейца предать врага — точно такой же подвиг, как и победа над ним в честной битве.

— Не понимаю только, кому он может нас предать?.. Наш проводник — изгнанник, у него нет племени, на родину его не принимают…

— На этом, вероятно, и основывает свои надежды Суарес…

— Но вы с ним не согласны?

— К несчастью!.. Наш новоявленный товарищ едва ли благодарит судьбу за свое вынужденное пребывание в Колоне. Будь я на его месте и обладай свойственными дикарю представлениями о гнусном и великом, — и экспедиция на территорию Сан-Блас дала бы мне великолепный случай желанным гостем возвратиться к отрекшемуся от меня народу. Ведь тридцать четыре человека белых — это вполне достаточная жертва для искупления самого вопиющего проступка!.. Как вы находите, Аннита?

Она не отвечала…

Да и к чему? Я уже видел по ее глазам, что бедная девушка тревожится за нашу участь не менее меня, хотя и старается не обнаруживать своих сомнений.

Решительно объясниться с Суаресом, — вот самый естественный поступок при настоящем положении вещей. Но, к сожалению, эта спасительная мысль пришла мне в голову немного поздно, — Родриго, полулежавший на земле, вскочил вдруг на ноги; его примеру последовали все другие, и несколько минут спустя мы в том же порядке, что и раньше, начали спускаться к перешейку…

В пути я раза два пытался уединиться с нашим самоуверенным вождем, чтобы побеседовать с ним на занимающую меня тему, но — напрасно! Сопровождаемый отцом Анниты, он упругим «индейским шагом» перебегал от головных людей отряда к задним и — обратно; у одних осматривал ремни, другим приказывал переобуться, у третьих обнаруживал какую-либо небрежность в упаковке вьюков; короче говоря — все его видели и, вместе с тем, нигде нельзя было его поймать…

Я, наконец, махнул рукой и решил отложить наш разговор до более удобного момента.

Случай для этого представился пять-шесть часов спустя, когда мы миновали последние отроги гор, прошли за перешеек и здесь остановились на ночевку на самом рубеже таинственной земли…

Удостоверившись, что все поели и, за исключением часовых, расположились в четырех палатках, окружавших пятую, поменьше, где поместилась девушка, Родриго несколько угомонился. Он отыскал меня и сразу огорошил целым каскадом своеобразных извинений:

— Уж не взыщите, mi querido, — я целый день от вас отмахивался, точно от болотного москита, но — верьте чести — не до того мне было! То же случится, вероятно, завтра и еще неоднократно — заранее простите! Иначе быть не может, — за нашими ребятами необходимо смотреть в оба, без няньки они ни к черту не годятся, да и не признают иного отношения к себе… Вы понимаете меня?

— Прекрасно понимаю и, в свою очередь, считаю долгом извиниться за надоедливость, с которой я добивался разговора с вами…

— Пожалуйста!.. В чем дело?

Я, по возможности коротко и сжато, передал Суаресу наши общие опасения: Анниты и мои.

Он выслушал меня, ни разу не прервав, но я при лунном свете видел, как с каждой новой фразой все глубже становились складки между его бровями, а глаза загорались зловещим огоньком…

— Благодарю вас, Мигуэль! Мне кажется, вы правы… Эй, кто там копошится у палатки — позвать сюда проводника!

Человек, любовавшийся луной, вскочил и со всех ног бросился исполнить полученное приказание.

Через несколько минут он возвратился…

— Его здесь нет.

— Как нет?! — рассвирепел Родриго.

— Я обыскал весь лагерь… Исчез и проводник, и один ящик с динамитом.

Возбужденные голоса их привлекли общее внимание. Все высыпали из палаток…

— В чем дело?.. Что случилось?

— Индеец убежал, — угрюмо ответил Суарес.

Точно общий вздох вырвался из нескольких десятков грудей, и наступила немая тишина…

Беспорядочно столпившиеся люди с тревогой посматривали друг на друга и молчали. Мне кажется, они боялись возможного ответа на одинаково тревоживший их всех вопрос:

— Как отразится это бегство на судьбе нашего отряда? Не осуждены ли теперь все мы поголовно на искупительную жертву за прошлые грехи изгнанника Сан-Бласа?…

VII.
Земля «Сан-Блас» заговорила

Мы долго не ложились спать…

Не спалось, вероятно, и носильщикам, — по крайней мере, из соседних трех палаток до нас все время доносился неясный гул их голосов, то утихая, то снова разрастаясь. Родриго хмурился, а долговязый Педро ожесточенно спорил с сыном, стараясь убедить того, что он единственный виновник принятия индейца в наш отряд…

— Ты только вспомни, — патетически взывал он к невозмутимому Пачеко. — Кто первый заговорил со мной о краснокожем негодяе!..

— Конечно, я.

— Вот видите, сеньоры! Он сознается, он не совсем еще утратил совесть, таскаясь по tertullas!

— Я вам сказал, что не мешало бы купить у этого Сан-Бласа несколько десятков кружек на дорогу, а вы…

— А я?.. Я согласился, скажешь?

— Нет, вы не согласились… «На кой черт эта рухлядь, — он сам нам пригодится!» — вот ваши точные слова. Вы тогда потребовали, чтобы Аннита отыскала вашу шляпу, и бросились его искать…

Старикашка побагровел от гнева и, вместо ответа, запустил в Пачеко дорожной сумкой, лежавшей у его постели.

Суарес схватил ее на полдороге и отшвырнул на место.

— Не горячитесь, Педро, — произнес он холодно и строго. — Вы сделали ошибку, об этом нечего и толковать… Хорошо еще, что ваш приятель сбежал от нас теперь, а не на несколько дней позже. Положим, этот номер в мою программу вовсе не входил, но я надеюсь, он мало отразится на дальнейших…

«Надейся, милый друг, надейся», — подумал я, укутываясь в «пончо». Посмотрим, как оправдаются твои надежды завтра!..

Но, к моему искреннему изумлению, Родриго и на этот раз не обманулся.

Правда, наутро все двадцать девять человек категорически отказались от продолжения пути, но Суарес невозмутимо выслушал их протестующие крики, закончившиеся общей просьбой о возвращении в Колон, и молча опустил руку в карман куртки. Уже знакомый мне Андре, являвшийся выразителем общего мнения всей шайки, испуганно шарахнулся в толпу…

Я инстинктивно подошел к Анните и приготовил магазинку.

Но пустить ее в дело не пришлось…

Родриго вынул руку из кармана и, вместо револьверного дула, мы в ней увидели продолговатый кожаный футляр. Он, не торопясь, раскрыл его и передал кому-то из толпы.

Носильщики так и облепили этот таинственный предмет…

— Показывай, Хосе!.. Что там такое?

Футляр переходил от одного к другому…

Суарес стоял, скрестив руки на груди, щурил глаза и улыбался.

И вдруг я явственно услышал чей-то дрожащий от волнения голос:

— Да это золото!..

— Кварц… Богатейший кварц! — не выдержал еще один носильщик.

— А вот и самородок!

Восклицания посыпались со всех сторон…

Родриго только и дожидался этого момента.

— Довольно! — воскликнул он, протягивая руку за футляром. — Теперь вы понимаете, в чем дело. Место, куда я вас веду, все состоит из золотоносных залежей и самородков. Возможно, что половина нас погибнет, но остальные возвратятся, принеся с собою золота, сколько его уместится в их поясах и ящиках от динамита. Решайте сами, стоит ли для этого рисковать своими головами и, если нет, — мы возвращаемся в Колон!..

Неистовые крики покрыли его последние слова.

Носильщики опять протестовали, но только уж в диаметрально противоположном смысле, чем несколько минут тому назад. Они теперь и слышать не хотели о прекращении похода за золотым руном Сан-Бласа…

Самые робкие из них, сравнительно, конечно, и те воспламенились возможностью внезапного обогащения и умоляли Суареса простить им их малодушное желание вернуться.

Он долго, с безмолвной укоризной, смотрел на провинившихся бандитов и, наконец, изрек свое прощение…

Аккуратно сложенный багаж мгновенно разобрали, палатки были свернуты, и наш отряд в прежнем порядке покинул лагерь. Единственной переменой было то, что впереди носильщиков теперь шел сам Родриго, взяв на себя роль бежавшего проводника.

Почва заметно понижалась, трава становилась все выше и сочнее, и какой-нибудь час спустя мы в ней буквально утонули. Я видел только ближайшего ко мне носильщика, а все другие исчезли без следа в зеленом волнующемся море. Мы шли гуськом между двумя отвесными упругими стенами, и только узкая полоса примятых трав указывала направление, которого держались Суарес и головная часть отряда…

Впрочем, несмотря на это, идти здесь было гораздо легче и удобней, чем по вчерашним горным скатам, и я только досадовал, что мы не захватили с собою лошадей, которые без всяких затруднений могли бы преодолеть зеленое преддверие Сан-Бласа. Но скоро мне пришлось убедиться в ошибочности этой мысли…

Гладкая, как стол, поверхность степи постепенно начала покрываться мелкими буграми; земля между ними становилась мягче; в воздухе почувствовалась сырость, и неожиданно по сторонам, сквозь поредевшую траву, сверкнули полосы воды. Местами мы подходили к ним вплотную и тогда могли невозбранно любоваться неподвижными тушами кайманов, лежавших у самых берегов. Колоссальной величины лягушки поминутно срывались из-под ног и исчезали где-то в тине. В воздухе сплошными тучами стояли комары, так что я счел нелишним облечься в сетчатую маску, которой меня предусмотрительно снабдил Родриго и, опустив голову, внимательно высматривал места посуше.

Но все мои старания были напрасны… Подпочвенная влага, сначала только заполнявшая следы идущего передо мной человека, теперь открыто сверкнула на солнечных лучах, заискрилась между стеблями тростников и окружила зелень кочек, на которых всеми цветами радуги переливались гибкие туловища змей. Мы уже по колени погрузились в воду и шли, производя возможно больше брызг и шума, чтобы хоть этим примитивным средством устрашающе воздействовать на психологию кайманов…

Мы, кажется, не ошибались. По крайней мере, я неоднократно видел, как эти бревнообразные, прожорливые твари испуганно бросались в сторону и исчезали под водой, не подозревая даже, что производимый нами шум, при более осмысленном отношении к нему, мог бы им гарантировать изысканный обед из наших трупов. Но, по-видимому, все их способности ушли на развитие силы челюстей, и «чемпионы» тропических озер вполне уподоблялись своим двуногим собратьям по искусству.

Можно было только радоваться столь благоприятному для нас явлению, но кашеподобная, густая тина, в которой тонули наши ноги, мало способствует развитию жизнерадостности в людях…

Я в этом наглядно убедился, когда мы остановились, чтобы поесть и отдохнуть, конечно, стоя, так как никому и в голову не приходило усесться на одну из кочек и завязать знакомство с ее игривым населением. Все сгрудились, поели, приподымая для каждого глотка вуалевые маски и снова опуская их на лица; потоптались растерянно на месте и молча разошлись…

Почти весь день тащились мы по этим топям и только к вечеру заметили, что вода постепенно убывает. Камыш с каждой верстой густел и подымался выше; озера, мало-помалу, отходили в стороны и исчезали; береговая тина становилась более плотной, высыхала и, наконец, совсем исчезла.

Необозримая стена высоких трав опять на нас надвинулась и раздалась перед передними людьми отряда…

Но, против ожидания, эта степная полоса, действительно, была только стеной огромной топи, и полчаса спустя, пробравшись сквозь перепутанные стебли, мы очутились на опушке леса из кривых акаций и мимоз. За ним темнели на вечернем небе причудливые силуэты мазанильо, кокосовых пальм и иикаро…

Где-то невдалеке послышался торжествующий голос Суареса:

— Сеньоры! Мы перешли запретную черту Сан-Бласа…

Но нас гораздо больше радовало сознание того, что мы прошли трясину, и на его восклицание никто не отозвался…

Родриго недоумевающе пожал плечами и отдал приказание разбить палатки.

Утомленные тяжелым переходом люди точно забыли об усталости и дружно начали готовиться к ночевке. Тюки и ящики были опущены на землю. Несколько человек носильщиков отошли в чащу, и через минуту оттуда послышались частые удары топоров, перемежающиеся с треском сухих сучьев. В темноте сверкнули искры, и огненные языки затрепетали над кострами…

Я переменил насквозь промокшую одежду и вышел из палатки, надеясь встретиться с Аннитой. За всю дорогу мы с ней перебросились двумя-тремя фразами, не больше, и я только теперь почувствовал, что этого мне мало.

Но осуществить мое желание оказалось гораздо труднее, чем я предполагал.

У кого я только ни спрашивал о ней — никто ее не видел… Наконец, судьба мне улыбнулась, и Пачеко, которого я нашел перед костром, поделился со мной своими сведениями о сестре:

— Аннита?.. Погодите, мне кажется… Конечно, да! Она мне говорила, что собирается пройти в мимозовую заросль за цветами.

— И вы ее пустили?..

— А почему бы нет? Раз девушка намеревается собрать букет, значит, в отряде кто-то есть, кого она им хочет осчастливить, а я в этом отношении не так суров, как мой родитель! — и юноша, лукаво улыбнувшись, наклонил голову, чтобы заглянуть под мою шляпу.

Но я его лишил удовольствия заметить мое невольное смущение, так как уже со всех ног бежал к указанной им заросли мимоз…

— Аннита, где вы?.. Отзовитесь!

Ответа не было.

Сердце у меня захолонуло в предчувствии какого-то неотвратимого несчастья. Не замедляя бега, я углубился в рощу; острые шипы царапали мне руки и лицо, но я не чувствовал уколов и задыхающимся голосом по-прежнему кричал:

— Аннита!.. Милая Аннита!

Нигде ни звука.

Я, обессиленный, остановился…

И в эту же минуту сзади послышался топот бегущих ног, а через несколько мгновений рядом со мной очутился Суарес.

— Что с вами, mi querido? Вы переполошили весь наш лагерь! Чего вы здесь кричите?

— Аннита!.. Где Аннита? — отчаянно воскликнул я и обеими руками вцепился в его куртку.

Родриго резким движением отстранил меня и выхватил электрический фонарик.

— Вы убеждены, что она была здесь? — коротко бросил он и опустился на колени.

— Да!

Пучок белого света скользил по низкой, точно подрезанной траве и вдруг остановился неподвижно, отраженный каким-то светящимся предметом. Это была хорошо знакомая мне черепаховая шпилька…

— О, Матерь Божия! — и Суарес вплотную лег на землю. — Ну, так и есть, — следы! Один, другой… Еще два новых!.. Теперь я понимаю.

Через секунду мы оба мчались к лагерю, крича изо всех сил:

— К оружию, друзья! К оружию!.. Скорее!

Перед кострами задвигались какие-то причудливые тени, и к тому времени, как мы поравнялись с ближайшей из палаток, все наши люди встретили нас с винтовками наперевес…

— Внимание, ребята! — воскликнул Суарес, с трудом переводя дыхание. — Сеньориту похитили индейцы. Произошло это полчаса тому назад, не больше. Они еще недалеко. Мы отправляемся в погоню. Кроме меня, идет дон Мигуэль, отец ее, Пачеко и шестеро из вас — кто пожелает. Все остальные, оставайтесь. Когда мы возвратимся, я не знаю. Возможно, через час, а, может быть, и завтра, к ночи. Не тревожьтесь! Никого к лагерю не подпускайте, — помните, что ваша жизнь и золото висят на волоске!..

Он не успел еще окончить, как уж полдюжины здоровых молодцов выступили вперед и остановились с нами рядом.

Пачеко трясущимися от волнения руками передал мне и Родриго наши ружья.

Все отправляющиеся проверили заряды в патронташах и вслед за Суаресом устремились к роще…

Сначала мы бежали, но, поравнявшись с местом похищения Анниты, должны были остановиться, чтобы не потерять оставленных индейцами следов. Свет электрического фонарика опять упал на землю; Родриго, низко нагнувшись, сделал пять-шесть шагов и, не колеблясь, направился в глубь леса. Наш маленький отряд не отставал…

Мы миновали мимозовую рощу, прошли густые заросли акаций и несколько свободнее вздохнули, добравшись до молчаливой колоннады высоких пальмовых стволов. Здесь было больше воздуха и света и не было ползучих трав, в которых мы путались и вязли раньше.

Суарес прибавил шагу, но тем не менее мне было ясно, что наша экспедиция продлится гораздо дольше, чем он предполагал. Прошло уже не меньше двух часов, как мы покинули стоянку. От времени до времени фонарик вспыхивал и освещал следы опередивших нас индейцев, но не было ни малейших признаков того, что мы их настигаем…

Я обогнал товарищей и поравнялся с Суаресом.

— Странно, — пробормотал он, не поворачивая головы. — Все время мы идем в противоположном направлении от главного поселка. Эти места мне хорошо знакомы. Теперь у нас по сторонам лесистые бугры, потом будет ложбина, а за ней россыпи, к которым…

Сказанного дальше я не слышал…

Над головой у меня раздался короткий, резкий свист, затем толчок…

Я вскрикнул и упал.

И в это же мгновение тяжелый удар обрушился мне на затылок.

Мириады цветных искр мелькнули у меня перед глазами, земля заколыхалась, и я лишился чувств…

VIII.
«Muchos van рог lana у vuelvan trasquillados…»

Первым моим впечатлением, когда сознание ко мне вернулось, было ощущение короткой ровной тряски, вызвавшей у меня в памяти картину недавней поездки на «Га-туне». Но почти тотчас же мучительная боль в затылке заставила меня окончательно очнуться, и я с невольным стоном приподнялся…

Вернее, — сделал попытку приподняться, но совершенно безуспешно и только тут заметил, что я вишу на воздухе, поддерживаемый дюжими руками четырех быстро идущих дикарей. Скуластая физиономия одного из них склонилась надо мной, осклабилась в улыбку и исчезла. Передние не обернулись…

Восток уже алел, окрашивая розоватой дымкой гряду серебристо-серых облачков. Кокосовые пальмы точно сквозь землю провалились и, вместо них, вокруг виднелась высокая трава, волнуемая предрассветным ветерком.

Сзади послышался шум голосов, гортанные выкрики и топот, с каждой минутой становившийся все ближе. Скоро он поравнялся с нами. Я повернул голову и сразу же увидел Суареса, окруженного целой толпой приземистых индейцев…

«Тропический скиталец» пренебрежительно посматривал на свою свиту и криво усмехался. Рядом шагал насупленный дон Педро, а на голову ниже их обоих то подымались над толпой, то снова пропадали два-три помятых сомбреро, должно быть, на наших соучастниках по происшествиям минувшей ночи…

Теперь все было ясно.

Похитившие девушку индейцы предвидели возможность погони за собой или узнали через лазутчиков о нашем выступлении за ними; устроили засаду и, в результате, мы все попались в эту нехитрую ловушку. Даже хваленая опытность Родриго, и та здесь спасовала! Но что же будет дальше?.. Они могли нас перебить, но этого не сделали. Отсюда ясно… Какая ерунда! Конечно, мы все живы, но почем знать, не ожидают ли нас пытки, при которых сама смерть становится желанной.

Я вспомнил сатанински замученных американских пионеров, оскальпированных и заживо сожженных на кострах, и сердце мое сжалось, а рука, свободная до локтя, невольно потянулась к волосам.

— Не беспокойтесь, mi querido, — раздался невозмутимый голос Суареса. — Здесь скальпов не снимают. Это — специфически северная мода, которой местные жители не признают… Я готов поручиться за целость вашей шевелюры.

Ну, слава Богу, — индейцы позволяют нам говорить, хоть в этом мы свободны…

— Родриго, ради всего святого, вы не узнали, где Аннита?

— Идет со мной рядом и с удовольствием пожмет вам руку, если вы только согласитесь отказаться от вашего комфортабельного ложа.

— Но ведь меня не отпускают!..

— Простите, — вас несут, так как считают, что вы после падения на камни не в состоянии идти. Простая любезность со стороны этих господ — и только!

— Но я уже пытался избавиться от их услуг, и никакого впечатления.

— Попробуйте лягаться, — подействует, даю вам слово!

Недолго думая, я затрепыхался, как пойманная рыба…

Поддерживавшие меня дикари мгновенно расступились.

— Прекрасно! — приветствовал мое освобождение Суарес. — Скорее подымайтесь — земля еще сырая…

Я вскочил на ноги.

Индейцы корчились от смеха, но мне было не до того. Толпа, окружавшая пленников, раздвинулась, и в глубине ее уже виднелась стройная девичья фигурка…

Через секунду я очутился рядом с нею…

— Благодарю вас, Мигуэль! Я слышала, как вы меня искали, но рот у меня был заткнут, и я вам не могла ответить… Вы не представите себе, как тяжело мне сознавать, что я всему виной!

— Конечно, ты! — свирепо пробурчал ее родитель прежде, чем я успел ей возразить.

Но тут вмешался Суарес:

— Оставьте, Педро! — произнес он. — И несправедливо, и глупо упрекать ребенка… Тем более, что вся ответственность за этот инцидент должна была бы лечь на ваши собственные плечи.

— Благодарю покорно! В своем ли вы уме, сеньор?..

— Как нельзя больше… Вы не предупредили сеньориту, вы ей позволили одной уйти из лагеря, точно мы остановились не на опушке девственного леса, а в благоустроенном общественном саду. Дон Мигуэль, не знающий ни местности, ни здешних нравов, — и тот был перепуган, а вы?.. Так мог вести себя только закоренелый горожанин!

Старик побагровел при этом оскорблении…

— Впрочем, утешьтесь, — продолжал Родриго. — Я тоже был хорош! Отправился в погоню, а вел себя, как школьник. Никаких мер предосторожности не принял… Люди переговаривались меж собою… Сам я раз двадцать зажигал фонарик. Индейцы могли вообразить, что мы их принимаем за кайманов, и были в праве напомнить нам о настоящих своих свойствах…

Но Педро не забыл только что нанесенной ему обиды.

— Вы не упоминаете о главном своем промахе, сеньор! — заметил он, ехидно улыбаясь.

— Разве? — чистосердечно изумился Суарес.

— Конечно! Кто, как не вы, распорядились, чтобы остающиеся в лагере спокойно дожидались нашего прихода и никуда не выступали? Вот они и будут там сидеть, а нас тем временем на медленном огне поджарят…

— Ну, это вздор!.. Что значат два десятка ружей против нескольких тысяч краснокожих.

— А все-таки…

— Пустое! Подумаем-ка лучше, нельзя ли выпутаться из беды при помощи наличных наших средств, рассчитывая только на себя…

Я мало надеялся на это.

Нас оставалось восемь человек, считая и Анниту, — трое носильщиков были убиты в схватке. Индейцы не сочли нужным нас связать, но все оружие: ножи, револьверы и магазинки благоразумно отобрали, так что относительная свобода, предоставленная нам, никакой неприятностью им не грозила. Ясно, что при таком положении вещей мы были беспомощны, как дети, и потому самоуверенность Родриго казалась мне лишь маской, которой он старался скрыть свои действительные чувства…

Немного позже я окончательно убедился в этом…

И четверти часа не прошло, как сосредоточенно молчавший Суарес вдруг насторожился и пристально начал всматриваться в даль.

— Что вы там видите, Родриго?

— Сейчас… Еще одну минуту… Ну, так и есть, — оправдывается самое худшее из всех моих предположений!

Я ничего не понимал…

Мы только что вышли из ложбины, и перед нами показался окутанный туманом поселок дикарей. От общей его массы отделилось несколько конусообразных хижин, и они резко выступали на фоне утреннего неба. В воздухе запахло гарью и жильем. Где-то залаяла собака, другие поддержали, и разноголосый хор их понесся нам навстречу.

Я вопросительно посмотрел на Суареса…

— Сейчас поймете… В прошлом году здесь было пусто, как у меня в карманах после того, как их обшарили индейцы. Должно быть, они заметили следы моего пребывания в этой ложбине и перенесли сюда поселок. Вполне естественная мера… Ах, Мигуэль, преодолейте свою гордость, склоните вашу растрепанную главу долу и смотрите! Вы попираете ногами благороднейший из всех земных металлов… Какой индийский раджа, какой султан может позволить себе эту роскошь — садовые дорожки, покрытые чистейшим золотым песком, не золотоносным — нет, а золотым, в буквальном смысле слова!.. А здесь ведь не аллея, не узкая полоска!.. Вся эта площадь — сплошные миллиарды, подаренные Господом земле и охраняемые дьяволом Сан-Бласа…

— Охотно верю, но в данную минуту они меня нимало не прельщают. Вы, кажется, сказали, что факт перенесения поселка может иметь влияние на нашу участь.

— Я этого не говорил, но собирался вам сказать, не отрицаю.

— Надеюсь…

— Нет, лучше не надейтесь! Для меня — это смертный приговор, для остальных — не знаю. Ведь само существование запретной полосы обусловливается нежеланием индейцев, чтобы белые проникли в эту сокровищницу мира. Вы только подумайте, какой великолепный способ мщенья! Мы их унизили, железом и огнем завоевали весь американский материк, загнали краснокожих в топи и леса, а сами начали междоусобную войну за обладание ничтожными частицами презренного металла… Презренного!.. Ха-ха! А вот они, эти полуобезьяны, полулюди, сидят над золотой бездной и продают нам глиняные черепки. Великолепно! Бесподобно!

— Родриго! Опомнитесь!.. Что с вами?

— Не говорите, Мигуэль, — мы не поймем друг друга. Вы — представитель цивилизованного мира, людей, стремящихся к определенной цели, а я — «тропический скиталец», искатель впечатлений, не славы, не наживы, а только впечатлений… Их было много в моей жизни, но переживаемый момент настолько ярок, что я готов им кончить и успокоиться навеки… Я вас привел сюда, и наши победители потребуют меня к ответу. Клянусь, я приложу все силы, чтобы усугубить свою вину поступками, словами, чем угодно, лишь бы никто из вас не пострадал!.. Мне помнится, уже бывали прецеденты, когда индейцы усаживали любопытных белокожих в лодки, снабжали их провизией и отпускали с миром. Главное — чтобы никто из них не заподозрил истинной цели вашего пребывания на территории Сан-Бласа! Об этом я лично позабочусь…

И Суарес самоотверженно исполнил свое слово…

Сопровождаемые невероятным множеством индейцев, которые нас встретили перед поселком, мы медленно прошли между двумя рядами хижин и очутились на площадке перед какой-то внушительной постройкой. В архитектурном отношении ее моделью мог бы служить любой стог сена, но по грандиозности масштаба она, наверное, являлась единственным сооружением такого рода на всей территории Сан-Бласа.

Овальные листового золота щиты сплошь покрывали ее стены, точнее — скаты воронкообразной крыши, доходившей вплотную до земли. Ни окон, ни дверей я не заметил и, только подойдя поближе, убедился, что вход в эту махину все же существует, хотя и не соответствует ее размерам.

Он оказался неглубокой нишей, почти заполненной огромным самородком, служившим, вероятно, троном для престарелого повелителя туземцев. В данный момент, по крайней мере, на нем восседала какая-то костлявая фигура, обросшая седыми волосами и живописно драпировавшаяся в кусок оранжевой фланели…

По сторонам золотой глыбы рядами стояли воины с магазинными винтовками в руках, а у подножья трона мы имели удовольствие увидеть и нашего бежавшего проводника.

В нескольких шагах от этой группы конвоирующие нас дикари остановились…

Бывший горшечник выступил вперед и по-испански обратился к Суаресу:

— Великий вождь наш Мук-а-Мук-Ра-Па желает знать, что вы за люди и с какой целью перешли за заповедную черту Сан-Бласа?

Я, кажется, впервые услышал его голос и с чистой совестью могу сказать, что он как нельзя больше соответствовал внешнему виду ренегата…

— Передай этому старому кайману, — отчеканивая каждое слово, произнес Родриго, — что я тот самый белый, который год тому назад рыл золото в ложбине. Теперь я возвратился, чтобы найти удобную дорогу и, вырвавшись отсюда, открою вашу тайну всем жителям Колона и Панамы.

Индеец перевел, и толпа яростно завыла… Десятки ружей мгновенно направились на Суареса, но тот уже всецело углубился в рассматривание таинственной постройки и не обращал никакого внимание на угрожающие жесты краснокожих.

— Вождь выслушал твои слова, — вторично загнусавил импровизированный переводчик. — Теперь ему известно, кто ты, но он еще не знает, зачем явились эти люди?..

— Скажи ему, что он хотя и сед, но не умнее годовалого осленка… Я их привел с собой, кажется, нетрудно догадаться! А для чего — это другое дело! В случае неудачи, я думал всю вину свалить на них, а самому остаться в стороне, добыть у вас пирогу и возвратиться морем к перешейку.

— Вождь говорит, что ты ошибся, и твоя хитрость его не обманула…

— Неужели?

— Вождь говорит, что ты умрешь…

— Но раньше ты, мерзавец!

Суарес подался всем корпусом вперед, протянул руку и кулаком ударил индейца в подбородок…

Тот хрипло вскрикнул и упал.

Его товарищи не шелохнулись, считая, вероятно, что дело ограничится минутною потерею сознанья. Дон Педро разразился упреками по адресу Родриго и кричал, что он вооружает против нас индейцев, но я прекрасно понимал, что мой несчастный друг действует по заранее обдуманному плану и только поражался величию его души…

Прошло, однако, пять минут и десять, а упавший по-прежнему лежал, не шевеля ни одним членом.

Толпа заволновалась. Вождь вопросительно смотрел на Суареса.

— Жаль, что я незнаком с их диалектом, — небрежно уронил он. — А то бы посоветовал убрать подальше эту падаль.

Но краснокожие, кажется, поняли его слова и всей массой устремились к трупу…

— Давно бы так!.. Запомните этот прием, querido myo, — он может пригодиться. Удар по подбородку, по прямой линии к ушам… Вызывает сотрясение черепа, кровоизлияние в мозг и — баста! Второго уж не нужно, вы в этом убедились на примере… Ну, а теперь позвольте вас поздравить, caballeros! Мне, разумеется, не вырваться отсюда, но вас, я думаю, отпустят. После такого случая их жажда мести всецело обрушится на мою скромную особу… Вы возвратитесь, без золота, положим… Но что же делать! Muchos van por lana у vuelvan trasquillados [Многие отправляются за шерстью, а возвращаются сами остриженные]. Так гласит опыт испанского народа, а уж ему ли этого не знать?!..

IX.
Тропический балет

Человек вообще недалеко ушел от обезьяны. Теперь я в этом наглядно убедился. Мне было ясно, что Суарес, ради нашего спасения, сознательно идет на гибель, но чувство глубокой жалости к нему почти мгновенно у меня сменилось взрывом чисто животного восторга…

Набрасывая эти строки, я уж вижу, как читатель пренебрежительно пожмет плечами и мысленно употребит по моему адресу какое-либо нелестное сравнение. И пусть!.. Не переживавшие таких моментов люди не в состоянии меня понять, но я пишу не сказку и изображаю действительность такой, как она была.

Единственное, что меня утешает в данную минуту — это сознание того, что все мои товарищи по плену ничуть не лучше реагировали на безрассудный поступок Суареса. Они даже не скрывали своей мысли, что он обязан был пожертвовать собой для общего спасения, и шестидесятилетний старец Педро не постеснялся ему это высказать в глаза.

— Я вас прощаю, caballero! — с апломбом заявил он. — Прощаю ваши обидные слова и то, что вы вовлекли нас в это дело… Вы поступили, как hidalgo и мужчина, и можете спокойно умереть…

Родриго, насмешливо прищурившись, взглянул на старика, но не сказал ни слова.

Впрочем, мы бы и не могли его услышать… Невероятно дикий вой пронесся над поселком. Индейцы, столпившиеся подле трупа, так и шарахнулись по разным направлением. Через минуту большая часть их стремительно неслась к ложбине, а остающиеся на площадке с угрозами и криком набросились на нас…

Над головами их сверкнули ружейные стволы и лезвия ножей.

Аннита прижалась ко мне, дрожа всем телом.

Толпа ревела, бесновалась, но дальше этого не шла…

Я ничего не понимал.

— Ах, черт возьми! — воскликнул вдруг Родриго.

Все мы мгновенно обернулись на этот возглас…

— Пачеко!.. Он убежал. Caramba!

Теперь все было ясно. Воспользовавшись тем, что общее внимание индейцев было привлечено неожиданной гибелью изменника-проводника, Пачеко отделился от нашей группы и, никем не замеченный, исчез.

Дон Педро ликовал:

— Ай да сынок!.. Ведь ловко это он! Не правда ли, сеньоры?

— Чего уж лучше! Собственнолично вас всех приговорил к казни…

Сказал это сразу осунувшийся, смертельно побледневший Суарес.

— Конечно, — продолжал он, отвечая на наши недоумевающие взгляды. — Своим побегом он ясно доказал, что чувствует себя неправым и не убежден в великодушии индейцев. Из жертвы моего чудовищного вероломства он сразу превратился в сознательного соучастника преступного похода. Теперь они узнали его карты и, по аналогии, решат, что ту же игру вели и остальные. Я понапрасну распинался перед этим старым дураком в фланелевой порфире, — Пачеко вконец разрушил мои планы…

Оскорбленный в своей отцовской гордости, старик хотел что-то ответить, но было уже поздно…

Десятки дикарей вцепились в нас, как кошки, и силой потащили в глубь поселка. Перед глазами у меня мелькнули распустившиеся волосы Анниты, упавшие на обнаженное в борьбе плечо. Я сделал отчаянную попытку, чтобы вырваться из обхвативших меня лап, но безуспешно…

Через минуту какой-то темный полог закрыл от меня небо, и я тяжело грохнулся на землю. Слышен был удаляющийся топот ног и возбужденные возгласы индейцев…

— Не вы ли, Мигуэль?

— Родриго!..

— Вставайте-ка скорее, — нужно привести в чувство сеньориту!

Я, как безумный, бросился на голос…

В углу просторной хижины виднелась коленопреклоненная фигура Суареса, державшего в своих объятиях лишившуюся сознания Анниту. Я опустился рядом и, трепеща от страха, расстегнул в нескольких местах разорванную куртку. Сравнительно прохладный воздух обвеял тело девушки; она вздохнула, глаза раскрылись, и Аннита недоумевающе взглянула на наши встревоженные лица.

— Где мы?..

— В тюремной камере Сан-Бласа… — и, опустив девушку мне на колени, Суарес поднялся во весь рост. — В гигиеническом отношении она примерна… Какой простор, какая масса воздуха и света!

Он подошел к деревянной решетке, заменявшей двери, и оставался там несколько минут, пока Аннита приводила в порядок свои косы и костюм. Я продолжал сидеть, не шевелясь, и тупо смотрел в землю.

Родриго возвратился.

— Но где же все другие?! — воскликнула она. — Что будет с нами?

— На первое я вам могу ответить… Конечно, заперты в такой же хижине, как эта; быть может, даже рядом с ней. Ну, а второе известно только Богу.

— Родриго, скажите правду: ведь мы умрем?

— Все люди смертны…

— Сеньор, я не ребенок! Говорите прямо…

— К несчастью, да! Я больше не надеюсь на собственные силы…

— Благодарю вас! — и Аннита тоскливо посмотрела на золотое, гладкое кольцо, каким-то чудом оставшееся по-прежнему на ее ручке.

— Бедная девочка! — дрогнувшим голосом шепнул мне Суарес. — Я знаю эти кольца, — полые, наполненные ядом. Следите, Мигуэль, чтобы она прежде времени не соблазнилась возможностью мгновенной смерти. Средство решительное, — нужно его оставить на конец! Правда, рассчитывать нам не на что, но все же… Бывают случаи, когда и мертвые выходят из гробов…

Последние слова он произнес гораздо громче, с явной целью, чтобы их услышала Аннита.

Но девушка печально улыбнулась и только молча покачала головой…

Я понимал ее… Конечно, летаргия — не смерть, и даже погребенные в ней люди могут пережить своих не в меру поторопившихся друзей, если их своевременно высвободят из могилы, но никогда мне еще не приходилось слышать, чтобы воскрес кто-либо сожженный на костре или замученный у столба пыток.

Нас ожидала казнь… Какая — мы не знали и, разумеется, не будем знать вплоть до последнего момента, хотя ее подготовительная часть — внутренняя пытка, пытка духа, для нас уж наступила…

Индейцы это, по-видимому, прекрасно понимали. По крайней мере, стража, поставленная у дверей, делала вид, что совершенно нас не замечает. Все наши попытки добиться от этих церберов хотя бы намека на характер неизбежной казни не приводили ровно ни к чему…

Но я, кажется, ошибся и употребил слово «наши»… Вернее сказать, Анниты и мои, так как Родриго был неспособен на такую слабость. Сначала он даже нас старался удержать от этих унизительных, по его мнению, разговоров, но, убедившись в бесплодности своих усилий, предоставил нам полную свободу.

Мы широко воспользовались ею и, в результате, принуждены были сознаться, что Суарес избрал благую участь…

Он растянулся во весь рост на земляном полу, лицом к овальному отверстию в покатой крыше, через которое виднелся клочок неба, и что-то напевал.

Я в это время способен был заинтересоваться малейшим пустяком. Пусть это странно, непонятно, но сам факт я утверждаю. Быть может, мне чисто инстинктивно хотелось изменить ход моих мыслей и неотвязную идею казни заставить стушеваться перед какой-либо другой — не знаю, но так или иначе, а я внимательно стал вслушиваться в причудливый мотив романса:

Siempre me va Usted diciendo

Que se muere Usted por mi…

О, Боже!.. Ведь это пела и Аннита в день нашей первой встречи с нею. Пыльные улицы Колона, «arrabal del сampo santo», тенистый патио и плеск фонтана… Как живо все это встало предо мной, как близко это все и как недостижимо! Четыре дня прошло с тех пор… Четыре дня — и сколько перемен за это время!..

Мне стало жаль себя до слез, до боли!.. Жаль бестолково загубленного счастья, которое я уж считал осуществимым… Хотелось жить, хотелось страстно, как никогда ни раньше, ни потом!

Я чувствовал, что задыхаюсь… Еще немного — и я не знаю, что сталось бы с моей бедной головой, но тут чья-то рука спокойно легла мне на плечо, и я услышал голос Суареса:

— Ну, полноте, дружище! Рассудок потерять недолго, а он вам теперь нужен… Не забывайте об Анните!

Эти слова заставили меня очнуться.

— Да вознаградит вас Бог, Родриго! — пролепетал я, краснея, точно захваченный на месте преступление.

— На небесах? Быть может!.. Ждать остается нам недолго. Ну, а теперь немножко философии, мой друг! В природе ничто не пропадает, ничто не создается вновь. Жизнь вечна и всеобща, а что касается ее внешних проявлений, так это ведь серьезного значения не имеет! Ну, посудите сами, разве не предпочтительнее во сто раз преобразиться в безобидный сочный стебель, чем коптить небо в шкуре какой-либо из этих краснорожих обезьян?.. Кстати, они там что-то затевают. Зовите сеньориту и посмотрим…

На площади действительно закопошились.

Мы подошли к дверям и сквозь решетку могли видеть, как к нашей хижине, то поодиночке, то группами сходились дикари и постепенно образовали широкий полукруг, обращенный к нам открытой стороной. Затем они уселись и закурили трубки. Табачный дым синеватыми струйками поднялся кверху.

— Дразнить они пришли нас, что ли? — раздраженно пробормотал Родриго. — Я сам бы с удовольствием принял участие в их кейфе. Ведь ни одной сигаретки мне не оставили, двуногие кайманы!..

На этот раз он ошибался.

Прошло не более пяти минут, и в центре полукруга показались две человеческие фигуры. Вероятно, им принадлежала первенствующая роль в этом собрании. По крайней мере, дикари приветствовали их нестройным долгим криком, и соблазнявшие Родриго трубки все, как одна, исчезли.

Он недоумевающе пожал плечами…

Я тоже ничего не понимал.

Но вот один из этой пары, судя по росту, еще мальчик, неожиданно бросился на землю и начал извиваться точно в эпилептическом припадке. Другой, широкоплечий рослый парень, отскочил в сторону и, наклонившись, всматривался в конвульсивно трепещущее тельце. Потом он выпрямился, поднял руку, вооруженную копьем, и осторожно стал подходить к своему партнеру. Тот перестал ломаться, сжался и превратился в бесформенный коричневый комок…

Противник уже вплотную подошел к нему, как вдруг мальчишка выпрямил широко раздвинутые ноги и прикоснулся ими к своему мнимому врагу. Дикарь завыл, упал на землю и, в свою очередь, забился в корчах…

— О, Матерь Божия! — услышал я хриплый шепот Суареса.

— Родриго! Что вы?..

— Ах, негодяи!.. Ах, скоты!

— Да что такое? Что значит эта пантомима?

— Что значит… Помните, при первом нашем разговоре, я мельком упоминал о черных скорпионах? Так вот теперь вы любовались тропическим балетом, изображающим смерть человека, укушенного этой тварью!

— Но мы-то здесь при чем?

— Нас ожидает та же участь!..

Аннита со стоном откинулась назад.

Я похолодел, весь трепеща от ужаса и отвращения.

И в это же мгновение решетчатые двери распахнулись. Индейцы потоком хлынули в проход, схватили нас и, дико воя, потащили через площадь к таинственной постройке, которую мы видели сегодня утром…

Над общим гамом неслись пронзительные крики Педро, отдельные слова молитв и богохульства…

Освобожденная от золотого трона, ниша теперь зияла черной пастью.

Наши мучители ввалились в нее скопом, швырнули нас куда-то в темноту, расхохотались, взвыли и исчезли…

Х.
Ночь ужаса и смерти

Я отлетел на несколько шагов, наткнулся на круглый, гладкий столб и, уцепившись за него, остановился.

Вокруг, в кромешной тьме, барахтались и подымались упавшие на землю люди.

— Сеньоры! — послышался взволнованный голос Суареса. — Я назову вас всех по именам. Пусть каждый отзовется… Диас, Хосе, Франсиско, Педро, дон Мигуэль, Аннита?..

Все оказались налицо.

— Будьте внимательны, — возможно, что повторить я не успею… Индейцы нас приговорили к смерти, и мы должны погибнуть от жала черных скорпионов. Запомните: достаточно малейшего движения, чтобы привести этих тварей в ярость! Пока мы еще живы, — следовательно, они появятся здесь позже. Их, вероятно, принесут… Стойте, не шевеля ни одним членом, дышать старайтесь тише. Только бы продержаться до рассвета, а там мы всех их перетопчем… Мигуэль, еще раз отзовитесь, — я подойду к вам с сеньоритой…

— Сюда… Сюда! Идите на мой голос…

— Довольно. Замолчите…

Через минуту вытянутая вперед рука Родриго скользнула по моей груди.

— Ну вот… Мы снова вместе. Что это, столб?.. Прекрасно! Нам положительно везет… Прислонитесь к нему спиной, Аннита, и становитесь между нами. Так!.. Теперь, querido myo, постараемся сообразить, который час.

— Десятый, вероятно, — пробормотал я машинально, почти не сознавая своих слов.

— Хвалю, дружище! Вы, кажется, опомнились и взяли себя в руки.

Как бы не так… Похоже!

А Суарес, удовлетворенный будто бы обнаруженной им у меня отвагой, спокойно продолжал:

— Десятый, хорошо! Теперь светает рано. Нам предстоит пять-шесть часов полного оцепенения, не больше. Продержимся, пожалуй… Как вы полагаете, amigo myo?

Но я уже не мог ему ответить…

Входные двери приоткрылись. В образовавшуюся щель упал свет факелов и на мгновение озарил неподвижные фигуры осужденных. Но как ни короток был этот миг, а все же я заметил, что в воздухе мелькнула какая-то бесформенная тень и что-то шлепнулось на землю…

— Скорпионы! — чуть слышно прошептал Родриго.

Свет тотчас же исчез…

Внутри постройки царила немая тишина. Я ясно слышал, как бьется мое сердце, и сдерживал дыхание, чтоб заглушить его удары.

Но напрасно… С каждым мгновением они звучали громче, переходили на виски… В ушах звенело.

— Мужайтесь, — почти неуловимо шепнул мне Суарес. — Я слышу шорох…

Воображаемые звуки в ту же секунду прекратились.

Я напряженно всматривался в темноту и слушал…

Сначала ничто не подтверждало слов Родриго. Но вот по земляному полу пронесся легкий шелест, точно шуршание сухой листвы, подхваченной порывом ветра.

К нам приближались скорпионы…

Аннита вздрогнула, вздохнула и начала клониться к полу.

— Берите на руки… Скорее!

Я подхватил бесчувственную девушку и судорожно прижал ее к своей груди.

А шорох надвигался…

Уже у самых моих ног что-то невидимо ползло и копошилось.

Не сила воли, а холодный, цепенящий ужас оковывал все наши члены…

В смертельном страхе, обливаясь потом, я чувствовал, как скорпион карабкался по тонкой коже сапога, потом спустился… За ним — другой… И наконец зловещий шелест ползущих гадов стал постепенно замирать.

Рядом слышалось ровное дыхание Суареса…

Прошло две-три минуты, и голова его вплотную приблизилась к моей.

— Благодарите Господа, — первая опасность миновала!.. Они теперь забьются по углам и если…

Но это «если» уж случилось… Непроницаемую тьму вдруг пронизал отчаянный вопль гибнущего человека, и что-то тяжело упало наземь.

— Один, — сурово произнес Родриго. — Позвольте, я возьму Анниту, — вы устали.

Но девушка, приведенная в чувство неожиданно прозвучавшим диким криком, уже пришла в себя и обеими руками обвила мою шею.

— Потом, мой друг!.. Я сам скажу, когда устану.

— Только без ложного стыда, — рассвет еще не скоро…

И он умолк.

Волосы Анниты смешались с моими волосами. Я чувствовал ее дыхание на своей щеке… И вдруг, теперь, в преддверии ужасной смерти, утратив последнюю надежду на спасение, я тихо-тихо прошептал:

— Аннита, я люблю вас!

Она затрепетала, но только легкий вздох сорвался с ее губок…

— Вы не отвечаете, Аннита… Вы сомневаетесь в моих словах. Правда, пять дней тому назад мы не подозревали о существовании друг друга… Но в эту страшную минуту, быть может, в последнюю минуту моей жизни, я снова повторяю, что я люблю вас, и буду счастлив, умирая, если вы скажете…

— Молчите, Мигуэль!.. Теперь я вам отвечу. Я молчала, так как боялась, что только увеличу ваши муки, сказав, что я… что я люблю вас тоже!..

И губы наши слились в долгом беззвучном поцелуе…

И в это же мгновение отчаянный, невероятно дикий вопль заставил нас обоих содрогнуться.

Не говоря ни слова, Суарес вырвал Анниту из моих объятий и я, стуча зубами, весь превратился в слух…

Но крик не повторился.

— Нехорошо! — шепнул Родриго. — Мы, кажется, в более выгодных условиях, чем остальные. Благодаря столбу нам легче простоять, не шелохнувшись… Боюсь, что все они погибнут. Устанут ноги — и конец!..

И, точно подтверждая это, из темноты послышался протяжный стон.

— Мария Дева!.. Не могу я больше, не могу…

— Он хочет лечь, несчастный!

Через секунду я уловил глубокий вздох опустившегося на землю человека.

Руки у меня тряслись, как в лихорадке. В висках стучало…

Ну, так и есть!..

Короткое, испуганное восклицанье и тотчас же — кровь холодящий вой затравленного зверя.

— Третий…

Аннита беззвучно плакала, прижавшись лицом к груди Родриго.

Быть может, Педро уже умер — мы этого не знали. Искаженные предсмертной мукой голоса погибших исключали какую бы то ни было возможность определить по ним, кто в данную минуту бьется в конвульсиях на земляном полу…

Один из четырех, по-видимому, уцелел, но кто он — это было только Господу известно.

Суарес выждал несколько минут, желая, вероятно, чтобы мои взбудораженные нервы немного улеглись, и передал мне девушку обратно.

Я молча ее обнял и замер в предчувствии финальной сцены этого кошмара.

И она вскоре разыгралась…

Сначала, где-то в стороне, послышалось лающее, хриплое рыданье, стихло и тотчас же сменилось непрерывным глухим стуком… Кто-то невидимый стоял на месте и часточасто семенил ногами. Быстрота звуков нарастала, с каждой минутой становились они громче и скоро слились в неясный общий гул…

И вдруг обезумевший от страха человек воскликнул бешено и дико:

— А-а!.. Проклятые!.. Теперь не подойдете! Боитесь?.. Ха-ха-ха!

— Готово — помешался! — скорее догадался я, чем разобрал слова Родриго.

— Я птица… Вы понимаете ли, — птица! — неистово вопил несчастный. — Теперь я улетаю… — и он, сорвавшись с места, стремительно помчался в темноте.

Через мгновение столб дрогнул, — безумец с разбега налетел на стену, поколебал ее, и что-то со звоном посыпалось на землю… Топот опять возобновился. Теперь он, кашляя и задыхаясь, пронесся мимо нас и, описав круг, вернулся… Потом — второй и третий, и четвертый…

Я перестал уже считать…

Чувство полного безразличия к своей судьбе всецело завладело мною. Мысль не работала, и только слух мой инстинктивно следил за гулким топотом, то приближавшимся, то отходившим от столба. Дыхание бегущего с каждой минутой становилось чаще и, наконец, сменилось коротким, глухим хрипом… Слышно было, когда он проносился мимо нас, как что-то клокочет у него в груди и рвется…

Аннита за это время успела несколько раз перейти с моих рук к Суаресу и — обратно, а несчастный, кашляя и задыхаясь, все еще бегал, болезненно всхлипывал и спотыкался… Ноги его уже ослабевали, движения замедлялись.

Внезапно он остановился. В горле у него заклокотало…

Еще мгновение — и я увидел, как темная фигура тяжело рухнула к моим ногам.

Да, я увидел!..

Отверстие в центральной части крыши, совершенно сливавшееся с нею ночью, теперь подернулось голубовато-серой дымкой. Неясный свет отвесно падал внутрь постройки и скупо озарял центральную часть пола у основания столба. Все остальное было по-прежнему покрыто густой тенью.

Родриго вздрогнул, и бледное лицо его поднялось кверху, как бы приветствуя спасительный рассвет. Аннита, опустив голову мне на плечо, не шевелилась.

Голубоватый клочок неба с каждой секундой становился ярче. Вот промелькнула по нему нежная розовая дымка, растаяла, и тотчас же горячий сноп солнечного света ослепляюще ударил мне в глаза…

Ночной кошмар исчез, но его жуткие следы остались… В разных местах, у скатов крыши, где еще трепетали сумеречные тени, виднелись три скорченных, оцепеневших в судорогах трупа. Четвертый неподвижной массой лежал у наших ног.

Суарес протиснулся между столбом и мной и заглянул в лицо Анните.

— Она без чувств… Тем лучше, — ведь это Педро свалился от разрыва сердца! Стойте по-прежнему, мой друг, не шевелитесь, а я позабочусь о приведении в порядок наших дел…

Он отошел, а я, прижав к себе девушку, следил за ним глазами.

В двух-трех шагах Родриго вдруг остановился и указал рукой на пол.

Я посмотрел…

На гладко утрамбованной земле отчетливо виднелся огромный паукообразный скорпион. Брюшко ужасной твари, покрытое короткой черной шерстью, едва заметно колыхалось, но сам он оставался неподвижен.

Суарес поднял ногу и наступил на скорпиона.

— Один!.. Теперь поищем остальных.

Пристально глядя на пол, он медленно ходил вокруг столба и постепенно увеличивал диаметр описываемых кругов. Прогулка эта все чаще прерывалась, и по коротким восклицаниям Родриго я мог судить тогда о результатах…

— Четвертый!.. Пятый!.. А вот и целое общество собралось. Мило!.. Семнадцатый… Двадцатый…

На третьей дюжине счет прекратился. Суарес уже ползал на коленях, осматривал все закоулки, но новых жертв не находил.

— Довольно, Родриго! Возвращайтесь и уберите этот труп, а то придет в себя Аннита и увидит…

— Да, кажется, уж можно… Храм пуст, алтарь разрушен и божество в моем кармане!

Я похолодел от страха… «Не помешался ли и он?» — сверкнуло молнией в моем мозгу.

Но Суарес уже был здесь, нагнулся над телом Педро, схватил его за плечи и оттащил куда-то в угол…

Через минуту он вернулся.

— Теперь позвольте-ка мне сеньориту, а сами можете передохнуть… Да, кстати, пока я буду над нею хлопотать, засуньте руку в мой боковой карман, — вы там найдете преинтересную вещицу.

Абсолютно ничего не понимая, я передал ему Анниту и, опускаясь на пол, исполнил странную просьбу Суареса…

В руке у меня очутилось что-то тяжелое и скользкое, оказавшееся, при рассмотрении, грубо сделанной золотой статуэткой скорпиона.

— Вы помните, — спросил Родриго, продолжая растирать грудь девушки, — как что-то загремело, когда несчастный Педро вообразил себя крылатым? На него тогда свалилась стойка, сплошь увешанная такими же игрушками, как эта… Мы в храме, Мигуэль! Индейцы принесли нас в жертву обожествленным скорпионам… Дарю вам экземпляр на память. Он не особенно изящен, зато оригинален и достаточно массивен, чтобы служить прекрасным пресс-папье…

Я собственным ушам не верил.

— Родриго! И вы еще надеетесь, что мы спасемся?

— Теперь, конечно!.. Во-первых, никто из краснокожих войти к нам не посмеет, — ведь мы не станем сообщать им, что скорпионы перебиты. Во-вторых, даже узнав эту новость, они ни за что в мире не решатся посягнуть на жизнь неуязвимых чародеев… А в-третьих, mуо querido, завтра, в одиннадцать часов утра, к нам прилетит Алонзо на своем биплане. Хотелось бы мне знать, что запоют тогда индейцы?.. Но тише, — девушка, кажется, очнулась!

Аннита глубоко вздохнула, ресницы ее дрогнули, глаза раскрылись…

— Где батюшка? — услышал я ее испуганный, звенящий голос.

И прежде, чем кто-либо из нас успел ответить, она уже взглянула в темный угол, где лежал труп ее отца, вскочила и, зарыдав, бросилась ко мне…

XI.
Родриго Суарес «проснулся»

А утро разгоралось…

Тропическое солнце не знает полумер. Поднявшись на небо, оно считает своим долгом не только освещать старушку-землю, но и обжигать беспорядочно разметавшиеся по ней материки. Его отвесные, белые, как расплавленный металл, лучи иголками вонзаются в древесную листву, преодолевают ее толщу и пламенеющим дождем уходят в почву…

Правда, огромный купол храма, с единственным оконцем наверху, колоссальным зонтом раскинулся над нами и предохранял от наступающей жары, но стены его все-таки нагрелись и воздух становился спертым, пропитанным своеобразной затхлостью закрытых помещений.

Само собой понятно, нам было не до этих мелочей, но мы их все же замечали. Они являлись признаком того, что долгожданный день уж наступает, но не для нас одних… Индейцы его тоже ждали, чтобы убедиться в нашей смерти. Вокруг святилища давно уже гудела разноголосая толпа; у входа слышался топот дикарей, но ни один из них, по-видимому, не решался распахнуть плотно притворенные двери храма…

— Вот видите, — пожал плечами Суарес. — Я не ошибся… Они предпочитают не встречаться с оригиналом божества, которому примерно служат в его скульптурных дубликатах. Голые пятки этих проходимцев являются, действительно, их ахиллесовой пятой!..

— А не догадаются ли они, — опасливо заметил я, — как-либо иначе заглянуть к нам?

— Глагол, употребленный вами, верен, но время не годится… Прислушайтесь, и вы сознаетесь в своей ошибке…

Я насторожил уши.

На внешнем скате крыши явственно слышался какой-то шорох. Вот зазвенел золотой щит, коснувшись краем о соседний, и уже выше легкая кровля задрожала. Кто-то карабкался к оконцу в центральной части свода…

— Ложитесь на пол! — воскликнул Суарес. — Скорее!.. Нам выгоднее казаться жертвами, а не победителями скорпионов.

Но было поздно…

Пока мы прислушивались к шуму у нас над головами, другой дикарь, взбиравшийся с противоположной стороны, уже просунул голову в оконце, и темная тень ее отчетливо обрисовалась на земле.

Благодаря резкому переходу от солнечного света к царившей в храме полумгле, он мог нас не заметить, но общее движение всей нашей группы не ускользнуло от зорких глаз индейца…

Он что-то крикнул, и толпа внизу завыла.

— Баста!.. Чудо нашего воскресения из мертвых подтверждено и признано народом. Чумазый акробат становится пророком…

— Оставьте ваш неуместный тон, Родриго!.. Скажите лучше, что нам делать?

— Это зависит от большинства… Кажется, голоса их разделились… Впрочем… Нет, это слишком глупо!.. Неужто я ошибся?!..

Он на секунду замер, точно пытаясь что-то разобрать в яростных воплях дикарей, и вдруг, схватив меня за руку, отчетливо шепнул:

— Скажите девушке, чтобы она приготовила свое кольцо… А сами приготовьтесь к смерти… Они сообразили… Сейчас сюда ворвутся!

Но прежде, чем я успел осмыслить весь ужас этой фразы, двери широко распахнулись, и в образовавшемся просвете показались свирепые лица краснокожих.

Дрожа всем телом, Аннита уже сорвала с пальчика кольцо и поднесла его к губам…

И вдруг толпа остановилась… Вой сразу оборвался, и только наверху, на кровле храма, что-то кричал открывший нас индеец.

Еще минута — и дикари, как стадо перепуганных овец, шарахнулись обратно. С отчаянными воплями, давя друг друга, запрудили они дверную нишу, прорвались дальше и обратились в паническое бегство. Площадь мгновенно опустела…

Я недоумевающе смотрел на Суареса.

Он молча улыбался…

— Родриго! что это такое?

— Мы спасены… Идем отсюда! — и, увлекая нас обоих, он выбежал из храма.

Теперь я понял…

Вверху, отчетливо рисуясь на фоне голубого безоблачного неба, реял спускающийся к земле аэроплан. С каждой секундой отчетливей гудел пропеллер; все больше становилась чудовищная птица, распростершая свои крылья над поселком.

— Какая уверенность в моей особе! — не то насмешливо, не то растроганно заметил Суарес. — Спускается в заранее определенном мною месте, хотя и видит вместо обещанной пустыни несколько сот индейских хижин…

У меня ноги задрожали.

— А вдруг не спустится?..

— Ну, нет!.. Алонзо не охотник думать. Аэронавтика — единственный вопрос, достойный работы его мысли. Все остальное он предпочитает принимать на веру.

— Дай Бог!..

— И даст, будьте уверены, дружище!

Родриго не ошибся…

Равномерное постукиванье мотора прекратилось. Биплан остановился и камнем упал книзу.

В трех-четырех саженях над площадкой он плавно задержался, накренился вперед и на минуту позже уже катился по земле…

Из-за руля виднелась сияющая физиономия Алонзо.

— Buenos dias, señorita! Buenos dias, caballeros! Como estan Ustedes?

— Прескверно! — ответил за всех нас Суарес, но тон, которым он произнес это многозначительное слово, явно противоречил его смыслу. — Нет, нет!.. Сиди на месте, не спускайся! Мы хотим совершить пробный перелет. На скольких пассажиров рассчитана твоя машина?

— На четырех, кроме меня, не больше!..

— Аннита, поднимайтесь!.. Я помогу вам… Еще немного. Так!.. Переступите через эту жердь… Прекрасно!

— Родриго! что это значит?.. Объяснись! — перебил изобретатель Суареса, помогавшего девушке взобраться на сиденье.

— Да так… Курьезный эпизод! Местные обыватели хотели нас прикончить и, появись ты на минуту позже, мы бы уже витали в небесах, т. е. не мы, а наши души. Но это безразлично…

— Но я не опоздал, надеюсь? — и дон Алонзо торопливо извлек откуда-то часы. — Одиннадцать без двадцати!..

— Нет, ты прилетел на сутки раньше.

— Что? — широко раскрыл глаза толстяк. — На сутки?.. Невозможно!

— Однако ж, так… Которое теперь число?

— Четвертое, конечно!

— А я так думаю, что третье… Садитесь, Мигуэль! Наши друзья опомнились и, как мне кажется, готовятся к прощальному салюту.

Через секунду я был на месте…

Действительно, все переулки, выходившие на площадь, были запружены вооруженными толпами индейцев. Подойти ближе они, по-видимому, не решались, но, глядя на них сверху, я заметил, что несколько десятков ружей уже направились в таинственную птицу…

— Родриго! — отчаянно воскликнул я. — Не медлите! Ради всего святого, поскорее!

Он уже начал подыматься, как вдруг раздались выстрелы, и пули в нескольких местах пробили крылья аппарата.

Суарес еле заметно вздрогнул, остановился на ступеньке, и я, не веря собственным глазам, увидел, что он спускается обратно…

— Вспомнил! — раздался неожиданно торжествующий возглас нашего пилота. — Я рассчитал, что мне понадобится двое суток для приведение в порядок крыльев, а сделал это за день… Вот и причина всей ошибки! Но где же ты? Родриго!

— Здесь! — спокойным, но неестественно тихим голосом ответил Суарес. — Пускай пропеллер в ход и улетай, дружище! Я и без твоих объяснений знаю, что ты для коммерческих предприятий не годишься…

— А ты-то как же?.. Родриго! С ума ты сошел, что ли!

— Я ранен и притом смертельно. Спасайтесь, господа, не ждите!..

Я, как безумный, бросился к лесенке, чтобы спуститься вниз, но Суарес, уже полулежавший на золотом троне Мука-Мука, остановил меня движением руки.

— Ни с места, Мигуэль!.. С минувшей ночи вы не принадлежите себе лично. Только Аннита… Одна Аннита имеет право на такую жертву! А мне она к чему?.. Вы помните, у Кальдерона — «lа vida es sueno!»… [Жизнь — это сон] Теперь я просыпаюсь…

С каждой секундой голос его звучал все тише, лицо бледнело…

Он сделал последнее усилие и еле слышно повторил:

— Я про-сы-паюсь…

И с этими словами благородная голова Родриго откинулась на спинку трона. Глаза его померкли и закрылись… Все было кончено!

Вокруг загрохотали ружья…

Весь содрогаясь от рыданий, Алонзо протянул руку к рычагу.

Завыл пропеллер, биплан качнуло, и он, действительно, как сказочная птица, плавно поднялся над землей…

И золотая глыба, на которой уснул навеки Суарес, и храм, и хижины поселка — все это неслось куда-то в пропасть, безостановочно, неудержимо.

Крохотные фигурки дикарей метались по площадке и стреляли в воздух. Шальная пуля попала в руль и рикошетом задела плачущего толстяка…

— А, так!.. — рассвирепел он. — Дон Мигуэль, пожалуйста, нагнитесь! Там, под сиденьем, бомбы… Швырните одну вниз.

Я с наслаждением исполнил эту просьбу, и блестящий стальной мячик молниеносно прорезал пустоту…

— Ты видишь, бедный мой Родриго! — воззвал куда-то в пространство авиатор. — Ты был неправ, — я знаю толк в коммерческих делах!

Но мнимая осведомленность этого седоголового ребенка произвела совершенно неожиданный эффект…

Вместо короткого сухого треска, который мы могли бы услышать, после взрыва поднялся столб огня, раздался страшный грохот и наш биплан подбросило, как щепку. Мы еле усидели. Мотор остановился. Весь аппарат трещал и содрогался, точно живое существо…

Меня вдруг осенило…

Ведь перед храмом все время оставался ящик динамита, украденный у нас проводником-индейцем!

Теперь все было ясно.

Неведомый «тропический скиталец» был погребен, как древний повелитель Вавилона! Поселок испепелен ужасным взрывом, десятки и сотни дикарей убиты и, вероятно, горы трупов лежат теперь на месте храма, прикрывшего своими обломками их общую могилу…

Вокруг нас, в воздухе, мелькали какие-то бесформенные клочья… Один из них свалился на крыло биплана, и снизу проступило кровавое пятно.

Да, я не ошибался!..

Но теперь наша месть за смерть Родриго готова была обрушиться на нас самих.

Аэроплан почти не слушался руля, не действовал пропеллер, и зеленеющая масса леса неслась навстречу аппарату, как волны океанского прибоя…

Сеньор Алонзо повернул к нам свое растерянное, побледневшее лицо.

— Мы, кажется, погибли, — пробормотал он глухо. — За спуск-то я ручаюсь: ветром нас сносит на опушку…

— Так в чем же дело? — перебил я.

— Взгляните вниз!

Я посмотрел и инстинктивно просунул руку под сиденье, где в специальных гнездах лежали бомбы…

По земле, размахивая ружьями, сплошной толпой бежали дикари. Биплан значительно опередил их, но спуск с каждой минутой становился круче, и ясно было, что нам от них не скрыться.

— Бросайте же!.. Чего вы ждете?

Снаряд прорезал воздух и с треском разорвался…

Три или четыре индейца повалились, но остальные перепрыгнули через распростертые тела убитых и продолжали мчаться за бипланом.

К нам уже долетали их яростные вопли. Раздался выстрел, и пуля со звоном ударилась о лопасти винта…

— Вторую! — скомандовал Алонзо.

Последняя оставшаяся бомба упала на бегущих…

На этот раз они остановились.

Мне посчастливилось, — не меньше десяти индейцев с отчаянными криками свалились на траву, обрызганную их собственной кровью…

Аэроплан уже катился по земле.

И вдруг я с ужасом заметил, что из леса, наперерез ему, несется еще одна вооруженная толпа…

— Погибли!

— Слава Богу!..

Первое восклицание принадлежало мне, второе — вскочившей на ноги Анните.

Я ошибся, — это был наш собственный отряд, предводительствуемый Пачеко и Андре…

На несколько секунд они остановились, чтобы пропустить мимо себя бегущий аппарат. Мелькнули знакомые нам лица, и за спиной у нас раздался залп из магазинок, направленный в ошеломленную толпу индейцев.

Мы были спасены…

Эпилог

Неделей позже я и Аннита стояли рядом на палубе трансатлантического парохода, только что вышедшего из Колона.

Ноябрьские дожди еще не наступили, но накопившаяся в атмосфере влага давала себя чувствовать и заполняла воздух прозрачным, теплым паром, делавшим его каким-то бархатным, густым…

Вдали, окутанные туманной дымкой, виднелись берега Панамы.

Но я смотрел не в сторону покинутого порта, а левее, к югу, где темным облаком вздымалась береговая линия Сан-Бласа…

Сколько тайн, заманчивых и страшных, скрывается в лесах и топях этого неведомого миру уголка! Сколько опасностей мы пережили там и как они невероятны мне кажутся теперь!..

В двадцатом веке, когда все человечество тоскует о непосредственном общении с природой, задыхается в каменных громадах городов, в веке радио, беспроволочного телеграфа и невидимых лучей — и вдруг воскресла фантастическая сказка, которой не поверят даже дети!

Конечно, не поверят! Я сам почти не верю…

Но нет!.. Разве кошмар — смерть благороднейшего из всех людей, каких я только видел в моей жизни? Разве не стоит подле меня Аннита, моя жена, вместе со мной пережившая ночь в храме скорпионов? Разве не у меня в руках уродливый божок страны Сан-Бласа?..

Пускай мне не поверят, никто пусть не поверит, но — ради памяти Родриго — я не остановлюсь перед насмешками моих собратьев по перу, ни перед неизбежным скептицизмом читателей моих записок. Я шаг за шагом опишу все, что пришлось мне испытать с 27 сентября по 3 октября 1913 года, и пусть тогда считают не верящие «сказкам» люди, что рыцарь без страха и упрека, «тропический скиталец» Суарес — плод бесшабашной фантазии журнального корреспондента! Я с ними спорить не намерен, — действительно, на нашей будничной планете нечасто появляются такие легендарные герои духа, как самоотверженный мой друг Родриго, «проснувшийся» для вечной жизни неведомого мира!..

Да, решено!.. Я напишу — и будь, что будет!

Теперь я это сделал…

Передо мной на столе лежит груда исписанных страниц, прикрытых тяжелым скорпионом. Свет электрической лампочки блестит и отражается на золотом божке Сан-Бласа…

Я подымаю голову, и со стены, из темной рамы, на меня смотрит насмешливо-печальное лицо Родриго.

Поверят?.. Не поверят!..

— Не в этом счастье, mi querido! — чудится мне его хорошо знакомый голос. — Не все ли вам равно? Что может быть реального в сем бренном мире? «La vida es sueno…»

Сзади слышатся полузаглушенные ковром шаги Анниты.

— Ты кончил, Мигуэль?

— Кончаю, но…

— Но что же, милый? — и рука ее с безмолвной лаской опускается мне на плечо.

— Не знаю, как отнесутся читатели к моему правдивому и вместе с тем к такому невероятному рассказу…

— Зачем об этом думать? И в жизни, и во сне бывают разные минуты… То светлые, то темные, как ночь… Но все они проходят, все исчезают без следа. La vida es sueno!..

Портрет Суареса, казалось, улыбался… Прищуренные глаза смотрели на меня.

Я молча взял перо и подписал свое имя под заключительной строкой…

---

Первое отдельное издание: Волшебные сказки наших дней : Повести и рассказы из жизни Южно-Амер. материка / М. Д. Ордынцев-Кострицкий ; Обл. и рис. худож. С. Ф. Плошинского. — Петроград : Т-во А. С. Суворина «Новое время», 1915. — 313 с., 1 л. фронт. (портр.), 10 л. ил. ; 21 см.