В то время когда педагогика не была возведена на степень самостоятельной науки, когда от преподавателя требовали только некоторых сведений да навыка, приобретавшегося практикою, — в то время наука, не приспособленная к детским силам, не оживленная жизненным интересом, оставалась для учащихся непонятным, случайным, неосмысленным совокуплением собственных имен, технических терминов и механических приемов; все это надо было осиливать памятью, и только самые даровитые ученики, независимо от учителя, вносили живой смысл в изучение и старались, часто безуспешно, объяснить для себя то, что их заставляли затверживать. Педагоги не понимали, что человечество, дошедшее до сознания отвлеченных истин и расположившее сознанные истины в строгой, логической системе, шло путем опыта, руководствовалось внешними, чувственными впечатлениями и мало-помалу, зрея и развиваясь, укрепляя свои мыслительные силы постоянным упражнением, возвысилось от наглядного представления, от простого наблюдения до понимания общего, отвлеченного, вечного закона. Они не понимали, что постигнуть отвлеченную истину может только тот, кто привык наблюдать, видеть воплощение этой истины в единичных проявлениях, предметах, взятых из чувственного физического мира; они не понимали, что с ребенком нельзя идти в изучении науки тем путем, который обыкновенно указывается в дюжинных учебниках, составленных людьми несведущими, не задумавшимися над потребностями и силами детского возраста. В таких учебниках начинают обыкновенно с общих определений, вероятно, на том основании, что нельзя же приняться за изучение такого предмета, которого названия не понимает воспитанник. Доказывать важность такого рассуждения в настоящее время почти не нужно. Всякий знает по себе, как трудно ему было с первого раза вместить в голову понятие о значении и подразделениях географии, о том, чему учит грамматика, о том, что такое арифметика, число и т. д.; всякий помнит, как долго оставался в его голове раздел между теоретическими положениями науки, выученными по книге, и теми географическими, грамматическими и арифметическими сведениями, которые он приобрел навыком, вынес из практической жизни. Редкому ученику приходило в голову то, что он во всяком, самом обыкновенном разговоре склоняет имена существительные, согласует с ними прилагательные, спрягает глаголы — словом, по навыку и по врожденной в человеке способности к языку, подчиняется всем тем законам, которые с таким трудом, с такою скукою ему приходится изучать по учебнику; редкий ребенок, начавший заниматься арифметикою по прежней методе, понимал, что, пересчитывая подаренные ему орехи, деля их поровну с товарищем, играя в чет и нечет, он в уме совершает арифметические выкладки, которые кажутся ему такими мудреными и странными в классной комнате, за черною доскою. Нужно, следовательно, связать науку с жизнию; нужно, чтобы везде практика была осмыслена наукою и чтобы наука, с своей стороны, благотворно, живительно действуя на вседневную жизнь, не допуская ее превратиться в бездушную рутину, сама опиралась на опыт и принимала в расчет его указания. Сознание этой связи должно начинаться для ребенка с самого раннего возраста; ребенок должен понять или, по крайней мере, инстинктивно почувствовать, что наука не придумана человеком произвольно, что она — снимок с природы, сама природа, разоблаченная, разгаданная, открывшая свои законы пытливому разуму человека. Нужно, чтобы ребенок понял, что истины науки находятся между собою в тесной, необходимой связи, что они изложены в том порядке, какого требуют законы человеческой мысли, что их не сочинили, а что они сами, естественным образом вытекают одна из другой. Такие мысли не могут быть ясно сознаны ребенком, но, мы повторяем, при рациональном преподавании он может и должен инстинктивно чувствовать это. По старой методе название науки (арифметика, история и т. д.) было для воспитанника синонимом учебника, книги, переплетенной так или иначе, заключающей в себе те или другие вопросы и ответы; по новой методе ребенок должен слышать название науки только тогда, когда усвоит себе целый стройный круг истин, вышедших из его собственной головы, выработанных самодеятельным процессом его мысли, направляемой и поддерживаемой наставником. Такая метода преподавания применима в полной чистоте своей только к тем предметам, в которых может работать одна мысль, почти без содействия памяти, к тем предметам, основа которых заключается в вечных истинах, составляющих неотъемлемую принадлежность человеческого сознания. Математические истины в стройном порядке развиваются одна из другой. Тут нет случайностей, которые нужно запомнить, нет сбивчивых, перепутанных подробностей, нет ни собственных имен, ни событий; следовательно, математика более, нежели какой-либо другой предмет, должна быть излагаема так, чтобы самодеятельность ученика была постоянно возбуждена, чтобы мысль его, творя по своим естественным законам, постоянно убеждала его в непреложности истин, постоянно говорила его сознанию: это так и иначе быть не может. Математика укрепляет мыслительную силу, придает мысли правильность и логичность, это — дознанная, слишком часто повторенная истина. Эту истину повторяют, а между тем до сих пор, особенно в женском воспитании, не вполне оценили ее и не приложили к делу образовательного влияния математики. На математику смотрят только с практической стороны: девушке, говорят, нужно знать четыре правила арифметики для счетоводства, для домашнего хозяйства, чтобы считать только, чтобы повар не обманывал. Пусть будет так. Неприятно не знать счета деньгам, не уметь подвести итога прихода и расхода; но есть другие вещи, гораздо более неприятные. Больно и грустно видеть, что часто лучшие наши женщины не умеют мыслить, не проводят, даже в словах, ни одной идеи до конца, строят странные силлогизмы, увлекаются воображением и чувством и часто, совершенно некстати, дают им перевес над логическими доводами ума. Это не мешает им быть умными. В идеях их часто много блеска и оригинальности, но нет последовательности; видно, что они способны мыслить, да не привыкли, и потому не умеют сдерживать порывов чувства и воображения, которые часто совершенно неожиданно врываются в ряд дельных, серьезных мыслей. Многим нравятся эти неуместные порывы, многие называют их проявлениями женственности и считают такое положение дел нормальным. Мы не разделяем этого мнения и думаем, что женственность проявляется в мягкости чувства, в живой восприимчивости ко всему истинному и прекрасному, а никак не в отсутствии способности хладнокровно мыслить и спокойно обсуживать предметы. Подвижность характера, неумение остановиться на чем-нибудь мыслию, неумение принудить себя к последовательному труду — все эти качества часто принимаются за живость и искренность, между тем как они на самом деле являются только результатами поверхностного образования и умственной незрелости; эти-то качества и составляют основание так называемой бестолковости, в которой не всегда несправедливо упрекают женщин. Устранить эту бестолковость можно только прочным образованием, а, как на беду, все предметы, входящие в программу женского образования, говорят более чувству, нежели уму, особенно в том объеме и в том виде, в каком они преподаются девицам. Идет ли речь об истории, педагоги советуют читать и, ради нравоучения, представлять биографии отдельных личностей, рассказывать живые факты, говорящие чувству и воображению; они обходят, даже имея дело с девицами старшего возраста, общечеловеческие идеи, которых развитие составляет душу истории, обходят мировые вопросы, обусловливавшие собою жизнь народов и место, которое занимают они в общей массе человечества. Рассказывая факты, педагоги никогда не пытаются представить своим слушательницам тот процесс исторической критики, путем которого эти факты очищены от вымыслов; воспитанницам всегда дают готовые результаты науки, и они часто не подозревают, какими трудами и долгими сомнениями, какою борьбою куплено то, что достается им так легко, как бы само собою. Мы не желаем готовить девиц к специально научной деятельности, но думаем, что для развития умственных способностей необходимо познакомиться, хотя отчасти, с тайнами науки, с процессом деятельности человеческой мысли в лице ее лучших, самых развитых представителей. Нет той науки, которая, при правильном преподавании, не могла бы развить мыслительной силы, и между тем из всех наук, преподаваемых девицам, ни одна не достигает вполне этой цели. Изучение литературы пробуждает в девице, при самых благоприятных условиях, эстетическое чувство, но чувство это почти никогда не возвышается от инстинктивного восхищения прекрасным до светлой, определенной, обдуманной, сознательной оценки художественного произведения. Все в обучении девушки до такой степени клонится к развитию чувства в ущерб холодному, спокойному рассудку, что в педагогической литературе образовалось даже мнение, будто так и должно быть, будто преобладание чувства над умом в женщине явление нормальное и необходимое, будто гармония в развитии ума и чувства — химера, недостижимая цель, к которой даже не должно стремиться. Мы уже высказали об этом свое мнение и думаем, что многие образовательные средства оставлены до сих пор в незаслуженном пренебрежении при воспитании женщины у нас, в России. К числу этих средств можно отнести рациональное, систематическое преподавание математических наук в том объеме, в каком они нужны каждому образованному человеку, сколько для приложения к жизни, столько и для формирования правильного, последовательного мышления. К этим отраслям математики, необходимым для каждого, мы относим арифметику и геометрию. Алгебра и аналитическая геометрия слишком отвлеченны, и потому нет надобности вводить их в круг предметов женского образования. Смотря таким образом на значение математики в ряду других наук, мы с полным сочувствием и с уважением встретили труд г. Гурьева, составившего подробный конспект для преподавания арифметики и основных начал геометрии. Не будем входить в разбор приемов, употребленных г. Гурьевым, а постараемся только передать дух, мысль этих приемов. Конспект составлен на основании системы наглядного обучения, так что, сообразуясь с ним, преподаватель может постоянно вести ребенка от предметов, непосредственно известных ему, к более отвлеченным и общим понятиям; вместо цифр ученик видит перед собою несколько палочек или черточек и над ними, не изучив предварительно никаких приемов, делает все арифметические действия. Обилие разнообразных практических упражнений составляет отличительный признак и главное достоинство конспекта г. Гурьева. При помощи этих упражнений ученик сам угадывает и формирует себе общий закон прежде, нежели услышит его от учителя. Закон, вошедший, таким образом, в сознание путем собственного опыта и размышления ученика, останется навсегда в его памяти, и притом может постоянно, как живой капитал, находиться в его распоряжении; он добыт из жизни и потому всегда останется свежее, осмысленнее, жизненнее заученного урока. Для неопытного преподавателя, особенно, как говорит сам г. Гурьев, для преподавательниц, выходящих из женских учебных заведений, конспект этот будет самым полезным пособием, тем более что он очевидно составлен не по одной чистой теории, а совмещает в себе указания педагогической науки с результатами собственного опыта автора.
Редакции «Русского педагогического вестника» принадлежит мысль знакомить нашу читающую публику с классическими произведениями иностранных педагогических литератур. Мысль эта была высказана при самом начале издания, во 2 № 1857 года; за обещанием немедленно последовало исполнение, и «Русский педагогический вестник» в два первые года своего существования представил перевод двух замечательных произведений. Первое — «Мысли о воспитании» Джона Локка, второе — «О воспитании девочек» Фенелона. Оба эти произведения не относятся к нашей современности: оба они возникли в конце XVII века. И то и другое имело в свое время значительный и вполне заслуженный успех; но ни то ни другое не осталось свободным от влияния своего времени. Творение Локка и произведение Фенелона стоят по своему нравственному направлению несравненно выше тех понятий и идей, которые жили в их современном обществе. Локк и Фенелон смело и открыто нападают на пороки своего века, обличают те недостатки, которые из общества постепенно вкрадываются в воспитание; они опровергают мнения современных им педагогов — мнения, совершенно несостоятельные, но имевшие свою силу, требовавшие еще в то время опровержения. Если сравнить эти мнения, если сравнить господствовавшую тогда систему воспитания или, лучше сказать, отсутствие всякой здравой системы, с теми светлыми мыслями, которые проводят Локк и Фенелон, то нельзя не признать их важной заслуги в области педагогической науки. Но, с другой стороны, если поставить их сочинения рядом с современными трактатами о воспитании, то должно сознаться, что они не выдержат с ними сравнения. Многое, о чем едва догадывались Локк и Фенелон, многое, о чем они совсем не думали, сделалось теперь необходимою принадлежностию правильного воспитания; многое, что они допускали в обращении с детьми, в отношениях между наставниками и учениками, то теперь считается предосудительным. Основные мысли остаются в прежней силе, потому что мысли эти безотносительно верны, истинны, не зависят от условий времени и места; но обстановка, воспитание, педагогические приемы, объем преподавания, словом, внешняя форма, в которую облекаются эти идеи, во многих отношениях уже не соответствует требованиям современной науки. Это обстоятельство вполне естественно; в нем нельзя обвинять ни Локка, ни Фенелона, оно может только служить мерою для определения тех успехов, которые сделала после них педагогика. Мы не будем подробно говорить о сочинении Локка, потому что оно посвящено преимущественно воспитанию мальчиков; что касается до произведения Фенелона, то содержание его, как видно уже по самому заглавию, прямо относится к нашему предмету. Фенелон первый серьезно взглянул на воспитание женщины, первый высказал ту мысль, что женщина, имея свои священные обязанности, должна, наравне с мужчиною, получать прочное систематическое образование, которое подготовило бы ее к будущей деятельности. Мысль эта в то время была нова; но общество было уже настолько приготовлено, что идеи Фенелона встретили живое сочувствие. В то время девиц воспитывали по старой рутине. Их держали дома или отдавали в монастыри, в которых они оставались до того возраста, когда им нужно было вступить в свет; учили их кой-чему и кое-как. Матери и воспитательницы редко отдавали себе отчет в своих действиях, да и не сознавали необходимости отдавать себе подобный отчет. Девицы росли, иногда развивались правильно, получали хорошее направление, но это было делом случая, результатом счастливых обстоятельств. Хорошая воспитательница оказывала благотворное влияние, но она действовала инстинктивно, не имея в виду определенной цели, к которой неуклонно должно было бы вести дело воспитания. Фенелон понял и объяснил современному обществу различие между инстинктивным и сознательным воспитанием; он показал в своем теоретическом трактате необходимость последнего и ненадежность первого, в котором достигаются случайные результаты, в котором все безусловно зависит от личных свойств воспитателя; наконец, он поставил вопрос о воспитании женщины наряду с вопросом о воспитании мужчин, с вопросом, которого важность в то время уже вошла в сознание. Он доказал, что для государственного и частного благосостояния необходимо совокупное, согласное действие обоих полов, что только правильное развитие мужчины и женщины может быть прочным залогом прогресса, успешного совершенствования всего человечества. Высказав, таким образом, мысль о необходимости систематического образования женщин, подтвердив эту мысль примерами из жизни и из истории, Фенелон приступает к опровержению господствовавшей рутины; он доказывает ее несостоятельность, разбирая те результаты, которых она обыкновенно достигает; доказав в общих чертах превосходство сознательного воспитания над инстинктивным, он переходит к подробному, тщательному разбору главных недостатков последнего и при этом разборе обращается к своей современности, берет факты из действительной жизни. Недостатки, которые замечает Фенелон в тогдашних девушках, не исчезли и в наше время: неразвитость, нерасположение к труду, стремление к удовольствиям, внутренняя пустота, преобладание воображения и развитие мечтательности, искренной или притворной, составляют до сих пор общие свойства девушек, воспитанных в свете и для света. Встретив такое странное соотношение между указаниями Фенелона на свою современность и теми явлениями, которые мы замечаем в наше время, читательницы наши могли бы вывести неправильное заключение: им могло бы показаться, что эти недостатки составляют неизбежные свойства женской природы, свойства, которые, не исчезая никогда вполне, проявляются в различных формах, сообразно с условиями времени и места. Но при этом не должно забывать одного обстоятельства: одинакие причины производят одинаковые следствия. Наше обыкновенное, светское воспитание очень мало ушло вперед от того воспитания, которое получали девицы времен Фенелона: в нашем воспитании предоставлено такое же обширное поприще случайности и произволу, в нем господствует та же рутина, обращенная на внешность, основанная не на законах ума, а на обычаях света. Следствием этого воспитания является развитие тех недостатков, которые заметил еще Фенелон, и отсутствие тех добродетелей, в которых нуждается женщина для выполнения своих обязанностей. Приписывать этим недостаткам всеобъемлющее значение, считать это отсутствие добродетелей за неизбежное, законное явление значило бы не понимать важности воспитания, значило бы оскорблять женщину, не признавая в ней способности к самосовершенствованию. Мысли Фенелона об этом предмете сходятся с мнением современной науки. Фенелон старается предупредить развитие этих недостатков, давая нравственным силам ребенка правильное направление; он советует начинать воспитание как можно раньше, советует действовать на ребенка внешними впечатлениями и, подобно всем современным педагогам, придает важное значение первым обнаруживающимся наклонностям детей, первым проблескам развивающегося характера. Он требует, чтобы воспитатель дорожил этими проявлениями, чтобы, управляя ими, он поступал осторожно, не стесняя детской природы, чтобы он действовал такими убеждениями, которые близки и доступны детскому пониманию. Такой образ действий исключает в обращении с детьми повелительный тон, холодное или резкое обращение и, наконец, те понудительные средства, на которые обыкновенно так щедры педагоги, не понимающие своих обязанностей, не проникнутые просвещенною и бескорыстною любовью к воспитанникам. На детей можно действовать тем успешнее, чем сильнее будет возбуждена их самодеятельность, чем более заброшенная в их голову идея переработается силою их собственного мышления. На этом основании Фенелон считает косвенное влияние гораздо действительнее влияния прямого, выражающегося в форме наставлений и соединенного с властию. Ребенок обыкновенно недоверчиво смотрит на приказание со стороны старшего и между тем легко и свободно поддается влиянию сверстника или человека, умеющего поставить себя с ним на одну доску. Слово, нечаянно произнесенное и вслед затем тотчас забытое, действует иногда сильнее самого определенного приказания, не допускающего ни возражения, ни обсуживания. В первом случае ребенок сам подхватывает слово, сам размышляет и выводит для себя заключение, которое для него почти то же, что для взрослого убеждение, выработанное опытом; во втором случае он и желал бы рассуждать и обдумывать, да ему не дают на это ни времени, ни свободы. От него требуют немедленного и точного повиновения; он повинуется, но не усвоивает себе смысла приказания, не обращает его в общее правило, в закон, и потому приказание должно быть повторяемо при каждом частном случае. Сверх того, у ребенка, как и у взрослого, есть инстинктивное стремление к свободе; ему хочется поступать по-своему, жить своим умом. Косвенное влияние оставляет неприкосновенною эту драгоценную свободу, которую стесняет определенное и резкое приказание. Такое приказание неприятно действует на самолюбие ребенка и вызывает в душе его оппозицию глухую, но часто вредную в деле воспитания. Для воспитателя несравненно труднее действовать на ребенка косвенным влиянием, нежели давать ему советы, наставления и приказания. Под именем косвенного влияния мы разумеем то незаметное, тихое влияние, которое оказывает какая-нибудь личность на окружающих ее людей своим собственным примером, жизнию, всеми самыми незначительными поступками и словами. Чтобы такое влияние со стороны воспитателя было вполне благотворно, нужно, чтобы его человеческая личность была высоко развита, чтобы его убеждения были возвышенны и чисты, чтобы во всех его поступках было видно постоянное стремление провести эти убеждения в жизнь; словом, нужно, чтобы он был вполне честный и развитой человек. Этого требует от воспитателя и Фенелон. В противном случае, если приказания и советы будут в разладе с поступками воспитателя, то они останутся для ребенка мертвою буквою и покажутся ему или слишком строгими, или просто несправедливыми и неисполнимыми. Ребенок увидит, что воспитатель его фразер, и сумеет различить в нем две личности, одну — проповедующую, другую — действующую; потеряв уважение к его личному характеру, он станет заподозре-вать и его теорию. Итак, хотя нельзя в деле воспитания ограничиваться одним косвенным влиянием, но должно желать, чтобы это влияние постоянно подкрепляло собою приказания и советы; воспитатель должен обращать внимание на мельчайшие свои поступки и слова, потому что все они имеют педагогическое значение. Нужно, чтобы вся обстановка воспитания была заранее обдумана; в ней не должно быть случайностей, не должно быть таких предметов или происшествий, которые, оказывая на ребенка косвенное влияние, могли бы разрушить дело воспитателя и возбудить в ребенке мысли и чувства, вредящие гармоническому развитию его характера. Определив то, в чем должно состоять нравственное влияние наставника, Фенелон переходит к связи между воспитанием и преподаванием, т. е. между жизнию и наукою. Он признает необходимость этой связи и этим признанием поражает схоластическую систему преподавания, при которой сообщались голые факты, отрывочные сведения, не имевшие практической приспособительности и не содействовавшие умственному развитию. Схоластика господствовала в средние века; при Фенелоне она была еще сильна, хотя не преобладала, хотя уже не была системою. Схоластика живет еще в наше время и в общественных училищах, и в домашнем воспитании; к схоластике обращаются все бездарные, несведущие или недобросовестные преподаватели. Они довольствуются твердым ответом ученика, не заботясь о том, насколько этот ответ показывает присутствие сознания; им приятно видеть со стороны ученика тупое повиновение авторитету вместо живой и самостоятельной (насколько возможно по возрасту) работы мысли. Они не заботятся о том, чтобы ребенок понял необходимость знания и принялся за дело по собственной охоте, по внутреннему убеждению. Против таких злоупотреблений в деле преподавания вооружается Фенелон. Он советует сообразоваться с возрастом ребенка, изучать его личные наклонности, вносить в науку живой интерес и, развивая ум воспитанника, возбуждать в нем самодеятельность, чтобы каждое слово учителя принималось сознательно, подвергаясь оценке и предварительной переработке в уме ученика. Все эти мысли Фенелона безусловно верны и в свое время имели, конечно, важное значение и благотворное влияние на развитие педагогических идей; все эти мысли одинаково приложимы к воспитанию мужчины и женщины или, вернее, составляют необходимое основание всякого правильного воспитания. Чтобы быть хорошим воспитателем и наставником, нужно любить ребенка и уметь уважать в нем его человеческую личность, его формирующийся характер, его стремление к самостоятельности и к деятельности мысли. Из этого вполне гуманного положения можно вывести все приведенные нами мнения Фенелона. Этими мнениями обрисовываются его педагогические убеждения, которые и в наше время не показались бы отсталыми. Затем Фенелон переходит к предметам преподавания. Он очень подробно говорит в трех главах о необходимости религиозного образования и указывает на те приемы, которые должен употреблять учитель, чтобы внушить ребенку искреннее благоговение и правильное понимание религиозных истин. Фенелон требует, чтобы наставник приводил нравственное учение религии в живую связь с вседневною жизнию, требует, чтобы сознанные ребенком истины не оставались в застое, чтобы, находясь в постоянном применении, они имели образовательное влияние на нравственный характер воспитанника. Обращая, таким образом, преимущественное внимание на нравственную сторону религии, Фенелон от религиозного образования переходит к подробному обозрению тех недостатков, к которым, по его мнению, особенно склонны девушки. Недостатки эти — излишняя застенчивость, наклонность к притворству, тщеславие, проявляющееся в желании блестеть красотою и нарядами — прививаются к девочкам извне, вследствие дурного примера окружающего их общества. Некоторые из этих недостатков имеют чисто местный и временный характер: так, например, преобладающая наклонность к притворству происходит, по сознанию самого Фенелона, от разлада между старым и молодым поколениями. Разлад этот был особенно силен в тогдашнем французском обществе. Старшие члены семейств, проводя свою молодость беспечно, в веселом и не всегда безгрешном разгуле, вздумали на старости лет заглаживать прежние проступки и вдались в ханженство, в тупое, фанатическое исполнение обрядов; они окружили себя монахами, ввели в свой дом мрачную обстановку средневекового аббатства и стеснили в своих детях все самые законные проявления чувства, самые естественные в молодости стремления к развлечениям и удовольствиям. Удаляя их от светского общества, они не могли дать им взамен ни прочного умственного развития, ни занятий, которые бы избавили их от тяжелой внутренней пустоты. Они хотели, чтобы дети их довольствовались тою бесцветною и холодною жизнию, которою жили они, люди, истратившие свои физические и нравственные силы, притупившие свой вкус избытком наслаждений и не видевшие впереди себя ничего, кроме болезней и могилы. Такие требования были незаконны и неисполнимы. Естественным следствием их явилась взаимная недоверчивость между родителями и детьми. Недоверчивость эта выразилась, с одной стороны, в холодной строгости, с другой — в стремлении к хитрости и притворству. Трудно ставить эти недостатки в вину девицам, выраставшим при таких невыгодных условиях. Фенелон говорит совершенно справедливо, что недостаток откровенности со стороны детей является естественным следствием неправильных отношений между родителями и детьми. Причина этих неправильных отношений заключается в неразвитости родителей и в односторонности их взгляда на вещи. Достигнуть полной откровенности со стороны ребенка, не подавляя его личности, приобрести его добровольное, неограниченное доверие очень трудно, особенно для тех лиц, которые имеют над ним непосредственную власть. Решение такой трудной педагогической задачи было не по силам родителей и воспитателей времен Фенелона. Стараясь внушить детям благочестие, они не умели узнать внутреннего состояния их души, не вызывали с их стороны откровенного сознания в слабостях, желаниях и сомнениях, возникающих в уме ребенка. Религиозное воспитание ограничивалось заучиванием догматов и строгим исполнением обрядов. С этой внешнею, формальною стороною в душе ребенка развивались нетронутые и незамеченные воспитателем зародыши пороков, которые рано или поздно должны были опрокинуть шаткое здание, воздвигнутое недальновидными педагогами. Так и случилось. Молодое поколение, выросшее при описанных нами условиях, видевшее вокруг себя строгую и мрачную обстановку, затаило в душе жажду наслаждений и, вырвавшись на волю, освободившись из-под влияния старших, предалось самому необузданному, безнравственному разгулу. Религиозное воспитание, вошедшее в моду в последние годы жизни Людовика XIV, подготовило во многих отношениях времена Регентства и век Людовика XV. Понимая влияние женщины на общественную нравственность, Фенелон хотел своим трактатом отвратить подобные уклонения от разумности, он хотел убедить родителей в том, что истинная религиозность выражается в нравственности, а не в обрядах; но идеи его не успели проникнуть в сознание общества и не принесли практической пользы. Нам остается еще разобрать один весьма важный отдел сочинения Фенелона. В XI и XII главах автор говорит об обязанностях женщины и о том, как должно развивать ее ум и приготовлять ее к исполнению этих обязанностей. Фенелон смотрит на женщину с практической точки зрения. Он хочет приготовить из подрастающих девочек хороших матерей и хозяек; воспитывать будущее поколение и заведывать внутренним управлением дома — вот в чем состоит, по мнению Фенелона, назначение женщины. На это мы позволим себе заметить, что, во-первых, исключительно практический взгляд на вещи не может быть допущен в разбираемом нами вопросе. Нельзя смотреть на женщину как на орудие, применимое в домашнем быту и полезное в деле воспитания: не должно забывать в женщине самостоятельную личность, имеющую свои духовные потребности и предъявляющую права свои на самостоятельное развитие; во-вторых, если даже принять практический взгляд на вещи, если, оставляя в стороне человеческую личность женщины, мы будем готовить ее только для жизни, и преимущественно для жизни семейной, и в таком случае взгляд Фенелона окажется узким и ограниченным. Фенелон обращает все свое внимание на материнские обязанности женщины и почти совершенно забывает об обязанностях жены; он ограничивает эти обязанности материальными хозяйственными заботами; для спокойствия мужа и для семейного счастия он находит совершенно достаточным, если жена будет держать в порядке дом и прислугу, если она сумеет готовить хороший стол и соблюдать в хозяйственных издержках экономию, не переходящую в скупость. Такой идеал семейной жизни удовлетворил бы требованиям нашего общества времен допетровских, когда взаимное чувство и обоюдное согласие жениха и невесты не составляли необходимого условия брака; теперь такая семейная жизнь для каждого развитого человека показалась бы невыносимою. Муж имеет право требовать от жены не только любви, но и дружбы; а для дружбы необходимо взаимное уважение и одинаковое развитие, которое давало бы супругам средства понимать друг друга. Муж должен найти в жене сочувствие. У него есть духовные потребности, которые должны находить себе удовлетворение в семейном кругу; а удовлетворить этим высшим потребностям может только женщина развитая, приготовленная правильным воспитанием, способная мыслить и усвоивать себе отвлеченные идеи. Следовательно, умственные способности женщины должны быть развиваемы до возможных пределов; жена-хозяйка, способная передать детям кой-какие элементарные сведения, не подходит еще к тому идеалу развитой женщины, которого требуют понятия лучших людей нашего времени. Программа, по которой Фенелон советует вести обучение девочек, недостаточна, потому что она составлена по одностороннему, исключительно практическому взгляду на назначение женщины. Фенелон требует, чтобы девочкам преподавали только те отрасли знания, которые нужны для домашнего хозяйства, для первоначального обучения детей. Вот предметы его программы: чтение и письмо, знание отечественного языка, четыре правила арифметики и некоторые сведения в законоведении — тем и ограничивается число необходимых предметов. К этому можно еще прибавить практические занятия рукоделием и домашним хозяйством. Сверх того, религиозное образование поставлено у Фенелона совершенно отдельно и приведено в связь с нравственным воспитанием. Из приведенного нами краткого перечня видно, что Фенелон ошибается не только в определении личности и назначения женщины, но даже и в понимании отношений между преподаванием и воспитанием. Он смотрит на преподавание как на сообщение практически полезных сведений и совершенно упускает из вида образовательную, облагораживающую силу науки; он забывает, что не все отрасли науки необходимы для практической жизни, но что все они развивают мыслительные способности, все очищают и формируют убеждения. Ограничивать круг занятий женщины теми предметами, которые ей придется приложить к жизни, учить ее только домашнему хозяйству, счетоводству, грамоте и правильному употреблению отечественного языка — значит не давать ей средства разумно действовать даже в том ограниченном кругу, к которому предназначает ее Фенелон. Умственные способности требуют себе пищи, требуют развития, а в механических приемах, которым Фенелон предписывает обучать девиц, нет пищи для ума, нет материалов для мыслительной деятельности. Между тем Фенелон понимает, что для женщины нужно некоторое умственное развитие. Во многих местах своего сочинения он упоминает об этом развитии, но нигде не указывает на средства, которыми оно могло бы быть достигнуто. Он допускает чтение греческой и римской истории, но только допускает, и то с тем, чтобы девицы находили «в ней чудеса храбрости и бескорыстия». Изучение или, вернее, чтение отечественной истории допускается также только по отношению к ее «прекрасным сторонам», то есть по отношению к тем нравственным поступкам, которые в ней описаны. Нравоучительная цель в глазах Фенелона стоит на первом плане и заслоняет собою чисто исторический интерес событий, то есть развитие человеческого рода. При таком способе преподавания история не может служить пищею для мыслительной способности: смысл событий, связь между причинами и следствиями ускользают от учащегося. Вместо жизни народов он видит перед собою ряд анекдотов, относящихся к жизни отдельных личностей; в этих анекдотах нет общей мысли, и даже нравственное влияние их не будет так сильно, как могло быть сильно влияние сознанных исторических истин, законов, по которым народы живут, развиваются и гибнут. Созерцание этих истин, изучение этих законов составляет главнейшую, конечную цель исторических занятий. Это созерцание можно сделать доступным и для девиц, у которых Фенелон отнимает возможность возвыситься над нравоучениями и детскими рассказами. Фенелон не понимает также необходимости эстетического образования: чтение литературных произведений он допускает только с нравоучительною целию. Изучение отечественных писателей и знакомство с главнейшими явлениями иностранных литератур не составляет, по мнению Фенелона, необходимой части женского образования; о занятиях музыкою, живописью и другими искусствами сказано довольно неопределенно. Занятия эти, говорит Фенелон, могут расслабить и изнежить человека, но, при строгом выборе и правильном руководстве, они могут также принести пользу. Пользе этой Фенелон не придает, впрочем, большого значения. Все внимание знаменитого французского писателя было исключительно обращено на религиозное воспитание и на практическую, житейскую сторону жизни. Он неправильно и неполно определил значение женщины и потому составил неудовлетворительную программу. Это неудивительно и не должно служить ему укором, живши в то время, когда следовало еще доказывать необходимость женского воспитания, Фенелон не мог один, первый разрешить вопрос и обнять его со всех сторон. Требования времени изменились, и теория Фенелона во многих отношениях устарела и требует пополнений и исправлений. Несмотря на то, сочинение его «О воспитании девочек» имеет важное значение в истории педагогической науки и по своему глубокомысленному характеру заслуживает до сих пор внимание читателей. Перевод, представленный в «Русском педагогическом вестнике», сделан довольно тщательно, языком правильным и понятным. Заметим только одну случайную ошибку, которая может поставить читателя в затруднение. «В заключение, — говорит Фенелон, — представим здесь очерк женщины с твердою волею, сделанный Ле-Сажем». Здесь по ошибке слово «le Sage»[1], означающее обыкновенно премудрого Соломона, переведено именем собственным, и вследствие этого слова Соломона о женщине с твердою волею, слова, взятые из его Притчей, приписаны французскому писателю-романисту.
- ↑ Мудрый (фр.).