Ткачев П. H. Сочинения. В 2-х т. Т. 1.
М., «Мысль», 1975. (АН СССР. Ин-т философии. Филос. наследие).
«НАШИ ИДЕАЛИСТЫ И РЕАЛИСТЫ»
А. Немировского СПб., 1867 г.17
править
Переходим теперь к другой книге, посвященной святому делу примирения наших реалистов и идеалистов. С этой целью г. Немировский написал и предал тиснению свой трактат о реалистах и идеалистах. «Соединить эти противоположные партии, т. е. идеалистов и реалистов, — говорит г. Немировский в предисловии, — указать на хорошие и худые стороны той и другой, в яркой полемике, в пылу преследования ими самими не замеченные, — вот цель и желания, руководящие нами в этой книге». Какая возвышенная цель, какие благородные желания! В воображении г. Немировского уже, вероятно, рисовалась трогательная картина того всеобщего примирения и братского лобзания, которое должно было произойти после чтения его книги. Гг. Писарев, Зайцев, Соколов, Антонович, Эдельсон, Катков, Щеглов, Страхов, Соловьев, Краевский, Корш и проч., и проч., забыв все прошлое, протянут друг другу братские объятия и сольют уста в нежный поцелуй. «Теперь мы поняли друг друга, — скажут они, — да, мы взаимно заблуждались, но г. Немировский открыл нам глаза. Отселе да воцарится между нами дружба и любовь!!» Нежно и трогательно! Не мудрено, что подобные картины могли подвинуть юного публициста на его отважное предприятие. Но, увы, г. Немировский ошибся немного насчет прекрасных качеств своей души и своего ума, и потому его отвага послужила ему не столько в пользу, сколько во вред. Г. Немировский полагает, что он вполне беспристрастен и что он прекрасно понял наш реализм, но мы должны разочаровать его: он заблуждается как относительно своего беспристрастия, так и относительно своего понимания. Я не стану утомлять читателя длинными выписками в подтверждение этой мысли, но, чтобы меня не обвиняли в голословности, укажу хоть на первую страничку его книжки. IIa этой страничке он следующим образом отзывается о свойствах и характере пропаганды нашего (подразумевается бывшего) реализма и идеализма. «Всем известно, — отважно утверждает г. Немировский, — что полное осуществление стремлений нашего реализма грозило бы падением европейской цивилизации (какова штука-то!) в умственном и нравственном отношении, возвращением в первобытное состояние человека (!!); всем известна, --продолжает он с тон же уверенностью, что это действительно всем известно, — та глубокая ненависть, которую питает эта, правда честная и горячая, пропаганда (это комплимент, вставленный, вероятно, для смягчения последующих слов) как к истинной, основательной мысли вообще, умеющей попять и обнять всего человека, со всеми его нуждами и потребностями, так и к мысли противоположной ей (т. е. кому противоположной: реалистической ли пропаганде или „истинной, основательной мысли вообще“; по смыслу фразы выходит, что последней, так что реализм в одно и то же время ненавидит две противоположности) у нас пропаганде идеалистической, филистерской, как она называется нашим реализмом, пропаганде успокоительной, более глубокой в понимании человека, его нужд и потребностей, но и более холодной к этому человеку, к его нуждам и потребностям и в свою очередь относящейся с одинаковой насмешкой и обидным презрением как к неглубокой и узкой мысли, так и к глубокому и широкому сердцу нашего реализма». Таким образом, оказывается, что наш идеализм отличается успокоительным и глубоким «пониманием человека, его нужд и потребностей»; наш бывший реализм — «неглубокой и узкой мыслью». Как бы в вознаграждение за эту узкость, мелкоту мысли г. Немировский великодушно наделяет его «глубоким и широким сердцем». Разве это не беспристрастие! А вот образчик понимания г. Немировским того предмета, о котором он пишет. На пороге своих исследований он встречается с вопросом: что такое наш реализм и что такое наш идеализм? Не решив этого вопроса, очевидно, нельзя рассуждать ни об идеализме, ни о реализме. Как же его решает г. Немировский? А вот послушайте. Но прежде всего заметьте следующее. В книжке г. Немировского говорится не об идеализме и реализме вообще, а о нашем идеализме и реализме, т. е. о тех явлениях, к которым у нас (верно или неверно — дело не в том) приклеивались ярлыки с надписью: «идеалисты и реалисты»; следовательно, автору предстояло решить, что у нас, именно у нас, а не где-нибудь в Германии или Англии, называлось идеализмом и реализмом. Так ли он поступает? «Направлений современной мысли, — говорит он, — почерпающей всю истину из фактов внешней и внутренней природы в самом широком смысле этого слова, фактов, очищенных мышлением, называется реализмом. Реализм, как мы видим, явился вследствие реакции против того направления, которое признавало факт лишь настолько истинным, насколько он не противоречит умозрению, — направления, которое называется идеализмом. Здесь, таким образом, мы можем уже видеть различие между идеализмом и реализмом. Как для идеализма, так и для реализма истина вытекает из сущности явления, но дело в том, что считается явлением. Тут точка, на которой расходятся эти два противоположных направления: для реализма явление есть факт внутренней и внешней природы, для идеализма явление — это мысль. Что умозрительно верно — то истинно, говорит идеалист; что фактически верно — то истинно, говорит реалист» (стр. 6). Приведенная выписка лучше всего должна убедить читателей, что г. Немировский не понимает ни различия между идеализмом и реализмом вообще, ни значения реализма и идеализма у нас, в России. Трудно отыскать что-нибудь более нелепое, чем то, что он говорит в выписанной нами цитате. «Для реализма, — говорит он, — явление есть факт внутренней и внешней природы, для идеализма явление — это мысль». Но разве мысль не есть факт внутренней природы? Какое же различие между идеализмом и реализмом? «Реализм, — продолжает далее наш философ, — есть такое направление современной мысли, которое черпает истину из фактов внешней и внутренней природы, очищая их мышлением». Разве это определение не может быть точно с таким же правом отнесено и к идеализму? Разве идеализм поступает иначе? Разве он не черпает своих умозрений из фактов внешней и внутренней природы, очищая их своим мышлением? Может быть, г. Немировский хочет сказать, что идеализм черпает свои данные исключительно из одних только фактов внутренней природы, а реализм из фактов внутренней и из фактов внешней природы? Но ведь это уже такая нелепость, которую не сказал бы и г. Зайцев, разделявший когда-то чувства на внешние и внутренние18. Но всего этого еще мало. Допустим, что г. Немировский не понимает различия между тем научным направлением, которое называется идеализмом, и тем, которое называется реализмом. Это еще беда невелика; беда же в том, что г. Немировский полагает, будто наш реализм и наш идеализм были научными направлениями, известными научными приемами. Это глубокое заблуждение ясно показывает, что автор совершенно не понимает тех явлений, о которых взялся трактовать. Между нашим идеализмом и реализмом никогда не было спору о том, следует или не следует черпать свои выводы из одних фактов внутренней природы или из фактов внутренней и внешней природы; напротив, в этом отношении обе партии были совершенно согласны между собой: и та и другая одинаково допускали как внутренний, так и внешний опыт, не признавая, впрочем, как это делает г. Немировский, никакой существенной противоположности между этими двумя способами наблюдений. Одним словом, по отношению к научным приемам оба направления вполне подходят под то определение, которое дает г. Немировский реализму, и если мы будем понимать реализм именно в этом смысле, то мы должны будем назвать реалистами и г. Соловьева, и г. Эдельсона, и даже г. Хана. Но дело в том, что различие между нашим идеализмом и реализмом заключается совсем не в известных научных приемах, а в известном отношении к общественным вопросам, к явлениям общественной жизни; и вот это-то отношение и обусловило в свою очередь их взгляды на различные вопросы из области науки и искусства, а совсем не то обстоятельство (как полагает г. Немировский), что одни черпали свои умозаключения из фактов внутренней и внешней природы, а другие только из фактов одной внутренней природы. В чем состояло это различие основных точек зрения наших идеалистов и реалистов, мы говорить здесь не будем, — мы хотим только сказать, что г. Немировскйй, отважно принявшийся примирять два враждующих лагеря, решительно не понимает, за что они воюют, для чего они воюют и какой смысл имеют слова, написанные на их знаменах. Вследствие такого коренного непонимания сущности дела г. Немировскйй совершенно неверно определяет исходную точку зрения так называемого реализма. Он объясняет происхождение нашего реализма таким образом: «Реализм, — говорит он, — в смысле научного направления, состоит в том, чтобы признавать истинным только то, что фактически верно; следуя такому направлению, наука будет лишена всего мечтательного, предвзятого, она будет практичнее, чем когда-либо, современнее, полезнее в своих результатах» (стр. 7). «Отсюда наши реалисты вывели, — продолжает г. Немировский, — что наука должна руководиться принципом пользы, что в ее область должно входить только то, что дает полезные результаты, ощутительную пользу». Мы не спорим, что действительно это самое говорили реалисты, но выводили-то они совсем не оттуда это положение, откуда вы заставляете их выводить его. По-вашему выходит, что реализм наш возник из того обстоятельства, что несколько неразвитых юношей неверно поняли слова факт, наблюдение и практичность. О, если бы это было так, то едва ли кто-нибудь обратил бы на него серьезное внимание; если бы это было так, то едва ли бы он мог сделаться тем страшным пугалом, которое, как вы сами же выражаетесь, «грозило падением европейской цивилизации в умственном и нравственном отношениях, возвращением в первобытное состояние человека». Нет, в том-то и штука вся состояла, что реализм исходил из совершенно другой точки зрения и что эту точку зрения он последовательно прилагал ко всем вопросам жизни и науки. Конечно, с точки зрения того реализма, о котором говорит г. Немировский, никак нельзя дойти до положения нашего реализма; конечно, из того, что «истинно только то, что фактически верно», нельзя вывести реалистического умозаключения, будто только непосредственно полезное для массы должно быть объектом современной науки; конечно, с точки зрения того реализма, который состоит «в полном и ясном понимании всего человека и человечества, всей деятельности, целей и стремлений человека и человечества» (стр. 17), нельзя дойти до отрицания искусства, до низведения истории на степень политической экономии (так как наши реалисты говорили, будто историей руководят одни только экономические принципы), до проповеди сурового аскетизма, ограничивающего все человеческие наслаждения хорошей сигарой, до издевательств над эстетикой, до отрицания заслуг великого поэта Пушкина, великого маркера Тюри, великого Моцарта, Бетховена, Рафаэля и проч. и проч.19 Да если бы действительно наш реализм дошел до всего этого, отправляясь от той точки, на которую его хочет поставить г. Немировский, то он поступил бы крайне непоследовательно и опрометчиво. Тогда г. Немировский имел бы полное право указывать иа его промахи и хлопотать о примирении его с нашим идеализмом. Задача Немировского была бы не особенно затруднительна и во всяком случае удоборазрешима. Но, к несчастью, он совершенно не понимает нашего реализма, так же мало понимает он и наш идеализм. В доказательство мы приведем один только пример.
На 2-й стр. своей книги он, как мы видели, называл пропаганду нашего идеализма «успокоительной, более глубокой в понимании человека, его нужд и потребностей», нежели пропаганда реализма; на стр. 271 он аттестует наш идеализм таким образом: «Он есть, — говорит г. Немировский, — безжизненность, отсутствие практичности, отсутствие трезвости и истины как в науке, так и в жизни. Реализм — это мировоззрение каузальное, объяснение явлений в природе и человеке из причин; идеализм — это объяснение явлений в природе и человеке из целей. Идеализм — это направление мысли, исходящей от абсолюта (значит, уже совсем не то, что прежде г. Немировский называл идеализмом, — здесь уже и слова нет о фактах внутренней природы), взирающее на мир и человека как на осуществление этого абсолюта, как на нечто не существующее для себя, для своих целей, а для чего-то другого, для высшей абсолютной цели; это не признание законов, царящих в природе мира и человека, а признание одной волн одного абсолюта, управляющего самыми законами. Идеализм не знает и знать не хочет человека…» ну, и т. д. (стр. 271). Вот вам и более глубокое понимание человека, его нужд и потребностей. Чему же верить-то? Кого мистифицирует г. Немировский? Далее г. Немировский начинает доказывать полную несостоятельность идеализма как по отношению к науке, так и по отношению к искусству. Доказательства эти совсем не новы, они заимствованы им у подобных же ему реалистов. Таким образом, весь секрет примирения состоит в том, что г, Немировский побивает идеалистов аргументами реалистов (выбирая при этом самые слабые и наименее состоятельные), а реалистов — аргументами идеалистов. Вот так фокусник! Но для чьей же забавы производятся эти фокусы? Может быть, г. Немировский хочет этим показать, насколько он выше нашего идеализма и всей нашей прошедшей и настоящей журналистики? По, увы, но своим собственным воззрениям он весьма близко подходит к той самой идеалистической или, как он же выражается, филистерской партии, о которой опять-таки он же сам говорит, что она «не знает и знать не хочет человека». Это видно из его отношений к искусству и эстетике, защите которых от хищнических покушений реализма он посвящает большую часть своей книги, — на странице 40 он даже признается, что главная, основная мысль его книги состояла в том, «чтобы указать, что требования истинного искусства не противоречат требованиям жизни». Мысль прекрасная и возвышенная, но, увы, не но силам г. Немировского. Для защиты своей мысли он не нашел лучшего аргумента, как навязать человеку какую-то эстетическую способность. Чтобы доказать, что эта способность действительно в человеке существует, г. Немировский напрягает все силы своего ума и высыпает перед читателями весь запас своих исторических познаний, — он приводит цитаты из ученых исследований Тайлора «О первобытной истории человечества»20 и прилагает гравюры, изображающие аллегорические рисунки дикарей. Конечно, все это, как сознается сам г. Немировский (стр. 87), весьма мало подтверждает его теорию «врожденной эстетической способности», но смеем уверить скромного автора, что даже если бы его теория была и совершенно верна, то и тогда взгляды реализма на современное искусство нисколько не поколебались бы. Реализм, отвергая искусство, исходил совсем не из той точки зрения (как вы полагаете), что оно будто не вызывается никакими более или менее сильными потребностями человеческой природы. Говорить это — значило бы дойти до нелепости, потому что все, что существует, существует непременно во имя какой-нибудь человеческой потребности. Реализм требовал только известной регулизации человеческих потребностей и давал даже масштаб для этой регулизации; в ее-то интересах он и восставал против искусства, отрицал эстетику и эстетические потребности. Следовательно, чтобы опровергнуть его, нужно было доказать несостоятельность н бесплодность подобных регулизации, нужно было доказать их неосуществимость и т. д. Тогда бы действительно вы, г. Немировский, разрушили реалистические заблуждения в самом их корне, а то теперь все ваши рассуждения и вся ваша аргументация не более как холостые выстрелы, которыми вы салютуете вашу собственную недогадливость и несообразительность. Другой аргумент, приводимый г. Немировским, состоит в том, что искусство может быть полезно с точки зрения реалистической пропаганды. Аргумент весьма старый и уже исчерпанный гг. Антоновичем и Эдельсоном21. On так же мало состоятелен, как и первый. Чуть только вы заговорили о пользе искусства как орудия реалистической пропаганды, вы этим лишили уже себя права защищать искусство. Реализм скажет вам: «Хорошо, я допускаю, что искусство может сделаться послушным орудием в моих руках, — я не отвергаю с этой точки зрения его полезности, — но так как в моем распоряжении находятся и другие, более действительные орудия, то я не нуждаюсь в нем и потому не перестану отрицать его». И вы своим аргументом поставили себя в такое положение, что вам уже ничего нельзя возразить против доводов своих противников. Кроме того, ваш аргумент признает искусство только с известным направлением, отрицая всякое другое искусство. Если же вы придадите ему более широкое толкование, как это и делает г. Немировский, то вы должны будете сдать его в архив истории и наслаждаться только теми произведениями, которые, воспроизводя современную действительность со всеми ее нуждами и потребностями, горестями и страданиями, «поучают вас, делают вас нравственнее, поднимают вас до понимания современной идеи, современного идеала» (стр. 274). До этого положения и доходит г. Немировский. Это уже компромисс, и притом компромисс совершенно бесполезный и прямо противоречащий исходной идеалистической точке зрения автора. Бесполезен он потому, как мы уже сказали, что он нисколько не примиряет реализма с искусством. Противоречит исходной точке зрения г. Немировского потому, что эта исходная точка опирается на двух следующих положениях: 1) человек одарен врожденной способностью наслаждаться прекрасным; 2) прекрасное есть единство идеи и образа, полное проявление идеи предмета в его форме (стр. 73 и др., 128, 129). Очевидно, что с этой точки зрения нельзя не отдавать предпочтения древнему искусству перед современным; очевидно, что с этой точки зрения всякий понимающий искусство должен умиляться и плакать от восторга, созерцая Венеру Милосскую, или Мадонну Сикстинскую, или Аполлона Бельведерского; очевидно, с этой точки зрения тот будет вандалом, кто отважится отрицать художественность в творениях Фета и Майкова. Отсюда вытекает, что компромисс г. Немировского не примиряет его с реализмом, — делает его только непоследовательным идеалистом. Одной этой непоследовательностью он и отличается от настоящих идеалистов. Неужели же он думает, что непоследовательность когда-нибудь может послужить примирению? Неужели он полагает, что читатели будут настолько несообразительны, что не поймут его собственной несообразительности? Смеем уверить его, что и в этом он так же глубоко ошибся, как и в понимании нашего реализма.
ПРИМЕЧАНИЯ
править17 Рецензия на книгу Немировского впервые была помещена в «Новых книгах» № 11 «Дела» за 1867 г. вместе с рецензией на книгу Эдельсона «О значении искусства в цивилизации» и перепечатана впоследствии в «Избранных сочинениях» Ткачева (V, 360—367). Публикуется по тексту этого издания. Разбор книги Эдельсона, следующий за разбором книги Немировского, в настоящем издании опущен.
18 Ткачев имеет в виду философские ошибки В. А. Зайцева, проявившиеся в его статье «Последний философ-идеалист» («Русское слово», 1864, № 12) и показавшие, что он путался в понимании коренного различия материализма и идеализма. Называя А. Шопенгауэра величайшим философом-реалистом, Зайцев пытался «дополнить» основное положение учения И. М. Сеченова о рефлексах головного мозга, состоящее в том, что психическая деятельность невозможна без внешнего чувственного раздражения, вульгарно-материалистически толкуемой формулой Шопенгауэра «мир есть воля», в которой он видел обозначение «всех ощущений, порождаемых внутренними процессами организма» (деятельностью сердца, желудка и т. д.), совершенно не понимая, что по отношению к психической деятельности и эти процессы являются внешними. М. А. Антонович в статье «Промахи» («Современник», 1865, № 2) сообщал, что когда он показал статью Зайцева Сеченову, то вызвал у него хохот. В статье «Несколько слов г. Антоновичу» («Русское слово», 1865, № 2) Зайцев признал эту свою ошибку (см. В. А. Зайцев. Избр. соч. в двух томах, т. I. M., 1934, стр. 303—306).
19 Имеются в виду статьи Д. И. Писарева «Реалисты», «Пушкин и Белинский», «Посмотрим!» и др. (см. Д. И. Писарев. Соч., т. 3. М., 1956).
20 Речь идет о книге Э. Б. Тэйлора «Researches into the Early History of Mankind» (1865), на русский перевод которой под названием «Доисторический быт человечества и начало цивилизации» (М., 1868) Ткачев впоследствии напечатал рецензию в «Новых книгах» № 1 «Дела» за 1869 г.
21 В статье Антоновича «Современная эстетическая теория» (см. М. А. Антонович. Литературно-критические статьи. М. — Л., 1961, стр. 196—242) и в брошюре Е. Н. Эдельсона «О значении искусства в цивилизации».