Роман Добрый
(Роман Лукич Антропов)
править
Гений русского сыска И. Д. Путилин
(Рассказы о его похождениях)
править
Книга 20.
«Золотая Ручка»
править
Предисловие
правитьПодобно знаменитому русскому авантюристу экс-корнету Николаю Герасимовичу Савину (одно из гениальных похождений которого — попытка явиться «претендентом на Болгарский престол» — уже известно нашим читателям), «Золотая Ручка» — еврейка Сонька Блумштейн — является одной из самых ярких, блестящих фигур судебно-криминального мира.
По массе содеянных преступлений, по дерзости и смелости, с какими она совершала их, она не имела соперниц.
Между Савиным и «Золотой Ручкой» есть, конечно, большая разница в том отношении, что первый нечаянно «свихнулся» и покатился по наклонной плоскости преступности, тогда как вторая была, так сказать, прирожденной преступницей.
Первый был барином до конца ногтей, вторая — юркая дочь той накипи гонимого племени, где контрабанда, эксплуатация проституции и всевозможные гешефты на земле гоев не вменялись в особое преступление (нравственно-моральное). Савин избегал пролития крови, Сонька Блумштейн была обагрена ею.
И таковы были слава и популярность Соньки, что ее прозвище «Золотая Ручка» стало нарицательным.
"Работает чисто, как «Золотая Ручка». — "Эх ты, «Золотая Ручка».
Имя ее присваивалось и присваивается многими особами из темного, преступного мира, но… слабые, жалкие копии, как все, вообще, копии, бледнели и бледнеют перед блеском оригинала.
Главной сферой «работы» знаменитой воровки-преступницы были железнодорожные поезда. Здесь она чувствовала себя, как рыба в воде.
Для нее самым крепким образом запертые купе были «открытыми дверями»; самый быстрый, бешенный ход поезда — «пустяшной преградой к исчезновению».
В кровавой летописи железнодорожных краж-убийств она занимала совершенно обособленное, исключительное место
Страшное купе I класса
правитьВ курьерском поезде Варшавской железной дороги, следовавшем из Варшавы в Петербург, уже почти все пассажиры готовились к прибытию: упаковывали вещи, умывались, чистились.
После Гатчины прошел контроль: кондуктор и обер-кондуктор.
— Ваши билеты, господа! Сейчас Петербург!
У дверей купе I класса остановился обер-кондуктор.
Он потрогал дверцу. Заперта.
— Здесь, ведь, этот богатый помещик находится? — тихо спросил кондуктора обер-кондуктор.
— Так точно, Иван Васильевич.
— Спит, верно. Побудить?
— Да стоит ли? Багажу с ним мало… Чемоданчик ручной.
— Ну, так успеет. А, признаться, на чай хорошо получал?
Кондуктор хихикнул.
— Перепало малость. Дозвольте вас, по прибытии, чайком угостить, Иван Васильевич.
— Ладно… что же — это можно, — довольно улыбнулся упитанный обер-кондуктор.
Вот уже и Петербург.
Гремя, хрипло дыша, вошел под навес вокзала поезд.
Началось то бешеное движение, та глупая, противная суета, какая всегда бывает при прибытии дальнего поезда.
— Ваше сиятельство! — уже громко, сильно постучался кондуктор в запертое купе. Ни звука оттуда, ни шороха.
Какой-то непонятный страх заполз в душу кондуктора.
— Что бы такое это могло означать?
Он бросился из вагона, с трудом протискиваясь среди массы выходивших пассажиров.
— Ну? — спросил его обер-кондуктор.
— Молчит, не отвечает…
Окно было плотно задернуто синей шелковой занавеской.
— Отпереть своим ключом! — решил кондуктор.
«А что если да случай какой необыкновенный?» — вдруг ожгла мысль бравого обер-кондуктора.
— Постой Харченко, я на всякий случай жандарма приглашу. Все лучше при нем.
Вагон опустел. Зато теперь в нем стали толпиться иные «пассажиры»: дежурный по станции, жандармский наряд во главе с ротмистром, начальник станции, многие из кондукторской бригады.
— Отворяйте! — отдал приказ ротмистр обер-кондуктору. Тот всунул свой прямой железнодорожный ключ в отверстие замка, но, как он ни старался, дверь не открывалась.
— Что это, замок испорчен?
— Не должно, господин ротмистр. Все замки в исправности.
— Тогда… тогда ломайте дверь!
Появился вокзальный мастер-слесарь.
Все были взволнованы, сами не зная, почему. На лицах читались растерянность, недоумение и затаенный страх.
— Да, может быть, купе свободно, в нем никого нет? — высказал свое предположение начальник станции.
— Пассажир был заметный… Не видели, чтоб он выходил. А билет у него был до Петербурга.
Дверь открылась.
Первым устремился в купе жандармский ротмистр и в ту же секунду раздался его взволнованный, испуганный возглас:
— Преступление! Убийство! Пассажир убит!
Тяжелое, мрачное зрелище открылось глазам присутствующих.
В купе, где сильно пахло сигарами и духами, на бархатном диване, запрокинув голову на его спинку, полусидел, полулежал молодой, отлично одетый господин. Он был мертв.
— Что же это, как же вы не досмотрели? — напустился ротмистр на поездную бригаду. — У вас под носом человека убивают, а вы ничего не видите, не слышите?
Те были белее полотна.
— Ничего-с не было видно подозрительного. Ничего не было слышно.
— Вагон отцепить! Сейчас же на запасной путь! Два жандарма останутся караулить помещение вагона, а я дам знать властям!
Распоряжается жандармский чин, а сам — сильно взволнован.
Путилин в таинственном купе. «Незримый знак»
правитьВот уже полчаса, как в купе со страшным пассажиром находятся представители судебно-полицейской власти. Тут и товарищ прокурора, и судебный следователь по важнейшим делам, и врачи (в том числе и я). Тут и Путилин, прибывший, по обыкновению, первым.
Судебный следователь ведет допрос кондукторской бригады.
— Откуда следовал убитый пассажир?
— Они-с сели на станции Вильно.
— В то время, когда занял в этом купе место убитый, оно (купе) было пусто или в нем находились еще пассажиры?
— Оно было пусто, Геннадий Николаевич, — ответил за кондуктора Путилин.
Следователь удивился.
— А вы откуда же это знаете, дорогой Иван Дмитриевич?
Путилин усмехнулся.
— Так, ведь, я уже осмотрел купе.
— Ну и что же из этого? — скривился следователь.
— А то, что отделение это — для курящих. Надо предположить, что если бы здесь находился какой-нибудь еще курящий пассажир, то были бы налицо и окурки. А между тем в стенной пепельнице только однородные окурки сигар.
— А разве вы убедились, ваше превосходительство, что окурки сигар — одинаковые?
— Да. В кармане убитого такие же сигары.
Прокурор и жандармский — уже не ротмистр, а полковник с любопытством следили за словесным турниром следователя и Путилина. Ни для кого не было тайной, что знаменитый начальник сыскной полиции любил «резать» судебных следователей.
— Позвольте, но разве нельзя предположить, что в купе для курящих мог сесть пассажир некурящий? А если в вагоне для некурящих не было мест?
Следователь самодовольно поглядел на Путилина.
— Это могло бы случится, но не случилось потому, как я уже узнал, в вагоне первого класса для некурящих было много свободных мест.
Следователь продолжал скучный, неинтересный допрос.
Путилин зорким, орлиным взором осматривал каждую мелочь. Он тщательно оглядел все вещи убитого, его самого.
— Когда, по-вашему, господа, был убит этот несчастный?
Мой коллега, обменявшись со мной соображениями, ответил моему великому другу:
— Часа три тому назад.
— Гм… значит, это было часов в пять-шесть утра. Время выбрано удачное. Все спят.
Путилин вынул свою записную книжку, что-то поглядел в ней и отметил.
— Не находите ли вы странным позу убитого? — продолжал он.
— Да, действительно…
— Удар был нанесен внезапно, неожиданно?
— Да.
— А скажите, в каком состоянии находился убитый — в состоянии бодрствования или сна?
— Это трудно определить.
— А может быть и под наркозом? — быстро бросил он нам и повернулся к следователю.
— Вы, простите, что я перервал ваш допрос.
— Помилуйте, Иван Дмитриевич! Мы все можем только радоваться этому.
Путилин опять погрузился в свои изыскания.
По своему обыкновению он что-то все тихо бормотал сам про себя. Вдруг он громко вскрикнул.
Мы все вздрогнули и как один человек обернулись к гениальному сыщику. Лицо его бледно, но какая-то радость сверкала в его умных, выразительных глазах.
— Что с вами?! Что случилось?! — в один голос спросили мы.
— Я вижу убийцу! — ответил Путилин.
Это было так странно, неожиданно, жутко, что все невольно попятились.
— Как? Видите убийцу? — спросил прокурор.
— Где? — захлопал глазами следователь.
Кондуктора и нижние жандармские чины даже побледнели.
Путилин, любивший, порой, эффектные сцены, продолжал:
— Дух убийцы витает здесь и оставляет на многом таинственные незримые знаки.
— Позвольте, — вдруг вспыхнул оправившийся от испуга следователь. — Раз знаки незримы, так как же вы, ваше превосходительство, можете их видеть?
Путилин усмехнулся.
— Это уже мое дело. Можно и не видеть, но чувствовать, провидеть.
— И вы напали на мысль, дорогой Иван Дмитриевич? — начал прокурор.
— Не напал на мысль, а знаю, кто убил этого господина, — твердо и уверенно отчеканил Путилин.
— Что?! — даже привскочил следователь. — Вы уже знаете это?
— Знаю.
— Но… как так? Каким образом?
— На это я вам отвечу позже.
— Так кто же убил?
— И на это я не считаю нужным отвечать сию секунду. Когда я разыщу и представлю вам убийцу — вы узнаете об имени его сами. А пока, господа, до свидания, мне некогда.
Путилин снял цилиндр, поклонился и вышел из страшного вагона, оставив в сильнейшем изумлении всех находившихся в нем.
— Удивительный человек! — задумчиво проговорил прокурор.
«Великая еврейка» среди своих
правитьОт вокзала Варшавской железной дороги отъезжала карета. В ней находились двое: молодой человек, щегольски одетый, и молодая красивая дама.
— Ты безумно рискуешь, Соня, — взволнованно обратился к спутнице молодой человек.
— А именно?
Красивая дама, с лицом семитского типа, насмешливо посмотрела на него.
— Ты мало того, что доехала с этим же поездом до Петербурга, не выйдя на одной из ближайших станций, но и оставалась все время на вокзале. Ах, Соня, Соня!
Соня рассмеялась.
— Слушай, Израиль! Слушай, мой милый Осип: ты глуп, ты труслив, как египетский фараон!
— Благодарю покорно!
— Не за что! Неужели ты не понимаешь, что мне было гораздо безопаснее выйти здесь, чем где-нибудь там? Ведь я с кем ехала?
— Как — с кем?
— Ну, с этим милым, веселым пассажиром, которого потащили на запасный путь, ха-ха-ха!.. Я отлично знала, что прибытие его в Петербург вызовет страшное волнение, страшную сумятицу. А все это — только мне на руку. Тут, мой глупый Осип, внимание должно было быть отвлечено. Так и случилось.
— Допустим. Но к чему было оставаться так долго на вокзале?
— А разве не любопытно было посмотреть весь этот переполох?
— Это ребячество, Соня. Ты, великая еврейка, как называем мы все тебя, ты поступаешь опрометчиво.
— Ты думаешь?
— Да! За тобой давно уже следят.
— Не следят, а следит.
— Разве это не все равно?
«Великая еврейка» тихо рассмеялась.
— Огромная разница. Я не боюсь тех, которые следят за мной, но страшно боюсь того, который следит. Этот «который» — ужасное имя, Осип.
— Кто же это? — дрогнувшим голосом спросил свою спутницу еврей-аферист.
— Путилин.
Осипа, вернее Иозеля Котултовского, передернуло.
— Ты думаешь, он следит?
— Не думаю, а знаю, мой трусливый мальчишка. Я только что его видела.
— Что?! Ты его сейчас видела?!
— Ну, да. Я для этого нарочно осталась на вокзале. Мне важно было наблюдать, кто приедет на следствие. И первое лицо, которое я увидела, был Путилин. Мне донесли, что он поклялся поймать меня.
— И ты говоришь это таким спокойным тоном? Ты улыбаешься? Ты подвергала сейчас меня… нас такой опасности?
Сонька, это была знаменитая «Золотая Ручка», насмешливо посмотрела на своего растерявшегося любовника.
— Вот чего ты боишься! Ты боишься, что я подвергла тебя такой опасности? Браво, мой храбрец! Ты настоящий Израиль, думаешь только о себе.
Иозель Котултовский покраснел.
— Милая Соня… как тебе не стыдно? Неужели ты можешь думать, что мне моя жизнь дороже твоей?
Соня Блумштейн, гениальная «мастерица», громко расхохоталась.
— О, не уверяй меня в любви своей, мой пылкий возлюбленный. Ты с такой жадностью смотришь на мои… карманы, что я вполне уверовала в твою любовь… к золоту.
И, быстро оборотясь к нему, она с силой ударила его по щеке.
— Сонька! — заскрипел он зубами. — Ты… ты с ума сошла?!
— Мне все известно, дорогой мой: и твоя подлая трусость, и твоя ненасытная алчность, и твоя неверность мне. Да, да, не лги! Молчи! Не отпирайся! О, я знаю все, недаром я — великая еврейка, недаром я — Сонька Блумштейн — «Золотая Ручка». Но помни, тебе это даром не пройдет! В то время, когда рискуя жизнью, свободой, я делаю мои блестящие дела, ты изменяешь мне с первой смазливой рожицей «из наших»? Так, так. Стой!
Кучер осадил лошадей.
— Что ты? Где мы останавливаемся? Ведь до нашего помещения еще далеко! — испуганно воскликнул франт-еврей.
— Дурак! — злобно прохрипела «Золотая Ручка». — Если вы, получив мою телеграмму, не додумались прислать за мной своей кареты, так надо же исправлять вашу ошибку. Вылезай!
Они вышли оба из кареты.
— Получи, голубчик! — протянула знаменитая мошенница-убийца кучеру щедрую плату.
И вошла в подъезд шикарного дома.
Оттуда, когда карета отъехала, она быстро вышла и наняла извозчика.
На Екатерингофском проспекте неподалеку от одной из Подъяческих улиц извозчик остановился.
Вот и эта короткая улица — одна из артерий старого еврейского гетто.
«Золотых дел мастер Л. Финкельзон» — скромно гласила вывеска. Этаж, еще этаж, третий, четвертый… Звонок, переливчатый, дребезжащий внутреннего медного колокольчика. И вслед за ним почти сейчас же открылась дверь.
— Вы?! — «Великая Соня»! — раздался радостный возглас.
Толстая женщина бросилась к прибывшей звезде преступного мира.
— Ладно. Оставьте ваши нежности, Розалия Абрамовна! — резко произнесла Сонька Блумштейн, отстраняя хозяйку квартиры. — Великолепная Азра у вас?
— Да, — смутилась Розалия Абрамовна.
— Комнату мою! — гневно вырвалось у «Золотой Ручки».
Она вошла в нее, в эту знаменитую комнату, в которой столько раз подводила блестящие результаты своего мошеннического гения, своих изумительных побед.
— Можно к тебе, Сонечка? — вкрадчиво спросил Иозель Котултовский.
— Вон! — прозвучал гневный окрик.
Лихорадочно, поспешно переодевается Сонечка. Свой изысканный дорожный наряд она сменяет на новый. И сейчас же устремляется к потайным карманам.
— Господи! Сколько тут?
Руками, бестрепетно спокойными, она выбрасывает пачку за пачкой кредитные билеты.
— Тысяча… три… шесть… десять.. двадцать… Ого!.. Удар! Это удар… бриллиантовый перстень… Какая вода! Какая игра! Сколько каратов в этом солитере?
И алчность профессиональной воровки заглушает на время такую роскошь сердца, как ревность.
Одного только не может заглушить алчность — острого беспокойства, тревоги.
Он, он, «проклятый» Путилин приехал. Она его вот сейчас видела, этого страшного для нее человека. «Но как он „возьмет“ меня, когда дело так чисто сработано? Для этого надо быть дьяволом», — успокаивает себя гениальная мошенница.
Успокаивает, а сама все-таки волнуется. Следов нет. А разве мало раскрыл дел великий сыщик, таких, в которых тоже не было следов?
Холодный ужас все усиливается.
Перед ней рисуется страшная картина: поимка, тюрьма, суд, конвойные — и далекая, зловещая каторга, там, в ледяной Сибири, в каких-нибудь мрачных рудниках.
— Бр-р, — содрогается всем своим существом изнеженная Сонька Блумштейн.
— Бежать надо… скрыться… на время след замести — шепчет великая «Золотая Ручка». — Устала я. Отдохнуть…
И успокоенная этим решением, она вышла из своей комнаты в квартиру.
Это была одна из самых достопримечательных мошеннических квартир Петербурга. Здесь под скромной вывеской золотых дел мастера обделывались дела в такую «оправу», которая могла бы привести в восхищение целую рать сыщиков. Подделка векселей, фабрикация фальшивых паспортов, экспорт «живого товара» очень дорогих марок — все совершалось здесь, в жилище достопочтенного господина Финкельзона.
Травля Путилина. Шприц. «Азра»
правитьВесть о преступлении в вагоне Варшавской железной дороги облетела весь Петербург и породила, как это всегда бывает, всевозможные толки и догадки.
Но этого мало. Каким-то непонятным образом фраза Путилина о том, что «он знает, кто убийца» сделалась достоянием ходких газет.
Они, конечно, обрадовались «сенсации» и затрубили на все лады!
«Если господин Путилин знает убийцу, отчего он не желает назвать его?»
«Если господин Путилин, наш знаменитый начальник сыскной полиции, так скоро установил, кто убил несчастного пассажира, то почему он медлит с арестом его?»
Когда я приехал к моему великому другу, я застал его взбешенным до последней степени.
— Экие остолопы, помилуй Бог! — гневно вырывалось у него.
— Ты о репортерах, Иван Дмитриевич?
— А то о ком же? И как они пронюхали о моей злосчастной фразе?! Дернула меня нелегкая выпалить ее!
— Личность убитого опознана?
— Да. Сейчас я получил из Вильно телеграмму. Убитый — очень богатый помещик Киршевский.
— И ты, Иван Дмитриевич, действительно знаешь, кто убил несчастного?
— Да, да, да! Знаю, знаю. Как надоели вы все мне с этим!
Путилину подали конверт.
Он наскоро прочел письмо и с веселым смехом подал мне его.
— На, полюбуйся!
«Милостивый государь Иван Дмитриевич! Сейчас из газет узнала, что Вы уже открыли убийцу. Великая „Золотая Ручка“ шлет привет и поздравление великому Путилину, но советует ему отказаться от дальнейшего преследования ее, ибо в противном случае звезда русского сыска закатится… в вечность. 3. Р.»
Я захлопал глазами.
— Что, недурно? Нет каков стиль послания! Положительно, это пахнет не то Купером, не то Майн Ридом: «Соколиное Око приветствует Красную Пантеру». Ха-ха-ха! Вот это мне нравится!
Путилин вмиг изменился.
Куда делись его раздраженность, ворчливость! Он выпрямился, огонь кипучей энергии засверкал в его глазах. Точно полководец перед битвой, услышав первый грохот орудий.
— Она?! Знаменитая Золотая Ручка?
— Она.
— Но как ты сразу, а главное так уверенно мог установить, что ограбление и убийство совершены именно ею?
— Друг мой… Индейцы, как тебе известно, узнают друг друга за версту по запаху, по следам, по массе еле уловимых признаков, неопытному глазу совершенно непонятных. Так вот и я учуял мою талантливую противницу. Она хочет меня оскальпировать.. Гм… операция — не из приятных, но… но посмотрим, кто кого победит. Ты знаешь, я страшно люблю иметь дело с людьми равной мне силы.
Путилин позвал помощника и начал ему отдавать целый ряд распоряжений.
— Вы собираетесь куда-нибудь уезжать, Иван Дмитриевич? — спросил помощник, пытливо глядя в глаза своему шефу.
— Возможно, голубчик, что придется прокатиться.
Потом он обратился ко мне.
— Скажи, доктор, что показало вскрытие?
— Смерть последовала не столько от самой раны, нанесенной в левый висок каким-то тупым орудием, сколько от кровоизлияния в мозг. Рана сама по себе пустяшная.
— Яснее, яснее!
— Видишь ли, убитый Киршевский был, по-видимому, в очень возбужденном состоянии. Это могло произойти от многих причин, главным образом — от излишне выпитого коньяку, присутствие которого в желудке покойного было обнаружено. Достаточно было очень незначительного удара по голове, чтобы переполненные кровью сосуды лопнули. Моментальное кровоизлияние — исмерть.
Путилин не сводил с моего лица пристального взора.
— Так, так… А отравления не было?
— Нет.
— Ты твердо в этом уверен?
— Да.
— А скажи, доктор, тебе, конечно, хорошо известна культура всех ядов?
— Известна.
— Ты не допускаешь мысли, что можно отравить человека так, что и следов почти не будет?
— Я не понимаю тебя: как это «почти» не будет?
Путилин ничего не ответил.
Он прошел в сыскной музей, что-то долго отыскивал там, а потом вернулся и подал мне маленький предмет.
— Осторожнее, доктор.
— Что это? Шприц?
— Как видишь. Тебе, как врачу, должна быть известна эта штучка. Это шприц для подкожного впрыскивания.
— Праваца.
— Совершенно верно. А что в нем находится? Какая-то темная, бурая жидкость, несколько ее капель.
— Не знаю, Иван Дмитриевич.
— А я знаю, потому что этот шприц фигурировал в деле о «Клубе анархистов». Тут находится ужаснейший яд кураре, одна капля которого, как тебе известно, может убить быка.
— И ты думаешь…
— Почти уверен, что Киршевский получил подобный укол. Эх, вы, доктора ученые. Нужно тебе сказать, что почтеннейшая «Золотая Ручка» имеет обыкновение носить с собой многие «игрушки», довольно смертельные для взрослых ребят мужского пола.
Не успел Путилин произнести это, как дверь кабинета порывисто распахнулась и в него вбежала красивая молодая девушка.
За ней, еле поспевая, неслись агенты и помощник Путилина.
— Куда вы? Постойте! Кто вы? — слышались испуганные возгласы.
— Мне надо Путилина! Мне надо начальника! — взволнованно кричала девушка.
Несомненно — еврейка, поразительной красоты. Пряди черных волос выбивались из-под белого шелкового шарфа, наброшенного на голову. Глаза горели нестерпимым блеском, грудь высоко поднималась.
— Что вам угодно? — быстро подошел к девушке Путилин.
— Вы… вы — Путилин?
— Да. Идите, господа! — отдал он приказ дежурным агентам.
Странная посетительница бессильно опустилась в кресло.
— Я… я пришла к вам сказать: берегитесь, на вас готовится покушение.
— Кто вы? — спокойно спросил Путилин, беря девушку за руку.
— Я — Азра.
— Азра? Какое красивое имя… Вы еврейка?
— Да.
— Что же вам надо от меня, мое милое дитя? — Девушка истерично заплакала.
— Вас хотят убить. Примите меры предосторожности!
— И убить меня хочет Сонька Блумштейн?
Эффект этих слов был поразительный! Девушка задрожала.
— Вы… вы это знаете? Откуда?
— Это — мое уж дело, дитя мое. А вы лучше скажите, что привело вас ко мне? Вы, ведь, предательство совершаете, свою единокровную одноплеменку выдаете.
Азра молчала.
— Ревность? — тихо спросил девушку великий серцевед-сыщик.
Азра задрожала вся, вскочила, как разъяренная молодая тигрица.
— Да, да! Ревность, безумная ревность! Я ненавижу ее, проклинаю ее, потому что она отнимает у меня моего жениха.
— Он, ваш жених, любит вас?
— О, да!
— Так под страхом чего же «Золотая Ручка» действует на него?
— Под страхом смерти. Сегодня она сказала ему: «Выбирай: или смерть, или Азра». О, господин Путилин, она убьет его, вы не знаете, какая это ужасная женщина! Мы, евреи, многие ее проклинаем.
— Я знаю ее, дитя мое. Два раза она выскальзывала из моих рук. Надеюсь, на этот раз попадется. Как же она хотела убить меня?
— Не знаю, не знаю… Слушайте, милый генерал, я вам все открою, и где она, и как ее взять, только вы дайте мне обещание, что не тронете ни меня, ни моего жениха, ни дядю моего, Финкельзона.
— Хорошо, — улыбнулся концами губ Путилин.
— Так слушайте…
И Азра начала свою предательскую исповедь.
Как искренно звучал голос ее, какая неподдельная скорбь слышалась в нем!
Она рассказала все о приезде Соньки Блумштейн, о том, где она остановилась, что она намерена делать.
— Вы должны приехать сейчас же, пока она не удрала. О, спасите нас от этой страшной женщины!
Я с радостью внимал словам Азры, ликуя за моего великого друга.
«Слава Богу, ему легче будет распутать это темное, мрачное дело. Шутка сказать: сама Золотая Ручка сейчас будет в его руках!»
Лицо Путилина было бесстрастно.
— Мы поедем вместе? — быстро спросил он Азру.
— Н… нет, нет, что вы! — замахала та руками. — Она тогда сразу догадается, кто ее выдал, а я боюсь ее… месть ее может быть ужасна. Я поеду сейчас одна туда — вы приезжайте вскоре.
— Хорошо. До свидания, милое дитя. Поезжайте. Я скоро приеду.
И когда молодая еврейка нервной походкой вышла из кабинета, я захлопал в ладоши.
— Поздравляю тебя! Дело кончено. Ты блестяще утрешь нос и судебному следователю, и этим надоедливым репортерам.
Путилин насмешливо поглядел на меня.
— Ты полагаешь, что дело уже кончено?
— Ну, разумеется. Раз преступница будет в твоих руках, о чем же толковать?
— Гм. А по-моему, дело только начинается.
— Как так?
— Очень просто, очень просто. Погоди, мне надо немного заняться собою.
То, что в соседней комнате — гардеробной — Путилин начал проделывать с собой, привело меня в изумление. Он одел на себя, под платье, какое-то особенное толстое просмоленное трико.
— Это для чего же?
— Чтоб… комары не кусали, — тихо рассмеялся он. — Слушай доктор, сейчас я буду подвергаться смертельной опасности. Если мне удастся избежать ее — ты можешь порадоваться за своего друга. О, эти Азры, эти Азры!
Путилин позвонил.
— Наряд из пяти агентов! Живо, живо!
Он стал тихо отдавать приказания.
— Итак, доктор, не правда ли, какая милая девушка эта Азра?
— О, да!
— Ты ей сочувствуешь?
— Разумеется… Она попала в подло-преступные руки.
— Браво! Ты удивительно проникновенный и проницательный человек, — усмехнулся Путилин, кладя в карман револьвер. — Ну, пожелай мне поймать… «Золотую Ручку»!
Западня. Лицом к лицу. Бегство «Золотой Ручки»
правитьПутилин подошел к трехэтажному дому на Подъяческой улице. Часовой магазин Финкельзона был закрыт ставнями.
Великий сыщик вошел во двор и поднялся по листнице.
«Золотых дел мастер Л. Финкельзон», — гласила медная дощечка на двери.
Путилин нажал кнопку звонка. Почти в ту же секунду дверь отворилась.
На пороге стояла Азра.
— Прихали?! — вырвался у нее полуподавленный крик радости.
— Как видите.
— Одни?
— Один.
— А не боитесь?
— Я ничего не боюсь, дитя мое. Я — Путилин, видевший смерть сотни раз. Она тут?
— Кто, там, Азра? — послышался женский голос.
— Водопроводчик пришел, Соня, — громко ответила еврейка-«предательница».
— Где она?
— Направо, в комнате… Там — полутемно… идите туда, берите ее.
— А больше никого нет?
— Никого.
И только Азра успела произнести это слово, как Путилин железной рукой схватил ее за горло, набросив ей на рот резиновую повязку и, вытащив ее из дверей, передал на руки двум подоспевшим агентам.
— Держите змею! Она хотела ловко предать меня, но… но я разгадал тебя, милая Азра.
Дверь осталась незапертой.
Путилин решительно вошел в комнату направо. Там у стола сидела молодая женщина в голубом капоте.
— Что вам угодно? — повернулась она к Путилину.
— Арестовать тебя, Котултовский! — крикнул Путилин, направляя на «нее» дуло револьвера.
В эту секунду Путилина схватили сзади чьи-то сильные, цепкие руки.
— А-а, попался, наконец-то! — загремели голоса.
— Кто, вам сказал, негодяи, что я попался?! — грянул Путилин, напрягая все усилия, чтобы вырваться из рук негодяев, державших его.
Началась борьба. Два агента тайной квартиры старались повалить Путилина на пол. Почти старик, гениальный сыщик защищался отчаянно.
Дама в голубом капоте, любовник Азры, бросился на подмогу, своим товарищам.
— Что, любезный Путилин, ловко тебя Азра провела? Азра! Азра! Иди погляди, как мы будем убивать этого проклятого сыщика. Да валите же его, черт вас возьми!
Путилин упал, но почти сейчас же вновь поднялся, успев схватить Иозеля Котултовского за горло.
— Сдавайтесь, негодяи! — бешеным ревом вырывалось у Путилина.
— Ха-ха-ха! — захлебывались в злобно-сладострастном хохоте преступники. — Он, он приказывает нам сдаваться! Он, который в наших руках!
И вот в эту секунду из-за портьеры соседней комнаты выглянуло торжествующее лицо великой еврейки «Золотой Ручки», послышался ее чисто демонический смех.
— Постойте!.. Погодите! — властно приказала она. — О, дайте мне упиться торжеством моей победы! Здравствуйте, Иван Дмитриевич! Здравствуйте, великий Путилин! Попались?
— Ничуть ни бывало, великая Блумштейн: правда, эти негодяи довольно крепко держат меня, но я сейчас освобожусь от их нежных объятий.
— Попробуй! — прохрипели те, точно бульдоги, впившиеся в тело живого человека.
— Слушайте, Путилин, не устраивайте высокой комедии, на которую вы такой большой и великий мастер. Сознайтесь, что вы… опростоволосились? А?
— Ничуть не бывало. Я отлично знал, что Азра вами подослана. Только вот как вы это чучело поделите между собою? Котултовский, я давно его ищу, ваш любовник и вместе с тем жених Азры. Смотрите: не раздеритесь! Хотя драться вам не придется: вы пойдете на каторгу, Азра — в тюрьму.
— А ты?! — затряслась от бешенства знаменитая мошенница-убийца, задетая за самое живое, за чувство ревности. — Ты куда пойдешь, проклятый Путилин?
— Я? Домой поеду. Мне чертовски хочется пообедать, Сонечка Блумштейн!
— Сейчас… сейчас я угощу тебя.
«Золотая Ручка» стала вынимать что-то из кармана.
— Шприц с ядом, Блумштейн? Вы какой употребляете? Акву тофану или кураре? У меня, например, есть отличная доза кураре. Давайте меняться, Сонечка?
Тут произошло нечто поразительное: «великая еврейка», женщина, никогда не знавшая, что такое страх, замешательство, вдруг побледнела, как смерть, и широко раскрытыми глазами уставилась на Путилина.
— Как?! Вы и это знаете?!
— И это знаю, Сонечка…
— Слушайте, Путилин: вы черт или обыкновенный человек?
Путилин рассмеялся.
— Вот это я понимаю: это — разговор начистоту. Я, Софья Блумштейн, ваш карающий меч.
— Что ты с ним время теряешь? — вырвалось у Котултовского. — Кончай его скорее, или мы сами перегрызем ему шею.
Шесть крепких рук держат Путилина. Он чувствует горячее дыхание озверелых людей. Оно жжет его.
— Молчать! — крикнула «Золотая Ручка», сверкнув глазами. — Вы чертовски умный человек, Путилин. Я знаю, что из ваших лап не так-то легко вывернуться. Но неужели вы думаете, что вы меня возьмете?
— Возьму.
— Да ведь вы — сейчас умрете? Вы — кончены, Путилин.
— Повинуюсь… ваше счастье. Но слушайте, Сонечка, когда через несколько дней вы будете в моих руках, я вам отплачу сторицей.
— С того света, великий Путилин? — злобно расхохоталась Блумштейн и стала медленно подвигаться к своему гениальному противнику. В руке она держала шприц.
— Ну-ну, Сонечка, не трусьте. Один укол — и Путилина не будет!
— Верно, верно… Я отомщу тебе за массу наших собратий.
— Постой, Сонечка, ты разве забыла, как я спас от каторги еврея Губермана? Ведь он обвинялся в возмутительном убийстве девочки.
Дрогнула рука «Золотой Ручки», но ненадолго. Все ближе и ближе подвигается она к нему. Путилин уже слышит аромат ее крепких, пряных духов.
— Сюда! — громовым голосом закричал он. — Миг — и Сонечки Блумштейн уже не стало. Она, словно куда-то скрылась, провалилась.
— Берите их! — приказал Путилин вбежавшим агентам.
Разжались руки обезумевших от страха негодяев, и они выпустили Путилина.
Три сообщника тайной квартиры были арестованы.
— Ваше превосходительство! Главную-то мы и упустили! — досадливо произнесли агенты.
— Я редко кого выпускал! — невозмутимо спокойно ответил Путилин. — Или вы разуверились во мне?
Он стоял улыбающийся, с горящим взором.
Светлейшая княгиня Имеритинская. Барон Ротшильд
правитьНа вокзале Варшавской железной дороги царило несколько необычное по тому времени оживление.
Причиной его явилось событие необычайной важности: в одном и том же поезде должны были отправиться два высокопоставленных пассажира: ее светлость княгиня Нина Имеритинская и барон Альфонс Ротшильд, всемирный миллионер.
Трое выездных лакеев в ливреях с княжескими гербами суетливо метались по внутренности вокзала.
— Приготовить место в зале для ее светлости!
— Сколько осталось времени до отхода поезда?
— Филиппов, сдай багаж!.. Ее светлость приказала осторожнее обращаться с этим сундуком.
Наряду с этим суетились и «комми» первоклассной петербургской гостиницы «Hotel de France».
— Сейчас приедет барон. Заказано ли «Cafe glace»? — безбожно врали по-французски русские комиссионеры отеля. — Monsieur le baron… господин Ротшильд так любит этот освежающий напиток.
Сотни взглядов, в которых светились любопытство и острое чувство зависти, провожали выездную свиту могущественных владык земного счастья.
С дебаркадера донесся первый звонок.
— Где же Ротшильд? Хоть бы глазком на него поглядеть! — неслись подавленные возгласы.
У входа произошло движение.
Выездная свита ее светлости бросилась стремглав. В общий зал входила великолепная дама в строгом, стильном аристократическом туалете.
— Я не опоздала? — послышался мелодичный голос.
— О, ваша светлость, еще только первый звонок! Места для вашей светлости уже готовы…
Она шла, как царица, среди безмолвно и почтительно расступавшихся перед ней людей.
— Барон! Барон идет!
Светлость померкла перед мешком с золотом. И таково было обаяние имени Ротшильда, что все, как бараны, столпились в кучу и не спускали жадных взглядов с дверей. Оттуда появился несколько сутуловатый человек, одетый в скромное сеpoe пальто, в мягкой шляпе. Через плечо болталась небольшая кожаная сумка.
— Это-то и есть Ротшильд? — пронесся общий выклик глубокого разочарования. — Батюшки! Да пальто на нем и сорока рублей не стоит.
— Дура! Молчи! Аристократы завсегда так. На наряды внимания мало обращают.
Хвост провожатых следовал за знаменитым банкиром, в прихожей которого, случалось, и принцы крови считали за честь сидеть.
— Э-э-э… le diner etait excellent, sourtout des vins [Обед был превосходный. В особенности — вина], — хрипло вырывалось из его впалой груди.
— Ротшильд! Ротшильд!
— Смотрите! Смотрите! Вот он, владыко европейской биржи!"
Он продолжал подвигаться медленно, с трудом передвигая ноги.
В дверях он столкнулся с ее светлостью, княгиней Ниной Имеритинской.
— Pardon, madame, — приподняв свою шляпу великий миллионер.
— Pardon, monsieur, — ответила ему в тон ее светлость.
Миг, один, еле уловимый миг. И разошлись.
…Темно в роскошном отделении — купе Альфонса Ротшильда. Сквозь синие шелковые занавески толстый огарок свечи горит тускло.
Миллионер, парижский еврей, «золотое солнце» Европы мирно почивает. Он, собственно, не спит, а дремлет, откинувшись на спинку бархатного дивана, смакуя дорогую гаванскую сигару.
— Monsieur, ayez la bonte du feu [Позвольте прикурить, милостивый государь].
Смотрит барон Ротшильд, перед ним — ослепительная красавица, рыжеволосая с сигаретой у рта.
— О, пожалуйста! — привстал Ротшильд, вынимая дорогие восковые спички.
— Вы — Ротшильд? — очаровательно улыбнулась красавица.
Разговор шел все время по-французски.
— Да.
— А я — княгиня Имеритинская, светлейшая…
— Ah votre Altese! Je suis si hereux… [Ах ваша светлость. Я так счастлив…]
Мешок с золотом преклонился перед знатным титулом.
— Вы позволите, барон, побеседовать с вами, пока я докурю мою сигаретку? Моя бедная dame de compagnie [компаньонка] не выносит табачного дыма. А я, признаться, люблю затянуться после обеда.
— Ваша светлость! — склонился в глубоко почтительной позе Ротшильд. — Не нахожу слов выразить вам мою глубокую радость… Я так польщен. Я так безмерно счастлив. Когда богиня спускается к простому смертному…
— А, вы — большой льстец, любезный барон. Ну-с побеседуем. Вы… вы любите женщин?
Ротшильд заржал противным французским смехом.
— Oh-la-la!.. Je le crois bien! [Конечно, я так полагаю!]
Светлейшая сверкнула глазами.
— Слушайте, барон, вы безмерно богаты. У вас четверть Франции в руках. Скажите, если бы вам понравилась женщина… девушка вы… вы были бы способны положить к ее ногам миллиона два?
Тихий гортанный смех был ответом.
— Ваша светлость, та женщина, которая мне понравится, может располагать ключом моей домашней кассы.
— А… а в ней много?
Рыжеволосая красавица Нина Имеритинская все ближе и ближе подвигалась к Ротшильду.
— Я — Ротшильд, madame… простите… ваша светлость.
Наступила пауза.
— А вы способны любить? — вдруг резко, с разгоряченным взглядом спросила она.
— Я… я полагаю.
И опять пауза.
Светлейшая заплакала.
— Ради Бога, что с вами, ваша светлость?! — в сильнейшем недоумении-испуге воскликнул Ротшильд.
— Барон… Я гибну… Я погибла…
— Вы?! Вы — ваша светлость?!
— Я… Я проиграла все состояние. Я проиграла деньги моего мужа. Мне остается убить себя!!
Ротшильд вынул бумажник.
— Pardon, votre altesse [Извините, ваша светлость.], я посмотрю немного…
Рядом купе — свободное, пустое. Другое тоже. Только в самом конце вагона в отделении — спит какая-то дама.
— Это ваша дама? — спросил Ротшильд.
— Да.
— Сколько вы проиграли?
— Пятьсот тысяч рублей…
Сквозь газовый тюль просвечивают прелестные руки. Такие полные, атласные, с соблазнительными ямочками на локтях.
Аромат чудных нежных духов бьет прямо в лицо барону Ротшильду.
— Вы… вы говорите: пятьсот тысяч? О, это такие пустяки!
— Спасите меня! — вдруг ринулась ее светлость к банкиру. — Вы так богаты, вы так царски щедры! Что вам стоит дать мне эти деньги?
Молчание.
— Если… если вы не желаете дать так, просто, то… я готова… я — русская светлейшая княгиня — готова заплатить вам проценты за эту ссуду…
Упругая грудь уже совсем у лица несчастного миллионера. И сразу как-то ее светлость охватывает шею Ротшильда.
— Милый мой… спаси меня… ах, дорогой мой!
Быстрым как молния движением Ротшильд вырвался из объятия ее светлости и загремел:
— Ваша светлость, Сонечка Блумштейн, здравствуйте!
Ее светлость отшатнулась.
— Что это?.. Что вы говорите, барон?
— То, что вы слышите, ваша светлость. Ну-с, довольно маскарада, Сонечка, я — Путилин… Давай мне твои золотые лапки. Помнишь, я обещал сторицей отплатить тебе? Я слово свое держу.
Поезд приближался к станции.
Путилин крепко держал великую еврейку за обе руки.
— Пусти! Дьявол… поймал меня?!
— Может быть, ты и тут будешь сомневаться, Сонечка?
Шприц, который Сонька Блумштейн держала в руке, во время борьбы вырвался и острым концом иголки впился в руку Путилина.
— Умрешь! — исступленно закричала «Золотая Ручка».
— Ты ошибаешься, шприц не действует…
Пассажиры, как ни тихо велась борьба, услышали «нечто странное» и гурьбой устремились к отделению великого банкира.
— Что? Что такое? Что случилось?
И послышался ровный, спокойный голос Путилина:
— Я, господа, ее светлость, светлейшую княгиню Нину Имеритинскую арестовал.
Мертвая тишина. Ни звука. Ни шороха. Толпа глядит недоуменным взором.
— Спасите меня! — прокатился по вагону бешено-злобный крик ее светлости.
— И арестовал я ее светлость потому, что она — величайшая мошенница-убийца Сонька Блумштейн, «Золотая Ручка».
— Он лжет! Он — сумасшедший! Спасите меня от него!
Поезд подошел к станции.
«Золотая Ручка» впилась зубами в руку Путилина.
— Золотая змейка, ты больно кусаешься! — прохрипел от боли Путилин и рукояткой револьвера вышиб стекло вагона.
— Сюда! Жандарм…
Многие из пассажиров все еще не понимали, в чем дело. Одни стояли за Путилина — барона Ротшильда, другие — за Соньку Блумштейн — «Золотую Ручку».
— Как вы смеете?! Разбой! Освободите ее светлость!
Дзинь-дзинь-дзинь.
Резко звучат жандармские шпоры.
— Ну? Берете!
— Проклятый! — покатился истеричный хохот по вагону. — Ты, ты победил меня, Путилин!
— Рассудит нас Бог, Сонечка Блумштейн, нашла коса на камень!
«Что такое? Барон Ротшильд… светлейшая… Что случилось?» — слышались испуганные возгласы.
Лязг ручных кандалов… Команда: «Пропусти! Сторонись!»
— Что это? Это — под конвоем жандармов, гремя ручными кандалами, шла светлейшая княгиня… Сонька Блумштейн.
— Помнишь, Сонечка, слова-то мои: сочтемся, милочка.
— Помню, Путилин. Велик ты, поймал меня, а только я… я убегу!
Процесс «Золотой Ручки» был один из самых ceнсационных.
«Уголовные дамы» жадно всматривались в лицо знаменитой воровки-убийцы.
Сонька Блумштейн угодила на каторгу.
— Как, Иван Дмитриевич, ты тогда сразу узнал, что Киршевского убила «Золотая Ручка?» — спрашивал я позже моего великого друга.
— По уколу на шее. Она, притворно обняв несчастного, уколола его отравленным шприцем с ядом.
— Но, ведь, это мог сделать и кто-нибудь другой.
— На этот раз Сонечка попалась, она запуталась волосами за пуговицу сюртука убитого и оставила на ней целую прядку волос. А ее волосы я хорошо знал, так как она два раза была почти в моих руках.
— А почему ты разгадал, что Азра подослана?
— Во-первых, потому, что среди евреев почти не бывает предательства друг друга, а во-вторых, слишком уж она горячо просила меня арестовать Соньку Блумштейн.
Впервые: Гений русского сыска И. Д. Путилин (Рассказы о его похождениях)./ Соч. Романа Доброго. — Санкт-Петербург: тип. Я. Балянского, 1908. 32 с.; 20 см.