В. В. Розанов
править«Воскресение» в истории человечества
правитьВсе живые, органические явления протекают несравненно сложнее, чем явления механические; еще сложнее и неуловимее их протекают события душевные; и, наконец, до неисследимости сложно текут события исторической жизни. В мертвой природе мы всегда видим повторение одного: что-то «толкнуло», и то тело, которое восприняло толчок, — «подвинулось». «Толчок» — «движение», «толчок» — «движение», в эту линию, однообразную, мертвую, скучную, томительную, вытягивается вся природа до души. Но вот перед нами «душа», — древняя «психея»: «толчков» и «движений» и здесь много, в виде «ощущений» и их «переработки» душою. Но это ее мелочная, ежедневная, будничная жизнь. Душа «пробуждается»: этот термин мы все знаем, он понятен нам; она «возбуждена», «возрождена»: это — язык о душе, понятный душе. Или, еще удивительнее: душа «засыпает». Ну, хорошо: «пробудилась» она от «толчка»; но «заснула»? «Сон» есть удивительнейшее явление, не существующее до «души». Механическая природа, — вот та, которую мы называем «мертвою», — она никогда не спит. Всегда она деятельна, движется, но каким-то безучастным движением, именно мертвым. Но как только появилось движение «живое», — сейчас же появляется его спутником и «сон». Только одна душа может «спать»: эквивалент ее «творчеству». Мертвая природа как не знает «сна», так не знает и «творчества». Скука ее и происходит от однообразия: напротив, весь «интерес» духовной жизни проистекает из ее способности к чередованию этих величайших напряжений, которые мы называем «творчеством», и полной бездеятельности — «сна».
«Сон» — «творчество», «сон» — «творчество»: из этих двух моментов или, точнее, двух фаз так же состоит вся живая природа, как из «толчка» и «движения» состоит вся мертвая природа. «Сон» и «творчество» — это уже наши будни; будни нашего тела, живого тела, — и тех маленьких дел, каким мы отдаем себя каждый день. Но что такое история всемирная? Увы, только это же…
— История бодрствования человеческого… История сна человеческого!
Вот к какому элементу живого бытия, решительно всякого, от букашки до человека, подходит великий праздник, который мы сегодня празднуем. «Воскресение»… поистине, это праздник не человека только, но всей живой природы, — не одного духа человеческого, но всей одушевленной природы. Только в человеке, как венце живой природы, этот космологический момент засветился вдруг религиозным светом. Ибо «воскресение» — это, конечно, только вершина «бодрствования»; как смерть недаром называется вечным сном. Механическая и мертвая природа так же не знает «умирания» и «смерти», как она никогда не «засыпает» и не знает «сна».
«Сон» и «смерть» присущи только духу и всему одушевленному; как ему же одному присущи «творчество» и …"воскресение"!
Это «наше», — может сказать маленький человек, оглянувшись на бесконечное мироздание. Это — сокровище микрокосма, «малого мира» человека, каким не владеет большой мир вокруг него, «макрокосм».
Велик и беден…
Мал и содержателен… —
Вот отношение чудовищного по величине и силам механического мира, если сравнить его с миниатюрным миром человеческой души и нашей «родной» поэзии и истории. Вот и «родного» тоже не знает механический мир; там все друг другу «чужое»…
Как сон естественно завершается в смерти, — этой своей грани, своем пределе: так пробуждение и творчество самым бытием своим говорят о воскресении… Раз «пробуждение» есть фаза души нашей: значит, она должна и воскреснуть.
Ровно столько же как умереть… Если умираем, то и воскресаем; а если бы не воскресли, то и не умерли бы… Но как мертвый камень, безжизненная гора, или потухшие тела небесные — существовали бы вечно… безжизненно, холодно, мертво и… бессодержательно.
Таким образом, воскресение есть самый интимный момент бытия человеческого…
И вместе — космологический…
Есть в мироздании сокровище: это — человек. Но у человека есть тоже главное сокровище: это — что он воскреснет.
«Воскресение» есть глубочайшая истина и величайшая ценность, заветно схороненная в самом центре мира; но именно схороненная, запрятайная, чтобы никто, до кого она не относится, не знал ее… Чтобы ее не растоптали, над нею не заглумились… Сверкающий алмаз, но до времени сокрытый в середине каменной горы.
Ею весь мир живет… Но как листы дерева, видные, бесчисленные и в общем количестве огромные, — ничего не знают о питающем его невидимом корне: так и человечество, живя тайною «воскресения», ничего о нем не знало…
Пока пришел Христос…
Тайна «пришествия» здесь вся и выражена: «алмаз» был скрыт в горе, его никто не видел. Жизнью Своею, «смертью» Своею и… наконец Своим «воскресением», показав все это въяве людям и человечеству, Христос как бы провел это человечество внутрь горы, к самому центру основания мира — и показал «то, чем все живы» и «чем все кончится»… «Сошествие в ад» — как это знаменует именно схождение к основаниям земли, к основаниям самого космоса… «И отвалили камень от входа в пещеру»: это почти совпадает с тем, как если бы кто, взяв лом и заступ, — проломил стену скалы, внутри которой, никому не видимый, сверкал и горел чудный огонь и свет.
Тот огонь, который грел всю землю.
И тот свет, который светил всякой душе.
Поразительно следующее.
Кто внимательно читал Библию, т. е. книги Ветхого Завета, не мог не поразиться, до какой степени там мало говорится о «будущей жизни», о «загробном мире», о «воскресении после смерти»… Мало до того, что это — почти ничего. Это дало повод Спинозе, философу и еврею XVII века, написать трактат, отрицающий совершенно хотя бы упоминание в Библии о всех этих «посмертных» вещах: что вызвало против него негодование синагоги и вошло одним из мотивов его отлучения, «херема»… Конечно, «не зная дела», — не зная буквы священных книг — Спиноза не мог бы так писать. Но почему же синагога на него вознегодовала? Тоже был мотив, — как явно был мотив и для Спинозы. Да дело явно заключалось в том, что у евреев, — среди многих разных тайно и традиционно сохраняемых истин и знаний, — была и эта: но в букву Библии она не вошла, из текста ее была исключена… Это — именно «гора», в которой скрыт свет и которая свет должна скрывать.
Равным образом и в древних религиях, начиная еще от египетской, были «таинства», «мистерии»: в разных местах они были приблизительно одинаковы… Но вот сведения, в отрывках, донесенные к нам от очень позднего участника знаменитейших из этих мистерий, именно элевзинских: «Счастливы те, кто в них посвящен: ибо посвященные умирают с лучшею надеждою, чем прочие люди, и имеют веру в загробную жизнь». Так записано у Плутарха. Таким образом, идея «загробного воскресения» или, точнее, знание о факте «будущего воскресения мертвых» была бережно хранимою тайною, по крайней мере, во многих религиях древности: но тщательнейшим образом сохраняемою от всех людей. Тайна эта, интимная сама по себе, интимная в природе своей, интимно и носилась… в глубочайшем безмолвии! Какая была причина этого, — в высшей степени любопытно, но совершенно нельзя этого понять. Что людей удерживало разгласить эту истину, так радовавшую «посвященных», дававшую им силу жить и «с лучшею надеждою умирать», — почему ее было не понести народу, не возгласить на площадях и улицах — совершенно непостижимо. Но что-то такое было…
Напротив, когда мы читаем Евангелие — полоса «воскресения» до того ярка, до того видна всем, что, собственно, все Евангелие как бы и служит только этой идее «Воскресения»!
О чем-то шептались в древнем мире: о чем — никто хорошенько не знал…
Слухи, догадки, «надежды» были… И, может быть, от неуверенности и боязни быть опровергнутыми никто их и не высказывал вслух…
Мерцание света было: но света не было.
И вдруг все ярко осветилось: «Христос Воскрес!» «Христос Воскрес!»
И пошло по улицам… Разлилось в народах. Все, встречая друг друга, незнакомые, громко приветствуют: «С Воскресением Христовым!!»
Упразднена смерть… каким-то гибким диалектическим упразднением. Не просто «порублена», вот «нет более смерти». Такая механическая над нею победа была бы только введением живых существ в область косного, вечного существования, по образцу наших гор, по образцу бездушных тел. Такая победа над холодною смертью была бы в сущности только торжеством смертного же холода. Нет, «челюсти смерти» раздвинуты иным способом, именно душевным, а именно: «душа» победила смерть, своим особым способом — «пробуждаясь» и, наконец, «воскресая».
«Умрем и… воскреснем!»
Это несравненнее с тем, как если бы мы вечно жили… т. е. были только, существовали только. Бедно и бессодержательно!
«Спаситель мира», — сказало о нем человечество. Но «грядущее воскресение» Он соединил еще с чувством «греха», страдающей человеческой совести, которой нужно «очиститься» и «искупиться». «Воскресение» неразрывно с «покаянием»; так это у нас и связано, в нашей религии. Грех — смерть души; если тело умирает от ножа, то «режет» душу — грех. Каждый из нас знает, что чем более он в грехах, тем менее живет; точно тонет и захлебывается в воде. Нет дыхания, «умираю»: так тоскует его душа, когда отягощает ее грех, хотя бы тело при этом и процветало.
И только есть одна защита против этого ужасного ножа: это, как говорит народ и его совесть, — «чистое покаяние». «Покаяние», «раскаяние» есть поразительный феномен души, аналогичный «пробуждению» и «творчеству» и столь же чудесный, как они, после которого душа опять «выздоравливает», как бы «хватает воздуха» и получает способность жить. Покаяние — обновление души; ее частичное и временное «воскресение». Можно сказать, феномен «покаяния» и замечаемого обновления души при этом, увеличение ее сил и жизнеспособности, — точно так же приводят к вере в бессмертие, как и размышление о бодрствовании и сне, о смерти и… воскресении! Через «покаяние» душа «воскресает»… частично и временно: отчего же ей вообще не воскреснуть, когда она, по-видимому, «умерла вовсе»?! «Смерть»… всего живого и духовного, и только его одного во всей природе, есть последняя печать греха, последний камень его, тяжесть его… «Надавило и раздавило». Но все ли кончено? Как от частичных грехов мы избавляемся частичным покаянием, так в страшный момент смерти душа с такою скорбью, из такой глубины, с такою болью о себе произносит исповедание о веем своем ничтожестве, о «своем неправом», о своем «злом», что в тот момент, когда она как бы «сгорела в слезах и муке», — она и воскресла, к Богу, в «вечную жизнь».
Таковы соотношения, которые «мерцают» нам и из обыденных фактов.
Не будем только коснеть… Не будем как камни, как «гордые» скалы. Сегодняшний день более, чем когда-нибудь, вспомним, что у нас, людей, все меры иные, измерения иные, гордость наша иная, слава наша в другом: только человеку присуща совесть и чувство вины своей. Никто в мире этого не испытывает. Вот на этом-то сокровище, нам данном Богом, и остановимся… Оснуем на нем все наши надежды…
Что же? Как же?
Безмолвно, не рассказывая, не крича, сознаем каждый в душе о себе, что он есть воистину последний и жалкий человек и что «все-то, все должно быть лучше меня»…
Вот наше человечное…
И кто это воистину исполнит, в тот же момент почувствует, как все люди стали подниматься вокруг него, и в сердце его откроются источники уважения и любви к этим людям. ..А с ними придет и радость, текущая и неистекающая, вечная…
«Вина моя»… вот сознание, откуда рождается мягкость моя. То свойство, которым измеряется достоинство человека. Без мягкости — нет человечности. А без сознания «моей вины» — нет этой мягкости и, следовательно, недостижима и настоящая «человечность».
Никогда ее не дадут науки и искусства, ее дает только религия.
Без этого-то великого учения «о вине моей», при всем громадном развитии искусств и философии, древний мир не мог дать народам человечности.
Человечность принесена на землю впервые христианством; вот этим «растворением» души его, которая сама собою вышла, когда ему были показаны Христом все тайны греха, совести, муки, искупления, смерти и… воскресения.
Он влил железные души древнего мира в котел… и переварил их в нем Своим пламенем…
И души вышли оттуда новые… Без прежнего упорства в себе, без этого железа и камня, отличавшего древний мир, античные цивилизации.
Правда, несколько более слабые… Но проницательные, нежные, чуткие, восприимчивые, мечтательные. В пламя Иисусова «веяния» вошло железо, а вышел из него воск… И вся наша цивилизация, так страшно отделенная от античной, есть восковая, мягкая, уступчивая, тягучая, текучая. Затекающая во все уголки, во все щелочки мира: проницательностью, сочувствием, под конец — властью…
Гибкий прут, а обнял весь мир… и связал собою весь мир…
Вот последствие раскрытия тайн мира, какое принес Христос, и показало человечеству Его воскресение. Из него родились мы, им счастливы и несчастны, им живем и даже им властвуем.
Впервые опубликовано: Новое время. 1910. 18 апреля. № 12249.