Алексей Ганин править
Честь, богатство, и слава, и власть —
все случайно на горестном свете
Жить легко,
еще легче пропасть…
Только есть золотая примета,
что из сердца любовь
даже смерть не умеет украсть.
В том краю,
где тайгу извалял дровосечий топор,
где немало цветов попримяла холодная
осень,
от седых, незапамятных пор
кличут путника древние куполы сосен…
А у сосен — могильный бугор.
И на том на могильном бугре
всем, кто счастье в пути потеряет,
будь он молод и свеж,
иль с кудрями белее пурги,
три волшебных цветка расцветают
и поют о минувшей поре.
Первый цвет — это юности цвет.
Он грустит о небесном полете,
где беда не оставила след…
Этот цвет в заревой позолоте,
с лепестками, как утренний свет.
Цвет второй — Многопесенный Стон.
Это зовы цветка страстоцвета…
А цветок, будто ярый огонь,
листья — солнце палящего лета,
прикоснись — и на веки сожжен;
Третий цвет--Голубая Тоска.
Он поет о потере двух первых расцветов.
Словно мертвой подруги рука,
лунный стебель, ничем не согретый,
держит слезы в немых лепестках…
И расскажут дремучие сосны
широким, задумчивым шумом: Давно,
уж давно (даже ворон с тех пор
чернокрылый,
если смерти ему не дано,
поседел)
тут Возлюбленный с Милой
Приходили, как станет темно.
Чтоб взглянуть на земную любовь,
Ночь огни зажигала над ними…
С бородатой толпой облаков
шла Луна в серебристовом дыме…
Не спалось и заре у холмов.
Торопились друг другу ручьи
рассказать, как звонки поцелуи,
как людские уста горячи…
А наутро в пылающей сбруе
мчались жаркие кони-лучи…
Да одна только в мире Беда
в глухоте про любовь не слыхала,
в слепоте забрела не туда
и к счастливым в жилье постучала:
Встаньте, близится вражья орда…
Что мечи не берут, то огонь
расчищает кровавой облаве…
Малых — вытопчет бешенный конь…
Храбрым — смерть или вечная слава,
а красавицам — горький полон.
Тут возлюбленный крикнул, как гром:
«Лучше смерть, чем полон у поганых!»
И три дня, и три ночи
стоял над селом
грозный клич,
а в сердцах ураганы.
И кто мог, подружился с мечом.
А в четвертый рассвет во дворах
ржали кони, готовые к брани.
Подымалась кровавым пожаром заря…
И звенели щиты и колчаны,
и кольчуги на крепких плечах.
До полуден друг друга челом
клали вольные люди великий зарок и
поклоны,
целовались на путь за родимым
селом…
А в полудень умчали их кони,
только пыль закружилась столбом,
да сверкнули в последний привет
в ясном солнце стальные шеломы…
Затуманился за полем свет..
Почернела от скорби
на хатах дремливых солома,
и гадали по травам
им красные девушки вслед.
Лишь Она
у печальных растань
билась чайкой от черной разлуки…
Будто гибкая ива, сгибался рыдающий стан,
и метались простертые руки
белым пламенем в черный туман…
Разрывалась, как туча, девичья душа.
Плыл в далекие звезды
древний плач,
белый стон причитаний:
«Вам ли, звезды, тоску утешать?
Не к добру, на разгульные брани
воронье в поднебесьи спешат…»
И недаром. Кто стар, от земли
слышал тяжкие стоны за полем…
Все костьми на степях полегли,
кто рубился за вольную волю…
А красавицу мертвой нашли.
Гибкий стан покрывала трава.
Плакал ветер, запутавшись в косы,
из очей утекла по лугам, за холмы
синева…
И желтели от скорби покосы,
и кружилась с берез
золотая по ветру листва.
Много пролито
детских и старческих слез.
Много туч пронеслось над девичьей могилой…
А весной только холм
муравою порос,
из степей, от Любезного Милой,
ворон алое сердце принес.
Каркнул ворон три раза в века
вещим криком и крови, и стали:
Горек мир…
И вспугнулись века,
будто птиц перелетные стаи…
И из сердца в тот час
расцвели три волшебных цветка.
И утихнет молва. Только стон
в каждом сердце обернется песней.
Первый — юность вернет из времен,
жар любви от второго воскреснет,
с третьим… смертный пригрезится сон.
И вовек те цветы не умрут,
Их ни буря, ни гром не колышут.
И никто не минует тот путь.
Но довольные песен не слышат,
а счастливые спешно пройдут.
1917
Источник текста: А. Ганин. Стихотворения. Поэмы. Роман. — Архангельск, 1991