LXXXI.
Или я проживу, чтобы написать тебѣ эпитафію, или ты будешь еще жить, когда я сгнію въ землѣ; и память о тебѣ не можетъ быть исглажена смертью, хотя я буду совершенно забытъ. Твое имя будетъ здѣсь безсмертнымъ, хотя я, однажды уйдя, умру для всего свѣта. Земля доставитъ мнѣ лишь обыкновенную могилу, между тѣмъ какъ ты будешь лежать схороненнымъ въ самыхъ очахъ человѣчества: твоимъ памятникомъ будутъ твои нѣжные стихи, которые станутъ перечитываться очами, даже еще не созданными теперь; и будущія уста повторятъ разсказъ о твоемъ существованіи, когда всѣ дышащіе теперь въ мірѣ будутъ уже мертвыми. Ты будешь живъ вѣчно, — такова сила моего пера, — живъ тамъ, гдѣ дыханіе дышетъ: въ устахъ людей.