«Аполлонъ», № 1, 1911
Въ Simplicissimus'ѣ я нашелъ недурную, хотя и нѣсколько грубую, каррикатуру на вагнеровскій энтузіазмъ мюнхенцевъ. Наверху 1865 годъ — группа мюнхенскихъ гражданъ, съ типичными лицами Hofbräuhäusler съ остервенѣніемъ выталкиваютъ за пропилеи Рихарда Вагнера; подпись: «schmeisst ihn n’aussi!» Внизу — 1910 годъ; тѣ же почтенные граждане въ цилиндрахъ и фракахъ почтительно привѣтствуютъ Вагнера, котораго насильно тащутъ по направленію къ тѣмъ же пропилеямъ; подпись: «Oh mit dem giebt es was zu verdienen, schmeisst ihn wieder nein».
Въ этихъ двухъ каррикатурахъ довольно вѣрно передана исторія Вагнеровскаго театра въ Мюнхенѣ.
«Уже Семперъ чертитъ планы нашего храма», — такъ писалъ Людовикъ II своему обожаемому учителю Вагнеру: «То, на что я надѣялся, о чемъ мечталъ, скоро осуществится въ дѣйствительности. О дивный день, когда передъ нами раскроется тотъ театръ, который я вижу въ своихъ мечтахъ. Мы побѣдимъ» — такъ писали вы мнѣ въ своемъ послѣднемъ письмѣ, и я съ своей стороны восклицаю, въ счастливѣйшую минуту моей жизни: мы побѣдимъ, мы жили не напрасно*.
Но: Die Pbilister schälen Blickes spucken in den reinsten Quell,
Keine Schönheit rührt ihr dickes, undurchdringlich dickes Fell, —
и исторія показала, какъ жестоко ошибался король относительно возможности осуществленія этого плана и когда, послѣ мюнхенскаго Hexensabatt, Вагнеръ покинулъ Аѳины на Изарѣ, планъ постройки Festspielhaus’а былъ, казалось, похороненъ навсегда. Однако, все растущій успѣхъ Байрейта, желаніе создать изъ Мюнхена художественный центръ, который привлекалъ бы въ Мюнхенъ всѣхъ иностранцевъ, пріѣзжающихъ въ Германію, привлекалъ бы не только своими художественными выставками, но и музыкальными предпріятіями, заставилъ вновь задуматься весьма практичныхъ мюнхенцевъ надъ идеей постройки Вагнеровскаго театра. Въ концѣ девяностыхъ годовъ, по иниціативѣ Поссарта и къ великому неудовольствію дома Ванфрицъ, образовалось акціонерное общество, которое по соглашенію съ королевской интендантурой и подъ покровительствомъ принцъ-регента взялось осуществить еще не забытые планы Семпера. И вотъ, невдалекѣ отъ того мѣста, которое было выбрано для этой цѣли Вагнеромъ, талантливѣйшій проф. М. Литамъ, вѣрный хранитель благородныхъ традицій Шникеля и Семпера, возвелъ въ 1900 году новый театръ, представляющій собой, по своему внутреннему устройству, копію съ Байрейтскаго театра Вагнера. Ни внѣшняя сторона, ни внутренняя отдѣлка этого зданія не поражаютъ своей красотой или роскошью. Всѣ усилія зодчаго сводились къ пространственной архитектоникѣ (Raumkunst), къ тому чтобы дать возможно совершенный типъ амфитеатра и сцены съ подземнымъ оркестромъ. Для этой цѣли Литману пришлось нѣсколько измѣнить планъ зрительнаго зала Байрейтскаго театра. Вмѣсто прямоугольнаго типа, съ входящими въ него боковыми стѣнками, представляющій какъ бы повтореніе просценіума, перенесенными въ зрительный залъ, Литмавъ придалъ своему зрительному залу трапецообразную форму, благодаря которой удалось избѣжать пустыхъ угловъ. Сцена Prinzregenlentheater, нѣчто среднее между старымъ фотосценическимъ ящикомъ и новой сценой, дѣйствуя какъ одно архитектурное цѣлое, всецѣло приспособлена къ примѣненію декорацій и машинъ мюнхенскаго придворнаго театра и потому не смогла порвать со всѣми традиціями старой доброй оперной сцены и ничего особо интереснаго не представляетъ. Не совсѣмъ удачно построенъ въ этомъ театрѣ его подземный оркестръ. Копируя въ расположеніи отдѣльныхъ инструментальныхъ группъ вполнѣ байрейтскую «инсценировку» оркестра, онъ однако же обладаетъ какими то немаловажными недочетами, отзывающимися на акустикѣ и чистотѣ строя инструментовъ. Такъ, напримѣръ, многія мѣста изъ Мейстерзингеровъ — жизнерадостное вступленіе ко второму дѣйствію, ликованіе народа въ финальной картинѣ, сцена мейстерзингеровъ въ первомъ — производили на меня такое впечатлѣніе, точно ихъ играли съ примѣненіемъ второй педали, такъ сильно они теряли въ своемъ блескѣ и полнозвучности. Зато, съ другой стороны, звуки оркестра пріобрѣтали какую то особую полноту, мягкость и стройность въ тѣхъ произведеніяхъ (особенно въ Парсифалѣ), которыя были задуманы Вагнеромъ именно для такого расположенія оркестра. Мнѣ говорили, что по иниціативѣ нѣкоторыхъ мюнхенскихъ музыкантовъ возбужденъ вопросъ о передвижныхъ щитахъ для оркестра Prinzregenten-Theater, которые будутъ раздвигаться въ надлежащій моментъ и служить, такимъ образомъ, чѣмъ то вродѣ оркестровой «педали для forte». Но оставляя въ сторонѣ эти, въ концѣ-концовъ, второстепенные недостатки въ постройкѣ Prinzregenten-Theater, надо сказать, что только въ такой обстановкѣ при амѳитеатрѣ и закрытомъ оркестрѣ, возможна достойная генія Вагнера постановка его произведеній. Только въ томъ взаимоотношеніи, какое создастся между зрителемъ и сценой, въ извѣстномъ отдаленіи отъ нея, благодаря мистической глубинѣ оркестра, теряется назойливо выступающая мишура и условность традиціоннаго театра, и раскрывается все богатство драматическаго жеста, всѣ пластическіе элементы трагедіи, вся величавость ея музыки и ея органическая связь со словомъ. Меня лично очень интересовала постановка Мейстерзингеровъ въ такой обстановкѣ, ибо мнѣ казалось, что бытовые элементы этой музыкальной комедіи меньше всего гармонируютъ съ паѳосомъ возрожденнаго античнаго театра. Но уже съ первыхъ сценъ комедіи мнѣ вспомнились слова Сократа («Пиръ» Платона) о томъ, что каждый творецъ комедіи долженъ быть вмѣстѣ съ тѣмъ и трагическимъ поэтомъ. Трагическимъ представляется основное противоположеніе мудреца Сакса, побѣдившаго въ себѣ волю къ жизни, и понявшаго всю иллюзорность всѣхъ тѣхъ благъ, за которыя борются и страдаютъ люди (Wahn, Wahn, ailes ist Wabu!) и міромъ Бекмессеровъ, Давидовъ, Погнера, запутавшихся въ мелкихъ интригахъ жизни. И смѣхъ, вызываемый комедіей Вагнера, есть смѣхъ, освобождающій (каѳарзисъ), просвѣтляющій, смѣхъ надъ тѣмъ несоотвѣтствіемъ между общечеловѣческимъ началомъ и условными формами жизни, на столкновеніи которыхъ основана драматическая концепція ,МейстерзивгеровтЛ Поставлена была эта комедія съ большой піэтетностью, байрейтскимъ режиссеромъ Антономъ Фуксомъ, который очень чутко сумѣлъ выдѣлить общечеловѣческій элементъ піесы, установить основную гармонію между массовыми сценами Мейстерзингеровъ и ея лирическими партіями, одна изъ самыхъ сложныхъ задачъ при постановкѣ Мейстерзингеровъ. Массовыя сцены были проведены почти съ мейзингенскимъ умѣніемъ индивидуализировать роль каждаго отдѣльнаго человѣка толпы, а заключительная сцена была проникнута такимъ воодушевленіемъ, что надо было сдѣлать надъ собой усиліе, чтобы самому не подняться съ мѣста, не присоединиться къ пѣнію грандіознаго гимна во славу искусства. Сильнѣйшее впечатлѣніе произвелъ исполнитель роли Сакса г. Фейнгальсъ, мнѣ кажется лучшій исполнитель этой партіи. Начиная съ грима, сдѣланнаго по Дюреровскому портрету Іеронимуса Гольцшуэра, съ выраженія лица и кончая самыми простыми жестами, его трактовка роли была проникнута такимъ внутреннимъ, духовно-просвѣтленнымъ благородствомъ, такой чисто человѣческой мягкостью, что въ сочетаніи съ прекрасно разработаннымъ голосомъ и рѣдкой даже среди нѣмецкихъ пѣвцовъ, четкостью произношенія, что болѣе совершенное исполненіе роли Сакса, чѣмъ Фейнгальса, трудно себѣ и представить. Моттль велъ оркестръ съ той удивительной преданностью дѣлу, способностью отдаваться всѣмъ своимъ существомъ музыкѣ, которую онъ исполняетъ, которая, именно въ примѣненіи къ нему даетъ право перефразировать извѣстное изреченіе Вагнера (Was ist deutsch), и сказать, что быть настоящимъ художникомъ, это значитъ дѣлать то дѣло, за которое берешься. только ради него самого.
Изъ другихъ постановокъ этого сезона, особый интересъ представляло возобновленіе юношеской оперы (1833) Вагнера «Феи», хотя этотъ интересъ и — чисто-литературный, не непосредственный, ибо какъ художественное произведеніе эта опера безнадежно устарѣла. Но въ ряду музыкальныхъ драмъ Вагнера она представляетъ собой неразрывно съ ними связанное звено и въ основномъ ея мотивѣ мы можемъ увидѣть указаніе и на драматическую идею Лоэнгрина (фея Ада требуетъ отъ Ариздала, прежде чѣмъ отдать ему свою руку, чтобы онъ 8 лѣтъ не спрашивалъ, кто она такая), и на Кольцо (искупляющая сила любви). Любовь и музыка слились воедино въ этой оперѣ, и невольно вспоминаешь слова Вагнера, сказанныя имъ впослѣдствіи: «я не могу назвать иначе сущность музыки, чѣмъ любовью». П несмотря на то, что партитура «Феи» есть только ученическая работа, написана подъ сильнымъ вліяніемъ Маршнера (оперы котораго «Феи» напоминаютъ самой своей концепціей, разработкой комическихъ эпизодовъ, вставными романсами) и Вебера, музыка Вагнера въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, напримѣръ, въ аріи Лоры, въ состояніи волновать еще и теперь. Поразительна та увѣренность, съ которой Вагнеръ разрабатываетъ основные мотивы текста, его ясное сознаніе задачъ своего художественнаго творчества, поведшее его уже въ этой оперѣ къ открытію системы лейтъ-мотивовъ (мотивы Гернота, феи, гнѣва Ариздала и т. д.). Очень удачна также инструментовка (не было ли только впослѣдствіи сдѣлано кѣмъ-либо исправленій?). Характерно, что когда Вагнеръ представилъ свою оперу въ Лейпцигъ для постановки, режиссеръ отказался принять ее, какъ слишкомъ сложную по своей концепціи и слишкомъ шумную по инструментовкѣ — своего рода пророческій отказъ. При тщательной постановкѣ «Феи» въ свое время могли бы имѣть несомнѣнно успѣхъ, ибо среди современныхъ имъ оперъ можно найти лишь очень мало написанныхъ съ такой художественной вдумчивостью, такъ интересно по формѣ. На сценѣ Prinzregenten-Theater «Феи» были поставлены очень красиво. Въ основу постановки были положены принципы мюнхевскаго Художественнаго театра, а въ такой сценической обработкѣ «Феи» дѣйствительно представляли собой интересное зрѣлище. Дирижировалъ оперой г. Г. Рёръ, второй капельмейстеръ придворнаго театра, со вкусомъ оттѣняя всѣ современные элементы ея музыки.