V. Хромает (Ашкинази)/ДО

V. Хромает
авторъ Михаил Александрович Ашкинази

Опубл.: 1892. Источникъ: az.lib.ru

А. ЖЕЛАНСКІЙ.

СКАМЬЯ И КАѲЕДРА.
Разсказы изъ гимназической жизни Семидесятыхъ годовъ.

МОСКВА.
Типо-литографія Высоч. утв. Т-ва И. Н. Кушнеревъ и К^о, Пименовская ул., собственный домъ.
1892.

V. Хромаетъ.

I.

— Мнѣ бы хотѣлось видѣть класснаго наставника перваго класса, обратился Александръ Ѳерапонтычъ къ господину, къ которому направилъ его гимназическій сторожъ, пояснивъ, что это надзиратель.

— Вы родитель? васъ вызвали по повѣсткѣ? полюбопытствовалъ Красовицкій.

— Нѣтъ, зачѣмъ же! удивился Александръ Ѳерапонтычъ или, такъ какъ его фамилія гораздо короче и благозвучнѣе имени-отчества, то его удобнѣе называть по фамиліи: удивился Гурьевъ. Меня никто не вызывалъ; я по своему почину завернулъ сюда; къ г. Калиновскому дѣло у меня есть.

— Я прикажу доложить объ васъ, сказалъ Красовицкій; потрудитесь обождать г. Калиновскаго въ пріемной.

— Слушаю-съ, весело молвилъ Гурьевъ какъ бы по военному; но тутъ не слышалось ничего подобострастнаго; наоборотъ, въ этой, повидимому, уничижительной фразѣ сквозило, такъ сказать, дыханіе собственнаго достоинства; это была причуда барина, спокойнаго за свою барственность, за ея мощь и увѣреннаго въ томъ, что всякое небарское слово, которое сорвется у него съ устъ, блистательно будетъ ею ассимилировано.

Потолковать съ Калиновскимъ Гурьевъ надумалъ по случаю двоекъ, которыми вдругъ изукрасились вѣдомости его сынишки Володи, ученика перваго класса. Это было чревато переэкзаменовкой и даже, быть-можетъ, «зимовкой» на другой годъ въ томъ же классѣ, что одинаково было нежелательно чадолюбивому Гурьеву. Изъ-за переэкзаменовки у Володи пропало бы лѣто. Вмѣсто живительнаго отдыха — изволь-ка гнуть и безъ того натруженную за зиму спину. Потеря года тоже, какъ сказано, представлялась Гурьеву бѣдой, но только не съ той стороны, чтобъ онъ уготовлялъ для своего Володеньки въ будущемъ Богъ-вѣсть какое высокое положеніе и горѣлъ нетерпѣніемъ скорѣй провести его на высоту. Нѣтъ, онъ не забѣгалъ впередъ въ этомъ смыслѣ, и у него и въ помыслѣ не было обуздывать естественныя володины влеченія. Дѣло все въ томъ, что Гурьевъ смотрѣлъ на гимназію какъ на «неизбѣжное зло», гимназическое ученье ни во что не ставилъ и полагалъ, что всего здоровѣй испить эту чашу залпомъ, а не глотками.

Взирая на гимназію какъ на «неизбѣжное зло», Гурьевъ не понималъ, какъ это другіе родители могутъ смотрѣть на это иначе и презрительно относился къ тѣмъ, которые отдавали своихъ дѣтей въ приготовительный классъ.

— Это жестоко! это безбожно! возмущался онъ. Когда ребенокъ заболѣваетъ, вы же не кладете его въ больницу, гдѣ лѣчатъ огуломъ, а оставляете дома. Какъ же васъ послѣ этого не возмущаетъ огульное ученье, которое такъ же грубо и малоуспѣшно, какъ и огульное лѣченье! Запречь несчастнаго ребенка въ лямку въ такомъ нѣжномъ возрастѣ! Ввести его въ разношерстую среду, когда онъ еще не въ силахъ противостоять вреднымъ вліяніямъ — о, какъ это жестоко, какъ безбожно! Нѣтъ, своего сына я отдамъ въ третій классъ или даже въ четвертый, не раньше.

Тѣмъ не менѣе Володя угодилъ въ первый классъ, а не въ третій. Исторія этого противорѣчія такова.

Сперва Гурьевъ рѣшилъ лично готовить Володю въ третій классъ и, дѣйствительно, усердно принялся заниматься съ сыномъ. Въ сущности у него совершенно не было свободнаго времени, такъ что для занятій съ Володей приходилось урывать отъ часовъ, посвященныхъ отдыху. Приравнять же эти занятія къ отдыху онъ никакъ не могъ, потому что непонятливость Володи разстраивала ему нервы. Бить сынишку онъ, конечно, не билъ, но по столу кулакомъ стучалъ предостаточно, отчего у Володи, какъ это было ему слишкомъ ясно, душа въ пятки уходила. Несчастный мальчикъ сбивался спанталыку при малѣйшихъ покрикиваніяхъ. Гурьевъ крѣпился, душилъ въ себѣ досаду, но совладать съ собой не могъ. Анна Ивановна, супруга Гурьева, говорила, что часы, когда онъ занимается съ Володей, сокращаютъ ей жизнь — и по ученикѣ, и по учителѣ у ней болитъ сердце, особенно по ученикѣ.

Больше всего портила крови отцу и сыну математика. Гурьевъ, какъ на грѣхъ, мнилъ себя знатокомъ этого предмета, хотя, собственно говоря, кромѣ сомнительно-замысловатыхъ задачъ, ни въ чемъ не обнаруживалъ знакомства съ этой областью. Онъ охотно огорошивалъ Володю вопросами, въ родѣ: «что тяжеле, фунтъ пуха или фунтъ дроби?» или: «одна палка о двухъ концахъ, двѣ — о четырехъ, а полторы палки о сколькихъ концахъ?» Однажды, за урокомъ по математикѣ, Гурьевъ до того разгорячился, что принялся было испытывать володинымъ локтемъ крѣпость стола. Тогда Анна Ивановна, возмущенная этимъ поступкомъ, объявила мужу: одно изъ двухъ — или пускай онъ перестанетъ неистовствовать или пускай беретъ репетитора, коли ужъ самъ негоденъ въ наставники.

— Взять репетитора на три года, чтобъ онъ искалѣчилъ мнѣ мальчика — ни за что на свѣтѣ! возразилъ Гурьевъ. Никакому жалкому гимназистишкѣ Володю я не поручу!

— Зачѣмъ же непремѣнно на три года! подчеркнула супруга. Володя не Богъ-вѣсть какой принцъ, и ожидаетъ его впереди не Богъ-вѣсть что. Всѣ отдаютъ своихъ дѣтей въ первый классъ, и я своего тоже отдамъ въ первый.

Супругъ отвѣчалъ на это, что всѣ ему не указъ — у него свои соображенія и взгляды, въ правоту которыхъ онъ вѣритъ, и что давно бы пора вытурить изъ дому, изъ краснаго угла, княгиню Марью Алексѣвну, водворившуюся тамъ по милости лебезящей передъ ней Анны Ивановны.

Послѣ того Гурьевъ еще недѣли двѣ-три занимался съ сыномъ. Но занятія шли вяло; они Гурьеву, очевидно, прискучили, тѣмъ болѣе, что ему возбранено было кричатъ, а ему стоило неимовѣрныхъ усилій удерживаться отъ крика, который его рѣшительно облегчалъ. И вотъ, при прозрачномъ попустительствѣ Гурьева, съ одной стороны, и по невинному какъ бы почину Анны Ивановны, щадившей самолюбіе мужа, съ другой — къ Володѣ взятъ былъ репетиторъ.

Съ Гурьева точно десять пудовъ свалилось, и онъ всѣмъ и каждому сталъ говорить, что заниматься съ собственными дѣтьми такъ же трудно, какъ врачу лѣчить своихъ дѣтей. Желательно, правда, самому учить, но невозможно, силъ не хватаетъ; нѣтъ этого казеннаго равнодушія, нѣтъ должнаго спокойствія, и теряется всякій глазомѣръ; поневолѣ запасешься учителемъ или законопатишь мальчика въ школу.

— Но къ чему равнодушіе? возражали ему; операцію, что ли, производите вы надъ сыномъ? рѣжете его, что ли?

— Да, если хотите, это операція. Грамматика — это операція. Это все равно, что растягивать члены, предупреждая ихъ нормальный ростъ. Да вотъ, чтобъ недалеко ходить — недавно я встрѣтилъ своего гимназическаго учителя и при видѣ его почувствовалъ то же самое, что чувствую, когда встрѣчаю доктора, который три раза вырѣзывалъ у меня дикое мясо!

Репетиторъ попался Гурьевымъ плохенькій. За нимъ требовался глазъ да глазъ, потому что онъ способенъ былъ въ пылу урока увлечься кускомъ яичнаго мыла, подразнивавшимъ его изъ мыльницы, лежавшей на умывальномъ столикѣ въ володиной комнатѣ и заняться пусканіемъ мыльныхъ пузырей. Что онъ безусловный невѣжа — Гурьевы на этотъ счетъ скоро прозрѣли. Особенно не вз любила юнаго репетитора Анна Ивановна. Она считала своимъ долгомъ слѣдить за нимъ, для чего съ шитьемъ или вышиваньемъ, какъ бы невзначай, заглядывала къ Володѣ, когда тотъ къ нему приходилъ, и оставалась уже до конца урока. Репетитора стѣсняло присутствіе мамаши, которая вмѣшивалась, по его мнѣнію, не въ свое дѣло, понукая Володю и разжевывая ему по мѣрѣ силъ то, что ему натверживалось. Разъ какъ-то при Володѣ она позволила себѣ замѣтить репетитору, что онъ невѣрно рѣшилъ задачу. Юноша вспыхнулъ и заявилъ, что онъ больше въ ея присутствіи заниматься не станетъ. Вслѣдъ за тѣмъ онъ вылетѣлъ.

На другой день за утреннимъ чаемъ между супругами произошла сцена — не очень крупная, а такъ, среднихъ размѣровъ. Супруга говорила, что она никакихъ репетиторовъ больше знать не хочетъ, потому что все это — невѣжды, одинъ къ одному; за ними нуженъ глазъ, а муженекъ даже отъ этой обязанности увиливаетъ, не говоря уже о томъ, что самому учить ребенка ему, видите ли, страхъ какъ хлопотно; ей же это положительно кровь портитъ, да и притомъ у нея и безъ того довольно заботъ. Чѣмъ рисковать будущностью ихъ первенца, она поступитъ такъ, какъ всѣ, т.-е., отдастъ его въ первый классъ. Гурьевъ по обыкновенію попрекнулъ Анну Ивановну ея колѣнопреклоненіемъ передъ княгиней Марьей Алексѣвной и затѣмъ, придравшись къ тому, что ей въ тягость присматривать за репетиторомъ, воскликнулъ:

— Это, матушка, не резонъ! Ты все на меня взваливаешь, точно у меня и безъ того голова подчасъ кругомъ не идетъ. Я твою тактику хорошо понимаю; тебѣ бы всѣ непріятности, всѣ тяготы — все, все на меня навалить… Но дѣло-то, вѣдь, не во мнѣ, дѣло въ Володѣ. Вообрази, я подлецъ, я лежебока, я невѣжда — что-жъ, ты такъ и дашь пропасть мальчику! Нечего сказать, любишь ты его послѣ этого!

— Ну да, мудрить ты охотникъ; болтать, жалкія слова говорить, ужасы нагромождать — это по твоей части; а вотъ дѣло дѣлать — такъ ты, дѣйствительно, къ этому неспособенъ, стояла на своемъ Анна Ивановна.

Ее такъ и подмывало всплакнуть, но она пересилила себя, чтобы не доставить мужу случая сказать то, что онъ всегда говорилъ, когда она источала слезы за чаемъ: «Не плачь, чай будетъ соленый!» За завтракомъ супруги какъ-будто помирились, но въ теченіе остатка дня на бокахъ Гурьева отдавалось отъ утренней перепалки; ни пообѣдать толкомъ, ни выспаться послѣ обѣда не удалось ему въ этотъ день.

Слѣдить за репетиторомъ у Гурьева не было досуга; или, быть-можетъ, онъ не пожелалъ вѣдать это впику женѣ. Такъ или иначе, но Володя опредѣленъ былъ въ первый классъ.

— Что дѣлать, что дѣлать! утѣшалъ себя той порою Гурьевъ; все равно это неизбѣжное зло, въ которое если не втравишься своевременно, такъ ужъ потомъ поздно будетъ. Продержи я мальчика два-три года дома и затѣмъ запри его въ гимназію — да онъ, бѣдняга, задохся бы съ вольнаго воздуха въ этомъ болотѣ! Притомъ первый классъ все-таки не то, что приготовительный.

Вотъ и вся исторія этого противорѣчія.

II.

Пріемная, куда провели Гурьева, была очень строгая комната. На окнахъ висѣли портьеры безъ занавѣсей. Мебель была деревянная, ясеневая. На одной изъ выкрашенныхъ масляной краскою стѣнъ висѣло распредѣленіе часовъ пріема у гг. классныхъ наставниковъ. Изъ сосѣдней комнаты, учительской, несся оживленный говоръ. Бесѣда шла, сколько могъ понять Гурьевъ, о чемъ-то, нимало не касающемся учебнаго дѣла, едва ли не о вчерашней пулькѣ. А это раздражало Гурьева, потому что не соотвѣтствовало его настроенію. Онъ, вѣдь, явился сюда не съ прогулки, не отъ нечего дѣлать, а съ тѣмъ, чтобы потолковать о своемъ сынѣ, подѣлиться своимъ педагогическимъ опытомъ съ гг. учителями, преподать имъ нѣсколько полезныхъ указаній по вопросу о томъ, какъ имъ учить Володю и воспринять полезныя же указанія отъ нихъ, буде таковыя послѣдуютъ.

Послѣ почти двадцати-минутнаго ожиданія показался наконецъ Калиновскій.

— Что прикажете? отнесся онъ къ Гурьеву, поднявшемуся при его появленіи.

— Я пришелъ къ вамъ посовѣтоваться относительно моего сына, ученика перваго класса Владиміра Гурьева.

— Владиміръ Гурьевъ… гм…

Калиновскій досталъ изъ кармана записную книжку и поглядѣлъ въ нее.

— Владиміръ Гурьевъ — да, знаю. Что же вамъ собственно требуется?

Калиновскій какъ-будто смотрѣлъ на Гурьева, но Александръ Ѳерапонтычъ чувствовалъ, что онъ его не видитъ. Онъ смотрѣлъ на него такимъ расплывчатымъ взглядомъ, въ которомъ тотъ безслѣдно утопалъ, какъ утопаетъ пылинка въ солнечномъ столбѣ. Такъ, впрочемъ, многіе изъ властныхъ людей глядятъ на просителей. Садиться его Калиновскій тоже, повидимому, не собирался пригласить. «Однако, съ родителями не церемонятся въ этомъ миломъ учрежденіи!» пронеслось у Гурьева.

— Будьте добры, присядьте, пожалуйста, дабы и я имѣлъ возможность присѣсть, сказалъ онъ наконецъ Калиновскому, пожимая плечами.

— Сдѣлайте одолженіе, невозмутимо молвилъ Калиновскій.

Они присѣли.

— Я хотѣлъ поговорить съ вами на счетъ двоекъ, которыми пестрятъ вѣдомости моего сынишки. Главнымъ образомъ онъ хромаетъ по русскому языку — у васъ — и по математикѣ; по остальнымъ предметамъ онъ идетъ сносно.

— Если вы желаете взять репетитора, сказалъ Калиновскій, то я могу порекомендовать вамъ ученика седьмого класса Бѣльковскаго.

— Нѣтъ, это не подойдетъ, возразилъ Гурьевъ. Я, надо вамъ знать, не принадлежу къ числу тѣхъ родителей, которымъ ни до чего нѣтъ дѣла — было бы лишь благополучно у сына въ дневникѣ. Притомъ, какъ хотите, я не вѣрю, чтобы, при содѣйствіи репетитора, можно было достигнуть даже этого внѣшняго благополучія. Намъ съ вами надо столковаться. Вы мнѣ объясните, чего, по вашему мнѣнію, не хватаетъ моему Владиміру, а я вамъ помогу замазать эти изъяны и выясню, точно ли это изъяны, потому что, смѣю думать, я лучше знаю своего сына, чѣмъ вы; т.-е., вы въ столь короткое время еще не успѣли достаточно узнать его. И право, этакъ мы гораздо цѣлесообразнѣй и благороднѣй рѣшимъ нашу общую задачу, чѣмъ вы — рекомендованіемъ мнѣ репетитора, а я малодушнымъ согласіемъ на ваше предложеніе!

Калиновскій еще разъ поглядѣлъ въ свою книжечку и наморщилъ лобъ, очевидно, силясь что-то припомнить.

— Владиміръ Гурьевъ… не могу сказать, мальчикъ довольно старательный, но малоразвитой…

— Вотъ ужъ нѣтъ, вотъ ужъ нѣтъ! заступился за своего первенца Гурьевъ; наоборотъ, очень развитой, очень способный мальчикъ. Своими вопросами онъ подчасъ любого умника втупикъ поставитъ. Нѣтъ, его неразвитость чисто кажущаяся. Онъ тяжело соображаетъ — вотъ въ чемъ суть; и притомъ у него своя логика. Часто я наблюдалъ: задашь ему задачу; онъ повозится надъ ней, охотно соглашаюсь, дольше другого, но рѣшитъ и почти всегда своеобразнымъ путемъ. Опять не скрою: вмѣсто прямыхъ путей онъ — есть тотъ грѣхъ — выбираетъ окольные, болѣе тернистые… Что подѣлаете — у него своя логика! Но это, смѣю думать, не преступленіе? Своеобразность, вѣдь, не порокъ? Такъ ли я говорю или нѣтъ?

— Да, конечно, промямлилъ Калиновскій.

— Вотъ видите. Теперь-то я васъ и прошу. Не забывайте, что у Владиміра подчасъ бываетъ своя логика и считайтесь съ этимъ. Не въ томъ же заключается ваша задача, чтобы подгонять дѣтей подъ одинъ уровень! Напримѣръ, такая вещь. Мой Владиміръ, я это замѣтилъ, при ариѳметическихъ выкладкахъ не можетъ обойтись безъ пальцевъ. Сперва я это искоренялъ; потомъ увидѣлъ, что онъ органически не можетъ считать иначе и пересталъ преслѣдовать его. Пускай его считаетъ, какъ хочетъ; тѣмъ болѣе, что все равно — запрещай, не запрещай — а онъ этого не оставитъ; всегда сумѣетъ обойти: въ карманъ пальцы засунетъ или, хотя и на виду, незамѣтно ими перебираетъ; гдѣ тутъ услѣдить! Со временемъ онъ это броситъ, какъ и я бросилъ: да, эту черту онъ унаслѣдовалъ отъ меня. Зачѣмъ же, стало-быть, насильствовать! Или еще такое обстоятельство. На-дняхъ Володя получилъ у васъ «единицу за прилежаніе» — вашимъ языкомъ говоря, а по-нашему — за отсутствіе прилежанія, за нерадѣніе. Задано было выучить наизусть и переписать какое-то тамъ стихотвореніе. Выучить — онъ выучилъ, но не переписалъ. Вы усмотрѣли тутъ нерадѣніе. Но что вы скажете, если узнаете настоящую причину! Вообразите, Владиміръ потому не переписалъ, что слишкомъ увлекся заучиваніемъ стихотворенія наизусть — онъ страсть какъ любитъ стихи — и забылъ вовсе, что еще надо переписывать. Вотъ оно какого свойства это зловредное нерадѣніе! Мальчика поощрить бы, а ему единицу закатываютъ! И все оттого, что нѣтъ настоящей вдумчивости, нѣтъ никакого вниманія къ особенностямъ ученика. Мои требованія таковы: побольше вниманія къ особенностямъ учащагося, поменьше единообразія, и репетиторы, эти членовредители, сами собой сгинутъ!

На эту длинную тираду Калиновскій сказалъ въ отвѣтъ слѣдующее:

— Будьте увѣрены, что мы дѣлаемъ все возможное, чтобы облегчить ученикамъ трудности усвоенія курса, даже когда не встрѣчаемъ со стороны родителей никакого содѣйствія; а чуть намъ малѣйшую поддержку оказываютъ… отъ васъ, какъ видно изъ вашихъ словъ, мы можемъ ожидать значительной поддержки… да мы готовы изъ кожи вонъ лѣзть! Репетитора, какъ я теперь вижу, вамъ, дѣйствительно, не нужно. Затѣмъ, что касается двоекъ, то вамъ нечего безпокоиться. Впереди еще двѣ четверти. Вашъ сынъ сумѣетъ еще показать товаръ лицомъ, и мы успѣемъ внимательнѣй присмотрѣться къ нему. Мы не гонители своеобразнаго. Если только выяснится, что особенности вашего сына не представляютъ собой ничего слишкомъ исключительнаго по своей угловатости — вы понимаете, исключительная угловатость въ общежитіи не можетъ быть терпима — то все уладится какъ нельзя лучше.

Раздался звонокъ. Калиновскій поспѣшилъ въ учительскую.

Гурьевъ отправился къ себѣ, не совсѣмъ удовлетворенный вышеописанной бесѣдою. Оно конечно, послѣ того какъ онъ хитростью добился отъ Калиновскаго приглашенія присѣсть, господинъ этотъ изволилъ сосредоточить на немъ дотолѣ расплывчатый взглядъ; но на этомъ его любезность и прикончилась. Сказать, чтобы въ сосредоточенномъ наконецъ-то взглядѣ Калиновскаго выразился хотя бы малѣйшій интересъ къ тому, что ему внушали — нѣтъ, Гурьевъ этого не сказалъ-бы.

И это его раздражало.

III.

Съ мѣсяцъ послѣ бесѣды Гурьева съ Калиновскимъ въ вѣдомостяхъ у Володи обстояло довольно благополучно. Но тамъ опять повалили двойки, и Гурьевъ, несмотря на насмѣшки Анны Ивановны, подтрунивавшей надъ его склонностью морочить людямъ голову, рѣшилъ снова повидаться съ Калиновскимъ, но не въ гимназіи, а нанести ему визитъ на домъ.

У себя на дому Калиновскій принялъ Гурьева куда любезнѣе, чѣмъ въ прошлый разъ.

— Я снова на счетъ своего Владиміра, сказалъ Гурьевъ, усѣвшись на диванѣ въ кабинетѣ хозяина. Хромаетъ онъ — хоть ты что! Репетитора я къ нему не возьму, а самому вникать не всегда время есть: хоть бери изъ гимназіи, право!

— Печально… печально, что у васъ нѣтъ времени вникать самому, посочувствовалъ Калиновскій; а между тѣмъ это было бы самое полезное для мальчика.

— Но что прикажете дѣлать! Не бросать же мнѣ службы изъ-за этого!

Помолчали.

— Притомъ я думаю, продолжалъ Гурьевъ, что гимназіи на то и существуютъ, чтобы родители, которые почему-либо не могутъ воспитывать дѣтей дома или въ другихъ, менѣе казенныхъ, такъ сказать, заведеніяхъ, со спокойной совѣстью отдавали ихъ туда. Я, какъ родитель, имѣю право быть безграмотнымъ и полунищимъ и въ то же время имѣю право требовать отъ гимназіи, чтобы она воспитывала моего сына безо всякой поддержки съ моей; стороны и безо всякихъ репетиторовъ, держать которыхъ у меня нѣтъ средствъ. Вотъ что я думаю. Къ тому-жъ, репетиторы — вѣдь, это язва; вы меня въ томъ не разубѣдите. Приставь я теперь къ Владиміру репетитора — пиши пропало: не развяжешься и во вѣкъ. Володя и въ восьмомъ классѣ тогда шагу ступить не сумѣетъ безъ репетитора. Нѣтъ, подальше отъ этой чумы! Гимназія должна сразу поставить ученика такъ, чтобъ онъ безо всякихъ костылей двигался впередъ да еще, пожалуй, малограмотную семью за собой велъ. Неужели вы несогласны съ этимъ?

— Согласенъ и несогласенъ, вяло молвилъ Калиновскій.

Онъ, очевидно, много кое-чего нашелъ бы сказать по этому поводу, да колебался, стоитъ ли игра свѣчъ. Однако мысль его, взбудараженная Гурьевымъ, сама собой развертывалась и воодушевляла его. И, спустя нѣсколько времени, онъ оживленно замѣтилъ:

— Вѣроятно, учительство, т.-е., занятія съ дѣтьми, дѣло не очень пріятное и благодарное, если родители, даже самые образованные, спѣшатъ отдавать своихъ дѣтей въ школу вмѣсто того, чтобъ самимъ учить ихъ елико возможно. Отдаютъ обыкновенно въ первый классъ. А кто изъ родителей совсѣмъ уже не чадолюбивъ, тотъ подкидываетъ своего птенца даже не въ первый, а въ приготовительный классъ, если притомъ и на восьми-десятирублеваго репетитора скупится или неохота возиться съ этимъ.

— Подкидываетъ… какое странное слово!

— Да, подкидываетъ; сказалъ и не возьму обратно.

— Но позвольте, я вамъ подкидываю своего птенца, ужъ если вы такъ дорожите этимъ словомъ, а вы намъ подкидывеете свои нужды; безъ нашихъ услугъ вы тоже не обойдетесь. Я вотъ слыхалъ, вы о какомъ-то наслѣдствѣ хлопочете. Размежуемся лучше полюбовно.

— Размежеваніе — я противъ этого не спорю. Но вотъ что я все-таки осмѣливаюсь думать. Мало-мальски образованный и способный человѣкъ, отдающій сына въ приготовительный или первый классъ и на томъ и успокоивающійся, дѣлаетъ въ сущности то же самое, что и женщина, подбрасывающая ребенка въ пріютъ. Но тутъ — я говорю о женщинѣ — есть по крайней мѣрѣ оправданіе: нищета или стыдъ. А тамъ? что мѣшаетъ родителямъ учить дѣтей? Разумѣется, когда нищета или невѣжество мѣшаетъ — это понятно. Но, вѣдь, бываетъ же такъ, что одному мѣшаетъ наука, другому искусство, третьему свѣтская жизнь и т. д. Особенно интересно, когда наука мѣшаетъ или, напримѣръ, филантропическая дѣятельность. То, что, повидимому, должно способствовать — это самое, изволите видѣть, мѣшаетъ! А ужъ если наука мѣшаетъ, то что же говорить о свѣтской жизни, о службѣ и т. д.! Да, ребятишекъ въ гимназіи не отдаютъ, а подкидываютъ, и изъ десятка подкидышей выживаетъ одинъ — въ смыслѣ пріуроченности къ жизни, понятно. Вотъ каковы дѣла на бѣломъ свѣтѣ! Раздѣленіе труда — вещь безспорно полезная, но въ данномъ случаѣ, т.-е., въ дѣлѣ воспитанія, примѣненіе его начинается слишкомъ рано. Родители слишкомъ рано освобождаются отъ обязанностей воспитательнаго свойства по отношенію къ своимъ дѣтямъ. Къ намъ въ гимназію поступаетъ сырье, которому не мѣшало бы еще пообтесаться на мѣстѣ. И дальше учителю у насъ нечего ждать помощи отъ родителей…

— Послушать васъ — такъ придешь къ заключенію, что не вы для насъ, а мы для васъ существуемъ, вставилъ Гурьевъ, воспользовавшись ближайшей паузой.

— Ни малѣйшей помощи! твердилъ свое Калиновскій. Учитель принужденъ замѣнять ученику отца съ матерью, долженъ выкармливать его духовной пищей, какъ мать или кормилица выкормила матеріальной. Учитель — это вѣковѣчная кормилица. Всякій годъ ему поручаются новыя брошенныя родителями дѣти, которымъ нужна духовная пища. Теперь вы и посудите. Если учитель, у котораго всего одинъ питомецъ, долженъ въ сущности развиваться и рости вмѣстѣ съ нимъ, то войдите въ положеніе учителя, у котораго на рукахъ десятки питомцевъ! И все это дѣти разнаго возраста, отъ разныхъ родителей, съ различными способностями и наклонностями. Съ индивидуальностью каждаго изъ нихъ надо считаться. Поэтому, учителю надо обладать гибкимъ темпераментомъ, тонкимъ психотическимъ чутьемъ — словомъ, надо быть своего рода каучуковымъ человѣкомъ. Если, напримѣръ, десять учениковъ совершатъ одинъ и тотъ же поступокъ, онъ долженъ отнестись къ этому различно; быть-можетъ даже, съ десяти точекъ посмотрѣть на это. И очень понятно почему. У десяти учениковъ, происходящихъ отъ разныхъ родителей, съ различными наклонностями, могутъ быть въ данномъ случаѣ десять разныхъ побужденій. Или: у десяти учениковъ, отвѣчающихъ вамъ одинъ и тотъ же урокъ, можетъ быть десять логикъ, которыя надо распутать. Вотъ вы, помнится, прошлый разъ говорили, что у вашего сына своеобразная логика. Помните, вы меня убѣждали, что онъ при счетѣ органически не можетъ обойтись безъ пальцевъ и объяснили, что это наслѣдственная черта. По-вашему, на это надо смотрѣть сквозь пальцы: это, дескать, само-собой уничтожится. Но, помилуйте, такъ ли это? Наоборотъ, мнѣ кажется, если вы не хотите, чтобы вашъ сынъ всю свою жизнь топтался на одномъ мѣстѣ — для рѣшенія жизненныхъ задачъ пальцевъ, вѣдь, не хватитъ — да, такъ если вы не хотите этого, всѣми силами искореняйте въ немъ эту слабость! Да вы прямо обязаны налегать на этотъ пунктъ, потому что «по-пальцамъ» онъ унаслѣдовалъ отъ васъ. И мы должны искоренять подобныя свойства. Видите, какія задачи лежатъ на вѣковѣчной кормилицѣ, выкармливающей брошенныхъ дѣтей, т.-е., на учителѣ! Но скажите мнѣ, ради Бога, лежатъ ли эти задачи въ границахъ слабыхъ человѣческихъ силъ?

— Я ужъ вижу, куда вы клоните, отвѣчалъ Гурьевъ; вы защищаете самый вредный принципъ — единообразіе.

— А по-моему, ухватился Калиновскій, единообразіе, сколько бы противъ него ни кипятились — наше единственное спасеніе. Или разрывайся на части, или замкнись въ броню единообразія!

— Что жъ, разрывайтесь на части, хладнокровно мовилъ Гурьевъ; не мы для васъ, а вы для насъ существуете.

— Ну, я бы вамъ не посовѣтовалъ возбуждать этотъ вопросъ. Кто для кого существуетъ? Честное слово, это праздный вопросъ, Кифѣ Мокіевичу подъстать. «Живи для другихъ» относится въ равной степени и къ каждому изъ «другихъ». Иначе надо признать законность такого порядка вещей, при которомъ одни жили бы для другихъ, а послѣдніе благосклонно предоставляли бы первымъ право жить для нихъ. Нелѣпо задаваться вопросомъ, кто для кого существуетъ. Съ такимъ же точно правомъ можно спрашивать, правая ли пристяжная для лѣвой существуетъ или лѣвая для правой. Обѣ онѣ, надо думать, существуютъ другъ для друга и для коренника, который, въ свою очередь, существуетъ для нихъ. Та пристяжная, которую чичиковскій Селифанъ поощрялъ кнутомъ и языкомъ, вѣроятно, разсуждала, что другая пристяжная существуетъ для нея… Если родители жалуются на насъ и кричатъ, что не они для насъ, а мы для нихъ существуемъ — ясно, что они подъ шумокъ охотно взвалили бы на насъ цѣликомъ обузу воспитанія и обученія своихъ чадъ; и ждали бы, сложа ручки, отъ насъ всякихъ усовершенствованій въ учебномъ дѣлѣ. Но люди существуютъ другъ для друга, и всякій — неоплатный должникъ другого. Мы существуемъ для васъ и должны изъ кожи лѣзть вонъ, смягчая крайности школьныхъ порядковъ. Вы же, въ свою очередь, существуете для насъ — мы не неодушевленные предметы! Вы уже потому существуете для насъ, что существуете для своихъ дѣтей, которыхъ намъ поручаете. А разъ это такъ, пускай родители не предъявляютъ къ намъ требованій, превышающихъ наши силы, пускай они придутъ къ намъ на помощь, пускай заботятся объ улучшеніи школьнаго дѣла. Тогда между обществомъ и школой установятся наконецъ правильныя отношенія. А пока родители подкидываютъ своихъ ребятишекъ въ гимназіи и ждутъ, сложа ручки, чтобы оттуда выходили законченные экземпляры, развитые, съ индивидуальнымъ душкомъ, люди… А выходятъ… Да вотъ вамъ примѣръ. Въ прошломъ году окончилъ съ серебряной медалью нѣкій Карасевичъ; всѣ восемь лѣтъ онъ въ первыхъ ученикахъ состоялъ. По правиламъ въ аттестатъ медалисту мы должны вписать, въ какой отрасли онъ можетъ считаться «подающимъ надежны». Собрался педагогическій совѣтъ; разбираемъ, къ какой наукѣ имѣетъ влеченіе Карасевичъ. Директоръ говоритъ — къ древнимъ языкамъ: Карасевичъ, видите ли, у него «Правила для поступленія въ лейпцигскую филологическую семинарію» взялъ. Пфафъ говоритъ — нѣтъ, не замѣтно, чтобъ къ древнимъ языкамъ. Къ словесности? Добронравовъ отзывается — не замѣтно. Такъ мы ни на чемъ и не остановились. Не помню ужъ, что вписали Карасевичу въ аттестатъ. Извѣстно только, что онъ по какимъ-то домашнимъ соображеніямъ поступилъ на факультетъ восточныхъ языковъ… Нѣтъ, смѣшно предъявлять серьезныя требованія къ машинному производству образованныхъ людей! Я знавалъ одного родителя, который трагически восклицалъ: «Классицизмъ погубилъ моего Николая!» Какая чушь! Онъ ближе былъ бы къ истинѣ, если бы восклицалъ: «Моего Николая погубила школа, съ которой я, хотя самъ прошелъ черозъ гимназію и университетъ, не помогъ ему справиться, и для усовершенствованія которой не ударилъ пальца о палецъ». Да, отсутствіе здоровой связи между обществомъ и школой обходится обществу не дешево: учителя стоятъ родителей… и, вмѣсто дѣльныхъ и развитыхъ людей, гимназіи выпускаютъ невѣждъ и лѣнтяевъ.

— Такъ вотъ какія у васъ понятія! заговорилъ Гурьевъ. По-вашему, въ томъ, что Владиміръ мой хромаетъ, и учителя плоховаты — во всемъ этомъ виноватъ я, Александръ Ѳерапонтычъ Гурьевъ.

— Виноваты всѣ — и за себя и за своихъ папенекъ и дѣдушекъ; и часть вины по разверсткѣ падаетъ и на васъ. И это налагаетъ на васъ обязанность смягчать это зло, разъ вы съ нимъ вынуждены считаться.

— Что вы мнѣ говорите, что гимназія — неизбѣжное зло, точно я этого самъ не понимаю! нѣсколькодаже обиженнымъ голосомъ сказалъ Гурьевъ (вѣдь, кому же — ему внушаютъ такіе «трюизмы»: это именно слово мелькнуло у него).

— А если понимаете, то не можете не считалъ себя до извѣстной степени виновнымъ въ его существованіи. На зеркало, стало-быть, неча пенять. Не могу удержаться отъ искушенія: приподыму завѣсу съ этого зеркала. Наши учителя — они у насъ отчасти набираются изъ поддонковъ интеллигенціи. Все живое и даровитое берется за болѣе благодарный трудъ. Въ учителя идутъ по недоразумѣнію или съ отчаянія, не найдя себѣ мѣста на землѣ. Дрессировальщики, люди безъ любви къ дѣлу, ремесленники и невѣжды — вотъ что подчасъ наши учителя… Мюссе гдѣ-то говоритъ, не помню, гдѣ именно: «Il faut être ignorant comme un maître d'école, pour croire» etc. «Невѣжественъ какъ учитель» — это и къ нашимъ учителямъ до нѣкоторой степени примѣнимо… Ремесло свое они бросаютъ охотно, перекочевываютъ въ акцизъ, въ таможню, гдѣ легче служба, гдѣ больше дадутъ. И столь же охотно подкидываютъ въ гимназію своихъ дѣтей, какъ и всякіе другіе родители, благо она не беретъ платы за ученье съ дѣтей гг. преподавателей. И лишь въ кои-то вѣки среди этихъ ремесленниковъ промелькнетъ, такъ называемая, «свѣтлая личность». Не много ихъ у насъ — свѣтлыхъ личностей-то, откровенно говоря: только на сѣмена, да и на сѣмена-то, пожалуй, не хватитъ. И не красна, какъ поглядишь, ихъ доля. Нѣтъ другого болѣе темнаго, непоказнаго, трудно учитываемаго труда, какъ учительство. Это совсѣмъ не то, что вылѣчить человѣка, построить ему домъ, защитить его на судѣ. Тутъ за всякимъ изъ этихъ актовъ слѣдуетъ то или иное удовлетвореніе въ наглядной формѣ. Учителю же никакого удовлетворенія нечего и неоткуда ждать. Три четверти учениковъ онъ растеряетъ на полпути; четверть, скажемъ, доведетъ до порога университета; но кто изъ нихъ вспомнитъ объ этомъ чернорабочемъ! Какъ хотите, учитель — чернорабочій и учительство — низшая профессія. Изъ медицинскаго персонала учитель соотвѣтствуетъ фельдшеру или оспопрививателю, но не врачу — такъ, по крайней мѣрѣ, на него смотрятъ въ обществѣ. Учитель точно «банки ставитъ и кровь отворяетъ». Увѣряю васъ, на самаго лучшаго преподавателя такъ смотрятъ. Всякому стыдно сознаться, что онъ своимъ умственнымъ развитіемъ, или даже крупицей его, обязанъ учителю; все равно какъ просвѣщенному человѣку немножко совѣстно сознаться, что онъ лѣчился и вылѣчился у фельдшера. А почему на учителя такъ смотрятъ? Едва ли не потому, что онъ возится съ дѣтьми, а не со взрослыми, и это накладываетъ на него отпечатокъ какой-то… мизерности. Его точно считаютъ придурковатымъ, какъ того взрослаго бородатаго мужчину, который съ наслажденіемъ играетъ съ малолѣтками въ бабки. Затѣмъ, еще то, что онъ учитъ чему-то такому, о чемъ послѣ пропадаетъ всякое воспоминаніе, какъ о материнскомъ молокѣ. Учителю надо обладать прямо необыкновенными душевными качествами, чтобы разсѣять это невыгодное для него впечатлѣніе. Послѣдній газетный писака, послѣдній крикунъ въ нашихъ говорильняхъ сумѣетъ шутя снискать себѣ такую популярность, которой учителю не добиться и во вѣкъ. Нѣтъ, это по истинѣ низшее существо въ соціальномъ строѣ! Тяжелая профессія, однообразная, притупляющая человѣка — не даромъ ея такъ чуждаются! Много надо учителю таить въ себѣ безкорыстной любви къ дѣлу, чтобы не покласть рукъ!

— Однако, веселую картину вы нарисовали, нечего сказать! Учителя всегда будутъ плохи — таковы внутреннія условія учительскаго труда.

— Учителя во всякомъ случаѣ будутъ соотвѣтствовать родителямъ. Если ихъ заботливость о юной Россіи ограничивается лишь рукоприкладствомъ къ ученическимъ дневникамъ, пускай они не плачутся на учителей — они ихъ стоятъ. Я лично, какъ родитель — коли дѣло пошло на откровенность — тоже стою учителей нашей гимназіи и въ томъ числѣ самого себя. У меня въ третьемъ классѣ есть сынокъ, помогать которому у меня тоже нѣтъ времени, а онъ прихрамываетъ. Право, я охотнѣе бросилъ бы гимназію и занялся бы воспитаніемъ своего сына, развивался бы съ нимъ, помогалъ бы нашимъ ремесленникамъ учить его, чѣмъ заниматься съ чужими дѣтьми. Особенной склонности къ учительству я не питаю, да и здоровье только теряешь на нашей тяжелой службѣ. А при своемъ Петрушѣ воспитывалъ бы одного, двухъ мальчиковъ, моему птенцу сверстниковъ — то-то была бы идеальная школа! Художественное ателье въ нѣкоторомъ родѣ, а не фабрика! И изъ моего Петра, можетъ, и вышелъ бы дѣльный учитель, который не норовилъ бы улизнуть изъ гимназіи въ таможню; его, можетъ, и не сжили бы со свѣту всяческія гимназическія дрязги и подсиживанія, какъ это теперь сплошь да рядомъ бываетъ. Однако простите, я разошелся, размечтался; меня понесло противъ всѣхъ приличій. Я весь къ вашимъ услугамъ — приказывайте.

— Послѣ нашего разговора мнѣ, пожалуй, не о чемъ и просить васъ, уклонился Гурьевъ. Вашъ собственный сынъ прихрамываетъ, но вамъ трудно поставить его на ноги, и вы какъ бы примиряетесь съ этой печальной необходимостью. Стало-быть, и мнѣ, кромѣ платоническаго сочувствія, отъ васъ ничего не перепадетъ.

— Ну, не всякое лыко въ строку, попятился назадъ Калиновскій. Я хотѣлъ бы быть и хорошимъ преподавателемъ, и хорошимъ отцомъ.

— Нѣтъ, мы не столкуемся; теперь я вижу ясно, что не найду въ гимназіи и тѣни того, чему она, казалось бы, должна служить.

Гурьевъ замолчалъ, но чувствовалъ, что застрять на этомъ ему не годится. Калиновскій выложилъ все, что у него было, уперся въ стѣну и почиваетъ въ пріятномъ изнеможеніи на лаврахъ, хотя и подмокшихъ. Чтобы съ честью выйти изъ этого словопренія и Гурьеву надлежало договориться до геркулесовыхъ столбовъ своихъ умствованій. И вотъ, онъ счелъ умѣстнымъ придраться къ замѣчаніямъ Калиновскаго объ условіяхъ учительскаго труда и разработать его мысли до портиковъ.

— Да, на гимназіи смѣло можно махнуть рукой, меланхолически продолжалъ онъ. Учителя всегда будутъ плохи, и чѣмъ дальше, тѣмъ хуже. Единообразіе вѣчно будетъ властвовать въ этихъ дрессировальняхъ. По крайней мѣрѣ мы не можемъ теперь, при нашихъ понятіяхъ, представить себѣ школу безъ единообразія и безъ дрессировальщиковъ. Какую школу готовитъ намъ будущее, разгадать которое мы безсильны? Поневолѣ обратишься назадъ и скажешь, что Аркадія не впереди, а наоборотъ, позади! Къ чему же стремиться, чего желать! Не лучше ли сложить ручки и плюнуть на всякія перемѣны!

Гурьевъ еще что-то хотѣлъ добавить, но во время вглядѣлся въ Калиновскаго, у котораго на губахъ порхала блаженная разслабленная улыбка, и понялъ, что онъ со всѣхъ четырехъ сторонъ окруженъ теперь собственною особою; онъ нѣжился въ соку самодовольства и умиленія по поводу своего краснорѣчія, и уже никакими возбудительными словами нельзя было растормошить его угаснувшую мысль. «Еще одна такая побѣда, и я останусь безъ войска, безъ рѣчей!» могъ бы онъ сказать про себя.

Они еще немного потолковали, и Гурьевъ убрался, крайне обозленный и въ то же время пришибленный. Онъ шелъ поучать, громить, припирать человѣка къ стѣнѣ, а вмѣсто того встрѣтилъ откровенное, разлѣзающееся по швамъ, безсиліе, наглядно отразившее его собственную немощь. Ему было противно.

IV.

Дома, на дворѣ, Гурьеву попался Володя. Стащивъ изъ буфета нѣсколько макаронъ и вооружившись перочиннымъ ножичкомъ, онъ выкапывалъ канавки и «прокладывалъ» макароны, какъ трубы, воображая, что онъ устраиваетъ канализацію. Это было его любимое занятіе.

«Инженеръ!» мелькнуло у Гурьева. И этого птенца къ канализаціи надо непремѣнно провести черезъ неправильные глаголы и ut finale! Но что значатъ неправильные глаголы, что это за препятствіе для него, въ сравненіи съ тлетворнымъ, окружающимъ его, безсиліемъ! Изомнутся естественныя влеченія, увянутъ способности. И воспоминанія о дѣтской забавѣ, пожалуй, милѣй будутъ прокладки заправскихъ трубъ…

Въ кабинетѣ Гурьева встрѣтила его супруга.

— Ну что, много взялъ! подразнила его Анна Ивановна; много толку вышло изъ вашего разговора!

— Увидишь, душа моя, по вѣдомостямъ увидишь. Я тебѣ скажу, что такого умнаго и симпатичнаго человѣка я давно не встрѣчалъ, затараторилъ онъ, заговаривая женѣ зубы фальшивымъ восторгомъ. Умница! Говорятъ, поэму пишетъ, подъ заглавіемъ: «Продолженіе Героя нашего времени».

— Что за чушь — продолженіе… какое тамъ продолженіе! Должно-быть, недалекій господинъ. Во всякомъ случаѣ мнѣ его отъ души жалко. Я тебя, милый мой, насквозь вижу. Тебѣ бы только воздухъ сотрясать. То ты меня разговорами донималъ, а теперь свѣжій человѣкъ на очереди — къ нему позадишься, если онъ тебя отвадить не сумѣетъ. У насъ, вѣдь, вотъ какъ: дѣло вопіетъ, а мы его разговорами заглушаемъ; и чѣмъ сильнѣй вопіетъ, тѣмъ звонче разговоры. Болтунишка! Впрочемъ, утѣшься; пока ты языкъ чесалъ, я дѣло сдѣлала. Грузинцевы взяли къ своему Васѣ репетитора, и я условилась, что Володя будетъ къ нимъ каждый день ходить и готовить уроки вмѣстѣ съ Васей. Ты, вѣдь, не хочешь брать репетитора и самъ за мальчикомъ слѣдить не можешь — только языкомъ болтаешь. Лучшаго, по-моему, ничего не придумаешь. Кланяйся и благодари.

Сама судьба вступилась! Конечно, то обстоятельство, что Володя начнетъ ходить къ Грузинцевымъ, вопроса не рѣшало. Но разрѣшеніе его вопроса о томъ, нельзя ли какъ-нибудь, не пошевеливъ пальцемъ, облегчить Володѣ путь черезъ «неизбѣжное зло», помочь ему безнаказанно отмахать этотъ тернистый конецъ, на протяженіи котораго такъ легко исковеркать свои естественныя наклонности и навѣки опустошить душу — разрѣшеніе этого, вопроса по крайней мѣрѣ откладывалось на неопредѣленное время. И право, взбудараженный, запутавшійся въ мысляхъ, Гурьевъ и этому сейчасъ былъ радъ.