PASSE-TEMPS.
правитьI.
правитьВъ глухомъ уѣздѣ подмосковной губерніи, въ красивой, гористой мѣстности, расположились село и помѣщичья усадьба, незатѣйливая, заурядная. Воскресенское принадлежало гвардейскому офицеру ротмистру барону Деллингсу, родомъ прибалтійцу.
Помѣщикъ ни разу не явился въ своемъ имѣніи, только аккуратно вытребывалъ доходы. Баронъ былъ богатый человѣкъ, имѣлъ три имѣнія въ Россіи и одно главное, майоратъ въ Балтійскихъ провинціяхъ. Въ свой Лифляндскій замокъ Деллингсъ ѣздилъ каждое лѣто, въ русскихъ же имѣніяхъ не бывалъ никогда.
Усадьба въ Воскресенскомъ стояла вѣчно пустая, заброшенная. Только въ трехъ угловыхъ комнатахъ жилъ управитель, молодой человѣкъ двадцати трехъ лѣтъ, со своею матерью.
Вслѣдствіе постояннаго отсутствія помѣщика, молодой управитель почти замѣнялъ его, дѣйствовалъ самостоятельно и полноправно. И всѣ мѣстныя мелкія власти смотрѣли на него такъ же, какъ еслибъ онъ былъ дѣйствительно помѣщикомъ Воскресенскаго.
Павелъ Дмитріевичъ Шуминъ, несмотря на свои молодые годы, сумѣлъ поставить себя такъ, что всѣ относились къ нему съ уваженіемъ.
Молодой человѣкъ былъ недавно лишь на мѣстѣ управителя, замѣстивъ своего покойнаго дядю, управлявшаго имѣніемъ съ незапамятныхъ временъ.
Съ первыхъ лѣтъ своего существованія онъ попалъ на руки къ дядѣ, такъ какъ потерялъ отца. Благодаря этому, не учившись ни въ какой школѣ, проживя почти безвыѣздно все дѣтство и юность въ Воскресенскомъ, Павелъ Шуминъ все-таки не только умѣлъ читать и писать, по милости своего дяди, не только зналъ ариѳметику, Законъ Божій, географію, но имѣлъ кое-какіе свѣдѣнія, повидимому, совершенна излишнія для человѣка въ его положеніи, но, разумѣется, повліявшія на его нравственный обликъ.
Любимѣйшая поговорка дяди была: «ученье — свѣтъ, а неученье — тьма.» Насколько могъ этотъ человѣкъ образовать самого себя, настолько же постарался просвѣтить и племянника, замѣнившаго ему сына.
Варвара Степановна Шумина была женщина простая, тихая, полная, очень лѣнивая и очень добродушная. Разумѣется, она обожала сына.
Прошло уже два года что Шуминъ, живя съ матерью, мирно управлялъ Воскресенскимъ. Они занимали тѣ же комнаты, гдѣ прожили цѣлыя двадцать лѣтъ еще при жизни: дяди.
Кромѣ того, у Шуминой была еще дочь, дѣвочка лѣтъ двѣнадцати, которую братъ чрезвычайно любилъ. Онъ отдалъ ее въ пансіонъ, платя довольно дорого, и съ наслажденіемъ думалъ о томъ, что когда-нибудь сестра будетъ вполнѣ просвѣщенная дѣвушка.
Разумѣется, Варвара Степановна, тотчасъ же по полученіи сыномъ мѣста управителя, начала мечтать о томъ, чтобы женить его и зажить счастливо цѣлою семьей. И это вскорѣ уладилось. У такого же управителя какъ и Шуминъ, верстахъ въ двадцати, была дочь не очень красивая, но чрезвычайно скромная и тихая дѣвушка. Отецъ, съ одной стороны, мать, съ другой, простодушно-хитро устроили, что молодые люди совершенно для себя незамѣтно стали женихомъ и невѣстой. Отецъ невѣсты пожелалъ только отложить свадьбу до осени по особенному соображенію. Онъ хотѣлъ на скопленныя четыре тысячи въ приданое единственной дочери купить небольшой хуторъ, лежащій какъ разъ между двумя имѣніями и продававшійся какимъ-то разорившимся помѣщикомъ.
А пока молодой человѣкъ и его мать въ ожиданіи свадьбы проживали такъ, что могли назваться самыми счастливыми людьми на свѣтѣ. Все улыбалось имъ въ будущемъ.
Былъ уже іюль мѣсяцъ. Покосъ былъ въ самомъ разгарѣ. Шуминъ, добросовѣстно относившійся къ своимъ обязанностямъ, имѣя предъ собой постоянно примѣръ въ покойномъ дядѣ, вставалъ ранехонько и ѣздилъ верхомъ или въ кабріолетѣ по всему имѣнію, возвращаясь только на два часа пообѣдать.
Однажды, въ половинѣ іюля, на дорогѣ отъ станціи желѣзнодорожной линіи къ Воскресенскому появился въ простой телѣгѣ какой-то человѣкъ, съ виду важный чиновникъ, съ удивительными бакенбардами и съ горделивымъ взглядомъ. Это былъ столичный выѣздной лакей баронессы Деллингсъ.
Появленіе его въ Воскресенскомъ было ударомъ для управителя и его матери. Онъ явился объяснить словесно чтобы какъ можно скорѣе готовили все для барыни баронессы, пріѣзжающей къ себѣ недѣли на три или на мѣсяцъ.
«Зачѣмъ? Почему? Какимъ образомъ такъ вдругъ» — вопросы, которые, конечно, были любопытными для управителя и его матери, они не рѣшились предложить.
Важный лакей, котораго они приняли сначала за самого барона, долженъ былъ только все осмотрѣть, отдать кое-какія приказанія и выѣхать обратно въ Петербургъ.
Обойдя домъ, осмотрѣвъ все, сообразивъ кое-что, онъ объяснилъ Павлу Шумину.
— Это чертъ знаетъ что такое! Это только наша барыня можетъ такія фантазіи производить! Ну, какъ пріѣхать вдругъ въ эту дыру? Магазиновъ нѣту… Что же она тутъ дѣлать будетъ?
Лакей ворчалъ, разводилъ руками, посылалъ все къ черту, а самъ мечталъ только объ одномъ: поскорѣе убраться, окончивъ кое-какъ свое порученіе. Хорошо выспавшись за ночь, онъ тотчасъ собрался обратно. На нѣкоторые вопросы Шумина онъ отвѣчалъ:
— Какъ знаете, выцарапывайтесь. Да я полагаю, баронесса проживетъ недѣлю и безъ оглядки отсюда убѣжитъ. Вѣдь они деревни не пробовали. Всю жизнь прожили на Подъяческой у отца своего, а потомъ на Захарьевской послѣ замужества, да еще за границей не мало…
Петербургскій лакей уѣхалъ, а Павелъ Шуминъ остался совершенно смущенный и встревоженный. Ему казалось, что если бы объявили нашествіе иноплеменныхъ войскъ, то онъ былъ бы меньше смущенъ, нежели теперь.
Пріѣдетъ барыня баронесса, вѣроятно, важная, капризная. Старая она была, или молодая, онъ не зналъ. Предполагалъ, что молодая, такъ какъ и самому барону было не болѣе тридцати лѣтъ. Въ нѣкоторыхъ вещахъ Павелъ полагался на мать.
— Вы ужъ, матушка, ради Создателя, помогите, говорилъ онъ.
Варвара Степановна обѣщала помочь, но тоже смущалась. Въ горничныхъ она сама никогда не бывала, столичныхъ важныхъ барынь никогда не видывала. А вѣдь эта къ тому же еще баронесса! А что такое «баронесса», Варвара Степановна даже хорошенько не знала. Представлялось ей только, что это еще выше чѣмъ генеральша.
— Такъ ли, сякъ ли, объяснила она, а ужъ надо ждать всякихъ непріятностей. Ужъ она непремѣнно злющая, капризная, прихотливая. Загоняетъ она и тебя, и меня, да что жъ дѣлать? Вѣдь онъ сказывалъ, — пробудетъ всего не больше мѣсяца, а можетъ быть соскучится, проживетъ недѣлю да и уѣдетъ.
II.
правитьЧерезъ недѣлю была получена съ нарочнымъ отъ станціи депеша, чтобы въ такой-то день и часъ выслать лошадей. Шуминъ давно приготовилъ единственную, стоявшую въ сараѣ, большую карету. Экипажъ простоялъ четыре дня на воздухѣ и какой-то особенный затхлый запахъ, которымъ онъ проникся, сталъ нѣсколько легче.
Въ назначенный день карета четверней выѣхала на станцію, а за ней въ кабріолетѣ отправился и самъ Шуминъ.
Черезъ нѣсколько часовъ все преобразилось въ Воскресенскомъ. Въ имѣніи была сама помѣщица, баронесса Зинаида Андреевна, а съ ней франтоватая горничная. Не только Шуминъ, но и Варвара Степановна были поражены внѣшностью пріѣзжей барыни. Они ожидали увидѣть почему-то не очень молодую, очень непріятную фигуру, рѣзкую въ обращеніи, прихотливую, во всякомъ случаѣ, командующую.
Въ Воскресенское явилась чрезвычайно красивая, высокая, стройная женщина. Волосы ея были бѣлокурые съ рыжеватымъ оттѣнкомъ, глаза большіе, синіе, цвѣтъ лица, шеи и прелестныхъ рукъ поразительной бѣлизны, какъ вообще у рыжихъ. Звучный, мягкій и ласковый голосъ особенно поразилъ ихъ. Вдобавокъ баронесса отнеслась ко всему чрезвычайно снисходительно и ребячески весело…
— Что же дѣлать, сказала она, — какъ нибудь проживу. Да это все пустяки… Молоко есть, яйца есть, куры есть. Ну, вотъ и довольно, съ голоду не умру!
И она весело разсмѣялась и такъ поглядѣла на Шумина, что тотъ почему-то вспыхнулъ и сдѣлался пунцовымъ отъ висковъ до воротника рубашки.
Баронесса помѣстилась въ двухъ комнатахъ усадьбы и тотчасъ же, набравъ кое-что въ домѣ и выкинувъ кое-что вонъ, такъ устроила эти двѣ комнаты, что ихъ узнать было нельзя.
Въ тотъ же вечеръ мать и сынъ, уже уставъ немножко это всякихъ мелкихъ заботъ, дождавшись наконецъ минуты, когда можно было сѣсть за столъ и напиться чаю, поглядѣли вопросительно другъ другу въ глаза, думая объ одномъ и томъ же.
— Да, вонъ она какая!.. выговорила Варвара Степановна.
И полное лицо ея расплылось въ добродушную и довольную улыбку.
— Да, матушка, совсѣмъ не такая. Мы-то, мы-то что думали! Вотъ, матушка, женщина! Вѣдь бываютъ же эдакія на свѣтѣ! Мнѣ, знаете, представляется такъ. Читалъ я тутъ съ нижней полки шкапа третій томъ одного сочиненія… Такая обида, что нѣтъ другихъ томовъ. Называется чудно: Три Мушкатера. Сочинитель называется Александромъ, фамиліи не помню. Да, не въ этомъ дѣло. А вотъ тамъ эдакая вотъ описана. Мушкатеры это должно быть эдакіе въ родѣ военныхъ, по нашему гусары что ли… Такъ вотъ тамъ про эдакую я читалъ, какъ наша Зинаида Андреевна.
Варвара Степановна, накушавшись чаю, заснула сномъ праведныхъ.
ІПуминъ легъ, но долго не спалъ. Образъ пріѣзжей баронессы неотступно стоялъ предъ нимъ. Не только онъ никогда не видалъ такихъ женщинъ, но никогда не предполагалъ, чтобы таковыя водились на свѣтѣ.
Павелъ Шуминъ по природѣ своей былъ человѣкъ особенный. Самъ онъ нерѣдко думалъ, что онъ немножко то, что народъ называетъ «порченымъ». Съ нимъ случались такого рода вещи, которыя не случались съ другими.
Порой на него нападала какая-то тоска безпричинная, казалось безсмысленная. Онъ тосковалъ о чемъ-то, желалъ чего-то, самъ не зная чего и зачѣмъ. Многое пустое на него сильно дѣйствовало. Иногда случалось, что даже рожокъ пастуха приводилъ его въ какое-то непонятное состояніе.
Случалось ему подолгу, цѣлый часъ, смотрѣть на какую-нибудь живописную мѣстность, облитую заходящимъ солнцемъ, и во всемъ этомъ онъ находилъ что-то особенное что умиляло его. Но этого умиленія онъ понять не могъ и то чувство, которое наполняло его сердце на нѣсколько мгновеній, и сладкое, и горькое одновременно, изумляло его.
— Право, точно порченый! говорилъ онъ самъ себѣ. Скажи кому-нибудь, что, оглядѣвъ все кругомъ себя на цѣлыя десять верстъ, захочется тебѣ вдругъ заплакать, ну, прямо скажетъ всякій человѣкъ: безумный, молъ…
Кромѣ того, у Шумина была страсть, влеченіе къ музыкѣ. Онъ зналъ массу пѣсенъ, которыя только могъ слышать на селѣ и въ уѣздномъ городкѣ. Всѣ эти пѣсни онъ передѣлывалъ на свой ладъ и пѣлъ. Голосъ у него былъ большой и сильный и чрезвычайно пріятный.
Въ домѣ стоялъ въ углу рояль. Какъ-то разъ Шуминъ постукалъ по немъ и звуки инструмента въ пустомъ домѣ поразили его. Ему было тогда не болѣе двѣнадцати лѣтъ. Онъ выпросилъ позволенія у дяди брянчать на клавикордахъ барскихъ. Дядя позволилъ.
Шуминъ сталъ наигрывать всѣ свои пѣсни на инструментѣ и теперь уже очень порядочно игралъ обѣими руками, не имѣя никакого понятія о томъ что такое ноты. Онъ, конечно, не разъ слышалъ объ этомъ, но зачѣмъ нужны эти ноты — онъ хорошенько не понималъ.
Иногда случалось Шумину быть недовольнымъ своимъ положеніемъ и своею жизнью. Его тянуло туда, гдѣ, по словамъ дяди, живутъ просвѣщенные люди.
— Въ столицѣ бываютъ музыканты, которые такъ играютъ, говорилъ дядя, что ты съ одного вечера съ ума сойдешь.
Однако поѣздка въ Москву, которая предполагалась нѣсколько разъ, ни разу не удалась. Вообще Шуминъ былъ молодой малый чрезвычайно наивный. Многое въ немъ самомъ его удивляло и между прочимъ то, что онъ находилъ всѣхъ сельскихъ дѣвушекъ, кое-какихъ барышень, которыхъ видѣлъ въ уѣздномъ городкѣ, все некрасивыми.
Тѣ, которыя считались красивыми, для него были дурны. Даже его невѣста, слывшая за хорошенькую въ своей семьѣ и по мнѣнію его матери, ему казалась тоже крайне некрасивою. Такой женщины, которую бы онъ назвалъ красивою, онъ не встрѣчалъ и начиналъ думать, что это его придурь: такихъ женщинъ, какихъ онъ воображаетъ, не бываетъ.
И вдругъ теперь сразу, въ одинъ мигъ, онъ увидѣлъ такую женщину, которую не рѣшился даже назвать этимъ именемъ. Это какое-то особенное высшее существо! Мысленно поставилъ Шуминъ ее, баронессу, и свою невѣсту Аннушку рядомъ и ахнулъ среди ночи и темноты въ горницѣ.
— Какъ же это такъ! И та женщина, и эта женщина… Это что-то совсѣмъ выходитъ странное, даже смѣшное.
И вспомнилось сразу Шумину, что однажды съ нимъ случилось нѣчто подобное. Къ нему пріѣхалъ въ гости пріятель, волостной писарь, учившійся, но не кончившій курса, въ Петровской академіи. Оба они вмѣстѣ очутились передъ зеркаломъ и Шумину показалось, что между нимъ и его пріятелемъ — громадная разница.
Оба они мущины, оба однихъ лѣтъ, а между тѣмъ ничего нѣтъ общаго между ними. Не смотря на свою наивность, Шуминъ долженъ былъ сознаться, что онъ, все таки, должно быть не очень дуренъ собою.
Дѣйствительно, Шуминъ былъ очень красивый малый, съ черными вьющимися волосами, съ маленькими усами и только что пробивающеюся пушистою бородкой.
Одно лишь портило его, по мнѣнію матери и по его собственному. Онъ былъ страшно смуглъ лицомъ, почти коричневый. Ни мать, ни онъ не понимали, что въ этомъ-то именно и заключалась красота Павла Шумина. Онъ былъ лицомъ какъ самый красивый цыганъ.
Теперь, среди ночи, ворочаясь въ постели и вертясь, какъ бѣлка въ колесѣ, Шуминъ, конечно, не могъ предполагать, что баронесса была удивлена его внѣшностью, если не такъ же, какъ онъ ею, то все-таки настолько, что въ ту же ночь ей приснился «lazzoroni» Воскресенскаго, какъ назвала она. молодого управителя.
III.
правитьНа утро, проснувшись, Шуминъ собрался было на полевыя работы, но не выѣхалъ. Горничная баронессы уже явилась къ Варварѣ Степановнѣ и совершенно затормошила женщину. Привыкши проводить время на мягкомъ креслѣ у окошка, Варвара Степановна совсѣмъ потерялась. Даже видъ у нея былъ перепуганный.
Да и какъ было не испугаться? Баронесса говорила вчера, что все какъ-нибудь обойдется, лишь бы только были куры, да яйца съ молокомъ, а горничная требовала все такое, что умъ за разумъ зайти можетъ!
Она спрашивала, готовить ли поваръ завтракъ? Какой поваръ — сама она не знала. Варвара Степановна то же не знала.
Затѣмъ горничная явилась снова черезъ часъ и спросила у Шуминой, далеко ли до города, чтобы послать сейчасъ верховаго за пудрой.
— Нигдѣ въ сундукахъ пудры не оказывается. Проснется Зинаида Андреевна, что же тогда будетъ? Какъ же безъ пудры?
Варвара Степановна таращила глаза, спрашивала какая такая пудра и нельзя ли ее чѣмъ-нибудь замѣнить, ну хоть бы баранками или печеньемъ какимъ.
— Да ее не ѣдятъ! презрительно отозвалась горничная и чуть-чуть не сказала вслухъ: «да ты дура совсѣмъ».
Шумина, разумѣется, упросила сына никуда не отлучаться изъ дому.
— А то я совсѣмъ съ ума сойду! объяснила она. — Ужъ брось ты тамъ покосы свои. Тутъ, голубчикъ, дѣло важнѣе. Останется она нами недовольна и улетимъ мы съ тобой. Надо ее удовольствовать и благополучно съ рукъ сбыть.
Дѣйствительно, Шуминъ, подумавъ, рѣшилъ, что совѣтъ матери самый благоразумный. По хозяйству ничего за его отсутствіе плохого произойти не могло. Все было налажено; народъ былъ добросовѣстный. Его присутствіе на поляхъ было, пожалуй, и излишнимъ, а здѣсь, напротивъ, его присутствіе было необходимо.
Баронесса поднялась часовъ въ одиннадцать, а въ первомъ часу уже прислала за Варварой Степановной. Она желала ее видѣть. Шумина отправилась къ барынѣ, но черезъ четверть часа вернулась чуть не бѣгомъ, что съ нею не бывало уже лѣтъ десять.
— Голубчикъ, иди ты къ ней! Я ничего не могу, да и она сама сказала: «съ вами, молъ, толку не добьешься». Ты знаешь, я мыслями не скоробогатая, не знаю что ей отвѣчать.
— Да въ чемъ дѣло? спросилъ Павелъ.
— Да все такое… И въ городъ послать, и въ Москву послать, и того, сего купить, и повара нанять… Ну, что же я ей на все отвѣчу? Поди, ради Создателя!
Шуминъ осмотрѣлся въ зеркало: видъ его былъ совершенно приличный. Кафтанъ русскаго покроя синеватый сидѣлъ на немъ ловко. Воротнички бѣлой сорочки были въ порядкѣ. Высокіе сапоги, надѣтые на шаровары, были отлично отчищены работникомъ Антропкой. Волосы немножко вились и закручивались.
«Можетъ быть это не совсѣмъ вѣжливо, да что жъ съ ними подѣлаешь», рѣшилъ Шуминъ. Онъ готовъ былъ бы на это время остричься подъ гребенку, но эдакое дѣло сдѣлать въ Воскресенскомъ было некому.
«Пойти развѣ къ старому Сергѣичу на деревню?» подумалъ Павелъ, глядя на свою курчавую голову въ зеркало. Да вѣдь онъ самъ сказываетъ, что барановъ стричь въ молодости умѣлъ, а людей стричь не учился.
И, какъ бы мысленно махнувъ рукой, онъ направился въ горницы барыни.
Смущеніе и робость явились въ немъ еще прежде, чѣмъ онъ переступилъ порогъ комнаты, изъ которой баронесса успѣла уже сдѣлать очень порядочную гостиную.
Шуминъ вошелъ, сдѣлалъ два шага впередъ, но остановился и, окончательно сконфузясь, произнесъ:
— Извините!
И онъ шагнулъ обратно къ двери.
— Идите сюда! послышалось ему.
Павелъ остановился и боялся, не ослышался ли онъ.
— Подите сюда! повторила Зинаида Андреевна смѣшливымъ голосомъ.
Обстоятельство, озадачившее и обратившее въ бѣгство Шумина, было то, что онъ нашелъ барыню лежащею на диванѣ. Голова ея покоилась на двухъ бѣлыхъ подушкахъ, сплошь обшитыхъ кружевами. На ней было платье нѣжно-желтаго цвѣта съ фіолетовыми лентами и бантами въ изобиліи. На протянутыхъ ножкахъ виднѣлись такіе же желтенькіе съ бантиками башмаки.
ІПуминъ, не понимавшій почему барыня, только-что поднявшаяся, лежитъ на диванѣ, сообразилъ, что она хвораетъ или легла снова отдохнуть и стало быть его присутствіе совершенно неприлично.
Онъ приблизился медленно къ дивану, и въ нѣсколько мгновеній смущеніе его прошло, уступивъ мѣсто другому чувству, охватившему все его существо. Онъ невольно залюбовался красавицей, которая лежала предъ нимъ. Онъ не могъ назвать по имени то, что поразило его, а это была кокетливость всей фигуры женщины, изящество и элегантство вмѣстѣ… Баронесса глядѣла на него, улыбаясь, и глядѣла такими глазами, что Павелъ невольно опустилъ свои и снова, какъ вчера, вспыхнулъ. Онъ не могъ выдержать этого взгляда. Въ немъ было что-то прохватывающее насквозь. Онъ по наивности не зналъ, что взглядъ этотъ есть взглядъ хищнаго существа. Несмотря на чудный блескъ и миловидное выраженіе, этотъ взглядъ былъ зловѣщій, онъ былъ какъ бы голубино-ястребиный
— Я васъ просила прійти, заговорила Зинаида Андреевна, — потому что съ вашею матушкой не могу объясниться. Ужъ вы пожалуйста помогите. Садитесь.
Баронесса показала легкимъ движеніемъ на кресло около дивана, но Павелъ, смущаясь, засѣменилъ глупо ногами и не двигался съ мѣста. Онъ не зналъ, долженъ ли повиноваться простому приглашенію.
Онъ помнилъ смутно, что дядя его говаривалъ ему, какъ непріятно и даже обидно по два часа стоять предъ сидящимъ бариномъ и разговаривать. Стало быть, дядя не садился предъ барономъ.
— Садитесь. Такъ разговаривать неудобно, повторила баронесса нетерпѣливо.
Шуминъ рѣшился и сѣлъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовалъ, что никогда въ жизни онъ не сидѣлъ такъ неудобно. Кресло было самое обыкновенное, а ему было на немъ такъ неловко, что онъ бы лучше предпочелъ простоять хоть двѣнадцать часовъ. Онъ не понималъ однако, что мѣшало ему сидѣть на креслѣ? Она мѣшала! Ея присутствіе, ея взглядъ, ея красивая, лежащая фигура.
— Ну-съ, отвѣчайте мнѣ пожалуйста какъ быть. Вотъ въ чемъ дѣло.
И баронесса объяснила Шумину все то, что ей необходимо, дабы какъ-нибудь прожить недѣли двѣ, три въ Воскресенскомъ.
— Все это возможно, отозвался Павелъ. — Самъ я съѣзжу, разыщу, чрезъ четыре дня все будетъ. Только извините, это все очень дорого будетъ.
— Ахъ, не въ этомъ дѣло! Возьмите денегъ сколько нужно и сдѣлайте. А горничной пожалуйста не слушайте. Я ей даже не прикажу ходить къ вашей матушкѣ, ее безпокоить. Бѣдъ это не моя горничная. Моя заболѣла предъ отъѣздомъ изъ Петербурга и эту я наняла въ Москвѣ. И я къ ней не привыкла, и она не знаетъ моихъ привычекъ.
Получивъ двѣсти рублей денегъ, Павелъ собрался уходить. Баронесса остановила его вопросомъ:
— Совершенно забыла… Скажите пожалуста, далеко ли отсюда имѣніе г. Рамина, оно называется кажется по его фамиліи?
— Раменское. Это отсюда верстахъ въ двадцати, объяснилъ Шуминъ. — Помѣщикъ тамъ тоже никогда не бываетъ.
Зинаида Андреевна улыбнулась и кивнула головой, какъ бы отпуская его.
Павелъ вышелъ нѣсколько озадаченный. Раменское было именно то самое имѣніе, въ которомъ управлялъ отецъ его невѣсты.
IV.
правитьЖизнь баронессы въ деревенской глуши кое-какъ наладилась въ смыслѣ первыхъ потребностей, но зато иныя потребности не только не были удовлетворены, но деревенская тишина только раздражала ихъ, не удовлетворяя. Въ столищѣ баронесса убивала многіе часы дня болтовней въ гостиныхъ или мыканьемъ по магазинамъ. Теперь весь день-деньской тянулся безпощадно. Утромъ, думая о цѣломъ предстоящемъ днѣ, баронесса глядѣла на него такъ же, какъ посмотритъ путникъ, если бы предъ нимъ развернулась огромная пустыня, дикая и безлюдная, которую къ вечеру надо пройти. Уныніе и неувѣренность въ своихъ силахъ одолѣваетъ путника. Такое же чувство одолѣвало и Зинаиду Андреевну.
— Который часъ? спрашивала она, вставая, у горничной.
— Половина двѣнадцатаго-съ.
«Еще четырнадцать часовъ!» думала баронесса, ложившаяся по привычкѣ спать послѣ полуночи. «Я этого не вынесу. Я заболѣю». _
На третій день послѣ того, что Павелъ справлялъ ея порученья, баронесса послала за нимъ вечеромъ, прося прійти.
— Что прикажете? явился Павелъ.
— Прежде всего — садитесь.
Когда Павелъ сѣлъ на кончикъ стула около нея, баронесса устремила на него свои большіе голубые глаза и долго молчала. Просто и не стѣсняясь разглядывала она его съ какимъ-то сосредоточеннымъ выраженіемъ на красивомъ лицѣ'.
— У меня въ Петербургѣ въ будуарѣ есть вашъ портретъ, Павелъ Дмитріевичъ, выговорила она наконецъ.
Павелъ удивился.
— Да. У меня виситъ копія съ одной извѣстной картины. Она называется «Поцѣлуй». На ней двѣ фигуры — женщины и мущины. Мущина молодой малый, неаполитанецъ, нѣчто въ родѣ Ладзорони… Молодой рыбакъ, что ли?..
Баронесса не хотѣла сказать «нищій» и даже не хотѣла, сказать «крестьянинъ», чтобы не обидѣть Шумина.
— Вотъ этотъ ладзорони — вы живой…
— Я очень черномазъ… усмѣхнулся Павелъ. — Умываюсь по два раза въ день. Но это не отъ того… Таковъ уродился… Да это что же-съ. Не всѣмъ быть красивыми.
— Вы считаете себя некрасивымъ? выговорила баронесса, съ крайнимъ удивленіемъ.
— Вѣстимо, эдакая чернота въ лицѣ обидна. Да что жъ дѣлать.
— Вы думаете, что вы дурны? вымолвила она снова и вдругъ залилась звонкимъ смѣхомъ. Настолько показался ей наивенъ этотъ молодой малый, чрезвычайно красивый и говорящій про свое лицо съ сожалѣніемъ.
— Скажите мнѣ, Павелъ Дмитріевичъ, вы были когда-нибудь влюблены?
Павелъ сразу смутился и вспыхнулъ.
— Отвѣчайте по правдѣ…
— Ей Богу не знаю-съ. Сдается, что не бывалъ никогда. Не въ кого было, да и не до того. Вотъ и теперь у меня невѣста, а я такъ полагаю, что и къ ней я отношусь не такъ, какъ другіе женихи. Якобы къ какому пріятелю…
— Невѣста. Вы женитесь?…
И баронесса закидала Шумина вопросами объ его нареченной, затѣмъ распрашивала все, что ей приходило на умъ, вдаваясь въ малѣйшія подробности его жизни.
Чрезъ полчаса она знала всю заурядную жизнь Шумина, какъ еслибы прожила съ нимъ весь вѣкъ. Наконецъ нѣсколько разъ задала она Павлу одинъ и тотъ же вопросъ, но онъ отвѣчалъ уклончиво и двусмысленно, такъ какъ былъ убѣжденъ, что понимаетъ вопросъ по своему. Ему сдавалось такое, что баронесса, конечно, спрашивать не станетъ.
— Вы меня не понимаете… Вы не отвѣчаете, смѣялась Зинаида Андреевна. — Я спрашиваю… Ну, скажу прямо.. Я замужняя женщина и могу… Много ли было у васъ пріятельницъ, хоть изъ простыхъ женщинъ съ деревни.
— Съ бабами какая же дружба-съ. Вотъ въ городѣ есть у меня одинъ пріятель.
— Вы, стало-быть, не хотите меня понять и отвѣчать. Ну, такъ я васъ заставлю насильно. Много ли у васъ перебывало любовницъ… Вотъ!..
— Никогда-съ. Помилуйте… прошепталъ Павелъ и потупился.
— Какъ никогда? Это вы, извините, лжете.
— Божусь вамъ Богомъ!
Баронесса изумленными глазами поглядѣла на Шумина, потомъ сдѣлала еще два вопроса, на которые тотъ, совершенно растерявшись, ничего не отвѣтилъ.
— C’est curieux! воскликнула она какъ бы сама себѣ.
Бесѣда продолжалась часа два, и наконецъ баронесса отпустила управителя словами:
— Приходите ко мнѣ, пожалуйста, по вечерамъ. Я умираю съ тоски.
— Если прикажете.
Оставшись одна, баронесса думала:
— Да чистый lazzaroni съ «Поцѣлуя» Моллера. Какая наивность, страсть и какая… Да прелесть. Il est adorable. И она глубоко задумалась.
Павелъ вернулся къ себѣ и встрѣченный матерью отвелъ отъ нея глаза въ сторону. У него не хватило духу прямо поглядѣть ей въ лицо. Ему казалось, что онъ будто сейчасъ совершилъ что-то крайне дурное. Укралъ будто… Или его изъ кабака привели домой, поднявъ пьянымъ на улицѣ.
— Чудно… чудно… говорилъ онъ самъ себѣ. Да и въ головѣ гудитъ. А какая она? Господи помилуй! Женщина?.. Да гдѣ же? Она не женщина! Она что-то эдакое… другое… Еслибы такая вотъ… была бы женой…
И вдругъ дрожь пробѣжала по его спинѣ, голова загорѣлась и въ вискахъ застучало.
Онъ вышелъ изъ дому, прошелъ въ садъ и долго усиленно вдыхалъ въ себя ночной воздухъ, какъ еслибы легкая одышка напала на него.
На другой день еще въ два часа дня горничная позвала Шумина къ барынѣ. Онъ явился.
Баронесса объявила ему, что ей хочется куда нибудь проѣхаться, въ поле, въ лѣсъ…
— Прикажите карету заложить…
— О, нѣтъ… Телѣгу… Телѣгу…
Павелъ замѣтилъ, что у него есть кабріолетъ, но тогда баронессѣ придется и править самой.
— А вы? удивилась она.
— Если позволите… Но онъ у меня очень тѣсный… безпокойно вамъ будетъ.
— Нисколько… Мы съ вами потѣснимся немного. Это будетъ очень весело и… Мнѣ, а не вамъ. Вы вѣдь ненавистникъ женщинъ.
Павелъ смолчалъ и только потупился.
Чрезъ полчаса у подъѣзда стоялъ уже кабріолетъ. Баронесса вышла въ легкомъ лѣтнемъ платьѣ, и такъ какъ на дворѣ была страшная жара, то она выбрала костюмъ въ которомъ плечи и руки были видимы, лишь на половину скрытыя бѣлымъ газомъ. Когда она сѣла въ узенькій кабріолетъ и почти прижалась красивымъ плечомъ къ плечу Павла, лицо его сразу потемнѣло, сдѣлалось сурово-озлобленнымъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ одна изъ возжей вывалилася вдругъ изъ рукъ. Разумѣется эта оплошность, благодаря смирной деревенской клячѣ, не могла причинить никакой бѣды. Павелъ, подобралъ возжу, и кабріолетъ двинулся.
Баронесса заболтала тотчасъ, но Павелъ почти не отвѣчалъ, и не глядѣлъ на спутницу.
Она наконецъ присмотрѣлась къ нему внимательно, потомъ, хотя не сразу, догадалась, что съ нимъ и стала смѣяться. Но вдругъ смѣхъ этотъ прекратился, и она задумалась…
«Такъ или иначе, рѣшила она наконецъ мысленно, а это экземпляръ рѣдкій и любопытный. Oui, cela serait curieux. Какъ жаль, что я прежде сюда ни разу не пріѣзжала. Теперь Раминъ… Вся эта исторія, которая разразится на дняхъ… Bien dommage!..»
Всю остальную дорогу баронесса тоже молчала упорно, а Павелъ сидѣлъ угрюмый и ни разу не взглянулъ на баронессу, даже не покосился.
Чрезъ часъ кабріолетъ былъ на опушкѣ лѣса. Павелъ слѣзъ, привязалъ лошадь къ дереву и, по желанію баронессы, они вступили въ чащу собирать грибы.
Однако, пройдя нѣсколько шаговъ, Зинаида Андреевна сѣла на землю и объявила, смѣясь, что дальше не пойдетъ.
— Садитесь и разсказывайте мнѣ что-нибудь.
— Что прикажете, отозвался Шуминъ, опускаясь около нея.
— Ахъ, это скучно… Все «что прикажете». Ну, я прикажу, во-первыхъ, поцѣлуйте мою руку. Это вамъ на смѣхъ. Въ наказаніе за вашу ненависть къ женщинамъ.
И она, улыбаясь, протянула предъ лицомъ Павла свою красивую руку. Онъ обомлѣлъ и не двигался, глядя на нее полубезумными глазами.
— Вы не хотите… Я вамъ приказываю.
— Но вы… изволите шутить…
— Скорѣе… Если вы сію секунду не поцѣлуете мою руку, то я ради шалости, чтобы васъ наказать еще хуже… потребую чтобы вы десять разъ поцѣловали ее…
— Зинаида Андреевна… Это же нельзя! Выговорилъ Павелъ глухо, страдательно и не глядя на нее.
— Отчего? изумилась она искренно и опустила руку. — Отвѣчайте?
Павелъ молчалъ, опустя голову, и тяжело переводилъ дыханіе.
— Отвѣчайте же. Почему нельзя? Неужели, дѣйствительно, всякая женщина вамъ вполнѣ гадка, противна?..
— Ахъ, что вы, встрепенулся онъ. — Я не то… Какъ прикажете.
— Я и приказываю… да вы не слушаетесь…
Она снова подняла руку къ самому лицу и, подвинувъ, приложила къ его губамъ.
Губы его только дрогнули на рукѣ.
— Не такъ… Еще… Это не называется поцѣловать. Ну вотъ… Пожалуй такъ… Еще разъ… Я васъ выучу…
У Шумина мутилось въ глазахъ, кровь стучала въ головѣ, а на сердцѣ сказывалась одна боль, одно страданіе, какъ еслибъ его мучили и терзали… Когда кончились эти пытки? Какъ двинулись они назадъ? Долго ли пробыли они съ баронессой въ лѣсу? И что они говорили — Шуминъ совершенно не могъ ничего вспомнить. И наоборотъ, въ памяти его, какъ бы врѣзалось и возставало ярко и неотступно: какъ она лежитъ, опрокинувшись на травѣ, и смѣется, заглядывая ему въ лицо… Всю ночь не смыкалъ онъ глазъ и среди тьмы своей горницы ясно видѣлъ лежащую и смѣющуюся баронессу. И жутко становилось ему отъ этого видѣнія, почти привидѣнія…
V.
правитьЧрезъ два дня послѣ этой поѣздки въ лѣсъ, о которой и баронесса, улыбаясь, вспоминала довольно часто, ей подали привезенную со станціи почту — три письма.
Она переглядѣла ихъ и быстро распечатала второе, узнавъ сразу почеркъ.
«Даже немного страшно! выговорила она шепотомъ. Что можетъ онъ писать. Зачѣмъ. Такъ скоро?!»
Письмо это было доказательствомъ чего-то неожиданнаго и нежелаемаго.
— Неужели вы, monsieur Раминъ, струсили?.. баронесса разорвала конвертъ и поглядѣла на подпись…
— Да, онъ…
И нерѣшительно повертѣвъ письмо въ рукахъ, она снова произнесла:
— Ну, что жъ? Надо читать… Не ожидала я отъ него!
Развернувъ листокъ, она поглядѣла въ средину. На второй страницѣ ей бросились въ глаза строчки:
«Вопервыхъ, это было бы не честное дѣло — простое убійство; вовторыхъ, почемъ знать? Простая случайность можетъ рѣшить вопросъ иначе… Я могу быть убитъ»…
— А, вотъ что! произнесла Зинаида Андреевна, вспыхнувъ и закусивъ губу жемчужными зубами.
Глаза ея невольно снова посмотрѣли на подпись, но прочли и три послѣднія строчки.
«Такимъ образомъ я не только не могу имѣть отпуска, но и просить его — значитъ потерять навсегда расположеніе къ себѣ великаго князя».
— C’est par trop fort! воскликнула баронесса и швырнула письмо на столъ. Волненіе ея усилилось, глаза раскрылись шире, губы сжались, красивое лицо ея стало просто злое.
— Это почти невѣроятно! вымолвила она чрезъ мгновеніе.
Распечатавъ другое письмо, которое было отъ мужа, она пробѣжала его. Баронъ заботливо и нѣжно разспрашивалъ жену, какъ она доѣхала и какъ устроилась въ Воскресенскомъ. Зинаида Андреевна ухмыльнулась, бросила письмо и распечатала третье. Оно было отъ портнихи, которой она забыла уплатить предъ своимъ выѣздомъ по счету около тысячи рублей. Баронесса снова взялась за первое письмо и начала читать его. Новаго ничего не узнала она.
Товарищъ ея мужа, однополчанинъ, ротмистръ Раминъ, отказывался на отрѣзъ отъ того, что было условлено между ними предъ ея отъѣздомъ. Раминъ долженъ былъ поссориться съ барономъ Делингсомъ, вызвать его на дуэль и убить, такъ какъ онъ стрѣлялъ отлично, а баронъ никогда пистолета въ руки не бралъ. Затѣмъ, тайнымъ образомъ повидавшись въ деревнѣ, любовники должны были рѣшить какъ поступить далѣе. Предполагалось послѣ суда и полугодового заключенія въ крѣпости ѣхать за границу и вѣнчаться. Зинаида Андреевна вѣрила, что все это такъ и будетъ. Она уѣхала въ деревню, чтобы не присутствовать при «громкой» исторіи. Въ дѣйствительности случилось совершенно иное.
Когда Раминъ повѣдалъ одному изъ своихъ товарищей о томъ, что намѣренъ сдѣлать, тотъ, болѣе умный и дальновидный, убѣдилъ его въ двухъ вещахъ. Первое, что Раминъ не первый избранникъ сердца баронессы и не послѣдній. Онъ — третій по счету, считая только за прошлые два года. Это было имъ доказано безусловно. Второе, въ чемъ товарищъ убѣдилъ Рамина, была аксіома французскаго происхожденія: «Любовникъ замужней женщины, замѣщающій ваканцію послѣ смерти ея мужа или развода, открываетъ тѣмъ самымъ другую ваканцію»…
Раминъ отказался отъ гнуснаго убійства и написалъ, что даже не можетъ пріѣхать объясниться лично съ возлюбленной, такъ какъ получаетъ эскадронъ и просить отпуска не можетъ.
— Quelle infamie! повторила три раза баронесса по прочтеніи письма. Да, подлость! Низость! Другое слово я и придумать не могу.
И вдругъ чрезъ нѣсколько мгновеній она разсмѣялась и начала такъ громко хохотать, что горничная, нѣсколько удивленная, почти бѣгомъ явилась въ горницу. Баронесса смѣялась почти весело, а между тѣмъ она смѣялась надъ самой собой. Ей представилось ея собственное положеніе настолько смѣшнымъ, глупымъ, «ridicule», что она не могла удержаться.
Эта свѣтская женщина относилась къ себѣ подчасъ настолько объективно, насколько это возможно для крайне умнаго существа. А между тѣмъ умна она собственно не была. Въ ней были только два сильные двигателя въ характерѣ: себялюбіе и дерзость.
Она была для самой себя въ полномъ смыслѣ слова идоломъ. Міръ существовалъ для нея постольку, поскольку онъ могъ ей быть полезенъ или пріятенъ. А пользованіе имъ зависитъ отъ смѣлости. И баронесса была отъ природы, да и старалась всячески обучиться быть дерзкою по принципу или по пословицѣ: «Смѣлость города беретъ».
«Да, это недурно! подумала она, переставъ смѣяться. Пріѣхала въ эту трущобу ради того, чтобъ удалиться на время изъ Петербурга „ради драмы“, какъ они говорятъ, и вдругъ, что же? Милый муженекъ ничего и не подозрѣваетъ, спокойно себѣ пьетъ въ большомъ количествѣ лафитъ и играетъ въ карты, а этотъ… en vrai animal струсилъ и на попятный дворъ… И боясь меня, или совѣсть заговорила, даже сюда не пріѣдетъ… Спрашивается, зачѣмъ же я-то сюда пріѣхала?.. C’est adorable! . Вмѣсто драмы — водевиль».
Зинаида Андреевна тотчасъ же взяла шляпку и зонтикъ и отправилась прогуляться по саду. Расположеніе ея духа было самое насмѣшливо-игривое. Она не могла удержаться, чтобы нѣсколько разъ не улыбнуться. Ее настолько забавляло ея собственное нелѣпое водевильное положеніе, что посторонній наблюдатель могъ бы удивиться.
Красавица-женщина, львица общества просто потѣшалась надъ «этою» баронессой Делингсъ, сидящей въ трущобномъ имѣніи безо всякой нужды, потому что ее «провели какъ дѣвченку». Тѣмъ болѣе это было забавно, что ничего подобнаго никогда въ ея жизни не случалось. До сихъ поръ она руководила всѣми, и мужемъ, и любовниками, и обществомъ, владѣла ими. А теперь вдругъ очень серьезное и хорошо задуманное предпріятіе рухнуло. Даже не рухнуло, а просто было и осталось фантазіей.
Усѣвшись на скамейкѣ среди липовой аллеи, баронесса стала думать, что бы отвѣтить на новый вопросъ, который она сама себѣ сейчасъ задала.
Зачѣмъ собственно пожелала она недавно отдѣлаться отъ добродушнаго и глупаго супруга, по-своему любившаго ее и не стѣснявшаго рѣшительно ни въ чемъ? Супругъ изъ самыхъ, вѣрныхъ копій короля Менелая. Вмѣстѣ съ тѣмъ, зачѣмъ пожелала она пріобрѣсти новаго супруга, который былъ лишь немного красивѣе, но не умнѣе и не богаче ея мужа, и который со временемъ можетъ сдѣлаться Аргусомъ, не страшнымъ, но надоѣдливымъ.
— Это, пожалуй, все къ лучшему! рѣшила наконецъ баронесса. — Но вотъ что ужасно… Я сказала всѣмъ, что пробуду здѣсь три недѣли. Я ранѣе этого времени въ Петербургъ вернуться не могу и не хочу. Что же я здѣсь буду дѣлать?.. Надо же мнѣ выдумать какое-нибудь passe-temps.
И подумавъ еще нѣсколько мгновеній, Зинаида Андреевна, произнесла вслухъ:
— Помимо этого lazzaroni ничего нѣтъ… По правдѣ говоря, il n’est pas mal.
И просидѣвъ еще минутъ пять, баронесса поднялась со скамейки и произнесла комедіантски, подражая голосу какой-то видѣнной на сценѣ старухи актрису.
— Охъ, мои сударики, не въ моготу на свѣтѣ жить!
Два дня подъ рядъ баронесса была не въ духѣ, не выходила изъ своихъ горницъ и сидѣла Задумчивая. На третій день она приказала горничной позвать къ себѣ управителя. Горничная вернулась съ отвѣтомъ, что господинъ Шуминъ уѣхалъ на полевыя работы и вернется лишь къ вечеру.
— Ну, когда вернется, сейчасъ же его ко мнѣ позови! Хотя бы и въ полночь. Скажешь надо на минуту, приказала баронесса.
"Я не петербургскій чиновникъ чтобы дѣло откладывать!"прибавила она мысленно.
VI.
правитьОколо девяти часовъ вечера ІПуминъ вернулся изъ дальней поѣздки на луга и мать объявила ему, что барыня уже давно присылала за нимъ. Павелъ спѣшно поужиналъ, весело болтая съ Варварой Степановной, и осмотрѣвшись въ зеркало, двинулся въ комнаты баронессы.
Онъ былъ бодръ, глядѣлъ улыбаясь, но легкое смущеніе все-таки виднѣлось въ лицѣ.
Войдя къ Зинаидѣ Андреевнѣ, онъ нашелъ ее лежащею на томъ же диванѣ.
— Наконецъ-то… Ненавистникъ женщинъ!.. Я васъ жду уже сто часовъ, тихо проговорила она. — Садитесь ближе. Я не могу громко разговаривать. Лѣнь…
Павелъ сѣлъ на кресло, стоявшее у самыхъ подушекъ, гдѣ покоилась головка баранессы.
— Гдѣ вы были… Разсказывайте все… тихо, почти шепотомъ проговорила она, полузакрывая глаза.
Павелъ сталъ передавать гдѣ былъ и что дѣлалъ.
— Послушайте, вдругъ прервала его баронесса. — что, по вашему… я красивая женщина?
— Помилуйте… Я думаю вы это сами знаете.
— Я-то знаю… По вашему — я красива? Отвѣчайте на вопросъ.
— Да-съ… Удивительно…
— Желали бы вы себѣ такую жену…
— Я не могу объ эдакомъ и мечтать. Моя невѣста совсѣмъ…
— Желали бы вы такую любовницу какъ я…
— Господи помилуй…
— Нѣтъ не помилуй… Говорите. Еслибы вдругъ такая женщина, какъ я, бросилась къ вамъ на шею и сказала бы вамъ, что она въ васъ влюбилась и готова быть вашею… Что бы вы отвѣтили…
Павелъ молчалъ и горѣлъ въ огнѣ не столько отъ словъ красавицы, очевидно шутившей съ нимъ, сколько отъ выраженія ея лица, отъ ея взгляда и ея шепота, которые не шутили…
— Вы молчите?
— Не знаю что отвѣчать… съ трудомъ отозвался онъ. — Все это диковинно. Понятно, что отъ эдакой красавицы, какъ вы, всякій съ ума сойдетъ…
— Я не про другихъ или всякихъ спрашиваю, а о васъ. Вы не понимаете. Буду выражаться проще. Хотите вы, чтобъ я была вашею, ну, вотъ хоть сейчасъ. Представьте себѣ, что вы мнѣ нравитесь и я хочу вамъ принадлежать. Ну-съ, что вы отвѣтите?
— Зачѣмъ такъ шутить! глухо отозвался Павелъ.
— Отвѣчайте: да или нѣтъ!
— Всякій человѣкъ, разъ увидя васъ, конечно…
— Отвѣчайте: да или нѣтъ! громче и настойчивѣе выговорила баронесса.
— Да, едва слышно промолвилъ Павелъ.
— Ну вотъ… теперь вы пойманы. А въ наказанье за то, что я долго ждала отвѣта, извольте поцѣловать мою руку… десять разъ.
Баронесса такъ же, какъ и въ лѣсу, подняла и протянула руку къ его лицу. Павелъ два раза поцѣловалъ ее едва трогая губами, но вдругъ схватилъ сильно обѣими руками и не помня себя, не зная какъ… скользнулъ съ кресла и опустился на колѣна, склонясь надъ ней. Зинаида Андреевна обвила, его голову рукой и притянула лицо его къ своему. Губы встрѣтились. Павелъ прошепталъ: «Господи! Что же это?»
— Я люблю тебя… Да, Дмитрій, люблю…
Павелъ совершенно лишался сознанья. Она цѣловала его и что-то шептала ему въ лицо, но онъ не понималъ словъ.
Наконецъ онъ очнулся… Но онъ былъ уже въ своихъ горницахъ. Онъ помнилъ, что она велѣла уйти, что онъ шелъ по дому какъ въ чаду… И вотъ онъ у себя… Но все чта было сейчасъ — всѣ эти поцѣлуи — были ли? Не бредитъ ли онъ? Не съ ума ли сошелъ?
Павелъ легъ на постель, потушилъ свѣчу и среди темноты схватилъ себя за голову.
— Это все приснилось… Что же дѣлать мнѣ? Еслибы матушка знала… Я сойду съ ума…
И всю ночь, въ болѣзненной дремотѣ, безсвязно разговаривалъ онѣ самъ съ собой.
На утро въ домѣ была неожиданная новость… Барыня позвала Варвару Степановну и приказала заложить телѣгу для горничной, которую отправляла въ Москву.
— Я не могу такъ… Я измучилась съ этою глупою женщиной. Достаньте мнѣ простую бабу съ деревни. Она мнѣ лучше услужитъ.
Въ сумерки горничная, изумленная и озлобленная, выѣхала въ телѣгѣ на станцію желѣзной дороги, а простая деревенская баба явилась къ баронессѣ, тараща глаза и дико ухмыляясь.
— Меня, матушка, къ вамъ, стало быть, послали, объяснила она.
— C’est èa. Même plus bête, qu’il ne le faut, мысленно отозвалась баронесса.
Въ тотъ же вечеръ Павелъ былъ снова на диванѣ и, подойдя уже твердою походкой, сѣлъ около нея.
— Можно я думаю поздороваться, Дмитрій…
— Меня зовутъ Павломъ, усмѣхнулся ІПуминъ.
— А — а? Я думала… Ну, все равно… Мнѣ Дмитрій больше нравится, и я буду тебя такъ звать. Ну-съ, что же дальше. Опять мнѣ просить и приказывать.
— Я хотѣлъ сказать прежде всего… началъ Павелъ взволнованно, сказать вамъ… Я схожу съ ума… Я не знаю. Не понимаю. Что же это? Вы уѣдете, что я буду дѣлать?
— Я никуда не уѣду.
— Но вы проживете мѣсяцъ и уѣдете. Что жъ мнѣ тогда… Утопиться? Я не переживу. Я… Я безумно люблю насъ.
— Тебя, а не васъ.
— Отвѣчайте, что мнѣ тогда дѣлать?
— Когда?
— Когда вы уѣдете отсюда.
— Я здѣсь могу прожить полгода, годъ, сколько захочу… Но я не люблю этого… загадывать… Надо жить! Надо жить! Не думать, а жить. Не загадывать, а жить! И я живу.
— Но, подумайте…
— Не хочу думать… Нагнись…
— Ради Господа Бога… Отвѣчайте мнѣ одно слово. Вѣдь вы со мной… Вы хотите меня убить…
— Глупыя слова. Не убить, а воскресить, разбудить къ жизни. Ты спишь. Ты спалъ, а я тебя разбудила. Иди ко мнѣ. Нагнись…
— Но ради Господа, обѣщайте мнѣ, что вы здѣсь останетесь… Ну, хоть до зимы…
Баронесса поднялась съ дивана, двинулась улыбаясь къ Павлу и обвила его руками.
— Ничего никогда никому я не обѣщаю, тихо прошептала она. — Надо жить нынѣшнимъ днемъ, а не завтрашнимъ. Пойми это, мой глупый ладзарони, мой милый младенецъ, неповинный…
— Богъ съ вами… Я вамъ всю душу… Что жъ? И впрямь, что жъ загадывай… отозвался Павелъ и восторженно и отчаянно…
VII.
правитьПрошло двѣ недѣли. Баронесса не скучала. Павелъ Шуминъ былъ неузнаваемъ.
Варвара Степановна, несмотря на свою простоту, давно замѣтила непостижимую перемѣну въ своемъ сынѣ. Однажды юна обратилась къ нему съ вопросомъ болѣе настойчиво.
— Что съ тобой, голубчикъ? Скажешь ли ты наконецъ…
Но Павелъ отозвался нервно-весело.
— Совсѣмъ ничего, матушка… Развѣ вы находите, что я печаленъ?
— Нѣтъ, совсѣмъ насупротивъ. Да и о чемъ тебѣ печалиться? А такъ чуденъ ты… Прыгаешь все…
— Какъ прыгаю?! удивился Павелъ.
— Ну, такъ сказывается… Не знаю, какъ тебѣ пояснить… А теперь ты все усмѣхаешься да швыряешься. Глаза у тебя прыгаютъ. Да еще, помилуй Богъ, самъ съ собой разговаривать началъ. А что говоришь — ничего понять нельзя.
Баронесса между тѣмъ была въ духѣ и говорила себѣ, что временно совершенно счастлива, придумавъ себѣ такого рода passe-temps, какое ей никогда и на умъ не приходило.
Такъ какъ горничной ея уже не было, а прислуживала ей самая глупая баба съ села, какую только она когда-либо видѣла, баронессѣ приходилось многое дѣлать самой, чего она никогда не дѣлала, въ особенности по утру и вечеромъ предъ своимъ туалетомъ.
Она сама два раза пробовала разгладить себѣ кружева и, разумѣется, сожгла ихъ. Сама она готовила себѣ постель вечеромъ. Хотя приготовленіе это было не мудрено, но все-таки оно забавляло ее.
Вмѣстѣ съ тѣмъ она надѣвала всякій день поперемѣнно два самыя простыя платья, которыя привезла съ собой и думала совсѣмъ не надѣвать.
Всякій день она ѣздила въ томъ же кабріолетѣ съ Шуминымъ на всякія полевыя работы или отправлялась съ нимъ же на скотный дворъ смотрѣть, какъ доятъ коровъ. Разъ отправилась она посмотрѣть, какъ въ кузнѣ куютъ лошадей. Разъ ѣздила на пасѣку и выслушала объясненіе, какъ пчелы медъ устраиваютъ. Это оказалось très curieux и немного immorale.
— Вотъ насѣкомыя проще насъ, людей, живутъ! замѣтила она Павлу, разумѣется не понявшему ея словъ.
Этотъ образъ жизни, совершенно новый, неожиданный и курьезный для баронессы, дѣйствовалъ на нее возбуждающимъ образомъ. Она представлялась сама себѣ самою настоящею, самою «прелестно-глупою» помѣщицей.
— Я на лонѣ природы! думала она, усмѣхаясь. — Это очень-интересно на время… pour changer. И потомъ онъ дѣйствительно мужчина, а не разслабленный и нервный, столичный…. ganache.
Въ концѣ концовъ баронесса была совершенно довольна.
Прошла третья недѣля. Однажды появился на дворѣ усадьбы верховой и передалъ бабѣ, замѣнившей московскую горничную, письмо для барыни. Баба явилась въ горницу баронессы и, глупо ухмыляясь, ради пущей вѣжливости, произнесла подавая письмо:
— Это, стало-быть, матушка, къ вамъ привезли?
— Что такое? отозвалась баронесса.
— А такъ, человѣкъ, стало-быть, верхомъ на лошадкѣ пріѣхалъ и сказываетъ: барынѣ отдай! Ну, какъ же быть-то? Прочтете стало-быть?..
Зинаида Андреевна взяла нѣсколько засаленое письмо кончиками пальцевъ, но, поглядѣвъ на почеркъ, слегка ахнула, быстро разорвала конвертъ и прочла слѣдующія строки:
«Я не могъ съ собой сладить… Безумная тоска одолѣла безъ тебя. Я взялъ двухнедѣльный отпускъ и нахожусь у себя въ Раменскомъ, ожидая „вашихъ“ приказаній. Надѣюсь, милостивѣйшая государыня, что вы на меня не гнѣваетесь и что ты любишь меня попрежнему. Отвѣчай скорѣй, пріѣзжать, уѣзжать или ждать? Твой Жоржъ».
Баронесса опустила руки съ письмомъ на колѣни и стала пытливо смотрѣть въ лицо стоящей предъ нею бабы. Взглядъ ея былъ настолько страненъ, что баба вдругъ выговорила:
— Я, матушка, тутъ не причемъ. Человѣкъ этотъ вамъ приказалъ подать. Не извольте гнѣваться!
Баронесса этихъ словъ не слыхала. Она поднялась съ мѣста, и начала съ волненіемъ ходить изъ угла въ уголъ по своей гостиной. Наконецъ она прошептала едва слышно.
— Возьму опять, но накажу позднѣе, проучу… Отвѣчать, все-таки, теперь не могу… Сегодня подумаю, а завтра утромъ совсѣмъ рѣшу. Вотъ что, моя милая, обратилась она къ бабѣ, — скажи этому человѣку, чтобъ онъ уѣзжалъ, а я отвѣтъ пришлю. Поняла ты?
— Поняла-съ.
Въ этотъ же вечеръ около девяти часовъ Павелъ явился по обыкновенію къ баронессѣ. Она встрѣтила его такимъ взоромъ, что Павелъ нѣсколько смутился. Онъ прочиталъ въ этихъ глазахъ что-то новое… Если это новое понять, то оно почти невѣроятно.
Предъ нимъ была та баронесса Деллингсъ, барыня, помѣщица, собственница Воскресенскаго, которую онъ видѣлъ черезъ полчаса по ея пріѣздѣ, еще тамъ… на станціи. Не вымолвивъ ни слова, онъ сталъ предъ ней и слегка опустилъ голову, волнуясь и недоумѣвая.
— У меня страшно голова болитъ! произнесла Зинаида Андреевна пѣвуче мягко и нѣжно. — Ты меня оставь… и разговаривать не хочется.
— Уйти мнѣ? произнесъ Павелъ.
— Да, ужъ лучше уйди… Страшно голова болитъ.
Павелъ вернулся къ себѣ, но тамъ, увидя мать за чайнымъ столомъ, тотчасъ же схватился за шапку и почти выбѣжалъ въ садъ. Быстро пройдя, почти пробѣжавъ до конца сада, онъ остановился, тише пошелъ назадъ и наконецъ сѣлъ на первую попавшуюся скамейку.
Ему ничего не сказали, не было ничего новаго, но онъ зналъ двѣ вещи. Онъ зналъ по письму отца своей бывшей невѣсты, что помѣщикъ Раменскаго неожиданно въ первый разъ въ жизни тоже появился и посылаетъ письмо къ барынѣ Воскресенскаго. Второе — былъ взглядъ баронессы, которымъ она его встрѣтила.
Павелъ взялся за голову. Голова горѣла, какъ въ огнѣ, въ вискахъ стучало, въ ушахъ звенѣло…
На другой день часовъ въ двѣнадцать, барыня приказала сказать управителю, чтобы скорѣй закладывали карету четверней. Карету заложили и подали. Барыня собралась и взяла съ собой небольшой кожаный мѣшокъ.
Шуминъ, конечно, присутствовалъ при отъѣздѣ, не говорилъ ей ни слова и только лихорадочнымъ взглядомъ спрашивалъ ее: «что она дѣлаетъ»? Но отвѣта онъ не получилъ. Баронесса только два раза кисло усмѣхнулась ему и произнесла ту же фразу.
— Все голова болитъ…
Уже садясь въ карету, она вымолвила:
— Онъ знаетъ дорогу въ село Раменское?
Павелъ, стоящій у дверки, которую запиралъ, вздрогнулъ, поблѣднѣлъ и выговорилъ съ трудомъ. — Знаетъ.
— Такъ… пожалуйста, туда ѣхать.
Павелъ, почти пошатываясь на ногахъ, выговорилъ, не глядя на кучера:
— Въ Раменское!.. Знаешь?..
— Какъ не знать! Помилуйте! отозвался тотъ, собралъ возжи, натянулъ ихъ и крикнулъ на лошадей.
Карета на рабочихъ, но сытыхъ лошадяхъ мягко покатила по песку.
Павелъ стоялъ истуканомъ на одномъ мѣстѣ и все кругомъ него двигалось, вертѣтось: и дворъ, и домъ, и надворныя строенія, и церковь, виднѣвшаяся вдалекѣ. Онъ опять-таки ничего не зналъ, но предчувствовалъ многое и многое….
VIII.
правитьПрошло три дня. Баронесса не возвращалась въ Воскресенское. Шуминъ тайно написалъ управителю Раменскаго и получилъ отвѣтъ на клочкѣ бумаги:
«Гоститъ у насъ твоя баронесса. Хороша голубушка, нечего сказать! Смотримъ и глазамъ не вѣримъ… Мое почтеніе твоей матушкѣ. Когда къ намъ завернешь?»
Послѣднихъ строкъ Павелъ почти не понялъ, настолько поразили его первыя, а между тѣмъ въ нихъ не заключалось для него ничего новаго. Будто кто-то, когда-то ему это уже сказалъ.
На четвертый день на дворѣ появилась та же карета. Изъ нея вышла баронесса, а вслѣдъ за ней высокій, статный гвардейскій офицеръ, лѣтъ тридцати.
Чрезъ часъ послѣ пріѣзда, баба, замѣнявшая горничную, пришла звать, по приказанію барыни, Варвару Степановну, чтобы помочь укладывать вещи.
Вечеромъ въ горницахъ, занимаемыхъ баронессой, шла генеральная укладка. Всѣ укладывали: и сама баронесса, и прибывшій съ ней Раминъ, и Варвара Степановна, и баба.
Все время что шла укладка, баронесса и офицеръ перекидывались словами по-французски и страшно много смѣялись. Баба не стерпѣла и простодушно замѣтила:
— Ишь, вѣдь вы какіе веселые?!.
— А зачѣмъ же намъ, голубушка, плакать? отозвался игриво офицеръ.
Пока шла укладка, Павелъ сидѣлъ у себя, часа два сподрядъ, не двинувшись, не сморгнувъ. Онъ изображалъ собой въ полномъ смыслѣ слово истукана. Когда мать вернулась и заговорила съ нимъ, онъ не отвѣтилъ ей, не замѣтивъ ея появленія.
— Ты бы легъ! говорила Варвара Степановна. Вѣдь ты хвораешь…
Но и этого не слыхалъ Павелъ.
Наконецъ, своими приставаніями женщина привела его въ себя. Онъ очнулся и на новое предложеніе озабоченной матери напиться липоваго цвѣту или принять мятныхъ капель, которыя у нихъ водились, Павелъ отозвался глухо:
— Ложитесь, почивайте!..
— Да и ты иди.
— Иду… иду… Сейчасъ! отозвался молодой малый, но взялъ съ подоконника шапку, вышелъ въ садъ и не вернулся.
Среди ночи, часа въ два, къ окошку горницы баронессы тихо прокрался кто-то кустами. Это былъ Шуминъ. Онъ уперся руками въ стѣну, припалъ лицемъ къ стеклу и сталъ смотрѣть въ горницу, освѣщенную одной лампадкой. Вдругъ онъ ахнулъ тихо, осунулся и упалъ на землю безъ чувствъ.
На другой день въ двѣнадцать часовъ барыня приказала закладывать карету и двѣ телѣги для багажа.
Варвара Степановна должна была распорядиться сама, такъ какъ сына нигдѣ не было. Женщина немного тревожилась, главнымъ образомъ тѣмъ, что барыня можетъ разсердиться. Ей надо отъѣзжать, а управитель провалился куда-то. Нажалуется, пожалуй, мужу.
Чрезъ часъ баронесса, въ сопровожденіи офицера, любезно простилась съ Варварой Степановной, расцѣловала ее на обѣ щеки, подарила ей два платья, изъ которыхъ для толстой Варвары Степановны могло выйти только двѣ кофты, но вмѣстѣ съ тѣмъ баронесса подарила Шуминой сто рублей.
Одно только удивило женщину. Ни единымъ словомъ не опросила барыня о томъ, куда пропалъ управитель.
«Гнѣвается она, что ли, Богъ ее знаетъ.»
Карета и двѣ телѣги выѣхали изъ Воскресенскаго.
— Слава Тебѣ Создателю! проводила ихъ Варвара Степановна.
Прошло нѣсколько часовъ и она добродушно стала уже собираться обругать сына первый разъ въ жизни, когда онъ придетъ.
Прошло три дня. Варвара Степановна уже лежала въ постели, не ѣла, не пила, изныла и сто разъ принималась плакать, такъ какъ сына Павла нигдѣ не было.
Мужики Воскресенскаго всѣ до единаго разыскивали и разспрашивали по всей окрестности. Никто нигдѣ Павла Дмитріевича не видалъ.
Наконецъ на третій день, пріѣхалъ мельникъ съ мельницы версты за двѣ отъ Воскресенскаго и заявилъ на селѣ, что около запрудья у него выплыло тѣло.
— Грѣхъ! Мы вашего Павла Дмитріевича признали! Послали уже верхового за становымъ. Надо теперь Варвару Степановну предупредить.
IX.
правитьПрошло полгода. И помимо странно погибнувшаго управителя села Воскресенскаго, злая судьба постигла еще четырехъ лицъ.
Варвара Степановна, пролежавъ въ постели два мѣсяца, «належала», сказывали, себѣ какую-то болѣзнь и зимой отправилась на тотъ свѣтъ.
Въ Воскресенскомъ осталась круглою сиротой двѣнадцатилѣтняя дѣвочка, появившаяся, за недѣлю предъ тѣмъ изъ Москвы. Такъ какъ за нее не было уплачено во время въ пансіонъ, то ее исключили, а добрые люди дали денегъ доѣхать до матери.
Въ селѣ Раменскомъ молоденькой дѣвушки, бывшей невѣсты утонувшаго, уже не было. Она отпросилась въ Кіевъ на богомолье и затѣмъ отписала, что вернуться не хочетъ, а проситъ разрѣшенія поступить въ монастырь. Родные согласились.
Отецъ ея, отославъ письмо въ Кіевъ со своимъ. согласіемъ, въ тотъ же день почувствовалъ себя плохо и слегъ въ постель.
— Ужъ и мнѣ бы помереть такъ же, какъ Варвара Степановна, сказалъ онъ женѣ.
Чрезъ недѣли двѣ онъ, однако, оправился, но покинулъ свое мѣсто управителя и выѣхалъ съ женой въ тотъ же Кіевъ, чтобы поселиться поблизости отъ монастыря, куда пострижется дочь.
Мечты о томъ, чтобы скопить денегъ и купить маленькое имѣньице, были оставлены. Дочери-монашкѣ денегъ не нужно, а себѣ, самимъ старикамъ, онѣ тоже ни на что ненужны. На тѣ четыре тысячи, которыя скоплены, можно прожить остатокъ своихъ дней.
Почти въ тѣ же самые дни, спустя полгода, многочисленное блестящее общество, собранное въ Ниццѣ изъ разныхъ странъ Европы, въ вихрѣ затѣй и веселья, было болѣе всего занято русскою красавицей, баронессой Деллингсъ. Она заставляла о себѣ много говорить.
— Une charmante femme! говорили французы.
— Да-съ! Поведенія… игриваго! говорилъ одинъ русскій.