Paris qui grouille par Pierre Veron. Пьеръ Веронъ принадлежитъ, безспорно, къ талантливѣйшимъ и симпатичнѣйшимъ разсказчикамъ. Всякая мелочь, выходящая изъ-подъ его пера, блещетъ остроуміемъ, иногда серьезнымъ юморомъ, нерѣдко глубокимъ чувствомъ. Въ Копошащемся Парижѣ (Paris qui grouille) авторъ безпощадно рѣжетъ правду въ глаза своимъ согражданамъ; и отъ этой, правды покоробитъ не однихъ французовъ, а кое-кого къ намъ поближе, а потому считаемъ не лишенными назидательности нѣкоторыя выдержки изъ лежащей передъ ними книги. На первой страницѣ, въ Le carnaval de la vertu (Карнавалъ добродѣтели) мы читаемъ:
«Плохъ сталъ карнавалъ, никуда не годится ни качественно, ни количественно. Пожалѣетъ ли кто о его внезапномъ прекращеніи? Развѣ не вѣчный у насъ карнавалъ, созданный… Ну, да ладно! Я чуть-чуть не отчиталъ фразы, всѣми наизусть заученной. Повоздержусь… или, лучше, изъ всѣхъ непрерывныхъ и охватывающихъ насъ карнаваловъ я припомню только одинъ, которому недавнія событія предаютъ особый интересъ современности. Это карнавалъ добродѣтели. Отъ вашего вниманія, конечно, не ускользнули разсказы въ газетахъ про облавы, устроенныя въ нѣкоторыхъ переулкахъ, гдѣ милыя дамы производили торговлю, которой онѣ были и лучшимъ украшеніемъ, и главнымъ товаромъ. Исправительная полиція удостоивается даже иногда чести судить нѣкоторыхъ изъ этихъ героинь, держащихся нѣсколько иныхъ путей, чѣмъ Іоанна Д’Аркъ. Цѣль благая и промыселъ этихъ спеціалистовъ не совсѣмъ подходитъ подъ правила о выдачѣ премій покойнаго Монтіона. Но я думалъ, что передъ закономъ равны всѣ французы и француженки тоже. А теперь становлюсь въ тупикъ передъ фактами поразительной неравноправности».
Далѣе авторъ сопоставляетъ участь «милыхъ дамъ», которыхъ полиція ловитъ по ночамъ, какъ бродячихъ собакъ, съ столь же «милыми дамами», нанимающими лавченку для торговли духами и перчатками и производящими, подъ прикрышкою нѣсколькихъ флаконовъ съ простою водою, въ полномъ спокойствіи и безопасности отъ полиціи тотъ же торгъ, за производство котораго «въ разносъ хватаютъ полицейскіе агенты и сажаютъ въ тюрьму св. Лазаря исправительные суды… Въ Фоли-Бержеръ и Эденъ-Театрѣ та же коммерція ведется столь же свободно и безнаказанно безъ всякой прикрышки пустыми флаконами и бракованными перчатками. Въ Елисейскихъ поляхъ цѣлый рой такихъ же дамъ красуется въ роскошнѣйшихъ экипажахъ. Всѣхъ ихъ и публика, и полиція знаетъ; газеты говорятъ о нихъ, нисколько не скрывая, какого рода заработкомъ пріобрѣтается ихъ роскошь». «На какомъ же основаніи существуютъ для одного и того же различные вѣсы и мѣры? Чѣмъ обусловлены терпимость съ одной стороны и репрессія съ другой»? — спрашиваетъ авторъ и приходитъ къ тому выводу, что для авторитета власти было бы полезнѣе держаться чего-либо одного, хотя бы даже просто махнуть рукой на всѣ «милыя, но погибшія созданія». Мы бы предпочли, пожалуй, иной путь, но во всякомъ случаѣ однообразный и равный для всѣхъ.
Въ «Moutarde après dоner» (Послѣ обѣда горчица) авторъ возвращается къ тѣмъ несчастнымъ созданіямъ, которыхъ за коммерцію въ разносъ сажаютъ въ тюрьму, вмѣстѣ съ воровками, гдѣ тюремные «патронаты» хлопочатъ объ обученіи ихъ грамотѣ и пр. «Не поздно ли? — замѣчаетъ П. Веронъ. — Не будетъ ли это послѣ ужина горчица? Не лучше ли и не полезнѣе ли было бы подумать о дѣтяхъ и направить всѣ заботы и силы общества на предохраненіе отъ порока, чѣмъ азбуками и душеполезными книжками пытаться возвратить къ добродѣтели?…»
Глава «Les étonueurs» (Удивлятели) заслуживаетъ того, чтобы остановиться на ней именно здѣсь, въ отдѣлѣ, въ которомъ часто приходится вѣдаться съ удивлятелями.
«Для новаго явленія необходимо создать новое слово, — такъ начинаетъ П. Веронъ. — Удивлятели — это язва нашего времени. Въ былые годы для пріобрѣтенія извѣстности надо было потрудиться, взять ее съ бою шагъ за шагомъ, послѣ долгой борьбы. Нынче не то. Всѣхъ охватило нетерпѣніе поскорѣе выскочить… Этому лихорадочному стремленію добиться скороспѣлой репутаціи обязана своимъ возникновеніемъ секта удивлятелей, пріобрѣтающая постоянно новыхъ послѣдователей и постоянно продѣлывающая передъ нашими глазами новыя безумія и безобразія. Штучка, сама по себѣ, очень простая. Если вы на улицѣ снимете панталоны и предъявите на показъ публикѣ то, чего показывать не допускаетъ стыдливость, то, само собою разумѣется, на васъ станутъ оглядываться прохожіе и соберется толпа. Такъ-то и поступаютъ удивлятели. Въ литературѣ эту штучку продѣлываетъ натурализмъ съ его нелѣпыми показываніями. Онъ ли недостаточно снялъ штановъ! И штучка удалась ему; вокругъ него собралась толпа зѣвакъ. Возмись эти люди работать понастоящему, добросовѣстно, большая часть изъ нихъ пребывала бы въ полной неизвѣстности. Сколько никому невѣдомыхъ талантовъ гибнетъ по чердакамъ!
А стоитъ только заявить себя удивлятелемъ, и ваше имя сразу становится извѣстнымъ бараноподобной толпѣ… Кричите во все горло безстыдныя вещи, говорите кабацкимъ жаргономъ, тащите въ литературу мерзость, — успѣхъ вашъ обезпеченъ». Въ искусствѣ тотъ же фортель… Въ политикѣ, въ биржевыхъ дѣлахъ то же самое… «Берегитесь, удивлятели! — заканчиваетъ Beронъ. — Я думаю, что часъ расплаты близокъ. Отъ звука трубнаго пали стѣны Іерихона. Для, васъ достаточно будетъ звука свистковъ». Жаль только, что свистки медлятъ, и нахальное безстыдство удивлятелей растетъ и продолжаетъ вызывать аплодисменты Панургова стада не въ одной Франціи, но и у насъ.
Съ такою же правдивою рѣзкостью говоритъ авторъ о современномъ театрѣ въ очеркѣ «Le théâtre d’assises» (мы переведемъ такъ: сценѣ): «на сценѣ изображаются всѣ гадости жульничьяго міра (du monde où i’onchourine»[1]. Веронъ указываетъ на посѣтителей верхнихъ ярусовъ, — райка, по нашему, — на то, съ какимъ напряженнымъ вниманіемъ они слѣдятъ за этимъ «курсомъ сравнительнаго преступленія». «Берегитесь! — продолжаетъ авторъ. — Это представляетъ собою соціальную опасность, на которую должно обратить вниманіе и устранить которую необходимо. Говорятъ, театръ — школа…Да, было время, когда театръ каралъ порокъ смѣхомъ, теперь онъ развращаетъ, заставляя скучать». Въ этомъ Веронъ винитъ не авторовъ подлыхъ пьесъ, не антрепренеровъ, ставящихъ мерзости, а публику, которая бѣжитъ толпами на эту гниль и носъ воротитъ отъ здоровой умственной пищи. Гдѣ же лѣкарство? Гдѣ спасенье отъ этого? Веронъ ожидаетъ таковаго отъ реакціи, долженствующей наступить, когда театръ дойдетъ до той крайности, которая замутить на душѣ у зрителей, какъ мутитъ въ желудкѣ отъ испорченной пищи. Мы такой надежды съ авторомъ не раздѣляемъ, какъ, впрочемъ, не раздѣляемъ и нѣкоторыхъ иныхъ взглядовъ. Во всякомъ же случаѣ Paris qui grouille заслуживаетъ полнаго вниманія.
- ↑ Словъ: chovrin, chourineur, chouriner въ словаряхъ не ищите. Это изъ парижскаго арго: въ переводѣ на языкъ Хитрова рынка въ Москвѣ и Сѣнной въ Петербургѣ chourin значитъ жуль, chourineur — жуликъ. На обыкновенномъ языкѣ жуль и chourin — ножъ, жуликъ и chourineur — воръ, грабитель.