Memento mori (Брюсов)

← Беглецы («Стон роковой прошел по Риму: «Канны!..»)

Memento mori («Ища забав, быть может, сатана…»)^[1]^[2]
автор Валерий Яковлевич Брюсов (1873—1924)

Из цикла «Сонеты», сб. «Последние мечты». Дата создания: 14 мая 1918, опубл.: Журнал «Москва». — М., 1918, № 1. Источник: В. Я. Брюсов. Собрание сочинений в семи томах. — М.: Художественная литература, 1974. — Т. 3. Стихотворения 1918—1924. — С. 44..

Википроекты
- Данные

MEMENTO MORI^[1]

Импровизация^[3] в кафе «Десятая муза»
14 мая 1918 г.

Ища забав, быть может, сатана
Является порой у нас в столице:
Одет изысканно, цветок в петлице,
Рубин в булавке, грудь надушена.

5 И улица шумит пред ним, пьяна;
Трамваи мчатся длинной вереницей…
По ней читает он, как по странице
Открытой книги, что вся жизнь — гнусна.

Но встретится, в толпе шумливо-тесной,
10 Он с девушкой, наивной и прелестной,
В чьих взорах ярко светится любовь…

И вспыхнет гнев у дьявола во взоре,
И, исчезая из столицы вновь,
Прошепчет он одно: memento mori^[1]^[2]!

14 мая 1918

Примечания

↑ ^а ^б ^в Memento mori (лат. «Помни о смерти») — латинское крылатое выражение. В Древнем Риме эта фраза произносилась во время триумфального шествия римских полководцев, возвращающихся с победой. За спиной военачальника ставили раба, который был обязан периодически напоминать триумфатору, что несмотря на свою славу, тот остается смертным.
↑ ^а ^б В черновом автографе намечено иное окончание сонета:

И где-нибудь на перекрестке тесном
Встречается лицом к лицу с безвестным,
11 В мечтах слагающим свой новый стих.

С какой насмешкой дьявол шепчет кротко,
Прочь уходя уверенной походкой, —
14 «Еще довольно здесь рабов моих».
↑ Брюсов в своей статье «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии» писал, что в годы типографской разрухи «поэты пытались до некоторой степени заменить печать публичными выступлениями, авторским чтением с эстрады. Входить в обычай такие выступления начали еще до Октября, но развились именно в первые годы революции, когда, отстраненные от печатного станка, чуть не все стихотворцы потянулись к импровизированным кафедрам в разные кафе, — отчего этот период русской поэзии и называют иные «кафейным» (См. Журнал «Печать и революция». — М., 1922, кн. VII).
Импровизации Брюсова производили большое впечатление на посетителей поэтических кафе (См., например: Сергей Спасский Маяковский и его спутники: Воспоминания. — Л.: «Советский писатель», 1940. — С. 134—135; а также: И. Эренбург Собрание сочинений в 9-ти томах, т. 8. — М.: «Художественная литература», 1966. — С. 236). А. М. Арго вспоминает:
«Вечера импровизаций были довольно часты в литературных кружках тех времен, и Брксов был любителем и мастером этого дела… На эстраде находился стройный узкоскулый человек в своем классическом черном глухом сюртуке; полуприкрыв козырьком руки глаза, он, казалось, смотрел внутрь себя и потом извергал, выбрасывал из себя, выпаливал несколько строк, отбивая другой рукой ритм. Потом пауза, и снова несколько тактов стиха про себя — и снова четверостишие вслух. И казалось, что в воздухе слышно ворочание мозговых жерновов этого человека.
Также нужно принять во внимание, что большинство поэтов импровизировало, наметывая стихи на бумаге хоть набросками, хоть крайней зарифмовкой. И тогда действительно это нетрудное и даже приятное профессиональное упражнение. Но не таков был Валерий Брюсов, он гнушался шпаргалкой. Импровизация шла из головы. И причем надо еще учесть, что в своих импровизациях он избирал не обычные, примелькавшиеся формы четверостиший, а применял сложные формы стихосложения — сонет, терцины, октавы. Да, это был труд! Вдохновенный труд!» (А. М. Арго Звучит слово: Очерки и воспоминания. — М.: «Детгиз», 1962. — С.80—82).

[Memento_mori-1] а ^б ^в Memento mori (лат. «Помни о смерти») — латинское крылатое выражение. В Древнем Риме эта фраза произносилась во время триумфального шествия римских полководцев, возвращающихся с победой. За спиной военачальника ставили раба, который был обязан периодически напоминать триумфатору, что несмотря на свою славу, тот остается смертным.

[Черновик-2] а ^б В черновом автографе намечено иное окончание сонета:

И где-нибудь на перекрестке тесном
Встречается лицом к лицу с безвестным,
11 В мечтах слагающим свой новый стих.

С какой насмешкой дьявол шепчет кротко,
Прочь уходя уверенной походкой, —
14 «Еще довольно здесь рабов моих».

[3] Брюсов в своей статье «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии» писал, что в годы типографской разрухи «поэты пытались до некоторой степени заменить печать публичными выступлениями, авторским чтением с эстрады. Входить в обычай такие выступления начали еще до Октября, но развились именно в первые годы революции, когда, отстраненные от печатного станка, чуть не все стихотворцы потянулись к импровизированным кафедрам в разные кафе, — отчего этот период русской поэзии и называют иные «кафейным» (См. Журнал «Печать и революция». — М., 1922, кн. VII).
Импровизации Брюсова производили большое впечатление на посетителей поэтических кафе (См., например: Сергей Спасский Маяковский и его спутники: Воспоминания. — Л.: «Советский писатель», 1940. — С. 134—135; а также: И. Эренбург Собрание сочинений в 9-ти томах, т. 8. — М.: «Художественная литература», 1966. — С. 236). А. М. Арго вспоминает:
«Вечера импровизаций были довольно часты в литературных кружках тех времен, и Брксов был любителем и мастером этого дела… На эстраде находился стройный узкоскулый человек в своем классическом черном глухом сюртуке; полуприкрыв козырьком руки глаза, он, казалось, смотрел внутрь себя и потом извергал, выбрасывал из себя, выпаливал несколько строк, отбивая другой рукой ритм. Потом пауза, и снова несколько тактов стиха про себя — и снова четверостишие вслух. И казалось, что в воздухе слышно ворочание мозговых жерновов этого человека.
Также нужно принять во внимание, что большинство поэтов импровизировало, наметывая стихи на бумаге хоть набросками, хоть крайней зарифмовкой. И тогда действительно это нетрудное и даже приятное профессиональное упражнение. Но не таков был Валерий Брюсов, он гнушался шпаргалкой. Импровизация шла из головы. И причем надо еще учесть, что в своих импровизациях он избирал не обычные, примелькавшиеся формы четверостиший, а применял сложные формы стихосложения — сонет, терцины, октавы. Да, это был труд! Вдохновенный труд!» (А. М. Арго Звучит слово: Очерки и воспоминания. — М.: «Детгиз», 1962. — С.80—82).

[1]

[2]

[3]